ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
XXXII.
Н. Ш.
‘Русская Мысль’, кн.II, 1889
Очерки русской жизни, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1889
Время на прочтение: 26 минут(ы)
А, кажется, нужно подчеркнуть рзче то направленіе, которое въ послднее время предлагается русскому обществу съ особенною настойчивостью, въ вид единственнаго средства благоустройства. Формула, которой обнимается практическая сущность этого средства, очень проста: ‘теб плохо, потому что ты самъ ничего не длаешь, и будетъ хорошо, если ты самъ этого захочешь’. Очень великодушная, справедливая, а, главное, умная формула! Но что же въ ней новаго, чтобы она имла право выступать съ шумомъ и авторитетомъ, точно и въ самомъ дл новая истина? Когда же человку не говорили, что онъ самъ линовать? Когда же ему запрещалось хотть лучшаго и когда же этотъ самый человкъ не бился, какъ рыба объ ледъ, чтобы сдлать себ лучше? Можно подумать, что прежде на обывателя сыпались съ неба изъ рога изобилія жареные рябчики и московскіе калачи и онъ такъ привыкъ къ подаркамъ, что сложилъ руки и совсмъ пересталъ о себ заботиться, а, между тмъ, рогъ изобилія на неб закрылся. Конечно, такому праздному лнтяю и нельзя дать другаго совта, кром: ‘будетъ хорошо, если самъ этого захочешь’.
Любопытно, что это воззрніе, давно уже окрпшее въ практической жизни, стало наблюдаться не только въ художественной литератур, но и въ журналистик. Но у повседневной практики были для этого свои очень основательные резоны, — на то она и повседневная практика. Вотъ какой-нибудь ошмыганный мужичишка или оборванный интеллигентъ бьются и переколачиваются, чтобы выбиться на дорогу, глядишь — и тамъ закрыты пути, и здсь нтъ мста. Что тутъ длать? Не другимъ же отыскивать для нихъ не занятые приборы на пиру природы. Конечно, самъ человкъ долженъ искать, что ему нужно, самъ долженъ найти себ и приборъ по вкусу.
Практическая жизнь, знавшая лишь стоящія передъ нею практическія возможности, видла только свои факты и дальше фактовъ она не шла. И въ образ мужика и деревни наша практическая жизнь до того подчинилась факту, что интеллигентъ, не понявшій, въ чемъ тутъ дло, распростерся, наконецъ, ницъ передъ солдатикомъ Каратаевымъ.
Но, вдь, солдатикъ Каратаетъ человкъ только факта и больше ничего. Ну, холодно, такъ и холодно! Солдатикъ Каратаевъ, какъ практикъ, очень хорошо знаетъ, что противъ холода ничего не подлаешь. Знаетъ онъ, что противъ голода ничего не подлаешь и противъ смерти ничего не подлаешь. И вотъ онъ всмъ этимъ напастямъ смотритъ прямо въ глаза и когда придетъ ему время умирать — ляжетъ на спину, перекрестится, сложитъ руки на груди и умретъ, потому что ничего не подлаешь.
Интеллигентъ выработался совсмъ изъ другихъ отношенія къ факту.
Онъ знаетъ тоже очень хорошо, что есть такіе факты, какъ холодъ, голодъ, смерть. Но, кром того, что онъ объ этомъ знаетъ, онъ объ этомъ еще и думаетъ. Кром факта, какъ факта, въ голов интеллигента есть еще и идея этого факта. Солдатикъ Каратаевъ говоритъ, что ‘ничего не подлаешь’, а интеллигентъ именно и хочетъ что-нибудь подлать, чтобы не было ни холодно, ни голодно. Солдатику Каратаеву свалится на голову кирпичъ съ крыши и Каратаевъ ничего — почешетъ въ голов, наднетъ шапку и дойдетъ дальше, а интеллигентъ не пойдетъ: онъ остановится и подумаетъ, какъ бы такъ сдлать, чтобы кирпичи съ крышъ не падали на головы проходящимъ.
Совершенно справедливо, что привычка только думать, а не длать, пріучила интеллигента рефлектировать и ‘крутить мозгами’, но также справедливо, что привычка подчиняться только факту отучила солдатика Каратаева думать. Такимъ образомъ, если солдатикъ Каратаевъ и интеллигентъ превратились въ два противуположныхъ полюса, то вопросъ, конечно, не въ томъ, чтобы корить интеллигента солдатикомъ Каратаевымъ, потому что и солдатика Каратаева можно упрекнуть интеллигентомъ.
Солдатика Каратаева, конечно, можно похвалить за мужество, съ которымъ онъ переноситъ холодъ, голодъ и даже смерть, но, говоря по правд, это мужество еще не Богъ всть какое, да и явилось-то оно потому, что ничего не подлаешь.
Интеллигентъ же народился въ мір (въ мір, а не у насъ однихъ) не для того, чтобы переносить холодъ, голодъ и смерть, а чтобы такъ устроить дла, чтобы не было ни холоду, ни голоду, да и смерть отодвинуть подальше. И не для себя одного задумалъ интеллигентъ все это сдлать, а я для солдатика Каратаева, котораго, пока, жизнь научила одному — пассивно умирать.
Даже и относительно смерти интеллигентъ оказался ‘развите’ солдатика Каратаева. И съ моральной, и съ общественной точки зрнія нельзя оправдывать самоубійствъ, но нельзя также объяснить ихъ недостаткомъ воли и энергіи. Здсь пассивное мужество Каратаева смнилось вполн мужествомъ активнымъ.
Если сдлать подробное сравненіе между солдатикомъ Каратаевымъ и интеллигентомъ и подл каждаго изъ нихъ сложить въ кучки ихъ нравственное и умственное богатство, то имущество интеллигента окажется неизмримо больше имущества солдатика Каратаева.
Если же это такъ, то почему же наши ‘извстные и авторитетные’ художники-беллетристы, а за ними и другіе, мене извстные, и даже и совсмъ неизвстные писатели — вс свои симпатіи склонили въ сторону солдатика Каратаева и превратили его даже въ идеалъ, а интеллигента подаютъ подомъ, точно хотятъ совсмъ сжить его со свта? Даже и на новый-то годъ не дали интеллигенту покоя и, вмсто всякихъ добрыхъ пожеланій, упрекнули его въ недостатк энергіи, въ отсутствіи воли и въ томъ, что онъ самъ не хочетъ сдлать себ лучше! И кто же это сдлалъ? Это сдлали т самые ‘друзья’ интеллигента, которые, подобно ‘новому литературному поколнію’, составляютъ истинный продуктъ восьмидесятыхъ годовъ. У этихъ умныхъ друзей не нашлось лучшаго слова, кром упрека, и той формулы, которую они придумали. Имъ даже и не пришло въ голову, что ихъ формула жестока и несправедлива, потому что приноситъ въ жертву факту того самаго интеллигента, который, прежде всего, нуждается въ возможностяхъ для интеллигентнаго существованія. о томъ, какъ бы создать эти возможности и почему ихъ нтъ, о ни не говорятъ ни слова. Ту половину интеллигентнаго человчества, которой живется хорошо, они оставляютъ въ поко и всего требуютъ только отъ тхъ, кому жизнь Встала поперекъ горла.
Все это длается, конечно, съ самыми доброжелательными намреніями, чтобы указать хотя какой-нибудь выходъ. Но только этотъ ли выходъ нужно указывать? Что говорить тому, кто бился изъ всхъ силъ и, наконецъ, изъ нихъ выбился, что у него нтъ силъ? Онъ это и самъ знаетъ. Говорить же это тому, кто еще бьется, бевполезно потому, что онъ еще бьется. Въ томъ и въ другомъ случа получаются только пустыя слова.
