ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ
ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ
XVII.
XVII.
Н. Ш.
‘Русская Мысль’, кн.VI, 1887
Очерки русской жизни, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1887
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Одинъ нмецкій экономическій писатель, далеко не изъ крайнихъ, длаетъ о своихъ нмецкихъ соотечественникахъ слдующее замчаніе, которое я и выписываю цликомъ въ вид вступленія къ настоящему очерку: ‘Какъ велико должно бы быть изумленіе гражданина, жившаго въ цвтущее время въ Греціи или Рим, если бы онъ ожилъ внезапно среди теперешней нашей европейской культуры! Какъ бы удивили и изумили его вс изобртенія и условія общежитія, которыя придумалъ человческій умъ въ эти боле чмъ дв тысячи лтъ! Но еще боле, чмъ паровыя фабрики, желзныя дороги и нарзныя орудія, изумило бы его, конечно, глубокое невжество, въ которомъ находится нынче большая часть гражданъ относительно важнйшихъ учрежденій своего государства, и ему показалось бы совершенно непостижимымъ, какъ мало большая часть людей заботится именно о томъ, что онъ привыкъ считать важнйшимъ интересомъ человчества’. Если бы тотъ же самый гражданинъ древняго Рима зашелъ изъ Европы къ намъ, то нужно думать, что не съ изумленіемъ, а съ глубокимъ соболзнованіемъ взглянулъ бы онъ на стомилліонную страну, живущую въ полнйшемъ невдніи своихъ учрежденій. И не равнодушіе къ общественнымъ дламъ поразило бы больше всего римлянина (изъ этого равнодушія мы никогда и не выходили), ему было бы совсмъ не понятно, какимъ образомъ стомилліонная страна можетъ жить исключительно инстинктами, изо дня въ день, не обнаруживая никакихъ высшихъ руководящихъ ею общественныхъ идей и не имя никакихъ идейныхъ традицій. Державный римлянинъ съ живымъ интересомъ наблюдалъ бы это громадное тло, жизнью котораго какъ вверху, такъ и внизу руководитъ какая-то инстинктивная случайность, что-то такое, чего нельзя опредлить и предусмотрть заране, и что, въ тоже время, съ неудержимою силой даетъ этой жизни извстное и вполн опредленное направленіе. Не изъ наблюденій ли надъ русскою судьбой графъ Л. Толстой и извлекъ свою фаталистическую философію о полномъ историческомъ ничтожеств кажущихся могучихъ единицъ, будь этими единицами не только Бисмаркъ, но даже и Наполеонъ I? Въ нашей инстинктивной жизни мы отдаемся только факту и всегда пассивно. Нога никогда съ историческою проницательностью не можемъ предусмотрть завтрашняго дня и живемъ изъ минуты въ минуты, почесывая то мсто, гд внезапно зачесалось, закрывая то мсто, гд неожиданно почувствовался холодъ. Вотъ уже почти два вка, со времени Петра Великаго, мы живемъ этою случайною жизнью, точно маятникъ качаясь между противуположными инстинктами, уничтожая сегодня то, что было сдлано вчера, и вновь созидая завтра то, что было уничтожено сегодня. Мы живемъ поколніями и каждое поколніе, считая себя господиномъ своего времени, поступаетъ какъ истинный хозяинъ, не справляясь съ тмъ, что думали отцы, и не желая знать, что будутъ думать дти. Поколніе знаетъ лишь себя и хочетъ жить только для себя. Даже петровскую работу старалось уничтожить поколніе, смнившее Петра. Можно подумать, что законъ русской жизни въ томъ только и заключается, чтобы дти противорчили отцамъ, а отцы ддамъ. У насъ дти еще ни разу не продолжали дла своихъ отцовъ и умственное наслдіе переходило лишь черезъ поколніе, т.-е. согласіе какъ въ движеніи впередъ, такъ и въ движеніи назадъ являлось только между внуками и ддами. Эта внучатная практика съ особенною ясностью наблюдается съ ‘золотого вка’ Екатерины.
Пока Европа, не зная машинъ, жила еще простымъ бытомъ и силы народовъ измрялись ихъ военнымъ могуществомъ, мы могли заливать среди европейскихъ государствъ не только видное, но даже выдающееся мсто. Русскій мечъ, пожалуй, и нынче иметъ на всахъ Европы не малое значеніе. По, вдь, не въ одномъ меч сила! Чтобы не наскучить читателю историческими справками, я представлю ему самую коротенькую параллель. Франція, въ которой всего 35 м. Жителей, т.-е. втрое меньше, чмъ у насъ, была, казалось, до тла разорена нмцами въ войну 70-го года. Кром милліардовъ, которые ей стоила эта война, со всми ея опустошеніями, Франція заплатила еще Германіи пять милліардовъ золотомъ. По вотъ прошло пятнадцать лтъ, и разоренная Франція не только возстановила вс свои потери, но и стала еще богаче и сильне, чмъ была. А мы отъ сравнительно ничтожной войны съ Турціей, которую и вели-то еще на чужой земл, не только до сихъ поръ не поправились, но единственно этой войн (что, впрочемъ, несправедливо) приписываемъ вс наши теперешнія денежныя бды.
Въ чемъ же причина этой разницы силъ? Причина только въ томъ, что Европа со второй четверти ныншняго столтія росла умственно и экономически на всхъ парахъ, при наиболе благопріятныхъ условіяхъ для свободнаго развитія личности. И у насъ, правда, съ шестидесятыхъ годовъ завелись желзныя дороги, телеграфы, машинное производство, явилось освобожденіе крестьянъ и гласный судъ, широкій торговый и промышленный кредитъ и даже либеральный таможенный тарифъ, и — настолько всего этого мы получили, настолько мы и ушли впередъ по пути умственнаго, экономическаго и гражданскаго преуспянія. Положеніе, въ которомъ мы теперь находимся, есть, въ сущности, не мра нашего успха, а лишь мра возможностей для этого успха. Съ первыми бланки начинаніями мы было быстро двинулись впередъ, но затмъ внутреннія обстоятельства стали мняться, а, наконецъ, и совсмъ измнишь, и въ сей моментъ мы дошли до экономическаго положенія, которое экономическою наукой зовется неподвижнымъ состояніемъ. И вотъ, являясь на рынокъ всемірнаго труда и всемірной конкурренціи только съ однимъ этимъ сокровищемъ, какое мы можемъ занять другое мсто, кром послдняго? Это именно и случилось, потому что мы не хотли идти впередъ такъ же скоро, какъ другіе, мы настолько же скоро отъ нихъ отставали.
Нагляднымъ и очевиднымъ выраженіемъ этой отсталости служитъ нашъ рубль. Оцнка, которую длаютъ рублю другіе народы, есть собственно оцнка нашей поступательности, нашихъ гражданскихъ, умственныхъ и экономическихъ успховъ, нашихъ хозяйственныхъ и финансовыхъ способностей и умлости и того ручательства, которое мы можемъ представить за свое ближайшее лучшее будущее. Наше дло стоитъ до того просто и ясно, что двухъ взглядовъ на него быть не можетъ: За рубль намъ даютъ полтину, да, кром того, насъ на половину почти вытснили съ европейскихъ рынковъ. Это вншняя сторона факта. Внутренняя же его сторона вовсе не въ недовріи къ естественнымъ нашимъ богатствамъ или къ трудолюбію мужика. И естественныя богатства наши все также неисчерпаемы, какъ они были, и мужикъ нашъ трудится попрежнему. Въ производительности мы ушли, пожалуй, и не надо впередъ. Въ послднія 25 лтъ стали разрабатываться у насъ новые источники богатствъ, которыхъ прежде и не подозрвали, напримръ, нефть, да и земледлецъ нашъ сталъ посл освобожденія много энергичне и разнообразне въ своемъ труд..Что все это такъ, и что мы за это время стала производить всего больше, видно уже изъ однихъ цифръ нашего бюджета. Въ 1862 г. мы могли отдавать только 300 м., и больше этого взять со стороны было, уже невозможно, а теперь получается 880 м., т.-е. почти втрое. И, несмотря, на это тройное увеличеніе государственныхъ средствъ, дло встало такъ, что за тотъ же самый рубль, за который въ 1862 году давали 87 коп., теперь даютъ только 50 к. И тогда у насъ было серебра и золота не больше, чмъ теперь, но тогда мы возбуждали большую надежду и вру въ наши общественныя способности и въ способности къ хозяйственной организаціи, а теперь эта вра поколебаласъ даже и въ насъ самихъ. Расти — мы несомннно ростомъ, но напоминаемъ немножко слона въ клтк: и лечь-то ему на богъ мало мста, и вытянуться некуда, и до корма, изъ своей клтка, онъ не можетъ дотянуть хобота.
