ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
Н. Ш.
‘Русская Мысль’, кн.I, 1890
Очерки русской жизни, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1890
Время на прочтение: 26 минут(ы)
И опять случай посылаетъ мн неожиданный матеріалъ для предисловія.
Дло вотъ въ чемъ. Недля, хотя и не прямо, но также и не совсмъ косвенно, придаетъ моему ноябрьскому очерку личный характеръ. Газета говоритъ, что я приписываю г. Абрамову ‘путемъ окольныхъ и не совсмъ деликатныхъ соображеній’ статью жалобы на наше время. Очень жалю, что мой очеркъ былъ понятъ Недлей такимъ образомъ, и еще больше жалю, если и г. Абрамовъ усмотрлъ въ немъ что-нибудь личное. Могло это случиться только потому, что въ насъ, русскихъ публицистахъ, еще недостаточно развито сознаніе своей общественной роли.
Предположите, что въ земскомъ собраніи или въ дум кто-нибудь вступаетъ на трибуну и объявляетъ, что сегодня, въ воскресенье, 10 декабря, термометръ показываетъ 20о морозу и дуетъ сверо восточный втеръ. Выслушавъ такое сообщеніе, мы примемъ его къ свднію и ужь, конечно, не поинтересуемся знать, кто его длаетъ.
Но вотъ на ту же трибуну вступаетъ новый ораторъ и начинаетъ рзко нападать на образованіе и народныя школы и предлагаетъ ихъ закрыть. Тутъ ужь не о 20о мороза рчь и для слушателей вовсе не безразлично, кто ораторствуетъ. Мы, земцы, выбирающіе своихъ гласныхъ, конечно, пожелаемъ узнать не только фамилію, но имя и отчество оратора, да и кмъ онъ выбранъ въ гласные. Думаю, что и самъ ораторъ сочтетъ долгомъ своей общественной чести не скрываться за псевдонимомъ или за анонимомъ, ни, тмъ боле, прятаться за спиною своихъ избирателей.
Теперь предположите, что въ какомъ-нибудь повременномъ изданіи является не одна, а рядъ статей, въ которыхъ общественнымъ фактамъ придается съ настойчивостью такое объясненіе, что блое оказывается чернымъ, а черное блымъ, предположите, что въ тхъ же статьяхъ значеніе лицъ, имена которыхъ вписаны золотыми буквами въ исторію нашего умственнаго развитія и стремленія которыхъ мы должны бы больше всего цнить именно въ текущій моментъ, умаляются, а маленькіе, вовсе неизвстные, хотя и полезные дятели, преувеличиваются, наконецъ, предположите, что эта спутанная умственная перспектива нарушается уже и совсмъ парадоксальнымъ утвержденіемъ, будто бы общественно-политическое мышленіе иметъ второстепенное значеніе. Спрашивается, какъ вы, читатель, ищущій въ печатномъ слов правды и поученія, должны принять подобные, спутывающіе васъ, парадоксы?
На статью Недли, о которой и идетъ главнйше рчь, нашли нужнымъ возражать Встникъ Европы и Русскія Вдомости. Полагая, что господствующее настроеніе давно уже въ нашемъ обществ не измнялось до такой степени къ худшему, каккъ теперь, Встникъ Европы признаетъ несостоятельность мннія одной петербургской газеты, что потерянное въ одномъ направленіи вознаграждается пріобртеніями въ другомъ. Газета указывала, наприм.,— говоритъ Встн. Евр.,— что если въ шестидесятые годы печать пользовалась большею свободой обсужденія общихъ вопросовъ и насчитывала въ своей сред меньше безпринципныхъ органовъ, то она за то меньше, чмъ въ наше время, имла связей съ текущею жизнью, дале, доступъ къ высшему образованію тогда облегчался всми мрами для всхъ, теперь нтъ этого, и все же высшее образованіе получаетъ большее число лицъ, къ положительнымъ сторонамъ современности относится, наконецъ, расширеніе дла народнаго образованія и развитія земской дятельности въ наиболе желательномъ направленіи. Таковы, по мннію газеты, свтлыя пятна, ярко выдляющіяся на темномъ фон. Она забыла только,— замчаетъ Встникъ Европы,— спросить себя: долго ли еще они будутъ выдляться? Да, прогрессъ народной школы,— прогрессъ, въ противуположность прежнимъ традиціямъ, не номинальный, а дйствительный,— безспорно знаменуетъ собою исторію двухъ послднихъ десятилтій, но обезпеченъ ли онъ отъ всякихъ случайностей, долго ли еще останется открытымъ тотъ путь, на которомъ и благодаря которому народная школа достигла столь выдающихся успховъ? Да, земство расширяетъ свою дятельность, и расширяетъ именно въ смысл наиболе благопріятномъ для массы, но сохранитъ ли оно свой настоящій составъ и свое настоящее устройство, которыми именно и обусловливается его направленіе? Что касается печати, то здсь мы не можемъ согласиться даже съ основнымъ тезисомъ газеты, мы не можемъ признать, чтобъ идеи, теперь распространяемыя печатью, были, ‘въ общемъ, идеи гуманныя и прогрессивныя, отчего и вліяніе ея гуманизирующее и цивилизующее’. Мы думаемъ, что антигуманнаго, антипрогрессивнаго современная періодическая печать вноситъ въ обращеніе, по крайней мр, столько же, сколько хорошаго и свжаго. Одичанію взглядовъ и нравовъ она способствуетъ едва ли меньше, чмъ противодйствуетъ. Первая задача дается ей, во всякомъ случа, гораздо легче, чмъ вторая, и нтъ ручательства въ томъ, чтобы въ ближайшемъ будущемъ всы не опустились еще больше въ сторону своего ныншняго наклона. Четверть вка назадъ исключеніемъ въ области печати было именно то, что теперь становится въ ней если не общимъ правиломъ, то явленіемъ весьма обычнымъ’…
Встникъ Европы, возражая Недл, противупоставлялъ ея фактамъ, которые она брала снизу, факты, которые онъ бралъ сверлу. Тми же ‘фактами сверху пользовался и я въ своемъ очерк. Но Встникъ Европы писалъ какъ бы для Недли и длалъ возраженіе ей. Отъ этого онъ даже и не упоминаетъ имени Недли, а говоритъ: ‘въ одной изъ петербургскихъ газетъ’ или ‘въ газет’,— я же писалъ для читателей Русской Мысли и ни однимъ словомъ не обращался къ Недл. Я даже выдлялъ ее изъ ‘соучастія въ статьяхъ, по поводу которыхъ говорилъ и думалъ, и думаю, что я поступалъ правильно.
Идейная полемика со всякимъ безъ исключенія изданіемъ совершенно безполезна. Вы будете говорить одно, вамъ будутъ говорить другое — и споръ затется безконечный и совершенно безплодный. Надостъ и вамъ возражать, надостъ и читателю васъ читать. Взять хотя бы тотъ же споръ о свтлыхъ и мрачныхъ явленіяхъ, который обошелъ почти вс наши періодическія изданія. Споръ этотъ былъ поднятъ Недлей, шуму произвелъ онъ много и каждый изъ шумвшихъ не только остался на своей позиціи, но еще и окопался на ней. Въ объявленіи о подписк на 1890 годъ, разосланномъ Недлей при провинціальныхъ газетахъ, говорится, что ‘редакція всегда старается выяснять общій (курсивъ объявленія) смыслъ событій и докапываться до ихъ коренныхъ основъ’. При этомъ Недля настойчиво проводитъ ту мысль, составляющую глубокое убжденіе редакціи, что, несмотря на многія печальныя явленія въ современной русской жизни, Россія не только не ‘гибнетъ’ и не ‘идетъ назадъ’, какъ утверждаютъ нкоторые, но, напротивъ, замтно развивается и во всхъ отношеніяхъ ростетъ. Видите, какъ окопалась теперь Недля, и что станете вы говорить противъ ‘глубокаго убжденія’? Вдь, это такой редутъ, къ которому и приближаться безполезно.
