Генерал-майор Константин Михайлович Оберучев.
Генерал-майор Константин Михайлович Оберучев.
Офицеры в Русской Революции.
Офицеры в Русской Революции.
Офицеры в Русской Революции, Оберучев Константин Михайлович, Год: 1918
Время на прочтение: 31 минут(ы)
Генерал-майор Константин Михайлович Оберучев, недавно снова приехавший в Америку, является выдающимся и широко известным в России общественным деятелем, почтенное имя которого должно быть занесено на почетные страницы Русской Революции.
Еще в бытность свою в Артиллерийской Академии, где К. М. проходил курс высших военных наук, он принадлежал к военно-революционной организации ‘Народная Воля’. Арестованный впоследствии по делу этой организации, он был выслан в Туркестан, с оставлением на службе. Служа во время революции 1905 года в Киеве, К. М. имел столкновение с командовавшим тогда войсками Киевского военного округа ген. Сухомлиновым (впоследствии военным министром, уличенным в измене), уехал обратно в Туркестан, где и вышел в отставку.
В 1909 году К. М. привлекался по делу военной организации социалистов-революционеров и был судим военным судом, но оправдан. В 1913 году он был вновь арестован и сослан в Олонецкую губернию на три года, но ссылка была заменена ему высылкой заграницу. После этого К. М. жил в Швейцарии и Америке, где проявил много энергии и труда в деле оказания помощи русским военнопленным.
Незадолго до Великой Революции, срок высылки К. М. окончился. Он вернулся в Россию, где немедленно по приезде в Киев был арестован и затем освобожден революционным народом. После этого он был избран в Исполнительный Комитет и назначен Военным Комиссаром.
В мае месяце, по представлению ген. Брусилова и но выбору Совета Военных Депутатов, К. М. был избран на ответственный и высокий пост Командующего Войсками Киевского Военного Округа. В конце сентября, вследствие разногласия с украинцами в вопросе о национальной армии, К. М. добился увольнения от должности и уехал в Петроград. Здесь он был избран Советом Крестьянских Депутатов представителем России на международную конференцию об обмене пленными и уехал в Скандинавию, где его и застал большевистский переворот. Живя в Скандинавии, К. М. написал свои весьма обстоятельные и ценные воспоминания о революции.
К. М. Оберучев является одним из тех немногочисленных русских деятелей, находящихся сейчас в Америке, чьим безупречно достойным именем русские люди в Америке могут гордиться. Он деятельно выступает в разных городах на митингах с речами о России и о Русской Революции.
Как-то странно в настоящее время, когда все русские офицеры объявлены ,,контрреволюционерами’, когда их, как таковых, сотнями избивали натравленные против них злонамеренными людьми солдаты, когда русские офицеры испивали до дна чашу человеческого неистовства только потому, что они были офицеры, — как-то странно говорить об офицерах в революции. А между тем, именно теперь необходимо говорить об этом и показать, что каков бы ни был по составу наш корпус офицеров, он принес и труд, и жертвы на дело революции, на дело освобождения России от гнета произвола, а отдельные представители его, рядом с отдельными представителями интеллигенции п рабочих, вели ту борьбу, которая называется революционной борьбой, и которая велась во имя интересов трудящихся масс. И когда настали дни свободы, когда все так радостно восприняли весть о падении царского самодержавия, русские офицеры в массе своей были в числе радовавшихся.
С первых дней революции мне пришлось войти в самое тесное общение с армией и ее офицерами. В первые дни я был избран Киевским Исполнительным Комитетом Военным Комиссаром, и, в качестве такового, я входил в постоянное соприкосновение как с солдатами, так и офицерами, и мог бы заполнить целые страницы воспоминаниями о том, как откликнулись русские офицеры на весть о народной свободе, завоеванной, наконец, после вековых усилий русских революционеров всех классов и всяких положений.
Я не буду утомлять этими воспоминаниями внимание читателей, но от одного эпизода я не могу отказаться, чтобы не привести его, как характерный для переживаемого момента.
Я говорю о моей встрече с генералом Брусиловым в первые дни революции, в половине марта.
Киевский Исполнительный Комитет в самом начале революции решил командировать меня, Военного Комиссара, и некоторых своих членов на Юго-Западный фронт для приветствования войск от лица революционной власти.
Делегация была большая. Члены Исполнительного комитета, члены советов рабочих и солдатских депутатов, члены Государственной Думы, приехавшие из Петрограда, — все ехали в одном вагоне.
Поезд наш подходил к перрону последней станции, где мы должны были высадиться, чтобы отправиться в ставку Главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта, генерала Брусилова.
Но что значит эта толпа, что стоит на перроне? Почему развеваются красные знамена в таком огромном количестве?
Мы останавливаемся. Вагон наш вокзала. На перроне, окруженной публикой и солдатами, стоит Брусилов со своим штабом.
Это генерал Брусилов устроил торжественную встречу приехавши делегатам. Он обратился к нам с приветом, в ответ на который все члены делегации по очереди произнесли короткие приветствия. Кругом толпа, — на перроне, на крышах вагонов, привезшего нас поезда. Все слушают внимательно, и громко и восторженно отвечают на приветствия.
Тут же на перроне члены Исполнительного Комитета губернского города, члены Исполнительного Комитета рабочих депутатов, представители политических партий, все> со своими знаменами, с привычными надписями, характеризующими партийность, и все они со словами привета восторженно принимают нашу смешанную по составу, но общую по чувствам и настроениям в данный момент, делегацию.
После долгого обмена приветствиями мы вышли на подъезд вокзала, и там нас ожидали выстроенные ряды войск гарнизона. Оркестр заиграл марсельезу, после чего опять полились речи и приветствия, обращенные к гарнизону, к воинам, стоящим на страже страны и свободы.
Я пропущу дальнейшие картины нашей жизни в ставке и закончу беседой, или, вернее, исповедью Брусилова перед самым моим отъездом в Киев, когда мы остались с ним с глазу на глаз.
Без намека с моей стороны, по собственному почину, он начал со мной откровенную беседу.
,,Я монархист, — сказал он, — по своему воспитанию, по своим симпатиям, и таким я вырос и был всю жизнь. Я был близок к царской семье и связан с ней прочно. Но то, что я наблюдал в последнее время, то что внесло такой ужас в нашу жизнь и нашу армию (он указал здесь на Распутина, на его близость к царской семье и управлению страной), — убедило меня, что дальше так жить нельзя. Перемена должна была произойти, и я приветствую всем сердцем эту перемену’.
Тут он остановился и немного призадумался.
Через несколько секунд он продолжал так же отчетливо и тем же спокойным тоном, каким вел всю беседу.
,,Как монархист, я задумался над вопросом: что дальше? Мне прежде всего показалось наиболее пригодной для России формой правления конституционная монархия, и я начал вспоминать всех возможных кандидатов дома Романовых. (Он перечислил мне всех их, дав меткие характеристики). И я пришел к заключению, что в числе ближайших кандидатов из этой семьи нет достойного, которому можно было бы спокойно вверить судьбы России. А если нет таковых в известной мне старой царской семье, то какая надобность избирать монарха из другой семьи? Не проще ли и не правильнее ли выбирать правителя на короткий срок, президента, с тем, чтобы затем заменить его другим? И я стал республиканцем’.
Мне понравилась эта прямота суждений старого, много прожившего уже генерала, верой и правдой служившего старому режиму, но так просто и ясно сумевшего определить свое отношение к переживаемому моменту.
Мы попрощались с этим новым республиканцем, по-видимому, совершенно искренне порвавшим со старым, и, напутствуемый его добрым словом, я уехал назад в Киев.
Таково было господствующее настроение в то время среди офицеров, не менее всех остальных слоев населения радовавшихся происшедшей перемене.
