Очерки иностранной журналистики.
Очерки иностранной журналистики.
I.
II.
Сергй Невровъ.
‘Русская Мысль’, No 2, 1881
II.
Сергй Невровъ.
‘Русская Мысль’, No 3, 1881
Очерки иностранной журналистики, Гольцев Виктор Александрович, Год: 1881
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Читателю извстно, что толстое ежемсячное или двухнедльное обозрніе (журналъ, по нашему словоупотребленію) не играетъ въ общественной жизни запада Европы такой роли, какъ въ Россіи. У насъ мало появляется книгъ, и эти немногія книги, въ большинств случаевъ, мало читаются, журналы, наоборотъ, пользуются въ Россіи и широкимъ распространеніемъ, и весьма значительнымъ вліяніемъ. Въ послднее время, съ первыми проблесками политическаго возрожденія нашего общества, ежедневная газета стала оттснять и журналъ, начала, по крайней мр, оспаривать у него первенствующее значеніе. Къ сожалнію, книга въ Россіи еще не пользуется тмъ авторитетомъ и не проникаетъ въ общество такъ далеко, какъ на европейскомъ Запад. Печальныя послдствія подобнаго порядка вещей замчаются уже и теперь: скоросплость сужденій, рзкость непродуманныхъ приговоровъ составляютъ довольно распространенное явленіе. Недостатокъ генеративно-послдовательнаго, какъ выражался покойный Щаповъ, теоретическаго мышленія чувствуется очень сильно.
Съ другой стороны, намъ не достаетъ и тхъ учрежденій, благодаря которымъ общественная жизнь Запада укладывается въ опредленныя формы. У насъ журналъ являлся и до сихъ поръ является политическимъ учрежденіемъ. Около редакторовъ ежемсячныхъ (и еженедльныхъ, конечно) изданій подбирается кружокъ сотрудниковъ, притягивающихъ опредленный кругъ читателей, и такимъ образомъ кладется начало образованію политическихъ партій. Гони природу въ дверь, — она войдетъ въ окно. Отъ этого происходятъ весьма значительныя неудобства и недоразумнія. Всякое литературное мнніе, каждая эстетическая или философіческая статья подгоняется подъ опредленное политическое знамя. Натурализмъ, напримръ, современной французской школы беллетристовъ пріурочивается къ либерализму или даже радикализму. Въ немъ, будто бы, звучитъ послднее слово науки, а потому ‘экспериментальный’ романъ долженъ возбуждать ужасъ консерваторовъ. Явное недоразумніе, объясняемое случайностію появленія первой статьи или перваго романа подобнаго направленія въ орган съ тмъ, а не инымъ политическимъ цвтомъ.
Журналъ на Запад Европы, какъ мы уже упомянули, не играетъ роли русскаго журнала, но онъ представляетъ весьма значительный интересъ. Теоретическая мысль отражается во французскихъ, нмецкихъ, англійскихъ и т. д. обозрніяхъ, и слдить за ея успхами и колебаніями не безполезно для русскаго читателя.
Обратимся прежде всего къ симпатичной для русскаго Франціи. Среди немногочисленныхъ французскихъ журналовъ, учено-литературныхъ и политическихъ, первое мсто долгое время принадлежало чопорному, основательному, немножко скучному и очень буржуазному обозрнію двухъ міровъ (Revue des Deux Mondes). Со смертью Бюлоза, журналъ, говорятъ, сталъ падать, что объясняютъ именно смертью этого замчательнаго во всякомъ случа человка. Просматривая послднія книжки Revue des Deax Mondes мы не замчаемъ въ нихъ паденія журнала въ литературномъ отношеніи. По прежнему, въ обозрніи встрчаются и посредственныя, и плохія, и прекрасныя статьи. Но мы не думаемъ отрицать того, что слава Revue des Deux Mondes (и во Франціи, и вн ея) значительно поблднла. Только причину этого движенія мы видимъ не въ упадк журнала, а въ глубокихъ измненіяхъ, которыя происходятъ во французскомъ обществ. Буржуазный либерализмъ польской монархіи и орлеанистской оппозиціи при Наполеон III смняется боле демократическимъ теченіемъ, и Revue des Deux Mondes уже противопоставляется La Nouvelle Revue.
Пересмотримъ статьи въ первомъ изъ этихъ журналовъ за ноябрь декабрь истекшаго года.
Мы принуждены оставить въ сторон замчательныя статьи г. Анатоля Леруа-Болье о покойномъ Н. А. Милютин, по двумъ основаніямъ: мы задаемся цлью слдить за ростомъ теоретической мысли на Запад, по скольку объ этомъ можно судить по статьямъ первенствующихъ журналовъ, во-первыхъ, а, во-вторыхъ, многое изъ статей французскаго писателя, пользовавшагося, между прочимъ, не изданною перепискою Н. А. Милютина, составляетъ запретный плодъ для русскихъ читателей. Мы проходимъ мимо статей о положеніи Египга въ 1880 году, о военной медицин и т. д., и остановимся прежде всего на труд стариннаго сотрудника Revue de Deux Mondes, Шарля де-Мазада: пятьдесятъ лтъ современной исторіи. Въ первомъ декабрьскомъ выпуск рчь идетъ о томъ, какъ погибло одно правительство.