Но все дло становится иначе, если вы оставите редутъ въ поко, не станете тащить на него читателя и вовлекать его въ рукопашный бой, а поступите согласно программы самой Недли, т.-е. будете ‘докапываться до коренныхъ основъ’.
И въ самомъ дл, что за причина и изъ какого источника являются вс эти однобокіе парадоксы, что современная печать вноситъ столько же антипрогрессивнаго, сколько и хорошаго, что одичанію взглядовъ и нравовъ она способствуетъ едва ли меньше, чмъ противодйствуетъ, что четверть вка назадъ исключеніемъ въ области печати было именно то, что теперь становится въ ней если не общимъ правиломъ, то явленіемъ весьма обычнымъ? Изъ какихъ тайниковъ мысли, какимъ мышленіемъ создаются вс эти странныя статьи, въ которыхъ то вамъ доказываютъ, что причиной самоубійствъ молодежи извстная часть печати, плодящая будто бы недовольство жизнью, то говорятъ, что академическое направленіе мысли — пустяки, а гораздо важне работа плотниковъ и штукатуровъ, то васъ увряютъ, что мы переживаемъ теперь чуть ли не самый свтлый періодъ русской исторіи, то поучаютъ отложить въ сторону всякія общественно-политическія мысли и рекомендуютъ заняться чисто-практическими и маленькими длами, не думая о томъ, что вы длаете, для чего длаете, такъ ли длаете и къ чему приведетъ ваша работа? Вдь, это цлый потокъ парадоксовъ, въ которомъ вы видите не ‘докапываніе до коренныхъ’ основъ’, а закапываніе коренныхъ основъ.
И если бы только этимъ однимъ закапываніемъ и ограничивалось дло, а то въ тхъ же статьяхъ вы постоянно чувствуете зубъ противъ людей недавняго прошлаго. Ни одна изъ этихъ статей не написана спокойно, ни: въ одной нтъ именно того самаго ‘докапыванія’, которое Недѣ,ля вводитъ въ существенную часть своей программы. Этого мало: вы чувствуете, что вс эти статьи, перечисленныя Недлей въ объявленіи, какъ редакціонныя, именно и не сходятся съ общимъ тономъ Недли и съ другими ея тоже редакціонными статьями, что въ нихъ преобладаетъ какой-то субъективизмъ, что-то умственно бродячее, какія-то струйки другаго цвта.
Если Встникъ Европы и Русскія Вдомости, указывая на эти статьи, не упоминаютъ ни однимъ словомъ Недлю, а говорятъ, что статьи бы’ напечатаны въ ‘одной изъ петербургскихъ газетъ’, это — дло ихъ темперамента и объективнаго положенія, которое они не желаютъ нарушать. Но есть въ жизни и другіе темпераменты и другія положенія. Идеи — идеями, но нуженъ и живой человкъ, котораго вы могли бы и видть, и осязать, и знать. Не съ идеями только намъ приходится бороться, а приходится возиться и съ живыми людьми. Поэтому не все равно, когда т или другія идеи вы слышите выходящими какъ бы изъ водосточной трубы или когда передъ вами стоитъ человкъ и вы видите, кто съ вами говоритъ. Редакція состоитъ не изъ безплотныхъ духовъ, а изъ живыхъ людей, и газетныя статьи пишутся не ‘идейными воплощеніями’, а тоже живыми людьми. Вотъ этихъ-то живыхъ людей вы намъ и подайте, чтобы мы знали, съ кмъ имемъ дло, кто куда идетъ, съ кмъ намъ идти, съ кмъ не идти. Какой толкъ отъ такой гласности, которая не говорить вамъ ничего, что вы узнаете изъ указанія, что ‘въ одной изъ петербургскихъ газетъ’ говорится то-то или то-то? Въ какой газет: въ Гражданин или въ Земледльческой Газет? Открытость и искренность — нравственный долгъ каждаго человка, а для публициста это долгъ его публицистской чести. Для насъ, людей печати, не существуетъ статья закона о диффамаціи и ужь, конечно, никто изъ насъ прибгать къ ея защит не станетъ. Статья эта существуетъ только для людей, которымъ неизбжно скрывать свои имена. Публицистъ, писатель — это трибунъ, обязанный стоять передъ своими слушателями во весь ростъ. Слушателямъ не нуженъ ораторъ въ полумаск, показывающій только свой говорящій ротъ. При слабо развитой гласности и при боязни ея, господствующей еще въ нашемъ обществ, намъ, писателямъ, слдовало бы явиться ея примромъ, а не проповдовать гласность только на словахъ и въ дйствительности плодить безгласность. Кому нужно, напримръ, такое сообщеніе, длаемое Недлей, ‘къ одному изъ здшнихъ медицинскихъ свтилъ явилась въ пріемный часъ барыня, лично съ нимъ знакомая. Посл консультаціи она положила на докторскій столъ два рубля, но едва лишь она вышла изъ докторскаго кабинета въ пріемную, полную народа, какъ изъ кабинета раздался сердитый возгласъ: ‘Иванова!’ — и прежде чмъ госпожа Иванова успла что-нибудь сообразить, докторъ сунулъ ей въ руку полученный отъ нея гонораръ и громогласно произнесъ:— Возьмите ваши два рубля и приходите въ слдующій разъ въ лечебницу, гд я принимаю безплатно’. Это очень характеристичный пріемъ гласности. Тутъ есть все, что нужно для произведенія эффекта — и пріемная, ‘полная народа’, и ‘сердитый возгласъ’, ‘громогласный’ выговоръ, нтъ только главнаго — имени знаменитости. Петербургскіе жители, вроятно, и знаютъ, о комъ тутъ рчь, но провинціальные больные, нуждающіеся тоже въ петербургскихъ знаменитостяхъ, ничего изъ этого ‘разоблаченія’ не узнаютъ. Хуже! Они только увидятъ неблаговидную тнь, которая кидается на вс петербургскія медицинскія знаменитости. Неужели въ этомъ заключалась цль сообщенія?
Бываютъ случаи, когда начинающіе авторы не подписываютъ своихъ именъ или выставляютъ ихъ не вполн, изъ неувренности въ себ. (Привожу фактъ хотя и личный, но думаю, что онъ фактъ и общій). Есть провинціальная газета, отъ которой ветъ здоровымъ, укрпляющимъ горнымъ воздухомъ, въ которой чувствуется тсная сплоченность, однородность и не видно ни умственной наготы, ни двойнаго хвоста, которымъ обзавелись теперь многія изъ нашихъ газетъ и особенно петербургскія. Газета эта Екатеринбургская Недля. Въ ней есть ‘Журнальныя замтки’, которыя до сихъ поръ подписывались неполнымъ именемъ: Н. О—въ. Случалось и этимъ ‘замткамъ’ со мною не соглашаться, случалось и мн съ ними не соглашаться. Теперь въ объявленіи о подписк Екат. Недля раскрываетъ псевдонимъ своего журнальнаго обозрвателя и обозрватель и самъ сталъ подписываться полною фамиліей. И, узнавъ, что Н. О—ва есть H. В. Остроумова, я этому радуюсь, да, радуюсь, — радуюсь потому, что знаю человка, что, встртившись съ нимъ, мн не нужно будетъ наводить о немъ никакихъ справокъ, ни ждать взаимной рекомендаціи. Въ этой возможности узнавать другъ друга никогда не видвшись и на разстояніи десятковъ, тысячъ верстъ, въ этой возможности длать себя извстнымъ не только писателямъ, но и всмъ читателямъ, въ этой широкой гласности, которая раскрываетъ вамъ душу человка и вы уже заране его знаете,— знаете, какъ далеко съ нимъ можете идти, въ чемъ найдете въ немъ себ друга и единомышленника и въ чемъ врага и злоумышленника,— заключается одно изъ величайшихъ общественныхъ благъ гласности и одно изъ счастливыхъ привилегій писателей и вообще общественныхъ дятелей. Это одно изъ тхъ величайшихъ личныхъ нравственныхъ благъ, которымъ каждый изъ насъ долженъ дорожить, которымъ онъ долженъ гордиться, которое онъ долженъ охранять и оберегать какъ зеницу ока.