Въ газетахъ писалось не мало о финансовыхъ проектахъ, поступавшихъ, въ министерство финансовъ. Сначала говорили, что представлено 600 проектовъ, потомъ заговорили о 800, потомъ о 900, а, наконецъ, и о цлой тысяч. Изъ всей этой тысяча только содержаніе двухъ сдлалось извстно публик: проектъ г. Ярмонкина и проектъ извстнаго синолога Васильева. И г. Ярмонкинъ, и г. Васильевъ думаютъ, что богатство заключается въ бумажкахъ, и потому стоитъ только выпустить ихъ побольше, и слонъ сейчасъ же вытянется въ своей клтк во весь ростъ и сдлается сразу огромнымъ и очень богатымъ. Г. Васильевъ читалъ свой докладъ (Ассигнаціи — деньги) въ обществ содйствія русской промышленности и торговл и предсдатель общества, графъ Игнатьевъ, посл доклада ‘откровенно сознался, что, зная г. Васильева около тридцати лтъ, онъ не подозрвалъ въ немъ финансовыхъ способностей’. Это была иронія, и несправедливая. Г. Васильевъ статью подъ тмъ же заглавіемъ напечаталъ еще въ 1877 г. въ Гражданин и высказывалъ въ ней т же мысли, которыя онъ высказывалъ въ доклад. О финансовыхъ вопросахъ г. Васильевъ думалъ давно, еще въ Кита, и изобртеніе ассигнацій онъ приписываетъ китайцамъ. Но хотя ассигнаціи изобрли и китайцы, но министра, настаивавшаго на ихъ введеніи, они, какъ говоритъ г. Васильевъ, все-таки, убили. Впрочемъ, г. Васильевъ не оправдываетъ этой суровости китайцевъ къ ихъ собственному изобртенію и думаетъ, что ассигнаціи заслуживаютъ такой же блестящей будущности, какъ книгопечатаніе, компасъ и порохъ, которые тоже были изобртены китайцами. Нужно только, чтобъ это изобртеніе было усовершенствовано, и этимъ-то усовершенствованіемъ и занялся г. Васильевъ. Г. Васильевъ не только великій патріотъ, но и великій самобытникъ, къ Западу и его наук онъ питаетъ инстинктивную ненависть и думаетъ, что Россіи нужно жить съ тою же самостоятельностью, съ которою живетъ Китай: ‘Въ теченіе тысячи лтъ, — говоритъ г. Васильевъ,— мы перепробовали много порядковъ, намъ навязывали ихъ и норманы, и Византія, и татары такъ же, какъ теперь несемъ почти двсти лтъ иго европеизма,— не пора ли намъ важить собственнымъ умомъ?’ Такъ думалъ г. Васильевъ въ 1877 г. и такъ же онъ думаетъ въ 1887 году. Г. Ярмонкинъ тоже великій патріотъ и великій самобытникъ, не меньшіе патріоты и самобытники, конечно, и авторы остальныхъ 998 финансовыхъ проектовъ, не получившихъ, къ сожалнію, огласки.
Печать въ исключительномъ большинств (Московскія Вдомости, конечно, на сторон бумажекъ) отнеслась къ самобытнымъ проектамъ съ суровостью. Иначе ей и нельзя было поступить. Обойти проекты молчаніемъ было опасно. При нашей наклонности къ ‘самобытности’ проекты могли бы найти благопріятную почву между чиновниками, купцами, батюшками, старшинами, волостными писарями, т.-е. тми новыми читателями, въ среду которыхъ ухо проникла газета, чтобы произвести вредную смуту въ ихъ скромныхъ умахъ и сообщить скромнымъ умамъ совершенно нежелательный полетъ. Большинство газетъ разбирало проекты по существу, т.-е. доказывая ихъ финансовую несостоятельность, во были газеты, которыя желали проникнуть и въ глубину побужденій авторовъ. Напримръ, Кіевлянинъ, указывая на манію финансовыхъ проектовъ, измышляемыхъ сотнями въ Петербург и въ провинціи, и на бойкую биржевую игру бумагами при сильномъ паденіи и непрерывномъ колебаніи вашего рубля, говоритъ, что подобное явленіе свидтельствуетъ, что и дисциплина знаній, и дисциплина дловой морали шибко идутъ на убыль. Финансовые и экономическіе вопросы находятся нын въ такомъ положеніи, въ какомъ очутилась бы, напримръ, военная наука и ея практика, если бы внезапно стратегіи, тактик, артиллерійскому, военностроительному, минному и инымъ военнымъ искусствамъ и наукамъ была бы внезапно дана чистая отставка и каждый могъ бы объявить себя Наполеономъ, а всхъ оберъ- и штабъ-офицеровъ всхъ службъ, до Генераловъ генеральнаго штаба включительно, невждами, доктринерами и рутинерами. Конечно, сразу объявились бы сотни Наполеоновъ, Мольтке, Бутузовыхъ, Скобелевыхъ, а военныхъ Америкъ было бы открыто въ теченіе мсяца не меньше, чмъ нын финансовыхъ, въ особенности, если бы каждый изъ прожектеровъ питалъ надежду, что и онъ можетъ быть генераломъ и получить въ свое наблюденіе какую-либо ‘часть’ (преимущественно, конечно, интендантскую) или, по крайней мр, пристроиться при казенномъ подряд’.
Весьма вроятно, что и подобныя побужденія увлекали нкоторыхъ составителей проектовъ, но въ цломъ, конечно, двигало ими не своекорыстіе. Посмотрите, съ какою искренностью и съ какою любовью къ Россіи пишетъ г. Васильевъ! Ужь, конечно, только эта любовь (можетъ быть, и не безъ примси маленькаго честолюбія) побудила его выступить съ своимъ словамъ спасенія. И такихъ искреннихъ людей найдутся, конечно, тысячи, и каждый изъ этой тысячи непремнно побжитъ на спасеніе своего отечества, когда ему покажется, что только его-то тутъ и не достаетъ. Газеты удивляются, что явилась тысяча проектовъ (въ сей моментъ я прочелъ въ Одесскомъ Встник, что ихъ явилось уже дв тысячи), но удивительно не то, что явилась тысяча или дв тысячи проектовъ,— удивительно, что ихъ не явилось 10 или 20 тысячъ. Еслибъ явилось даже 100 тысячъ проектовъ, то и это было бы только въ порядк вещей. Такая ужь у насъ почва. У насъ все, а особенно образованіе, устанавливается такъ, чтобы давать просторъ и развитіе явленію, извстному подъ именемъ самобытности. Грамотность распространяется у нивъ гораздо быстре образованія. Вс мы умемъ читать, но только очень немногіе что-нибудь знаютъ и понимаютъ, что они читаютъ. Наши низшія, первоначальныя школы выпускаютъ лишь съ знаніями, которыя даютъ Родное Слово и ‘Книжки для чтенія’. Гимназіи сообщаютъ тоже только элементарныя и неполныя знанія, даже университеты не даютъ понятій о многихъ самыхъ существенныхъ и серьезныхъ сторонахъ кивни и объ отношеніяхъ, которыя потомъ охватятъ человка. Читатель скажетъ, что этого и не нужно и что школа не можетъ давать всхъ знаній, что учебныя программы и въ Европ совершенно ничтожны и что проблы въ знаніяхъ пополняются вн шкоды и уже сама жизнь научитъ знать то, что нужно знать. Это совершенно врно. Но вотъ тутъ-то и начало той разницы, которую создаетъ между людьми различная жизнь, и причина, почему мы становимся самобытниками и обнаруживаемъ неудержимую потребность жить ‘собственнымъ ужомъ’. Нмецъ, французъ, англичанинъ живутъ посл школы тоже собственнымъ умомъ, но они думаютъ совсмъ при другихъ условіяхъ. Нмецъ, напримръ, сидя вечеромъ въ компаніи за кружкой пива, разсуждаетъ о рчи, которую только что произнесъ въ парламент Бисмаркъ, и что отвтилъ ему Рихтеръ или Виндгорстъ, разбираетъ онъ, почему и хлбъ сталъ дороже, отчего стало вывозиться меньше нмецкаго желза въ Россію, какъ, въ случа войны съ Россіей, придется наступать — идти ли на Царство Польское, или въ Остзейскій край, брать ли Москву, или Петербургъ. Сама жизнь и участіе, которое принимаетъ въ ней каждый нмецъ, заставляютъ его думать, но думать не про себя, не въ одиночку, а вслухъ, выяснять себ понятія въ бесд съ сосдомъ, на людяхъ, въ компанія, публично. Приходится, конечно, жалть, что нмецкое общественное мнніе устанавливается часто неправильно, какъ, напримръ, нынче, когда Бисмаркъ пустилъ въ ходъ вс свои средства, чтобы заставить народъ избрать парламентъ, который бы далъ Бисмарку и септеннатъ, и разорительные налоги, и войну съ Франціей. Но я говорю не объ ошибкахъ общественнаго мннія Германіи, управляемой, къ ея собственному несчастію, плохими патріота’,— я говорю объ общихъ жизненныхъ условіяхъ, заставляющихъ нмцевъ думать и говорить.