Но тутъ важны не пустыя слова,— о нихъ не стоило бы и говорить,— важно то, почему они могли явиться, почему выходъ оказался только въ этомъ средств, а не въ чемъ-либо другомъ, почему у насъ мысль можетъ получить пустое направленіе? Чтобы понять это, не зачмъ уходіть дальше того, что свершилось на нашихъ г лагахъ.
Русская жизнь, только однимъ освобожденіемъ крестьянъ, не говоря уже о другихъ реформахъ, открыла иного новыхъ, небывалыхъ прежде возможностей для интеллектуальнаго существованія и создала цлыя группы новыхъ людей, устремившихся воспользоваться этими возможностями. Большинство этихъ группъ по своему общественному происхожденію стояло ближе къ солдатику Каратаеву и воспользовалось новымъ умственнымъ движеніемъ именно какъ средствомъ для новаго, лучшаго и боле человческаго существованія. Все это такъ и должно было быть, но вотъ что могло бы и не быть. Лтъ двадцать пять назадъ, особенно въ самый разгаръ реформъ, тонъ жизни давало верхнее, идейное движеніе, а теперь тонъ жизни даютъ уже не идейные люди, а люди середины. Середина теперь ршительно выдвинулась впередъ и заняла первое мсто.
Одна провинціальная газета рисуетъ даже слдующую картину нашего современнаго серединнаго существованія: ‘Быть можетъ, въ наши современные дни,— говорятъ газета,— нтъ у васъ ‘геніевъ’, или не видно ихъ покамстъ для всхъ, но куда ни оглянись, въ каждомъ уголк, въ каждомъ департамент и въ каждой канцеляріи мы видимъ цлыя массы людей, ршительно ничмъ не уступающихъ среднему уровню ‘передовыхъ людей’ начала шестидесятыхъ годовъ. Такими людьми теперь у насъ повсемстно хоть прудъ пруди. Быть можетъ, они не такъ наивны и не полны радужныхъ надеждъ, но въ ихъ масс, вагъ и во всякой вообще масс, стремленіе къ царству правды и добра живуче нисколько не меньше, чмъ въ насъ въ дни нашей юности. Но, не говоря объ этихъ людяхъ съ высшимъ образованіемъ и съ честными стремленіями, неужто можно забывать про массы, и безчисленныя массы, средняго сословія, лицъ съ среднимъ образованіемъ, народившихся за послднее время для общественной жизни, прежде ршительно для нихъ недосягаемой? А эти милліоны грамотныхъ людей, прошедшихъ начальныя школы всхъ наименованій, могутъ разв быть поставлены въ уровень съ тмъ, чмъ былъ ‘народъ’ тридцать лтъ тому назадъ? Все это — элементы прогресса, правда, не блестящаго, не головокружительнаго, не пьянящаго, но за то боле реальнаго и неискоренимаго, чмъ тотъ, которымъ мы въ начал шестидесятыхъ годовъ любовались больше по наслышк и ‘въ кредитъ’, чмъ на самомъ дл’.
Эту картину рисуетъ не какой-нибудь провинціальный листокъ объявленій, а газета въ своей окраин авторитетная, управляемая людьми образованными и развитыми, съ точными общественными понятіями и требованіями, съ ясно опредленною программой. И все, что говорить газета, совершенно врно, факты приведены неоспоримые. Если же это такъ, то почему же въ цлой картин вы не чувствуете правды? Только потому, что вамъ этой правды и не даютъ, что васъ заставляютъ присутствовать на единоборств, что передъ вами происходитъ полемика восьмидесятыхъ годовъ съ шестидесятыми. Но зачмъ понадобилась эта полемика? Шестидесятые года прошли, притязаній никакихъ на свое возстановленіе въ настоящемъ не заявляютъ, да и заявлять его не могутъ,— въ тридцать лтъ, которыя миновали, и. люди народились другіе, и русло жизни установилось иное. Зачмъ эта безполезная, повидимому, полемика съ прошлымъ, съ исторіей, съ жизнью, сданной въ архивъ?
Не борьба тутъ съ прошлымъ ведется, не полемика съ исторіей, и шестидесятые года тутъ не причемъ. Они нарисованы на картин только для конкретности, для осязательности, для наглядности. Въ дйствительности же тутъ идетъ борьба двухъ существующихъ въ настоящее время направленій — дловаго съ идейнымъ, практическаго съ идеальнымъ, фактической повседневности съ возникающею и крпнущею все боле и боле критикой этой дловой повседневности.
И странный производятъ эффектъ противупоставляемыя части картины,— эффектъ, котораго, конечно, не ожидалъ и самъ художникъ. Не поскупился онъ на краски, и полотно взялъ большое, и фигуръ нарисовалъ многое множество. Тутъ и цлыя массы людей, ршительно ничмъ не устпающихъ среднему уровню ‘передовыхъ людей’ (иронія) начала шестидесятыхъ годовъ (такая масса, что хоть ‘прудъ пруди’), тутъ и стремленіе къ царству правды я добра, такое хе живучее, какъ и ‘въ дни нашей юности’ (опять иронія), тутъ и безчисленныя массы средняго сословія съ среднимъ образованіемъ, тутъ и милліоны грамотныхъ людей, прошедшихъ народную школу, только одного нтъ въ этомъ громадномъ полотн, заполненномъ такою массою фигуръ,— воздуху: фигуръ нарисовано много, стоятъ он тсно, а дышать имъ нечмъ.
Группа людей дловаго, практическаго направленія, забирающая въ свои руки печать, теперь довольно многочисленна. Устроилась она и въ столичной, и въ провинціальной печати, и на юг и на свер, и на запад и на восток. Состоитъ она изъ людей и талантливыхъ и безталанныхъ, я умныхъ и не умныхъ, и образованныхъ и полуобразованныхъ, и тяготющихъ больше къ умственнымъ верхамъ и тяготющихъ больше къ умственнымъ низамъ, но нутро ея остается все одно и то хе. Оно не ‘умственное’, а ‘практическое’, и, какъ преимущественно практическое и дловое, тяготющее къ ‘капиталу’, отличается способностью къ приспособленію. Въ этомъ и заключается его главная особенность, его нервъ, его душа. Лишь бы только не было помхъ къ ‘накопленію’, а тамъ, какія бы другія помхи жизньни выставляла, все будетъ хорошо, пока можно еще накоплять.
Во время реформъ наши дловики (уже и тогда устроившіеся въ печати) стояли горячо на сторон реформъ, ибо они сулили имъ возможность очень широкихъ и разнообразныхъ поприщъ для накопленія, потомъ, когда обстоятельства стали слагаться на отливъ, практики пошли по отливу, во время ‘новыхъ вяній’ они тоже вяли, а затмъ, когда вянія и идеи сошли съ горизонта и первый планъ картины заняла ‘середина’, они почувствовали себя настолько авторитетными, что вступили въ полемику съ идеями и явились самыми ярыми сторонниками дйствительности. И ни въ ‘измн убжденіямъ’, ни въ ‘шатаніи мыслей’, ни въ чемъ-либо подобномъ ихъ упрекнуть нельзя. Напротивъ, они очень послдовательны, даже неуклонно послдовательны, и такъ хорошо знаютъ свою ботанику, что какую имъ дорожку ни откройте, они на всякой съумютъ собрать гербарій. Ужь таково свойство ихъ ума, который не видитъ ничего другаго, кром практическихъ житейскихъ возможностей къ устройству своего личнаго благосостоянія, и не знаетъ другихъ задачъ, кром накопленія.
