ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
XL.
Н. Ш.
‘Русская Мысль’, кн.XI, 1889
Очерки русской жизни, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1889
Время на прочтение: 22 минут(ы)
Въ Недл время отъ времени появляются статьи очень любопытныя для характеристики нашихъ современныхъ умственныхъ теченій. Статьи эти являются въ газет какъ бы набгомъ, случайно, входятъ въ нее струей другаго цвта и только благодаря гостепріимству редакціи выступаютъ на свтъ Божій и получаютъ возможность выясняться и разрабатываться на страницахъ органа, имъ не вполн родственнаго.
Однимъ изъ этихъ умственныхъ теченій были ‘мысли’, такъ настойчиво и даже съ нкоторымъ озлобленнымъ фанатизмомъ высказывавшіяся въ статьяхъ ‘о свтлыхъ и мрачныхъ явленіяхъ’.
Вопросъ, казавшійся поконченнымъ, снова, однако, выступаетъ на сцену и на этотъ разъ уже не въ прежней легкой форм, скрашенной цвтами полемическаго краснорчія, а незыблемо устанавливаемый на несокрушимомъ фундамент историческихъ, психологическихъ, философскихъ (вроятно, и еще какихъ-нибудь другихъ) основъ.
Статья, о которой рчь, напечатана въ 38 No Недли и называется жалобы на наше время. Я изложу содержаніе этой статьи въ самомъ сжатомъ вид не только для того, чтобы дать возможность познакомиться съ ея мыслями читателямъ, незнакомымъ съ Недлей, но и для того, чтобы быть ясне въ послдующемъ изложеніи. Мысли и рчи автора статьи я обозначу ковычками.
‘Жалобы на ‘наше время’ сдлались чмъ-то неизбжнымъ, они раздаются повсюду, произносятся почти всми и наше время оказывается такою ‘ужасною’ эпохой, какой еще никогда не было’,— такъ начинаетъ авторъ.
‘Въ этихъ жалобахъ нтъ ничего новаго, вспомните хотя стихъ Некрасова, относившійся къ его времени: ‘бывали хуже времена, но не было подлй’. Хорошо тамъ, гд насъ нтъ. Люди въ рдкія эпохи бываютъ довольны настоящимъ, но подобныя эпохи, когда люди бываютъ всецло поглощены своимъ настоящимъ, не только крайне рдки, он и очень коротки. Вспомните хотя реформаціонное возбужденіе 50-хъ и начала 60-хъ годовъ. Это время часто противупоставляютъ нашему, а, между тмъ, въ дйствительности, еще не наступило 19 февраля 1861 г., какъ уже нашли раздаваться голоса разочарованія въ ‘нашемъ времени’. Начали, кошено, боле прозорливые люди, а потомъ о ‘нашемъ времени’ говорили и вс, какъ объ эпох мрачной, давящей, какъ о времени, когда невозможна общеполезная дятельность, когда все — и люди, и задачи быстро мельчаютъ, когда и жить тяжело и т. д. Теперь это все какъ, будто бы забыто, и по ройтесь, ну, хотя бы только въ литератур 60-хъ годовъ, и вы увидите, что тогдашнее время осыпалось тми же самыми жалобами, какъ и настоящее время’.
Упрекать автора въ недобросовстномъ искаженіи, подбор или подтасовк фактовъ нтъ, конечно, основанія, потому что иначе онъ получше хозяйничалъ бы съ собственными мыслями и не посадилъ бы самъ себя въ яму съ первыхъ словъ. Эта яма, въ которой авторъ добросовстно услся и не замчая того продолжаетъ со дна ея говорить совсмъ другое,— дв слдующія маленькія фразы, которыя, казалось бы, должны были наложить окончательно на уста его печать молчанія, если бы съ энергіей фанатической настойчивости онъ не усиливался доказывать, что для утоленія общей современной общественной жажды Россіи совершенно достаточно того маленькаго стакана воды, изъ котораго онъ самъ пьетъ. Вотъ эты дв маленькія фразы: ‘люди бываютъ довольны своимъ настоящимъ, когда от всецло имъ поглощены’. Вторую свою мысль авторъ высказываетъ въ отрицательной форм: когда явилось въ 60-хъ годахъ разочарованіе, то заговорили объ этомъ времени, какъ о мрачной, давящей эпох, ‘когда невозможна никакая общеполезная дятельность’. Иначе сказать — общеполезная дятельность ‘всегда возможна’ и если человку замазать глиной тля за, уши и ротъ, онъ даже и въ этомъ положеніи можетъ длать что-нибудь полезное. Это совершенно справедливо, но только стоитъ ли объ этомъ толковать, тмъ боле, что самъ авторъ говоритъ, что ‘люди’ (значить, общество) бываютъ довольны своимъ настоящимъ, когда они ‘всецло’ имъ поглощены?
Не умственной добросовстности недостаетъ у автора. Вся бда его въ томъ, что онъ носится съ своимъ маленькимъ стаканчикомъ и бьется изъ всхъ силъ, чтобы доказать, что на свт и нтъ другой живой воды. Даже его умственный дальтонизмъ происходитъ только отъ того, что въ немъ слишкомъ велика потребность общеполезной дятельности (это черта всего нашего современнаго періода, начавшагося съ освобожденія крестьянъ и сдвинувшаго всхъ и каждаго съ своего мста). Только отъ этого онъ и не анализируетъ явленій и фактовъ, не устанавливаетъ имъ ни очереди, ни порядка, а все, что попадается ему подъ руку, сваливаетъ въ одну кучу и совершенно искренно считаетъ свой способъ доказательствъ неотразимымъ.
А способъ его доказательствъ вотъ какой. Приводить онъ васъ на Невскій проспектъ посл дождя и, показывая пальцемъ на мостовую, спрашиваетъ: ‘грязь?’ Вы отвчаете: ‘грязь’. Затмъ онъ ведетъ васъ въ Чебоксары и, показывая на топь, въ которой завязли коровы и свиньи, спрашиваеть: ‘грязь?’ Вы отвчаете: ‘грязь’. Потомъ онъ ведетъ васъ на Итальянскій бульваръ въ Париж и, показывая на асфальтъ, только призамазанный грязью, спрашиваетъ: ‘грязь?’ Вы опять отвчаете: ‘грязь’. И, свершивъ все это, авторъ съ гордостью говоритъ: ‘ну, вотъ видите, все это грязь и везд грязь’.
Совершенно справедливо, что и золотникъ грязи — ‘грязь’, и пудъ грязи — ‘грязь’, и гора грязи — ‘грязь’. Но только при этомъ способ мышленія можно потерять, наконецъ, всякую разницу между золотниками и горами, между Чебоксарами и Парижемъ, между разнообразными и многосложными потребностями общества, которыя вс, въ полномъ ихъ объем, нуждаются въ удовлетвореніи, и все свести къ Чебоксарамъ и къ мщанской изб. Авторъ, очевидно, нашелъ себ умственное удовлетвореніе и дло, успокоился на извстномъ равновсіи и теперь желаетъ надть на всхъ людей свою собственную голову.