Совсмъ иначе слагаются обстоятельства, когда школа не находить своего продолженія въ жизни. Въ этихъ случаяхъ мысли приходится работать при условіяхъ очень для нея неудобныхъ. Каждый, точно паукъ, сидитъ въ своемъ углу и думаетъ про себя. Холодно ли человку, или голодно, все онъ долженъ разршать только ‘своимъ умомъ’. Умъ сосда ему ни въ чемъ не поможетъ. Мысль всегда одинока, человк вчно замыкается въ себ и только въ себ вчно кроется. А, между тмъ, живое чувство проситъ жизни и мысль проситъ живаго обмна. Положеніе можетъ быть иногда чисто-драматическимъ. Гр. Игнатьевъ тридцать лтъ зналъ г. Васильева и не подозрвалъ въ немъ финансовыхъ способностей, а, между тмъ, изъ словъ г. Васильева оказывается, что онъ думалъ объ этихъ вопросахъ не 30, а 40 лтъ. (‘Мн хочется высказаться хоть по одному изъ тхъ вопросовъ, которые занимаютъ меня въ продолженіе боле тридцати лтъ’,— начинаетъ свою статью Ассигнаціи — деньги г. Васильевъ въ 1877 г.). Тридцать лтъ думать про себя — и молчать, вдь, это просто ужасно! И когда человкъ, наконецъ, ршится заговорить, посмотрите, къ какимъ онъ прибгаетъ изворотамъ, какъ въ немъ выдляются два его основныхъ противуположныхъ чувства — чувство ложнаго смиренія, созданнаго загнанностью, и гордыня, въ каждомъ слов заявляющая свой протестъ. Эта двойственность въ крайней ея форм выразилась у насъ съ особенною выпуклостью въ Достоевскомъ. Жизнь жестоко отнеслась къ этому человку, она скомкала его и растоптала. Есть извстіе, что онъ въ каторг былъ высченъ. Страшно даже написать это слово! Что тутъ значитъ человческая личность и какіе могутъ быть тутъ толки объ ея правахъ, когда ее можетъ стереть первый озврвшій тюремный смотритель? И Достоевскій научился смиренію. Но тмъ сильне подъ вншнею формой росло въ немъ горное сознаніе своего я. И разрослось, наконецъ, это я, и настолько восполнило все его нутро, что искусственно созданное вншнее смиреніе едва его сдерживало. Равновсіе исчезло: жизнь, стиравшая личность, въ то же время, создала горделивое я, болзненное, раздражительное, нетерпимое, ненавидящее и давящее. Въ той же страшной школ, въ которой росъ характеръ, росла и мысль. У нея назади не было ничего, кром плохихъ учебниковъ добраго стараго времени, и пришлось мысли жить внутри себя, питаться матеріаломъ, который давала окружающая среда, разв отрывки изъ воспоминаній о лучшемъ прошломъ. Оставалось до всего доходить своимъ умомъ, создавать жизненныя истины самобытно. И вотъ, въ конц-концовъ, создается убжденіе, что наша жизнь не похожа на европейскую (ужь конечно), что у нея свои законы, свои особенности, къ которымъ нельзя примнять европейской мрки (что, конечно, тоже врно, если считать жизнь неизмнною и неподвижною).
То же, хотя въ боле мягкой форм, приходится читать между строкъ и у г. Васильева. ‘Конечно, мои воззрнія причислятъ къ области фантазіи, назовутъ утопіей, — пишетъ г. Васильевъ во вступленіи,— иначе ужь черезъ-чуръ хорошо бы было въ нашей матушк Россіи, но почему же фантазіи позволять разыгрываться только въ романахъ и поэзіи?… Притомъ, если чувствуешь досаду на окружающую дйствительность, — гд найти утшеніе болющему чувству, какъ не въ фантазіи? Разв съ помощью ея нельзя забыться хоть на нсколько минутъ и полюбоваться хоть въ утопическомъ сн на свое милое отечество?’ ‘Правда, я не администраторъ, не дипломатъ, равно какъ не финансистъ, не философъ или педагогъ,— говоритъ дальше г. Васильевъ,— но что же мн длать, если я, какъ человкъ и гражданинъ, не могу не интересоваться, всми затрогивающими вопросами государственной и общественной жизни? Притомъ, собственная моя спеціальность заставляетъ меня постоянно сталкиваться съ подобными вопросами, можетъ быть, отъ нея и происходитъ то, что какъ скоро какой вопросъ зайдетъ мн въ голову, такъ онъ перерабатывается въ ней по-своему, мн представляется, что люди разсуждаютъ какъ-то односторонне, или даже совсмъ наизворотъ. Конечно, въ виду того, что мн пришлось бы одному ратовать противъ всхъ, я долженъ былъ остерегаться высказываться, но на это у насъ нтъ и возможности… Ее бываютъ моменты, когда никакое благоразуміе, никакая боязнь скомпрометировать себя не должны удерживать человка высказать то, что ему кажется врнымъ…’
Посмотрите, какъ все это, повидимому, просто и искренно и какъ, въ то же время, нтъ въ этой искренности ни одного простаго и прянаго слова. ‘Я, правда, не администраторъ и не дипломатъ’… Иначе сказать, мн объ общественныхъ длахъ и думать не полагается (скромность смиренія), а съ другой стороны это значитъ, что хоть не администраторъ и не дипломатъ, однако, все-таки, я думаю правильне ихъ и каждый вопросъ перерабатывается во мн по-своему, а не такъ, какъ у нихъ, но я долженъ молчать и молчу, молчу 30, 40 лтъ… наконецъ, наступаетъ моментъ, когда уже начинаетъ грозить моему отечеству непоправимая бда, потому что никто въ немъ не думаетъ правильно, и тогда я выступаю съ своимъ спасительнымъ словомъ. И все это горделивое извращеніе личнаго чувства создалось исключительно вчною жизнью внутри себя, привычкою рыться только въ себ, искуственною замкнутостью и вынужденною необщительностью. При условіи постояннаго, вчнаго молчанія или кружковой жизни, я сейчасъ же теряетъ всякую мру, а одичавшая въ одиночеств мысль утрачиваетъ живую воспріимчивость, упругость и гибкость, и костенетъ до того, что дня нея не существуетъ никакихъ другихъ мнній — ни отдльныхъ лицъ, ни цлыхъ народовъ. Что для этого высокомрнаго я Европа и Америка съ ихъ цивилизаціей, съ ихъ разностороннею жизнью, съ ихъ многовковою работой коллективной мысли и общественно-жизненнымъ опытомъ! Вс ошибаются, вс люди, весь міръ, и только этотъ одинъ непогршимый умомъ (весь свой вкъ сидвшій въ углу паукъ) носитъ въ себ истину, ему прирожденную, апріорную, не нуждающуюся ни въ какомъ опыт, ни въ своемъ, ни въ чужомъ. Ну, какъ при такомъ высокомріи не придти къ скромной мысли, что и вся Россія должна быть построена по моему личному типу, что она совсмъ особенная страна, не похожая на другія страны, и потому должна жить на особыхъ началахъ — своимъ умомъ, самобытно, т.-е. чтобы каждый паукъ сидлъ въ своемъ углу и плелъ паутину для себя?