Это собственно дльцы, практики, но съ особеннымъ умственнымъ оттнкомъ. Отъ этого-то они и устроились въ печати. Чистый длецъ знаетъ только ‘счетъ’,— для идей или идеаловъ (конечно, общественныхъ) у него въ голов совсмъ нтъ никакой и клточки. У дльцовъ же, пристроившихся въ печати и самую печать превратившихъ въ свое дло, въ средство для пропаганды, клточка въ голов есть. Въ этой клточк у нихъ бьется маленькій общественный пульсъ, имъ знакомъ и идеалъ общественнаго устройства на началахъ равноправного, они тяготютъ къ большинству, завидуютъ обезпеченію и довольству меньшинства, питаютъ къ нему за это иногда и злобныя чувства, тяготютъ къ народу, изъ котораго нердко и сами происходятъ, но все это умственное (идейное) содержимое ихъ клточки изображаетъ только сложную контрольную организацію, направляющую врнымъ путемъ ихъ собственный ‘счетъ’. Вотъ этотъ-то счетъ и даетъ главный тонъ всему ихъ мышленію. А законъ ‘счета’ одинъ, онъ всегда знаетъ только сегодняшній день, а ‘завтра’ предоставляетъ мечтателямъ и утопистамъ.
Въ сей моментъ но обстоятельствамъ времени имъ кажется (а, можетъ быть они опредляютъ это врно своимъ практическимъ чутьемъ), что для интеллигента нтъ другаго выхода, какъ биться, какъ рыба объ ледъ, и вотъ они совершенно искренно (и съ своей точки зрнія справедливо) хотли бы заставить замолчать тхъ, кто, какъ они думаютъ, мшаетъ ихъ пропаганд современнаго способа практическаго приспособленія. Они совершенно искренно полагаютъ, что публицисты, съ ними несогласные, ‘не только не содйствуютъ выработк идеаловъ (!), не только не облегчаютъ потуговъ общественной мысли, стремящейся къ созданію идеаловъ, но еще встрчаютъ вс робкія попытки въ этомъ направленіи презрительнымъ смхомъ и ироніей, убивая эти попытки въ самомъ зародыш противопоставленіемъ имъ мрачной дйствительности’.
Видите, какія все хорошія слова: ‘потуги общественной мысли’, ‘новые идеалы жизни и дятельности’, ‘презрительный смхъ, убивающій попытки въ самомъ зародыш’… А знаете ли, о какихъ тутъ потугахъ общественной мысли и новыхъ идеалахъ жизни и дятельности рчь? Да все о томъ же ‘своемъ хлб’ и ‘своемъ труд’. Что это ‘новая дятельность’ и только дятельность — совершенно справедливо. Но идеалы-то ужъ оставьте, пожалуйста, въ поко. Для нихъ нужно что-нибудь пошире и подальше ‘мщанскаго счастья’, о которомъ вы только и мечтаете.
Проповдники этого идеала популяризируютъ собственную программу и собственныя вожделнія. Кусокъ земли, домикъ въ три окошечка, на окнахъ занавски и цвты, а внутри дома жена-хозяйка, дти, ‘свой хлбъ’ и хоть щей горшокъ, да самъ большой. Чего же еще нужно интеллигенту?
Надо, однако, воздать должное предусмотрительности авторовъ этой программы: предлагаемое ‘мщанское счастье’ они нигд не называютъ мщанскимъ, а изъ клточки, въ которой у нихъ помщаются разныя идеи, берутъ и предлагаютъ для употребленія еще такія хорошія слова, какъ ‘общеполезная дятельность’, ‘возможность ея даже и при безотрадной дйствительности’, ‘необходимость энергіи для борьбы съ плохими условіями дйствительности’. Но вс эти ‘хорошія’ слова оказываются только словами, потому что и борьба, и энергія, и общеполезная дятельность предполагаются не иначе, какъ при условіи неподвижности границъ плохой дйствительности. Вся мораль этой программы основана на старомъ анекдот о господин, которому портной сшилъ очень узкія панталоны и уврялъ, что такая ужъ мода, и что нужно шагать за временемъ. Господинъ резонно отвтилъ: ‘какъ же я буду шагать, когда я не могу сдлать ни одного шагу?’ Совершенно то же предлагаютъ интеллигенту и проповдники ‘новыхъ идеаловъ жизни и дятельности’. Они сохраняютъ/весь теперешній гардеробъ интеллигента и велятъ ему не обращать никакого вниманія на узкое платье и шагать энергично. Въ результат получится, конечно, одно изъ двухъ: или интеллигентъ не сдлаетъ ни одного Шагу, или же платье его лопнетъ въ узкомъ мст.
Практическое мышленіе по самой своей сущности ничего другаго и предложить не можетъ, ибо оно потому-то и есть практическое, что знаетъ только одну задачу — съумть направить свои силы такъ, чтобы извлечь пользу изъ того, что лежитъ передъ глазами, и не протягиваетъ рукъ къ тому, до чего он еще не достаютъ. Народъ, росшій въ своей практик тысячу лтъ, и ужь, конечно, лучше знакомый съ существомъ факта, чмъ интеллигентъ,— практикъ, только еще недавно народившійся на смну интеллигента-идеалиста, давно уже придумалъ поговорку: ‘если бы то если, а то напримръ’. Но, вдь, зная, что онъ знаетъ и что изъ факта не выскочишь, народъ и не толкуетъ о ‘новыхъ идеалахъ жизни и дятельности’. И это не только послдовательно, но и добросовстно.
И какіе это такіе ‘новые идеалы’? Идейное движеніе за послднія сто лтъ создало такую массу задачъ и выдвинуло такую массу вопросовъ, а критическая мысль ушла въ такую глубь и ширину, что и въ пятьсотъ лтъ человчеству не передлать всего практическаго дла, которое бы исчерпало выставленныя теоретическія задачи, а у насъ вдругъ объявились свои собственные Колумбы и съ горшечномъ резеды въ рукахъ громогласно объявляютъ, что они производятъ ‘потуги общественной мысли и стремятся создать новые идеалы жизни и дятельности’.
Идеалы, которые человческая мысль создала за все время своей общественной работы, очень точны и опредлены и чего-нибудь новаго къ нимъ русскими потугами не прибавишь. Дай Богъ только сохранить и не испортить хоть того, что досталось намъ по наслдству. Идеалъ личной морали, напримръ, требуетъ дятельной любви и развитія чувства равнаго достоинства. Идеалъ этотъ очень старый и до сихъ поръ наши практическія отношенія слагались, кажется, совсмъ не по этому идеалу. Въ чемъ же помогутъ ему новыя формулы жизни, которыя пытаются изобрсти (но еще не изобрли) наши руководители-практики и насколько, слдуя за ними, русская жизнь разовьетъ въ себ дятельную любовь? Посмотримъ!
Вотъ, напримръ, Александрова, о которой я говорилъ въ январьскомъ очерк, тоже говорила: ‘хочу сть свой хлбъ, хочу жить разумною жизнью’. Это была ея программа жизни, которую она создала для себя, прочитавъ нашихъ лучшихъ руководителей общественной мысли. Какой же она создала себ ‘свой хлбъ’? Она не больше, какъ сидлка, живетъ на жаловань, зависитъ отъ капризовъ докторовъ и много отъ нихъ терпитъ и не разъ въ своихъ письмахъ на нихъ жалуется. Разв это тотъ ‘свой хлбъ’, который проповдуютъ практики и котораго боле точная формула: ‘хоть щей горшокъ, но самъ большой’? Вопросъ Александровой совсмъ не въ этомъ горшк, а въ ‘разумной жизни’, въ дятельной любви. Когда передъ нею дрогнула вра въ возможность для подобной дятельности, когда закралось въ нее сомнніе въ свои силы и, усомнившись въ себ, она теряла надежду попасть въ разсадникъ сестеръ милосердія, въ ней шевельнулась мысль о самоубійств. А щей горшокъ она бы имть могла, могла бы добывать ‘свой хлбъ’, хлбъ своимъ трудомъ, сидя даже въ лавк своей матери. Такъ всякій практикъ на ея мст и поступилъ бы. Но не такой ‘свой хлбъ’ она хотла имть, а свой хлбъ, добытый трудомъ дятельной любви. Тутъ уже не ‘свой хлбъ’ являлся силою, направлявшею дятельность этой женщины, а ‘разумная жизнь’. Разумная же жизнь заключается въ томъ, чтобы жить со смысломъ, а жить со смысломъ значитъ помогать страждущимъ. Вотъ чего и хотла Александрова.