Вся причина недовольства людей своимъ настоящимъ заключается, по мннію автора, въ томъ, ‘что, будучи воспитаны предшествующею эпохой, люди большею частью переносятъ и на послдующее время т же воззрнія на задачи времени, которыя были выработаны этою предшествующею эпохой. Иначе говоря, приступая къ оцнк вашего времени, мы прилагаемъ ту же мрку, которая считалась дйствительною и единственно настоящею въ эпоху, въ которую мы росли или подъ вяніемъ которой мы развились. Неудивительно.— разсуждаетъ авторъ,— что при такомъ отношеніи къ длу люди рдко имютъ случай быть довольными своимъ временемъ, и довольство это обусловливаются отнюдь не тмъ, что въ данное время все обстоитъ ужь такъ прекрасно, а просто тмъ, что люди случайно нашли возможность мрить жизнь своею мркой и находятъ ее вполн пригодною къ длу. Вотъ, наприм., вторая половина 50-хъ годовъ: неужели это время, когда еще господствовало крпостное право, когда народъ былъ поголовно безграмотенъ, когда и среднеучебныя заведенія были рдкостью, когда совсмъ не было женскаго образованія, когда паррдная масса не знала, что такое врачебная помощь и т. д.,— неужели эта эпоха представляетъ собою время какого то безпечальнаго житія и общаго благоденствія? А, между тмъ, именно въ это время мы видимъ всеобщее ликованіе интеллигентнаго общества и именно въ это время стали писать статьи, начинающіяся знаменитымъ ‘въ наше время, когда’, за которымъ слдовали всевозможныя восхваленія ‘нашему времени’. Объясняется эта несообразность именно тмъ обстоятельствомъ, что жизнь тогда цнилась съ съ точки зрнія взглядовъ, воспитанныхъ предшествующимъ временемъ. Въ это послднее время нельзя было свободно говорить о самыхъ простыхъ вещахъ, и когда эта возможность явилась, это оказалось необычайно громаднымъ шагомъ впередъ. Ране нельзя было и заикнуться противъ крпостнаго права, а тутъ стали подготовляться къ его отмн и т. д. Словомъ, поводовъ для ликованія явилась масса, и ликованіе это было законно, но отнюдь не потому, чтобы тогдашняя жизнь такъ ужь рзко отличалась отъ жизни предшествующей эпохи, а просто потому, что явленія данной эпохи соотвтствовали мрк, выработанной предшествующимъ временемъ и казавшейся тогдашнему поколнію вполн дйствительною. Наоборотъ, когда явленія жизни оказываются не подходящими къ этой мрк,— что бываетъ чаще,— является недовольство, раздаются жалобы, фактически вполн справедливыя, но совершенно неврныя по тому значенію, которое имъ придается’.
Чтобы убдить читателя въ врности своего вывода о причинахъ довольства или недовольства человчествомъ (вдь, конечно, это законъ не для однихъ русскихъ) своимъ настоящимъ, авторъ длаетъ слдующую параллель между шестидесятыми и восьмидесятыми годами: ‘Совершенно справедливо,— говоритъ онъ (вс послдующія ‘справедливо’ принадлежатъ автору),— что литература 60-хъ годовъ говорила въ десять разъ смле, чмъ литература современная’, ‘справедливо, что въ ту эпоху двери высшаго образованія широко раскрывались для всхъ и оно всячески длалось возможно боле доступнымъ всмъ и каждому’, ‘справедливо, что всякія своекорыстныя поползновенія въ 60-е годы должны были прятаться во тьм’, ‘справедливо, что тотъ общественный слой, который выступилъ двадцать-тридцать лтъ тому назадъ въ качеств носителя передовыхъ идей и гражданскихъ доблестей, теперь представляетъ собою собраніе своекорыстныхъ личностей, живущихъ только для себя’, ‘справедливо, что 25 лтъ тому назадъ говорились горячія рчи о народномъ благ и что теперь такія рчи въ томъ же общественномъ сло слышатся гораздо рже и ихъ даже начинаютъ конфузиться’.
‘Но, вдь, если справедливо, что 25 лтъ тому назадъ печать судила о многомъ смле, то не мене справедливо, что и количественное, и качественное вліяніе ея было несравненно слабе и ея смлость, въ сущности, имла очень слабое практическое значеніе’. ‘Печать 25 лтъ тому назадъ не могла ни касаться такого множества вопросовъ, потому что и вопросыто эти еще не были поставлены, ни давать такой массы фактическихъ данныхъ для разршенія вопросовъ жизни, ибо данныя эти были тогда еще неизвстны’. ‘Преимущества тогдашней печати на жизнь вліяли очень мало, и имли больше академическое значеніе, тогда какъ теперь печать оказываетъ громадное вліяніе на жизнь, являясь средствомъ распростаненія идей въ огромномъ кругу своихъ читателей, и, несмотря на недостатки свои, въ общемъ распространяемыя ею идеи суть идеи гуманныя и прогрессивныя, отчего и вліяніе ея — гуманизирующее’. ‘То же иметъ мсто и въ области школьнаго образованія’. ‘То же и въ земской дятельности. Какіе крупные вопросы поднимались на первыхъ собраніяхъ, какую горячность проявляли ораторы, сколько оживленія было тогда! Теперь сравнительно съ этимъ блескомъ все потускнло, посрло, измельчало. Но если разсмотрть отношеніе того, что говорилось на земскихъ собраніяхъ прежде и теперь, къ длу, вдать которое земства призваны, то современность получаетъ чрезвычайное преимущество передъ прошлымъ’… ‘Общій выводъ,— заключаетъ авторъ,— тотъ, что для оцнки нашего времени необходимо выбрать иную мрку, чмъ та, которая прилагалась досел. Жалобы на ‘наше время’, повторяемъ, имютъ основаніе, но не врно то значеніе, которое имъ дается, и т выводы, которые изъ нихъ длаются’.
Авторъ со всми своими ‘справедливо’, которыя онъ разложилъ на дв кучки, такъ что и въ одной все оказалось справедливо, и въ другой все справедливо, очень похожъ на человка, роющагося въ большомъ муравейник, сортирующаго муравьиныя яйца по годамъ и ничего не замчающаго, что длается у него надъ головою. Только свою муравейную кучу онъ и видитъ и такъ какъ эта куча его и жилъ онъ всегда только въ своемъ собственномъ муравейник, то онъ и любитъ лишь его и думаетъ, что на свт нтъ ничего, кром этого муравейника.
