Однотомник И. В. Гоголя
Однотомник И. В. Гоголя
‘Литературное обозрение’, 1936, No 13—14
Однотомник И. В. Гоголя, Кузьмин Борис Аркадьевич, Год: 1936
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Кузьмин Б. А. О Голдсмите, о Байроне, о Блоке… Статьи о литературе.
М., ‘Художественная литература’, 1977
Н. В. Гоголь. Собрание сочинений (в одном томе). С биографическим очерком Н. С. Ашукина. Изд. 2-е. М., Гослитиздат, 1936, 673 с.
Однотомник Гоголя содержит все основные его беллетристические произведения: ‘Вечера на хуторе близ Диканьки’, ‘Миргород’, ‘Петербургские повести’ и ‘Мертвые души’. Сюда же входит и вся драматургия: ‘Ревизор’, ‘Женитьба’, ‘Игроки’, ‘Театральный разъезд’ и отдельные сцены из ненаписанной комедии ‘Владимир третьей степени’ (‘Утро чиновника’, ‘Тяжба’, ‘Лакейская’, ‘Отрывок’).
Выпуск подобного однотомника большим тиражом нужно всемерно приветствовать. Гоголь ценен для нас как один из величайших реалистов XIX века, оказавший большое влияние на все последующее развитие русской литературы. Хронологическое расположение вещей в однотомнике позволяет читателю проследить становление гоголевского реализма.
Автор ‘Вечеров на хуторе’ не зря назвался простым ‘мужиком-пасечником’. В рассказанных им историях много фольклорных элементов, много добродушного комизма и красочной фантастики украинских народных преданий. Но пасечник Рудый Панько относится к Гоголю примерно так же, как Антоша Чехонте к Чехову: комизм его историй имеет еще мало общего с горьким гоголевским юмором, и фантастический элемент здесь играет совсем не ту роль, что в позднейших произведениях. Лишь история про Ивана Федоровича Шпоньку дает нам кое-какие намеки на будущие мотивы творчества Гоголя.
‘Миргород’ был значительным шагом вперед в развитии Гоголя. Здесь только ‘Вий’ еще напоминает несколько ‘Вечера на хуторе’, но и в нем замечательно реалистически выписан характер бурсака Хомы Брута. ‘Тарас Бульба’ — произведение уже совсем другого рода, В начале XVII века, в эпоху гетмана Остраницы, Запорожская Сечь сохранила еще демократический характер общественного устройства и была воодушевлена освободительной борьбой против польских панов. В этой среде Гоголь нашел почву для изображения сильных героических характеров. ‘Что такое Тарас Бульба? Герой, представитель жизни целого народа, целого политического общества в известную эпоху жизни’ {В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. 3, с. 439.}, — говорит Белинский. Именно поэтому в ‘Тарасе Бульбе’ возможны эпические приемы изображения. Если даже более ранние произведения Гоголя с большой натяжкой могут быть названы романтическими, то говорить о романтизме ‘Тараса Бульбы’ можно только в том смысле, что это произведение служит как бы безмолвным упреком мелочной и прозаической современности.
Эта современность показана в ‘Миргороде’ с не меньшей художественной силой. В ‘Старосветских помещиках’ дан первый гениальный набросок Обломовки, показанной затем Гончаровым.
На первый взгляд кажется удивительным, что, переходя от ярких живописных фигур Запорожской Сечи к ничем не замечательной, пустой и бессмысленной жизни Товстогубов, Довгочхунов и Перерепенок, Гоголь нисколько не обедняет яркости и живописности своего повествования. Происходит это потому, что он описывает своих скучных героев не плоско-натуралистически, а дает гротескное сатирическое преувеличение. Невероятное количество всякой снеди, поедаемой Афанасием Ивановичем, смерть Пульхерии Ивановны в результате появления серой кошечки, бурая свинья, стащившая казенную бумагу и положившая этим основание двенадцатилетней тяжбе,— все это находится ‘на грани фантастики’, но именно благодаря этому преувеличению выпукло выступают существенные стороны описанного быта.
В ‘Повестях’ Гоголь продолжает ту же линию. Не говоря уже о ‘Носе’, разве не фантастична ‘Шинель’?
Здесь, как и в ‘Старосветских помещиках’, Гоголь предвосхищает темы последующих писателей: от Достоевского до Чехова тянется тема бедных забитых людей, чиновников, потерявших всякое человеческое достоинство.
