ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
——
Н. Ш.
‘Русская Мысль’, кн.IX, 1890
Очерки русской жизни, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1890
Время на прочтение: 33 минут(ы)
Въ начал ныншняго столтія жилъ въ Европ поэтъ, ‘великій объективный’ поэтъ, какъ называли его еще при жизни. И когда великій объективный поэтъ умеръ, другой поэтъ сказалъ про него:
‘Съ природой одною онъ жизнью дышалъ,
Ручья разумлъ лепетанье,
И говоръ древесныхъ листовъ понималъ,
И чувствовалъ травъ прозябанье,
Была ему звздная книга ясна,
И съ нимъ говорила морская волна…’
И этотъ-то великій объективный поэтъ, дышавшій съ природой одною жизнью и разумвшій лепетанье ручья, другой великой половины книги природы, которую составляетъ человкъ съ его радостями и печалями, съ его надеждами и ожиданіями, читать совсмъ не хотлъ. Останавливаясь передъ каждымъ лепечущимъ ручьемъ, объективный поэтъ проходилъ равнодушно мимо человка, потому что ‘нельзя же останавливаться передъ каждымъ болющимъ мизинцемъ’.
Но вотъ другой поэтъ, поэтъ историкъ-публицистъ. Понималъ ли онъ говоръ травъ и трепетанье ‘древесныхъ листовъ’, объ этомъ ни самъ онъ, ни другіе ничего не говорятъ, но онъ понималъ трепетанье человческаго сердца и чувства своего народа, счастью и пробужденію сознанія котораго посвятилъ свою жизнь. Онъ зналъ, что не ручьевъ лепетанье творитъ исторію, а что творятъ ее болющіе мизинцы, и оставилъ своимъ соотечественникамъ такой завтъ: ‘если въ стран есть хоть одинъ несчастный,— вс порядки ея никуда не годятся’.
Это два противуположные полюса двухъ крайнихъ общественныхъ воззрній, уводящіе совсмъ въ разныя стороны. Если, не пугаясь выводовъ, идти послдовательно по пути ‘великаго объективнаго поэта’, то перестанешь останавливаться не только передъ болющимъ мизинцемъ, но и передъ милліонами болющихъ мизинцевъ, и передъ всми вообще болющими пальцами. Это теорія эгоистической безмятежности, полнйшаго равнодушія къ человческимъ страданіямъ и глубочайшаго общественнаго разврата, какой только можно придумать. Слово же поэта-публициста есть слово дятельной живой любви, оно открываетъ каждому вполн ясныя общественныя перспективы, указываетъ на точный, хотя, можетъ быть, и недостижимый идеалъ, создаетъ цлую общественную программу.
Понятно, что два такихъ противуположныхъ воззрнія должны были встать враждебно одно противъ другаго. И они встали, и вражда ихъ продолжается и, вроятно, будетъ еще долго продолжаться.
Любопытно, что поэтическая объективность, создавшая формулу ‘искусство для искусства’, утратившую уже въ Европ свою остроту, только у насъ находитъ горячихъ и даже фанатическихъ защитниковъ. Въ послднее время эти поэтическіе объективисты снова выдвинулись на сцену и стали перетряхивать старину, точно и въ самомъ дл въ ней заключается что-нибудь требующее перершенія.
Если житель юга чувствуетъ себя подавленнымъ могучею природой, то, вдь, природа его и дйствительно могуча. Громадная каменная глыба Альпъ, могучая растительность тропиковъ, Ніагара, бросающая цлые океаны воды, самому самоувренному человку внушатъ скромныя мысли объ его силахъ. Блый человкъ передъ этою могучею природой, однако, не смирился. Онъ заставилъ Ніагару вертть машины, льва заперъ въ клтку, слона пріучилъ качать воду, а каменныя Альпы, вставшія поперекъ дороги, пробуравилъ туннелями.
Если могучая сила природы подавляла человка и возбуждала въ немъ мысли объ его ничтожеств, то та же сила природы съ тою же могучестью поражала его своею прелестью, овладвала всею его душой, сообщала ей возвышенное настроеніе, проникала ее поэтическимъ восторгомъ и высокими помыслами и возбуждала на борьбу противъ всевластности природы.
Поэтическій объективизмъ господствовалъ надъ человкомъ, пока надъ нимъ господствовала безусловно природа. но какъ только человкъ нашелъ ключъ къ ея силамъ и заставилъ не только втеръ и воду, но громъ и молнію служить себ, онъ созналъ въ себ присутствіе царственной власти, и то, передъ чмъ онъ еще недавно смирялся, какъ передъ несокрушимою силой, теперь смирилось передъ его умомъ и заняло подчиненное служебное мсто.
Поэтическая объективность передъ страшною когда-то и подавляющею силой вншней природы перешла теперь въ поэтическій восторгъ передъ самимъ человкомъ, передъ его творческимъ геніемъ и непостижимыми тайнами его безграничныхъ душевныхъ силъ. Не Ніагара, кидающая океаны воды, порождаетъ теперь изумленіе и страхъ и наводитъ на мысли о физическомъ ничтожеств человка, порождаетъ изумленіе уже ничтожество Ніагары передъ человкомъ, превратившимъ ее въ обыкновенную рабочую силу.
Но что же было въ русской природ такого, что могло бы возбуждать поэтическій объективизмъ и заставлять говорить о ничтожеств человка? Гд у насъ эта чудовищная Ніагара, гд смиряющіе духъ рельефы земли, гд подавляющія явленія природы съ ея изумительными возстановляющими силами тропиковъ? Все въ нашей природ плоско, ровно, безцвтно, инертно, уступчиво и слабо. Лсъ и болото — вотъ нашъ рельефъ и наша природа. Ужь будто бы нужна какая-нибудь особенная сила на борьбу съ такою уступчивою природой, когда она послушно и покорно склоняетъ сама свою голову передъ человкомъ! Вырубить лсъ настолько легко и просто, что мы составили себ даже всемірную извстность искусствомъ превращать лса въ пустыри, которыхъ наша вялая природа и не думаетъ возстановлять, а отъ стоячаго болота довольно палкой провести бороздку въ первый ручеекъ, чтобы вода сама собою утекла и болото высохло. Самый лютый зврь нашихъ лсовъ — медвдь — составилъ себ репутацію комическаго добродушія и чуть не считается домашнимъ другомъ нашей деревни.
И ни одинъ изъ нашихъ боле выдающихся поэтовъ — ни Пушкинъ, ни Лермонтовъ — не унижали человка передъ такою ‘объективною’ природой, и не она служила для нихъ источникомъ вдохновенія, а самъ этотъ человкъ. Приниженіемъ его занимались поэты и художники втораго и третьяго сорта или такіе изъ боле даровитыхъ писателей, которыхъ исковеркала жизнь и совсмъ извратила ихъ чувства, какъ Достоевскаго.
Для этихъ писателей ‘искусство для искусства’ служило не формулой художественности, а политическою программой, и когда они требовали ‘искусства для искусства’, они служили не длу художественнаго творчества и высшей объективной истин, которую будто бы пытались отыскать, а старались лишь отвлечь вниманіе извстной подчиненной группы людей отъ общественнаго сознанія въ пользу другой командующей группы. Поэтическій объективизмъ былъ всегда формулой консервативныхъ руководителей жизни и съ особеннымъ шумомъ онъ выступалъ именно въ такіе моменты, когда по какимъ-нибудь причинамъ возникала снова борьба за общественныя права.
Въ мертвой природ нечего искать отвтовъ на эти вопросы, секретъ лхъ кроется не въ природ, а въ душ человка. Ее природа даетъ смыслъ человку, а человкъ природ, заставляя ее говорить то, что онъ хочетъ и что онъ самъ говоритъ за нее. Безграничная степь, мертвая и безмолвная въ своей объективной красот, скажетъ только то, что она отразитъ въ сознаніи человка. Но что она отразитъ? Будетъ ли она для него символомъ свободы, или только самоцвтнымъ ковромъ богатой цвтущей растительности, возбудитъ ли она въ его душ порывъ къ вольной волюшк, или только разнжитъ его чувствомъ безмятежной лни?
Для сторонниковъ ‘искусства для искусства’ степь только самоцвтный коверъ, ласкающій душу нгою и покоемъ. Ко всякимъ символамъ, выводящимъ мысль и чувство на просторъ,— на тотъ поэтическій просторъ, котораго такъ жаждетъ утсненная душа современнаго человка,— они боятся подходить даже близко, потому что не въ свобод духа видятъ объективную правду природы.
Да, культура, развитой бытъ, т или другія общественныя чувства и идеи, т или другія стремленія и понятія,— все это человкъ переноситъ на природу, отражая себя въ ней. Вотъ вамъ два одинаково пустынныхъ берега, на одномъ стоитъ группа нагихъ кафровъ съ кольцами въ носахъ и перьями на головахъ, а на другомъ — группа французовъ или англичанъ. Разв идейныя картины, которыя нарисуетъ ваше воображеніе, даже при самомъ мимолетномъ взгляд на эти два пустынные берега, будутъ одинаковы? И зачмъ тутъ цлыя группы! На одномъ пустынномъ берегу нарисуйте военные доспхи кафра и содранную съ человческихъ головъ кожу, на другомъ — европейскую шляпу и напишите на ней ‘Франція’, и оба пустынные берега заговорятъ съ вами на разныхъ языкахъ и возбудятъ въ душ цлый строй противуположныхъ ощущеній. Мертвая природа остается все тою же мертвою природой, и только вы, живой человкъ, переносите на нее свою живую душу, отыскивая гармонію съ своимъ внутреннимъ духовнымъ миромъ. Отъ этого каждому природа говоритъ свое и только съ культурнымъ человкомъ она говоритъ своимъ полнымъ языкомъ, и отвчаетъ его культурнымъ вопросамъ и просвщеннымъ стремленіямъ, отражая его геній. Застоявшійся, некультурный народъ мертвитъ все, до чего онъ только ни коснется, вы повсюду видите его неподвижную тнь, глушащую все, на что она падаетъ. И не воображеніе только рисуетъ передъ вами заманчивыя картины даже при одномъ имени культурнаго народа, напримръ, французовъ. Въ васъ возникаютъ вполн практическія и реальныя представленія о той дйствительности, которую культурный народъ можетъ создать хотя бы на томъ же пустынномъ берегу, на которомъ отъ кафра вы можете ждать только одного, что онъ сдеретъ съ вашей головы кожу. Не одно чувство физическаго самохраненія говоритъ здсь уму,— за культурною тнью умнаго, даровитаго и жизненнаго француза вы видите и какъ бы даже ощущаете такой же культурный, умный, даровитый и жизненный строй быта, манящій васъ удовлетвореніемъ, котораго вы вокругъ себя не находите. Разумется, и въ лепетаньи ручья, и въ говор древесныхъ листовъ, и въ плеск волны вами услышатся уже жизнерадостные звуки, если только въ васъ самихъ есть жизнерадостное чувство и еще не уснула жизнь.