И ‘свой трудъ’ для Александровой вовсе не жалованье, не мсто, онъ совсмъ не то, что ‘свой хлбъ’ практиковъ. ‘Свой трудъ’ для Александровой значитъ нравственная независимость, возможность поступать такъ, какъ повелваетъ ей ея нравственное чувство, въ дятельность котораго никто не имлъ бы права вмшиваться.
И такихъ истинно-моральныхъ людей, живущихъ исключительно моральными побужденіями, можно встртить у насъ — не знаю, на каждомъ ли шагу,— а много. Вотъ еще случай и совершенно аналогичный. Двушка стремится и рвется къ той же нравственной независимости и ‘разумной жизни’, какъ и Александрова. Полтора года употребляетъ она самыя энергическія усилія, чтобы добиться цли, которой она задалась, а цль ея — изучить медицину. Но поддержки никакой не встрчаетъ она у близкихъ и родныхъ, не находитъ въ нихъ никакой помощи. Она, какъ утопающій, готова ухватиться за всякую соломенку, но и соломенки нтъ подл. Для нея теперь вопросъ о ‘быть или не быть’ въ ста рубляхъ, которые бы дали ей возможность ухать за границу въ одинъ изъ тамошнихъ университетовъ. Неужели это такое мечтательное, утопическое желаніе? Какъ видите, да. Энергіи ли, поэтому, нужно поучать этого бьющагося человка и говорить ему: ‘будетъ хорошо, если ты самъ этого захочешь’, или хотя ради того же моральнаго идеала подумать и о томъ, что для людей съ нравственными стремленіями должны существовать въ жизни и возможности для удовлетворенія этихъ нравственныхъ стремленій?
Но именно эти-то возможности и исключены предвзято изъ общественной программы практиковъ, вмст съ этимъ моральному идеалу подрзаны крылья, а у дятельной любви убавлены средства. О средствахъ и возможностяхъ, которыя бы помогли стремленію къ идеалу гражданскаго быта, практики не только не упоминаютъ, но они и прямо выстраняются отъ критики существующихъ условій и провозглашаютъ для руководства такой принципъ: ‘такъ какъ условія жизни государственной, общественной и общенародной измняются очень медленно, то лучше не ждать, пока условія жизни вн насъ измнятся, а лучше измнять условія собственной жизни’ Какъ правило практическое для практическихъ людей и для цлей сегодняшняго дня, указаніе это, конечно, врно. И если бы практики такъ прямо и говорили, что они предлагаютъ практическіе рецепты, никакихъ бы недоразумній и не происходило. Но, вдь, они хотятъ играть роль идейныхъ вождей и умственныхъ руководителей, они говорятъ объ идеалахъ, и не просто объ идеалахъ, а о ‘новыхъ’ идеалахъ и о потугахъ общественной мысли, стремящейся ихъ создать. Вотъ это-то недоразумніе и требуется разъяснить и уничтожить.
Общественная мысль и не думаетъ находиться въ потугахъ, чтобы создать новые идеалы. Общественная мысль создается изъ стремленій такихъ единицъ, какъ Александрова, какъ другая двушка, о которой я говорилъ, какъ тысячи, а, можетъ быть, и милліоны подобныхъ имъ людей, которые хотятъ учиться, хотятъ создать себ условія человческаго существованія, хотятъ находить возможность для безпрепятственнаго проявленія своихъ стремленій къ дятельной любви, къ правд, справедливости, вообще къ какимъ нравственнымъ удовлетвореніямъ и къ такимъ взаимнымъ отношеніямъ, въ которыхъ собственно и заключается идеалъ гражданскаго быта. Какъ бы ни было сильно въ отдльныхъ людяхъ стремленіе къ гражданской и общественной справедливости, одного этого стремленія еще мало, нужно, чтобы въ самыхъ формахъ жизни имлся достаточный просторъ для проявленія каждаго отдльнаго личнаго стремленія.
И вотъ если душу и мысль каждой отдльной личности, точно внутренній свточъ, освщаютъ идея подобнаго гражданскаго общежитія, для достиженія его направлены ея стремленія и усилія,— въ душ такого человка присутствуетъ идеалъ и въ голов его живутъ идеи высшаго порядка. Если же, какъ въ формул практиковъ, на личность возлагаются какія-то моральныя обязательства, но лишь въ предлахъ вншнихъ неподвижныхъ условій, тутъ общественнаго идеала искать нечего. И практики дйствительно никакого общественнаго идеала не выставляютъ.
Практики думаютъ, что идейное содержаніе и стремленіе къ идеалу гражданскаго быта мшаютъ человку жить разсудительно, что идеальныя стремленія все равно, что мечтательныя стремленія, что это только головокружительное’ и ‘пьянящее’ состояніе, производящее пну, но не дающее ничего реальнаго и житейски полезнаго.
Что и отдльные люди, и общество могутъ находиться иногда въ подобномъ ‘головокружительномъ’ состояніи, это, конечно, врно, что стремленія могутъ принимать мечтательный характеръ, тоже справедливо. Но также справедливо и то, что дловое, практическое направленіе, которое смняетъ иногда состояніе головокружительное, есть, въ сущности, не больше, какъ реакція, дни которой бываютъ обыкновенно тоже сочтены.
Европейскій человкъ давно уже пережилъ всю ту приготовительную общественную умственную работу, которую мы далеко не закончили, и потому и не выработали еще сознательное представленіе о ‘спиральномъ’ движеніи общественнаго прогресса. Поэтому каждому европейцу очень хорошо извстно, что можно и должно преслдовать въ жизни практическія насущныя цли, но что при этомъ не только можно, а еще и гораздо боле должно не терять изъ вида общихъ цлей. Можно сидть за прилавкомъ или торговать мукой и, понимая, что это только ‘хлбное’ дло, носить въ голов интеллигентное содержаніе и не упускать изъ вида общественныхъ порядковъ и стремиться къ ихъ улучшенію.
Зная это, европеецъ понимаетъ, что общественныя теченія имютъ иногда чисто-временный характеръ, что въ борьб разнообразныхъ, а иногда и противуположныхъ стремленій торжествующее положеніе того или другаго направленія совсмъ еще не доказываетъ торжества истины. Поэтому ни Бисмарку и ни кому изъ его партіи не придетъ и въ голову утверждать, а тмъ ‘боле доказывать нмцамъ, что они являются носителями ‘новаго’ спасительнаго идеала.
Но наши практики думаютъ совсмъ иначе. Очутившись въ извстномъ момент общаго состоянія мысли, когда сама жизнь потребовала кое-какихъ поправокъ и дополненій, они вообразили, что эти-то поправки и дополненія и составляютъ тотъ ‘новый’ идеалъ, котораго жизнь ищетъ и будто бы затрудняется найти. Они практическіе пути для практической дятельности приняли за идеалъ и даже за ‘новый’ идеалъ.
Нкогда въ вид указанія на практическіе выходы рекомендовалась у насъ швейная машина, сапожныя и башмачныя артельныя мастерскія и т. п. Однако, ‘новыми’ идеалами этихъ практическихъ выходовъ для отдльныхъ существованій никто не называлъ. Теперешніе же практики совершенно серьезно думаютъ (боле умные изъ нихъ, конечно, этого не длаютъ), что предлагаемый ими ‘свой хлбъ’ и ‘свой трудъ’ (обобщенная швейная машина) есть личный идеалъ счастья, а такъ какъ формулу они предложили новую и, вмсто прежней швейной или сапожной мастерской, направили интеллигента на ‘землю’, то, слдовательно, это и ‘новый’ идеалъ.
