Ода въ честь Маудудъ-Зенгквія (*).
Ода въ честь Маудудъ-Зенгквія (*).
Журдень.
‘Встникъ Европы’, No 12, 1815
Ода в честь Маудуд-Зенгквия, Анвари, Год: 1815
Время на прочтение: 7 минут(ы)
(*) Сочиненная знаменитымъ Анвери. Поетъ предпринималъ путешествіе въ Багдадъ для полученія милостей отъ Маудада, онъ и усплъ было въ своемъ намреніи, но хитрости придворныхъ все разрушили. Въ семъ кассидег, или од, воспвши красоты Багдада, Анвери предполагаетъ, что его возлюбленная не соглашается на его путешествіе. Не смотря на то, онъ отправляется, призжаетъ ко Двору и обманывается въ своихъ надеждахъ. Въ ето время возлюбленная опять его находитъ, упрекаетъ, что онъ не послушался ея совтовъ и вмст ободряетъ его , принуждая написать новые стихи къ Маудуду Анвери, извиняется, слабостію своихъ дарованій, и своей любезной препоручаетъ воспть подвиги Государя. Сіе сочиненіе есть образецъ подлаго ласкательства, но ето не можетъ помрачить стихотворныхъ красотъ, обильно везд разсыпанныхъ, Маудудъ, былъ сынъ Атабека, прославившагося, въ крестовыхъ походахъ подъ именемъ Сангвика, и братъ Нурадина. Онъ умеръ въ 565 году отъ Егиры, a въ 1170 отъ Р. Х. и царствовалъ въ Муссул. Незнаю почему Анвери переселяетъ его въ Багдадъ. Журд.
Очаровательныя окрестности Багдада, страна, исполненная прелестей, жилище учтивства и добродтелей любезныхъ — ахъ! какое мсто во вселенной сравнится съ вами!— Взоры тихо скользятъ по испещреннымъ лугамъ, какъ будто по богатому ковру разноцвтному. Одинъ втерокъ ветъ въ сихъ мстахъ прекрасныхъ, онъ разливаетъ въ душ, кроткую веселость… Изъ влажной почвы полей возносится благовоніе, приятнйшее самой амбры. Чистйшій воздухъ, проникая тучную землю, производитъ плоды сладчайшіе тобы {Тоба, одно изъ деревъ, украшающихъ Рай.}, и непримтно соединяясь съ водами орошающими оную, сообщаетъ послднимъ цлительность Кауцера {Такъ называется райская рка, текущая на восьмомъ неб. По мннію нкоторыхъ вещественныхъ толкователей Алкорана, длина Кауцера простирается на мсяцъ пути, берега ея состоятъ изъ чистаго золота, камни уносимые ею суть перлы и рубины, песокъ ея иметъ запахъ мускуса, вода — близну и сладость молока, а пна — блистаніе звздъ. Напившійся одинъ разъ изъ сей рки навсегда утоляетъ свою жажду. Напротивъ того учители таинственные, ищущіе везд однихъ аллегорій, утверждаютъ, что Кауцеръ служитъ символомъ сверхъ-естественныхъ познаній, исчезающихъ въ единств Божіемъ. Журд.}.
На цвтущихъ берегахъ Тигра отроки, красотою превосходящіе съ блолицыхъ Китайцовъ, группами составляютъ рзвыя игры, и на смющихся долинахъ хороводы юныхъ двъ, прелестныхъ и милыхъ какъ знаменитыя красавицы Кашемира {Западная провинція въ Индіи.}, повсюду представллются очарованному взору.
Тысячи блестящихъ лодокъ быстро разскаютъ поверхность рки, и даютъ ей видъ новаго неба, сіяющаго безчисленными огнями.
Въ счастливое время года, когда лучезарное солнце блистаетъ во всемъ своемъ величіи, когда при восхожденіи зарницы зефиръ по цвтамъ развваетъ запахъ благовонный,— въ сіе время перловая роса падаетъ съ облаковъ въ нжную чашечку тюльпана, a зелень, кажется, скрываетъ въ себ неистощимый запахъ благоуханій. При захожденіи солнца небо, украшенное отливомъ пурпура отъ милліона розъ, являетъ взору цвтникъ прелестный, при восхожденіи же сего прекраснаго свтила земля, блистая емалью цвтовъ, кажется, похищаетъ у неба лучезарнйшія его звзды. Тамъ полузакрытая зеленью роза развертывается подобно алымъ щекамъ Китайскихъ красавицъ, здсь нарциссъ — какъ кристальная чаша, въ которой пнится вино — имющій цвтъ амбры, склоняясь нжно на свой стебель, наливаетъ приятнйшія благовонія, нсколько дале блистаетъ живыми цвтами тюльпанъ подобно златой кадильниц, въ которой сожигается мускусъ и драгоцнный алое, между тмъ соловей гибкимъ горлышкомъ, жаворонокъ воздушными пніями, показываютъ превосходство нжныхъ своихъ звуковъ передъ сладчайшею мелодіей.