Чмъ же оказывается въ дйствительности этотъ свой умъ и эта самобытность? Они оказываются просто чистымъ листомъ бумаги, на которомъ каждый самобытникъ выводитъ каракули, какія ему вспадутъ на мысль. Тутъ кром умственной изолированности, при которой человкъ неизбжно лишается всякой способности сравнивать свой ростъ съ ростомъ другихъ, дйствуетъ еще и полное отсутствіе общихъ основныхъ званій, на обыденномъ язык называемое невжествомъ. Это невжество можетъ быть даже и ученое. Г. Васильевъ, напримръ, говоритъ, что ‘монастыри монгольскіе кишатъ логистами, діалектиками и метафизиками, которые поспорятъ даже съ гегеліанцами, а, все-таки, они сушіе невжды’. Ну, вотъ то же повторяется и у насъ и происходитъ исключительно отъ того, что нашей мысли никогда не приходится мряться съ другою живою мыслью, что не встрчаетъ она себ живой непосредственной проврки, что варится она, бдная, въ своемъ собственномъ соку. И отважна-то она оттого, что потеряла мру своего роста, что безъ общественной шлифовки и дисциплины она загрубла и привыкла носиться одиноко, какъ жеребенокъ въ степи. Но ея отвага вовсе не признакъ ея умственнаго мужества, это не отважное умственное мужество Гладстона, создавшееся строгою умственною дисциплиной и духомъ строгаго научнаго изслдованія, это просто отвага умственнаго младенчества и невднія, врод отваги тхъ дикарей, которые не боятся выстрловъ, пока не знаютъ, что они убиваютъ. Только этимъ и объясняется возможность появленія у насъ 100 тысячъ проектовъ по одной изъ важнйшихъ частей государственнаго управленія, мене всего допускающей самобытничество и свой умъ. И, конечно, ни одинъ изъ этихъ прожектеровъ не усомнился бы на секунду въ сил своего государственнаго ума, потому что онъ не встртилъ въ жизни ни одного случая для подобнаго сомннія,— почему же ему не считать себя финансистомъ, равнымъ Гладстону? По поводу 2 тысячъ проектовъ наши фельетонисты пошутили надъ ихъ составителями и припомнили гоголевскаго Амоса едоровича. Но ей-Богу же это не смшно, не смшно еще и потому, что вс эти люди, живущіе своимъ умомъ (и пока приложившіе его къ финансовой области), изображаютъ собою несомннно крупную невжественную силу, съ которой будетъ бороться не легко, если она доберется до длъ.
Петръ Великій и Ломоносовъ дошли до всего тоже своимъ умомъ и были тоже вполн самобытны, но ихъ ‘свой умъ’ заключался въ томъ, что они владли сущностью знаній. Петръ, чтобы преобразовать Россію, познакомился со всмъ, до чего дошла просвщенная Европа, думая вка. Ломоносовъ, чтобы насадить науки въ Россіи, поступилъ точно такъ же. Если бы Ломоносовъ былъ мене уменъ, онъ, пожалуй, дошелъ бы своимъ умомъ только до дланія часовъ. Вдь, въ сущности, наши самобытники только и занимаются тмъ, что изобртаютъ часы, которые ужь давно изобртены. Ни одинъ изъ нихъ ни разу не додумался до того, что не было бы извстно раньше. И это была не проба силъ, врод разсужденій юнцовъ о высшихъ матеріяхъ и міровыхъ вопросахъ, давно уже ршенныхъ. Разсужденія юнцовъ естественны, нужны и неизбжны, ибо на этихъ разсужденіяхъ юнцы расправляютъ свои умственныя крылья. Но когда взрослые люди ‘своимъ умомъ’ додумываются до истинъ XV или XVI столтія или до часовъ съ кукушкою, и когда такое поведеніе принимаетъ характеръ повальности и даже поддерживается печатью, то очевидно, что тутъ приходится имть дло съ общественнымъ явленіемъ.
До чего достигъ ‘своимъ умомъ’ Петръ Великій и чмъ такъ легко овладлъ Ломоносовъ, не дается всмъ, потому что умные люди вообще гораздо рже, чмъ обыкновенно думаютъ. Но, вдь, не всмъ же быть Петрами и Ломоносовыми, есть, кром умныхъ, и мене умные. И имъ нужно думать, и знать, и понимать, что вокругъ ихъ длается. И вотъ, когда потребность знать и думать не встрчаетъ возможности правильнаго удовлетворенія, она принимаетъ уродливыя анти-общественныя формы, является какою-то своеобразною умственною ненормальностью, извстною только въ Россіи. Ужь, конечно, эта своеобразность составить одну изъ самыхъ печальныхъ страницъ въ исторіи нашего умственнаго и общественнаго развитія. Но и безъ этой печали, которую испытаетъ еще будущій историкъ, намъ придется увидть много практическихъ помхъ нашему развитію отъ этой пассивной самобытности, потому что она уродуетъ способности, плодитъ рефлексію, создаетъ цлыя поколнія людей, удовлетворяющихся механическимъ мышленіемъ, и, наконецъ, убиваетъ характеръ. Въ этотъ пассивный типъ вырождаются обыкновенно люди тихіе, не смлые, склонные къ сосредоточенности, т.-е. какъ разъ т, на кого русской жизни слдовало бы меньше всего накладывать свою суровую руку.
Кром этого пассивнаго типа, есть у насъ еще и типъ активный. Это тоже самобытники, они тоже живутъ своимъ умомъ, но это самобытники культивированные. Они умны, практичны, смлы, ршительны я способны къ широкому размаху. Какъ люди дня, они не заглядываютъ на завтра и отъ сегодня берутъ все, что отъ него можно взять. Школа не оставляетъ на нихъ никакого слда: прошли ли они университетъ или технологическій институтъ, военное училище или пажескій корпусъ, это совершенно безразлично, потому что ихъ формируетъ уже послдующая жизнь, практическія отношенія которой они превосходно изучаютъ и которыми они еще превосходне умютъ пользоваться. Они не увлекаются ни послднимъ, ни предпослднимъ словомъ науки, а знаютъ только практическое положеніе вещей и затмъ поступаютъ по здравому смыслу. Здравый смыслъ ихъ главное оружіе, онъ замняетъ имъ и знаніе, и всякія теоріи, къ которымъ они относятся высокомрно только пока они ненужны. Для нихъ тоже не существуетъ чужихъ опытовъ и чужихъ знаній, и въ этомъ они какъ будто похожи на искреннихъ самобытниковъ. Но искренніе самобытники желаютъ внести поправку въ чужое мышленіе, потому что добродушно считаютъ только свое мнніе непогршимымъ и правильнымъ, практики же объ этомъ нисколько не заботятся. Если чужое мышленіе можетъ пряности имъ выгоду, они отъ него не откажутся, потому что везд съумютъ найти то, что имъ нужно, они относятся высокомрно только къ тому, что въ данную минуту кажется имъ не подходящимъ и не общаетъ выгоды. Искренніе самобытники, все-таки, руководятся общими идеями, они желаютъ своему отечеству блага я все ихъ честолюбіе въ томъ, чтобы это отечество (и въ особенности Петербургъ) знало, что это благо исходитъ отъ нихъ. Они всегда немножко Добчинскіе. Но самобытниковъ-дльцовъ этимъ не удовлетворишь, у нихъ честолюбіе другое, ихъ алчную натуру не прошибешь сантиментальною извстностью и не подкупишь никакими идеями и чувствами. Разъ вставъ на свою дорогу, они не останавливаются и не задумываются ни передъ чмъ и выжимаютъ лимонъ до послдней капли. Ихъ ршимость и отвага настолько велики, что способны повергнуть общество въ ужасъ и довести его даже до паническаго страха.
Если врить извстіямъ петербургскихъ газетъ (а имъ нельзя не врить), то теперь въ дловомъ и финансовомъ мір наступила минута этихъ ршительныхъ людей, которые ничего не боятся и ни передъ чмъ не задумываются. Новое Время пишетъ, что ‘биржевая игра такъ у насъ теперь оживилась, что приходится подумать — не передъ крахомъ ли это? Аппетиты разгораются, легковріе становится повальнымъ, слухи ростутъ и увлекаютъ даже благоразумныхъ, и въ атмосфер какъ бы предчувствуется приближеніе биржеваго времени’. Но спекуляція составляетъ лишь частичку той атмосферы, давленіе которой приходится испытывать обществу. Финансизмъ до того овладлъ теперь умами, общее стремленіе внести свою лепту стало настолько поправленіемъ времени, что даже и т 2 т. Финансовыхъ проектовъ, о которыхъ говорятъ газеты, не служатъ выраженіемъ дйствительности. Финансовые слухи ростутъ и надвигаются со всхъ сторонъ точно тучи, предлагаются налоги на всевозможные предметы, начиная заграничными паспортами и кончая куриными яйцами, проектируется монополія на вино, табакъ и даже сахаръ, сочиняются новыя финансовыя теоріи и предаются проклятію, какъ рутинеры и доктринеры, Адамъ Смитъ, Рикардо и Карлъ Марксъ, протекціонизмъ доходитъ до своихъ послднихъ предловъ и покушается обложить пошлиной воздухъ и воду, наконецъ, пронеслись даже страшныя слова — конверсія и девальвація. Говорятъ, что выпускъ послдняго займа изъ 4% есть первый шагъ къ пониженію процентовъ и по всмъ остальнымъ бумагамъ, а затмъ послдуетъ и девальвація. Послдуетъ ли она, или не послдуетъ, гадать этого не дано никому. Первый слухъ о девальваціи прошелъ лтъ 5—6 тому назадъ и замеръ. Но теперь онъ возобновился съ большею настойчивостью и съ большимъ вроятіемъ, что найдутся руки и сердца, которыя свершить ее не дрогнутъ.