-И, между тмъ, авторъ былъ преисполненъ самыхъ благожелательныхъ намреній и хотлъ высказать очень простую мысль. Ему хотлось показать, что теперешнее время посвящено очень почтенной работ, на которую и должны быть направлены всеобщія усилія. Работа эта, чисто-практическая, заключается въ устройств земскаго и вообще народнаго хозяйства, школъ, лечебницъ, дорогъ и т. д., т.-е. въ удовлетвореніи тхъ насущныхъ, практическихъ надобностей, которыми бы удовлетворились непосредственныя и ближайшія нужды народа. А такъ какъ эта работа идетъ на удовлетвореніе непосредственныхъ нуждъ, то ее и нужно признать боле плодотворной, существенной и полезной, чмъ предшествующую подготовительную работу, имвшую преимущественно теоретическій, умственный характеръ.
Подобная спокойная и безхитростная характеристика теперешняго времени была бы даже и справедливой, если бы авторъ ею только и ограничился. Это было бы для него тмъ лучше, что, ^напримръ, въ журнальныхъ статьяхъ и отдльныхъ ихъ изданіяхъ г. Абрамова у него имлся бы прекрасный примръ для подражанія. Г. Абрамовъ весьма искусно и тщательно уметъ пользоваться текущимъ статистическимъ матеріаломъ и даетъ всегда очень точныя свднія о томъ, что длается. Изъ его статей вы узнаете, гд было сколько школъ тогда-то и сколько ихъ теперь, какого типа эти школы, какія, гд и когда длались улучшенія въ школьномъ дл, гд, какъ и когда вырабатывалась земская медицина, въ какой постепенности и какъ устанавливались боле правильныя воззрнія на ея организацію и т. д. Однимъ словомъ, вы всегда имете весьма цнный фактическій матеріалъ, который даетъ вамъ точное понятіе о состояніи и постепенномъ рост все расширяющейся практической земской дятельности и общественной работы, направленной на удовлетвореніе потребностей низовъ.
И вотъ, если бы авторъ поступилъ такимъ образомъ и далъ бы общую картину фактическаго состоянія всего того, что у насъ теперь длается, не однимъ земствомъ, но и правительствомъ (въ особенности министерствомъ государственныхъ имуществъ), а также и частными усиліями, принимающими тоже все боле и боле общественный характеръ, то это былъ бы весьма полезный и почтенный обзоръ вашей практическое современности, несомннно поучительный для общественно-практическихъ дятелей и людей съ исполнительными способностями у насъ боле, чмъ гд-либо нуждающихся въ практическихъ указаніяхъ, рецептахъ, выставкахъ и вообще въ наглядномъ обученіи.
Вмсто этого прямаго и простаго отношенія къ тому самому длу, которому авторъ желаетъ служить и быть полезнымъ, онъ съ перваго и до послдняго слова все съ кмъ-то и съ чмъ то споритъ и полемизируетъ, кого-то или что-то желаетъ принизить, опровергнуть и даже уничтожить. Онъ какъ будто и писать-то слъ только для того, чтобы дать выходъ накопившемуся злому чувству противъ этого кого-то или чего-то.
Вся статья написана противъ идейности и въ пользу практичности. Авторъ топчетъ ногами все предъидущее движеніе мысли и длаетъ это съ какимъ-то непостижимымъ личнымъ озлобленіемъ, точно это движеніе мысли и есть тотъ самый врагъ, который всему мшаетъ и котораго, поэтому, нужно унизить, смшать съ грязью, уничтожить. Ничего подобнаго этому уродливому, болзненному и, во всякомъ случа, непормальному движенію мысли у насъ до восьмидесятыхъ годовъ еще не появлялось. Теперь же и въ критик, и въ поэзіи, и въ беллетристик, а, наконецъ, и въ публицистик выступаетъ цлая фаланга представителей благонамреннаго обскурантизма, не признающихъ своей умственной связи съ предъидущимъ временемъ и желающихъ высказать что-то свое собственное. Это просто непомрно возвеличенное самолюбивое я, мало-интеллигентное, мало-культурное, мало-образованное, мало-читавшее и очень мало думавшее, вы росшее въ условіяхъ, когда много все этого и получить-то было ему негд. За подобными читателями, конечно, стоитъ цлая масса читающей ихъ молодежи, на ихъ урокахъ формирующаяся въ легкомысленную и самолюбивую умственную и нравственную безшабашность. И кого эти ‘новые люди’ хотятъ повалить, уничтожить, чье мсто хотятъ они занять? Они хотятъ замнить тхъ, у кого, поистин, они недостойны даже развязать ремня на ног.
Люди сороковыхъ годовъ (съ ниспроверженія которыхъ начали новые писатели) кажутся теперь гигантами. И они, дйствительно, очень крупные люди. Сила значенія и ростъ ихъ не въ одномъ ихъ крпкомъ ум, а въ разносторонности ихъ общаго образованія, въ громадной начитанности, въ обширныхъ познаніяхъ и Широко-захватывающихъ гуманныхъ стремленіяхъ. И люди 60-хъ годовъ, вынесшіе на себ всю тяжесть умственнаго обновленія той эпохи и разработавшіе вс реформы, отличались, кром ума, тоже большими познаніями, начитанностью и широкимъ общимъ образованіемъ. Все это и не могло быть иначе, ибо безъ подобнаго богатаго умственнаго багажа и невозможно было бы разршать такіе крупные и сложные вопросы, какіе были разршены реформами.
Когда заходитъ рчь объ образованіи людей 40-хъ годовъ, то, обыкновенно, въ поясненіе (а, можетъ быть, и для оправданія собственнаго невжества) прибавляютъ, что то были бары, выросшіе на сахарныхъ булкахъ и имвшіе много празднаго досуга, созданнаго имъ крпостнымъ правомъ. Правда тутъ есть, но не все только правда. Блинскій выросъ не на сахарныхъ булкахъ, крпостныхъ не имлъ и добывалъ себ хлбъ очень тяжелымъ трудомъ. Люди 60-хъ годовъ, напримръ, литературные вожди того времени, выросли тоже не на сахарныхъ булкахъ, тоже не имли крепостныхъ и жили не въ праздномъ досуг, однако, тоже и много впали, и много читали, и хорошо понимали, что свершается передъ ихъ глазами. Значитъ, не въ сахарныхъ булкахъ и не въ праздномъ досуг тутъ дло, а въ чемъ-то другомъ, что толкаетъ людей наполнять свой досугъ плодотворнымъ содержаніемъ.
Мы говоримъ о томъ читател, который хочетъ быть представителемъ идей восьмидесятыхъ годовъ, о томъ читател, который хочетъ владть умами, творить направленіе, который выступилъ въ печати руководящимъ критикомъ, руководящимъ поэтомъ, руководящимъ публицистомъ.