Прозжая на Кавказъ отъ Ростова, вы уже верстъ за полтораста до станціи ‘Минеральныя Воды’ замчаете перемну ландшафта. То здсь, то тамъ, то по лвую, то по правую сторону дороги поднимаются одинокіе, рзко очерченные крутые холмы, напоминающіе горы въ миніатюр, а на горизонт блетъ снговая полоса Кавказскаго хребта.
Посл однообразной равнины, которой вы хали почти двое сутокъ или которая, можетъ быть, натомила васъ достаточно и дома, эта перемна производитъ оживляющее впечатлніе, точно вы вступаете въ какой-то новый міръ, міръ иныхъ чувствъ, міръ другихъ людей, живущихъ другими ощущеніями и интересами, міръ чего-то непосредственнаго, молодаго, свжаго, начинающаго и, въ то же время, богатаго героическими воспоминаніями.
А ими Кавказъ дйствительно богатъ. Мы только и знаемъ Кавказъ по его героическому прошлому, да по тмъ идеальнымъ, народнымъ вождямъ, героямъ и патріотамъ, образы которыхъ оставили намъ поэты.
Это не были сознательные патріоты, какихъ, напримръ, выставила Америка въ борьб за свою независимость, патріоты съ точнымъ гражданскимъ идеаломъ, на защиту котораго они ополчились не ради только своего Союза, а и ради всеобщаго гражданскаго прогресса, потому что подавленная въ Америк свобода была бы подавлена и повсюду.
Кавказскіе патріоты — не бойцы за гражданскую свободу, они — непосредственныя дти природы, дорожили только своимъ простымъ полудикимъ обычаемъ, который сложили имъ еще дды, когда
‘Давнымъ-давно, у чистыхъ водъ,
Гд по кремнямъ Подкумокъ мчится,
Гд за Машукомъ день встаетъ,
А за крутымъ Бешту садится,
Близъ рубежа чужой земли
Аулы мирные цвли,
Гордились дружбою взаимной,
Тамъ каждый путникъ находилъ
Ночлегъ и пиръ гостепріимный,
Черкесъ счастливъ и воленъ былъ.
Красою чудной за горами
Извстны были двы ихъ,
И старцы съ блыми власами
Судили распри молодыхъ.
Весельемъ псни ихъ дышали:
Они тогда еще не знали
Ни золота, ни русской стали’.
Тутъ встали одинъ противъ другаго два строя жизни, дв разныя цивилизаціи: магометанская и западно-европейская. Въ великомъ спор Казбека съ сдовласымъ Шатомъ, угрюмый Казбекъ, какъ кажется, не понималъ, въ чемъ дло, да не понималъ этого и Шатъ. Онъ вздумалъ пугать Казбека могучимъ Востокомъ. На что Казбекъ весьма резонно отвчалъ:
‘Все, что тамъ доступно оку,
Спитъ, покой цня.
Нтъ! не дряхлому Востоку
Покорить меня!
— Не хвались еще заран!—
Молвилъ старый Шатъ.—
Вотъ на свер въ туман
Что-то видно, братъ!…’
И Казбекъ кинулъ взоръ на сверъ темный и смутился:
‘Видитъ странное движенье,
Слышитъ звонъ и шумъ.
Отъ Урала, до Дуная
До большой рки,
Колыхаясь и сверкая,
Движутся полки…
Идутъ все полки могучи,
Шумны какъ потокъ,
Страшно-медленны какъ тучи
Прямо на Востокъ’.
Востоку Востока бояться было нечего, и не Востокъ надвигался на Кавказъ, а надвигалась на него безсознательно, но стихійно, подчиняясь фаталистической сил прогресса, культура европейскаго міра. За ‘блыми султанами’, ‘боевыми батальонами’ и батареями съ ихъ ‘мднымъ строемъ’, которые ‘ведетъ, грозя очами, генералъ сдой’, ни ‘сдовласый Шатъ’, ни самъ Лермонтовъ, опоэтизировавшій боевую картину, этого не замтили. Лермонтову точно хотлось вплести новый лавръ въ побдный внокъ русской боевой силы, а какая другая сила стояла за боевыми батальонами и батареями, объ этомъ онъ не говоритъ и этого онъ не опоэтизировалъ, потому что не въ нихъ заключались задачи его поэтическаго настроенія…
Ахъ, какъ все это было давно, читатель! Теперь и Мулла-Нуръ, Амалатъ-бекъ и Измаилъ-бей и даже сама божественная Тамара рисуются въ туман такой далекой перспективы, точно это сказки няни, которыя мы съ онмлымъ восторгомъ и замираніемъ сердца слушали въ дтств. Съ тхъ поръ прошло много, много времени, много мы пережили другихъ вопросовъ, много и длъ свершили другихъ, и вс эти сказочные герои дтскаго міра, вс эти Мулла-Нуры и Амалатъ-беки, плнявшіе насъ какъ и ‘братья разбойники’, сохранились какъ свтлое воспоминаніе о дтской пор, къ которому нельзя подходить близко, нельзя освжать его новымъ чтеніемъ Мулла-Нура, потому что онъ разсется какъ миражъ…
Въ пору большей зрлости, когда мы ‘замирили’ Кавказъ и приступили къ нему уже съ гражданскими задачами, мы узнали, что это ‘алмазъ въ русской корон’. И вотъ къ этому-то алмазу въ русской корон я халъ теперь по желзной дорог, проникнутый уже не героическими чувствами поры дтства, когда сдовласый Шатъ спорилъ съ смущеннымъ Казбекомъ, устоитъ ли Кавказъ противъ надвигающагося на него врага, а когда этотъ врагъ въ вид фаталистической и неотразимой силы культуры и прогресса проникъ въ него и уже наложилъ на него во всемъ свою руку.
Культура, прогрессъ, цивилизація… Какія все хорошія слова, сулящія каждому какое-то удовлетвореніе, котораго онъ требуетъ и ждетъ отъ жизни! Да, это не только хорошія слова, но еще и боле хорошія дла, хорошія отношенія, хорошіе порядки. I все это хорошее состоитъ лишь изъ цлаго ряда самыхъ мелкихъ мелочей, мелочей ничтожныхъ, почти неуловимыхъ, но которыя, однако, настолько охватываютъ васъ со всхъ сторонъ, что могутъ совсмъ отравить и испортить жизнь, если, вмсто удовлетвореній, даютъ только лишенія.
Мы очень гордимся Кавказомъ, какъ своимъ культурнымъ дтищемъ. Дорогъ онъ намъ не только потому, что мы почти сто лтъ лили изъ-за него свою кровь, дорогъ онъ еще и потому, что мы дали ему свое духовное крещеніе, внесли въ него и гражданственность, и порядокъ, и идеи просвщенія, и смягчили его полудикіе нравы. Все это вообще врно, но настолько ли мы внесли въ него культурнаго и интеллектуальнаго свта, сколько пролили изъ-за него крови? Настолько ли мы имемъ право гордиться своими культурными заслугами, насколько ими гордимся?
Любопытно, что Кавказъ доставляетъ намъ удовлетвореніе не самъ по себ, а тмъ, что мы можемъ хвастать имъ передъ Европой. Красотами военно-грузинской дороги и дикими прелестями Дарьяльскаго ущелья мы пользуемся для того, чтобы сказать Европ: ‘ну, что ваши Альпы!’ Узнавъ же, что у насъ есть 17 No Ессентуковъ, боле сильный, чмъ европейскія щелочныя воды, мы опять закричали Европ: ‘ну, что вашъ Карльсбадъ!’
Но, вдь, и Дарьяльское ущелье, и No 17 Ессентуковъ отъ Бога, а что мы сдлали съ 17 No и какую культуру ввели на кавказскихъ водахъ,— это отъ насъ. Кавказскія минеральныя воды настоящій пробный камень нашей культуры, нашихъ организаціонныхъ способностей, нашихъ знаній, нашего развитія, нашей цивилизаціи и нашихъ чувствъ. Если мы гордимся этими водами, если мы тщеславимся ихъ многими особенностями и совершенно справедливо убждены въ томъ, что подобной группировки водъ нтъ въ Европ, а Нарзанъ единственный источникъ въ мір, то, вдь, одной похвальбы дарами природы еще мало. Чмъ лучше воды, чмъ больше разнообразія и особенностей он въ себ заключаютъ, тмъ тоньше, умне и разнообразне должно быть и ихъ устройство. Кавказскія минеральныя воды — обширная лечебница, въ которую съзжаются больные со всхъ концовъ Россіи, изъ Сибири и даже изъ Остзейскаго края (ныньче больныхъ было боле 6,000). Больной человкъ есть въ высшей степени тонкій, впечатлительный и деликатный аппаратъ, требующій и нуждающійся въ самомъ внимательномъ, предупредительномъ, тонкомъ, деликатномъ и знающемъ уход. А чтобы устроить подобный уходъ, требуются отъ здоровыхъ устроителей соотвтственная тонкость пониманія, знанія, развитія, гуманность, человческія чувства, а, главное, культивированный умъ. Подобныя гуманныя учрежденія, требующія для своего устройства лучшихъ силъ и способностей, служатъ, конечно, и лучшимъ мриломъ этихъ способностей и той культурной и общественной высоты, до которой люди достигли.
