ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
1640 годъ.
1640 годъ.
Курфиршество Бранденбургское.
1891 годъ.
1891 годъ.
Пруссія, королевство.
——
Н. Ш.
‘Русская Мысль’, кн.I, 1891
Очерки русской жизни, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1891
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Въ одной охранительной нашей газет императоръ Вильгельмъ, за его рчь о гимназіяхъ, былъ названъ ‘бывшимъ кассельскимъ гимназистомъ’, у котораго ‘логика, на проврку, оказывается далеко не высокой пробы’… Если бы ‘бывшій кассельскій гимназистъ’ пожелалъ познакомиться съ этими охранительными писателями, какъ бы онъ былъ удивленъ, увидвъ передъ собою группу маленькихъ, подобострастныхъ людей, съ ‘котомкой покорности’ за плечами. Они напомнили бы ему тхъ ‘гимназистовъ-неудачниковъ’ и ‘кандидатовъ на голодъ’, которыми, по его словамъ, нмецкое классическое образованіе заполняетъ журналистику и отъ которыхъ независимая нмецкая печать отрекается ршительно и энергически, приписывая недоразумніе императора тому, что онъ имлъ возможность знать только оффиціозныхъ журналистовъ.
Изумительна историческая судьба Гогенцоллерновъ, нкогда ничтожнаго и безсильнаго маркграфства, терявшагося среди другихъ подавлявшихъ его германскихъ государствъ и только идеей прогрессивнаго патріотизма достигшаго теперешняго своего значенія, величія и первенствующаго положенія!
Вотъ коротенькая статистика этого изумительнаго превращенія:
Пространство — 36,700 квадр. верстъ.
Число жителей — 2.400,000.
Царствующій государь: Фридрихъ-Вильгельмъ, курфирстъ бранденбургскій.
Пространство — 348,354 кв. верстъ.
Число жителей — 28.358,000.
Царствующій государь: Вильгельмъ II, король прусскій, императоръ германскій.
Насъ, русскихъ, привыкшихъ считать все сотнями милліоновъ, эти цифры, можетъ быть, и не поразятъ. Но за то содержаніе этихъ цифръ такъ умно, что он получаютъ выдающійся политическій смыслъ. Только умною государственною системой и прогрессивнымъ патріотизмомъ Пруссія достигла своего значенія.
‘Бывшій кассельскій гимназистъ!’ — восклицаютъ наши классики-патріоты. Нтъ, не ‘кассельскій гимназистъ’ выступаетъ здсь съ своимъ новымъ преобразовательнымъ словомъ, а германскій императоръ, стоящій во глав нмецкаго племени, которому предстоятъ новыя государственныя и общественныя задачи, которыя возможно будетъ разршить съ народомъ, получившимъ иное образованіе, на теперешнее не похожее. ‘Измнившееся международное положеніе Пруссіи и Германіи расширяетъ нашъ кругозоръ и заставляетъ всхъ насъ спросить себя: можетъ ли наше образованіе оставаться такимъ же, какимъ оно было въ то время, когда Германія и, нмецкій народъ жили жизнью замкнутыхъ въ себ мыслителей? Теперь, съ измнившимися обстоятельствами, мы невольно приходимъ къ мысли, что намъ, быть можетъ, придется такъ или иначе прорвать ту ограду, которой стснена была до сихъ поръ наша школьная система’, такъ разъяснилъ мысль императора Вильгельма министръ народнаго просвщенія.
Для чего же ‘такъ или иначе’ (значитъ, безповоротно, ршительно, во что бы то ни стало) придется Пруссіи порвать съ своею школьною системой образованія? Только для того, чтобы создать людей, выросшихъ въ знаніи своего отечества, въ пониманіи его практическихъ нуждъ и потребностей, создать тхъ дятельныхъ гражданъ съ боле широкимъ кругозоромъ, которыхъ теперешняя школа, учившая совсмъ другому и старавшаяся отвлекать вниманіе отъ знакомства съ истинными нуждами своего отечества, совсмъ не создавала. Эту мысль, хотя и другими словами, императоръ Вильгельмъ высказалъ вполн ясно.