Съ тхъ поръ, какъ Франція, меланхолически говоритъ де-Мазалъ, вступила на путь опытовъ, т. е. революцій, много разъ она, казалось, вертлась въ кругу и съизнова начинала свою исторію. Она прошла нсколько формъ монархіи, нсколько формъ республики. И каждое правительство, побждая предшествовавшее, разсчитывало на вчность (Se croire trnel, tre pme durable, c’est le destin de tous les rgimes qui se sent succsd en France depuis un siecle, говоритъ де-Мазадъ, повторяя слова Тьера). Статья Revue des Deux Mondes иметъ дло съ іюльскою монархіею, первые годы которой показываютъ, какъ основывается и укрпляется правительство, а послдніе, какъ оно утомляется, ветшаетъ и погибаетъ. И въ событіяхъ этой эпохи де-Мазадъ первое мсто отводитъ Тьеру {Статьи озаглавлены: Cinquante Annes d’histoire contemporaine. Monsieur Tiers. III. Comment prit en gouvernement. М. Tiers, et l’opposition sons la monarchie de 1830.}. Выходъ этого государственнаго человка изъ министерства, въ 1836 году, по словамъ автора статьи, былъ признакомъ возраставшей порчи политическаго положенія. Правительство колебалось, не имло системы управленія, графъ Моле былъ оппортюнистомъ въ узкомъ смысл этого слова, ловя моментъ за моментомъ, то уступая либераламъ, то содйствуя консерваторамъ. Глава кабинета слишкомъ полагался на свою ловкость, на свое дйствительное умнье очаровывать людей. Но очаровательныя слова оставались словами. Графъ Моле, вступивъ въ союзъ съ Гизо противъ Тьера, по достиженіи власти, сдлалъ полуоборотъ въ сторону послдняго. Людовикъ-Филиппъ былъ доволенъ тмъ, что освободился отъ министровъ, которые его затмвали. Ненормальность такого положенія вещей, отстранявшаго въ ряды оппозиціи всхъ наиболе вліятельныхъ, наиболе ршительныхъ, наиболе даровитыхъ людей, не замедлила, какъ извстно, привести къ печальнымъ для іюльской монархіи послдствіямъ. Вс оппозиціонные элементы соединялись подъ однимъ знаменемъ: борьбы противъ личнаго управленія, требованія строгаго соблюденія конституціонныхъ началъ. Но коалиція, которая могла опрокинуть министерство, оказалась, вслдствіе своей разнородности, безсильною создать новое и прочное правительство. Такимъ образомъ, ‘правительство, потому что оно не хотло реформъ, оппозиція, потому что она не хотла боле ихъ ждать, — быстро приближались къ катастроф’.
Мы не будемъ, конечно, передавать читателю подробностей статьи,всмъ извстныхъ событій конца царствованія Людовика-Филиппа, и отмтимъ только одну особенность въ труд г. де-Мазада, особенность, въ то же время, и Revue des Deux Mondes. Передъ нами двигаются замчательныя люди: Тьеръ, Гизо, Моле, Одиллонъ Барро и другіе, намъ живо и толково описываютъ дйствіе конституціонной машины. Но все, какъ будто, происходитъ вслдствіе личныхъ ошибокъ короля, министровъ или предводителей оппозиціи, вслдствіе ссоры между ними или дйствій, подсказанныхъ честолюбіемъ. Подумаешь, что февральская революція могла быть предотвращена какою-нибудь удачною парламентской комбинаціею… Далеко не отрицая великаго значенія учрежденій, мы, вопреки политикамъ шкоды Revue des Deux Mondes, не можемъ разсматривать ростъ и паденіе этихъ учрежденій вн связи съ измненіями въ духовной и хозяйственной жизни народа. Revue des Deux Mondes продолжаетъ любить людей тридцатыхъ годовъ, остается врнымъ, въ главныхъ чертахъ, преданіямъ іюльской монархіи, и поэтому замтно отстаетъ отъ общественнаго движенія во Франціи. Отрицать или не замчать новыхъ теченій журналъ, конечно, не можетъ, но эти теченія или огорчаютъ, или раздражаютъ его. Мы живемъ, говоритъ г. Вальберъ въ стать объ Эмансипаціи женщинъ, въ такое время, когда политическія учрежденія, религіозные догматы, законы, управляющіе бракомъ и собственностію, — все поставлено вопросомъ, къ великому отчаянію размренныхъ умовъ (des esprits rangs), которые уврены, что въ этомъ мір все совершенно, что нтъ надобности производить поправокъ. Г. Вальберъ не считаетъ возможнымъ закрывать такимъ образомъ глаза, хотя многія изъ тхъ измненій, которыя стремятся проложить себ дорогу, ему крайне не нравятся, хотя его часто возмущаютъ непривлекательные люди или непривлекательныя средства въ новомъ общественномъ движеніи. Изъ всхъ вопросовъ, о которыхъ можно разсуждать или говорить нелпости, наиболе способенъ возбуждать горячіе споры вопросъ объ измненіяхъ въ воспитаніи женщины и ея политическомъ положеніи, утверждаетъ г. Вальберъ. Женщины, по мннію остроумнаго автора статьи, не могутъ простить великой революціи того, что она провозгласила права только людей (въ число которыхъ, очевидно, французскій авторъ женщинъ не включаетъ). На современную демократію, продолжаетъ г. Вальберъ, сыпятся обвиненія со стороны женщинъ, стремящихся къ свобод, хотя эта свобода представляется имъ лишь въ смутныхъ очертаніяхъ. За то двушки, которыя думаютъ, что он просто (tout simplement) предназначены быть добрыми матерями, не имютъ основанія жаловаться на бездйствіе общества. Въ послдніе годы, во всхъ странахъ, сильно заботятся объ улучшеніи женскаго воспитанія. Французскія палаты, какъ извстно, приняли законопроектъ г. Камилла Сэ о среднемъ образованіи для двушекъ, но частный починъ опередилъ законодательную дятельность, и въ Париж открывается женская восьмиклассная коллегія (гимназія) съ курсомъ, соотвтствующимъ мужскимъ лицеямъ. Воспитанницы не будутъ жить въ заведеніи. Для желающихъ начнутся уроки латинскаго языка, въ небольшимъ, конечно, объем. Г. Вальберъ великодушно защищаетъ пользу обученія двушекъ химіи и физики (хотя и замчаетъ, что ‘la grce est le premier devoir de la femme’). Авторъ не скрываетъ однако опасности, которая грозитъ отъ знакомства съ естественными науками женской прелести, но, спрашиваетъ онъ, грація, которая не устоятъ противъ небольшихъ свдній изъ физики, заслуживаетъ-ли сожалнія? Очевидно нтъ, и мы отъ души желаемъ граціознымъ парижанкамъ одолть начальныя свднія по физик безъ всякаго ущерба для изящества и прелести, главной обязанности, долга (devoir), какъ говорилъ г. Вальберъ, французскихъ женщинъ. Положеніе женскаго образованія характеризуется и тмъ, что г. Вальберу приходится доказывать слдующее: ботаника, хотя въ ней и толкуется о такихъ ужасахъ, что растеніе иметъ полъ, все-таки должна преподаваться двочкамъ.