У кавказскихъ водъ есть уже давно своя исторія. Ихъ замтилъ еще Петръ Великій во время персидскаго похода и поручилъ изслдовать своему лейбъ-медику Жоберу. Затмъ ихъ описывалъ Гюльденштедтъ въ 1773 году, Палласъ въ 1793 г., а въ 1803 г. слава горячеводскихъ (какъ ихъ называли тогда) источниковъ настолько уже распространилась, что медицинская коллегія опредлила къ водамъ постояннаго врача. Въ 1837 году постилъ кавказскія воды Императоръ Николай и приказалъ отпускать на устройство ихъ по 200,000 р. ассигнаціями ежегодно. Это, кажется, была лучшая пора кавказскихъ водъ. Съ 1856 г.,— говоритъ г. Богословскій [Пятигорскія и съ ними смежныя минеральныя воды),— состояніе нашихъ водъ, несмотря на признанную всми цлебность, видимо, клонилось къ упадку. Съ каждымъ годомъ число постителей уменьшалось, ванныя зданія и резервуары въ нихъ приходили въ ветхость’. Казенное управленіе, не оправдавшее ожиданій, было признано неудобнымъ, и въ 1862 году воды переданы въ частное завдываніе, сначала Новосельскаго, а потомъ Байкова. Въ 1875 г. открылась владикавказская желзная дорога и больные, обрадованные удобствомъ сообщенія, хлынули на кавказскія воды. Но, вмсто устройства и порядка, ‘повсюду видлся разгромъ. Публика, обманутая въ своихъ предположеніяхъ о новыхъ порядкахъ и не встрчая ихъ, увезла съ собою неудовлетвореніе, чмъ, несомннно, надолго была подорвана репутація водъ. Малочисленный създъ въ 1876 году былъ отвтомъ на негостепріимный пріемъ предшествовавшаго года’,— говоритъ г. Богословскій. Въ декабр 1883 г. кончился срокъ контракта Байкова и были вызваны ‘желающіе взять на себя устройство и дальнйшее содержаніе водъ на основаніяхъ, которыя будутъ предложены по разсмотрніи въ государственномъ совт’. Желающіе явились, но ‘основанія’ не были представлены къ сроку въ государственный совтъ, и кавказскія минеральныя воды предположено было передать во временное казенное управленіе, ‘какъ наилучшій способъ для полнаго уясненія состоянія водъ и для приведенія ихъ въ благоустроенный видъ’. Для завдыванія водами назначенъ особый правительственный коммиссаръ съ весьма широкими полномочіями, и воды переданы изъ министерства внутреннихъ длъ въ министерство государственныхъ имуществъ. Съ 1818 по 1884 г. было затрачено на кавказскія воды 4.102,449 р. Изъ нихъ на устройство водъ ушло только 1.242,201 р., а остальныя деньги были израсходованы на администрацію, на субсидіи и на содержаніе военной команды. Разсказывая всю эту исторію во много боле пространномъ вид, профессоръ Богословскій заключаетъ ее такъ: ‘Правительство, поставивъ въ принцип преобразовать воды и затративъ на первыхъ порахъ столь значительную сумму, вн всякаго сомннія, сдлало только первый шагъ къ новымъ, боле крупнымъ затратамъ въ будущемъ, если оно твердо ршилось поставить отечественныя воды на уровень съ европейскими’.
Эту исторію можно разсказать и еще короче. Петръ Великій положилъ первый камень устройства кавказскихъ минеральныхъ водъ, поручивъ ихъ изслдованіе своему лейбъ-медику. Посл Петра изслдованіе, описаніе и устройство водъ продолжалось непрерывно до нашихъ дней. Проходитъ двсти лтъ и новый компетентный изслдователь находитъ, что все, до сихъ поръ сдланное — не больше, какъ первый пробный шагъ, и даже какъ будто сомнвается, чтобы имлось твердое намреніе поставить кавказскія воды на уровень съ европейскими.
Откуда же взялся весь этотъ шумъ, вся эта заносчивая похвальба и самоувренная реклама, и патріотическій восторгъ, что ‘вотъ какія у насъ воды и ничего подобнаго нтъ имъ въ міры’? Ищите втеръ въ пол!
Былъ на Кавказ человкъ ума замчательнаго и широкаго образованія, отличавшійся громадными организаторскими способностями, талантомъ все видть и все понимать и умньемъ сдлать всегда то, что именно нужно. Управленіе этого даровитаго человка было лучшимъ временемъ и кавказскихъ минеральныхъ водъ, а мстное населеніе увковчило память о немъ, сохранивъ за всмъ, что онъ сдлалъ, его имя: ‘воронцовскій мостъ’, ‘воронцовское шоссе’, ‘воронцовскій паркъ’, ‘воронцовскій кленъ’, ‘воронцовская скамейка’. Какъ вс люди крупнаго и свтлаго ума, Воронцовъ одинаково видлъ и большое, и малое и дйствовалъ всегда широкими средствами. Ни до Воронцова кавказскія минеральныя воды (конечно, и Кавказъ) не знали подобнаго организатора, ни посл его, не видятъ ничего подобнаго и теперь. Большихъ результатовъ нельзя достигать короткими руками и великихъ длъ нельзя свершать дтскимъ умомъ. Разумется, мы не имемъ права требовать, чтобы каждый администраторъ былъ Петромъ Великимъ или Воронцовымъ, но мы имемъ право требовать, чтобы умственное наслдіе, оставляемое крупными людьми, не затиралось людьми маленькими и чтобы не въ рукахъ маленькихъ людей находилась судьба человчества и учрежденій. Но, вдь, нельзя же, чтобы судьбами человчества руководили только великіе люди. Они слишкомъ рдки. Поэтому нужно, чтобы и маленькіе люди могли длать великія дла и овладли бы секретомъ крупныхъ людей. У насъ даровитое организаціонное поведеніе пока тайна личныхъ способностей, потому что не выработалось еще ни въ сознательный общественный принципъ, ни въ точно установившуюся систему. И потому, что ни принципа, ни системы организаціи у насъ еще не существуетъ, каждый маленькій человкъ, которому и всего-то поручено мести и поливать дороги, сейчасъ же вообразитъ себя если не Петромъ Великимъ, то Воронцовымъ и начнетъ водворять свою организацію.
Наши крошечные Петры Великіе и маленькіе Воронцовы начинаютъ организацію совсмъ не съ того конца, да, кажется, и т, кто стоитъ повыше ихъ, не совсмъ твердо знаютъ, съ какого конца она должна начинаться. Обо всемъ они, повидимому, думаютъ, много, повидимому, и длаютъ, не думаютъ они только объ одномъ — о человк. Оттого-то на кавказскихъ минеральныхъ водахъ хорошо всмъ — и докторамъ, и буфетчикамъ, и поварамъ, и извощикамъ, и содержателямъ квартиръ, не хорошо только тмъ, для кого минеральныя воды устроены — больнымъ. Несчастный больной — это какая-то жертва всеобщаго недоразумнія, которое сейчасъ же начинаетъ тяготть надъ нимъ, какъ только онъ вступитъ на кавказскую почву. Высадившись на станціи ‘Минеральныя воды’, несчастный больнойбольной только для себя, а для всхъ остальныхъ онъ ‘курсовой’ — извстная единица времени, денежнаго разсчета, рыночная величина. Бездушное прозвище ‘курсоваго’ придумано, по всей вроятности, докторами и содержателями квартиръ, бюджетъ которыхъ опредляется простымъ умноженіемъ курсовой платы на число курсовыхъ. Для всхъ остальныхъ — для извощиковъ, лавочниковъ, рестораторовъ, прислуги — ‘курсовой’ величина неуловимая, никакой точности въ себ не заключаетъ и ничего имъ не говоритъ.
Несомннно, что наши личныя привычки и наши нравы еще очень жестоки, но этому горю можно бы нсколько пособить, если бы у насъ были мене жестокія понятія. Жестокость же нашихъ понятій въ томъ, что для насъ человкъ всегда что-то постороннее, что никогда мы не длаемъ ничего собственно для него, а, напротивъ, имъ пользуемся для какихъ-то другихъ цлей. Устроимъ ли мы школу, мы не ее станемъ приспособлять къ ученикамъ, а ихъ къ ней. Проведемъ ли желзную дорогу, и она будетъ служить у насъ не усиленію сношеній, а какимъ-то общимъ желзнодорожнымъ задачамъ, эксплуатируя пассажировъ и грузы. Устроимъ ли минеральныя воды, и не он окажутся для больныхъ, а больные для тхъ, кто составляетъ обстановку водъ. Человка, для котораго, казалось бы, все и должно длать, мы всегда ухитримся оттереть въ сторону, запихнуть въ уголъ и зажать такъ, чтобы онъ едва дышалъ. Во всякомъ дл мы сейчасъ же длимся на управляющихъ и управляемыхъ, на властныхъ и безвластныхъ, на повелвающихъ и повелваемыхъ. При такой наклонности къ властности, да при недостатк общественнаго смысла и познаній, путаница начинается съ перваго же шагу, потому что первый шагъ въ томъ и заключается, чтобы нарушить общечеловческое равенство, чтобы другаго человка сдлать какъ можно меньше, безгласне и безотвтне и свою волю поставить вмсто его воли. Посл этого можетъ наступить, конечно, только путаница всякаго мелкаго безправія и безжалостности отношеній, и путаница дйствительно наступаетъ, и мы, устроители путаницы, скромно считаемъ себя творцами какой-то организаціи и еще удивляемся, что за эту организацію насъ никто не благодаритъ.