Говорятъ, что Вильгельмъ ищетъ популярности, что онъ во что бы то ни стало желаетъ оставить по себ слдъ въ исторіи. Все это возможно. Но вопросъ не въ этомъ, вопросъ — въ томъ, какими средствами Вильгельмъ думаетъ достигнуть этой цли, если врно, что онъ только ради ея и работаетъ. И Вильгельмъ въ своихъ средствахъ является истымъ Гогенцоллерномъ. Выдающіеся Гогенцоллерны, имена которыхъ записаны исторіей, всегда отличались умньемъ понимать требованія своего времени и того, что нужно длать для славы и возвеличенія Пруссіи. Такимъ же передовымъ представителемъ Пруссіи является и Вильгельмъ.
Выросшій среди побдныхъ кликовъ нмцевъ и всеобщаго воинственнаго возбужденія, Вильгельмъ еще ребенкомъ обнаруживалъ воинственныя наклонности, какъ бы уже формировался въ будущіе завоеватели и даже заставилъ говорить о себ, какъ о будущемъ Фридрих Великомъ. И вотъ этотъ будущій Фридрихъ Великій, ставъ императоромъ и королемъ, умряетъ свой военный пылъ и провозглашаетъ самую мирную программу: ‘Мы живемъ,— говоритъ онъ,— въ переходное время и находимся наканун вступленія въ новое столтіе, а преимуществомъ моего дома, — и я думаю, мои предки давно это доказали, — всегда было то, что они, чувствуя біеніе пульса времени, умли предъугадывать, что должно наступить. Тогда они становились во глав движенія, которымъ они ршились руководить и которое хотли направить къ новымъ цлямъ. Я полагаю, что узналъ, къ чему склоняется новый духъ и заканчивающееся столтіе, и я ршился, какъ при возбужденіи вопроса о соціальныхъ реформахъ, такъ и въ дл воспитанія нашего молодаго поколнія, выступить на новую дорогу,— идти по которой мы должны безусловно, потому что если мы не сдлаемъ этого, то мы будемъ къ тому черезъ двадцать лтъ принуждены’.
Вотъ и весь секретъ Вильгельма,— секретъ очень простой и даже не новый, и лишь только заявленный во всеуслышаніе, какъ программа, которой Вильгельмъ будетъ держаться. Фридрихъ-Вильгельмъ, а еще боле Фридрихъ Великій не спрашивали своихъ подданныхъ-‘дтей’, что имъ нужно. Теперь уже такъ нельзя. И жизнь, и народное сознаніе выросли и развились настолько, что, кром силы ‘сверху’, явилась уже и сила ‘снизу’. Нижнее теченіе, не только во Франціи и Италіи, но даже въ нмецкихъ земляхъ, даже въ Австріи, составляетъ фактъ, который нужно уже признать какъ одно изъ неустранимыхъ основаній современной государственности.
И Вильгельмъ объявляетъ, что онъ этотъ фактъ признаетъ, что онъ останется вренъ гогенцоллернской традиціи прогрессивнаго консерватизма. Консерватизмъ этотъ заключается не въ настойчивомъ охраненіи всхъ старыхъ порядковъ, учрежденій, установленій и внутреннихъ отношеній,— онъ заключается въ томъ традиціонномъ идеал, который выработали для себя Гогенцоллерны. Власть, какъ носитель справедливости, общаго блага, мирнаго развитія и просвщенія, на встрчу которымъ она идетъ сама, предъугадывая требованія жизни, и, притомъ, пріуроченная собственно къ дому Гогенцоллерновъ, и есть именно тотъ традиціонный консервативный устой, на охраненіе и укрпленіе котораго Вильгельмъ намренъ положить вс свои силы. Въ сущности, это консерватизмъ правительственной системы дома Гогенцоллерновъ, прогрессивная роль котораго въ политической исторіи Германіи питаетъ въ Вильгельм честолюбивую мечту не только поднять и укрпить, но и расширить значеніе Пруссіи, своей династіи и вообще монархической власти. Вильгельмъ немножко идеалистъ-мечтатель, настолько честолюбивый, энергичный и дятельный, что въ исторической борьб разныхъ теченій, въ которой, можетъ быть, ему придется играть видную роль, онъ считаетъ возможнымъ выйти побдителемъ, а, пожалуй, стать и вождемъ монархизма, который онъ хочетъ обновить.