Я не хотел продолжать своих воспоминаний о встречах с офицерами в пору мартовской революции. Но чтобы у читателей не осталось представления, что я идеализирую офицерство, я считаю себя вынужденным привести и другой случай из первых дней революции.
Мне, как военному комиссару, пришлось посетить, вскоре после революции, киевскую военную гауптвахт? для объявления сидевшим там офицерам и солдатам о скором освобождении многих из них.
Во время этого посещения гауптвахты, мне пришлось встретиться с первым ‘политическим арестованным нового строя’.
Когда я пришел па гауптвахту, товарищи по былому заключению (я сидел с ними в ожидании решенной уже административной высылки в Восточную Сибирь и был освобожден после революции) говорят мне:
— У нас ест здесь политический.
— Где он? — спрашиваю я.
Мне показывают камеру. Оттуда выходит юноша — офицер.
Прямой, открытый взгляд его сразу располагает в его пользу.
— Вы почему здесь? — спрашиваю я его.
— Меня посадил командир полка.
— За что?
— Командир полка поставил нам, офицерам, вопрос об отношении нашехм к перевороту и потребовал. чтобы мы дали письменные объяснения. Я подал рапорт о том, что я отношусь к перевороту отрицательно и что стою за Николая II. Он приказал меня арестовать и отправить сюда, — объяснил мне юноша.
Это был офицер первого польского полка, формировавшегося тогда в Киеве. Меня несколько удивило такое отношение его, поляка, к бывшему царю. Но открытый взгляд, прямая, простая, без рисовки и аффектации речь, заставали меня внимательнее отнестись к нему.
— Итак, вы любите Николая II? — спрашиваю я его.
— Да, и хочу видеть его на престоле.
— И вы будете стараться восстановить его на престоле?
— Да. Непременно!
— Как же вы думаете это делать?
— Если я только узнаю. что где-нибудь имеется заговор в пользу его, я немедленно примкну, — отвечал он без запинки.
— А если нигде не будет, то сами вы будете стараться составить такой заговор?
Юноша задумался.
— Да. — ответил он, после некоторого размышления.
— Ну, видите, мы находим, что восстановление Николая на престоле было бы вредно для нашей родины и народа, а потому, я не могу отпустить вас. Вам надо немного посидеть, — сказал я ему и вышел, горячо пожав его честную руку. Я хотел расцеловать его за такой прямой ответ, опасный для него в наше тревожное время. Но удержался.
Через несколько дней говорят мне, что офицер хочет меня видеть.
Я пошел к нему.
Опять старый разговор:
— Вы любите Николая II?
— Да.
— И вы будете стараться восстановить его на престоле?
— Нет, — сказал он, потупив взор, и через несколько секунд прибавил: — Я считаю это дело безнадежным.
— В таком случае, вы нам не опасны. Идите, вы свободны. И я немедленно отдал распоряжение об его освобождении.
Однако, командир полка не принял его, и заставил перевестись в другой полк. Уже через несколько дней, во время одной из поездок на фронт я встретил его на перроне одной из станций. Он ехал на фронт в новую часть.
Где-то теперь этот милый и честный юноша, который не постеснялся представителю революционной власти в первые же дни революции сказать о своей приверженности к только что свергнутому монарху, сказать в такое время, когда большинство стремилось не только скрыть эти свои чувства, а напротив манифестировать совсем другие и ^ манифестировать так усердно, как будто они никогда не были монархистами?
Такова была одна из памятных встреч с ‘политическим’.
Я привел ее для того, чтобы показать, что были сторонники Николая и монархии в то время, но сами они, немногие, чувствовали свое бессилие, и не страшны были они для дела революции.
А главная же масса русского офицерства, как и весь народ, в то светлое радостное время, когда перед нами раскрылась вся красота новой жизни, вся она была несомненно на стороне революции и жаждала укрепления и упрочения в жизни начал свобод, вместо царившего до тех пор произвола.
И, несмотря на это, все офицерство было взято под подозрение и объявлено ‘контрреволюционным’. Происходило это не всегда вследствие злой воли тех, кто хотел свести с офицерами счеты, но чаще вследствие полного незнания истории и происходящего вследствие этого предубеждения.
Мне, как военному комиссару, не раз приходилось в беседах с солдатами разъяснять ошибочность их предубеждения против офицеров, и в то счастливое время, давно уже прошедшее, удавалось путем простой беседы предупреждать крупные осложнения между солдатами и офицерами на почве такого повального заподазривания.
А оно было действительно повальным.
Между тем, если проследить за историей русского революционного движения за истекшее столетие, не трудно заметить, что русские офицеры принимали в ней деятельное участие, не меньшее, чем остальные слои русского населения, и во всяком случае, считая в процентном отношении, отнюдь не меньшее, а значительно большее, чем солдаты.
Начнем с восстания декабристов.
Название это, как известно, дано восстанию потому, что оно было поднято 14 декабря 1825 года, после смерти Александра I, именно в то время, когда выяснялся вопрос, кто должен вступить на престол: старший после Александра брат его Константин, отказавшийся от престола, или следующий за ним, Николай.
Восстание это подготавливалось долго. Еще со времени Отечественной войны и вступления русских войск в Париж, после отступления Наполеона I, русские офицеры, и, главным образом, гвардейцы, представители и члены родовитых аристократических фамилий, восприяли идеи французской революции и прониклись вложенными в нее началами свободы, равенства и братства. Они-то и начали создавать тайные организации с целью установить революционным путем иной порядок управления, обеспечивавший лучшее управление страной. В политическом смысле были здесь, среди офицеров, участников этих тайных обществ, два течения: одно — с полковником Муравьевым и князем Трубецким во главе, стоявшее за конституционную монархию, другое — южное, с полковником Пестелем во главе, республиканское.
Освободительное движение среди офицеров того времени, начала девятнадцатого века, было столь велико, и толки о нем так беспокоили начальство, что гр. Бенкендорфом было предложено организовать в войсках, особенно в частях гвардии, специальные кадры шпионов, долженствовавших, служа в войсках, вступать в эти тайные общества и следить за всеми движениями и за образом мыслей офицеров.
По-видимому, не много народа откликнулось на этот призыв, ибо Бенкендорфу, представляющему проект шпионской организации в войсках и проект ее штатов на утверждение императору Александру I, пришлось жалование офицерам и солдатам-шпионам повысить до неслыханной в то время суммы, что невольно заставило Александра задать вопрос, чем объясняется такое чрезмерное увеличение жалования, на что Бенкендорф ответил просто и ясно:
‘Чтобы заставить хорошо служить этих мерзавцев, надо им хорошо платить’.
Ясно, что среди офицерства не находилось достаточного количества мерзавцев, соглашавшихся идти на предательство своих товарищей.
Но, конечно, таковые были, и после попытки декабрьского восстания и подавления такового силами офицеров и солдат, верных престолу, были раскрыты нити и связи этого заговора.
Кто же был во главе этой революционной попытки свергнуть царское правительство несколько менее, чем сто лет тому назад?
Во главе только офицеры.
Это они привели па дворцовую площадь солдат, тех солдат, которые знали все ужасы крепостного права, это они подняли знамя восстания во имя общего блага народа.- Это они заплатили за неудачную попытку свергнуть царское правительство — кто жизнью, кто свободой. Пять человек было казнено. Это были офицеры: полковник Пестель. подполковник Муравьев-Апостол, подпоручики Бестужев-Рюмин и Каховский и поэт, отставной офицер, Рылеев. Более сотни офицеров были отправлены на каторжные работы в Сибирские рудники, а также расселены по крепостям или отправлены солдатами на кавказский фронт. И между ними были и старые, и молодые, и поручики и генералы, и князья и графы, и все они шли на борьбу с царским самодержавием не во имя своих личных интересов, — им, в общепринятом смысле, хорошо жилось, — а во имя понятых и осознанных ими интересов трудового народа.