Какъ случилось, что желзная дорога обошла минеральныя воды, я не знаю (ходятъ на этотъ счетъ какія-то мстныя легенды), но очевидно, что организаторы минеральныхъ водъ о желзной дорог тогда не думали, а т, кто устраивалъ желзную дорогу, не думали о минеральныхъ водахъ. И вотъ Пятигорскъ остался на двадцать|верстъ въ сторон. Правда, отъ станціи желзной дороги ведетъ шоссе и.цъ услугамъ ‘курсовыхъ’ имются удобныя четырехмстныя коляски четверикомъ. Но это и есть первый шагъ той ‘организаціи’, которая сжимаетъ сердце ‘курсоваго’ невдомымъ и мучительнымъ страхомъ. Покинутый желзною дорогой, курсовой растерянно озирается на вс стороны, онъ знаетъ, что ему нужно спшить, чтобы не остаться безъ экипажа, и онъ торопливо бжитъ нанимать коляску, затмъ съ тою же торопливою спшностью (хотя спшить совсмъ не куда) отыскиваетъ своего носильщика, въ то время какъ носильщикъ также торопливо отыскиваетъ его, суетится, волнуется, раздражается и успокоится только тогда, когда почувствуетъ себя въ коляск, окруженный своими вещами и когда за нимъ захлопнутся дверцы.
Пока ‘курсовой’ сидлъ на позд, онъ чувствовалъ себя въ безмятежно-счастливомъ ожиданіи чего-то манящаго, успокоивающаго, рисующаго заманчивыя перспективы довольства и удовлетворенія. Онъ былъ только ‘больной’,дущій на воды и преисполненный самыхъ радужныхъ надеждъ и розовыхъ ожиданій. Онъ нетерпливо считалъ часы и минуты, когда поздъ доставитъ его, наконецъ, на послднюю станцію, гд какъ разъ и думалъ найти тотъ самый Кавказъ, который всю дорогу манилъ его воображеніе новыми, освжающими и ободряющими впечатлніями.
Ну, какъ же не жестоко поманить больнаго прелестями Кавказа и, играя на патріотическомъ чувств, расхвалить кавказскіе источники больше всего за то, что они ‘русскіе’, а когда больной и ничего невдающій патріотъ посл долгихъ колебаній и сборовъ двинется изъ какой-нибудь отдаленной трущобы, врод Урала или Сибири, оставить его на произволъ путеводной звзды?!
Правда, въ путеводител Ландцерта ничего невдающій патріотъ найдетъ объявленіе о кавказскихъ водахъ, подписанное правительственнымъ коммиссаромъ. Но объявленіе это ровно ничего ему не разъяснитъ. Онъ узнаетъ, въ какія числа открывается на разныхъ группахъ оффиціальный сезонъ. Но оффиціальный сезонъ не есть сезонъ дйствительный. Дале онъ узнаетъ, что, кром водъ, можно получать кумысъ и молоко, но онъ не узнаетъ, что кавказскій кумысъ есть разжиженная копія кумыса самарскаго. Еще онъ узнаетъ, что на текущій сезонъ приглашены нкоторые профессора и доценты военно-медицинской академіи, но имена эти будутъ для него безразличнымъ звукомъ. Наконецъ, онъ узнаетъ, что въ книжныхъ магазинахъ и въ канцеляріи правительственнаго коммиссара можно имть Путеводитель и справочную книгу по кавказскимъ минеральнымъ водамъ, Сборникъ анализовъ воды всхъ источниковъ и Опытъ систематическаго указателя литературныхъ данныхъ по кавказскимъ минеральнымъ водамъ. Но, во-первыхъ, вс эти изданія старыя, не освженныя, а, во-вторыхъ, узнать уже въ пути, что есть какія-то о кавказскихъ водахъ изданія и что ихъ, наврное, можно найти только у правительственнаго коммиссара (потому что изъ десяти книжныхъ магазиновъ разв одинъ ихъ держитъ) — посл ужина горчица.
И зачмъ больному Опытъ систематическаго указателя литературныхъ данныхъ, зачмъ ему Сборникъ анализовъ воды? Прежде всего, ему нужно вотъ что. Ему нужно знать, какъ онъ, напримръ, съ Урала доберется до станціи ‘Минеральныя Воды’ и что это будетъ ему стоить, ему, нужно знать, какъ устроено сообщеніе между группами минеральныхъ источниковъ и какія цны на проздъ, ему нужно знать, какія есть на группахъ гостиницы, какія въ нихъ цны и какъ устроиться, до пріисканія квартиры, ему нужно знать, какія есть квартиры, на какихъ условіяхъ он отдаются, какихъ слдуетъ избгать, какихъ держаться, ему нужно знать, какой и гд можно имть столъ и какъ вообще устроить продовольствіе, ему нужно знать цны извощиковъ, цны главныхъ продуктовъ, какъ чай, кофе, сахаръ, свчи и т. д., ему нужно знать — и это самое больное мсто кавказскихъ минеральныхъ водъ — обычаи мстныхъ аптекъ и докторовъ, а обычаи ихъ очень жестокіе. Однимъ словомъ, больному, до отправленія на минеральныя воды, нужно знать вс подробности ихъ матеріальныхъ условій, чтобы сообразить, что ему будетъ стоить леченіе. Руководясь только путеводною звздой, больной знаетъ теперь лишь одно, что на Кавказъ хать далеко, а лечиться тамъ не дешево. Затмъ ему предоставляется полная свобода броситься съ головой и ногами въ безбрежное море неизвстности и отдаться его теченію, что онъ обыкновенно безропотно и длаетъ. И почему бы администраціи водъ не составить подобнаго указателя, почему бы его не продавать и еще лучше не раздавать даромъ отправляющимся на Кавказъ на станціяхъ желзныхъ дорогъ при выдач билетовъ, въ Ростов-на-Дону, на станціи ‘Минеральныя Воды’? Почему?— да только потому, что эта простая мысль или совсмъ и не приходила въ голову правительственнаго коммиссара, или онъ считаетъ ее вн своей коммиссарской программы и ниже своихъ полномочій. Но, вдь, правительственный коммиссаръ есть, въ сущности, правительственный прикащикъ или хозяйственный управитель и ниже компетенціи его будетъ лишь то, что вредитъ организаціи водъ или порядкамъ, что, вмсто хорошей славы, бросаетъ на нихъ дурную, что мшаетъ ихъ популярности, что роняетъ ихъ въ мнніи больныхъ. Все же, что создаетъ водамъ добрую славу и способствуетъ распространенію ихъ извстности, составляетъ прямую обязанность управляющаго и не можетъ быть ниже его компетентности. За границей, гд воды вполн уже устроены и публик извстны, гд порядки не оставляютъ желать ничего лучшаго, и тамъ администраціи водъ считаютъ необходимымъ публиковать ежегодныя о нихъ свднія. Свднія же эти заключаются не въ томъ, что больнымъ предлагаютъ какіе-то ‘опыты систематическихъ указателей литературныхъ данныхъ’, а въ томъ, что публикуютъ, какія новыя удобства прибавлены къ старымъ (кажется, ужь и безъ того достаточнымъ)’ и какія новыя прихотливыя удовлетворенія найдутъ больные. За границей каждый больной чувствуетъ на водахъ, что онъ первый гость, почетное лицо, и все, что ни длается, длается только для доставленія ему новыхъ и новыхъ удобствъ, для его успокоенія и ублаженія.
Нашъ же злополучный больной, котораго путеводная звзда довела до станціи ‘Минеральныя Воды’, чувствуетъ затмъ, какъ суровая и безжалостная судьба выбрасываетъ его на жертву всмъ случайностямъ и непредвиднностямъ и обрушивается на него всею тяжестью дарвиновскаго закона борьбы за существованіе. Больной теперь больной только для себя, для всхъ остальныхъ онъ не больной, а туристъ, путешественникъ, лтній гость, дачникъ, ‘курсовой’, извстная единица времени и числа, базарная, цнность.
Совершенно безсознательно минеральныя воды, т.-е. все это человческое обиталище, обращаются съ наздомъ курсовыхъ въ два лагеря. Одинъ лагерь ликующій и активный, дятельный и энергическій, со взоромъ, пытливо устремленнымъ въ туманную даль, въ перспектив которой ему рисуются золотыя горы — это мстные купцы, хозяева домовъ, рестораторы, повара, содержатели ‘домашняго стола’, сбгающаяся отовсюду прислуга, извощики, съзжающіеся изъ разныхъ городовъ, доктора, назжающіе тоже съ разныхъ концовъ Россіи. Другой — не ликующій, а омраченный, пассивный, гадающій неувренно свою невдомую никому судьбу и успокоивающій себя надеждами и розовыми мечтами, что его надежды осуществятся, и готовый ради этого на всякія жертвы,— ‘курсовые’ для активнаго лагеря, но для себя только больные и дйствительно несчастные, положеніе которыхъ можетъ возбуждать лишь состраданіе.
Но этому чувству нтъ мста на водахъ. Оффиціально — оно казенное лечебное учрежденіе, задача котораго въ устройств источниковъ, ваннъ, всхъ приспособленій для леченія и въ организаціи соотвтственнаго управленія. Казенное управленіе считаетъ свою цль вполн достигнутой, если оно устроитъ вншнее благоустройство и организуетъ вншній порядокъ. Дальше этого оно на кавказскихъ минеральныхъ водахъ не идетъ и олицетворяетъ собою объективный, безстрастный принципъ. Затмъ весь субъективный, нравственный, неоффиціальный обиходъ и вся внутренняя жизнь водъ развивается уже бытовымъ образомъ, по обычаю.