Для этого вождя теперешнее время не закрываетъ ничего. Въ 40-хъ и 60-хъ годахъ всякая заграничная книжка была запретнымъ плодомъ и, однако, все заграничное тогдашними умственными вождями читалось. Умственный свтъ шелъ для нихъ съ Запада, откуда онъ и дйствительно исходитъ и до сихъ поръ. Теперешняя заграничная печать для подобнаго же читателя-вождя ничего запретнаго не представляетъ, все онъ можетъ и достать, и прочесть, потому что доступъ заграничныхъ изданій при соблюденіи извстныхъ условій открытъ свободный. Но самъ-то этотъ исключительный читатель и вождь читать ничего заграничнаго не хочетъ. Въ противуположность умственнымъ вождямъ 40-хъ годовъ, претворявшимъ и разрабатывавшимъ внутри себя идеи и знанія Запада, теперешній вождь является уже самъ по себ носителемъ внутренняго свта и готовой истины, проповдникомъ которой онъ и выступаетъ. Тогдашніе люди учились, думали, провряли, искали истину, у теперешнихъ же вождей все найдено, проврено и установлено и, проталкиваясь впередъ, они машутъ рукою тмъ, кто стоитъ за ними, и кричатъ: ‘идите за нами, мы ужь васъ приведемъ куда нужно’. То-то, господа вожди, приведете ли? Не уведете ли, врне, въ темную дыру, въ которой сами сидите?
Нкоторое объясненіе этому странному и узкому движенію мысли, казалось бы, можно искать въ томъ, что въ 40-хъ и 60-хъ годахъ самими условіями тогдашней жизни вызывалась иная умственная работа, чмъ нынче. И въ самомъ дл, передъ мыслителями 40-хъ годовъ Россія стояла точно дремучій лсъ, который надо было освтить хоть какимъ-нибудь свтомъ, чтобы разсмотрть въ немъ что-нибудь и не заблудиться.
Предъидущая русская умственная жизнь никакимъ свточемъ для этого служить не могла и надо было воспользоваться плодами знаній народовъ, которые выступили раньше насъ на путь общественнаго и историческаго сознанія. И вотъ европейскіе философы, историки, публицисты, экономисты и явились именно тмъ свтомъ, который помогъ намъ разобраться въ домашнемъ мрак, и знанія, которыя мы отъ нихъ получили, послужили основаніемъ для изученія нашей безсознательно развивавшейся общественности.
Вс наши ученые, публицисты, критики, беллетристы, вс великіе писатели и умственные дятели 40-хъ годовъ, доставшіеся намъ по наслдству въ 60-хъ и 80-хъ годахъ, вс эти умственные дятели, положившіе основаніе дальнйшему нашему развитію и имена которыхъ навсегда сохранятъ передовое мсто въ исторіи нашей литературы и науки,— вс эти сильные и крупные люди создались исключительно наукой и идеями Запада. Теоріи юридическія, историческія, художественныя, критическія, которыми создались существующія у насъ юридическія, историческія, художественныя, критическія, общественныя, экономическія познанія и которыми мы выяснили себ явленія русской жизни, вс пришли къ намъ изъ университетовъ Европы и достались какъ готовое умственное наслдіе отъ западныхъ мыслителей и ученыхъ. А такъ какъ это время по всмъ своимъ общественнымъ условіямъ не было временемъ осуществленія теоретическихъ идей, то и понятно, что оно имло характеръ исключительно умственный, идейный.
Въ шестидесятые года былъ выдвинутъ на первое мсто, какъ основной факторъ общественнаго и государственнаго развитія и благосостоянія, народъ, и вниманіе къ народу оказалось настолько преобладающимъ, что ‘мужикъ’ сталъ, наконецъ, цлою журнальною программой. Преобладаніе въ иде народнаго направленія оттснило интересы интеллигенціи на второй планъ. Интеллигенція точно забыла сама себя, она какъ бы даже застыдилась, что она интеллигенція, и явился ‘кающійся дворянинъ’, забывшій о своемъ интеллигентномъ происхожденіи и понесшій самъ себя на закланіе. Затмъ интеллигенту были приписаны и другіе грхи и противъ него возникло цлое гоненіе.
Теперь намъ приходится наблюдать явленіе и боле прискорбное, когда плоть отъ плоти той самой интеллигенціи, которой создались вс реформы и все послдующее движеніе мысли,— народившійся новый Интеллигентъ,— выступаетъ врагомъ уже не интеллигенціи, а всего интеллигентнаго мышленія и ставитъ ему точку.
Что же такое случилось, чтобы естественный законъ преемственности мысли былъ объявленъ несуществующимъ и ‘новое литературное поколніе’ (тоже принятое подъ покровительство Недлей и о которомъ мн уже приходилось говорить), а теперь и ‘новое поколніе публицистовъ’ объявило все предъидущее мышленіе несуществующимъ и провозгласило лишь себя единственнымъ источникомъ истиннаго свта? Какъ могло случиться, что идейную ниточку, которая тянулась непрерывно съ Петра В., проходя черезъ золотой вкъ Екатерины, первые годы ныншняго столтія, двадцатые, сороковые, шестидесятые года съ ихъ обновившими всю русскую жизнь реформами, оказалось внезапно необходимымъ перерзать и объявившійся новый мессія только себя одного призналъ проповдникомъ истины, отъ которой должна возникнуть для Россіи новая умственная эра? Отвтъ на этотъ вопросъ даетъ частью Критико-библіографическій словарь С. А. Венгерова, въ біографіи извстнаго публициста Я. В. Абрамова. ‘Литературною своею дятельностью Абрамовъ примыкаетъ къ той фракціи новйшей русской интеллигенціи,— говоритъ Словарь,— которая, отодвигая на второй планъ вопросы общественно-политическія, считаетъ основною задачей современной государственной жизни Россіи — энергическую помощь народу въ его трудной борьб съ доморощеннымъ кулачествомъ и быстро нарождающейся, подъ вліяніемъ все боле и боле тснаго общенія съ Западомъ, буржуазіей русской’.
Это направленіе мысли, отодвигающей на второй планъ вопросы общественно-политическіе, есть коренной признакъ писателей и публицистовъ, выступавшихъ въ 80-хъ годахъ. На біографіи г. Абрамова можно даже выслдить постепенное развитіе этого направленія и объяснить характеръ всей его публицистской дятельности.
Г. Абрамовъ и по времени вполн человкъ 80-хъ годовъ. Онъ родился въ 1858 г., учился сначала дома, потомъ поступилъ въ ставропольскую гимназію, изъ 6-Го класса ея перешелъ въ мстную духовную семинарію и, кончивъ въ ней курсъ ‘общеобразовательныхъ наукъ’ (ковычки принадлежатъ Словарю), поступилъ въ 1877 году въ медико хирургическую академію. Медицинскаго образованія г. Абрамову, однако, не удалось завершить… Въ декабр 1880 г. ему было разршено вернуться въ Петербургъ и съ этихъ поръ начинается журнальная дятельность молодаго писателя’.