Создавъ сами себ это недоразумніе, практики должны были впасть и въ другую ошибку. Такъ какъ они были вполн убждены, что создали ‘новый’ идеалъ и придумали очень удачную для него формулу, а подробности этой формулы имъ не дались и они еще и сами не знаютъ, какъ сдлать общедоступнымъ для каждаго интеллигента практическое осуществленіе этой формулы, то и пришли въ негодованіе на тхъ, кто въ этой формул не нашелъ ничего общественно-спасительнаго и удовлетворительно разршающаго задачи интеллигенціи. Вотъ изъ какихъ побужденій возникло не совсмъ ясное обвиненіе ‘какихъ-то’ фактическихъ учителей и руководителей общества, которые ‘презрительнымъ смхомъ и ироніей только убиваютъ попытки къ созданію новыхъ идеаловъ’.
Въ томъ-то и дло, что во всемъ предлагаемомъ практиками очень трудно усмотрть даже хотя бы намеки на общественный идеалъ. Слдовало бы думать, что въ ихъ формул, преимущественно экономическаго происхожденія, долженъ бы скрываться и экономическій идеалъ. И весьма вроятно, что онъ въ ней скрывается, но только ‘свой хлбъ’ ровно ничего не говоритъ о соціально-экономическомъ быт, который позволяется подъ нимъ подразумвать. Извстно лишь то, что на ‘свой хлбъ’ приглашаются въ деревню люди всякихъ интеллигентныхъ спеціальностей, пригодныхъ для деревни, но какъ эти интеллигентныя спеціальности устроятся и какой создадутъ распорядокъ въ экономическихъ отношеніяхъ, этого ни изъ чего не видно. Вроятне всего, что въ предлахъ существующихъ деревенскихъ распорядковъ, въ виду того, что интеллигенты будутъ личными собственниками своей земли, они, поразжившись, заведутъ батраческое хозяйство и превратятся въ мелкихъ землевладльцевъ.
Теперь мы подошли къ самому корню вопроса, въ фундаменту, на которомъ построена вся теорія практиковъ и ихъ идеалъ. Да, идеалъ. И у практиковъ онъ тоже оказывается, и у нихъ есть свои желанія, свои стремленія и даже мечты. Ихъ идеалъ — личная свобода. Но эта личная свобода не есть общественная или гражданская свобода, не есть совокупность тхъ очень разнообразныхъ условій, которыми создаются возможности для всесторонняго развитія разнообразныхъ личныхъ силъ въ благоустроенномъ общежитіи. Свобода практиковъ есть собственно личная независимость въ предлахъ существующихъ условій, ради приложенія наиболе энергическихъ усилій къ экономической дятельности.
Подобное движеніе мысли у насъ далеко не ново. Оно обнаружилось еще во время реформъ, а въ то время, когда началось обсужденіе основаній для освобожденія крестьянъ, съ шумомъ выступило въ журналистик и вызвало даже цлую полемическую литературу. Борьба съ этимъ направленіемъ была не легка, ибо за нею стояли не только люди практики, но и люди ‘науки’. Направленіе это извстно подъ именемъ буржуазнаго и вело оно свое происхожденіе подъ вліяніемъ идей французскихъ экономистовъ буржуазной школы. Буржуазное направленіе создано во Франціи третьимъ сословіемъ, въ его интересахъ, и опиралось на ученіе о свобод, какъ политической, такъ и экономической. Въ политик оно привело къ сильному расширенію правъ третьяго сословія, а въ экономик къ манчестерской школ и къ извстной французской экономической формул, требовавшей полной свободы для личной экономической дятельности и совершеннаго устраненія вмшательства государства. На нашей внутренней экономической политик того времени эта теорія отразилась во всей своей сил и неоспоримо имла большое вліяніе на развитіе личной предпріимчивости и развитіе промышленности. Но эта же теорія, покровительствовавшая только личному интересу, принесла намъ и массу зла, не однимъ тмъ, что создала цлый міръ дльцовъ со всми печальными послдствіями, къ которымъ привела ихъ практика, а еще и тмъ, что очень понизила уровень нашей умственной и идейной жизни, заслонивъ идейныя стремленія боле доступными для большинства стремленіями практическими.
Та новая внутренняя политика, которую иметъ въ виду формула ‘своимъ хлбомъ’, есть больше ничего, какъ эпилогъ этой общей политики. Общая политика знала только интересы крупной промышленности и капитала и поощряла ту дятельность, результаты которой фигурируютъ въ вид милліонныхъ итоговъ- въ отчетахъ объ отпускной и внутренней торговл и о мануфактурномъ производств. Иначе сказать, общая политика знала только фабриканта и купца.
Формула ‘своимъ хлбомъ’ демократизируетъ эту политику и изъ области промышленнаго и торговаго міра, изъ сферы милліоновъ, низводитъ въ сферу обездоленнаго интеллигента, единственный капиталъ котораго заключается въ образованіи и въ личной энергіи. Но такъ какъ съ этимъ капиталомъ никакой фабрики построить нельзя, а опытъ съ швейными и башмачными мастерскими и табачными лавочками былъ исчерпанъ, то интеллигенту и предложили приложить свои силы къ земл.
Но и эта новая идея не вышла готовой изъ головы Минервы. Еще въ министерство графа Киселева отводились участки земли чиновникамъ, которыхъ думали обезпечить земледліемъ. Опытъ хотя и не удался, но идея его не погибла. Въ семидесятыхъ годахъ иди, точне, въ конц шестидесятыхъ та же идея шевельнулась еще разъ, но въ измненномъ вид. На этотъ разъ идея шла изъ Петровской академіи и піонеры ея отправились на Кавказъ (а, можетъ быть, и въ другія мста) и составили первыя земледльческія товарищества или артели для совмстнаго хозяйства. И это движеніе не имло практическихъ результатовъ: товарищества разбрелись и коллективнаго земледлія не получилось. Но идея этого дла и тутъ не умерла. Ее оживилъ А. Н. Энгельгардтъ, новою пропагандой ‘настолько удачно попавшій въ больное, мсто интеллигенціи и идеализировавшій жизнь въ деревн, что у него въ Батищев образовалось нчто врод школы практическаго земледльческаго искусства и подвижничества. Теперь, кажется, подвижники въ Батищево больше ужь не являются.
Движеніе мысли въ томъ вид, какой далъ ему г. Энгельгардтъ, иметъ много симпатичнаго, ибо рядомъ съ вполн демократическою постановкой вопроса (трудъ своими руками), интеллигенціи, выкинутой съ рынка интеллигентнаго труда, указывались еще и другія задачи чисто-просвтительнаго характера на пользу и служеніе деревни.
Но, съ другой стороны, это нравственное и просвтительное служеніе всегда именно и составляло главный признакъ той части русскаго общества, которая извстна подъ именемъ интеллигенціи. Только гуманное развитіе этой части русскаго общества и его освободительный порывъ и создали везд общественныя блага, которыя эта же часть общества теперь такъ отстаиваетъ. Это движеніе общей мысли явилось гораздо раньше формулы ‘своего хлба’, и только ему эта формула и обязана своею симпатичностью.
Формула ‘своимъ хлбомъ’ не только не расширила гуманитарнаго и демократическаго движенія общей мысли, а, напротивъ, его съузила. Общая мысль имла своею задачей именно расширеніе нравъ я возможностей для самостоятельнаго развитія народныхъ силъ страны въ интеллектуальномъ, экономическомъ и общественномъ направленіи, теорія же ‘своего хлба’ иметъ въ виду лишь извстную часть интеллигенціи и никакого общаго вопроса не разршаетъ.
Въ этомъ смысл она вовсе не идейное движеніе, способное обхватить умы, раскрыть передъ нами какіе-нибудь широкіе общественные горизонты, направить мысль на соотвтственную работу и расширить самое содержаніе жизни. Ничего подобнаго теорія нашихъ практиковъ и не думаетъ творить. Горизонты она оставляетъ въ поко и только предлагаетъ интеллигенту, вмсто работы въ канцеляріи, добывать ‘свой хлбъ’ на собственномъ клочк земли. Общественно-идейнаго въ этомъ практическомъ совт очень мало, а потому на общественныя стремленія онъ вліять не можетъ, да не даетъ для нихъ и никакого матеріала.