Всякое правленіе, всякія учрежденія, продолжаетъ сотрудникъ Revue des Deux Mondes, имютъ свои неудобства я недостатки. Невыгодныя стороны современнаго демократическаго строя могутъ быть исправлены только женщинами. Въ обществ, гд царятъ неизбжный, но грубый законъ числа, хорошо, что за женщиною остается въ дйствительности veto по многимъ вопросамъ. Демократія нуждается въ безустанной проповди милосердія къ слабымъ, уваженія въ меньшинству, и эта проповдь должна выпадать на долю женщинъ, которыя въ современной демократіи всего мене могутъ оставаться экономками или сантиментальными Агнесами. Токвилль отдаетъ въ этомъ отношеніи полную справедливость здравому смыслу сверо-американцевъ.
Средняго образованія, по мннію г. Вальбера, совершенно достаточно для женщинъ, желающихъ быть добрыми матерями, оно не удовлетворяетъ женщинъ, которыя стремятся къ свобод. Послднія никогда не будутъ многочисленны: природа и мужчины позаботятся объ этомъ. Но, каково бы ни было ихъ количество, съ ними надо считаться. Моралисты, которые думаютъ разршить женскій вопросъ, исключительно бракомъ, должны позаботиться о замужеств всхъ двушекъ, не нашедшихъ, по какимъ бы то ни было причинамъ, себ мужей. Нкоторыя женщины, стремясь къ независимости, настойчиво желаютъ что нибудь значить въ искусств, наук или филантропіи. Кто будетъ на столько безсердеченъ, чтобы порицать ихъ за это? (Прекрасно сказано! въ самомъ дл: Жоржъ-Зандъ или нашей Крестовской дозволительно оказать снисхожденіе). Первыя студентки медицины или права мало возбуждаютъ сочувствіе французскаго общественнаго мннія и г. Вальбера. Русская студентка, — боле или мене нигилистка, по мннію рыцаря-писателя, — съ стриженными волосами и въ синихъ очкахъ, пріобрла столь же сомнительную репутацію, какъ сомнительна чистота ея воротничковъ и рукавчиковъ…. Еслибъ изящный г. Вальберъ могъ выслушать насъ по этому поводу, то мы сказали бы, вроятно, нсколько новыхъ для него истинъ. Г. Вальберу русскія студентки извстны, надо думать, по разсказамъ князя Любомірскаго и ежу подобныхъ. Въ семь, конечно, не безъ урода. Но еслибы французскій публицистъ зналъ о тхъ подвигахъ безконечнаго самоотверженія, которыми прославилась русская студентка въ минувшую войну, еслибъ онъ послушалъ, съ какою благоговйною любовью относились къ ней нами солдаты, то, быть можетъ, онъ самъ поставилъ бы ее въ образецъ большинству своихъ соотечественницъ. Такъ какъ г. Вальберу мало извстно по этому вопросу, то съ него мало и взыщется. Италіянскія студентки, мн сообщаетъ Эмиль-де-Лавлэ {Emil de Laveleve: Lettres d’Italie, Bruxelles, 1880.}, заслужили всеобщее уваженіе. Ученый экономистъ припоминаетъ, по этому поводу, что нкоторыя нововведенія въ самомъ дл имютъ за собою весьма почтенную старину: Болонья нкогда считала среди своихъ знаменитыхъ профессоровъ Клотильду Тамброни, Лауру Басси, Марію Агнети.
Г. Вальберу кажется несомнннымъ, что женщины-врачи и женщины-адвокаты всегда останутся исключеніями. Но женщина съла запрещенное яблоко, змій сказалъ ей: critius sicut viri (будете подобны мужчин), и вотъ она стремится къ къ политическимъ правамъ. Ссылаясь на Руссо, г. Вальберъ ршительно возстаетъ противъ этого мннія, но въ приводимыхъ имъ доказательствахъ нтъ ничего новаго и интереснаго для русскаго читателя.
La Nouvelle Revue напечатала статью Эиля-де-Жирардена {L’gale de l’homme, lettre а М. Alexandre Dumas.}, въ форм письма въ Александру Дюма, гд ршительно требуется для женщины равенство съ мужчиной въ политическомъ отношеніи. Всмъ привилегированнымъ, говоритъ престарлый писатель, надо приготовиться къ неизбжной перемн общественнаго строя. Свобода, при рожденіи которой мы присутствуемъ,— не пустое слово: она приближаетъ насъ къ равенству, къ новому міру, осью котораго будетъ верховенство числа. Всеобщая подача голосовъ разрушаетъ вс льготы, вс преимущества одного класса передъ другимъ. Провозглашенная 5 марта 1848 года для мужчинъ, эта всеобщая подача голосовъ молчаливо заключаетъ въ себ и соотвтствующія права женщинъ. Мы не станемъ передавать нашимъ читателямъ содержанія этой оригинальной и умной статьи и отмтимъ только полную противоположность во взгляд на предоставленіе женщинамъ политическихъ правъ между Revue des Deux Mondes и Nouvelle Revue. Демократическая, гамбетовская Франція, представляемая послднимъ журналомъ, нсколько грубе и гораздо послдовательне жеманной и потерявшей равновсіе Франціи тьеровской, если позволительно тамъ выразиться. Для Revue des Deux Mondes демократія, число, есть неизбжный фактъ, съ которымъ надо считаться, вредныя послдствія котораго необходимо предотвратить. Для новаго обозрнія демократія есть точка отправленія, высшее начало, съ которымъ все должно быть согласовано. Мы должны покаяться передъ читателемъ: когда дло идетъ о выбор между двумя указанными направленіями, то вопросъ несомннно ршается въ пользу второго изъ нихъ, но мы не можемъ не выражать глубокаго сожалнія, что современная демократія утрачиваетъ многое изъ того, что было хорошо въ прошломъ. Паденіе серьезнаго искусства, изгнаніе трагедіи, замна драмы фарсомъ, оперы — шансонеткой, ведутъ къ печальнымъ послдствіямъ. Вмсто свободнаго и горячаго чувства развивается распущенность, люди мельчаютъ душою, оправдывая свою дряблость обрывками изъ сочиненій философовъ-пессимистовъ, безъ всякаго, конечно, права на то. Чтобы быть пессимистомъ, надо глубоко чувствовать и много думать, а ни тмъ, ни другимъ не страдаетъ большинство мнимо-изврившихся въ человчество людей.