Въ этомъ хаос слуховъ, толковъ и проектовъ любопытны не сами проекты, а отношеніе ихъ творцовъ къ дйствительности. Точно дло идетъ не о людяхъ, ихъ силахъ и карманахъ, а о какихъ-то алгебраическихъ величинахъ. Если составитель проекта желаетъ, положимъ, облегчить наши финансы на 10 милліоновъ, то онъ пріискиваетъ соотвтственную комбинацію и, получивъ въ итог 10 милліоновъ, чувствуетъ себя вполн удовлетвореннымъ. Найдя, напримръ, наиболе удобнымъ обложить заграничные паспорты, онъ сосчитываетъ, на сколько человкъ можно наложить этотъ налогъ, и затмъ выводитъ, что на каждый паспортъ должно падать въ годъ 360 руб. золотомъ, т.-е. почти 600 руб., а будутъ ли платить налогъ живые или умирающіе, бдняки или милліонеры, ему до этого нтъ никакого дла. Математическія соображенія творцовъ налоговъ всегда очень просты и требуемые результаты достигаются обыкновенно простымъ умноженіемъ. Если, вмсто 100 милліоновъ, нужно получить 200, то сто умножается на 2, и, вмсто 1 рубля, предполагается брать съ человка 2 руб. Можетъ ли человкъ вынести этотъ второй рубль, вопроса не составляетъ, придется ли плательщику отдать дополнительный рубль изъ излишковъ, или же продать овцу, корову, а, можетъ быть, и лошадь,— смлые люди надъ этимъ не задумываются. Конечно, наша практика собиранія налоговъ, пріучившая народъ къ продаж коровъ и лошадей, много облегчаетъ размахъ нашихъ финансистовъ, но нужно думать, что и для этой практики есть же предлъ, о которомъ слдуетъ, наконецъ, вспомнить.
Впрочемъ, финансисты поступаютъ мене откровенно и не вынимаютъ рублей прямо изъ кошельковъ плательщиковъ. Замаскированные налоги, которые они собираютъ, называются косвенными и налогами на потребленіе. У насъ эта система доведена теперь, кажется, до своего послдняго предла. Все, что можно обложить, уже обложено, везд, гд можно набавить, уже набавлено. Мы платимъ налогъ за мясо, муку, булки, яйца, масло, платье, за зду по желзнымъ дорогамъ, платимъ налогъ за каждый кусокъ, который поступитъ въ ротъ, за каждую нитку, которою чинимъ заплатку. Не за горами то время, когда, читая характеристику Сидней Смита англійскихъ налоговъ, мы съ гордостью думали, насколько мы умле и счастливе англичанъ и лучше ихъ управляемся. Я приведу эту интересную характеристику, чтобы читатель сдлалъ самъ нужную ему параллель и убдился, насколько онъ теперь счастливъ. ‘Налоги,— пишетъ Сидней Смитъ,— накапливаютъ на налоги, пока каждый предметъ потребленія, поступающій въ человческій ротъ, прикрывающій человческое тло, руки или ноги, не будетъ ими обложенъ. Налогъ ложится на все, что пріятно видть, что пріятно слышать, что пріятно чувствовать, обонять. Налогъ налегъ на тепло, на свтъ, на все, что находится въ земл, въ вод, подъ землею, на все, что приходитъ изъ-за границы или добывается дома. Налогъ ложится на каждое новое сырье, служащее источникомъ новой промышленности, на приправу, возбуждающую аппетитъ человка, и на лкарство, возстановляющее его здоровье, на горностая, украшающаго судью, на веревку, на которой повсятъ преступника, на соль бдняка и на овощи богача, на гвозди гроба. Въ постели и за столомъ, при смерти и при рожденіи должны мы платить налогъ. Школьникъ бьетъ бичемъ оплаченный налогомъ мячикъ, безбородое дитя взнуздываетъ свою оплаченную налогомъ лошадку оплаченною налогомъ уздой, на оплаченной налогомъ улиц. Умирающій англичанинъ наливаетъ свое лкарство, оплаченное семью процентами, въ ложку, оплаченную 15%, ложится на постель, оплаченную 22%, пишетъ духовное завщаніе на гербовой бумаг въ 8 фунтовъ и умираетъ на рукахъ врача, который за право отправить его на тотъ свтъ заплатилъ 100 фунтовъ. Немедленно затмъ все имущество покойника облагается налогомъ отъ 2 до 10 процентовъ, берется высокая пошлина за гробъ, добродтели умершаго оповщаются міру на обложенномъ налогомъ мрамор и, наконецъ, только на небесахъ, въ обществ тней, успокоивается душа человка, чтобы не знать больше никакихъ налоговъ’. Эта картина былыхъ годовъ въ Англіи теперь не примнима, но за то она вполн примнима къ намъ.
Опредлить, что выплачиваетъ каждый въ вид косвенныхъ налоговъ, нтъ никакой возможности. Это такая многосложная и запутанная сть, столько въ ней случайнаго, произвольнаго, что не найдется на свт ума, который могъ бы что-нибудь тутъ сосчитать или разсчитать. Вы хотите испечь булку и покупаете 10 фунтовъ муки. Если пшеница, изъ которой она сдлана, выросла на арендной земл, то мука окажется дороже на соотвтствующую часть арендной платы и на соотвтствующую часть аренднаго контракта, за который уплачены пошлины. Если же этого не было, то владлецъ земли, все-таки, возьметъ за пшеницу ту же цну, хотя онъ никому и ничего за землю не платилъ и никакого контракта ни съ кмъ не заключалъ. Затмъ на мельниц ляжетъ на муку цлый радъ дополнительныхъ платъ: кром платы за помолъ, мук придется принять за себя часть всхъ тхъ налоговъ, которые лежатъ на мельниц, и за ея турбины, и за ея вальцы, и за всякія ея желзныя части, и за торговое свидтельство владльца мельницы, за прикащичьи свидтельства его мастеровъ, за земскіе сборы. Купецъ, который купитъ муку отъ мельника, набавитъ на нее своя гильдейскіе и всякіе другіе платежи и платежи своихъ прикащиковъ, прибавитъ плату за лабазъ я за вс налоги, которые лежатъ на немъ. Если мука изъ первыхъ рукъ попадетъ во вторыя, то къ ней сдлается и еще новая прибавка. Сколько же образуется всхъ этихъ прибавокъ и сколько мытарствъ испытаютъ десять фунтовъ муки, пока они дойдутъ до вашихъ рукъ, и сколько каждый, черезъ чьи руки мука прошла, постарается наложить на нее добавочной цны? Вы покупаете въ лавк сукно,— оказывается, что налогъ налегъ на него уже съ перваго клока сна, который сълъ баранъ, давшій шерсть на сукно, и прежде чмъ сукно поступило въ лавку, въ которой вы его купили, оно вздорожало на соотвтствующую часть налога на краски, машины, желзо, фабричныя зданія, промысловыя, торговыя, гильдейскія свидтельства мастеровъ, рабочихъ, прикащиковъ, смотрителей, хозяевъ. Затмъ въ давк на сукно налегли новыя надбавки изъ всхъ тхъ платежей, которые долженъ очистить продавецъ. Каждая бутылка пива, которую вы выпьете, уже выплатила цлый рядъ налоговъ — за солодъ, за хмль, за производство, за заводъ, въ которомъ ее сдлали, за лавку, въ которой ее продали. Въ каждомъ стакан чая, который вы пьете, скопилась масса самыхъ мелкихъ и разнообразныхъ налоговъ, которые были взяты и за стаканъ, и за ложку, и за сахаръ, и за чай, гд-то тамъ далеко, еще на границ Китая. И вс эти налоги, гд бы они ни были взяты, по мр того, какъ предметъ переходитъ изъ рукъ въ руки, все ростутъ и ростутъ и, въ конц-концовъ, будутъ выплачены вами, потребителемъ, а фабриканты и купцы ихъ съ своихъ плечъ сбросятъ. Налоги въ этомъ вид опутываютъ всю нашу повседневную жизнь, въ милліонныхъ комбинаціяхъ проникаютъ повсюду, ложатся на каждое дйствіе не только промышленное, но иногда и вовсе не промышленное, добавочною цнностью, и, по мр того, какъ потребленіе предмета расширяется, ростетъ эта добавочная цнность, составляющая иногда громадную трату народа, далеко не соотвтствующую первоначальной величин налога. Предположимъ, что послдовалъ налогъ на ввозъ хлба по 10 коп. на четверть и хлба ввозится въ страну 100 милліоновъ четвертей. Какъ только явился налогъ, сейчасъ же и весь остальной хлбъ, производимый въ стран, полежимъ 1 милліардъ четвертей, поднимется тоже на 10 коп. и потребители въ цломъ выплатятъ 110 милліоновъ, изъ которыхъ только десять составятъ доходъ казны, а 100 милліоновъ разойдутся между купцами и торговцами.