Честолюбіе Вильгельма заключается въ поднятіи національнаго чувства и умственнаго развитія. Нкогда приниженные нмцы, почти ставшіе предметомъ презрнія для своихъ боле сильныхъ сосдей, сдлались тмъ, что они теперь есть, только подъемомъ національнаго сознанія и національнаго чувства. Во глав этого возбужденія встала Пруссія, выставившая цлый рядъ великихъ и даровитыхъ патріотовъ, работавшихъ въ литератур и на государственномъ и политическомъ поприщ. Томазій, Лессингъ и слдовавшая за ними плеяда писателей, ученыхъ, философовъ и цлый рядъ патріотовъ-правителей, какъ Фридрихъ-Вильгельмъ I, Фридрихъ Великій, Вильгельмъ I, Штейнъ, Бисмаркъ, заканчивается на нашихъ глазахъ новымъ вождемъ прусско-нмецкаго государственнаго патріотизма — Вильгельмомъ II.
По мннію Вильгельма II, новый германскій государственный строй стоитъ того, чтобы его сохранить, и содйствіе сохраненію и спокойному дальнйшему развитію этого государственнаго строя — задача достойная того, чтобы употреблять на нее вс силы человческія. И путемъ иного, осмысленнаго и патріотическаго образованія Вильгельмъ надется создать для Пруссіи новое поколніе гражданъ, спокойное, поступательное, сливающееся въ своихъ стремленіяхъ, желаніяхъ и цляхъ въ гармоническое и одпомыслящее цлое съ правительствомъ.
Вмсто ‘очеркарусской жизни’, у меня выходитъ какъ будто бы ‘очеркъ прусской жизни’. Но это именно ‘какъ будто-бы’. Историческія иллюстраціи мн казались (и думаю, что это такъ и есть) наиболе убдительнымъ противупоставленіемъ тому, что стараются доказать наши охранительныя газеты. Вильгельмъ II — крайній и убжденный идеалистъ монархизма, желающій поставить монархическую власть въ Германіи на высоту, на какой она стояла при Карл Великомъ, когда и благо и добро, и правда и справедливость, и порядокъ исходилъ только отъ лица императора. А Гражданинъ усматриваетъ въ его программ укрпленія монархизма ‘колебаніе основъ’.
Разгадка этого недоразумнія — въ томъ, что ‘основы’, на которыхъ стоитъ Гражданинъ и его единомышленники, выдающіе ихъ за чыял-русскія, совсмъ не т, на которыхъ стоитъ Вильгельмъ. Вильгельмъ — образованный человкъ и въ качеств образованнаго человка онъ знаетъ цну образованія, знаетъ, что только ему Пруссія обязана своимъ вызвышеніемъ, и потому въ иномъ образованіи юношества, образованіи общественно-политическомъ, основанномъ на знаніи дйствительныхъ и практическихъ нуждъ страны,— образованіи, на существовавшее до сихъ поръ образованіе не похожемъ,— усматриваетъ единственную возможность угадать ‘біеніе пульса времени’ и ‘предусмотрть то, что должно наступить’. Съ нетерпливостью молодости, но твердо, энергично и сознательно, Вильгельмъ сталъ подготовлять путь, на который онъ хочетъ поставить Пруссію, замняя старыхъ генераловъ и совтниковъ своего дда боле свжими людьми, иного режима. Энтузіастъ-императоръ, можетъ быть, уже и рисуетъ себя центральною фигурой обновленнаго прусскаго монархизма, окруженною созданными имъ новыми поколніями, начинающими новую эру не только для Пруссіи, но и для всей Германіи. Конечно, въ подобномъ консерватизм ни для Московскихъ Вдомостей, ни для Гражданина съ ихъ сторонниками нтъ мста. Оба эти консерватизма отстоятъ другъ отъ друга на цлое тысячелтіе. Консерватизмъ Вильгельма — свтлый, доброжелательный консерватизмъ, полный жизни и просвщенныхъ стремленій, консерватизмъ же Московскихъ Вдомостей и Гражданина — что-то мрачное, нелюдимое, озлобленное и недоброжелательное. Консерватизмъ Вильгельма основанъ весь на сознательной иде развитія. Вильгельмъ говоритъ, что теперешній государственный строй Германіи стоитъ того, чтобы его сохранить и употребить на это вс силы человческія. Но чтобы этотъ строй могъ сохраниться, нужно, чтобы каждый гражданинъ убдился, что это именно такъ, чтобы каждый воспитался въ этомъ убжденіи, чтобы каждый зналъ вс условія развитія и роста той государственности, которая охраняетъ его гражданское и личное существованіе, чтобъ онъ зналъ вс опасности, которыя грозятъ цлости этой государственности, и когда каждый пруссакъ убдится сознательно и безъ колебаній, что только въ теперешней прусской государственности, съ ея вождемъ Гогенцоллерномъ, онъ иметъ лучшія формы общественности, ужь онъ, конечно, будетъ сознательно стремиться охранить эти формы отъ всякаго сторонняго покушенія на ихъ цльность и охранительное начало найдетъ свой непоколебимый источникъ само въ себ, въ сознаніи гражданъ. Московскія Вдомости и Гражданинъ выставляютъ совсмъ противуположныя требованія. Они выстрандютъ изъ своей программы консерватизма всякую критическую мысль, сознательность и свободное отношеніе къ дйствительности, а Гражданинъ даже и прямо возстаетъ противъ образованія, въ немъ-то именно и усматривая опасность для охранительныхъ началъ. Подобный консерватизмъ, думающій укрпиться на невжеств, лежитъ, разумется, за десятки тысячъ верстъ отъ консерватизма Вильгельма, находящаго самый прочный и надежный устой въ образованіи и просвщеніи.