Журнальная дятельность г. Абрамова отличается характерною особенностью. Прежде всего, она замчательно плодовита и энергична. Вторая ея особенность въ той кажущейся безразличности, съ которой г. Абрамовъ принимаетъ участіе во всхъ почти безъ исключенія органахъ печати, кром крайней правой. Онъ началъ съ журнала Слово въ 1881 году. Съ середины этого же года длается постояннымъ сотрудникомъ Отечести. Записокъ. Участвуя въ Отеч. Запискахъ, онъ работалъ въ Устояхъ и Дл. Когда Отеч. Записки были въ 1884 г. закрыты, г. Абрамовъ вступилъ въ статистическое бюро при петербургской земской управ, гд тоже обнаружилъ весьма плодовитую и энергическую дятельность. По съ 1885 г. онъ снова возвращается къ журналистик и участвуетъ въ Наблюдател, въ Дтскомъ Чтеніи, въ Сверномъ Встник, въ Недл, въ которой съ того же 1885 г. принимаетъ постоянное участіе и ‘составляетъ для каждаго No передовыя и отдльныя статьи по внутреннимъ и научнымъ вопросамъ’. Наконецъ, ‘неутомимый публицистъ за 6 лтъ своей литературной дятельности помстилъ еще рядъ статей въ Русскомъ Курьер, Московскомъ Телеграф, Терек, Тифлисскомъ Встник, Новомъ Обозрніи, Экономическомъ журнал и приготовилъ много объемистыхъ статей для ‘Живописной Россіи’. Это, конечно, не вс изданія, въ которыхъ участвовалъ г. Абрамовъ, потому что свднія отъ него получены Словаремъ до 1886 г., а теперь 1889 г.
Кажущаяся безразличность г. Абрамова относительно направленія органовъ печати и та легкость, съ которою онъ изъ постоянныхъ сотрудниковъ Отечести. Записокъ становится постояннымъ сотрудникомъ Недли, журналовъ мало сходныхъ и въ общихъ воззрніяхъ, и въ подробностяхъ, объясняется просто тмъ, что ‘фракція новйшей русской интеллигенціи’, какъ выражается Словарь, къ которой принадлежитъ г. Абрамовъ, не придаетъ особеннаго значенія общественно-политическому движенію мысли и отодвигаетъ его на второй планъ. Считая главною, первою своею задачей практическую дятельность на помощь народу, ‘фракція’ эта соприкасается своею программой съ программой любаго изданія, не исключая, пожалуй, Гражданина, ибо ‘народъ’, ‘помощь народу’, ‘изученіе положенія народа’ есть общая программа всей русской печати, слдовательно, писатели этой фракціи могутъ безъ всякихъ упрековъ въ непослдовательности считать себя сотрудниками всей русской печати. Весьма вроятно, что они не вступятъ ни въ Гражданина, ни въ Московскія Вдомости, но это только доказываетъ, что отодвигаемые ими на второй планъ общественно-политическіе вопросы еще держатъ ихъ подъ своею властью и сохранили надъ ними нкоторое традиціонное вліяніе.
Понятное движеніе этой ‘фракціи’ объясняется весьма просто — ея практичностью и желаніемъ оказать народу существенную ближайшую помощь, но существенная помощь народу не должна бы, казалось, вести къ той страстности, съ какой фракція относится къ недавнему движенію мысли, изъ котораго она сама вышла и въ которомъ она какъ бы видитъ себ помху. А непослдовательность эта даетъ себя тотчасъ же знать, какъ только писатели фракціи вздумаютъ изъ своихъ практическихъ низовъ подняться хоть на вершокъ въ идейные верхи.
Идейные верхи — область вообще непосильная для писателей фракціи (что они и сами чувствуютъ) и какъ только они вздумаютъ въ нее вступить или пуститься въ обобщенія, возводя себя во всеобщій русскій законъ и единственную общественную безошибочность, сейчасъ же сами (и не подозрвая того) опредляютъ мсто, которое они только и могутъ занимать. Пока для оправданія своей претензіи на главенство они выставляли теорію ‘свтлыхъ явленій’, они обнаруживали только собственную непроницательность, но когда теперь въ стать, по поводу которой я пишу, они вздумали выставить всю свою артиллерію, весь запасъ своей теоретической аргументаціи, и длаютъ это съ настойчивостью непостижимаго упрямства, затыкая сами себ глаза и уши, то приходится усомниться и въ томъ, чтобы она могла при своемъ теоретическомъ міровоззрніи достигнуть и практически-полезныхъ результатовъ для народа.
Авторъ статьи Жалобы на наше время говоритъ, что во вс времена люди бывали недовольны своимъ настоящимъ. Это совершенно справедливо и такъ оно и должно быть. Вопросъ не въ этомъ, а вопросъ въ томъ, кто недоволенъ, а кто доволенъ. Напримръ въ начал царствованія Императора Александра, либеральная партія была недовольна общественными порядками и внутренней <испорчено>лицей, противъ которыхъ она приняла цлый рядъ пре<испорчено> теоріи автора, это было осуществленіемъ идеаловъ молодости, на которыхъ либералы эпохи Александра I выросли. Однако, извстно, что, немного лтъ спустя они стали очень недовольны своимъ временемъ. Или, останавливаясь на примр, приводимомъ авторомъ, можно ли объяснять недовольство Некрасова тмъ, что для оцнки времени онъ прилагалъ мрку единственной въ настоящую эпоху, когда онъ росъ и подъ вяніемъ которой онъ развивался. Некрасовъ, и вообще люди сороковыхъ годовъ развивались на иде освобожденія народа и, слдовательно, когда ихъ идеалъ осуществился, имъ слдовало бы быть вполн довольными своимъ временемъ. Ну, а люди шестидесятыхъ годовъ, чему они ликовали во время реформъ? Вдь, это было осуществленіе идеаловъ не ихъ, а поколнія 40-хъ годовъ. Осуществленія своихъ идеаловъ люди эти и не видли. Очевидно, что объясненіе автора, будто бы ‘жизнь цнится съ точки зрнія взглядовъ, воспитанныхъ предшествующимъ временемъ’, совершенно неврна.