Но, кром извстной доли личнаго счастья и нравственнаго удовлетвотворенія, которыя гласность доставляетъ каждому порядочному человку, она иметъ еще и общественно-контролирующее значеніе и служитъ однимъ изъ стимуловъ общественно-нравственной чистоплотности. Это контролирующее значеніе гласности расширяется по мр политически-общественнаго развитія каждаго общества, а по мр демократизаціи идей проникаетъ до извстной степени и въ личную дятельность каждаго. У насъ еще, пока, говорятъ проимущественно о мертвыхъ, а о живыхъ говорить не ршаются, вроятно, изъ боязни, чтобы не вызвать разговоровъ о себ. Но въ Европ общественная пытливость начинаетъ проникать въ душевные тайники даже такихъ лицъ, къ которымъ до сихъ поръ она не смла подходить и за сто верстъ. Припомните опубликованный дневникъ императора Фридриха и характеристику императора Вильгельма II, напечатанную его воспитателемъ.
Пытливая общественная мысль и у насъ сдлала несомннные успхи, но успхи эти больше теоретическіе. Что же касается практики гласности, то формула ея та же, надъ которой подсмивался еще тридцать лтъ назадъ Добролюбовъ: ‘въ одномъ повременномъ изданіи одинъ писатель…’ или ‘одна медицинская знаменитость съ одною дамой…’, или ‘въ одномъ земскомъ собраніи одинъ гласный…’, т.-е. мы, попрежнему, склоняемъ на вс лады мстоименія одинъ и одна и въ этомъ усматриваемъ даже извстную личную деликатность, забывая, что на свт есть еще боле важная деликатность — общественная, ради которой обязательно разоблачать то, что обществу должно быть извстно. Не лицамъ служить печать, а общественнымъ интересамъ. Несомннно, что въ послднія десять лтъ гласность у насъ очень упала, и когда она встанетъ на ноги — неизвстно. Этому упадку гласности я приписываю и упрекъ, сдланный мн Недлей въ личной неделикатности. Предположите, что я, публицистъ, встрчаю въ какомъ-нибудь орган печати не одну, а рядъ статей, которыя точно бусы нанизываются на одну и ту же нитку. Во всхъ этихъ статьяхъ ясно, а чаще всего робко, таинственно, подъ вуалью, высказываются мысли и тенденціи далеко не общественныя, а по времени и вполн безтактныя. Такъ, напримръ, самоубійства приписываются ‘извстной части печати’, будто бы только плодящей недовольство, и т. д. Вниманіе, оказываемое редакціею этимъ статьямъ, не возбуждающимъ умственной симпатіи ни содержаніемъ, ни пріемомъ писанья, закутаннымъ и неоткровеннымъ, заставляетъ предполагать больше, чмъ единоборство авторовъ ихъ съ людьми и идеями недавняго прошлаго. Тутъ чувствуется цлое теченіе извстныхъ мыслей, пока еще робко и неувренно выступающихъ впередъ, но теченіе, очевидно, стремящееся проложить себ путь, создать направленіе, завербовать сторонниковъ, явиться пропагандой. И вотъ, когда изъ массы мелкихъ и непріятныхъ впечатлній, производимыхъ статьями, во мн слагается и боязливая, и досадная мысль, что, вдь, это же проповдь оглупнія и одичанія, что, вдь, это же провозглашеніе вражды къ людямъ и идеямъ, которые и такъ уже находятся не въ авантаж, я нахожу въ Словар г. Венгерова біографію публициста, которая разршаетъ вс мои боязливыя и досадныя мысли. Публицистъ этотъ г. Абрамовъ, а біографія его составлена по матеріаламъ, имъ самимъ доставленнымъ издателю Словаря. Оказывается, что у насъ народилась цлая ‘фракція’ людей и писателей, додумавшихся до возможности и плодотворности такихъ общественныхъ порядковъ, когда вся общественная работа можетъ быть сведена къ однимъ практическимъ мропріятіямъ внизу, а верхнимъ, мыслящимъ слоямъ общества надвается ночной колпакъ. Весьма вроятно, что когда выйдутъ послдующіе томы Словаря, то писатели и люди этой фракціи окажутся и въ буквахъ Б, В, Т и т. д. Но пока вышла буква А, подъ которой значится одинъ г. Абрамовъ. Атакъ какъ между ‘фракціей’, къ которой принадлежитъ г. Абрамовъ, статьями Недли, о которыхъ рчь, очевидно, самая тсная связь, то на эту связь я и указываю. Во всемъ этомъ нтъ ничего ни личнаго, ни окольнаго. Если г. Абрамовъ представляется мн весьма характернымъ обращикомъ ‘новаго’ публициста, то и это заключеніе я сдлалъ изъ его же автобіографіи, которую всякій можетъ прочесть въ Словарѣ, г. Венгерова. Какіе же тутъ секреты и отъ чего тутъ прятаться? ‘Назвался груздемъ — долзай въ кузовъ’. Наконецъ, если г. Абрамову, какъ начинающему писателю, еще не создавшему себ точнаго положенія въ публицистик, непріятна возможность даже самаго отдаленнаго предположенія, что эти статьи или нкоторыя изъ нихъ могутъ быть приписаны ецу, то въ той же Недл онъ можетъ заявить, что статьи эти ему не принадлежатъ.
Ну, вотъ, моему, вынужденному предисловію и конецъ. Теперь я буду говорить о томъ, о чемъ задумалъ говорить въ настоящемъ Очерк. А думалъ я говорить все о той же печати.
Практическое направленіе настолько утвердилось и окрпло во всемъ вншнемъ, наружномъ теченіи нашей современной общественной жизни, что сообщило свой характеръ и свой пошибъ и печати. Точне говоря — газетамъ. И всегда-то наша печать зависла отъ жизни, но бывали времена, когда эта самая жизнь направлялась высшимъ теченіемъ мысли, а теперь она направляется низшимъ. Когда жизнь направлялась теченіемъ высшимъ, тогда и въ печати, и въ обществ преобладала критическая мысль, каждый думалъ, каждый старался опредлить и оцнить то, что есть, и то, что можетъ быть, усложненныя требованія и усложненныя общественныя задачи вызывали и усложненное мышленіе, усложненное же мышленіе создавало приподнятость и энергію въ умственной работ каждаго отдльнаго человка. А такъ какъ тогда думали вс и въ направленіи одного общаго дла, то соединенная энергія умственнаго движенія единицъ создавала ту самую коллективную силу ума, которая зовется обыкновенно воодушевленіемъ и восторженностью.
Это восторженное и энергическое настроеніе критической мысли очень легко управлялось съ фактами жизни, которые ему приходилось разршать, и являлось, такимъ образомъ, господиномъ этихъ самыхъ фактовъ жизни. Но потомъ, когда именно вслдствіе того, что мысль справлялась съ фактами жизни и дала икъ просторъ, явилась небывалая многосложность отношеній и число новыхъ жизненныхъ фактовъ разрослось и увеличилось, дирижирующая мысль встала передъ ними въ безсильномъ недоразумніи и получились т умственныя теченія, которыя намъ приходится наблюдать въ современныхъ газетныхъ направленіяхъ, причемъ одн изъ газетъ (почти исключительно петербургскія), не зная, какъ овладть многосложными фактами жизни, вполн подчинились имъ, и явился газетный оппортюнизмъ разныхъ цвтовъ и оттнковъ [Недля, Новое Время).
Несмотря на кажущееся разнообразіе газетныхъ направленій, у нихъ есть одна общая черта — враждебное отношеніе къ идейности, къ теоретическому движенію мысли, которое они называютъ профессорскимъ или академическимъ и частью не довряютъ ему, а частью считаютъ безплоднымъ и даже иронизируютъ надъ ‘высшими идеями’, предпочитая разработку ‘муравьиныхъ’, но за то близкихъ каждому практическихъ вопросовъ ‘публицистскому празднословію’ о вопросахъ, которые нельзя ставить прямо и ясно и отвчать на нихъ ‘рзко и категорически’.