Разное отношеніе къ умственному развитію и сознательности устанавливаетъ и совсмъ противуположныя практическія программы того и другаго консерватизма. Когда Штеккеръ, напримръ, вздумалъ возобновить при Вильгельм II свой крестовый походъ противъ евреевъ, Вильгельмъ попросилъ его замолчать. Наши же охранительные органы думаютъ, что люди будутъ чувствовать себя лучше и счастливе, если не давать каждому свое, а давать его только нкоторымъ, а тхъ, для кого оно не полагается, турить вонъ…
Ставлю точки. И что я усиливаюсь доказать и для кого? Разв въ той же Пруссіи Вильгельма, о которой рчь, пришло бы какому-нибудь писателю въ голову доказывать, что государство и народъ сильны только образованіемъ, просвщеніемъ, сознаніемъ, что каждый гражданинъ долженъ знать учрежденія своей страны, ея исторію, что просвщенное правительство, опирающееся на просвщенныхъ гражданъ, образуетъ несокрушимую силу, дающую стран могущество вншнее и крпость внутреннюю, что управленіе должно быть основано на подъем нравственности народа и на просвщенномъ патріотизм, что соотвтственное воспитаніе подростающихъ поколній есть единственный залогъ стройнаго и развивающагося внутренняго быта?… А у насъ все это нужно еще доказывать, и доказывать безконечно, изо дня въ день, изъ года въ годъ, чмъ и занимаемся неустанно вотъ уже тридцать лтъ и, должно быть, прозанимаемся еще лтъ пятьдесятъ, растолковывая эти азбучныя истины не младенцамъ или дтямъ, а взрослымъ, и отстаивая просвщеніе, цивилизацію и истинный патріотизмъ отъ покушеній на нихъ разныхъ обскурантныхъ силъ то въ вид проповдниковъ морали, то въ вид органовъ печати.
Изъ всхъ европейскихъ обществъ только наше, едва вкусившее отъ плодовъ просвщенія, такъ колеблется между увренностью и неувренностью, нужно ли образованіе, или не нужно, спасетъ ли знаніе, или погубитъ. Только у насъ можно наблюдать такое любопытное явленіе, что вопросъ: нужно ли образованіе, или нтъ — является предметомъ обсужденія, споровъ и полемики, и что невжество, какъ общественный принципъ, встрчаетъ массу ‘убжденныхъ’ сторонниковъ. Атмосфера, которую создаютъ эти ‘убжденные’, есть пережитокъ того до-петровскаго, московскаго періода, когда мы замыкались отъ всего европейскаго, боялись знаній, какъ чумы, и думали, что лучше всего мы проживемъ ‘своимъ умомъ’. Выростая въ этой атмосфер, каждый у насъ носитъ уже въ себ ея заразу, а возможность прожить, и даже хорошо, не разставаясь съ невжествомъ, длаетъ всхъ насъ боле или мене равнодушными къ знанію, образованію и просвщенію. Вотъ съ этимъ-то равнодушіемъ и слдуетъ бороться изъ всхъ силъ и долбить на каждомъ шагу и каждому: учись, учись, учись, знай, понимай, сознавай и протестуй, насколько, гд и какъ можешь, противъ невжества и полуобразованія. Будить мысль, толкать ее на постоянную работу, не давать ей задремать и — Боже упаси — заснуть — вотъ единственная задача печати и дятельноинтеллигентной части нашего общества, которой дороги интересы отечества и благо народа.