Совершенно подобное же повторяется у насъ теперь съ пошлиною на желзо. Года два тому назадъ она уже была поднята, но недавно послдовало еще новое повышеніе, такъ что желзо у насъ, противъ того, что оно стоитъ за границей, ровно вдвое дороже. Обложены высокою золотою пошлиной, являющеюся для нкоторыхъ предметовъ чисто-запретительною, руда, чугунъ, разныхъ видовъ желзо, сталь, косы, серпы, ручные инструменты для ремеслъ, фабрикъ и заводовъ, локомобили, тендера, пожарные снаряды, машины, фабричные и заводскіе аппараты. Начиная съ копечной иголки и подковы для мужицкой лошади и кончая тысячною машиной для фабрики, вс желзныя издлія поднимутся у насъ теперь въ цн и страна заплатятъ, можетъ быть, въ десять, въ двадцать разъ больше желзнымъ заводчикамъ, фабрикантамъ и торговцамъ, чмъ получитъ въ вид золотой пошлины финансовое управленіе. Но повышеніе пошлины не значитъ только увеличеніе дохода казны а производителей, оно значитъ еще и сокращеніе потребленія. Если покупатель можетъ заплатить за вещь 10 коп., это еще не значитъ, что онъ можетъ заплатить за нее двадцать. Нашъ мужикъ и до сихъ поръ платилъ за желзо втрое дороже, чмъ платитъ за него у себя нмецъ, французъ, англичанинъ, а теперь будетъ платить и еще дороже. Если онъ и прежде ковалъ у лошади только дв ноги, потопу что на четыре у него не доставало денегъ, то теперь онъ перестанетъ ковать и совсмъ. О шиненыхъ колесахъ онъ забудетъ уже и мечтать, а постарается замнить желзо боле солиднымъ деревомъ. Солидность эта даже и при прежнемъ сравнительно не дорогомъ желз была доведена мужикомъ до такой монументальности, что напоминала циклопическія сооруженія. Наши деревенскія телги на деревянныхъ осяхъ способны вызывать только изумленіе. Все въ нихъ громадно, толсто, неуклюже, тяжело только оттого, что должно имть желзную прочность. И весь домашній обиходъ, мужика какой-то циклопическій, первобытный, все и везд у него неуклюже и нескладно, какъ въ дом, такъ и на пашн, только потому, что желзо никакъ не можетъ дойти ни до его избы, ни до его бороны и сохи. А теперь оно будетъ отъ мужика и еще дальше. Разумется, есть въ крестьянскомъ хозяйств и такія вещи, отъ которыхъ отказаться невозможно, напримръ, заграничные серпы и косы, на нихъ теперь мужикъ и будетъ переплачивать (урзывая себя на чемъ-нибудь другомъ) во славу и процвтаніе нашей отечественной неумлости. И во всемъ и за все отвчаетъ всегда потребитель, это истинный, козелъ отпущенія, который долженъ платить и за чужую глупость, и за чужую неумлость, и удовлетворять чужіе аппетиты.,
Такъ какъ мы теперь переживаемъ моментъ поощренія отечественной промышленности, то бдному козлу отпущенія придется очень туго, потому что это поощреніе свершится исключительно на его счетъ. Здсь, однако, слдуетъ оговориться. Обыкновенно налоги на вино, табакъ (вводится налогъ и на керосинъ, а Современныя Извстія предлагали ввести налогъ еще и на спички, вроятно, по ихъ очень близкому отношенію къ керосину) называются налогами на предметы потребленія внутренняго производства, а таможенные — налогами на предметы производства иностраннаго. Но довольно взглянуть въ ‘таможенномъ тариф’ на алфавитный указатель привознымъ товарамъ, чтобъ убдиться, что тутъ и не можетъ быть никакой рчи объ иностранномъ производств. Если изъ-за границы идетъ къ намъ много предметовъ иностраннаго производства, въ готовомъ вид, напримръ, льняныя, шелковыя, шерстяныя и бумажныя ткани, кружева, тюль, готовое платье, шляпы, фуражки, модныя издлія, то гораздо больше приходитъ такихъ предметовъ, которые покупателю совсмъ не нужны, а идутъ они на заводы и фабрики. Есть касса красильныхъ и химическихъ веществъ, которыхъ мы не производимъ и производить не можемъ, но безъ которыхъ не можетъ обойтись наша заводская и фабричная промышленность и которыя, однако, все-таки, обложены высокою пошлиной. Когда пошлина берется съ сырья, то оно очень удорожаетъ производство, и если такая пошлина существуетъ, то едва ли ее слдуетъ считать для производства необходимою, а, между тмъ, она существуетъ, поднимаетъ цну на русскія издлія, вс эти высокія цны, вмст съ высокими пошлинами, выплачиваетъ многотерпливый потребитель, а, между тмъ, внутреннія производства, для поощренія которыхъ потребитель обязанъ выворотить вс свои карманы, отплачиваютъ ему дурными издліями по высокой цн. Въ сущности, значитъ, поощряются не производства, а дурное производство, не удешевленіе, а удорожаніе, не успхи общаго процвтанія, а процвтаніе немногихъ на счетъ многихъ, хотя казалось бы, что наши ситцевые и шелковые фабриканты, получающіе золотыя медали и почетные дипломы на всемірныхъ выставкахъ, и вообще русскіе производители, увряющіе, что русскія издлія нисколько не уступаютъ иностраннымъ, что иностранцы кладутъ на нихъ свои клейма (напримръ, шеффильдскіе мастера на тульскихъ издліяхъ), ни въ какихъ поощреніяхъ больше и не нуждаются. И они, дйствительно, нуждаются не въ поощреніяхъ, а нуждаются только въ нажив, возможность которой имъ и гарантируется высокимъ тарифомъ. Таможенный тарифъ дйствуетъ въ подобныхъ случаяхъ совершенно какъ правительственныя гарантіи желзнымъ дорогамъ. И тамъ тоже милліонныя гарантіи выплачиваются немногимъ предпринимателямъ изъ доходовъ, собираемыхъ со всхъ, и нердко съ людей, которые и желзной дороги въ своихъ краяхъ не видли. Такими же гарантіями пользуется и русское общество пароходства и торговли, такихъ же гарантій желали и сахарозаводчики.