Все царствование Николая I, после декабрьского восстания, было посвящено борьбе с крамолой, главным образом, в армии. И когда процесс декабристов был закончен, то уже после этого-то там, то в другом месте были постоянные аресты и высылки того пли иного из вновь открытых соучастников восстания. Вспомним, хотя бы, высылки братьев Раевских после процесса.
Разгром после 14 декабря и удар по революции задержал на некоторое время развитие революционных идей в России. Но, конечно, совершенно прекратить такового даже террор николаевских дней не мог.
Середина, его царствования, или, точнее, вторая половина его, совпала с проникновением в Россию идей утопического социализма, идей Сен-Симона и Фурье. которыми так увлекались тогда на Западе, особенно в Бельгии, ныне разгромленной германцами, а тогда, сто лет тому назад, бывшей, так сказать, колыбелью утопического социализма, или, вернее, восприемницей его, ибо родились-то эти идеи не в Бельгии, они были принесены туда в тридцатых годах минувшего столетия и восприняты были со всем энтузиазмом этого двуединого бельгийского народа (пылких Валлонцев, с одной стороны, и несколько более уравновешенных и расчетливых Фламандцев, с другой).
Около этого времени, несколько позже, новые идеи проникли и в Россию, и здесь в кружках молодежи обсуждались вопросы о новом устройстве народной жизни, основанном на широком проведении в жизнь начал общины, коммуны.
Один из таких кружков, именно кружок Петрашевского, был, благодаря предательству одного из членов, открыт, и члены его арестованы, судимы и сосланы на каторгу и на поселение. а кое-кто разжалован в рядовые и сослан все на тот же Кавказ.
И среди этих революционных мечтателей мы встречаем офицеров, и они составляли там, пожалуй, даже преобладающее число.
Среди них первое место принадлежит знаменитому впоследствии русскому писателю, а в то время подпоручику, Федору Михайловичу Достоевскому, проведшему четыре года на каторге, после чего он подарил русской литературе свои ,,3аписки из мертвого дома’. Его брат, тоже офицер, принимал участие в работах этого кружка.
Вспомним еще имена: гвардии штабс-капитана Львова, поручика Момбели, и не будем утруждать внимание читателя дальнейшим перечислениям имен офицеров, тем более, что я взялся писать не историю революционного движения в России, а лишь краткий очерк, показывающий, что офицерам далеко не была чужда революция, и что они во все периоды революционной борьбы тоже были в рядах борющихся.
Прежде, чем перейти к другим периодам русского революционного движения и осветить участие в них русских офицеров, я позволю себе остановить внимание читателей на некоторых офицерах-одиночках, вступивших в ряды революционеров еще до сконструирования партий и групп.
Вот перед ниши вечно мятущийся, полный революционного порыва и готовый к революционному действию поручик артиллерии Михаил Александрович Бакунин.
Он рано подошел к революции и вся его жизнь связана с революцией. И где бы он ни был, куда бы судьба его не заносила, он был вечно в движении и с постоянным призывом к борьбе с насилием и против такового. Ему, конечно, скоро пришлось оставить военную сл?жбу, и в вечном скитании нести проповедь анархизма, боевого, горячего анархизма, разрушающего современный строй во имя лучшего будущего.
А вот полковник артиллерии Петр Лаврович Лавров. Его знаменитые ‘Исторические письма’, напечатанные в конце шестидесятых годов минувшего столетия, имели огромное значение для выяснения интеллигентной молодежи ее обязанности принести себя в жертву для дела народа, Его политическое миросозерцание и близость к революционным деятелям того времени повели за собой ссылку в Вологодск?ю губернию, откуда, при помощи известного революционера-шлиссельбуржца Германа Александровича Лопатина, он был освобожден, чтобы уехать в Швейцарию и Париж и оттуда потом руководить работой ‘Народной Воли’. Его мысли, его идеи в значительной части своей были положены в основу программы партии социалистов-революционеров, хотя ему не пришлось дожить до момента организации этого течения социалистической мысли, как партии. И этот человек, значение которого в русском революционном движении огромно, был профессором Михайловской артиллерийской академии, полковником русской артиллерии царского режима.
Вспомним еще одного революционера. В начале шестидесятых годов один из участников организовавшегося тогда общества ,,3емля и Воля’ (первое), Михаил Илларионович Михайлов, задумал выпустить прокламацию ‘К молодому поколению’ с приглашением интеллигенции принять участие в революционной борьбе за свободу народа. Кто же был его помощником по печатанию этого первого воззвания? Поручик генерального штаба Обручев. Это он помог напечатать воззвание. Это он потом развозил его по квартирам адресатов, которым оно было направлено Михайловым. И он же, вместе с Михайловым, поплатился за это годами каторги и ссылки.
А полковник Соколов и другие офицеры-революционеры, которые вынуждены были оставить не только службу, но и родину за свои политические убеждения в пору безвременья?
Отметим участие русских офицеров в движении в пору освобождения крестьян. Как много их идейно решило снять свои военные мундиры для того, чтобы, в роли отставных, заняться строительством новой народной жизни после освобождения крестьян. Это не были революционеры в истинном значении этого слова, но их работа имеет огромное политическое значение, и их протесты против насилий и неправды, совершавшихся в то время на почве освобождения крестьян, не могут не быть отмеченными, они имели большое общественное значение в смысле укрепления освободительных начал в известных кругах. Среди ряда имен этих протестантов, отставных офицеров, мы встречаем и шия брата М. А. Бакунина.
Я подошел к тому моменту, когда русская интеллигенция решила платить свой долг народу и двинулась в народ. Это относится к первой половине семидесятых годов минувшего столетия. В это время в разных местах России зародились кружки учащейся молодежи, в которых обсуждались вопросы народной жизни и ее возможного улучшения. Идеи социализма проникло тогда в широкие массы молодежи, и она решила, что стоит только подойти к народу с простым словом и объяснить всю правду новой жизни, то народ, — русский крестьянин и рабочий, — всей своей предшествующей жизнью приученный понимать всю неправоту современных условий жизни, встанет на их сторон? и примется совместно за строительство новой жизни на началах социализма. И много интеллигентной молодежи, и не исключительно самой юной, оставило свои занятия и двинулось ‘в народ’ с проповедью социализма. Эти лучшие представители российской интеллигенции и буржуазных классов пошли не просто в качестве пропагандистов и агитаторов. Нет, они оставили свои привычные занятия, переменили образ жизни, одевшись простыми рабочими, и принялись за новый труд, войдя в народную жизнь в качестве простых рабочих, городских или сельских. Они разбрелись по деревням и местечкам, идя, как верили они, навстречу назревшей народной нужде, п вместе с тем с сознанием необходимости ‘заплатить долг народу’, как звал полковник Петр Лаврович Лавров в своих ‘Исторических письмах’.
И среди этих самоотверженных и преданных интересам народа юношей и зрелых мужей одно из первых мест занимает, офицер, есаул сибирского казачьего войска князь Петр Александрович Кропоткин.
Бывший паж царя, воспитанник пажеского корпуса. член аристократической фамилии, перед которым раскрывалась блестящая, в обычном понимании этого слова, карьера, он отказался воспользоваться своим правом пойти на службу в царскую гвардию, а решил уйти далеко в Сибирь, в казачье войско для более простой, не столь блестящей службы, а главное для научных исследования новы стран, для путешествия и географических экскурсий. Но раз встав на такой путь отказа от карьеры, Кропоткин не мог остановиться: как чуткая натура, вошел в ряды кающихся дворян и примкнул к начавшемуся в семидесятых годах минувшего столетия движению в народ.
Само собою, что за этим последовали обычные в таких случаях результаты: арест, тюрьма, Петропавловская крепость, всегда гостеприимно открывавшая свои двери. К счастью, при помощи друзей с воли, ему удалось бежать и скрыться от полиции сначала в Петербурге, а потом заграницей.