По поводу письма толстовца, которое я приводилъ въ августовскомъ Очерк прошедшаго года, Недля въ одномъ изъ недавнихъ нумеровъ сказала, что я боюсь за цивилизацію. Ни за какую цивилизацію я не боюсь, да и не думаю, чтобы за нее кто-нибудь изъ противниковъ толстовскаго общественнаго ученія и боялся. Юліанъ-Отступникъ былъ человкъ необыкновенно умный, высокаго образованія и располагавшій всми средствами громадной власти, да и тотъ не былъ въ состояніи, даже хоть на время, задержать движеніе новой христіанской цивилизаціи. Чмъ же сравнительно съ Юліаномъ являются вс наши Достоевскіе и другіе проповдники морали, не признающіе знанія и образованія единственною силой и моральнаго прогресса? Вдь, это же, сравнительно, пигмеи мысли, отуманенные фанатики и прямолинейные энтузіасты, способные увлечь на свой путь только подобныхъ же себ людей, но общественное здравомысліе сбить съ толку,— на долго, по крайней мр,— силъ не имющіе. Какая же можетъ быть отъ нихъ опасность цивилизаціи, которая будетъ идти своимъ путемъ и, не замтивъ даже, что они пытаются встать поперекъ, ея, замететъ всякій слдъ ихъ?
Не о цивилизаціи тутъ рчь и не ее приходится спасать. Нужно спасать общество отъ обскурантныхъ вліяній и отъ умственнаго усыпленія. Предположите, что обскурантное ученіе проповдниковъ морали становится настолько сильнымъ, что увлекаетъ за собой хоть 100,000 интеллигентныхъ людей и преимущественно молодежи, и вс эти люди ‘садятся на землю’. Да, вдь, это же такое общественное бдствіе и такой общественный минусъ, передъ которымъ должно поблекнуть нашествіе десяти Тамерлановъ и Аттилъ. Сто тысячъ, вынутые изъ нашего скуднаго запаса образованныхъ и интеллигентныхъ людей и омужиченные ради того лишь, что ‘интеллигентъ долженъ отдать свой долгъ народу и своими руками добывать себ насущный хлбъ’,— это не только общественный абсурдъ, но и тягчайшее общественное преступленіе, которое должно бы вызвать проклятіе на главу проповдниковъ этого безбожнаго и бездушнаго избіенія людей, можетъ быть, даже нашихъ лучшихъ людей, ибо идутъ за нашими проповдниками только энтузіасты и люди, способные жертвовать собою ради нравственныхъ общественныхъ цлей. Обобщите извстіе, сообщаемое Орловскимъ Встникомъ, предположите, что горькая судьба бдняковъ, о которыхъ онъ пишетъ, постигла вс эти 100,000 обращенныхъ. А Орловскій Встникъ пишетъ, что ‘въ Орл стали все чаще и чаще появляться возвращающіеся издалека на родину молодые интеллигентные люди въ оборванной одежд, почти босые, и, несмотря на насмшки и оскорбленія, собирающіе милостыню по мстнымъ трактирамъ. Послдователи графа Толстаго по большей части люди съ извстными денежными средствами, которыя даютъ имъ возможность покупать землю и безъ особеннаго труда обзаводиться хозяйствомъ: они, такъ сказать, только играютъ ‘въ мужички’, по тмъ несчастнымъ, которые посл тщетныхъ попытокъ найти какую-нибудь работу на чужой сторон возвращаются домой почти босыми и нагими, приходится глубоко задуматься надъ своею участью’. Что же это такое? Да больше ничего, какъ давно извстная, старая картина бродяжества нашего крестьянина-пахаря, дополненная бродяжествомъ интеллигентнаго пахаря.
Теперь предположите, что т же 100,000 интеллигентовъ не омужичиваются и не садятся на землю, а даютъ образованныхъ и даровитыхъ писателей, ученыхъ, педагоговъ, администраторовъ, художниковъ, техниковъ, вообще работниковъ мысли, двигателей просвщенія и честныхъ практическихъ дятелей, преимущественно въ области администраціи высшей и низшей. Когда выиграетъ больше Россія: тогда ли, когда она пріобртетъ подобныхъ интеллигентныхъ дятелей, устроителей порядка въ нашемъ внутреннемъ управленіи, нуждающемся въ обновленіи, и просвщенныхъ представителей руководящаго общественнаго мннія, или же когда девяносто милліоновъ деревенскаго населенія пріобртутъ еще сто тысячъ плохихъ пахарей изъ интеллигентовъ, для нашего земледлія вовсе ненужныхъ, которые исчезнутъ незамтно въ общей масс земледльцевъ, нисколько не измнивъ ихъ сраго цвта?