Но мы не считаемъ паденія прекраснаго, въ широкомъ смысл этого слова, неразрывно связаннымъ съ торжествомъ демократіи. Наоборотъ, это явленіе есть результатъ временнаго торжества буржуазіи, ея безвкусія, ея себялюбія. Въ наше переходное время народъ значительно поднялся, къ нему примкнули, по симпатіи и по разсчету, нкоторые ряды буржуазіи и придали мщанскій отпечатокъ демократическому движенію. Но недалеко время, когда демократія подымется въ весь ростъ, когда она сброситъ съ себя оффебаховскій нарядъ, не ею придуманный, не ее приводившій въ восторгъ. Nouvelle Revue, въ стать о посмертномъ труд Мишле, представляетъ прекрасное доказательство справедливости нашей мысли. Она прославляетъ знаменитаго историка за то, что онъ религіозно служилъ отечеству, свобод, идеалу. Истинное солнце для человка есть человкъ, говоритъ Мишле (La vrai soleil de l’homme est l’homme). Обратимся къ другимъ статьямъ Обозрнія, въ которыхъ выражаются эстетическіе взгляды этого изданія. Г. Роше-Баллю (Boger-Ballu) говоритъ, напримръ, о Томас Кутюр и современномъ искусств. На посмертной выставк всхъ или большей части произведеній замчательнаго художника невольно смолкаетъ зависть, пристрастіе и возникаютъ чисто-эстетическіе вопросы. Современное искусство освободилось отъ всякихъ преданій и пользуется счастливою независимостію. Критику непростительно судить всегда по напередъ опредленнымъ и неизмннымъ формуламъ. Надо проникнуть въ кругъ идей, въ намренія, въ сердце художника. Поэтому странно слышать упреки въ устарлости въ области прекраснаго: въ искусств происходитъ только перемна точекъ зрнія, и потомство сближаетъ другъ въ другомъ различные періоды, различныя направленія въ живописи, поэзіи, музык, скульптур и архитектур. Современное искусство усиливается съ каждымъ даемъ все боле и боле приблизиться къ природ, но, подъ тираніей ‘исполненія’, въ погон на мелочною точностію, мысль впала въ немилость, сдлала шагъ назадъ. Прекрасное и прелестное забыты кистью (статья говоритъ о живописи), и артистъ стремится къ одной только истин. Но эта истина, эта природа убгаетъ отъ кропотливаго наблюденія, которому удается схватить только вншнія очертанія, только мнимую истину. Художнику необходимо глубокое чувство достоинства искусства, умлое исполненіе и горячая любовь къ природ. Чтобы оживить образы, чтобы потрясти зрителя и быть творцомъ, живописецъ долженъ быть охваченъ идеею.
Читатель можетъ не соглашаться со всми или съ нкоторыми изъ этихъ мыслей, но онъ согласится съ нами, что писатель, такъ говорящій и чувствующій, не заслуживаетъ упрека въ пренебреженіи прекраснымъ. И это не составляетъ особенности только одного или немногихъ сотрудниковъ Новаго Обозрнія. Тоже теченіе, тоже стремленіе къ идеальному замчаемъ мы въ театральномъ обозрніи журнала, въ его музыкальномъ отдл и т. д. Мы встрчаемъ здсь ссылки на авторитетныя сужденія Шлегеля, внимательный разборъ произведеній Расина, Понсара и другихъ писателей не экспериментальнаго направленія. Спшимъ оговориться: мы далеки отъ мысли отрицать и большое значеніе, и большія достоинства современнаго французскаго натурализма, но возстаемъ противъ его односторонности. Глава этого направленія, Эмиль Золя, человкъ съ не обыкновеннымъ талантомъ и рдкою настойчивостію. Въ его романахъ много наблюдательности, много мткихъ картинъ и живыхъ образовъ. Для взрослаго, образованнаго человка чтеніе даже Нана не представляетъ, конечно, ничего отравляющаго, хотя объективный цинизмъ талантливыхъ описаній не можетъ не покоробить поклонника Шиллера, поклонника Пушкина. Послдній романъ производитъ тяжелое, удручающее впечатлніе, благопріятное для цлей моралиста и публициста, который съ ненавистью относится къ развращавшему вліянію второй имперіи. Замтимъ мимоходомъ, что Нана скучна мстами для русскаго читателя, благодаря пустымъ и многочисленнымъ подробностямъ пошлостей парижской жизни.
Посл этой оговорки, мы опять повторимъ, что французскій натурализмъ отличается односторонностію, что его приговоръ, развнчивающій Жоржъ Зандъ, сдающій въ архивъ ея произведенія, будетъ кассированъ исторіею. Гоголь, Тургеневъ, Толстой стоятъ въ этомъ отношенія неизмримо выше Золя и другихъ представителей экспериментальнаго романа, для которыхъ и Диккенсъ недостаточно наученъ. Если писателю удалось вывести чарующій образъ, если онъ до глубины души потрясъ своихъ читателей драматическимъ разсказомъ или заставилъ ихъ забыться прелестнымъ описаніемъ, то съ насъ, пожалуй, и довольно, во всякомъ случа мы предпочтемъ такого писателя автору братьевъ Земганно, гд нельзя не видть основательнаго изученія акробатскаго искусства.
Nouvelle Revue, какъ мы уже сказали, далека отъ крайностей модной теперь и во Франціи, и въ Россіи школы. Талантливый театральный образователь журнала, г. Анри де-Борнье, говоря о возобновленіи Жана Бодри на сцен французскаго театра (Comdie franaise), утверждаетъ, что это былъ не успхъ, а тріумфъ, вполн заслуженный мужественнымъ борцомъ за идею, всегда имвшимъ въ виду строго-нравственныя задачи (l’austrit d’un bat moral devant les yeux). Борнье называетъ Жана Бодри буржуазнымъ Прометеемъ, — это уже слишкомъ, и для русскаго читателя соединеніе такого имени съ такимъ прилагательнымъ звучитъ рзкимъ диссонансомъ. Въ гамбетовской Франціи еще сказывается по временамъ мщанинъ въ демократіи, но мы готовы признать, что пьеса Огюста Вакри отличается большими достоинствами, что она можетъ взволновать зрителя, хоть не надолго нравственно очистить его. Мы не раздляемъ, конечно, желанія г. Борнье, чтобы героическая идея, которая лежитъ въ основ этой драмы, была представлена какими-то героями по профессіи, но… но необходимо отказаться отъ разбора критическихъ замчаній г. Борнье, чтобъ не уклоняться далеко отъ задачи этихъ очерковъ.