Внутренній же курсовой обиходъ кавказскихъ минеральныхъ водъ есть собственно отхожій промыселъ, но только особенной формы. Обыкновенно человкъ, нуждающійся въ заработк и не находящій его дома, уходитъ въ такое мсто, гд онъ себ работу найдетъ. На кавказскія минеральныя воды тоже сходится разный людъ, не находящій у себя дома выгоднаго заработка. Но заработокъ-то этотъ доставляетъ ему не мстное населеніе, которое и само нуждается въ заработк. А приходитъ со стороны какой-то особенный человкъ, называемый ‘курсовымъ’, придетъ онъ мсяца на три, дастъ всмъ работу, заплатитъ за нее щедро, какъ нигд, никто и никогда не платитъ, а затмъ уйдетъ неизвстно куда, какъ неизвстно откуда онъ пришелъ. Какъ богатъ золотой мшокъ, изображаемый курсовыми, можетъ показать слдующій,— конечно, приблизительный,— разсчетъ. Каждый курсовой оставитъ золота не меньше 300 р. (эта цифра много ниже дйствительной). Въ ныншній сезонъ было на водахъ 6,000 чел. Слдовательно, больные оставили на мст не мене 1.800,000 руб. и львиная доля изъ нихъ досталась докторамъ. Обычная плата доктору за курсъ 100 р., есть доктора, у которыхъ лечится не меньше 200 больныхъ, и, слдовательно, заработокъ такого счастливаго доктора составитъ 20,000 руб. въ 3—4 мсяца. Зарабатываютъ на кавказскихъ водахъ хорошо и домохозяева, но истинною фортуной и волшебницей, осыпающею золотымъ дождемъ, воды служатъ только для докторовъ. О кто же получаетъ по 10, по 20 тысячъ за лто? Свтила, знаменитости, люди выдающихся знаній? Никакихъ свтилъ и знаменитостей на кавказскихъ водахъ нтъ, да ни одна знаменитость Москвы или Петербурга на нихъ и не подетъ, дутъ не профессора и теоретики, а дутъ врачи-практики. Есть между ними боле или мене извстные и съ хорошею репутаціей, а есть и совсмъ неизвстные, безъ всякой репутаціи. Конечно, хорошо и то, что есть, и для больныхъ было бы еще хуже, если бы никто не похалъ. Но сущность вопроса, о которомъ я говорю, совсмъ не въ тонъ, въ рукахъ какого сорта докторовъ судьба больныхъ и какіе доктора подутъ и какіе не подутъ. Сущность вопроса въ томъ, какой всеобщій мотивъ управляетъ отношеніями на водахъ и даетъ всей жизни цвтъ, характеръ, направленіе? Вопросъ въ томъ, этотъ ли мотивъ долженъ быть первымъ и всеобщимъ закономъ отношеній на минеральныхъ водахъ, или какой-нибудь другой, боле безошибочный, боле отвчающій существу дла, а, слдовательно, и ведущій къ боле правильнымъ и удовлетворительнымъ результатамъ? Ясно, что другой. Ясно, что если четыре группы водъ влекутъ къ себ, какъ Силоамская купель, тысячи слпыхъ, хромыхъ, чающихъ движенія воды, если для этихъ чающихъ, и только для нихъ и ради нихъ, затрачиваются милліоны, чтобы устроить воды, то эти милліоны затрачиваются не для организаціи отхожаго промысла, а для организаціи лечебнаго заведенія. Минеральныя воды есть, въ сущности, больница, но больница особой системы, организованная на боле широкихъ основаніяхъ и дятельное участіе въ которой принимаетъ цлая масса свободныхъ людей. Это нчто врод взаимно-страховой организаціи, но организаціи исключительно лечебной, гд центральною точкой, около которой все движется и ради которой все движется, долженъ быть больной, его требованія и его интересы. Теперь же, вмсто одного центра, являются два центра и, вмсто одного сливающагося интереса, два интереса.
Съ той минуты, когда больной, выйдя изъ вагона, превратился внезапно на станціи ‘Минеральныя Воды’ въ ‘курсоваго’, онъ начинаетъ уже чувствовать надъ собою тяготніе какого-то злаго рока, отъ котораго затмъ уже не можетъ освободиться до конца, пока снова не сядетъ на станціи ‘Минеральныя Воды’ въ вагонъ, чтобы хать домой. И напретятъ же ему эти люди, надо отдать имъ справедливость, и не столько своею алчностью, сколько неослабляемою, недающею передышки назойливостью и безсознательною тупостью, съ какой они тянутъ больные нервы все въ одну и ту же сторону. И не Богъ всть что вс эти люди и вытянутъ изъ вашего кошелька. Но претятъ эти улыбки угодливости и дланнаго вниманія, которымъ люди торгуютъ, какъ торгуютъ своими ласками продажныя женщины, противно участіе, которое они выдавливаютъ изъ себя, когда никакого участія въ душ у нихъ нтъ, когда они ничего въ васъ не понимаютъ и длаютъ какъ разъ все только то, что васъ раздражаетъ, или, врне сказать, именно ничего для васъ, какъ для больнаго, и не длаютъ.
Вы скажете, что не откуда и взяться живому дятельному чувству у людей, которые видятъ васъ въ первый разъ, и что собрались они на воды совсмъ не ради того, чтобы жить дятельнымъ участіемъ, а собрались они ради отхожаго промысла. Но, вдь, въ этомъ-то и заключается все несчастіе и все неустройство нашихъ водъ. И на заграничныхъ водахъ все, что собирается, чтобы служить больнымъ, собирается тоже не ради цлей самопожертвованія. Отправляясь служить на воды, люди знаютъ, что не безкорыстной иде отвлеченнаго блага они будутъ служить, а что они будутъ служить больнымъ, что они возьмутъ на себя извстное обязательство, опредленную работу, которую и должны будутъ выполнять. А разв съ мыслью о своихъ обязанностяхъ относительно больныхъ сбгаются на наши воды извощики, прислуга, лавочники, содержатели ресторановъ? Разв съ мыслью о своихъ обязанностяхъ домовладльцы сдаютъ квартиры больнымъ? Разв съ мыслью о своихъ обязанностяхъ и долг являются на воды, пожалуй, и доктора? Именно ни чувства долга, ни чувства сознанія своихъ обязанностей у тхъ, кто окружаетъ больныхъ, и не замчается.
Можно, конечно, сдлать уступку и не требовать отъ людей сознанія того, что они еще не могутъ сознавать, потому что чувство долга и сознаніе своихъ гуманныхъ обязанностей по отношенію къ ближнему предполагаютъ довольно высокое нравственное развитіе. Но, вдь, тутъ недостаетъ самой обыденной рабочей добросовстности, нтъ того, чтобы рабочій понималъ, за какое дло онъ берется и что отъ него потребуютъ. Не съ мыслью о работ онъ и явился на свой отхожій промыселъ, а только съ мыслью о заработк, а знаетъ ли онъ дло, ради котораго пришелъ, или не знаетъ, до этого ни ему, ни кому-либо другому нтъ никакой заботы, потому что и этотъ другой, будетъ ли онъ интеллигентъ или не интеллигентъ, то же не думаетъ, что больной есть, такъ сказать, единственный объектъ всего мстнаго труда, цль всеобщаго бережливаго ухода, а вовсе не объектъ всеобщаго объегориванія, какимъ онъ теперь является.
Ну, вотъ, наконецъ, мы опять добрались до ‘курсоваго’. Онъ садится въ коляску, окруженный своими чемоданами и мшками, дверцы захлопываются, носильщикъ получаетъ плату и ямщикъ трогаетъ лошадей. Теперь курсовой вступаетъ въ ‘кавказскую организацію’, въ свое царство, въ царство, устроенное для него, курсоваго, въ немъ шевельнулось даже и чувство царственнаго величія, онъ знаетъ, что наступило его время и все, что онъ встртитъ, будетъ для него, будетъ для того, чтобы его, больнаго, сдлать здоровымъ. По крайней мр, я халъ въ Кисловодскъ въ прошедшемъ году именно съ этими чувствами, и хотя мое царственное величіе потерпло полнйшее фіаско и я сбжалъ изъ Кисловодска съ болзнями, которыхъ у меня раньше не было, но и въ ныншнемъ году я халъ опять окрыленный всякими надеждами и съ тми же радостными мечтами. Думаю, что и вс больные чувствуютъ то же.
Облегчивъ себя вздохомъ, что станціонныя мытарства кончились, больной съ легкимъ сердцемъ и съ чувствомъ ожиданія пріятнаго и чего-то новаго смотритъ вдаль на тянущееся лентой шоссе и на вереницы колясокъ, съ такими же, какъ онъ, курсовыми, пріхавшими на томъ же позд. Но пятигорское шоссе способно убить не только чувство пріятнаго ожиданія, но и всякія, какія есть вообще, чувства въ человк. Едва ли есть на свт другое шоссе боле пыльное. Вся эта вереница колясокъ мчится окутанная непроницаемымъ облакомъ пыли. Вы поворачиваете налво, направо, чтобы гд-нибудь отыскать струйку чистаго воздуха, вы закрываете себ лицо, вы удерживаете, наконецъ, дыханіе,— спасенія нтъ,— а встртившійся экипажъ обдаетъ васъ еще и новымъ столбомъ пыли. Просто мученье!
Раннею весной пыли меньше. Лтомъ же, когда не бываетъ долго дождей, пыль покрываетъ толстымъ слоемъ всю зелень по сторонамъ дороги, и лсокъ, который тянется съ полпути и во всякое другое время производитъ веселое впечатлніе своею красивою разнообразною листвой, смотритъ теперь скучно, уныло, точно это не лсъ, а дв срыя земляныя стны, между которыми вы дете. Къ Пятигорску, когда минуешь земляныя стны и открывается большій просторъ, а, наконецъ, покажутся и горы — направо Зминая гора и Бештау, а потомъ налво и неуклюжій Машукъ, начинаешь дышать легче,— близокъ конецъ пути. Надъ Пятигорскомъ, особенно въ втряную погоду,— а втеръ тамъ безпрестанно,— стоитъ обыкновенно непроглядное облако пыли. Помню одно подобное облако,— это было и не облако, а густая черная мгла, постепенно расходившаяся вверхъ. ‘Что это, пожаръ?’ — ‘Нтъ, пыль’,— отвтилъ мн ямщикъ.