Таковы прелести сей счастливой страны! Побужденный сладкою надеждою, я ршился отправиться въ оную, и при благопріятныхъ знаменіяхъ промнялъ труды путевые на спокойствіе, вкушаемое въ обществ друзей искреннихъ.
Насталъ часъ вечерней молитвы, солнце, скрываяся подъ горизонты уподоблялось золотому кораблю, лишенному снастей и теряющемуся въ обширности моря. Скоро огненная полоса препоясала неизмримый край свода небеснаго, подобно широкому золотому фризу, окружающему куполъ храма, воздвигнутаго изъ лазурита. Звзды, какъ свтоносныя пери, оплакивали подъ покровомъ печали отсутствіе солнца, дочери Нааха {Три звзды въ хвост Медвдицы. Соч.}, обращаясь около полюса, оставляютъ слды своихъ стопъ на синев небесной, Млечной путь представляется полосою нарцисовъ перескающею поле, усянное голубыми фіалиями, и Плеяды, выходя изъ-за вершины горъ, отдляются какъ седмь жемчужинъ блистающихъ въ лазурной ткани.
Такимъ образомъ небо, каждую минуту открывая тысячи новыхъ явленій, представляетъ взорамъ какъ бы чудесные ковры знаменитаго Мани {Ето Манесъ, которому жители Востока приписываютъ чудесный даръ живописи. Жур.}.
Сатурнъ въ знакъ Козерога блистали подобно отдаленному свтильнику, повшенному среди безмолвнаго портика, Юпитеръ въ знак Рыбъ свтился какъ прекрасной глазъ, закрытый благовонною дымкою, Марсъ въ одной чаш Всовъ сверкалъ подобно пурпуровому вину въ свтломъ сосуд, лучезарной Меркурій, прекрасная Венера, какъ любовникъ съ подругою, блистали соединенные въ знак Стрльца.
Между тмъ какъ твердь небесная, подобно искусному чародю, производила чудеса столь удивительная, я приготовлялся къ отъзду.
Тогда моя возлюбленная, прекрасная какъ заря утренняя, внезапно явилась предо мною. Своими розовыми перстами она безжалостно терзала благородный гіацинтъ черныхъ своихъ волосъ, емаль ослпительныхъ ея зубовъ оставляла на розовыхъ ея тубахъ слдъ кровавый, изъ томныхъ глазъ ея катились слезы, и упадая на волнистыя кудри, блистали, подобно перламъ росы, трепещущихъ на полевомъ стебл, и скоро подъ ударами безчеловчной руки нжная роза ея щекъ восприяла синеватый цвтъ блднаго лотуса.
‘Вотъ, вроломный’ сказала она мн съ насмшкою, ‘вотъ та вчная любовь, т клятвы, которыя истребить одна смерть долженствовала. Увы! могла-ли я думать! что ты, подобно врагу безжалостному, оставить меня столь постыдно!… Нтъ, заклинаю тебя, не удивляйся, неизсушай втви моего счастія! нелишай меня сихъ сладостныхъ взоровъ, не ввергай меня въ отчаяніе! Какъ! не уже ли захочетъ промнять драгоцнные уборы гостепріимнаго шатра на бурное небо, и сіе роскошное ложе, сдланное изъ рдкихъ Греческихъ тканей, на землю твердую и песчаную? самъ ли Богъ сказалъ, что присутствіе друга есть изображеніе рая? A сіи слова: путешествіе есть образъ ада, не вышли ли изъ устъ самаго Могаммеда ? —
Куда хочешь идти ты, которой не зналъ другой ночи, кром гебена черныхъ волосъ моихъ? чмъ можешь наслаждаться ты, которой незналъ другой зари, кром сіянія очей моихъ? И въ той стран, въ которую себя изгоняешь, есть ли мудрецъ равный теб въ познаніяхъ? естьли ученый, который дерзнулъ бы вступить съ тобою въ состязаніе? Тысячи Платоновъ могли бы научишься въ твоей школ. Ты одинъ благоразумне тысячи Аристотелей. Твои глубокія астрономическія исчисленія по стыдили бы Птоломея, и самъ Абу-Машаръ {Астрономъ Арабскій, котораго мы знаемъ подъ испорченнымъ именемъ Албу-Мазара. Жур.} призналъ бы себя побжденнымъ, когда бы началъ оспориватъ твои достоинства. Такъ, во всемъ Ирак нтъ мудреца, которому прахъ, возметаемый твоими стопами, небылъ бы драгоцннымъ для очей лкарствомъ {Сіи похвалы, которыя Анвери самъ себ приписываетъ, нимало не должны удивлять насъ. Въ Персіи стихотворецъ можетъ до небесъ превозносить свои творенія. Впрочемъ и между нашими стихотворцами есть такіе, которые въ самохвальств неуступаютъ Персидскимъ. Жур.}.’