Нтъ, не въ томъ заключается ‘идейность’ или ‘высшій идеи’, чтобы говорить о томъ, о чемъ нельзя говорить ‘рзко и категорически’. Нельзя говорить, такъ и не говорите. Но то, о чемъ говорить можно и о чемъ вы говорите, говорите идейно и не считайте свой публицистскій долгъ выполненнымъ, если’ вы только сидите надъ муравейными кучами, ковыряете въ нихъ палкой, раскладываете муравьиныя яйца по ихъ величин на горсточки и считаете, сколько въ каждой горсточк яицъ.
Чтобы говорить прямо и просто, не прибгая къ замаскированнымъ выраженіямъ, которыя читателя удовлетворить не могутъ, я выясню на примр, какъ существенна и важна роль идейности въ публицистик и къ чему ведетъ ‘недостаточное вниманіе’ къ ней, которое,— какъ выразилась Недля,— она дйствительно къ ‘высшимъ идеямъ’ обнаруживаетъ. Прибавлю, что я вовсе не полемизирую съ Недлей, а только стараюсь выяснить недоразумнія, больше всего мшающія единомыслію современной печати.
Въ томъ же 48 No Недли, въ которомъ она на меня несправедливо сердится, напечатана статья Чумазые лэндъ-лорды. Прозвище ‘чумазый’г утвердившееся въ публицистик, какъ характерное, мткое и заключающее ясный и опредленный для всхъ смыслъ, принадлежитъ Салтыкову. И у Салтыкова ‘чумазый’ имлъ не только опредленный смыслъ, но и страшный, путающій образъ. Вы чувствовали, какъ этотъ ‘чумазый’ ползетъ изъ каждой щели, какъ онъ надвигается со всхъ сторонъ точно туча, заволакивающая горизонтъ, какъ онъ забираетъ въ руки все, что не твердо лежитъ, какъ онъ грозитъ своимъ грубымъ нравомъ, обиходомъ, обычаемъ, своею холодною и неумолимою эксплуатаціей, безжалостною и безсердечною, вытснить ту небольшую общественную культуру, которую мы пока успли создать, и хозяиномъ всхъ отношеній хочетъ поставить себя. Эту надвигающуюся тучу вы видли,— видли, какъ она идетъ на васъ, какъ она васъ захватываетъ. Вотъ ужь она, кажется, и совсмъ подл, вы озираетесь со страхомъ, вы всматриваетесь въ окружающую жизнь, вы въ нее вдумываетесь, въ васъ начинаетъ работать критическая мысль. Вотъ что такое ‘чумазый’ Салтыкова. Онъ не только общественное явленіе, на которое вамъ раскрываютъ глаза, онъ еще и толчокъ, заставляющій васъ думать въ общественномъ направленіи и пробуждающій критическую мысль. Скажутъ: Салтыковъ — крупный талантъ. Нтъ, тутъ талантъ на второмъ мст, на первомъ стоитъ крупный, обобщающій умъ и его проницательная критическая сила. z
Посмотримъ же, что даютъ Чумазые лэндъ-лорды, напечатанные въ Недл. Статья эта составлена частью по газетнымъ корреспонденціямъ, частью по книг о Башкиріи г. Ремезова, частью, какъ кажется, по личнымъ матеріаламъ автора. Но статья — компилятивная, центръ тяжести которой, собственномъ фактахъ, а не въ обобщеніяхъ. Вамъ дается списокъ разбогатвшихъ мужиковъ, владющихъ на юг и восток Россіи громаднйшими площадями земли, даже до двухсотъ тысячъ десятинъ. Тутъ и Мальцевъ, и Мазаевъ, и Петрикъ, и Панкеевъ,— однимъ словомъ, вс крупные землевладльцы, вышедшіе изъ молоканъ, колонистовъ, купцовъ, крестьянъ. И каждаго изъ нихъ авторъ пришпиливаетъ булавкой и длаетъ это съ злобнымъ чувствомъ, которое передается и читателю, ибо статья пестретъ фамиліями съ боле или мене личною характеристикой. Есть, правда, указаніе и въ происхожденіе этихъ богатствъ, но это указаніе боле вводное и центръ тяжести статьи совсмъ не въ немъ, а въ ея чисто-личномъ настроеніи.
Эта мелкая, личная и исключительно фактическая постройка статьи и длаетъ ее срой, безъидейной, скользящей поверхностно въ ум читателя. Даже и заглавіе-то къ стать не подходитъ. Ну, какіе вс эти разбогатвшіе мужики ‘лэндъ-лорды’, а тмъ боле ‘чумазые’? И что хочетъ сказать авторъ своею ироніей? То, что въ крупные землевладльцы ползли мужики? А если бы земли скупали графы и князья, т.-е. настоящіе лэндъ-лорды, а не ‘чумазые’,— имъ бы это простилось? Выходитъ какъ будто такъ, потому что, перечисляя по именамъ разбогатвшихъ молоканъ, колонистовъ и т. д., авторъ подчеркиваетъ, что они еще на нашихъ глазахъ были лапотниками и кабатчиками. Онъ не скупится на черныя краски, но вс эти черныя краски идутъ у него на рисованіе портретовъ. Правда, онъ группируетъ нкоторыя общія черты и говоритъ, что въ лиц ‘чумазаго лэндъ-лорда’ народился новый типъ людей, поклоняющійся только золотому тельцу. Но, во-первыхъ, ‘типъ’ есть коллективная личность, значитъ опять личная, а не общественная постановка вопроса, а, во-вторыхъ, когда же люди, особенно промышленные, молились другому богу? Вдь, и вс наши купцы, вс наши промышленники, фабриканты, заводчики свои помыслы и желанія направляютъ тоже только на пріобртеніе и увеличеніе средствъ. Тутъ же рядомъ съ ‘чумазыми лэндъ-лордами’ выросли заводы Юза и Пастухова, создавшіе небывалую еще у насъ по своимъ гигантскимъ размрамъ промышленность, но ни Юзъ, ни Пастуховъ не оказываются ‘чумазыми’. Да и что хочетъ сказать авторъ своимъ Презрительнымъ прилагательнымъ? Въ Европ вся интеллигенція и аристократія чумазаго происхожденія. Чумазымъ былъ отецъ Гладстона, Биконсфильдъ санъ былъ чумазымъ. Въ Америк большинство президентовъ и ихъ помощниковъ изъ чумазыхъ, — одинъ былъ портнымъ, другой сапожникомъ, третій лсорубомъ и сплавщикомъ. Современные денежные короли Ротшильды происходятъ отъ чумазаго дда. А мы разв не чумазаго происхожденія? Много ли вы найдете русскихъ родовитыхъ фамилій, которыя бы не происходили отъ чумазаго родоначальника? Самъ же авторъ говоритъ, что ‘чумазые лэндъ-лорды’ отдаютъ своихъ дтей въ науку, что боле честолюбивые и дальновидные изъ нихъ не бгутъ отъ общественнаго дла, ‘и, благодаря своему вліянію, сразу становятся въ передніе ряды, занимая важнйшія и почетнйшія должности’, что ‘современное поколніе лэндъ-лордовъ боле ранняго происхожденія (Фальцфейны, Люстичи, Панкеевы) состоитъ изъ лицъ, получившихъ образованіе’. Очевидно, что ‘чумазость’ не есть основной и характерный признакъ этихъ людей, а, между тмъ, авторъ только ее и выдвигаетъ на первое мсто и всю свою статью строитъ на чумазости и на желаніи возбудить какое-то личное чувство противъ перечисляемыхъ имъ Мазаевыхъ, Петриковъ, Мальцевыхъ и т. д. Авторъ настолько послдователенъ въ своемъ лично пренебрежительномъ отношеніи къ происхожденію этихъ внезапно и изъ ничего возникшихъ крупныхъ земельныхъ собственниковъ, что не допускаетъ ничего порядочнаго даже въ ихъ потомств. ‘Ужь и теперь они (т.-е. теперешніе владльцы) даютъ себя знать,— говоритъ онъ въ заключеніе,— и если роль ихъ въ жизни страны пока скромне роли англійскихъ лэндъ-лордовъ, то это зависитъ лишь отъ того, что они еще не развернулись… Да и неудивительно: вчера еще были лапотники и кабацкіе сидльцы, а нынче — ‘короли’,— поневол ошалешь. За то новое поколніе, выростающее или уже выросшее въ положеніи ‘лэндъ-лордовъ’, покажетъ себя во всей сил’.