Мн не случалось видть, чтобы мели пятигорское шоссе, но на Желзноводскомъ ранними утрами видлъ не разъ стараго старика, цвта дороги, окутаннаго столбомъ пыли, которую онъ самъ поднималъ, и сметавшаго ее съ середины шоссе къ краямъ. Сметенная пыль, конечно, сносилась потомъ втромъ, разъзжалась экипажами, и старикъ ее опять сметалъ къ краямъ и терпливо изо дня въ день переливалъ изъ пустаго въ порожнее. Нужно думать, что этотъ старикъ есть живое забытое воспоминаніе о какомъ-нибудь такомъ же забытомъ ‘организатор’, додумавшемся, что пыль вредна и непріятна и что противъ нея нужно предпринять радикальныя мры.
О Пятигорск одно очень компетентное въ медицин лицо сказало мн, что ‘это поганая дыра’, и велло съ ранняго утра уходить въ горы. Я этого длать не могъ, а наслаждался Пятигорскомъ въ его натуральномъ вид, наконецъ, не выдержалъ и сбжалъ въ Желзноводскъ. За то я считаю себя вправ подтвердить приведенный отзывъ компетентнаго лица. Пятигорскъ не только поганая, но прогнившая и запыленная дыра. Въ пыли его носятся песокъ, щепки, солома, навозъ, известка, мелкій кирпичъ,— однимъ словомъ, все то, что можетъ дать содержаніе вчно строющійся городъ, который съ перваго дня своего основанія не думалъ никогда о чистот и никогда ея у себя не вводилъ.
Пыль въ Пятигорск составляетъ постоянную городскую атмосферу, она — воздухъ, которымъ должны вс дышать. У нея нтъ ни облюбленнаго мста, ни центра происхожденія, она повсюду и везд, ее производитъ и шоссе, проходящее черезъ городъ, и каждая улица, и каждая площадь, и каждое мсто, съ котораго втру есть что поднять. Но, кром пыли, царящей повсюду и везд, въ Пятигорск есть еще и центральный источникъ зараженія — базарная площадь, заваленная навозомъ. Это весьма большое пространство, лежащее въ середин города и вполн достаточное для того, ‘чтобы заполнить міазмами всю атмосферу города. Даже постоянные жители не могутъ выносить этой отравляющей атмосферы, и кто можетъ — узжаетъ на лто прочь. Какъ же жить-то больнымъ?
Администрацію водъ нельзя упрекнуть въ томъ, чтобы она не принимала никакихъ мръ противъ пыли, но то, что она длаетъ, напоминаетъ немного старика, метущаго Желзноводское шоссе. Вдоль Пятигорска тянется бульваръ, одинъ конецъ котораго служитъ центромъ курсовой жизни. Тутъ цвтники, фонтаны, музыка, ресторанъ, ванны, такъ называемый Николаевскій вокзалъ, гд больные пьютъ воды, библіотека, контора, почтовое отдленіе. По сторонамъ бульвара идутъ улицы. Бульваромъ завдуетъ администрація водъ, улицами — городъ. Вотъ эту-то часть бульвара, въ которой собираются больные, администрація водъ и поливаетъ, а городъ улицъ, идущихъ по сторонамъ, не поливаетъ, такъ что пыль съ нихъ при малйшемъ втр несется на бульваръ. Казалось бы, и городу ничего бы не стоило поливать дв небольшія улицы или обязать поливкой противъ своихъ домовъ домохозяевъ, но городъ этого не длаетъ. Казалось бы, и администраціи не много бы стоило взять на себя и поливку улицъ, если нельзя столковаться съ городомъ. Вдь, взяла же она на себя устройство въ город водопровода, который будетъ стоить, кажется, больше двухсотъ тысячъ. Но когда еще водопроводъ будетъ готовъ, а до того времени можно бы завести четыре бочки для поливки улицъ,— не двсти же тысячъ нужно для этого. Бочки не заводятся, городъ улицъ не поливаетъ, администрація водъ тоже ихъ не поливаетъ, и потому, что у администраціи съ городомъ не выходитъ ладовъ, больные должны дышать пылью. Это называется ‘организація’ и для устройства ея имется на мст даже особенный правительственный коммиссаръ.
Пыль и міазмы — самое больное мсто Пятигорска, длаюшее его ршительно невозможнымъ курортомъ. И пока онъ не будетъ вымытъ, причесанъ, убранъ и вообще приведенъ въ порядокъ и оздоровленъ, все, что длаетъ теперь администрація водъ, не будетъ имть никакого смысла. Зачмъ эти цвтники, зачмъ эти мраморные бассейны съ фонтанами, на которые пошла точно мода и на устройство которыхъ находятся же деньги, когда не могутъ устроить простой поливки двухъ какихъ-нибудь короткихъ улицъ, а базарная площадь теперь въ непролазномъ, вонючемъ навоз, и никто его и не думаетъ убирать? Впрочемъ, Пятигорскъ иметъ одно очень важное достоинство: въ немъ жизнь гораздо дешевле,— разумется, не въ гостиницахъ и не для тхъ, кто обдаетъ въ ресторанахъ. Вообще же въ экономическихъ принципахъ и хозяйственныхъ распорядкахъ Пятигорскъ держится тхъ же началъ, какъ и вс остальныя группы. Какіе же это принципы и распорядки, я сейчасъ разскажу читателю.
Изъ Пятигорска я сбжалъ въ Желзноводскъ, потому что нечмъ было дышать. Посл, пыльнаго, грязнаго, неопрятнаго и вчно строящагося Пятигорска, Желзноводскъ кажется маленькимъ раемъ. Онъ лежитъ въ лощин между круглою, какъ колпакъ, и сплошь зеленою желзною горой и Бештау. Главный центръ Желзноводска составляетъ паркъ, раскинутый у подножія Желзной горы и сливающійся съ покрывающимъ ее лсомъ.. Въ Желзноводск всего одна улица, идущая рядомъ съ паркомъ, и на ней-то и расположены дома, предлагающіе квартиры курсовымъ. Посл быстраго перехода отъ неопрятнаго Пятигорска (всего 3/4 часа зды) Желзноводскъ производитъ очень отрадное впечатлніе своею яркою, богатою и тнистою зеленью и чистымъ, бодрящимъ воздухомъ. Но это первое впечатлніе удерживается не долго и больной постепенно начинаетъ убждаться, что и на солнц есть пятна.
Самое трудное и самое, конечно, важное — найти квартиру. Каждый вновь прізжающій, если онъ не запасся ране свдніями, долженъ положиться на своего извощика. Я, впрочемъ, еще въ прошедшемъ году изъ неосвжаемаго Путеводителя по кавказскимъ минеральнымъ водамъ зналъ, что въ Желзноводск отличаются какимъ-то особеннымъ внутреннимъ устройствомъ, подземными стоками для нечистотъ и еще чмъ-то дома Карпова, расположенные подл самаго парка, и потому, не провривъ Путеводители другими справками, сказалъ извощику, чтобы онъ остановился у Карпова. Все это такъ и сдлалось, и я посл выбора между нсколькими комнатами водворился, не безъ колебанія, въ комнат боле меня удовлетворившей. Вроятно, и другіе поступаютъ также. Но почему они попадутъ къ Карпову, другіе къ Трамбецкой, третьи къ Милютину, а четвертые къ Зипалову, вроятно, секретъ способностей каждаго найти лучшее среди худшаго.
Карповъ отличается несомннною хотяйственностью и все, что онъ длаетъ, длаетъ солидно и прочно. Столы въ его номерахъ желзные, въ желзныхъ ножкахъ, выкрашенные масляною краской, которая отъ времени во многихъ мстахъ слзла. Даже маленькіе столики имютъ не деревянныя, а желзныя доски. Шкафъ, крашеный масляною краской, съ филенками не деревянными, а тоже желзными, кровати солидныя желзныя. Только диваны и стулья деревянные, но если бы и ихъ можно было сдлать изъ желза, Карповъ непремнно желзными бы ихъ и сдлалъ. Штора у окна была тоже солидная, деревянная, и не меньше двухъ аршинъ ширины, а такъ какъ она должна была закрывать венеціанское окно въ три аршина ширины, то съ каждой стороны оставалось незакрытымъ по полъаршину. Это, впрочемъ, мои первыя впечатлнія, а черезъ день я уже настолько приспособился, что смотрлъ на мою комнату какъ на неизмнный и неустранимый фактъ, къ которому всякое критическое отношеніе совершенно безполезно. Это тоже общій законъ для всхъ курсовыхъ.
Но вотъ къ чему я былъ не въ состояніи приспособиться, потому что дло шло о моемъ существованіи: къ духот моей комнаты. Она смотрла, своимъ единственнымъ широкимъ венеціанскимъ окномъ на югъ и солнцежгло ее почти цлый день. Штора не помогала, потому что не закрывала половины окна. Кром этого, источникъ теплоты, который я могъ видть и осязать, былъ еще источникъ скрытый, но очень дятельный, на который я нашелъ указаніе въ книг г. Богословскаго. ‘Главный домъ (а я въ главномъ дом и жилъ),— пишетъ г. Богословскій,— построенный безъ соблюденія архитектурныхъ правилъ, съ узкими деревянными лстницами и корридорами, не безопасенъ въ случа пожара. Накатъ потолковъ, повидимому, не смазанъ глиной и не засыпанъ землею, почему въ верхнихъ комнатахъ отъ накаляющейся желзной крыши длается невыносимо жарко’. Это-то самое ‘невыносимо жарко’ и было у меня, такъ что на ночь, чтобы впустить хоть малйшую струю боле освжающаго воздуха, я отворялъ дверь въ корридоръ, а отверстіе, на всякій случай, заставлялъ кресломъ. Разъ вечеромъ мн показалось, что у меня какъ будто бы свженько и что нужно бы укрыться потепле. Посмотрлъ я на термометръ +19о. Сколько же бывало градусовъ, когда жара становилась невыносимой, если 19о казались уже холодомъ? Кончилось тмъ, что я объявилъ управляющему, что въ этой комнат оставаться больше не могу, и чтобы онъ мн далъ другую… И это, должно быть, общій законъ для всхъ курсовыхъ, общій въ томъ, что ни противъ зноя, ни противъ холода ни одинъ хозяинъ не принялъ никакихъ мръ. Ни ставней, ни маркизъ, ни какихъ-либо другихъ приспособленій противъ жары нигд не существуетъ. Кое-гд, какъ мн припоминается теперь, есть ставни, и даже у Карпова у одной квартиры (а всхъ ихъ 53) есть маркизы, но ужь, конечно, не Карповъ ихъ устроилъ. И противъ холоду непринято никакихъ мръ и печей въ домахъ нтъ, такъ что температуру регулировать невозможно. Пошлетъ Богъ жару и больной будетъ жариться, пошлетъ холодъ — больной будетъ зябнуть. Таковъ ужь общій принципъ мстныхъ построекъ.