Прелестный идолъ,— отвчалъ я,— прекрати свои жалобы, которыми ты меня обременяешь, успокойся, и вврь себя судьбин! Укрпись терпніемъ, и недерзай уклоняться отъ уставовъ Божіихъ! Увы! я не произвольно своимъ удаленіемъ предаю тебя мукамъ столь жестокимъ, мое сердце чуждо сего ужаснаго намренія: судьбы Вышняго изрекли свое повленіе. Кто можетъ уклониться отъ непреложныхъ уставовъ Неба? Пусть въ мирномъ убжищ приятныя занятія сокращаютъ для тебя время моего отсутствія, пусть счастливая планета руководствуетъ меня въ семъ трудномъ путешествіи!— При сихъ словахъ она меня оставила, удвоивши слезные токи.
Между тмъ серебряный свтъ уже разливался по лазуревому своду, и скоро лучезарное свтило дня явилось на восток подъ розовымъ покровомъ. Подобно рабу, ожидающему знака къ отшествію, я взлетаю на молодаго коня, имющаго жилистыя ноги, грудь широкую, станъ лани, копыта тонкія и длинную шею. Гибкій какъ тигръ, смлый какъ орелъ, онъ нападая на неприятеля, въ пламенной своей ярости перегонялъ втры. Убгаетъ ли отъ сильнаго врага — тогда хитрый полетъ ворона не равняется съ его быстротою. Когда же безъ принужденія несется по вол — то прекрасною своею походкою уподоблялся онъ горному фазану. Изъ Кабула услышалъ бы онъ звуки литавръ Греческихъ, на пространствъ отъ Индіи до Сузы ничто немогло укрыться отъ проницательныхъ его взоровъ.
На семъ благородномъ животномъ вступилъ я въ Багдадъ. Скоро всть о моемъ прибытіи достигла до слуха Обладателя міра, и сей великій Государь повеллъ включить меня въ число приближенныхъ, къ своему престолу. Надясь, что пресвътлйшій Повелитель отличитъ меня, осыплетъ чинами и богатствами, я сочинилъ въ честь его стихи, блистающіе чистотою и изящностію слога. Двухъ мсяцовъ довольно было для меня, чтобы окончить сіе знаменитое твореніе, которое — подобно произведеніямъ Аристотеля, сохранившимъ имя Александрово — могло передать его память вкамъ отдаленнйшимъ. Никогда изъ безбрежнаго океана моего воображенія не черпалъ я столь совершенныхъ перлъ, каковыми украсилъ сіе твореніе, и, увы! мн отказали въ дар стихотворца. Но я ли виноватъ въ томъ, что при Двор никто не умлъ цнить такого сокровища!
Такъ, клянусь блескомъ и гармоніею стиховъ моихъ, клянусь всемогущимъ Богомъ, создавшимъ сводъ небесный, клянусь существомъ знанія, доставившимъ множеству смертныхъ безсмертіе, живымъ свтомъ разума — симъ отличительнымъ преимуществомъ генія, силою краснорчія удобнаго усмирять упоеннаго слона и льва раздраженнаго, клянусь силою Рустема, правосудіемъ Ануширвана, славою Хозроя и могуществомъ Нудера, Абубекромъ, Омаромъ, страшнымъ Отманомъ и мудрымъ Аліемъ, клянусь прахомъ ногъ великаго Котбъ-Едина {Прозваніе Маудуда. Жур.}, клянусь, что въ сей стран нтъ человка, которой могъ бы похитить y меня пальму краснорчія, и ежели кто будетъ сумнваться въ етомъ, то Богъ да разсудитъ насъ въ тотъ день, когда истина откроется во всемъ своемъ сіяніи!