Довольство или недовольство ‘нашимъ временемъ’, какъ выражается авторъ, зависитъ вовсе не отъ того, осуществились или не осуществились стремленія и желанія молодости того или другаго поколнія. Теорія поколній больше ничего, какъ фантазія, которой ничего объяснять нельзя. Въ шестидесятыхъ годахъ, когда осуществился идеалъ людей 40 хъ годовъ, ликовали вс безъ различія поколній. Никакихъ ‘поколній’ тогда не чувствовалось и не замчалось, а вс ‘поколнія’ сливались въ одну воодушевленную группу, принимавшую ровное и горячее участіе въ преобразованіяхъ и жившую одною общею надеждой и врой въ наступленіе лучшей поры для общихъ условій существованія. Только эти общія условія существованія и служатъ мркой, которой измряется всякое данное время, а вовсе не идеалы и желанія поколній. Общія же условія, дйствующія на подъемъ духа, слагаются изъ фактическаго положенія вещей, создающаго т или другія возможности для развитія общей жизни, и изъ того, насколько эти условія отвчаютъ понятіямъ объ общественной справедливости лучшей, наиболе развитой части интеллигенціи.
У насъ подобная роль интеллигенціи должна имть наибольшее значеніе, чмъ гд-либо, и напрасно авторъ клевещетъ, будто бы интеллигенція только тогда и бываетъ довольна у насъ, когда осуществляются ея личныя стремленія и желанія. Въ Англіи, во Франціи, въ Германіи, гд народъ гораздо развите и гд онъ принимаетъ фактическое участіе въ своихъ и общихъ длахъ, роль интеллигенціи совсмъ иная. У насъ же, при умственной инертности массы и при ея механическомъ, прозябающемъ существованіи, только интеллигенція и является всегда предстательницей и за нужды народа, въ боле тсномъ смысл, и за нужды народа въ широкомъ смысл, какъ общей совокупности къ которой <испорчено>ма эта предстательствующая интеллигенція.
Въ допетровскую эпоху печаловалось обыкновенно духовенство, теперь это печалованіе приняло иной характеръ, стало дломъ интеллигенціи. Вс идеи, которые такъ или иначе осуществлялись въ общихъ меропріятіяхъ все созидалось тми или другими реформами,— всему этому у насъ источникъ — интеллигенція, т.-е. та передовая умственная сила, которой творилось наше общественное и государственное сознаніе. Эта роль интеллигенціи, историческая, неустранимая и неизбжная есть простое и естественное логическое послдствіе гражданскаго поворота, который сдлала Россія при Петр. Россія стала теперь выражаться тремя слоями. Внизу, какъ широкое основаніе, лежалъ инертный въ общественно-сознательномъ смысл народный слой, надъ нимъ высились дятельный, властный правящій слой, сосредоточивавшій въ себ всю фактическую и исполнительную силу, и, наконецъ, небывалый еще при московской Руси новый общественный агентъ — интеллигенція, сознательный и высшій идейный руководитель, дававшій всей русской жизни извстное направленіе и наполнявшій ее сознательнымъ идейнымъ содержаніемъ.
Было бы, кажется, точне (и, во всякомъ случа, ясне и безпорне) замнить названіе ‘интеллигенціи’, вызывающее представленіе о чемъ-то осязательномъ, опредленномъ въ своихъ границахъ и въ форм, словомъ, имющимъ боле отвлеченный, общій смыслъ. Не все, что интеллигентно, даетъ прогрессивно-историческое направленіе и движеніе жизни Россіи, и только то, что дйствительно идейно, прогрессивно. Собственно интеллигенція есть та неуловимая лабораторія, не имющая ни мста, ни числа, которая вырабатываетъ извстную идейную руководящую властную силу, подчиняющую себ вс остальныя силы. Это умственная атмосфера, образующаяся изъ очень разнообразныхъ, но однородныхъ умственныхъ теченій, составляющихъ одно гармоническое направляющее цлое. Да, именно атмосфера, которой дышетъ всякій живой человкъ, подобно, тому, какъ онъ дышетъ обыкновеннымъ воздухомъ. Онъ черпаетъ изъ этой атмосферы свою умственную силу, крпость и здоровье, также какъ изъ обыкновеннаго воздуха черпаетъ свое физическое здоровье и свою физическую силу.
Интеллигенція не образуетъ собою никакой юридической единицы. Она не корпорація, не сословіе, ея права и обязанности не установлены и не опредлены закономъ и не регламентированы никакими правилами, инструкціями или формами. Это совершенно свободная сила, подчиняющаяся въ своемъ идейномъ творчеств только одному закону мысли и велніямъ той дйствительности, которой она служитъ. Это кормчій, стоящій у компаса, а не у руля, и указывающій, куда плыть, это лоцманъ, слдящій за фарватеромъ, выкрикивающій, гд какая глубина и гд лежать камни и мели.
И эту роль интеллигенціи можно прослдить во всхъ нашихъ большихъ и малыхъ внутреннихъ длахъ. Интеллигенція всегда стояла на страж ихъ, всегда зорко слдила за всми движеніями общественной жизни и всегда являлась высшимъ разумомъ и источникомъ уравновшеннаго сужденія, стоящаго выше всего частнаго, случайнаго, временнаго и искавшаго справедливаго разршенія только въ общемъ.
Возьмемъ хотя освобожденіе крестьянъ. Первымъ извстнымъ выразителемъ въ литератур идеи освобожденія явился Радищевъ, съ надлавшимъ такаго переполоха Путешествіемъ изъ Петербурга въ Москву. Державинъ, отмтивъ въ книг вс предосудительныя мста, представилъ ее Екатерин II и императрица отправила Радищева въ Илимскій острогъ. Ужь одна строгость этого наказанія и поспшность, съ какой Державинъ сдлалъ свои замтки, служила доказательствомъ, что идея освобожденія начинала носиться въ воздух и проникать въ умы. И идея эта дйствительно носилась въ воздух и проникала въ умы, и проникала съ такою энергіей, что при Александр I были освобождены остзейскіе крестьяне. До русскихъ пока дло не доходило, но за то тмъ энергичне и упорне разрабатывалась эта идея интеллигенціей двадцатыхъ и сороковыхъ годовъ, пока въ шестидесятыхъ годахъ она не покорила даже самые неподатливые умы и не выразилась въ грандіозной реформ освобожденія 20-ти милліоннаго населенія.
Или идея гласнаго суда. Она возникла, развилась и достигла своего осуществленія совершенно подобнымъ же путемъ. Это неправда, что нашъ судъ присяжныхъ вышелъ судомъ улицы, какъ это усиливались доказать Московскія Вдомости. Нтъ, это не былъ судъ улицы, это былъ судъ очень впечатлительной общественной совсти и тонко развитаго чувства справедливости, которое ставило себя выше временныхъ требованій справедливости условной. Въ Англіи, когда за кражу въ одинъ шилингъ уголовный законъ требовалъ смертной казни, ни одна кража въ шилингъ не признавалась кражей. И нашъ судъ относился ко многимъ преступленіямъ подобнымъ же образомъ, пытаясь смягчить слишкомъ суровую кару уголовнаго закона. Кром того, нашъ судъ думалъ вносить поправку и въ т общія отношенія, которыя такъ или иначе, а иногда и съ неотразимою силой, вліяютъ на преступность. И глубокое моральное чувство, съ которымъ нашъ судъ судилъ то, что подлежало его сужденію, не было случайностью и не свалилось внезапно съ неба. Оно создалось продолжительною предшествовавшею ему работой мысли и тою самою идеей справедливости, которая, наконецъ, осуществилась въ судебной реформ. Приговоры нашихъ судовъ были лишь выраженіемъ этой само! идеи, ея неизбжнымъ практическимъ выраженіемъ, ея плотью отъ плоти, второю ея половиной.