Прежде, чмъ разстаться съ Новымъ Обозрніемъ, скажемъ нсколько словъ о стать де-Губернатиса, Джіакомо Леопарди,
На вс лады утверждаютъ, что нашъ вкъ есть вкъ больной. Лихорадочный интересъ ко всему болзненному кажется подтверждаетъ это мнніе. Поклоненіе Генриху Гейне въ Германіи, Альфреду де-Мюссе во Франціи и Джіакомо Леопарди въ Италіи, поклоненіе, раздляемое остальною Европою, не служитъ по мннію де-Губернатиса, доказательствомъ здороваго состоянія современнаго человка. Греки, римляне и флорентинцы эпохи Возрожденія не удивлялись и не любили болзненныхъ организацій. Ясно, что г. де-Губернатисъ становится на сторону здоровыхъ. Онъ жалуется на то, что біографы Леопарди тратятъ много времени на возстановленіе мелочныхъ подробностей жизни поэта, доходятъ, посл долгаго изслдованія, до точнаго опредленія, гд Леопарди лъ жареный картофель, гд онъ наслаждался мороженымъ. Дйствительно, это несносное стремленіе, знакомое и намъ, знать все про великаго человка, все печатать о немъ, низвести его съ пьедестала, сравнять съ нами самими, есть одно изъ самыхъ несимпатичныхъ явленій современной жизни. Какое-то злорадство обыкновеннаго человка, зауряднаго писателя, у котораго и умъ, и сердце умренны и аккуратны, чувствуется въ этихъ разоблаченіяхъ. Тысячу разъ правъ Пушкинъ, сказавшій, что великіе люди и гадости длаютъ не такъ, какъ средній, будничный человкъ.
Этой мысли не простятъ намъ люди послдняго слова науки, которая и не думала еще сказать своего послдняго слова.
Въ бгломъ очерк намъ приходится останавливаться на немногихъ западно-европейскихъ журналахъ и останавливаться недолго. Скажемъ два-три слова о берлинскомъ Германскомъ Обозрніи (Deutsche Rundschau). Солидная вншность, солидныя статьи, — вотъ чмъ отличается этотъ нмецкій журналъ. Въ ноябрьской книг прошлаго года помщены слдующія статьи: новелла Вильбранта, о принц Альбер, тайный русскій документъ о греко-турецкомъ столкновеніи 1868—1869 года, о Норденшильд, о жизни Калифорніи въ былые дни, путешествіе въ Парижъ (въ 1801 году), о новомъ зданіи опернаго театра въ Франкфурт на Майн, о берлинскомъ театр. Беремъ декабрьскую книжку: новелла Поля Гейзе, статьи о народной переписи, объ Екатерин II и Гримм, о близорукоcти, мемуары дйствительнаго тайнаго совтника Шнейдера, о берлинскихъ выставкахъ…. Гд же германская философія, гд же гиріанскій культь прекраснаго?
Въ Deut sehe Rundschau хорошо ведется библіографическій отдлъ. Мы заимствуемъ оттуда нсколько довольно важныхъ для насъ данныхъ.
Въ прошломъ году вышла новымъ изданіемъ брошюрка извстнаго экономиста, внскаго профессора Лоренца фонъ-Штейна. Рецензентъ замчаетъ, что Штейнъ говорятъ слишкомъ абстрактно, слишкомъ историко-философски (Er spricht zwar hflich und beredt zugleich, aber doch frchten wir etwas zu abstract, zu philosophisch — historisch fr sein dermaliges Publicum), хотя вжливо и краснорчиво. Удивительное дло: нмецкій журналъ упрекаетъ нмецкаго ученаго за излишнюю абстрактность, за изобиліе философіи! рецензентъ сожалетъ объ этомъ, потому что признаетъ соображенія и совты почтеннаго профессора весьма полезными. Лоренцъ Штейнъ желаетъ, чтобы состоятельныя женщины подавали руку помощи бднымъ, чтобы он были добрыми хозяйками, мудро обходясь съ прислугой. Эти совты, по мннію Deutsche Rundschau, на столько основательны и хороши, что книжка Штейна можетъ служить прекраснымъ рождественскимъ подаркомъ, что она должна находиться на стон каждой благородно-мыслящей женщины и серьезной молодой двушки. Посл этихъ глубокомысленныхъ замчаній насъ удивила рецензія, очень коротенькая, въ другомъ No Нмецкаго Обозрнія: въ ней не одобряется чрезмрный патріотизмъ нкой Эммы Ладдей (Emma Laddey), которая, въ разсказ для нмецкихъ двицъ, подвергнула сравненію нмокъ и американокъ, къ окончательному посрамленію послднихъ. Рецензентъ замчаетъ, что столъ сильное превосходство нмецкихъ двицъ надъ американскими, хотя и патріотично, но противорчитъ истин.
Не ветъ жизнью и бодростію отъ Deutsche Rundschau. Жгучіе современные вопросы не находятъ себ постояннаго отклика въ этомъ журнал, мало въ немъ проблесковъ поэтической фантазіи, философской мысли. Театральный обозрватель пишетъ, напримръ, что истекшій годъ займетъ выдающееся мсто въ исторіи нмецкаго театра: лтомъ въ Обераммергау исполнялись мистеріи, на которыя пріхало много иностранцевъ! Г. Френцель сейчасъ же прибавляетъ, что о вліянія этихъ мистерій на драматическое искусство не можетъ быть я рчи. Въ чемъ же заключается ихъ великое значеніе? Исключительно въ наивности. Не наивность-ли это со стороны критика? Другой фактъ, на который указываетъ г. Френцель, дйствительно стоитъ того, чтобъ о немъ упомянуть: въ Мюнхен съ 1 по 21 іюля былъ създъ замчательныхъ нмецкихъ актеровъ. Разыграны были: Юлій Цезарь, Гамлетъ, Макбетъ, Натанъ Мудрый, Эмлія Галотти, Валленштейнъ, Эгмонтъ, Торквато Тассо и нкоторыя другія пьесы. Въ числ исполнителей находились такія знаменитости, какъ Шарлотта Вольтеръ, Минона Трибъ-Блюмауеръ, Адольфъ Зоннентадь, Фридрихъ Хаазе.