Чтобы помочь горю, въ каждомъ частномъ случа принимаются и частныя мры. Одинъ изъ больныхъ нашего корридора заявилъ управляющему, что въ корридор совсмъ нтъ воздуха. Управляющій привелъ стекольщика и вынулъ изъ рамы стекло. ‘Да, вдь, въ эту дыру дуетъ теперь постоянно сквозной втеръ’,— говорю я управляющему.— ‘А что же мн длать? Ужь сколько я говорилъ хозяину, что нужно сдлать рамы у оконъ отворяющіеся,— ему жалко пятіалтыннаго’,— отвтилъ управляющій. Такъ эта дыра въ окн, на гибель боящихся сквознаго втра, и осталась. ‘Пятіалтынный’ — вотъ основная сила, вершающая все и доходящая иногда до чистой скаредности. Дома строятся здсь для дохода, а вовсе не для больныхъ. Карповъ съ своихъ домовъ (а у него, кажется, 7 или 8, такъ что они образуютъ цлый городокъ) получаетъ 7,000 доходу и съ своей точки зрнія, конечно, правъ, что не истратитъ пятіалтыннаго на петли.
И этотъ злополучный пятіалтынный, вытснившій больнаго изъ всего мстнаго мышленія, оттянулъ книзу всю мстную жизнь и наложилъ на нее печать скаредности и мерзости. Ради пятіалтыннаго, корридоръ верхняго и нижняго этажа освщался у насъ однимъ фонаремъ, висвшимъ на половин лстницы. Стекла у фонаря были до того закопчены, что свтъ едва черезъ нихъ мерцалъ. И говорю я управляющему: ‘Ну, какъ вамъ не стыдно, вы хотя бы разъ въ лто приказали вымыть фонари’.— ‘Ахъ, ужь эта прислуга, совсмъ съ нею горе’,— отвчаетъ управляющій. А какая тутъ прислуга, когда самъ управляющій ни за тмъ не смотритъ и ничего не видитъ, и всю свою обязанность считаетъ въ томъ, чтобы получить съ квартирантовъ деньги? Постыдилъ я фонаремъ и нашу корридорную Аннушку, а она мн на это отвтила: ‘Ну, что онъ толкуетъ, свчей даже не даютъ для фонаря, гд хочешь, тамъ ихъ и бери, ужь я собираю огарки отъ постояльцевъ’. Другой разъ говорю я управляющему насчетъ воды. Есть въ Желзноводск два ключевыхъ источника, но чтобы получать изъ нихъ воду, слдуетъ взять билеты изъ конторы. Билетъ стоитъ копйку и дается на него два или четыре ведра, не помню, но это все равно. Не все равно только то, что здоровая, чистая вода продается больнымъ администраціей за деньги. Мы, обитатели Карповскаго дома, этой здоровой воды не получали, а для самоваровъ и питья получали воду изъ колодца, вырытаго тутъ же на нашемъ двор. Встртивъ управляющаго съ двумя ведрами воды, которые онъ несъ изъ источника, я и говорю ему: ‘Вотъ вы себ и хозяину носите хорошую воду, а насъ, больныхъ, заставляете пить воду изъ вашего колодца!’ — ‘Да я сколько разъ говорилъ Аннушк, чтобы она носила воду изъ источника, и давалъ билеты,— не хочетъ’. Аннушка же мн говоритъ: ‘Ужь сколько разъ я говорила управляющему насчетъ той воды, такъ нтъ, жаль истратить грошъ на билеты’. Дашь Аннушк вставить свчъ въ подсвчники, она тутъ же у васъ, на окн, начнетъ ихъ оскабливать головною шпилькой. ‘Да кто же такъ длаетъ, неужели у васъ нтъ ножа?’ — говоришь Аннушк, а она отвчаетъ: ‘Какого тутъ ножа, у нихъ ничего нтъ и ничего не даютъ!’ Скажешь ей насчетъ пыли, которую она никогда не вытирала, и услышишь, что нтъ тряпокъ и ни у кого ихъ не допросишься. Можетъ быть, и не въ такой степени, по тотъ же пятіалтынпый служитъ закономъ и не для однихъ домовъ Карпова, а и для всхъ остальныхъ домовъ и для всхъ остальныхъ курсовыхъ.
Главное зло пятіалтыннаго заключалось въ его, такъ сказать, воспитательномъ вліяніи. Онъ не только создавалъ повсюдную грязь, нечистоту, безпорядокъ, но — что хуже всего — онъ пріучалъ къ нимъ, глазъ, наконецъ, свыкался и съ дворомъ, поростающимъ травою, и съ отвалившеюся штукатуркой, и съ нечистотами, валяющимися на улиц, и съ грязнымъ корридоромъ, и съ непромытымъ, а только размазаннымъ поломъ, и съ грязнымъ бльемъ, которое вамъ подавали къ столу, и съ пылью въ парк, и съ посудой, которая не убиралась изъ комнаты отъ завтрака до обда, и съ тмъ, что нельзя было дозваться прислуги, потому что не было колокольчиковъ, а приходилось вызывать ее крикомъ. Ну, ужь и кричали же нкоторые изъ нашихъ квартирантовъ, особенно женщины! Съ утра до вечера то изъ одного, то изъ другаго номера только и слышалось: ‘Аннушка, Аннушка!’ А Аннушка, точно кладъ какой, никому не давалась и больше всего тогда, когда она была нужна. Скажешь ей, бывало: ‘Да гд вы пропадаете, не докричишься’, а Аннушка отвчаетъ: ‘У меня десять номеровъ’. Съ обдомъ повторялось то же, но тогда курсовые нашего корридора кричали не ‘Аннушка’, а ‘Варвара’, и когда скажешь Варвар: что вы такъ долго не подаете, она отвчаетъ: ‘Я одна на десять номеровъ и вс какъ нарочно обдаютъ въ одно время’. Говорю я управляющему: ‘Совсмъ невозможно у васъ съ прислугой, легкіе надорвешь, хоть бы вы устроили колокольчики!’ А онъ съ такимъ видомъ, точно и самъ ужь думалъ объ этомъ, отвчаетъ: ‘Какъ тутъ устроить колокольчики? Будетъ ужь очень безпокоить больныхъ постоянный звонъ’. И откуда эта внезапная забота о больныхъ, когда съ самаго основанія Желзноводска въ немъ никто и ни разу, какъ кажется, объ ихъ спокойствіи не подумалъ? Вообще колокольчикъ на кавказскихъ водахъ такая еще поразительная новизна, съ которой никакъ не можетъ свыкнуться мысль. Въ Пятигорск, чтобы позвать прислугу, надо было выйти на стеклянную галлерею и постучать падкой въ раму. Для этого я былъ снабженъ и особою падкой. Такъ какъ этотъ способъ былъ неудобенъ, то я позвалъ слесаря, чтобы провести колокольчикъ. Не предупредивъ хозяйку дома, этого, разумется, нельзя было сдлать, но хозяйка воспротивилась. Она находила, что если пробить въ стн дырочку для проволоки, то зимой въ дом будетъ холодно. Впрочемъ, потомъ она прислала свое согласіе, и бгать въ стеклянную галлерею, чтобы стучать палкой въ раму, мн уже не приходилось.
Въ Желзноводск, да и на всхъ группахъ, жизнь установилась на началахъ полнаго невмшательства. Можно даже подумать, что это-то и есть осуществленіе прудоновскаго идеала гармоніи единоличныхъ произволовъ. Но въ дйствительности это не гармонія, а анархія единоличныхъ произволовъ. Больные, какъ и все, что тяготетъ къ нимъ, образуютъ отдльныя независимыя группы или сорты людей по роду ихъ занятій. Это не корпораціи, сознающія свою внутреннюю цльность и солидарную связь съ другими корпораціями, а именно только группы однородныхъ людей. Извощики образуютъ одну группу, прислуга, убирающая комнаты,— другую, прислуга, живущая хотя и въ томъ же дом, но подающая кушанье,— третью, домовладльцы — четвертую, больные — пятую, доктора — шестую. Есть и еще группы — лавочниковъ, торговцевъ азіатскаго товара, разнощиковъ фруктовъ и проч. Каждая группа живетъ совсмъ изолированно отъ другой группы, смотритъ на ея интересы какъ на совсмъ чуждые и точно также стремится обособиться и каждое отдльное лицо каждой отдльной группы. Казалось бы, что интересы отдльныхъ группъ и лицъ должны бы сливаться въ интерес больныхъ и больные должны бы давать тонъ жизни. Но въ групп больныхъ чувствуется, пожалуй, еще большая разсыпчатость, чмъ въ какой-либо другой групп. У каждаго своя болзнь и каждый только ею и поглощенъ и только въ заботахъ о себ и активенъ, а во всемъ остальномъ больной хотя противъ многаго и протестуетъ, но протестуетъ въ себ, молча. Если же и случится, что на гулянь, въ парк, выскажетъ свое неудовольствіе такому же больному, то это сдлается какъ-то нечаянно, больше для разговора, и, высказавшись, больной махнетъ безнадежно рукой. И въ самомъ дл, что подлаетъ больной? Напримръ, главная дорожка въ парк и площадки вначал совсмъ не поливались, и зной и пыль ничмъ не умрялись. Такъ бы все это, врно, и тянулось, если бы не объявился ршительный человкъ — адъютантъ изъ Петербурга, сдлавшій смотрителю водъ замчаніе. Въ тотъ же день началась поливка. ‘Нужно было, чтобы адъютантъ сдлалъ вамъ замчаніе:’,— говорю я смотрителю.— ‘А откуда вы это знаете?’ — отвчаетъ онъ и затмъ, обратившись къ помощнику, въ полголоса прибавилъ: ‘Вотъ, вдь, все сейчасъ же станетъ извстно’. Въ этомъ ‘извстно’ и заключается секретъ порядка и исполнительности. Конечно, не ко всему этотъ секретъ примнимъ. Напримръ, извстно и даже всмъ извстно, что въ Желзноводск нтъ никакого навса, подъ которымъ въ дождь можно было бы пить воду, что на источники нужно, поднимаясь и опускаясь то на гору, то подъ гору, идти чуть не дв версты, что большинство ваннъ тоже пріютилось версты за дв и что нтъ никакихъ приспособленій, которыя источники и ванны приблизили бы къ больнымъ. Противъ этого и ршительный адъютантъ изъ Петербурга ничего бы не подлалъ. Но подлать, все-таки, кое-что можно, если бы больные не изображали изъ себя молчаливой, пассивной группы, отдавшейся на всю волю мстныхъ установившихся порядковъ и не считали бы себя чуждыми ихъ. Когда больные, наконецъ, сознаютъ, что они сила, и большая сила, конечно, многое измнится къ лучшему для самихъ больныхъ, а администрація водъ не будетъ, какъ это ныньче, воображать себя начальствомъ.