Такъ я терплъ несправедливость! Однажды поутру, когда вяніе зефира сладостно нжило чувства, когда рсницы еще не освободились отъ бремени сна, я увидлъ возлюбленную, гибкой станъ ея и блыя груди.
‘Какъ текутъ дни твои?’ сказала она съ неизъяснимою прелестію. ‘Не раскаеваешься ли ты, что не послушался моихъ совтовъ? Увы! я заклинала тебя не оставлять меня, заклинала тебя не платить мрачною неблагодарностію за мою Любовь, теперь смотри, вроломной! какъ мщеніе падаетъ на преступника!’ — Ахъ! возлюбленная, не обременяй меня сими жестокими упреками, въ первые дни моего прибытія счастіе осыпало меня своими дарами, но потомъ Монархъ, занятый великими предпріятіями завоеваній, не могъ удлитъ минуты своимъ обожателямъ.— ‘Не теряй надежды, ободрись, и новымъ усиліемъ своей Музы обрати къ себ вниманіе сего могущественнаго повелителя, котораго чело увнчано побдами.’ — Дарованія мои слабы,— отвчалъ я, — для столь высокаго предмета, но ежели ты вдохновенна, ежели можешь достойно воспть великое имя Маудуда-БенъЗангви, то да возгремитъ оно теперь въ стихахъ твоихъ!— И вдругъ сія достойная соперница небесныхъ Гурій воспла моему удивленному слуху сіи краснорчивыя хваленія:
‘O ты, котораго славныя дянія озаряютъ престолъ твой неизмняемымъ блескомъ, ты, котораго священные уставы повсюду водворяютъ правосудіе! Тысячи Хакановъ со всмъ своимъ могуществомъ, едва достойны охранять врата твоихъ чертоговъ. Простые виночерпцы, служащіе теб при пиршествахъ, блаженне Кесарей. Исполненный благородной неустрашимости, ты безтрепетно грядешь на копія, грозящія смертію, и увренный въ своей правот спокойно взираешь на перемны счастія. Кто изъ неприятелей дерзнетъ противиться острію непобдимаго меча твоего? какая вроломная душа, избгнетъ булатнаго твоего копія, когда, въ минуты твоего гнва, и смлый левъ неможетъ снести блеска мстящаго меча, когда тигръ, проникнутый страхомъ, бжитъ при вид сверкающаго твоего кинжала!
‘О ты, котораго благородная щедрость воздвигла изъ развалинъ храмъ благодянія, ты, котораго десница низпровергла ужасное обиталище сребролюбія, какъ смущенный духъ мои можетъ вознестись къ теб? какимъ трепещущимъ голосомъ изъясню восторгъ, меня одушевляющій?
,,И вы, двоица юныхъ Князей, нжные потомки августйшей фамиліи, знаменитые питомцы, коихъ слава и честь старались образовать и наставить, кто изъ васъ вдохнетъ мн псни, васъ достоиныя?
‘Сеифъ-Еддинъ вс свои дянія устремляетъ ко слав отечества, Аззедъ-Динъ уже прославился добродтелями, необыкновенными. Первой, кажется, даетъ примръ самому правосудію, щедрость послдняго ознаменовываетъ каждой день новыми благодяніями. Такъ, изъ всхъ владыкъ земли одинъ токмо Селджунъ достоинъ раздлить славу съ Аззедъ-Диномъ. Кто другой, кром знаменитаго Синджара можетъ сравниться въ юнымъ Сеифъ-Еддиномъ? Да будутъ вчно окружены они славою, и родитель ихъ да найдетъ въ своихъ сынахъ твердыя подпоры своего престола!
‘Удостой вниманія, о Великій Государь, сію слабую дань похвалъ моихъ, и прости, что я дерзнулъ напомнить теб объ одномъ изъ рабовъ твоихъ, пресмыкающимся въ забвеніи!’ Посвящая теб плоды своихъ дарованій, онъ ласкалъ себя надеждою, что заслужитъ участіе въ твоихъ милостяхъ, онъ чаялъ приобртать ежедневно уваженіе при Двор твоемъ: нын по роковой судьб находится онъ въ пренебреженіи, какъ послдній ремесленникъ. Ахъ ежели ты бросишь на него взоръ ласковой, позволишь ему облобызать порогъ твоего чертога, съ какою признательностію воспоетъ онъ дянія твои! Имя знаменитаго покровителя вчно будетъ гремть въ безсмертныхъ его псняхъ!’