Это самоограничивающее умственное поведеніе есть прямое слдствіе перевса практическаго направленія надъ идейнымъ, еще такъ недавно дававшаго тонъ русской жизни. Пока русское общество тло въ виду общія задачи, оно и думало общимъ образомъ. Когда же оно начало думать о дловомъ и частномъ, оно перестало думать объ общемъ. Конечно, и въ смысл частной, идейной работы могло бы быть найдено что-нибудь другое, боле общественно-широкое и интеллигентное, а не та тараканья щель, въ которую сажаютъ теперь обездоленнаго интеллигента.
Но именно въ этомъ-то и сказалась практичность практическаго мышленія. Вести обездоленнаго интеллигента на вершину горы и показать ему оттуда прекрасны# Божій міръ съ его ширью и далью — значить питать въ немъ порывы и стремленія къ красотамъ Божьяго міра. А этого, по мннію практиковъ, совсмъ не полагается въ дловой сезонъ. И вотъ интеллигента уводятъ въ щель, въ которой онъ будетъ рыться, какъ кротъ въ земл, и будетъ, наконецъ, видть столько же, сколько видитъ кротъ. И при этомъ интеллигенту еще приговариваютъ: ‘будетъ хорошо, если ты самъ этого захочешь’.
Чтобы проврить результаты общественнаго воздйствія дловаго мышленія, пускай читатель припомнить картину современной Россіи, о которой было говорено. Описаніе начинается прямо съ ироніи надъ умственною яркостью, съ того, что въ наши современные дня нтъ у насъ ‘геніевъ’, да, пожалуй, ихъ совсмъ и не нужно, потому что ихъ замнилъ общій геній образованной массы, не уступающей среднему уровню ‘передовыхъ людей’ недавняго времени. Современными передовыми людьми ‘хоть прудъ пруди’, такъ ихъ много, и вс они проникнуты самыми возвышенными стремленіями ‘къ царству правды и добра’. За современными передовиками стоитъ масса, людей средняго образованія, масса безчисленная, ‘народившаяся въ послднее время для общественной жизни’, а затмъ милліоны грамотныхъ людей, прошедшихъ начальную школу. Вотъ какъ много свту и просвщенія, свту настоящаго и просвщенія истиннаго, создавшаго элементы такого же истиннаго и реальнаго прогресса, прогресса неискоренимаго, потому что онъ реальный, осязательный, насущный, а не мечтательный или головокружительный!
Отчего же при всей яркости красокъ картина, все-таки, тускла и сра и ‘элементы прогресса’, сплотившіеся въ коллективный геній, смотрятъ скучно и безжизненно, точно восковыя куклы? Не было ли лучше, еслибы у этихъ безжизненныхъ элементовъ прогресса закружилась бы немного голова? Авось они стали бы погеніальне и создали бы лучшую дйствительность!
Красоту и содержаніе жизни даютъ только идеи, руководящія поведеніемъ общества. И картина, нарисованная провинціальною газетой, была бы даже и поучительной, если бы авторъ ея указалъ на идеи, которыми живутъ его ‘элементы прогресса’. Онъ на нихъ, однако, не указываетъ и его панегирикъ своему времени остается только похвальнымъ словомъ на могил того предъидущаго, которое онъ усиливается похоронить. Но, вопервыхъ, на могилахъ не смются, а, во-вторыхъ, можно хоронить только такія идеи, которыя свершили свой полный циклъ и у которыхъ поэтому нтъ будущаго.
Чувство жизни и дйствительности въ людяхъ поддерживать слдуетъ. Въ этомъ смысл понятно, когда вниманіе людей обращаютъ на текущіе вопросы, на то, что совершается передъ ихъ глазами. Но, вдь, наши практики задались совсмъ другою программой и ужъ не сегодня они начали свой подкопъ подъ время, предшествовавшее восьмидесятымъ годамъ.
Въ этомъ подкоп участвуютъ писатели самыхъ разнообразныхъ лагерей, начиная съ такъ называемыхъ консерваторовъ и такъ называемыхъ славянофиловъ и кончая нкоторыми изъ либераловъ. Но самый способъ ихъ войны показываетъ насколько они чувствуютъ себя не въ авантаж. Вмсто того, чтобы иронизировать надъ ‘головокружительнымъ’ и ‘пьянящимъ’ прогрессомъ ‘въ кредит’ или, какъ длаютъ другіе, сердиться и браниться, они могли бы поступить убдительне, сдлавъ выставку собственныхъ идей и развернувъ передъ обществомъ идеалы того ‘реальнаго’ и ‘неискоренимаго’ прогресса, который они создаютъ. Т, кто набирается руководящихъ идей и идеаловъ и отыскиваетъ смыслъ жизни, и сами ршили бы, что имъ выбрать и’ въ какую сторону идти.
Но у практиковъ — увы!— подобныхъ руководящихъ общественныхъ идей въ наличности именно и не оказывается. Ихъ практическій умъ потому и лишенъ всякаго идейнаго творчества, потому онъ и не иметъ общественно-руководящей силы, что онъ видитъ только наличный фактъ и уметъ разбираться лишь въ предлахъ этого факта. Оттого-то съ тхъ поръ, когда практическое направленіе оказалось господствующимъ, мы и стали такъ бдны идеями. Но, зная только фактъ, практики очень находчиво умютъ установить всегда его фактическую сущность, дать ему названіе. Такъ получили они еще разъ и теперь съ ‘элементами прогресса’. Что ‘элементы прогресса’ неоспоримый фактъ, въ этомъ практики возраженія не встртятъ, но, вроятно, и они согласятся, что сущность вопроса не въ ‘элементахъ прогресса’, а въ идейномъ и умственномъ содержаніи, которое эти элементы прогресса въ себ носятъ. Если на этой подготовляющейся пашн практики и дльцы посять только свои смена, то можно уже и теперь предвидть, какой родится хлбъ и чьи амбары они наполнятъ.
По поводу ‘элементовъ прогресса’ одинъ изъ нашихъ историковъ, длая оцнку ‘сренькому’ 1888 году, высказываетъ успокоительную мысль, что прогрессъ свершаютъ не шумныя ‘дянія’, олицетворяемыя въ великихъ людяхъ, и что этотъ аристократическій взглядъ, созданный существовавшими общественными условіями, уступилъ свое мсто иному взгляду. ‘Теперь историкъ и философъ присматриваются уже къ послдствіямъ дяній, къ бытовой или культурной сторон жизни, къ историческимъ силамъ и элементамъ. Здсь, въ этихъ глубокихъ основахъ счастья, глухо, часто безъимянно идетъ непрерывная, всеобщая, гигантская работа жизни, здсь нтъ, въ общемъ итог, ни смерти, ни попятныхъ шаговъ. Здсь — все движеніе впередъ и открытія творчества: о нихъ только не кричатъ, такъ какъ они тонуть въ общемъ, демократическомъ шум массы разнородныхъ, сплетающихся интересовъ’.
Это вполн утшительный и вполн врный взглядъ. Но дло, въ томъ, что ‘глубины’, которыя производятъ свою неустанную гигантскую работу жизни, производятъ ее не съ сегодня. Он производили ее и сто, и тысячу лтъ назадъ. Дло совсмъ не въ глухой работ этихъ глубинъ и въ накопленіи ими фактовъ, а въ результатахъ сознанія, которые они создаютъ, и въ идеяхъ. Подобною работой ‘глубины’ до сихъ поръ не занимались, она для нихъ то будущее, къ которому ихъ ведетъ исторія. Работу сознанія производила только одна частичка ‘глубины’, выдлившаяся изъ лея и у насъ извстная подъ названіемъ интеллигенціи, на долю которой и досталась современная историческая задача сознавать то, что нужно для общаго блага и общаго счастія.