Желзноводскіе больные ныншняго лта имли въ общемъ какую-то загадочную и неопредленную физіономію. Я не говорю ни о военныхъ, ни о чиновникахъ,— у этихъ была своя очень опредленная корпоративная физіономія (да ихъ было и мало), а говорю о штатскихъ и о женщинахъ. По всмъ вншнимъ признакамъ было видно, что это не ‘общество’ и не ‘интеллигенція’. Бросалась въ глаза какая-то неувренность въ себ, и неувренность не только умственная, но и неувренность относительно своей вншности. Хотя изъ молодыхъ мужчинъ нкоторые выдлялись даже ухарствомъ манеръ и гостинодворскою развязностью, но и это ухарство, и эта развязность были далеко не свободными, а точно люди подхлестывали себя, чтобы поддержать апломбъ, недостатокъ котораго они въ себ чувствовали. Чтобы опредлить, что это за странное и неувренное въ себ русское человчество собралось въ Желзноводск, я сталъ проглядывать Прибавленіе къ Листку, въ которомъ печатаются списки прізжающихъ, и вотъ какого общественнаго положенія оказалось ршительно большинство больныхъ: З.— почетный гражданинъ, К.— купецъ, К—жена священника, К.— дочь купца, М.— мщанинъ, М. А.— гражданинъ, Н.— купчиха, Р.— купеческій сынъ, Т.— купецъ, Ч.— урядникъ, Я.— мщанинъ, А.— канцелярскій служитель, Б.— дочь купца, Б.— калмыкъ, Б.— калмыкъ, К.— Жена урядника, К.— калмычка, К.— Жена купца, С.— крестьянинъ, Т. М.— крестьянинъ,— ну, и т. д. Я сдлалъ эту выписку изъ No 70, но и во всхъ остальныхъ нумерахъ не только повторяется то же самое, но и оказывается громадное преобладаніе купчихъ, купцовъ, почетныхъ гражданъ я почетныхъ гражданокъ, мщанъ, крестьянъ, духовенства, учителей, маленькихъ чиновниковъ, того же, что называется ‘обществомъ’, совсмъ замтно не было. Такой составъ лечащихся изображалъ собою лишь первоначальные разрозненные и не слившіеся еще въ цлое зачатки общества, онъ напоминалъ Петровскія ассамблеи, въ которыхъ люди пріучались лить къ манерамъ, къ умнью держать себя, а общества съ развитыми требованіями пока еще не составляли. Понятно, что если на кавказскихъ минеральныхъ водахъ будутъ собираться только подобныя ассамблеи, то вліятельнаго общественнаго мннія, которымъ бы дорожила администрація водъ и одобреніе котораго она старалась бы заслужить, не будетъ, а администрація будетъ хозяйничать и поступать лишь ради одобренія начальства.
А гд же ‘общество’, гд ‘интеллигенція’? И куда длось ‘общество’, куда длся ‘интеллигентъ’? Вдь, не убжали же они отъ кавказскихъ минеральныхъ водъ, какъ убгаютъ отовсюду, оставляя: порожнее мсто для чернобыльника и для ассамблеи? Или люди съ боле развитыми и культурными требованіями ухали на заграничныя воды, пользуясь улучшеннымъ курсомъ? Если это такъ, если нашъ курсъ станетъ еще лучше, а кавказскія воды лучше не станутъ и будутъ предлагать своимъ больнымъ то же, что он предлагаютъ и теперь, то культурный и интеллигентный человкъ и совсмъ ихъ заброситъ и станетъ здить за границу, гд онъ найдетъ не только больше спокойствія и больше вроятія на выздоровленіе, но еще и освжится умственно и нравственно, а кавказскія воды, несмотря на свой единственный въ мір Нарзанъ и на 17 No Ессентуковъ, станутъ только мстными водами, займутъ второе или третье мсто и погубятъ свою славу неумлостью своихъ устроителей и низкимъ общественно-умственнымъ и культурнымъ уровнемъ, на который он будутъ сведены.
Кавказскія минеральныя воды могли бы одухотворить интеллигенція и культурное общество. Но сомнительно, чтобы теперешняя администрація водъ была въ состояніи ихъ привлечь, когда она не можетъ предложить ничего, кром неустройства, разныхъ непорядковъ, самаго крайняго и всеобщаго невниманія къ уходу за больными и томительнйшей тоски одиночества среди глухонмаго многолюдства.
Сомнительно, чтобы администрація водъ справилась и съ другою своею реформаторскою задачей и чтобы кавказскія воды перестали быть мстомъ только отхожаго промысла и сдлались бы лечебнымъ мстомъ, существующимъ исключительно для лечебныхъ цлей. Я говорю ‘сомнительно’ потому, что администрація, вмсто того, чтобы противиться господствующему началу, сама подчинилась ему. Все, что сдлано и длается на Кавказ, сдлано и длается не для того, чтобы удешевить жизнь, а чтобы ее удорожить. Вотъ одинъ примръ изъ сотни. Коньякъ, который въ Москв у Бауера продается за 2 р. 80 к., въ Желзноводск продается за 6 р. ‘Отчего же вы берете больше, чмъ вдвое?’ — спрашиваю я лавочника.— ‘А вотъ почему,— отвчаетъ онъ,— за эту маленькую лавчонку, даже безъ окна, и за патенты и билеты я плачу за лто 800 руб. Съ чего же мн ихъ выручить? На сахаръ, кофе, свчи, табакъ, чай разложить этихъ денегъ нельзя, потому что цны товара боле или мене извстны и установились, а цна вину неизвстна’. И вы видите, что лавочникъ правъ. И всякій другой точно также правъ. Азіатъ, продающій въ парк кавказскія и персидскія издлія, тоже беретъ вдвое, потому что администрація водъ за каждый аршинъ земли, который онъ занимаетъ, беретъ 30 руб. Беретъ она налогъ съ булочниковъ, которые торгуютъ въ парк, наложила налогъ даже на чистую воду. Теперь и съ больныхъ она усилила налогъ. Прежде съ билетомъ, оплаченнымъ на одной групп, а стоилъ билетъ 2 руб., можно было перезжать для продолжающагося леченія и на вс остальныя группы, теперь же для каждой отдльной группы нужно брать особый билетъ, а такъ какъ всхъ группъ четыре, то, вмсто прежнихъ 2 руб., больному приходится тратить 8 руб. Даже маленькое Прибавленіе къ Листку, въ которомъ печатаются пріхавшіе, на одинъ-два дня, тоже составляетъ предметъ усиленнаго налога, потому что администрація продаетъ его по 5 коп. за экземпляръ, когда онъ ей самой обходится едва ли дороже копйки. При этомъ принцип мудрено поставить наши воды на одинъ уровень съ заграничными, на которыхъ все благоустроено, хорошо и дешево, а у насъ все неустроено, нехорошо и дорого.
Еще меньше можно ожидать, чтобы администрація водъ провела санитарную реформу и группныхъ врачей превратила въ санитарныхъ, освободивъ ихъ отъ практики. Пускай администрація назначаетъ отъ себя врачей, какъ уполномоченныхъ и снабженныхъ ея ручательствомъ, но пускай рядомъ съ ними будутъ и настоящіе группные санитары, обязанные слдить и за квартирами, и за ресторанами, и за ‘домашнимъ столомъ’, и за чистотой улицъ, дворовъ, парка и даже за водой, которой поятъ больныхъ.. Теперь же никакого санитарнаго надзора ни за чмъ не существуетъ и каждый длаетъ только то, что увеличиваетъ его доходъ. Все же, что дохода не увеличиваетъ, считается не только безполезнымъ и ненужнымъ, но даже глупымъ.
Да, печальное и тоскливое впечатлніе оставляютъ наши кавказскія минеральныя воды! Когда я томился отъ жары въ комнат, смотрвшей на полдень, передо мной, точно задняя декорація въ театр, стоялъ холодный, оголенный, каменистый Бештау. Вся картина была молчаливая, пустынная, ничто не напоминало о людяхъ, а скоре говорило о безлюдья и отсутствіи всякой культуры. Когда мн дали комнату на противуположной сторон дома, передо мною стояла покрытая сплошною зеленью желзная гора и тоже производила впечатлніе нелюдимости и неустройства. Но на этой же сторон, сидя вечеромъ у окна, я видлъ внизу на двор, и жизнь: дти играли въ мячъ, большіе въ карты или даже и разговаривали, но, кажется, только для того, чтобы не разучиться говорить.