Нельзя не повторить извстнаго выраженія, что теперешніе представители консервативной печати и какой-то ‘русской’ партіи и теперешніе проповдники моральныхъ вроученій, пытающіеся обновить русскую жизнь, подготовляютъ невольно правильное общественное сознаніе. Т и другіе, прежде всего, сами отличаются недостаточнымъ общественнымъ и политическимъ развитіемъ, узостью общественнаго кругозора и апріорностью въ средствахъ, которыми они думаютъ излечить Россію отъ всхъ ея болстей. Вс эти средства предвзятыя, вс они личныя и вс они отличаются именно отсутствіемъ обобщенія и знанія дйствительныхъ нуждъ Россіи. Наприм., соціальная сущность общественной морали гр. Толстаго заключается въ томъ, что интеллигентъ долженъ отдать долгъ народу. Такое ученіе вполн личное, вылившееся изъ той потребности нравственнаго обновленія, которую съ такою силой ощутилъ въ себ и созналъ гр. Толстой. И, удовлетворяя этому чувству, гр. Толстой отдаетъ своей долгъ лично. Онъ ходитъ въ армяк, пашетъ землю, живетъ чуть не въ подвал своего барскаго дома и своими руками зарабатываетъ свой хлбъ. Покаяніе Толстаго есть его личное дйствіе, вызванное нравственною потребностью освободиться отъ продолжающейся еще несправедливости нашихъ отношеній къ народу, традиціоннымъ послдствіемъ которой чувствовалъ себя гр. Толстой.
Послдователи гр. Толстаго изъ того же дворянско-интеллигентнаго слоя являются подобными же ‘кающимися дворянами’. Это тоже люди хорошихъ фамилій, со средствами, и ‘нравственный долгъ’, который они отдаютъ народу, есть совершенно такое же нравственное дйствіе, такая же личная потребность уплатить народу цну созданнаго народомъ прогресса, дворянской интеллигенціи и ея наслдственныхъ состояній. Кающійся дворянинъ есть поэтому представитель или выразитель нравственнаго протеста противъ общественныхъ условій и отношеній, которыя его создали его формула,— отдача долга народу,— выражаетъ врно сущность его покаятельнаго поведенія и какой общественной групп она должна служить программой.
Но освобожденіе крестьянъ выдвинуло еще и другую группу, ничего общаго съ этою группой не имющую, группу иного, новаго происхожденія, группу, вышедшую изъ того же народа и вмст съ нимъ послужившую на созданіе нашей дворянской интеллигенціи, — эту новую общественную группу составилъ разночинецъ. Разночинецъ есть поднимающаяся кверху часть народа, имющая въ немъ свои корни и не чуждая протестующихъ чувствъ противъ первой группы, о которой я говорилъ. По способу происхожденія, разночинцу, конечно, нтъ мста въ формул кающагося дворянина, потому что ему и каяться-то не въ чемъ и отдавать не кому. Нтъ ему поэтому мста и въ хвост гр. Толстаго. Кающійся дворянинъ и разночинецъ — два противуположныхъ полюса нашей общественности, созданные двумя совсмъ несходными движеніями мысли. Кающійся дворянинъ выросъ изъ моральнаго, покаятельнаго чувства, а разночинецъ — прямой продуктъ новыхъ общественно-гражданскихъ условій жизни, слдовательно, иметъ общественно-политическое происхожденіе. Кающійся дворянинъ есть явленіе личное и онъ возможенъ лишь тогда, когда есть люди, способные къ покаянію, поэтому и размръ вліянія ученія о покаяніи и отдач долга народу зависитъ отъ числа людей, не только способныхъ проникнуться покаятельнымъ чувствомъ, но и сознать свое участіе въ предъидущей исторической несправедливости. Разночинецъ же, какъ продуктъ улучшившихся общественныхъ условій, есть явленіе общественное, выдвигаемое только жизнью. Покаятельная пропаганда, вся основанная на способности моральнаго проникновенія, выдвигаетъ впередъ личность и требуетъ личнаго поведенія. Успхъ ея поэтому зависитъ только отъ качествъ почвы, на которую падаетъ смя, а когда такой почвы не особенно много, не взойдетъ на ней много смянъ. Значитъ, это ученіе уже само въ себ заключаетъ свое собственное ограниченіе и не можетъ быть всеобщимъ ни въ смысл широкаго общественнаго захвата, ни въ смысл однородности проявленія, ибо каждый кающійся будетъ каяться на свой манеръ и получится лишь анархія единоличныхъ моральныхъ произволовъ. Единоличность же моральныхъ произволовъ приведетъ еще къ большей личной произвольности въ общественномъ мышленіи, если только до общественнаго мышленія дотянется. И вотъ откуда это отрицаніе личнаго развитія и воображаемая возможность прожить по-человчески безъ знаній. Все это, конечно, происходитъ только отъ того, что мы вовсе не воспитаны общественно-политически. Есть у меня письмо, въ которомъ приводится такое мнніе молодаго толстовца о Щедрин: ‘мн, чтобы читать Щедрина, нужно знать хорошо исторію послднихъ 30—40 лтъ, на что мн знать эту исторію, пусть они научатъ меня жить по-справедливому, ‘по-божески’. Очевидно, что человкъ думаетъ, будто бы можно прожить ‘по-божески’ безъ образованія и даже безъ знанія исторіи своего отечества!