Посмотримъ теперь въ одинъ изъ англійскихъ журналовъ, въ The Fortnightly Review.
Здсь мы прежде всего встрчаемся съ новыми работами Герберта Спенсера. Какъ бы мы ни относились къ Спенсеру-философу, никто не станетъ отрицать, что это человкъ съ громадными знаніями и съ необыкновеннымъ умомъ.
На этотъ разъ англійскій мыслитель выступаетъ съ предварительными замчаніями о политическихъ учрежденіяхъ. Мысль и чувство, говоритъ онъ, не могутъ быть совершенно разъединены. Каждое волненіе есть, въ большей или меньшей степени, произведеніе идей, каждая группа идей развивается при большомъ или маломъ волненіи (emotion). Существуетъ, конечно, огромное различіе въ сочетаніяхъ того и другаго. Въ разное время одна и та же идея возбуждаетъ волненіе въ весьма различной степени. По общеизвстной истин, правильность сужденія зависитъ не отъ отсутствія волненія, а отъ отсутствія чрезмрности въ этомъ волненія. Сказанное относится въ особенности къ вопросамъ, касающимся жизни человчества. Существуютъ два пути при разсмотрніи дйствій, общественныхъ или личныхъ: можно ихъ разсматривать, какъ группу явленій, и находить законы ихъ зависимости, можно, съ другой стороны, глядть на нихъ, какъ на причину удовольствія щи страданія, и съ этой точки зрнія одобрять или осуждать ихъ.
Если мы отршимся отъ ненависти къ деспотизму, забудемъ о кровавыхъ жертвахъ, принесенныхъ для достиженія славы и господства, — величія, въ отживающемъ смысл послдняго слова, — то должны будемъ признать, что побдоносные деспоты содйствовали укрпленію связи между людьми (we must yet recognize the benefits occasionally arising from the social consolidations they achieve). Мы не можемъ забыть жестокостей пытки, отвратительныхъ злоупотребленій сильнаго надъ слабымъ, но, въ извстное время и на опредленномъ мст, подчиненіе слабаго сильному было необходимо. Такое отношеніе къ историческимъ явленіяхъ подкрпляется тхъ, что въ человческихъ дйствіяхъ абсолютное зло можетъ быть относительнымъ добромъ и абсолютное добро можетъ быть относительнымъ зломъ. Учрежденія, безъ которыхъ не можеть жить образованный народ, будутъ безполезны и даже вредны для народа полудикаго. Во всякомъ случа, мы не должны подстанавливать наши развитыя правила поведенія въ частныхъ отношеніяхъ вмсто мало развитыхъ правилъ поведенія въ общественныхъ отношеніяхъ.
Говоря о политическомъ развитіи (politicat evolution) мы должны избгнуть недоразумній. Цивилизованное и дикое общество указываютъ только на различныя величины въ одномъ и томъ же движеніи. При этой характеръ людей низшей степени развитія можетъ превосходить во многихъ отношеніяхъ характеръ людей высшей степени развитія. Путешественники и историки отдаютъ полную справедливость честности, личной независимости и другимъ нравственнымъ качествамъ полудикихъ народовъ. И наоборотъ, въ разныхъ частяхъ свта, люди разныхъ племенъ даютъ доказательство того, что въ сравнительно развитыхъ по организаціи и по культур обществахъ могутъ быть варварскіе идеи, чувства и обычаи. Таковы, напримръ, фиджійцы, такова была Мексика, гд великолпіе столицы уживалось съ людодствомъ жителей, гд высокая (относительно) общественная организація вполн мирилась съ кровавыми жертвоприношеніями, съ жестокостью въ характер населенія. И средневковая Европа можетъ представить не мало доказательствъ справедливости этой мысли. Такимъ образомъ необходимо признать, что развитіе добрыхъ качествъ, гуманности, идетъ неровнымъ шагомъ съ развитіемъ цивилизаціи. Насиліе и жестокость побдителя были обычнымъ спутникомъ политическаго развитія, и человкъ до-общественный (the pre-social man) въ области нравственныхъ чувствъ далеко не всегда ниже человка, принадлежащаго высокому уровню общественнаго устройства.
Спросятъ: какъ же согласовать это заключеніе съ понятіемъ прогресса? Для отвта на этотъ вопросъ Спенсеръ прибгаетъ къ аналогіи. Въ животномъ мір происходитъ борьба за существованіе, — необходимое условіе эволюціи (развитія). При этомъ совершенствуются качества и органы, благодаря которымъ перевсъ въ борьб остается за ихъ обладателями. Подобное происходило и въ исторіи человчества. Но т не симпатичный качества, которыя развивались въ процесс борьбы за существованіе, должны слабть и исчезать съ окончаніемъ этого процесса. Благодянія послдняго остаются, а вредные результаты прекращаются.
Во второй стать Спенсеръ говоритъ о политическомъ устройств вообще.
Общество начинается только съ того момента, когда люди соединяютъ свои усилія для достиженія общихъ цлей. Отдльный человкъ изъ состоянія полной независимости переходитъ въ состояніе взаимной зависимости. Такое сочетаніе труда (Со-opеration) заключаетъ въ себ организацію.
Общественная организація бываетъ двухъ родовъ, которые сосуществуютъ и являются боле или мене смшанными: въ одномъ случа достигаются частныя, въ другомъ — общественныя цди, причемъ различны и способы установленія самой организаціи. Сочетаніе труда, направленное къ достиженію благосостоянія общества, — опредленно и сознательно, совершается оно съ общаго согласія. Конечно, цлямъ общежитія, въ конц концовъ, служитъ и всякая организація, преслдующая частныя выгоды.
Спенсеръ, разумется, далекъ отъ мысли видть въ политической организація только прекрасныя стороны. Онъ самымъ опредленнымъ образомъ указываетъ на то, что водвореніе порядка, если за нимъ не слдовало достиженіе дйствительно общественныхъ цлей, было хуже самого полнаго безпорядка, доводя народъ до послдней нищеты, до крайняго умственнаго и нравственнаго убожества. Такова исторія многихъ деспотій Востока.