И откуда вы знаете, въ какой сил покажетъ себя будущее поколніе? Да и въ этомъ ли вопросъ, или вопросъ въ томъ, чтобы, не гадая неизвстнаго будущаго, выяснить сущность настоящаго? Ужь, разумется, вопросъ въ послднемъ, но авторъ какъ разъ доводитъ вопросъ только до этого мста и ставитъ точку. И получилась распространенная репортерская замтка или корреспонденція, но не публицистская статья.
Увидть, что тавричане всятъ отъ 8 до 9 пудовъ, что они имютъ аршинъ въ плечахъ, что это все т же деревенскіе кулаки, но орудующіе десятками тысячъ десятинъ и тысячами рабочихъ,— можетъ всякій, у кого есть глаза. Но это факты простые, непосредственные и очевидные. За этими простыми фактами начинаются другіе, боле сложные, запутанные, я чтобы подмтить ихъ, нужно имть уже иное зрніе. Не въ ‘девяти-пудовыхъ’ тавричанахъ и не въ томъ тутъ дло, чтобы возбуждать къ нимъ негодующее личное чувство,— тавричане, какъ и расхитители башкирскихъ земель, больше ничего, какъ извстная очевидность или наглядная несообразность, указывающая на нчто имъ предшествующее и создающее изъ нихъ аграрную уродливость. Вс эти девяти-пудовые тавричане нужны постольку, поскольку они указываютъ на систему внутреннихъ отношеній дающую просторъ противу общественнымъ инстинктамъ. И вотъ съ этого-то мста и начинается публицистъ, а не съ установленія простыхъ и однородныхъ фактовъ, которые даетъ репортеръ и корреспондентъ.
Недоразумніе, значитъ, вотъ въ чемъ. ‘Новое’ практическое направленіе въ публицистик считаетъ для себя вполн достаточнымъ работать надъ простыми фактами, а ‘высшія идеи’, т.-е. сложные общественные факты, оно выстраняетъ изъ поля своихъ наблюденій. Оттого-то и получаются у новыхъ публицистовъ такія чисто фактическія статьи, какъ Чумазые лэндъ лорды, которыя дйствуютъ только на чувство, а общественное сознаніе обходятъ, критической мысли не шевелятъ и оставляютъ читателя въ полнйшемъ недоразумніи какъ относительно сущности явленія, его происхожденія и закона, такъ и относительно средствъ, которыми вредный порядокъ общественныхъ явленій могъ бы быть замненъ порядкомъ общественно полезнымъ. Такая публицистская мизерность тмъ боле печальна, что та же русская печать представляетъ образцы совсмъ иного рода, которымъ бы оставалось только слдовать, если, конечно, достанетъ на это силъ.
Укажемъ на Русскія Вдомости. Газета эта небольшая, особеннымъ разнообразіемъ содержанія или полнотой она не отличается, ведется серьезно, даже немножко скучно, ни рекламъ, ни широковщательныхъ объявленій съ заманчивыми общаніями не разсылаетъ. Достигла она успха только ‘идейностью’. Въ Русскихъ Вдомостяхъ читатель чувствуетъ врнаго друга, во мнніяхъ котораго онъ всегда найдетъ спокойную, безпристрастную объективность.
Газета идетъ съ жизнью рядомъ, объясняя каждый ея общественный фактъ, выясняя смыслъ ея явленій, пользуясь для оцнки фактовъ только ‘идейнымъ’ аршиномъ, т.-е. тми ‘идеями высшаго порядка’, которыя нашимъ практическимъ оппортюнистамъ кажутся ‘публицистскимъ празднословіемъ’.
Зная ‘идейную’ программу Русскихъ Вдомостей и ‘практическое’ направленіе другихъ газетъ, сдлайте, читатель, такой умственный опытъ. Опустите въ редакціонный ящикъ Русск. Вд…. ну, хоть бы статью Чумазые лэндъ-лорды и посмотрите, какое чудесное и умное превращеніе свершится съ этою статьей. Ея факты останутся фактами, но рядомъ съ этими фактами, увидть которые достаточно самаго обыкновеннаго ‘простаго’ зрнія, явятся еще и тонкіе, сложные факты, для которыхъ требуется ‘двойное’ зрніе. Никто не потянетъ за руку всхъ этихъ Мизаевыхъ и Петриковъ и не станетъ ихъ рекомендовать вамъ: ‘вотъ чумазый лэндъ-лордъ Мазаевъ’,или ‘вотъ чумазый лэндъ-лордъ Петрикъ’, даже и слово ‘чумазый’ исчезнетъ изъ статьи, потому что оно совершенно не кстати взято отъ Салтыкова. Въ его ‘картин’ оно имло смыслъ и потому производило эффектъ, а въ публицистской стать оно не только не иметъ смысла, но вноситъ еще путающія понятія. Вопросъ Русск. Вд. будетъ поставленъ чисто-аграрно, потому что дло тутъ не въ Мазаевыхъ или Петрикахъ и не въ томъ, чумазые они или не чумазые, а въ томъ, что создаетъ возможности для концентраціи въ отдльныхъ рукахъ такихъ громадныхъ площадей земли, что можно безъ денегъ, съ одними только желаніемъ и энергіей, стать владльцемъ двухсотъ тысячъ десятинъ? Не вскользь коснется газета этого вопроса, какъ сдлалъ авторъ статьи, а сдлаетъ изъ него центральную точку, выдвинетъ его на общественную очередь, ибо онъ уже давно просится на свтъ Божій и зарекомендовалъ себя такою массой фактовъ, обнаруженныхъ и заявленныхъ печатью, что въ сей моментъ задача публицистики совсмъ не въ томъ, чтобы перетрихать еще разъ т же факты, а въ томъ, чтобы заговорить уже и выводами, пустить ихъ въ общественный оборотъ, сдлать ихъ предметомъ общественнаго вниманія и сознанія. Вдь, нашъ аграрный вопросъ такая нескончаемая путаница, такъ онъ себя даетъ знать на каждомъ шагу, начиная съ переселеній и перехода земли изъ рукъ въ* руки не только отъ владльцевъ или чиновниковъ къ купцамъ и разночинцамъ, но и отъ коренныхъ земледльцевъ-крестьянъ, передвиженіе земли такъ всеобще и повсегодно, что оставлять это взбудоражившееся море на произволъ всмъ втрамъ, случайностямъ, теченіямъ и личнымъ вожделніямъ, не подчинивъ лхъ общей руководящей аграрной политик, пожалуй, уже и въ сей моментъ опасно. Нужно думать, что для этого нашего наиболе жизненнаго вопроса наступила не только пора общественнаго сознанія, но и близится часъ для его правительственнаго изслдованія. Въ такой важный, острый моментъ публицисту не приходится вызжать на однихъ голыхъ фактахъ и превращаться въ репортера или корреспондента, а нужно быть публицистомъ.
Ошибка нашего практическаго оппортюнизма только въ томъ и заключается, что онъ теряется между частными теченіями и мелкія временныя случайности или даже отдльные голоса принимаетъ за требованія времени или за общее руководящее указаніе. Въ этомъ не только ошибка оппортюнизма, но и его гибель, потому что, говоря сегодня одно, а завтра другое, смотря по тому, въ какое теченіе онъ попадетъ, онъ не только теряетъ свою собственную ниточку, но и своего читателя. Сегодняшній случайный читатель назавтра имъ можетъ перестать быть. Будьте тмъ, чмъ вы должны быть, и читатель придетъ къ вамъ самъ.