Въ Недл былъ напечатанъ весьма поучительный разсказъ объ арміи спасенія и о тхъ поразительныхъ результатахъ, которыхъ это общество достигло, когда оно изъ пустопорожней области моральной дятельности перешло къ соціально-экономической общественной практик. Разсказъ, этотъ былъ напечатанъ по поводу смерти жены ‘генерала’ Бутса, основателя арміи.
Въ арміи считается теперь 2,500 отрядовъ, 7,000 офицеровъ, около160,000 солдатъ, а ежегодный доходъ ея равняется 50,000 фунтовъ стерлинговъ. Вначал армія спасенія задавалась только лично-моральными цлями и боролась противъ современнаго неврія, пьянства, разврата и нищеты, теперь же она вступила на соціальный путь и предводитель ея, ‘генералъ’ Бутсъ, задумалъ громадное дло спасенія жителей лондонскихъ трущобъ отъ ихъ горькой участи посредствомъ эмиграціи. Въ книг генерала Бутса, которая вышла надняхъ, изложенъ подробный его планъ, въ который входитъ устройство въ Англіи кооперативныхъ квартиръ, мастерскихъ, школъ, рабочаго бюро, банка, юридическаго кабинета и конторы для заключенія браковъ, въ провинціяхъ — кооперативныхъ селеній и фермъ, за моремъ — кооперативныхъ колоній. Одно изъ свтилъ англиканской церкви, извстный проповдникъ Лидонъ, постивъ публичный митингъ арміи спасенія въ Вайтчапел, сказалъ, что онъ не зналъ, куда скрыться отъ стыда при вид тхъ результатовъ человческой проповди среди подонковъ лондонскаго общества, которыхъ достигли эти заблуждающіеся мистики, тогда какъ истинная христіанская церковь ничего не длаетъ для народныхъ массъ. Другой извстный англичанинъ выразился о дятельности Бутса такъ: ‘Мы посвятили всю свою жизнь на дло уничтоженія суеврныхъ понятій и созданія новой эры, основанной на разум, образованіи и просвщенномъ эгоизм, но одинъ Бутсъ произвелъ боле вліянія на цлое поколніе, чмъ мы вс вмст. Конечно, онъ сдлалъ это не благодаря своимъ убжденіямъ, которыя просто суеврная чепуха, но онъ пробудилъ въ людяхъ чувство братства, и это обращеніе къ соціальному инстинкту человка дало ему силу совершать чудеса’. Въ совершеніи этихъ чудесъ дятельно помогала ему жена, которая, кром общихъ цлей, предпринятаго имъ общественнаго движенія, имла всегда въ виду стремленіе къ достиженію естественныхъ женскихъ правъ, и, главнымъ образомъ, благодаря ей, въ арміи спасенія женщины вполн сравнены съ мужчинами. Она питала пламенное сочувствіе ко всмъ, кто страдаетъ и нуждается, а потому новое направленіе, приданное общественной дятельности арміи спасенія, обязано отчасти ей. Она не только своею религіозною дятельностью, проповдями и многочисленными сочиненіями заслужила прозвище ‘женщины-епископа’, но была въ полномъ смысл слова матерью какъ арміи спасенія, такъ и всего трущобнаго населенія Лондона…
Ну, вотъ примръ того, какія чудеса творятся изъ мелкихъ начинаній, когда за нихъ берутся люди истинно образованные, развитые, убжденные, которымъ извстна и исторія ихъ страны, исторія стремленій народа, его нужды, требованія, общій ходъ и направленіе современнаго соціальнаго движенія. Въ англійской арміи спасенія не только ни одинъ офицеръ, да ни одинъ рядовой не скажетъ: ‘зачмъ мн знать исторію послднихъ 30— 40 лтъ, пускай научатъ меня жить по-справедливому’. Да, вдь, справедливость только изъ этого знанія и получается, а оно вовсе не существуетъ въ вид пилюли, которую какъ проглотишь, такъ и почувствуешь въ себ присутствіе справедливости и начнешь жить ‘по-божески’. Готовыхъ ‘пилюль справедливости’ на свт нтъ и каждый такую пилюлю долженъ приготовить для себя самъ. Рецептъ же пилюли очень простъ: образованіе, знаніе, развитіе.