Но среди маленьких людей города Гоголь находит не только таких жалких людей, как Акакий Акакиевич и Поприщин. Разве не симпатичен художник Пискарев, не вынесший окружавшей его действительности и покончивший самоубийством (‘Невский проспект’)? Симпатию читателя вызывает и художник Чертков (‘Портрет’) до тех пор, пока он остается так же беден, как Пискарев, и по-настоящему служит искусству. Он теряет свой талант, когда начинает служить имущим классам, продавая свое искусство за деньги. Золото ростовщика служит здесь символом всеобщей продажности, в этой теме заключен зародыш критики капитализма, развиваемой уже после Гоголя целым рядом писателей.
Сам Гоголь развивает эту тему в мало популярном у нас отрывке ‘Рим’, представляющем собой как бы итог заграничных впечатлений писателя. Юный итальянский аристократ попадает в Париж — центр буржуазной цивилизации. Временное увлечение Парижем скоро сменяется у него глубоким разочарованием. ‘В движении торговли, ума, везде, во всем видел он только напряженное усилие и стремление к новости. Один силился перед другим во что бы ни стало взять верх хотя бы на одну минуту… Все, казалось, нагло навязывалось и напрашивалось само, без зазыва, как непотребная женщина, ловящая человека ночью на улице, все, одно перед другим, вытягивало повыше свою руку, как обступившая толпа надоедливых нищих’. Юноша уезжает в Италию, погружается в изучение ее прошлого, восхищается историей Возрождения и его искусством. ‘И как пред этой величественной, прекрасной роскошью показалась ему теперь низкою роскошь XIX столетия, мелкая, ничтожная роскошь… выведшая на поле деятельности золотильщиков, мебельщиков, обойщиков, столяров и кучи мастеровых и лишившая мир Рафаэлей, Тицианов, Микель-Анжелов, низведшая к ремеслу искусство’. Но юный итальянец занят не только прошлым, когда ‘отмечали на страницах истории имена свои папы да аристократические домы, но народ оставался незаметен’. Он верит в будущее своего народа, ‘в котором живет чувство собственного достоинства’, ‘народа сильного, непочатого, для которого как будто бы готовилось какое-то поприще впереди…’.
‘Рим’ остался незаконченным. Для самого Гоголя критика капитализма не была насущной темой: Италия для него была спасением не от буржуазного Парижа, а от варварской крепостнической России. В письме В. А. Жуковскому (30 октября 1837 г.) он пишет об Италии: ‘Я родился здесь. — Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр — все это мне снилось. Я проснулся опять на родине’ {H. В. Гоголь. Полн. собр. соч., т. 11. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1952, с. 111.}. В Италии Гоголь отделывает свой обвинительный акт против России подлецов и департаментов — первый том ‘Мертвых душ’.
‘Ревизор’ и ‘Мертвые души’ — вершины гоголевского реализма. Это жесточайшая сатира на правящий в России помещичий класс, который в ‘Ревизоре’ показан со своей ‘общественной’ административной стороны, а в ‘Мертвых душах’ — в своем быту. Метод Гоголя в этих вещах хорошо охарактеризован одним из зрителей в ‘Театральном разъезде’: ‘Вот что растолкуйте мне: отчего, разбирая порознь всякое действие, лицо и характер, видишь: все это правда, живо, взято с натуры, а вместе кажется уже чем-то громадным, преувеличенным, карикатурным, так что, выходя из театра, невольно спрашиваешь: неужели существуют такие люди?’ Выведенный в ‘Разъезде’ автор пьесы ‘растолковывает’ зрителям, что такова особенность его смеха, ‘который углубляет предмет, заставляет выступить ярко то, что проскользнуло бы, без проницающей силы которого мелочь и пустота жизни не испугали бы так человека’. Имена Плюшкина, Манилова, Чичикова и других героев ‘Мертвых душ’ потому и стали нарицательными, что Гоголь довел до крайнего выражения типические черты описываемых людей.
Действительность николаевской России была такова, что показать ее правдиво — значило дать самую уничтожающую ее критику. Гоголевское остроумие — это ‘отрицательный силлогизм, который не доказывает и не опровергает вещи, но уничтожает ее тем, что слишком верно характеризует ее’ {В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. 2, с. 136.}. В этом замечании Белинского выражено то, что гениально сформулировал Горький двумя словами: критический реализм.