Поэтому-то вопросъ всякаго даннаго времени и заключается только въ томъ, какъ работаетъ это сознаніе и какое направляющее движеніе оно даетъ умамъ, а, слдовательно, и текущей жизни.
Въ сей моментъ сознаніе, направляющее жизнь, работаетъ почти исключительно въ практической области* Теоретическіе вопросы наши практическіе руководители разршили вс, когда еще учились въ гимназіи. Теперь они только устраиваютъ жизнь. Печать, которую они себ подчинили, знаетъ тоже только практическія задачи. Но вотъ въ чемъ вопросъ. Отчего вс ‘современные передовые люди’, которые проникнуты самыми возвышенными стремленіями къ царству ‘правды и добра’, и вся слдующая за ними масса людей средняго образованія, ‘народившаяся для общественной дятельности’, ни въ литератур, ни въ искусствахъ, ни въ какой-либо другой области идейнаго и умственнаго творчества не высказала никакой силы? Что за причина, что столько ‘элементовъ прогресса’, накопившихся въ эти тридцать лтъ, не создали никакихъ результатовъ ни въ одной области свободнаго творчества? Что это за странные ‘элементы’, созданные образованіемъ и не обнаружившіе ничмъ своего существованія? А, между тмъ, ‘элементы’ несомннно существуютъ, несомннно и дйствуютъ, несомннно и творятъ жизнь. Гд же и въ чемъ эта созданная ими жизнь? Въ чемъ работа массы людей средняго образованія, ‘народившейся для общественной дятельности’? Гд этотъ свтъ ‘правды и добра’, которымъ такъ сіяютъ ‘современные передовые люди’, расплодившіеся до того, что ими хоть ‘прудъ пруди’?
Практики, рисующіе картину плодовъ нашего просвщенія, очень хорошо знаютъ, гд весь этотъ свтъ. Онъ весь у нихъ. Оттого-то имъ и кажется, что у насъ такъ много свту.
В въ то время, какъ мы заняты такъ усердно практическимъ мышленіемъ, мы становимся втупикъ передъ самыми обыденными жизненными вопросами и не въ состояніи установить самыхъ повседневныхъ отношеній, если въ нихъ есть хоть что-нибудь общественное. Приведу только два факта, и факта, случайно попавшихся въ новогоднихъ нумерахъ газетъ. Сравнивая 1888 годъ съ 1887 г., Судебная Газета говоритъ, что въ 1888 году ‘такое же множество злостныхъ банкротствъ, банковыхъ процессовъ, должностныхъ растратъ и такъ называемыхъ литературныхъ длъ’. ‘Ясно,— замчаетъ газета,— что въ экономической жизни страны, попрежнему, творится что-то неладное, что существуютъ глубокія причины, вызывающія злоупотребленія общественнымъ добромъ. Ясно также, что русскій обыватель, попрежнему, не благоволитъ къ печатному слову и продолжаетъ воздвигать фотовъ служителей его гоненія’. А по поводу обвиненія русской печати въ тенденціозномъ подбор извстій пессимистическаго характера, чмъ вносятся расшатанность въ умы неустановившихся людей, а вслдствіе этого у насъ усилились въ послднее время самоубійства, Русскій Курьеръ замчаетъ: ‘Вдь, очень хорошо извстно, что масса явленій, между которыми имется достаточное количество пессимистическихъ, лежитъ вн компетенціи печати и никогда обсужденію съ ея стороны не подвергается. А затмъ, гд же живутъ эти погубляемыя печатью ‘неуравновшенныя’ души — въ сфер однихъ лишь газетныхъ извстій, или же въ обществ? Полагаемъ, что въ обществ, и полагаемъ, что здсь ‘неуравновшеннымъ’ приходится наталкиваться лично на такія ‘мрачныя’ явленія и въ такомъ количеств, о какомъ газетамъ даже и не снится. Вдь, взять хотя бы такого рода обстоятельство: за границей газеты сообщаютъ не только не меньше ‘неутшительнаго’, чмъ у насъ, а даже больше, и, однако же, едва ли тамъ придетъ кому-либо въ голову обвинять печать въ чьемъ-либо самоубійств или сумасшествіи. И самоубійство, и сумасшествіе, помимо личной организаціи, ‘неуравновшенной’, зависятъ, главнымъ образомъ, отъ строя общественной жизни’…
Вс эти вопросы, несомннно, я практическіе, и реальные, а, между тмъ, когда нашимъ практикамъ приходится ихъ разршать, они или ровно ничего не придумаютъ, w же придумаютъ такую штуку, что уши вянутъ, какъ это вышло съ объясненіемъ причинъ самоубійствъ.
Насъ, русскихъ, по-разсудочности, давно уже сравниваютъ съ китайцами. И это сравненіе не только врное, но и тонкое. Китаецъ великій практикъ, практикъ насущной, ближайшей жизни, того, что сейчасъ же лежитъ подъ руками и разршается простымъ сравненіемъ ‘много’ и ‘мало’. Что же лежитъ дальше ариметическаго ‘счета’ и простымъ ‘много’ и ‘мало’ не разршается, то китаецъ отрицаетъ, какъ несущественное, ненужное, непрактическое. Отъ этого китаецъ — великій мастеръ въ торговл, но за то ужь совсмъ не мастеръ въ устройств внутреннихъ отношеній.
Мы тоже развили въ себ способности преимущественно къ обмну и торговл и еще когда ужь участвовали въ Ганзейскомъ союз. Но мы всегда торговали только чужимъ, а изъ своего предлагали только то, что родитъ Богъ. Чтобы предлагать что-нибудь другое, надо было кое-что знать, а безъ знаній приходилось, конечно, изворачиваться только ‘счетомъ’ и жить однимъ разсудкомъ. Эта традиція и до сихъ поръ у насъ сохранилась и наградила насъ привычками мысли, для общественной жизни иногда вовсе неудобными.
И до сихъ поръ мы продолжаемъ жить преимущественно купеческими способностями, и въ послднія тридцать лтъ развили ихъ еще боле, поднялись въ разсудочной области выше и, расширивъ ея предлы, стали дльцами-практиками, т.-е. расплодили людей той же породы, которые жнутъ не сявши и получаютъ отъ жизни львиную долю только за свои разсудочныя комбинаціи.
Вотъ эти-то разсудочные люди и считаютъ практическимъ и фактическимъ только то, что можно положить въ карманъ. Все же, что не укладывается въ кошелекъ, перестаетъ для нихъ быть ‘реальнымъ фактомъ’. Поэтому умственныхъ фактовъ они вообще не уважаютъ, а нердко ихъ и совсмъ не признаютъ. И чмъ такой умственный фактъ дальше отъ рублевой бумажки, тмъ онъ мечтательне, утопичне, а, слдовательно, и непригодне.
Мелочныя соображенія, погруженныя только въ меркантильные, дловые разсчеты, пріучили и вниманіе работать лишь въ ближайшей, доступной зрнію области и обнаружили, наконецъ, вліяніе на общее состояніе мысли, направившейся на изслдованіе простыхъ, односложныхъ фактовъ и какъ бы испугавшейся фактовъ сложныхъ, непосредственному наблюденію не поддающихся.
Вроятно, этимъ, главнйше (хотя существуютъ, несомннно, еще и другія причины), слдуетъ объяснить, что боле сложныя жизненныя явленія, дающія себя знать въ такой масс повседневныхъ фактовъ, современная русская мысль не считаетъ подлежащими ея компетенціи.