Наша армія спасенія думаетъ, однако, иначе. Она вритъ только въ чудеса и въ какое-то ‘непосредственное начало’, которое нужно умть только зашевелить и изъ него сейчасъ же выростетъ древо познанія добра и зла. Безъ знаній ничего не выростаетъ, а, напротивъ, все заглохаетъ и умираетъ. Жаль будетъ, если и нашу армію спасенія постигнетъ то же, но ничего, должно быть, не подлаешь противъ этого, когда армія эта сама себ роетъ яму. Не спасти ей никого, если она сама себя спасти не уметъ. Изъ ничего Бутсъ создалъ 2,500 отрядовъ и завербовалъ 7,000 ‘офицеровъ’ и 160,000 ‘солдатъ’. По разсчету нашего населенія мы бы должны имть 7,500 отрядовъ, 21,000 офицеровъ и 500,000 солдатъ. Гд они? И Бутсъ началъ проповдью противъ неврія, пьянства, разврата и бдности, но смыслъ, знаніе и наблюденіе ему подсказали, что моральный конекъ, если здить на немъ одномъ, только измучитъ здока и никуда не привезетъ, и онъ перешелъ къ практическимъ мрамъ гражданскаго, экономическаго и соціальнаго устроенія и повернулъ въ свою сторону все передовое общественное мнніе Англіи. Лидонъ говоритъ, что ему стало стыдно при вид результатовъ, которыхъ достигли эти ‘заблуждающіеся мистики’, ‘тогда какъ христіанская церковь ничего не длаетъ для народныхъ массъ’. Другой англичанинъ увряетъ, что ‘убжденія Бутса — суеврная чепуха’, и онъ свершилъ свои чудеса, обратившись къ соціальному инстинкту человка и пробудивъ чувство братства. Но разв англиканская церковь, о которой говоритъ Лидонъ, что-нибудь и хочетъ длать для массъ? Разв она въ своихъ проповдяхъ говоритъ имъ то, что говоритъ Бутсъ? ‘Убжденія Бутся — суеврная чепуха!’ Какія убжденія — не знаю, но знаю, что за суеврною чепухой англійскія массы не пойдутъ и сила Бутса не въ чепух, не въ пустыхъ словахъ, которыя бы давно разнесъ втеръ, а въ глубокомъ знаніи природы человка и въ совершенно отчетливомъ и ясномъ представленіи какъ съ этою природой и съ чмъ къ ней нужно обращаться. Чувство справедливости, т.-е. братства, равнаго достоинства,— вотъ т великія струны сердца, которыя надо было твердо знать, чтобы умть на нихъ играть, и чтобы среди подонковъ лондонскаго населенія водворить равенство правъ мужчины и женщины. Нужно было имть свтлый, реальный взглядъ на жизнь и знать больше, чмъ только исторію за послднія 30—40 лтъ назадъ, чтобы вступить на путь тхъ соціальныхъ мропріятій, на который Бутсъ теперь всталъ. Большой умъ требовался для всего этого, большое знаніе явленій жизни и ея требованій, большое знаніе законовъ души и большое умнье ими пользоваться, чтобы свершить то, что свершилъ Бутсъ.
Вотъ единственный секретъ Бутса. А мы все няньчимся съ ‘непосредственностью’ и думаемъ, что можно творить общественныя чудеса, не имя общественныхъ знаній и понятій.
Общее заключеніе этого Очерка такое: у насъ очень слабо общественно-политическое развитіе, и мы этого не только не сознаемъ, но и проповдуемъ, что этого и сознавать не нужно. Наши ‘охранители’ увряютъ, что только при невжеств можно прожить спокойно и счастливо, а наши моралисты поучаютъ, что для развитія правильной общественности достаточно одной ‘непосредственности’, а думать въ общественно-политическомъ направленіи совершенно излишне.