Гоголь по праву может считаться основателем критического реализма в русской литературе. ‘…Несмотря на проблески сатиры в ‘Онегине’ и блестящие филиппики ‘Горя от ума’, критический элемент играл в нашей литературе до Гоголя второстепенную роль’ {Н. Г. Чернышевский. Собр. соч. в 5-ти томах, т. 3, с. 179.}. Гоголь возглавил происходивший в тридцатых годах поворот русской литературы от господства стихотворных жанров к решительному преобладанию повести и романа как жанра наиболее типичного для критического реализма. Большинство крупных писателей послегоголевского периода прославились именно как авторы романов. До Гоголя русская проза (Нарежный, Булгарин, Марлинский, Полевой, Одоевский, Павлов, Погодин) находилась на невысоком художественном уровне. Правда, одновременно с Гоголем начинал писать прозу Пушкин, но до 1835 года вышли только ‘Повести Белкина’ и ‘Пиковая дама’, а Гоголь за это время уже издал ‘Вечера на хуторе’, ‘Миргород’, ‘Невский проспект’, ‘Портрет’ и ‘Записки сумасшедшего’. Дав Гоголю темы его лучших произведений — ‘Ревизора’ и ‘Мертвых душ’, — Пушкин как бы передоверил Гоголю создание русского романа и русской комедии.
Появление Гоголя в русской литературе не случайно совпало с поворотом лучших умов русской публицистики от романтической философии Шеллинга и Фихте к гегелианству (Белинский, Станкевич, отчасти уже Надеждин), именно эти критики защищали Гоголя как ‘поэта жизни действительной’ (Белинский) от критиков, стоявших на почве догегелевской эстетики (Полевой, Сенковский, Шевырев).
Несмотря на все противоречия и колебания Гоголя, Белинский сумел правильно оценить революционное значение его произведений. Нападая со всей резкостью на его реакционные ‘Выбранные места из переписки с друзьями’, Белинский противопоставляет их всему остальному творчеству Гоголя, напоминая ему, что он был тем писателем, ‘который своими дивно-художественными, глубокоистинными творениями так могущественно содействовал самосознанию России, давши ей возможность взглянуть на себя самое, как будто в зеркале’ {В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. 10, с. 213.}.
Противоречия и заблуждения Гоголя станут нам понятны, если мы учтем, что его творчество лежит целиком внутри дворянского периода революционного движения (1825—1861 гг.), когда узкий круг революционеров был еще очень далек от народа, а сам народ придавлен николаевской реакцией. Не видя революционного народа, на который можно было бы опереться, деятели этого периода пытались апеллировать к верхам или разочаровывались в своей прогрессивной деятельности. Несмотря на эти колебания, творчество Гоголя всегда высоко оценивалось русской революционной демократией. Чернышевский писал: ‘…Давно уже не было в мире писателя, который был бы так важен для своего народа, как Гоголь для России’ {Н. Г. Чернышевский. Собр. соч. в 5-ти томах, т. 3, с. 169.}.
Характеризуя 1905 год, Ленин писал: ‘Желанное для одного из старых русских демократов ‘времечко’ пришло. Купцы бросали торговать овсом и начинали более выгодную торговлю — демократической дешевой брошюрой… Теми идеями Белинского и Гоголя, которые делали этих писателей дорогими Некрасову — как и всякому порядочному человеку на Руси, — была пропитана сплошь эта новая базарная литература…’ {В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 22, с. 83.} Здесь Ленин дает прямую характеристику идейного содержания творчества Гоголя. Только забвением этих слов Ленина можно объяснить встречающиеся еще в нашей критике попытки представить Гоголя идеологом помещиков.
Жаль, что однотомнику не предпослана статья, которая раскрывала бы для читателя смысл и значение творчества Гоголя. Отчасти ее заменяет биографический очерк Н. Ашукина, так как в нем много места уделено творческой эволюции писателя. Однако противоречия развития Гоголя там только названы, но не объяснены. Цитируя ряд документов и писем, показывающих отталкивание Гоголя от породившей его среды, Ашукин все же считает ‘основным пластом’ впечатлений детство писателя, а про детство он пишет так: ‘Идиллия, окружавшая детство Гоголя, объединила для него в одну мирную и счастливую картину жизнь панов и жизнь их крепостных… Паны были убеждены, что уж так повелось, так от бога положено, что крестьяне не могут быть равноправны с помещиками. Под воздействием таких крепостнических взглядов и складывалось мировоззрение Гоголя’. Думается, что при всем противоречии между мировоззрением и методом Гоголя, все же мировоззрение его складывалось не ‘под воздействием’, а в борьбе с крепостническими взглядами. В этом рассуждении биографа чувствуется привкус вульгарно-социологических взглядов на Гоголя.