Его мятущаяся душа, конечно, не успокоилась заграницей, и он много думал о народной доле и работал в направлении улучшения условий его жизни. Он стал видным теоретиком научного анархизма, испытал сладость и заграничных тюрем, был выслан из Швейцарии с воспрещением возвращаться туда. Человек твердого характера и непоколебимых принципов, он был чужд всяких компромиссов. Для подтверждения этого, я позволю себе привести только два факта из его жизни.
Царское правительство, правительство Николая II, решило предоставить Кропоткину право возвратиться на родину, в порядке частичной, его одного касавшейся, амнистии. Как ни стремился он на родину, как ни хотел он быть там, но он удержался от искупления и отказался от предоставленного ему права, заявив, что он не может воспользоваться им, пока такое же право не будет распространено и на всех остальных политических эмигрантов в порядке общей массовой амнистии. И только после мартовской революции, когда Временным Правительством была объявлена самая широкая амнистия, только тогда он разрешил себе воспользоваться амнистией и возвратиться на родину в светлые дни свободы.
Я видел его в то время в Петрограде, старого годами, несколько ослабленного болезнями, но бодрого и полного веры в торжество свободы и торжество права на земле. Его молодые глаза так много говорили о его глубокой вере в лучшее будущее русского народа и демократии вообще.
Второй случай.
Долгое время Кропоткин жил под Лондоном. Климат был не полезен для него, и ему было бы очень желательно и полезно переехать в страя? с более мягким климатом, напр., в Швейцарию. Городское управление Швейцарского города Лугано возбудило перед швейцарским федеральным правительством ходатайство о разрешении Кропоткину возвратиться в этот город, откуда он был много лет тому назад изгнан. Швейцарское правительство в принципе ничего не имело против его возвращения, но оно стало на формальную точку зрения: т. к. такие разрешения даются только по ходатайству самих заинтересованных лиц, а т. к. от Кропоткина такого ходатайства не поступало, то и разрешения ему дано быть не может. И несмотря на то, что Кропоткин очень нуждался в перемене места жительства и климат Лугано был для него клад, а разрешение жить там было обеспечено ему, раз он подаст просьбу, он отказался от подачи таковой и остался в Лондоне. Это было в начале войны.
Старый революционер-офицер, верный своим принципам, дождался осуществления своих еще юношеских мечтаний и на склоне лет приехал в свободную, наконец, Россию для того, чтобы принять там участие н строительстве новой свободной родины. Но налетел вихрь, свобода оказалась попранной теми, кто так много говорит о народной свободе, а верный принципами. свободы Кропоткин зачислен в ряды контрреволюционеров и врагов народа, за свободу и счасть? которого он боролся всю свою жизнь.
Таков один из стаи славных.
Но он не один был в рядах выступивших на путь революционной борьбы семидесятников. Были там еще многие.
Вот, веред нами два друга, два школьных товарища, — поручики артиллерии Дмитрий Михайлович Рогачев и Сергей Михайлович Кравчинский.
Оба они вместе пошли в народ в качестве рабочих-дровосеков с целями пропаганды. Недолго, конечно, им удалось свободно делать свое дело. Им пришлось скрыться. Рогачев был арестован и, вместе с другими товарищами, судим, в процессе 193 и осужден на каторгу, где, на Каре, и сложил свою голову. Кравчинский же избежал ареста, успел скрыться и в то время, когда его товарищей судили (процесс 193-х), он вел с ними переписку и делал попытки помочь кое-кому бежать, напр., Феликсу Волховскому. Одновременно с этим, он участвует в организации на развалинах разбитого полицией народничества партии .,3емля и Воля’, членом учредителем которой он и был. В это время уже начинались случайные единичные акты террора, как акты отмщения за несправедливый и слишком жестокий приговор по делу 193, а также за плохое обращение с политическими заключенными. Кравчинский принимает участие в одном из первых актов и кинжалом смертельно ранит бывшего тогда шефом жандармов генерала Мезенцева. Товарищем его по этому делу был другой офицер, член ‘Земли и Воли’, подпоручик Баранников. третий участник, не офицер, — (известный революционер Адриан Михайлов).
Любопытная деталь. Когда подготовлялся этот революционный акт, Кравчинский был сторонником, и настоял на своем, чтобы этому акту был придан характер открытого нападения. Так, именно, и был он совершен.
В пролетке, управляемой Адрианом Михайловым, Кравчинскому удалось скрыться, но он не хотел уезжать заграницу и только после настояний товарищей, оп уехал в Лондон. Само собою разумеется. что когда народилась ‘Народная Воля», поручик Кравчинский был в рядах ее. Он умер случайно в 1893 году раздавленный поездом в окрестностях Лондона,
Он писал и был известен под псевдонимом ‘Степняк’.
А кому из россиян, хоть сколько-нибудь интересовавшихся общественными движениями в России, не известно имя поручика артиллерии Сергея Эммануиловича Шишко?
Выступив на революционное поприще еще в начале пятидесятых годов в числе двинувшихся в народ интеллигентов, он не оставляет революционной деятельности, п впоследствии мы видим его в рядах ‘Земли и Воли’, затем ‘Народной Воли’ и, наконец, в качестве одного из основоположников и деятельных членов партии ,,Социалистов-Революционеров’.
Умер Шишко изгнанником в Париже, не дождавшись осуществления тех идей, которым он служил много лет, не уклоняясь и не изменяя революционному делу. И останки его лежат погребенными в Париже на Монпарнасском кладбище, недалеко от останков П. Л. Лаврова, погребенного там же.
Я не буду перечислять всех офицеров, принимавших участие в революционной работе русских народников. Это завлекло бы меня слишком далеко в биографические подробности жизни и деятельности многих и многих революционных работников-офицеров, начинавших свою деятельность в то время, но проявивших себя значительно позже, во времена ‘Народной Воли’. Скажу только, что в этом движении, в этот короткий период революционного идеализма, по преимуществу, очень много среди революционеров было офицеров или недавно кончивших школу юнкеров военных училищ, кандидатов в офицеры, с которыми в последнее время так нагло боролись. как с контрреволюционерами, и боролись вовсе не потому, что они были в действительности контрреволюционерами, а потому, что таковыми их называли, как кандидатов в офицеры.
Движение в народ закончилось большим разгромом организации и созданием большого процесса. Этот процесс показал, что нельзя рассчитывать только на мирные средства, а необходимо рядом с революционной агитацией и пропагандой социализма вести борьбу с правительством, наказывать слишком уже зарвавшихся агентов царской власти, не знавших удержу. С этой целю было организовано общество ‘Земля и Воля которое рядом с пропагандой социализма, подходило к вопросу о борьбе с властью. Правда, центр тяжести работы этой революционной организации все еще лежал в пропаганде социализма, а не в политической борьбе.
Постоянные преследования самых мирных пропагандистов все более и более выясняли революционерам ‘Землевольцам’ необходимость изменить тактику и перейти к систематической борьбе с правительственной властью путем постоянного, систематического террора. Настроение в пользу расширения террористической борьбы росло, и, наконец, решено было собраться на партийный съезд для обсуждения и выработки программы деятельности.
В 1879 году уже назрел этот вопрос и намечен был съезд в Воронеже, на котором должны были быть решены вопросы программы и тактики общества ‘Земля и Воля’. Предстояла схватка между горячими сторонниками немедленной политической борьбы, широкого развития террора, и сторонниками мирной пропаганды идей социализма, подготовки народа к будущему восприятию социализма не только в теории, но и в действительной жизни.
Сторонники террора решили явиться на этот съезд, назначенный на конец июня, подготовленными и организованными, и они созвали съезд в г. Липецке Тамбовской губернии. На этом съезде было решено организовать, как из сторонников террора из партии ‘Земля и Воля’, так и др. организаций, партию для политической борьбы. И с готовым решением приехали они на Воронежский съезд.