Но тутъ мы опять наталкиваемся на нкоторыя… ну, хотя бы недоразумнія. Если требуется поощрять отечественную промышленность, то, казалось бы, не зачмъ облагать неимоврно высокою, да еще и золотою пошлиной ршительно все, что приходитъ изъ-за границы о что для фабрикъ совсмъ не требуется, напримръ, деревянныя дудочки (свирли), мазь для бритвъ и ремней, замазку для оконъ, составы для склеиванія стекла и фарфора, зубочистки, кисеты турецкіе, клей губной, птичья клтки, коврижки и пряники, бумажные колпаки, турецкія фески, бисерные кошельки, кожаныя котомки, кресты иностранныхъ орденовъ, рыболовные крючки, кофейныя мельницы, соленые огурцы, очки, песокъ для засыпанія чернилъ, порошокъ для листки металлической посуды, зубной порошокъ, краска для волосъ, эоловы арфы, пемзу, перецъ, миндаль, масла — прованское, деревянное, лимонное, пальмовое, померанцевое ит. д., кофе, чай, чернику (алфавитный указатель къ таможенному тарифу занимаетъ 79 страницъ и ужь чего-чего въ немъ нтъ). Конечно, мы никогда не будемъ производить ни чая, ни кофе, ни оливковаго и лимоннаго масла, и, слдовательно, таможенный тарифъ поощряетъ не промышленность, а облагаетъ потребности и жизнь во всхъ ея мелочахъ Но и жизнь едва ли удовлетворится заграничными деревянными дудочками, зубочистками, турецкими кисетами и пескомъ для посыпанія чернилъ, да и налогъ на эти невинные предметы едва ли подниметъ ихъ отечественное производство. Ясно, что таможенный тарифъ является въ этихъ случаяхъ чисто фискальною мрой, средствомъ для усиленія государственныхъ доходовъ. Онъ, конечно, обложилъ бы охотно деревянныя дудочки и домашняго издлія, но он для него неуловимы. Я вотъ получается любопытная картина часто неуловимой борьбы, которую устраиваетъ жизнь противодйствующей ей регламентаціи. Высокая пошлина на разные ничтожные предметы иностраннаго производства совершенно подавляетъ ихъ потребленіе, бисерные кошельки мы начнемъ вязать сами, а турецкія фески носить перестанемъ. Таможенный тарифъ отъ этого, конечно, лишится нкоторыхъ статей обложенія, а домашняя промышленность ничего не выиграетъ. При общей же дороговизн жизни и дороговизн производствъ (благодаря все тмъ же налогамъ) даже деревянныя дудочки и бисерные кошельки поднимутся въ цн и вся эта прибавившаяся дороговизна ляжетъ опять на плечи того же козла отпущенія — потребителя. Повторится общеизвстный законъ, что высокія пошлины подавятъ потребленіе въ гораздо сильнйшей степени, чмъ он увеличатъ таможенный доходъ. Но чмъ больше будетъ спускаться потребленіе, тмъ больше будетъ уменьшаться и таможенный доходъ, а какъ государственные доходы должны увеличиваться, а не падать, то придется прибгнуть опять къ усиленію налоговъ, увеличенные налоги сейчасъ же надавятъ потребителя и онъ начнетъ вводить у себя экономію, а эту экономію потребителя почувствуютъ раньше всхъ продавецъ я производитель, чтобы не лишиться покупателя, они постараются удешевить предметъ, а какъ удешевить его будетъ совершенно невозможнымъ (если, напримръ, обложенный высокою пошлиной предметъ не производится страной), то производитель и продавецъ начнутъ замнять настоящее не настоящимъ, пойдутъ въ ходъ суррогаты и подмси, очень часто вредныя, обманъ, плутовство — и опять за всю эту путанницу отвтитъ тотъ же козелъ отпущенія — потребитель. Въ то же время, высокая пошлина вызоветъ и тайное ей противодйствіе, потому что каждый будетъ стараться придумать способъ боле дешеваго пріобртенія обложенныхъ высокою пошлиной товаровъ, и вотъ усилится контрабанда, а усиленная контрабанда вызоветъ боле усиленный таможенный надзоръ, а съ нимъ и новые расходы финансоваго вдомства. Какимъ образомъ путемъ подобной путаницы страна создастъ себ экономическую независимость, становится совершенно непонятнымъ. Ужь, конечно, намъ никогда не имть своего чаю, кофе, оливковаго и деревяннаго масла, а, кром того, при тариф, приближающемся къ запретительному, зачмъ фабрикантамъ и заводчикамъ производить хорошо и дешево, когда потребитель волей-неволей возьметъ по дорогой цн и дурное? Вы скажете, что между производителями возникнетъ конкурренція, но еще вроятне, что между ними возникнетъ стачка, потому что нагнать цны будетъ имъ всмъ выгодно, а покупатель я тутъ ничего не подлаетъ, и опять останется козломъ. Такимъ образомъ, подъ видомъ поощренія отечественной промышленности получатся отечественныя монопольныя производства и страна, уже и безъ того истощенная, отдастъ монополистамъ свои послдніе гроши и должна будетъ сократить и безъ того уже ограниченныя до послдней степени потребности.
Когда говорятъ у насъ объ экономическихъ интересахъ государства и объ общемъ экономическомъ развитіи, то большею частью предполагаютъ промышленность и торговлю и интересы только одной части населенія. Богатство и развитіе промышленности считалось всегда однороднымъ съ интересомъ и богатствомъ государства. Отъ этого и главнйшія и боле энергическія мры пріурочивались обыкновенно къ интересовъ промышленнымъ, городскихъ сословій и къ нуждамъ городовъ. Казалось бы, что въ такомъ исключительно земледльческомъ государств, какъ Россія, должны стоять на первомъ план интересы земледлія и сельскаго населенія, но этого никогда не бывало, я какъ еще при Петр Великомъ были выдвинуты впередъ интересы промышленности, такъ эти интересы на томъ же первомъ план остались и до сихъ поръ. И промышленно-торговое сословіе всегда хорошо понимало свое привилегированное положеніе, всегда умло имъ пользоваться, всегда подавало свой голосъ, всегда заявляло о своихъ нуждахъ, всегда умло кстати замтить, что его обднніе поведетъ къ обдннію государства, и потоку патріотическіе интересы требуютъ его поддержки. Такимъ образомъ, патріотизмъ пріурочивался къ промышленности и торговл и въ нихъ по преимуществу усматривались русскіе интересы и русская самобытность, а промышленно -торговое сословіе возвело себя въ главнаго представителя патріотизма и самобытности.
Съ особенною силой этотъ промышленный патріотизмъ далъ себя почувствовать нынче, когда ради его таможенный налогъ вогнали на такую высоту, что не въ далекомъ будущемъ неизбжно ожидать поворота въ обратную сторону. Но въ сей моментъ мы пока смотримъ еще въ сторону противуположную и гонимъ вверхъ свои налоги, изобртаемъ новые и даже усиливаемся создать источники новыхъ доходовъ. Пока заговорили лишь о казенномъ кабак и табачной монополіи. Съ тни экономическими понятіями, которыя руководили нашею финансовою поилкой посл крымской войны, боле рзкой противуположности и вообразить нельзя. Все, что считалось тогдашними финансистами блымъ, ныншними считается чернымъ, и что считалось тогдашними чернымъ, остается ныншними блымъ. Тогдашнія финансовыя преобразованія начались съ уничтоженія монополій и казенныхъ фабрикъ и заводовъ, теперешнія же начинаются съ ихъ возстановленія, такъ что ‘своимъ умомъ’ мы снова додумались до того, на чемъ стояли наши дды.