Или хотя бы программа, выставляемая авторомъ статьи въ Недл и фракціей, къ которой онъ принадлежитъ. Вдь, вся эта фракція получила свое духовное крещеніе отъ сороковыхъ и шестидесятыхъ годовъ. Ими же создано, и то практическое движеніе для непосредственной помощи народу, которое эта фракція выдвигаетъ впередъ, какъ собственное изобртеніе.
Такимъ образомъ, наша интеллигенція иметъ почти исключительно теоретическое значеніе. Она изслдуетъ и наблюдаетъ жизнь во всхъ ея практическихъ проявленіяхъ, нуждахъ и уклоненіяхъ, она расширяетъ область нашихъ познаній объ условіяхъ дйствительности и творить наше общественное сознаніе. Неуловимая и неосязаемая, но, въ то же время, вездсущая и всепроникающая, эта общественно-воспитательная сила властвуетъ надъ умами путемъ свободнаго воздйствія, располагая для этого однимъ, единственнымъ средствомъ — печатью.
При особенномъ положеніи нашей интеллигенціи, какъ исключительно умственно-творческой силы, и печать получаетъ у насъ даже особенное значеніе. Въ Европ, гд развита политическая жизнь, печать служитъ преимущественно средствомъ для борьбы политическихъ партій. Роль нашей печати совсмъ иная — служебно-воспитательная. Наша печать есть, такъ сказать, скрижаль или запись всего того, что наши творческія умственныя силы, наблюдая жизнь во всхъ ея общественныхъ подробностяхъ, занесутъ въ нее. Это не больше, какъ открытый для общаго свднія отчетъ о результатахъ наблюденій надъ жизнью, которые интеллигенція длаетъ и затмъ записываетъ ихъ шагъ за шагомъ, то въ фактическихъ подробностяхъ, то въ общихъ выводахъ. Кто-то разъ спросилъ Гроція, какъ достигнуть мудрости. ‘Возьми десть чистой бумаги и записывай все, что встртишь въ жизни замчательнаго’,— отвтилъ Гроцій. Ну, вотъ это-то самое и длаетъ наша печать, сознательно или безсознательно, но, тмъ не мене, являясь единственнымъ открытымъ для всхъ источникомъ, изъ котораго каждый можетъ черпать свою общественную мудрость.
Правда, что наша печать не всегда стоитъ на высот своей теоретической задачи, но также правда, что, несмотря на неблагопріятныя условія своего положенія, она стремится занять подобающее ей мсто и, наконецъ, еще большая правда, что для печати, которая несетъ такую возможную и нравственно-отвтственную служебную и воспитательную обязанность, необходимо находиться въ условіяхъ наиболе благопріятныхъ для ея существованія. Какъ одинъ изъ деликатнйшихъ органовъ общественности, печать, какъ и школа, нуждается въ бережливомъ и пествующемъ уход. Слишкомъ чувствительная и впечатлительная, она при малйшихъ шероховатостяхъ, а ужь тмъ боле при толчкахъ, замыкается, какъ раковина, и не обнаруживаетъ не только своего воспитательнаго вліянія, по перестаетъ выполнять и свою служебную роль.
Если вс эти требованія, предъявляемыя къ интеллигенціи и ея органу, печати, врны, то какъ же могло случиться, что одна изъ фракцій этой самой интеллигенціи, въ лиц своихъ литературныхъ представителей, обнаруживаетъ худо-скрываемый зубъ не только противъ своихъ интеллигентныхъ предшественниковъ, но и противъ предшествовавшаго интеллигентнаго движенія мысли?
На одну изъ причинъ этого я уже указывалъ. Фракція, о которой рчь, въ числ своихъ представителей не выставила ни одного сильнаго ума, ни одного писателя съ широкимъ образованіемъ и съ широкими взглядами. Вс критики, беллетристы, поэты, публицисты этой фракціи отличаются робостью общественной мысли и очень короткими умственными крыльями. Отъ этого она съ большимъ шумомъ перелетаютъ съ одной муравейной кучи на другую, но подняться выше въ атмосферу, чтобы увидть, какую общую картину представляютъ эти кучи, они не могутъ.
Вторая и, можетъ быть, самая главная причина ихъ низкаго полета заключается въ ихъ, такъ сказать, хронолошческомъ происхожденіи. Вс они родились уже посл освобожденія, это — во-первыхъ, а, во-вторыхъ, и что самое главное, они выросли и воспитались при условіяхъ боле суровой дйствительности, которая не стояла поперекъ (по крайней мр, въ такой степени) воспитанію и развитію дятелей 40 и 60-хъ годовъ.
Вс писатели этой фракціи, вышедшіе или изъ захудалаго, или изъ разночиннаго быта, чувствуютъ себя какъ бы иною породой людей, съ предъидущею породой, изъ которой выходила прежняя интеллигенціи, общаго не имющей. Въ сущности, этотъ антагонизмъ не столько умственный, сколько антагонизмъ происхожденія и потому принимающій сословный характеръ, устанавливающій и поддерживающій слоевое дленіе и переносящій центръ тяжести сверху внизъ.
Авторъ, о которомъ рчь, не длаетъ этого прямо, и тмъ это хуже. У него для прямаго слова, очевидно, недостаетъ умственной смлости, какую не боялись обнаруживать его предшественники семидесятыхъ годовъ. Но программа его вполн ясна. Она — подголосокъ этихъ предшественниковъ, сознательный или безсознательный, это трудно ршить, потому что авторъ какъ-то путается въ словахъ и напускаетъ на себя таинственность, точно онъ хранить въ себ что-то очень важное, но, по извстнымъ ему соображеніямъ, не считаетъ удобнымъ говорить ясне. И надо отдать справедливость автору, что онъ говорить дйствительно таинственно-неясно. Эта таинственная неясность мшаетъ, конечно, говорить я за него ясне, хотя нисколько не мшаетъ установить умственное мсто автора и его программу русскаго прогресса.