В числе пятнадцати участников Липецкого съезда были и офицеры. Из их числа я упомяну подпоручика Баранникова, о котором уже говорил несколько выше, говоря об убийстве Мезенцева Кравчинским.
На Воронежском съезде, после горячих прений группа ‘Земля и Воля’ раскололась, и из нее выделилось большинство, решившее организовать общество ‘Народная Воля’, ближайшую цель которого объяснил в речи еще на Липецком съезде одни из видных революционных работников Желябов: ближайшей целью было ‘Учредительное Собрание’ на основах ‘Народной Воли».
Только незначительная часть членов Воронежского съезда была против программы и тактики ‘ Народной Воли’, т. е. против перехода к системе организованного террора, и главным образом центрального террора. Один из видных членов съезда, Георгий Валентинович Плеханов, покинул съезд, как несогласный с принятым направлением, — систематическим центральным террором. Он вместе с другими, несогласными на террор революционерами, организовал другую партию ‘Черный Передел’, группу народников пропагандистов, продолжавших дело ‘Земли и Воли’.
Так организовалась партия ‘Народной Воли’, ведущая с большим или меньшим успехом борьбу за политическое освобождение народа.
Вступив на путь политической борьбы, партия ‘Народной Воли’ не могла, конечно, ограничиться только террористическими актами Она готовилась к массовому выступлению революционного народа и для облегчения такового, считала необходимым вести пропаганду в армии. Вот почему в рядах этой партии зародилась особая военная организация, в задачи которой входило, главным образом, пропаганда и агитация среди офицерства.
И русское офицерство очень горячо откликнулось на призыв народовольцев. В разных полках, в разных гарнизонах, организовались кружки и группы офицеров с исключительной целью вести революционную пропаганду и организационную работу среди офицерства и отчасти среди солдат. По всей России тысячи офицеров были привлечены к этой работе. Часть из них принимала участие только в военно-революционных организациях, многие же входили в Исполнительный Комитет и были в рядах, руководивших работой органов. Вспомним имена целого ряда морских офицеров: лейтенантов Серебрякова, Буцевича, барона Штромберга. Суханова и др. Все они еще кадетами морского корпуса примкнули к революционному движению с тем, чтобы потом никогда не выпускать из своих рук знамя революции. Они были горячими работниками ‘Народной Воли’. Различна судьба этих людей. Если Эсперу Серебрякову удалось уйти заграницу и вовремя спастись от ареста и осуждения и затем, после долгой работы заграницей в революционных организациях, возвратиться в дни действительной свободы домой, на родину, чтобы в настоящее время быть, конечно, зачисленным в ряды контрреволюционеров, то остальные не были так счастливы.
Буцевич, осужденный в каторжные работы, был помещен в Шлиссельбургскую крепость, где и умер от чахотки в 1885 году. Для характеристики его мне не нужно тратить много слов. Достаточно привести только несколько слов его собственных, записанных в протоколе показаний: ,,Я готов был служить государю и служил ему до тех пор, пока его интересы не расходились с интересами народа, служить которому я всегда считал своим первым и прямым долгом, когда же я увидел. и убедился, что интересы царя и народа разошлись, я счел себя обязанным перейти на сторону последнего’.
Лейтенант Штромберг был арестован в связи с процессом 1881 года об убийстве императора Александра II и сослан в административном порядке в Восточную Сибирь, откуда после провала военно-революционной организации был возвращен для привлечения к суду. Его судили военно-окружным судом и приговорили к смертной казни. Он был повешен в ограде Шлиссельбургской крепости вместе с другим осужденным по одному с ним процессу поручиком артиллерии Николаем Михайловичем Рогачевым. Оба они совершен спокойно встретили свою смерть. как рассказывал мне один из шлиссельбургских жандармов, когда я после революции 1905 года навещал опустевшие камеры шлиссельбургского застенка.
Четвертый упомянутый мною моряк, Лейтенант Суханов, был одним из виднейших работников партии ‘Народной Воли’. Он был в самом центре, в Исполнительном Комитете, и в 1882 году, приговоренный к смертной казни, был расстрелян в Кронштадте. О том, как спокойно и стойко встретил он смерть, мне повествовал тот же шлиссельбургский жандарм, участвовавший в приведении приговора в исполнение.
Я упомянул имя поручика артиллерии Николая Михайловича Рогачева, казненного вместе с лейтенантом Штромбергом. Это был брат того артиллериста Дмитрия Рогачева, который, за участие в народническом процессе осужденный на каторгу в 1878 году, умер на каторге. Николай Рогачев был участником и членом военно-революционной организации партии ,,Народной Воли’ и, как таковой, после выдачи военно-революционной организации членом ее, оказавшимся шпионом и предателем, — к сожалению, штабс-капитаном артиллерии, — Сергеем Дегаевым, был судим и осужден.
После провала военно-революционной организации в 1883 году, начались повальные аресты среди офицеров, исчислявшиеся несколькими сотнями. К суду было привлечено незначительное число офицеров, но остальные были разосланы по разным более или менее отдаленным местам России и Сибири в административном порядке.
Из судившихся, двое было повешено, Штромберг и Рогачев, часть же отправлена в заточение в Шлиссельбургскую крепость. Из последних упомяну подполковника Ашенбренера, штабс-капитана артиллерии Похитонова, подпоручика Тихановича. Последний много способствовал побегу из Киевской тюрьмы целого ряда политических и кончил дни свои в шлиссельбургской крепости, вскоре после помещения туда.
Штабс-капитан Похитонов. кажется товарищ Дегаева по артиллерийскому училищу, успел окончить Михайловскую артиллерийскую академию и, в служебном смысле, ему улыбалась карьера. Но он променял ее на долю российского революционера и, будучи членом военной организации партии ‘Народной Воли’, подходил ближе к партийному центру, когда таковой был разгромлен после 1 марта 1881 г- Не долго. однако, пришлось ему поработать. Предательство Дегаева поставило его перед военным судом. А там — смертный приговор, ожидание казни, замена ее каторгой и отправление на заточение в Шлиссельбургскую крепость. А заточение там было полное. Когда, после суда, его отправили в Шлиссельбург, отец его, артиллерийский генерал, начальник артиллерии округа, занимавший видный пост, обратился с просьбой дать ему свидание. ему цинично сказал шеф жандармов: |
‘Забудьте, что у вас был сын. Его уже больше нет. Имеется только арестант за номером, и всякие сношения с ним воспрещены’.
И, действительно, первые десять лет нельзя было не только видаться с заточенными родственниками, но им нельзя было писать писем, ни получать от них таковые. Таково было заточение. Только в девяностых годах минувшего столетия шлиссельбуржцам разрешили писать письма родным два раза… в год.
Не выдержали нервы бедного Похитонова такой изоляции (да не только его одного). И он дошел до психического расстройства. Несколько лет оставался он в своей камере психически больным и только в 1903 году его перевели в петербургскую больницу, и там он и умер жертвой царского произвола.
Что касается подполковника Ашенбреннера, то немолодым человеком вошел он в ряды революционеров. Он был товарищем Куропаткина по училищу и совершил вместе с ним ряд туркестанских походов. Но, несмотря на свои немолодые годы, он, будучи уже командиром батальона в Николаеве, вошел в военно-революционный кружок своего полка и затем стал деятельным членом не только в своем кружке, но и во всей военно-революционной организации партии ‘Народной Воли’, в качестве разъездного агента он странствовал по России для ознакомления с деятельностью военно-революционной организации, для привлечения членов в нее и объединения общей работы для придания ей большей планомерности. И в качестве такого члена, он и был арестован, судим и приговорен к смертной казни, которая была заменена пожизненным заточением в Шлиссельбурге.