Государство, конечно, иметъ право устраивать свои фабрики, заводы и монополизировать свое производство, не исключая даже сельскаго хозяйства. Но вопросъ тутъ не въ прав государства, а въ выгодахъ, которыя оно получитъ, и въ потеряхъ, которыя оно нанесетъ своимъ гражданамъ. Кольберъ оказалъ Франціи несомннную услугу устройствомъ казеннаго шелковаго производства, но это не было монополіей, государство не посягало на выгоды населенія, а скоре поступалось своими выгодами, потому что водворяло въ стран небывалую до того промышленность и брало на себя вс риски новаго дла. И у насъ была императорская мануфактура и императорскіе стеклянный и фарфоровый заводы, при устройств которыхъ имлись частью т же образовательныя цди. Но государственное монопольное производство, устраиваемое исключительно съ цлями увеличенія казенныхъ доходовъ, меньше всего заботится объ общей польз и выгодахъ населенія. Въ этомъ случа государство впадаетъ въ прямое противорчіе само съ собою, ибо посягаетъ на то, что оно должно охранять, и, вмсто того, чтобы сливать и примирять интересы, оно само вводятъ въ нихъ разрозненность и противодйствіе. Сдлавшись фабрикантомъ и купцомъ, государство будетъ, конечно, и самымъ безжалостнымъ фабрикантомъ, и самымъ безжалостнымъ купцомъ, оно вооружится всми средствами административной и уголовной кары, какими только можетъ располагать, а монопольное государственное производство пріобртетъ сразу тотъ суровый и безпощадный характеръ, который неразлученъ съ необходимостью строгаго охраненія государственныхъ интересовъ противъ всякаго на нихъ покушенія. А покушеній этихъ будетъ тмъ больше, чмъ больше будутъ страдать отъ монополіи интересы частные. Другая особенность всякой казенной монополіи въ томъ, что она не можетъ вести свое дло настоящимъ коммерческимъ образомъ. Государственныя деньги всегда липнутъ сильне къ рукамъ, чмъ частныя, и чиновникъ по самому существу своего положенія не можетъ быть хорошимъ хозяиномъ. Частное дло идетъ всегда быстре и предусмотрительне, чмъ казенное, чиновникъ же всегда связанъ массою правилъ, инструкцій, отчетностей и отвтственностей, не оставляющихъ для его дятельности почти никакого простора. Но если бы даже и не было этого, если бы казенное управленіе обнаружило полное довріе къ своимъ агентамъ и распорядителямъ, то и тутъ успхъ казеннаго дда никогда бы не сравнялся съ успхомъ частнаго. Частный хозяинъ или предприниматель, прежде всего, любитъ свое собственное дло и работаетъ для его успха. Чиновнику же нтъ никакихъ побужденій любить казенную фабрику, уже по одному тому, что она для него чужая. Частный предприниматель заботится о выгодахъ своего дла и ради его расширенія идетъ на случайности и риски, терпитъ зачастую неудачи, за которыя никому не отвчаетъ. Чиновникъ ради выгоды производства рисковать никогда не станетъ, да и права для этого не подучатъ. Чиновникъ гонится не за успхомъ, а онъ боится неуспха и отвтственности и потому изображаетъ полнйшую противуположность частному предпринимателю. Частный предприниматель смлъ, рискованъ, онъ слдитъ за всми мелочами, мшающими успху его дла, онъ изыскиваетъ всякія средства для его улучшенія, расширяетъ сбытъ, создаетъ новые рынки, вводитъ всякія улучшенія и усовершенствованія, не испрашивая ни чьего разршенія. И потому всякое частное дло есть подвижное дло, въ немъ чувствуется нервъ, жизнь въ немъ бьетъ ключомъ. Казенное же дло въ рукахъ чиновниковъ всегда мертвое дло и отличается медленностью, робостью, рутиной и отсталостью. Что бы теперешніе защитники казенныхъ монополій ни говорили въ пользу чиновниковъ, имъ, защитникамъ, не вынуть изъ чиновника его чиновничьей души и не вставить въ него живую душу свободнаго человка, свободно занимающагося своимъ собственными дломъ. Частный предприниматель — это предупредительный другъ своего потребителя, онъ льститъ его вкусу, сочиняетъ для него всякія новинки, привлекаетъ его рекламами и вообще въ тонкости знаетъ его наклонности, вкусы, капризы и слабости и всми ими уметъ пользоваться. Это цлая, никмъ не записанная психологія, врод устнаго обычнаго права, на которую потрачена масса ума, наблюдательности и изученія. Какія же могутъ быть у чиновника побужденія, чтобы создать психологію потребителя? Вотъ, напримръ, табачный фабрикантъ Шапошниковъ ‘особенно рекомендуетъ’ теперь въ газетахъ сорты папиросъ ‘необыкновенно высокаго достоинства’, приготовленныхъ изъ ‘чистаго турецкаго табаку’ — Брилліанты, Европейскія, Смирны, Польскія, Грація, Амброзія, Душесъ, Демонъ, Ласточка, Гадалка, Букетъ, Календарь. Разв чиновникъ, управляющій казенною папиросною фабрикой, станетъ такъ заботиться о потребител и изобртетъ для него Грацію, Ласточку, Демона и Букетъ? При сколькихъ сортахъ папиросъ онъ вступитъ на фабрику, при столькихъ же, проуправлявъ ею полстолтія, онъ ее и оставитъ. Курильщики, конечно, помнятъ то время, когда у насъ только что появились папиросы, начавшіе вытснять вагштабъ Жукова. Тогда былъ всего одинъ сортъ папиросъ, а теперь ихъ уже триста. Вообще въ эти 30—40 лтъ наша табачная промышленность, пользовавшаяся довольно относительною свободой, развилась необыкновенно, привлекла къ себ массу рукъ и капиталовъ и создала себ европейскую извстность. Съ введеніемъ табачной монополіи все это громадное частное дло рухнетъ, табаководство, развившееся въ послднее время очень сильно, упадетъ, цны на табачныя издлія выростугь, т.-е. табакъ станетъ хуже, а потребитель омть явится козломъ отпущенія.
Когда прошелъ слухъ о табачной монополіи, то между табаководами, фабрикантами и торговцами сейчасъ же явилась вполн понятная тревога, и къ министру финансовъ изъ разныхъ мстъ было отправлено нсколько прошеній, конечно, вполн понятнаго содержанія. Какой эффектъ долженъ былъ произвести этотъ тревожный слухъ, можно увидть хотя бы изъ слдующей корреспонденціи изъ Майкопа, напечатанной въ Новомъ Обозрніи. ‘Наши табачные плантаторы,— пишетъ корреспондентъ,— находятся въ неописанной ажитаціи. Да и въ самомъ дл, есть изъ-за чего и волноваться. Вдругъ, нежданно-негаданно пришла всть о предположеніи ввести табачную монополію. Многіе изъ плантаторовъ уже послали различныя прошенія и ходатайства въ Петербургъ, но*что Изъ нихъ вышло — еще пока ничего не извстно. Табачная монополія безусловно должна во многомъ подорвать благоденствіе и мирное житіе россійскихъ табаководовъ и фабрикантовъ я значительно уменьшить табачное производство. Хотя, положимъ, еще не извстны т основанія, которыя будутъ приняты при ея введеніи, и весьма легко можетъ быть, что будутъ установлены какія-нибудь льготы, которыя дадутъ возможность табачнымъ дятелямъ, не терпя особыхъ убытковъ, или прекратить свою дятельность, или же продолжать ее на новыхъ началахъ, но, во всякомъ случа, какъ бы эти льготы ни было обширны, монополія, все-таки, должна явиться весьма обременительной’.
Умягченныя выраженія корреспондента далеко не выясняютъ истиннаго положенія дла и вроятныхъ потрясеній, которыя произведетъ табачная монополія въ народномъ хозяйств. Въ тхъ мстахъ, которыхъ она коснется, она пройдетъ какъ ураганъ и смететъ все, что ни заднетъ. Г. Янсонъ, по свдніямъ акцизнаго вдомства, принимаетъ площадь табачныхъ плантацій для 1871—75 гг. въ 41,600 дес., а г. Янжулъ въ 1879 г. опредляетъ площадь плантацій въ 46 тыс. дес., это значитъ, что табачныя плантанціи занимаютъ у насъ вчетверо большую площадь, чмъ во Франціи. Табакъ разводится у насъ не мене, какъ въ 40 губерніяхъ, кром того, онъ разводится въ Сибири, на Кавказ, въ Туркестан. Черниговская губернія засваетъ табакомъ 17 тыс. десятинъ и столько же засваетъ губернія Полтавская. Табаководство составляетъ преимущественно крестьянскую промышленность и, напримръ, въ Волынской губерніи считается 12,862 плантаціи. Въ какомъ вид установится табачная монополія, предусмотрть, конечно, трудно, но если за образецъ будутъ взяты Франція или Австрія, т.-е., что табаководы будутъ находиться подъ строжайшимъ контролемъ правительства, чтобы ни одинъ листъ табаку не ушелъ отъ нихъ въ постороннія руки, то число плантацій будетъ сокращено и для разведенія табаку будутъ назначены только извстныя мстности, да будетъ установленъ для плантацій извстный минимумъ. Если все это такъ и случится, тогда очевидно, что на громаднйшемъ пространств Россіи табаководство будетъ уничтожено и исчезнетъ культура одного изъ прибыльнйшихъ сельскохозяйственныхъ растеній въ крестьянскомъ хозяйств. Крупныхъ плантацій, удобныхъ для надзора, монополія, конечно, не коснется,— она смететъ только мелкія, мужицкія плантація, а ихъ по цифрамъ г. Рагозина было въ 1871 г. больше ста тысячъ, а къ 1887 г. явилось, можетъ быть, и двсти тысячъ. Плантаціи эти составляютъ иногда всего нсколько огородныхъ грядъ, меньше 1/4 десятины считается, по г. Рагозину, 87 тыс., отъ 1/4 до 1 дес. 26 тыс., отъ 1 до 5 дес. 5 тыс. Эти цифры, какъ относящіяся къ 1871 г., далеко ниже дйствительныхъ.
Государство — не производитель и не коммерсантъ. Государство есть общественная организація, имющая цлью свободное развитіе личности и ея благосостояніе.. Такъ какъ государство не производитель, то оно необходимыя для него средства получаетъ отъ народа. Народъ, производящій платежи, подвергаетъ себя этимъ извстнымъ лишеніямъ и ослабляетъ свои производительныя силы. Слдовательно, задача финансоваго управленія въ томъ, чтобы, по возможности, меньше отвлекать отъ народа его излишки и держать народъ какъ можно дальше отъ роковаго для него предла истощенія податныхъ силъ. Если это не будетъ соблюдено, то свободный производительный капиталъ страны можетъ совсмъ исчезнуть и экономическое развитіе народа остановится.