Не факты нужны читателю и современному русскому человку: онъ ихъ знаетъ лучше насъ съ вами, потому что заваленъ ими выше головы, ему нуженъ смыслъ фактовъ,— ему нуженъ волшебный фонарь, который бы вс эти факты ему освтилъ и показалъ бы ихъ въ врной умственной перспектив. Читателю нужны идеи, и именно ‘идеи высшаго порядка’. Идеи же ‘высшаго порядка’ не значатъ разсужденія о сухихъ туманахъ или несбыточныя мечты о томъ, до чего не дотянешься теперь и съ самыми длинными руками. Идейность есть больше ничего, какъ умное и понимающее отношеніе къ жизни, которой должно даваться то, чего ей именно въ сей моментъ недостаетъ, и что каждый, ужь слишкомъ подавленный фактами и мелкою практикой текущихъ отношеній, ищетъ и ожидаетъ найти въ печати..
Народу милъ и дорогъ тотъ,
Заснуть кто мысли не даетъ.
Наши же оппортюнисты и практики не только не шевелятъ мысли, не только не возбуждаютъ въ ней критическаго отношенія къ дйствительности въ ея сложныхъ и запутанныхъ фактахъ, но съ свтлымъ лицомъ, точно они и не всть какіе спасители отечества, проповдуютъ теорію оглупнія. Въ этомъ отношеніи какъ газеты, придерживающіяся практическаго оппортюнизма, такъ и придерживающіяся оппортюнизма политическаго, идутъ рука въ руку.
Намъ всегда было вредно уходить въ самихъ себя и глядть только подъ свои собственныя ноги, а, вдь, оппортюнизмъ насъ ничему другому и не учитъ. Наша многовковая историческая жизнь была жизнью только факта и безсознательнаго мышленія. Двигали насъ обстоятельства налво — мы шли налво, двигали направо — шли направо. До сихъ поръ мы росли почти исключительно физически, подчиняясь безсознательнымъ инстинктамъ и стихійности, овладть которой намъ пока еще не удалось. Подниметъ насъ волна — поднимемся, опуститъ — опустимся. Рдкіе свтлые моменты историческаго сознанія и идейности не оставляли прочныхъ слдовъ въ нашемъ общественномъ мышленіи и не служили намъ урокомъ и руководствомъ для будущаго. Отъ этого-то въ нашей общественной жизни, не только въ ея цломъ, но и въ частностяхъ, нтъ ни установившейся и выработанной системы, ни той традиціонной, одинаковой изъ года въ годъ, изъ десятилтія въ десятилтіе, поступательности, направленіе которой не зависитъ отъ личныхъ случайностей. Отъ этого же посл эпохи реформъ у насъ вдругъ сталъ возможенъ практическій оппортюнизмъ, въ томъ вид, въ какомъ онъ выдвигаетъ себя и желаетъ явиться хозяиномъ и распорядителемъ общественнаго поведенія.
Прочна и непоколебима у насъ въ своемъ направленіи лишь ‘деревня’, и то только потому, что она не начала еще думать. Также традиціонно-стихійны въ своей общественной неподвижности и ближайшіе къ деревн слои. Въ жизни этихъ слоевъ фактъ есть единственная творческая и руководящая сила. Оттого-то Мазаевы, Петрики, Мальцевы и сотни тысячъ слдующихъ за ними мелкихъ, однородныхъ съ ними темныхъ безсознательныхъ силъ могутъ въ водоворот нашей общей безсознательности и спячки мысли вырости до размровъ Эйфелевой башни, и только тогда мы о нихъ заговоримъ, а что сдлать, чтобы подобныя Эйфелевы башни у насъ больше не выростали, мы, все-таки, не придумаемъ. Мы только выводимъ ихъ передъ публикой, да рекомендуемъ, а Эйфелевы башни, ничего этого не подозрвая, растутъ себ попрежнему.
Опустившись на дно жизненнаго русла, гд преобладаетъ неосмысленный и несознаваемый фактъ, практическій оппортюнизмъ напоминаетъ сказку Сисмонди о водонос. Какъ и хозяинъ въ этой сказк, онъ хочетъ бороться только съ фактомъ, а волшебнаго слова, которое бы закрыло путь развитію факта, не знаетъ.
И въ шестидесятыхъ годахъ шла борьба съ фактомъ, да еще съ какимъ! Но тогда у борцовъ было волшебное слово, и борьба шла во имя общечеловческихъ началъ. Теперешнее же практическое направленіе, выработавшее даже и свою теорію, думаетъ, что можно прожить умно на свт, не затрудняя себя ни общественными, ни политическими соображеніями. Вотъ это-то и есть та самая нопятность, то оглупніе, съ которымъ борятся даже и т самые органы печати, которые это оглупніе отстаиваютъ и проповдуютъ. Въ чемъ причина, что у насъ упало художественное творчество и что оно не находитъ для себя жизненныхъ темъ, въ чемъ причина, что у насъ исчезла литературная критика, а общественно критическая мысль сидитъ за печкой, ‘точно сандрильонка, въ чемъ причина, что, какъ говоритъ критикъ той же Недли, въ громадномъ большинств произведеній новыхъ беллетристовъ общественное положеніе персонажей представляется чмъ-то случайнымъ, безразличнымъ, что новыхъ писателей занимаетъ преимущественно судьба человка, различныя возможности его жизни, что они относятся къ судьб этого человка патетически и въ словахъ ихъ звучатъ лирическія ноты, въ чемъ причина, что, по словамъ того же кружка, за критическую работу берутся теперь люди безъ образованія, едва грамотные, неспособные судить правильно о томъ, о чемъ они берутся говорить,— въ чемъ причина подобнаго всеобщаго упадка общественной мысли, отсутствія въ ней всякой энергіи, воодушевленія, порыва и творчества, что ни въ литератур, ни на сцен не является и десятой доли того, что давали шестидесятые года, когда мысль била ключомъ, едва справляясь со множествомъ работы, которую она сама себ задавала? Причина тутъ одна: не мысль тогда зависла отъ факта, а фактъ отъ мысли. Тогда мы жили при повышенной впечатлительности, видли то, чего теперь уже не видимъ, и были господами фактовъ, съ которыми боролись. Теперь же фактъ сталъ господиномъ мысли и не только оттянулъ ее книзу, но подобное ненормальное для общества умственное состояніе нашло еще сторонниковъ, защитниковъ и пропагандистовъ, создало цлую фракцію людей, которыхъ этотъ фактъ покорилъ своей вол. Въ своемъ идейномъ безсиліи передъ фактомъ, эти люди смиренно сложили свое умственное оружіе и, забывъ завтъ своихъ предшественниковъ, что только идеи управляютъ жизнью, отказались отъ лучшаго человческаго права и высшаго человческаго блага, которое одно только и длаетъ человка распорядителемъ его общественныхъ судебъ. Неспособные подняться выше факта, безсильные и бездарные, чтобы овладть какою-либо общею идеей, они этотъ самый фактъ, который подчинилъ ихъ своей вол, возвели въ идею и послушно доплелись за нимъ, распространяя повсюду умственную скуку, бездарность, уныніе и понижая умственный темпъ жизни.
Обозрвая экономическую дятельность Россіи за прошлый годъ, Русскія Вдомости указываютъ на т признаки, которыми характеризуется общее экономическое положеніе народа. ‘Если торговля въ засто,— говоритъ газета,— если движеніе и сборы желзныхъ дорогъ идутъ на убыль, если и банки сокращаютъ свои учетно-ссудныя операціи, то это врный знакъ, что и въ различныхъ отрасляхъ производства и потребленія, во всхъ внутреннихъ тайникахъ народной жизни, куда не въ силахъ проникнуть статистикъ съ своими бланками и цифрами, всюду ощущается заминка и чувствуется недомоганіе, которое можетъ современемъ перейти въ открытое разстройство. Напротивъ, бойкая торговля, оживленное движеніе по рельсовымъ путямъ, сильный спросъ на кредитъ обыкновенно указываютъ на бодрую, здоровую работу народнаго хозяйства’.
Это законъ экономическихъ сношеній, и этотъ же законъ остается закономъ и умственныхъ сношеній. Если темпъ умственной жизни упалъ, если бездарность ползла изъ всхъ щелей и, потерявъ мру своего роста, подняла голову, если не только полуобразованіе, но и самое безнадежное невжество нашли себ мсто въ печати и даже стали руководить ея органами, если производительность мысли понизилась до того, что ни литература, ни критика, ни публицистика не выдвигаютъ талантовъ, то очевидно, что во внутреннихъ тайникахъ умственной жизни свершается нчто, лишающее мысль полета, широкаго, бодраго, смлаго движенія, силы, многообразія, и что гнететъ ее къ земл, заставляя стлаться.