Только публицистика, не теряя умственнаго мужества, проникаетъ еще въ область сложныхъ явленій и пытается давать имъ объясненія. Но нужно признаться, что ея попытки заслуживаютъ иногда гораздо лучшей участи. Сошлось опять на объясненіе самоубійствъ. Несомннно, что это очень сложное явленіе, причины котораго коренятся далеко и глубоко и разъясненіе которыхъ раскрыло бы общественному сознанію многія ненормальныя условія русской жизни, до сихъ поръ, можетъ быть, никому еще и неизвстныя. Но обнаружила ли наша мысль хотя малйшее поползновеніе проникнуть въ эти невдомые тайники? Нтъ. И вотъ безпомощная публицистика, не располагающая достаточными средствами званія, ощупью побрела въ потемки и, спутавшись сама, еще боле спутала и такъ уже спутанныя общія понятія.
Публицистика не творить знаній, она пользуется тмъ готовымъ, что ей даетъ наука, изслдованіе. Безъ подобнаго готоваго матеріала публицисту приходится только ‘крутить мозгами’ и разршать вопросы лишь ‘разсудочными комбинаціями’. Публицистика въ рукахъ публицистовъ, мало знающихъ, мало образованныхъ и не получающихъ достаточнаго матеріала знанія отъ тхъ, кто его долженъ создавать, немвбжно должна опускаться книзу, вращаться тоже въ области мелкихъ и простыхъ фактовъ и принизившись сама, понизить и весь уровень общественной мысли. И подобный круговоротъ неустранимъ, если камертонъ жизни держитъ практическое направленіе, не умющее понимать идейныхъ фактовъ.
Русская наука 1888 года представляетъ неоспоримое тому доказательство. Общій характеръ и направленіе вашихъ научныхъ трудовъ въ 1888 году были совершенно такими же, какъ и въ 1887 году. Изслдованіе свершалось почти исключительно въ области простыхъ фактовъ и преимущественно въ сфер естествознанія. Изучалась своя и чужая природа, свой ‘русскій’ человкъ никого не интересовалъ. Я не стану перечислить того, что было сдлано по астрономіи, физик, ботаник, зоологіи, метеорологіи, чтобы не утомлять вниманія читателя перечисленіемъ только названій, а укажу на труды нашихъ ученыхъ, когда они хотли соприкасаться непосредственно съ жизнью. И въ этихъ случаяхъ вниманіе поглощалось не явленіями, а только простыми фактами и, что любопытно, не фактами своими, домашними, а, такъ сказать, посторонними, чужими. Это случалось, конечно, потому, что свои факты представляютъ мало интереса и нтъ побужденій для ихъ изученія, Другое дло — страны невдомыя, природа незнакомая и люди, которыхъ мы еще не видывали. И замчательно, какой запасъ необыкновенно энергическихъ людей Россія иметъ для этого труднаго дла, требующаго особеннаго закала, мужества и выносливости. Только что мы лишились Пржевальскаго, а уже его мсто занялъ человкъ, пожалуй, еще большей энергіи и неустрашимости — капитанъ Громбчевскій, свершившій экспедицію въ Кунжутъ. Кром Кунжута, мы путешествовали на Новую Землю, въ Саяны, на Памиръ. 1888 годъ далъ обстоятельное ‘географическое описаніе Китая’, ‘Ахалъ-Текинскаго оазиза’. Въ области этнографіи были сдланы тоже цнные вклады въ науку, напримръ: Слды язычества у маньзовъ (вогуловъ), Демонологическіе разсказы киргизовъ, Гомельскія народныя, Псни Мензелинск. узда, Быть инородцевъ русскаго побережья Тихаго океана и въ параллель къ Географическому описанію Китая — Принципы жизни китайцевъ. Въ исторіи мы тоже придерживались мене извстнаго и потому боле интереснаго, т.-е. или чужихъ страдъ, какъ, наприм., Англія и прежняя Польша, или боле отдаленныхъ временъ: Русь и Византія въ вк. Единственною яркою звздочкой въ этой нсколько туманной атмосфер является Крестьянскій вопросъ въ Россіи въ ХVIII и первой половин XIX вка г. Семевскаго.
Русскія Вдомости, газета осторожная и въ научныхъ длахъ компетентная, изъ которой я взялъ эти свднія, заключаетъ свое научное обозрніе 1888 года такъ: ‘Сдланный очеркъ, не имющій никакого притязанія на полноту (при полнот явилось бы, конечно, еще больше сухихъ тумановъ), въ состояніи, однако, дать нкоторое понятіе о движеніи русской науки въ теченіе года. Уступая въ продуктивности наук западной, высказывая неодинаковую энергію и успшность развитія въ различныхъ своихъ отрасляхъ, русская наука продолжаетъ двигаться впередъ, усвоивая себ результаты работы мысли на Запад и дополняя и видоизмняя ихъ путемъ самостоятельныхъ наблюденій и изслдованій. Нужно только желать, чтобы эта самостоятельность русской науки заявляла о себ очевидне и плодотворне, чтобы условія научнаго образованія и научной дятельности въ Россіи были возможно боле благопріятны и боле способствовали появленію пытливыхъ, наблюдательныхъ, критическихъ и талантливыхъ умовъ, которые бы вносили новый свтъ въ различные сложные вопросы человческаго знанія и содйствовали бы тмъ боле активно прогрессу русской и общечеловческой культуры’.
Этотъ выводъ можно выразить еще и такъ: мы производимъ плодовъ знанія гораздо меньше, чмъ Европа. Сущность нашей умственной работы въ томъ, что мы беремъ отъ Запада готовое и затмъ это готовое дополняемъ и видоизмняемъ. Поэтому желательно, чтобы русская наука заявляла о своей самостоятельности очевидне и плодотворне. Въ особенности мы мало длаемъ въ области сложныхъ вопросовъ, мало помогаемъ своею наукой прогрессу общественнаго развитія, мало прилагаемъ къ этой области изслдованія пытливости, наблюдательности, критики и таланта. Газета полагаетъ, что все это происходить оттого, что у насъ мало подобныхъ, боле сильныхъ и даровитыхъ, умовъ и что поэтому нужно желать, чтобы условія научнаго образованія и развитія были боле благопріятны.
Можетъ быть, все это и врно, но врно и то, что не талантливыхъ или энергическихъ людей у насъ недостаетъ, а что вниманіе, таланты, энергія, пытливость и предпріимчивость обращены въ другія области вднія и дятельности. Вдь, вотъ, археологіей мы занимаемся очень энергически, имемъ знающихъ и неутомимыхъ археологовъ, при московскомъ археологическомъ обществ образовали въ прошедшемъ году еще новую, особую, восточную коммиссію, которая будетъ издавать свои труды отдльно, въ томъ же 1888 году и въ той же Москв открыли новое нумизматическое общество. Занимаясь такъ усердно стариной и для изученія ея развивая новыя силы, мы изучаемъ еще охотно географію и принципы жизни китайцевъ, а своихъ-то принциповъ и географіи не знаемъ, хотя имемъ такихъ путешественниковъ-географовъ, которымъ завидуетъ Европа. Значить, вопросъ не въ силахъ, а въ томъ, куда эти силы обращаютъ свое вниманіе. Вниманіе,— говорятъ психологи,— двери души, а въ какую сторону мы отворяемъ эти двери? Мы очень широко распахнули ихъ для естествознанія, въ особенности для зоологіи, ‘изслдованія о строеніи и эмбріональномъ развитіи различныхъ животныхъ формъ и о фаунахъ отдльныхъ мстностей занимаютъ чуть ли не большую долю изданій, состоящихъ при нашихъ университетахъ обществъ естествоиспытателей’ (мы открыли у миноги третій главъ), и, въ то же время, для эмбріологіи, физіологія и патологіи своей собственной общественной жизни не оставили даже и щелки. Но пока общественнымъ вниманіемъ руководитъ дльцы и практики и въ вид общественнаго идеала предлагаютъ личную, эгоистическую формулу ‘сошлю хлбомъ’, такъ все это и быть должно.