Только революция 1905 года вывела его и других, немногих, оставшихся в живых товарищей по заключению, и мне потом, в 1907 году, пришлось встретиться с ним в Смоленске, где он, старик уже, жил на покое в семье своего брата после всего пережитого.
Я не знаю, в каких рядах стоит теперь этот верный страж народной воли. Думаю, что он зачислен в ряды контрреволюционеров, как это сделано почти со всеми, кто жизнью своею доказал свою любовь к родному народу и все время боролся против произвола и насилия, откуда бы они ни исходили, кто бы из правителей ни злоупотреблял своим правом сильного.
Нужно ли перечислять сотни имен офицеров, арестованных в связи с предательством Дегаева и выдачей всей военно-революционной организации партии ‘Народной Воли’? Упомяну лишь первые пришедшие в голову. Капитан Крайский, штабс-капитан Степурин, покончивший с собою в доме предварительного заключения в Петербурге, подпоручик Папин, прапорщик Фомин, старый революционный работник, принимавший участие в попытке освобождения Войнаральскаго, осужденного па каторгу по процессу 193-хъ, и многие другие.
Говоря об участии офицеров в революционном движении и ликвидации военно-революционной организации, нельзя не упомянуть об одном процессе, имевшем место почти в то же время. Я говорю о польской революционной организации ‘Пролетариат’, которая в это время вступала в сношения с ‘Народной Волей’ для солидарных действий-
В рядах этой группы, работавшей в польской рабочей среде, мы встречаем военного инженера капитана Люри. Когда эта группа была открыта жандармами, капитан Люри. вместе с другими членами организации, судился военно-окружным судом и был приговорен к смерти, замененной для него каторжными работами, которые он отбывал на Каре. Затем он был на поселении, откуда был освобожден только после амнистии 1905 г., затем служил на Сибирской железной дороге. В каких ‘контрреволюционных» списках состоит теперь этот офицер, не знаю.
Я указал выше на массовые аресты среди офицеров, произведенные вследствие предательства Сергея Дегаева. Этим была ликвидирована большая и сильная военно-революционная организация партии ‘Народной Воли’. Но живой дух трудно умертвить. Кое-кто из членов ее уцелел, а молодые всходы военной молодежи тех самых военных училищ, которые с таким садическим наслаждением разбивались в октябре минувшего года деятелями октябрьской революции, дали достаточный запас офицеров, примкнувших к революции. И военно-революционная организация возродилась. Но в 1887 году последовали новые аресты, и эта революционная молодежь была осуждена и разослана по разным местам.
Вспоминаю с особенным интересом и вниманием поручика лейб-гвардии Гренадерского полка, Бруевича, ничего общего не имевшего с тем Бонч-Бруевичем, который теперь, вместе с так называемыми народными комиссарами, терзает Россию и насилует народную волю. Этот поручик был душой организации возродившейся после разгрома первой.
Назову еще некоторых участников. Мичман Николай Шелгунов, сын известного писателя Николая Васильевича Шелгунова, офицера корпуса лесничих во времена Николая I, достаточно претерпевшего в свое время за неосторожные политические убеждения. Мичман Николай Черневский, проведший около десятка лет солдатом в Туркестане, а затем вступивший в жизнь и горячо работавший там в 1905 году. Во время Великой революции, еще при Временном Правительстве, имя его упоминалось в связи с мятежным выступлением в Ташкенте при попытке восстания против власти Временного Правительства в июле минувшего года, Я очень хорошо знал этого честного и глубоко преданного делу революции и интересам народа офицера и мне решительно непонятно то ослепление, которое овладело им в те дни. Во всяком случае, я не сомневаюсь, что им руководили лучшие порывы.
Подпоручик саперных войск Аксентович и подпоручик пехоты Мауер, вышедший из инженерного училища, не в инженерные войска, где служба легче, а в пехоту, исключительно для того, чтобы быть в большом городе, Киеве, и вести революционную работу среди наиболее отсталого, но и наиболее многочисленного офицерства — пехоты- Оба они отправлены были солдатами в Туркестан, и там мне случилось с ними встретиться. Оба они горячо работали в пору первой революции, в 1905 году. |
Много офицеров было привлечено к этому процессу 1887 года, судимы были не все, всего десятка три, а остальные разосланы в административном порядке.
Вторая военно-революционная организация была разбита. На смену ей должна была прийти новая.
Едва успели отправить в далекие страны осужденных и высланных офицеров, как в Петрограде началась организационная работа среди офицерства и юнкеров с целью воссоздания военно-революционной организации. Но недолго просуществовала создавшаяся группа: члены и участники ее были арестованы и без суда и следствия разосланы по местам, более или менее отдаленным.
Это была последняя попытка создания военно-революционной организации партии ‘Народной Воли’. Сама партия целым рядом процессов была расстроена и практически перестала существовать. А вместе с тем перестала существовать и военно-революционная организация.
Тем временем, пока выделившаяся на Воронежском съезде группа ‘Народная Воля’ вела свою титаническую борьбу с самодержавием, группа ‘Черного Передела’ тоже не дремала. Главные участники её, — Плеханов, Дейч, П. Аксельрод, — остановились над вопросами программы п тактики и постепенно, путем долгого размышления и изучения вопроса, примкнули к тому течению социалистической мысли, которое имеет своим основоположником Карла Маркса и носит название социал-демократического — и постепенно ими была организована партия социал-демократическая. Сам родоначальник этого течения в России, Георгий Валентинович Плеханов, поскольку мне не изменяет память, если и не был офицером, то все-таки окончил Константиновское военное училище. Об этом мне говорил его товарищ по училищу, отец действующего ныне большевика, Леонид Тимофеевич Пятаков.
В рядах социал-демократов мы тоже встречаем офицеров, хотя и меньше, чем в рядах других революционных течений.
Разгромленная партия ,,Народной Воли’ перестала существовать, но это не значит, что то течение, которое считало необходимым вести упорную борьбу для завоевания политических прав народу, заглохло. В годы российского безвременья ковалось новое направление, унаследовавшее традиции ,,Народной Воли», и в 1902 году создалась партия ‘Социалистов-революционеров’.
Первое время в рядах этой партии русские офицеры принимали участие, можно сказать, случайное. Провалы военно-революционных организаций ,,Народной Воли’ возможно несколько задержали восстановление таких организаций, и ко времени революции 1905 года, в сущности, специально военно-революционных организаций не было. Но это не значит, что в рядах армии не было лиц, близких к революционному движению. Вот почему, когда революция совершилась, так легко было наладить военные организации. В это время создались военно-революционные организации в обеих партиях — и у социал-демократов, и социал-революционеров. Должен отметить, однако, что, пожалуй, не будет большой ошибки сказать, что проникая в недра армии, социалисты-революционеры, главным образом, вели работу среди офицеров, а социал-демократы среди солдат. Это совершенно не значит, что первые игнорировали солдат, а вторые офицеров. Нет, обе партии работали, пропагандировали и агитировали в обеих военных группах и вербовали членов. И часто в одной организации мы видели работающих рядом офицеров и солдат.
Кроме партийных военных группировок. были попытки беспартийных офицерских объединений, схождения офицеров, революционно-настроенных, но считавших несвоевременным в интересах общей свободы разделяться на мелкие группы и фракции. И я помню, что в 1905 году в Петербурге создалось такое офицерское общество содействия революции, но стоявшее вне партийных группировок.
Если не ошибаюсь, именно из недр этого общества вышли кадры работников газеты ‘Военный Голос’, официальным редактором которой был корнет Шнеур, впоследствии, уже после ликвидации революции, вступивший в ряды агентов департамента полиции и принятый, после октября месяца 1917 г., в лоно своё делателями октябрьской революции, для руководства войсками во время похода большевиков на ставку главнокомандующего и убийства и изнасилования [зачеркнуто в американском экземпляре книги — клевета Оберучева слишком очевидна] генерала Духонина. Фактическим редактором этой прогрессивной военной газеты, закрытой впоследствии в административном порядке, был коллектив офицеров, настроенных несомненно революционно. В этом меня убеждает не только личное знакомство со многими участниками этой работы, но и прочитанное недавно, уже в Америке, показание Шнеура.