Какъ и въ индивидуальномъ организм, чмъ законченне устройство, тмъ оно устойчиве, потому что въ гражданахъ развиваются мысли и чувства, приспособленныя къ политической организаціи. Эта неподвижность укрпляется при наслдственной передач общественныхъ правъ и обязанностей, достигая своего крайняго выраженія въ установленіи кастъ. И наоборотъ, движеніе впередъ ускоряется при отсутствіи подобной наслдственности. Слдуетъ отмтить, что увеличеніе массы, т. е. территоріи и населенія, ведетъ за собою усложненіе политической организація. Спенсеръ и въ данномъ случа пользуется сближеніемъ общества съ животнымъ организмомъ, сближеніемъ, которое, какъ извстно, у этого мыслителя не ограничивается аналогіей: общество Спенсеръ считаетъ за дйствительный организмъ, конечно особаго рода. При отсутствіи наслдственной передачи общественныхъ правъ и обязанностей (функцій), государство пріобртаетъ пластичность строенія (plasticity of structure), большую способность поглощенія и уподобленія соціальныхъ атомовъ, т. е. людей. Занятіе же правительственныхъ (въ широкомъ смысл) должностей наиболе свдущими и даровитыми людьми ведетъ къ измненіямъ къ лучшему. (Succession by fitness favours transformation, and makes possible something better).
Таково, въ общихъ чертахъ, содержаніе замчательныхъ статей перваго изъ находящихся въ живыхъ англійскихъ (быть можетъ и европейскихъ) мыслителей. Мы должны, по недостатку мста, обойти молчаніемъ многія интересныя статьи Fortnightly Revien и скажемъ нсколько словъ только объ одной изъ нихъ: отношенія между двумя палатами парламента (The relations of the houses of parliament, by W. St. lohn Brodrick). Статья эта написана членомъ парламента.
Избирательная реформа 1867 года, расширившая участіе въ представительств, должна была оказать сильное вліяніе на отношенія между верхнею и нижнею палатою. Нижняя палата стала боле полною выразительницею общественнаго мннія, которому такимъ образомъ принадлежитъ роль третейскаго судьи. Антагонизмъ между палатою лордовъ и палатою общинъ значительно усилился. Авторъ статьи приписываетъ это преимущественно случайнымъ обстоятельствамъ и нкоторымъ недоразумніямъ. Мы же, опираясь на только что упомянутую статью Спенсера, замтимъ, что наслдственная, въ большинств своихъ членовъ, палата лордовъ необходимо должна представлять сильное противодйствіе демократической, измняющейся въ своемъ состав палат общинъ.
Закончимъ на первый разъ предпринимаемые нами очерки иностранной журналистики нсколькими общими замчаніями. Строго говоря, эти замчанія будутъ выходить за предлы матеріала, который мы представили читателю, но мы могли бы подтвердить наши соображенія и другими данными.
Умственная жизнь во Франціи и Англіи кипитъ по прежнему. Боле того: и въ томъ, и въ другомъ государств замчается многостороннее улучшеніе въ способахъ обработки философскихъ и общественныхъ вопросовъ, эстетическіе и нравственные интересы, въ особенности во Франціи, посл паденія наполеоновской имперія, возродились съ новою силою. Къ сожалнію, не то замчаемъ мы въ Германіи. Страна Шиллера и Лессинга превратилась въ страну Бисмарка и Мольтке. Дйствительный тайный совтникъ Гте замненъ тайнымъ, кажется, совтникомъ Вагенеромъ, а вмсто доктора Фауста общественное вниманіе привлекаетъ докторъ Струсбергъ…. Страна свободы мысли, идеальныхъ стремленій и поклоненія прекрасному переродились въ страну крови и желза. Гд же причины этого печальнаго, ужасающаго явленія?
Читатель не въ прав ждать въ очеркахъ иностранной журналистики, бглыхъ и непритязательныхъ, обстоятельнаго отвта на этотъ вопросъ и долженъ довольствоваться однимъ указаніемъ. Германское единство куплено дорогою цною. Оно стало не единствомъ, а поглощеніемъ Германіи военною державою, Пруссіею. У Франціи насильственно отняты Эльзась и часть Лотарингія, и нмцамъ, говоритъ графъ Мольтке, надо пятьдесятъ лть стоять подъ ружьемъ, чтобъ укрпить за собою неправдой захваченное. А стоять подъ ружьемъ и философствовать, на караул или въ казарм поклоняться прекрасному — невозможно самому образованному народу. Солдатчина, вотъ что губитъ Германію.
Der Meister kann die Form zerbrechen
Mit weiser Hand, zur rechten Zeit,
Doch wehe, wenn in Flammenbchen
Das glhnde Erz sich selbst befreit!
(Шиллеръ, пснь о колокол).
PS. Январскія книжки Revue des Deux Mondes, Nouvelle Revue и Deutsche Rundschau не представляютъ ничего особенно выдающагося. Въ первомъ изъ этихъ журналовъ продолжается трудъ г. Пико, члена института, о судебной реформ (на этотъ разъ дло идетъ о вліяній демократіи на магистратуру въ Соединенныхъ Штатахъ и въ Швейцаріи) и напечатана довольно интересная переписка Жоржъ-Зандъ (1815—1830 гг.). Въ коротенькомъ предисловіи г. Морисъ-Зандъ, сынъ знаменитой писателыищы, выражаетъ свою глубокую привязанность къ матери, другу и одному изъ наиболе великихъ, по его словамъ, геніевъ столтія. Большая часть напечатанныхъ писемъ Жоржъ-Занда адресована къ ея матери. Въ Новомъ Обозрніи возбуждаютъ вниманіе статьи о вознагражденіи учителей и законопроектъ безплатнаго начальнаго образованія (Р. Wallet) и Густавъ Флоберъ въ его домашней жизни (Guy de Maupassant) {Въ этой же книжк печатается продолженіе посмертнаго романа Флобера (Bouvard et Pcuchet).}. Флоберъ всегда хоронилъ подробности своей личной жизни, не дозволялъ даже снять съ себя портретъ, и только немногіе друзья могли оцнить сердце знаменитаго романиста. Къ женщинамъ онъ имлъ, по словамъ г. Мопассана, нжную и отеческую дружбу, относясъ къ , нимъ немножко какъ къ большимъ дтямъ, неспособнымъ понять возвышеннаго, но которымъ можно говорить о мелочныхъ огорченіяхъ. Вдали отъ женщинъ Флоберъ любилъ повторять фразу Прудона, что женщина есть отчаяніе справедливаго (La femme est la dsolation du juste), вблизи же подпадалъ ихъ очарованію. Не думаемъ, чтобы эта черта въ характер Флобера снискала ему сочувствіе русскихъ женщинъ. Январская книжка Германскаго Обозрнія составлена занимательне первыхъ выпусковъ обоихъ французскихъ журналовъ. Съ интересомъ читается статья Юліана Шмидта о братьяхъ Гриммахъ и Георга Брандеса о современныхъ французскихъ романистахъ (первый этюдъ посвященъ Бальзаку).