И это ‘нчто’ есть. Оно заключается въ томъ, что въ самомъ источник, изъ котораго питается современная мысль, нтъ той одухотворяющей силы, которая могла бы сообщить мысли полетъ, разнообразіе, могучее творчество и раскрыть для ея дятельности вс области, подлежащія ея компетенціи.
Да, мы ушли въ фактъ, но въ фактъ мелкій, односложный,— фактъ, который для разслдованія и опредленія себя не требуетъ большихъ умственныхъ силъ, съ которымъ можетъ справиться каждая бездарность. О получилось вотъ что: съ одной стороны, односложный фактъ, съ которымъ можетъ справиться всякая бездарность, потянулъ эту бездарность къ себ, съ другой, этотъ же самый фактъ, не нуждающійся въ даровитыхъ силахъ и въ людяхъ ума, оставилъ ихъ за флагомъ. Бездарность расплодилась у насъ не потому, чтобы только ее Россія и производила,— бездарность расплодилась потому, что въ томъ самоуглубленіи, въ которое мы опустились, наибольшій просторъ движенію представляется именно только для бездарностей и людей односложнаго ума. Зачмъ человку учиться, если онъ и не учась чувствуетъ въ себ силу разршать лежащіе подл него вопросы, а съ другой стороны зачмъ ему давать полное образованіе, когда и съ полуобразованіемъ онъ тянетъ свою умственную лямку? Вотъ результаты нашего теперешняго самоуглубленія. И они всегда бывали такими, когда мы замыкались въ себя и только въ своей собственной жизни черпали умственную силу и указаніе на то, что и какъ намъ длать. Въ исторіи нашего умственнаго развитія подобныя эпохи отмчались всегда какъ эпохи застоя.
Насколько это изолированное самоуглубленіе уже успло принести и плоды, читатель можетъ убдиться изъ того, что у насъ находилась цлая фракція людей, имющая и своихъ представителей въ печати, которые выставляютъ въ вид общественнаго и руководящаго догмата удовлетвореніе мелкимъ, однороднымъ фактическимъ трудомъ и однопредметнымъ фактическимъ мышленіемъ. Вотъ это-то и есть т практическіе оппортюнисты, которые всегда пристаютъ къ господствующему теченію. Въ эпохи сильныхъ умственныхъ теченій они тоже и волнуются, и пнятся, и отдаются умственной волн, которая и ихъ подхватываетъ, а въ эпохи фактическія и застоя мысли они точно также волнуются и пнятся, отдаваясь фактическому теченію и находя и въ немъ совершенно такое же умственное удовлетвореніе. Несомннное достоинство этихъ несильныхъ умомъ людей составляетъ, впрочемъ, ихъ искренность и чувство общественнаго доброжелательства.
Политическіе оппортюнисты гораздо умне, но за то и лукаве. Они видятъ больше, соображаютъ лучше, вообще даровите, проницательне и гибче. Поэтому, отдаваясь руководящему практическому теченію и хорошо понимая вс его слабыя стороны, а въ особенности слабое умственное удовлетвореніе, которое оно представляетъ, они умютъ если не отыскать, то пріискать для него идейную окраску, придумать извстное обобщеніе, которое становится для нихъ принципомъ ихъ общественнаго поведенія, а если они публицисты, то программой для ихъ публицистской дятельности. Такимъ принципомъ для политическихъ оппортюнистовъ служитъ ‘русскій патріотизмъ’, ‘интересы русской партіи’ и ‘русское начало’, т.-е. опять исключительно собственные, домашніе источники, которыми должна питаться мысль, даже и съ этими источниками недостаточно знакомая.
Въ преддверіе какой широкой области вднія вступаетъ мысль, пытающаяся встать на подобную историческую точку зрнія, читатель увидитъ изъ слдующей выписки изъ посмертнаго сочиненія Фюстель де-Куланжа Исторія политическихъ учрежденій древней Франціи. Всегда и везд,— говоритъ Фюстель де-Куланжъ,— форма владнія землею является однимъ изъ главныхъ элементовъ, опредляющихъ характеръ общественнаго и политическаго строя. По отношенію къ настоящему времени, эта истина не иметъ того значенія, какое слдуетъ признать за нею для боле древнихъ періодовъ исторіи. Въ послднія четыре столтія наши общества сдлались боле сложными организмами. Будущему историку, который черезъ нсколько вковъ пожелаетъ узнать наши теперешнія учрежденія, придется изучать многое другое помимо поземельнаго строя. Ему придется отдать себ отчетъ въ томъ, чмъ являлась у насъ фабрика и что представляю собою населеніе, работающее на ней. Онъ будетъ стараться понять нашу биржу, наши финансовыя предпріятія, нашу журналистику и все, что съ нею связано. Онъ вынужденъ будетъ прослдить одинаково какъ исторію денегъ, такъ и поземельную исторію,— какъ исторію машинъ, такъ и исторію людей. Исторія науки и ‘всхъ профессій, съ нею соприкасающихся, будетъ имть для него огромное значеніе. Наши взгляды, истинные и ложные, и вс разнообразныя проявленія нашей духовной жизни будутъ имть для него большую цну. Чтобы понять наши политическія движенія, онъ долженъ будетъ заняться не только тмъ классомъ, въ рукахъ котораго сосредоточивается земельная собственность,— ему придется обратить вниманіе и на т два класса, которые не владютъ землею: съ одной стороны, на тотъ, который Обнимаетъ собою такъ называемыя либеральныя профессіи, съ другой — рабочій классъ. Онъ долженъ будетъ измрить то вліяніе, какое каждый изъ нихъ оказываетъ на общественныя дла… И все это историки должны выяснить не изъ простаго любопытства. Исторія не есть собраніе всякаго рода событій, совершившихся въ прошломъ, исторія — наука человческихъ обществъ. Ея задача — узнать, какъ образовались эти общества. Она должна изучить, подъ дйствіемъ какихъ силъ они управлялись, т.-е. какія силы поддерживали связь и единство каждаго изъ нихъ. Она изслдуетъ т органы, которыми общества жили, т.-е. ихъ право, ихъ общественную экономію, ихъ привычки, духовныя и матеріальныя. Каждое изъ этихъ обществъ было живымъ существомъ…’
Въ Западной Европ эта программа служитъ не для однихъ историковъ. Выработали ее для сужденія о прошломъ, европейскій умъ пользуется ею и для сужденія о настоящемъ. Программа эта есть программа каждаго выдающагося и свободномыслящаго государственнаго человка, политическаго дятеля и публициста, ибо эта программа собственно тхъ знаній и понятій, которыя каждый изъ нихъ долженъ имть о своей стран и своемъ времени,— тхъ понятій и того общественнаго кругозора, которые каждый изъ нихъ долженъ себ выработать и которыми долженъ руководствоваться, чтобы, взвшивая текущія событія и уясняя текущія явленія, умть находить для ихъ разршенія и уравновшенія средства справедливыя и прогрессивныя, помогающія историческому движенію впередъ, а не останавливающія его.
Сравнительно съ многообъемлющею программой, которую предъявляетъ современная сложная жизнь современному публицисту, программа нашихъ ‘патріотическихъ’ органовъ поражаетъ своею прямолинейною простотой и односложностью. О ней говорить я не стану, потому что она достаточно извстна читателю, да и не о ‘патріотической’ печати я говорю теперь. Не буду говорить подробно и о ‘русской’ программ Новаго Времени, а сошлюсь на нее лишь настолько, насколько это нужно для ясности и связи Очерка.
Корреспондентъ изъ Екатеринославля пишетъ Новому Времени, что еще въ прошломъ году екатеринославское уздное земское собраніе заявило желаніе ограничить права нмцевъ-колонистовъ на покупку земель. Въ губернскомъ собраніи одни нашли такое желаніе неосновательнымъ, а другіе нашли нмецкую колонизацію даже желательной и полезной. Тогда уздное собраніе постановило обратиться непосредственно къ правительству съ ходатайствомъ объ ограниченіи правъ колонистовъ въ законодательномъ порядк.