Вот что он, между прочим, говорит там:
‘Я могу с большим основанием сказать, что редакция ,,Военного Голоса’ была прикосновенна к революционному движению в армии. В конце концов, я отказался от обязанности редактора, и на мое место были избран секретарь редакции, капитан, военный юрист, уволенный за участие н революции, Харбинский’. [О Шнеуре]
Одним из типичных образчиков беспартийного революционного офицерства. был покойный лейтенант Шмит, проявивший такой революционный темперамент и пыл г. 1905 году в революционном движении Черноморского флота. За свое выступление он был приговорен к смертной казни и расстрелян на острове Березань, близ Очакова, и могила его была сравнена с землей. Только после февральской революции останки его были найдены и перевезены торжественно при всенародной манифестации в Одессу.
А сколько офицеров принимало участие в революционных выступлениях войск в 1905—1906 году. Восстания в Свеаборге, Кронштадте. Харькове, Севастополе, Киеве,—разве мы не видели, там впереди вышедших на улицу солдат, офицеров? Сколько угодно. Вспомним подпоручика Жадановского, раненного в Киеве в ноябре 1905 года, затем спрятанного, разысканного жандармами и осужденного на каторгу, которую и отбывал он в Шлиссельбурге до самой февральской революции. Я мог бы назвать целый ряд имен, да не стоит пестрить списка.
В конце 1906 и начале 1907 года в Москве был созван съезд офицеров, принадлежавших и сочувствовавших партии социалистов-революционеров, и там организовался Военный Союз партии социалистов-революционеров с печатным органом ‘Народная Армия’, издававшимся, конечно, нелегально. В этом союзе приняли участие многие офицеры, и большинство их было арестовано в дни ликвидации завоеваний революции 1905 года и судимо и сослано в разные места.
В союз входили офицеры разных чипов и положений. и во многих гарнизонах были ячейки этого союза.
Работе членов этого союза принадлежит целый ряд вооруженных выступлений войск в разных частях России в 1907 году, между прочим, выступления. в связи с роспуском 2-й Государственной Думы, 21-го саперного батальона в Киеве и других городах.
Многие офицеры тогда поплатились. Кто был сослан в Сибирь, на каторгу. кто выслан административно, кто эмигрировал.
Так поплатились офицеры за участие в революции 1905 года. ,
Ну, а революция 1917 года? Разве в ней офицеры не принимали участия? Независимо от того восторга, с которым русское офицерство приняло весть о совершившемся перевороте, в самом перевороте и дальше в революционной работе. многие офицеры принимали горячее участие.
Разве в Советах солдатских депутатов разных полков и гарнизонов избранные туда офицеры не были горячими сторонниками революции н участниками строительной работы новой жизни? Выли, и очень много таких. преданных интересам народа, офицеров привелось мне встретить, как во время моих поездок на фронт, так и во время повседневных работ в Киеве и Округе, сначала в качестве Военного Комиссара Киевского Исполнительного Комитета, а затем в качестве Командующего войсками округа.
Еще не время говорить об этой работе. Еще не улеглись разбуженные страсти, но придет время, жизнь войдет в свое нормальное русло, и беспристрастный суд истории отведет достойное место офицерам в настоящей революции, которая застала офицерство и армию в самый трудный момент жизни: ведения войны против хорошо организованного и еще лучше подготовленного противника. И в это время, влекомые чувством долга, с одной стороны, и отталкиваемые постоянными подозрениями — с другой, они исполняли свои тяжелые обязанности, за что поплатились жестокой расправой, совершенной над ними толпами солдата, подстрекаемых теми, кто, играя на невежестве и не слишком высокого качества страстях, раздувал чувства вражды и уничтожения, вместо того, чтобы сеять зерна любви и созидания. |
Звание ‘контрреволюционеров’ часто применялось в отношении офицеров вообще, и этим званием постоянно злоупотребляли. Слишком рано началась эта травля, но, конечно, никогда она не доходила до такой степени, как в пору после октябрьского переворота.
Чтобы показать, как настойчиво и какими приемами велась эта агитация против офицеров, как таковых, я позволю себе привести только одну из сценок, свидетелем которых я был в самые первые дни февральской революции.
Дело было в Черновицах.
Я приехал туда в первой половине апреля минувшего (1917-го) года, и в тот же день из беседы с членами Исполнительного Комитета Черновицкого гарнизона выяснилось, что в гарнизоне происходят серьезные трения. Дело в том, что рядом с Исполнительным Комитетом Совета солдатских депутатов, представленным двумя врачами, одним военным чиновником, одним солдатом и одним служащим городского Союза, группа офицеров попыталась организовать Офицерский Союз, или, правильнее говоря, ,,Союз офицеров, чиновников, врачей и священников VIII армии’, и этот союз встретил горячий протест со стороны гарнизонного Исполнительного Комитета.
Меня заранее, авансом, посвятили в то, что это ‘черносотенная’ затея, которой во чтобы то ни стало надо положить конец.
Считая организацию в данное острое время отдельных офицерских союзов делом нетактичным и находя. что таковые союзы организовывать на первых порах не следовало, я, тем не менее, ничего опасного для дела революции в них не видал, и посему, до знакомства с работой союза, его деятелями и хотя бы программой, сказать ничего не мог-
На счастье, в дни моего пребывания в Черновицах, — я задержался там несколько дней, — состоялось собрание этого союза, и на таковое меня пригласили.
Члены Исполнительного Комитета, знакомившие меня с союзом, говорили мне, что союз этот опасен и что нужно с особенной осторожностью отнестись к нему и его деятельности: ‘Было у них два собрания, и оба они закрыты. Это особенно возмущает п вызывает негодование солдат. Ведь, тут дело пахнет контрреволюцией’. И слово ,,контрреволюция’ склонялось во всех падежах в применении к этому союзу.
В назначенный час я был в городском театре, где назначено было собрание. Когда я вошел в зал, театр был уже полон. Весь партер, все ложи, все места были заполнены, и не только офицеры и солдаты были в театре, но я видел в ложах много дам и рабочих, так что представление о тайных собраниях и какой-то сугубой конспирации сразу у меня рассеялось.
Как представитель Временной революционной власти, я удостоился особо горячей овации, когда председатель представил меня собранию, как военного комиссара- Но это — между прочим. Я упомянул, об этом, чтобы показать, что общее настроение всех собравшихся сходилось на том, что Временное Правительство и его агенты заслуживают доверия и внимания, что все правительство ведет народ по пути к свободе.
Началось собрание.
Первым говорил председатель, он изложил в общих чертах программу союза, ничего опасного для дела свободы не представлявшую. Речь эта была покрыта громкими аплодисментами, и ясно было, что в массе никакого серьезного предубеждения против этой организации нет.
Но вот выходит на сцену один из врачей — членов Исполнительного Комитета, — его имя я встречал потом, в дни созыва Учредительного Собрания, в ряду членов, стоявших на большевистской точке зрения, — и истерически выкрикивает свою речь, в которой доказывает, что существование отдельного офицерского союза рядом с Советом Солдатских депутатов опасно для дела революции, что здесь солдатам не позволяют говорить и что вообще все это—опасная затея, против которой нужно бороться всеми способами.
,,Нельзя допустить, чтобы рядом с нашим Исполнительным Комитетом действовал какой-нибудь другой орган. Союз офицеров, врачей, чиновников и священников… Что это — профессиональный союз, что ли? Но, нет! Какие общие профессиональные интересы могут иметь врачи и офицеры, священники и чиновники? Ясно, что союз устраивается для особых, специальных целей.