Уже въ 60-хъ годахъ точно намтились два главныхъ направленія и каждое изъ нихъ предлагалось какъ обезпечивающее наиболе правильное и врное прогрессивно-поступательное движеніе Россіи. Несмотря на множество мелкихъ теченій, часто неясныхъ, смутныхъ, подчасъ фанатическихъ, отводившихъ слишкомъ много мста чувству и даже фантазіи, вс эти теченія сводились къ двумъ программамъ: прогресса сверху внизъ и прогресса снизу вверхъ. Программа прогресса сверху внизъ ставила во глав его городъ и интеллигенцію, которая должна руководить и держать въ своихъ рукахъ все умственное и общественное развитіе и движеніе. Программа же прогресса снизу вверхъ ставила во глав деревню и народъ, какъ единственный источникъ твердаго и незыблемаго общественнаго и политическаго роста Россіи. Фракція эта задалась мыслью служить народу непосредственнымъ практическимъ путемъ и удовлетворять его насущнымъ нуждамъ въ просвщеніи и благоустройств простыми ближайшими средствами и энергическимъ трудомъ безъ всякой окраски его въ какой-либо посторонній цвтъ или тенденцію, для практическаго дла, но мннію фракціи, не имющихъ никакого значенія. Программа эта, несомннно, почтенная и должна привести непремнно къ плодотворнымъ результатамъ, потому что подготовитъ и создастъ работниковъ дла, воспитавшихся въ мысли о непосредственной практической дятельности и общественно-служебной исполнительности. Подобныхъ работниковъ у насъ еще мало и въ земств, и въ городскомъ самоуправленіи, и даже въ чиновничеств, и наше самоуправленіе сплошь и рядомъ скрипитъ только отъ ихъ недостатка.
Успху этой пропаганды должно помочь не только ея вполн легальное направленіе, но и соотвтствіе ея стремленій съ общимъ характеромъ дятельности правительства, направившейся тоже на удовлетвореніе непосредственныхъ практическихъ нуждъ народа.
Но это, все-таки, только одна сторона дла. На пользу народа работать нужно, и работать именно въ томъ направленіи, какое приняла фракція, а затмъ остается и еще кое-что, что фракція намренно или ненамренно желаетъ игнорировать и на что она смотритъ даже съ высокомріемъ. Это нчто есть идейность.
Авторъ длитъ жизнь рзкою чертой пополамъ и то, что длалось 25—30 лтъ назадъ, называетъ академическимъ направленіемъ, жизнью же онъ считаетъ исключительно практическую работу. А такъ какъ этой практической работы прибавилось, и школъ, больницъ, газетъ и хорошихъ дорогъ теперь гораздо больше, чмъ ихъ было въ академическій періодъ, то онъ и утверждаетъ, что жизни въ настоящее время неизмримо больше, чмъ ея было тогда.
Жизнь! А что такое жизнь? Что создаетъ жизнь? Движеніе, конечно, жизнь, и чмъ его больше, тмъ больше и жизни. Но, вдь, это вопросъ количества и механическаго труда. Да и точно ли то ‘количество’, на которое только и указываетъ авторъ и котораго дйствительно не было 25—30 лтъ назадъ, создало народу такую жизнь, которую онъ и видитъ, и чувствуетъ, и ощущаетъ и которою онъ живетъ теперь неизмримо полне, богаче и дышетъ полною грудью? Сомнительно! Этой жизни, которую такъ тщательно перечисляетъ авторъ по пальцамъ, не настолько прибавилось для народа, чтобы она зашевелила его и сдвинула съ мста.
Жизни прибавилось только для среднихъ, исполнительныхъ интеллигентныхъ способностей, для людей той фракціи, которой ея представители указываютъ новый практическій легальный путь дятельности, для молодыхъ силъ, ищущихъ приложенія, но не знающихъ куда ихъ приложить. Очевидно, что фракція лишь прикрывается народомъ и жизнью считаетъ только то, что можетъ удовлетворить людей среднихъ, исполнительныхъ способностей и составляющихъ или группирующихся около ея.
Перенося центръ тяжести времени на себя и создавая программу для новаго практическаго поведенія, фракціи удалось меньше всего разршить общій вопросъ, который она думала разршить въ лиц автора статьи, возъимвшаго не совсмъ удачное желаніе подняться на высоту общихъ идей и разъяснить, въ чемъ собственно заключается жизнь и когда ея бываетъ больше.
Да, дйствительно, тогда ли жизнь, когда архитекторы разбиваютъ мсто для новой постройки, вырабатываютъ ея идею, составляютъ планы, смты, проекты, чертежи, или когда придутъ каменщики и плотники, и начнутъ строить домъ? Тогда ли было больше жизни, когда тоже небольшая фракція людей 40-хъ годовъ, поднявшись на высоту общихъ идей, освщала русскія умственныя дебри и проводила идеи освобожденія въ общество, когда потомъ фракція другихъ людей осуществляла эти идеи и создала новое движеніе общественной мысли, или когда на смну имъ пришли опять новые люди и сказали, что идеи вздоръ и что жизнь лишь въ одной практической работ? Тогда ли жизнь, когда идейно воодушевленные и энергическіе работники мысли заставляютъ человческую душу звучать всми ея струнами и издавать полные аккорды, когда этотъ приподнятый резонансъ создаетъ цлую плеяду писателей 40-хъ годовъ и дополняющую ее плеяду публицистовъ эпохи освобожденія, или когда на смну имъ является ‘новое литературное поколніе’, заявляющее, что ему сказать нечего, что оно ждетъ, когда на него снизойдетъ вдохновеніе, и когда публицисты того же времени провозглашаютъ теорію опорожненнаго нутра?
И опорожненное нутро, отодвигающее идеи на второй планъ, не можетъ создать ничего, кром филистерства и идеала мщанскаго счастья. Конечно, мщанская изба съ тремя свтленькими окошечками, съ занавсками и цвтущими бальзаминами — то же идеалъ, но только идеалъ благоустройства Сарептской колоніи. Для такой страны, какъ Россія, нужно что-нибудь и пошире, хотя бы ужь по одному тому, что передъ нашею сложною жизнью лежатъ слишкомъ громадныя задачи и внутренняго, и международнаго содержанія, которыхъ однимъ сарептскимъ благоустройствомъ не разршишь.
Публицисты ‘новаго поколнія’, поднявшіе теперь (и именно теперь) голосъ противъ интеллигентнаго, академическаго, т.-е., по ихъ мннію, безплоднаго движенія мысли, поступаютъ пока безтактно и не умно, но разъ вставъ на эту наклонную плоскость, они быстро допишутся идо Гражданина, если не найдутъ въ себ примиренія между идейностью и практичностью, если будутъ превращать ихъ въ какія-то дв враждебности, а не въ одну общую гармоническую, а потому и могучую творческую силу. Вдь, только въ этомъ и заключается наше теперешнее общественное безсиліе.