Состоится ли это ходатайство и какъ отнесется къ нему правительство — неизвстно, но Новое Бремя разршило вопросъ такъ: съ принципіальной точки зрнія оно считаетъ мру, предположенную екатеринославскимъ земствомъ, вполн основательной, потому что ‘подъ давленіемъ и гнетомъ надвигающейся тучи германизма постепенно могутъ исчезнуть, не успвъ привиться, русскіе элементы на нашемъ юг, и безъ того уже бывшіе тамъ весьма слабыми и неустойчивыми’. ‘Не слдуетъ забывать,— пишетъ Новое Время (начинается программа ‘русской’ партіи),— что Россія есть государство русское, и, поэтому, хотя въ ней и существуетъ масса инородческихъ и иноплеменныхъ элементовъ, эти элементы должны всегда подчиняться и уступать кореннымъ началамъ нашей государственной жизни, сложившимся въ теченіе вковъ и вытекающимъ изъ характера русскаго народа, изъ его своеобразныхъ племенныхъ свойствъ. Это преобладаніе русскихъ началъ въ государственномъ стро Россіи является необходимымъ условіемъ нормальнаго теченія нашей внутренней государственной жизни. Тамъ, гд этого нтъ, гд чуждая національность начинаетъ получать преобладающее вліяніе, немедленно должны быть — въ интересахъ государственныхъ — принимаемы мры для возстановленія нарушеннаго равновсія, для поддержанія ослабвающихъ началъ господствующей русской національности’.
Все это теоретически правильно, хотя и выражено слишкомъ торжественно. Нужно бы, однако, прежде всего, доказать, что ‘туча германизма’ на насъ дйствительно надвигается и грозитъ нашему государственному строю. Да и откуда взяться этой туч? Вдь, не сто же менонитовъ, живущихъ на юг, сгустились внезапно въ такую грозную тучу. Да и въ ‘нмецкой туч’ ли тутъ дло? Національный ли это вопросъ или аграрный? Въ тучу ли собрались нмцы-скупщики или образовали тучу Мазаевы, Петрики и Мальцевы, скупившіе по 100, 150, 200 тысячъ десятинъ, да громадный хвостъ боле мелкихъ скупщиковъ-кулаковъ, который именно и грозитъ потрясти основы народнаго земледльческаго быта? Вотъ въ чемъ, казалось бы, слдовало видть ‘русское начало’, слдовало бы видть его въ томъ, чтобы земля не ускользала изъ рукъ русскаго кореннаго земледльца.
На нашей памяти ‘русскія начала’ были другими началами, они были началами справедливости и равныхъ благъ для всхъ. Во имя этихъ русскихъ началъ свершилось освобожденіе, введенъ гласный судъ, введены земскія учрежденія. Мы съ гордостью и съ сознаніемъ своей великой исторической миссіи готовы были распространить это начало по всему міру. Мы считали себя творцами новаго аграрнаго слова, вершителями судебъ труженика-земледльца, ‘русское начало’ должно было убить въ корн земледльческій пролетаріатъ и спасти отъ него Европу. Мы освободили крестьянъ въ Царств Польскомъ во имя этого русскаго начала. Русское начало мы сознавали тогда какъ нчто очень широкое, освободительное и общечеловческое.
Какое же изъ этихъ началъ есть истинно ‘русское’? То ли, которое выступаетъ съ провозглашеніемъ широкихъ освободительныхъ началъ, или то, которое спшитъ замазать всякую щелку, чтобы въ нее не пролзъ такой человческій микробъ, какъ еврей-лудильщикъ, которое видитъ надвигающуюся тучу въ десяти менонитахъ, покупающихъ землю, въ то же время, растворяетъ широко ворота, въ которыя истинною тучей врываются Мазаевы и Петрики съ ихъ нескончаемымъ кулаческимъ хвостомъ?
А было время, и недавнее время, когда первые пророки нашего національнаго сознанія — Киревскіе, Аксаковы, Хомяковъ, Самаринъ, люди высокой честности, глубокаго, искренняго убжденія, широкаго кругозора, законченнаго европейскаго образованія и философскаго развитія, пропустивъ черезъ собственное зрлое сознаніе русскую народную и государственную жизнь, провозгласили, что, можетъ быть, міръ не видлъ еще того общаго человческаго, какое явитъ великая славянская и именно русская природа, что исключительности національной не было никогда въ до-петровской Руси, что духъ русскаго народа есть христіанско-человческій, и національная исключительность не только чужда, но и ненавистна русскому народу, что ни къ нмцамъ, ни къ полякамъ въ простомъ народ нтъ никакой ненависти, что русскій народъ есть богоизбранный, что въ немъ заключается источникъ свта, правды и общественной нравственности для другихъ народовъ, что богоизбранный чистый русскій народъ призванъ спасти ‘гнилой’ Западъ, оздоровить его духовно, привить къ нему истинныя начала нравственности, терпимости и любви.
Пускай все это было увлеченіемъ, но въ этомъ увлеченіи вы чувствовали честныя, благородныя и возвышенныя стремленія, вы могли съ проповдниками не соглашаться, но они побждали ваше сердце, они заставляли его биться облагораживающими чувствами, они возбуждали въ васъ человколюбивыя побужденія, они освтляли ваши понятія благими помыслами, они вдохновляли васъ благородными началами, источникъ которыхъ вы видли въ народ, и вы съ благороднымъ и любящимъ чувствомъ смотрли на этотъ нравственно-возвышающій васъ народъ, вс ваши помыслы становились честными и возвышенными, вся ваша дятельность становилась справедливой, гуманной.
Но вотъ прошло сорокъ лтъ, на смну ддовъ выступили внуки, и богатое идеями умственное наслдіе, имъ доставшееся, превратилось въ лохмотья. Тотъ же самый богоизбранный народъ, бывшій только что источникомъ правды, справедливости и любви, сталъ внезапно началомъ вражды, гоненія и несправедливости. Во имя этого же самаго народа дды призы1вали васъ къ общечеловческой любви и во имя того же народа внуки стали призывать васъ къ народной исключительности и къ внутренней вражд. Что же случилось съ народомъ, откуда такая внезапная перемна его нравственныхъ началъ? Перемны въ народ никакой не случилось и какимъ онъ былъ сорокъ лтъ назадъ, такимъ онъ остался и теперь. Перемнился не народъ,— перемнились внуки.
Творцы славянофильства были идеалисты,— это были европейски-образованные и человчески мыслящіе люди, глазами европейскаго просвщенія они смотрли на народъ и, потому, и видли въ немъ черты общечеловческія, несомннно ему присущія. Внуки ршили, что легче смотрть своими умственными глазами, что можно обойтись и безъ европейскаго просвщенія. Они очистили славянофильство отъ его идеализма, взглянули на жизнь ‘трезво’ и ‘своими’ глазами увидли въ томъ же русскомъ народ, и не думавшемъ измнять своей правд, такія ‘русскія начала’, отъ которыхъ ихъ просвщенные дды отреклись бы какъ отъ Божьяго проклятья, какъ отъ гнусной клеветы на народъ и его нравственный душевный строй.
И все это случилось оттого, что внуки вздумали только въ ‘своемъ’ ум искать источникъ умственной самодятельности. Они нашли вполн достаточнымъ для себя курса 6-ти классовъ гимназіи и, надвъ шоры, перестали видть что либо по сторонамъ. Это больше ничего, какъ плоды полуобразованія, какъ доказательство, къ какому умственному перерожденію оно приводитъ и какую силу надъ нимъ обнаруживаетъ господствующій фактъ, въ которомъ одномъ оно и черпаетъ свое общественное сознаніе, не провряя его знаніями и идеями народовъ впереди насъ идущихъ, какъ это длали просвщенные творцы нашего умственнаго возрожденія и творцы тхъ реформъ, къ которымъ это возрожденіе привело.