И так далее, в том же тоне. Ясно, что аудитория, падкая вообще на громкие выкрики, восприняла эти слова со всей свойственной наэлектризованной толпе энергией, и после грома аплодисментов, которыми покрыта была речь этого молодого неврастеника, раздались крики:
‘Товарищи, пойдем! Нам нечего здесь делать!
Пусть они сами без нас делают свое темное дело!’
И во многих ложах публики встала и собиралась уже демонстративно уходить.
Надо было спасать положение. Надо было восстановить необходимое равновесие во избежание возможных эксцессов.
И я попросил слово.
Любопытство послушать неведомого еще оратора, к тому же являющегося в настоящее время представителем революционной власти, а следовательно пользующегося известным в данное время авторитетом, остановило толпу и все заняли свои места и успокоились.
Я бросил несколько слов об общих основах свободы союзов, собраний и слова, о необходимости уважать чужое мнение, раз оно искренне, как бы оно ни расходилось с нашим. и в самых общих формах очертил нарушение этих элементарных прав таким демонстративно враждебным отношением к организации, только что сложившейся и еще не определившей ни своих путей, ни своих действий. Я старался быть понятным и кратким, и так закончил свое слово:
‘Товарищи! Здесь говорили очень много о том, что настоящий офицерский союз работает тайно от солдат и потому опасен. Но я вижу здесь не только офицеров, но и солдат, и я уверен, что не только ничего от солдат здесь не скрывают, но если товарищи-солдаты, присутствующие здесь, захотят взять слово, то им дадут и выслушают, как равный равного. Так зачем же оставлять собрание, зачем уходить? Нет, нужно остаться, выслушать, узнать, что здесь делается, нужно сказать и свое, солдатское слово, на этом общем публичном собрании. И я уверен, вы здесь останетесь и скажете свое слово. Вы не уйдете!’
Конечно, гром аплодисментов был ответом на мою скромную речь (легко давались они в то светлое время!), и все остались и приняли участие в дебатах.
Я взял на себя много, конечно, предложив и солдатам участвовать в дебатах: я на это не был никем уполномочен. Но надо было спасать положение, и конечно, президиум немедленно же поддержал меня, и председатель предложил записываться и солдатам.
Начались дебаты.
Одним из ораторов был солдат царскосельской автомобильной роты, один из деятельных участников переворота в Петрограде, как он отрекомендовал себя. Он тоже взял демагогический тон и проводил резкую черту между офицерами и солдатами, относя первых к контрреволюционерам. Для вящей убедительности, он вспомнил давние годы, когда ему, еще в 1906 году, в начале его солдатской службы, пришлось выступать против крестьян и действовать по приказу офицеров против народа.
Ясное дело, что это вызвало взрыв негодования.
Мне пришлось ответить этому оратору краткой исторической справкой за минувшее столетие, — начиная от декабристов и кончая последними днями, — об участии офицеров в революционном движении и о принесенных ими жертвах. Желая использовать выступление этого солдата для примирительных тонов, я задал ему такой вопрос:
‘Товарищ-автомобилист сказал, что он должен был ходить на усмирение крестьян. Я прошу его тут же сказать: Стрелял ли он в своих братьев-крестьян или не стрелял?’
Несколько смущенный вышел он и, не отвечая прямо на вопрос, повел речь о том, что солдат на службе оболванивают, что они делают то, что им прикажут, и от прямого ответа уклонился.
Но я не отступал.
‘Я прошу сказать товарища, стрелял ли он в крестьян или не стрелял?’ — настаивал я на своем.
‘Что за вопрос? Зачем такие вопросы? Это провокация’! — раздались негодуюпце возгласы, и атмосфера накалялась.
,,Я прошу товарища дать мне ответ, и я тогда объясню», — со всем возможным спокойствием заявил я.
Солдат-автомобилист вышел, и, сконфуженный, потупясь долу, едва внятно произнес:
— Да, я стрелял. Но, ведь мне приказывали!’ — прибавил он в оправдание.
Мне только это и было нужно.
Я взял слово и в горячей речи объяснил, что значит прожитое время.
,,Всего десять лет тому назад наш товарищ, по приказу начальства, сам стрелял в своих братьев-крестьян и рабочих, когда те выходили на защиту своих прав, и у него не хватало смелости отказаться и сказать: делайте со мной, что хотите, а стрелять в своих обездоленных братьев я не буду’- Всего десять лет тому назад он был покорным рабом, а вот теперь мы видим его на верхах революции, и он с ружьем в руках выступил не против крестьян и рабочих, а рядом с ними на завоевание им свободы и прав земли и воли. Вот что сделали с ним десять лет! Так неужели же вы, товарищи, думаете, что эти десять лет угнетения и рабства прошли бесследно для всех, кроме него? И ничего удивительного, что теперь в рядах борцов за свободу найдутся те, кто десять лет тому назад и приказывали вам стрелять в народ. Будем верить людям и будем считать их хорошими пока они не доказали противного. И если вы сохраните эту веру в людей до седых волос, как сохранил ее я, лучше будет жить всем. Довольно взаимных подозрений! Будем жить и работать вместе, и тогда все будем стоять на защите свободы!’
Я кончил. Атмосфера разредилась. Негодующих возгласов слышно не было, и собрание смогло перейти более спокойно к деловой работе.
Это было в то время, когда так легко было простым искренним словом предотвращать очень крупные и серьезные столкновения.
Не то теперь.
Мне вспоминается один факт. Когда был арестован кружок Петрашевского, ему хотели придать характер заговора против императора Николая I, и в таком виде представили все дело царю. Он выслушал доклад и сказал двум присутствовавшим тут членам Государственного Совета:
‘Следствие выяснит все. Только не нужно полагаться на показания полиции и шпионов, ибо продающий на деньги свою совесть, способен на всякое предательство’.
Так ответил император Николай I, на доклад об аресте членов организации, подозревавшейся в покушении на него самого.
А ведь. Николай I был из таких людей, которые умели жестоко расправляться со своими противниками. И это свое уменье он доказал расправой с декабристами. Но все-таки у него хватило такта, чтобы предостеречь о необходимости осторожного отношения к обвинениям, в особенности, если они основаны на показаниях только шпионов.
И именно этого чутья, которое нашлось у такого завзятого самодержца, каким был Николай I. не оказывается у нынешних управляющих Россией- только и умеющих делать, что натравливать массы на своих политических противников и расправляться с ними самым жестоким образом, отнюдь без исследования подлинности их вины против страны и народа. Достаточно кому-нибудь крикнуть слово ‘контрреволюционер’ и указать перстом, как появляются люди, которые готовы растерзать его и не только готовы, но и делают это по одному намеку.
И в таком положении избиваемых контрреволюционеров оказались в настоящее время офицеры, которых всех без исключения, только потому, что они офицеры, зачислили в контрреволюционеры и жестоким образом избивали и продолжают избивать.
Настоящие беглые заметки, лишь в кратких и сжатых чертах изображающие участие офицеров в революции, позволяют мне сказать, что русские офицеры не только принимали участие в революционной борьбе против самодержавия. Но заняли в ней достойное место, не уступая другими’ группам населения, и поэтом? офицеры в массе своей не заслуживают огульного обвинения в контрреволюционности. Они так же, как все граждане, выделили из своей среды многих достойных сынов, которые в борьбе с самодержавием, во имя беззаветной любви к своему народу, принесли тяжелые жертвы и могут быть причислены к мученикам революции.
Август 1918 г.
Нью-Йорк.
Источник текста: К. М. Оберучев. Офицеры в Русской Революции. 1918. Издание ‘Первого Русского издательства в Америке’ (экземпляр библиотеки Торонтского университета).
OCR, подготовка текста: В. Г. Есаулов, август 2011 г.