Величественное торжество въ день рожденія Виктора Гюго ясно показало, что романтизмъ не умеръ во Франціи, что экспериментальный романъ не убилъ и не вытснилъ своего соперника. Идутъ дня за днями, и насмшливое отношеніе къ художникамъ-идеалистамъ снова смняется горячимъ сочувствіемъ. Встревоженный умъ и наболвшее сердце утомляются отъ цифръ и трезваго изображенія дйствительной, т. е. будничной, жизни, ищутъ свтлыхъ картинъ, гд величаво и смло нарисованы привлекательные люди, гд царитъ ‘насъ возвышающій обманъ’. Обновляются упавшія силы, вольне дышетъ усталая грудь и даже не шевелится досада, когда замчаешь пренебрежительную улыбку сторонника экспериментальнаго направленія.
Въ числ французскихъ писателей есть одно ими, которое должно быть особенно дорого русскому образованному человку, потому что на произведеніяхъ этого писателя воспиталось цлое поколніе, потому что они оказали сильное вліяніе на Блинскаго, на литературу сороковыхъ и отчасти пятидесятыхъ годовъ. Читатель, вроятно, догадался, что я говорю о Жоржъ-Зандъ.
Во второй январской книжк Revue des Deux Mondes напечатано продолженіе переписки Жоржъ-Зандъ, о которой я уже упоминалъ въ февральскихъ ‘Очеркахъ’.
Эта переписка можетъ послужитъ важнымъ матеріаломъ для характерістики Авроры Дюдеванъ и какъ человка, и какъ писательница. По справедливому замчанію Георга Брандеса, историческая роль Жоржъ-Зандъ заключается въ томъ, что она вела за женщину освободительную борьбу, которую революція 1789 года вела за одного мужчину. Въ сочиненіяхъ этой великой писательницы столько художественныхъ достоинствъ, столько ума и чувства, что на нихъ съ наслажденіемъ отдохнетъ и современный читатель. Если вглядться пристальне въ образы, которые созданы въ романахъ Жоржъ-Зандъ, — если, забывши всякую злобу дня, остановиться на описаніяхъ природы, разсянныхъ повсюду въ ея произведеніяхъ, то впечатлніе отъ повстей Жоржъ-Зандъ можно сравнить съ впечатлніемъ, которое производитъ задушевный, слегка наивный разсказъ о лучшихъ дняхъ дтства, о свтлой, быстро промчавшейся, юности. Какъ туманъ, раздвигается рядъ картинъ, добытыхъ жизненнымъ опытомъ, и за этимъ туманомъ раскрывается обаятельный міръ, гд льются послднія слезы о гор быломъ и манятъ за собою первыя грзы о счастьи иномъ. Но было бы непростительною ошибкой отрицать у Жоржъ-Зандъ тонкую наблюдательность и утверждать, что въ ея романахъ нтъ ни чего, что такъ неудачно назвали экспериментальнымъ. Наблюдайте за собою построже, — писала Аврора Дюдеванъ еще въ 1830 году къ молодому человку, который занимался воспитаніемъ ея сына, — въ теченіе только одного дня и вы увидите, сколько жалкаго тщеславія, грубой и безумной гордости, несправедливаго эгоизма, безсовстной зависти свойственно нашей отвратительной природ. Какъ рдки добрыя внушенія, какъ быстры и постоянны дурныя!… Жоржъ-Зандъ убждаетъ молодаго человка не относиться съ рзкимъ презрніемъ къ людямъ. Кто жилъ только двадцать лтъ, тотъ еще не можетъ и предположить, что выйдетъ изъ него въ сорокъ, въ шестьдесятъ. И откуда являются принципы совсти которыми человкъ гордится? Не произволеніе ли они матерей и воспитателей? Послднихъ и надо благословлять и прославлять. Доброжелательное отношеніе къ людямъ вовсе не заключается въ обман, а только въ благосклонности, въ прощеніи недостатковъ. Въ наши дни, — говорится въ другомъ письм Жоржъ-Зандъ, — энтузіазмъ есть добродтель глупыхъ. Вкъ желза, эгоизма, низости и безсовстности, гд надо или насмхаться, или плакать, чтобы не быть безсмысленнымъ или жалкимъ!’.. Если припомнить тяжелую семейную обстановку, которую создалъ для Жоржъ-Зандъ ея мужъ, то станетъ еще боле ясно, какъ много въ ея жизни было экспериментальнаго. Но она находила утшеніе въ страстной привязанности къ дтямъ, въ особенности къ сыну, Морису, и въ дружб. Надо прочесть т мста ея переписки, гд говорится о воспитаніи Мориса, чтобы понять всю глубину материнскаго чувства автора ‘Индіаны’. Для дтей она готова на величайшія жертвы. Что касается до дружбы, то Жоржъ-Зандъ видла въ ней единственное исцленіе отъ горестей и невзгодъ. Только эгоистъ можетъ найти счастье въ себ самомъ. Дйствительное счастье состоитъ въ сочувствіи и уваженіи, которое человкъ возбуждаетъ, — не у всхъ, что невозможно, но у извстнаго числа друзей. Нтъ, я думаю, надобности говорить о томъ, съ какимъ безпокойствомъ, съ какимъ страстнымъ сочувствіемъ слдила Жоржъ-Зандъ изъ провинціи за ходомъ польской революціи. Но вотъ происходитъ ршительный разрывъ съ мужемъ, который, почувствовавъ свою неправоту, въ виду обнаруженной Жоржъ-Зандъ твердости и такта, вынужденъ былъ предоставить ей свободу. Жоржъ-Зандъ въ Париж. Она избираетъ себ, повинуясь влеченію, литературную карьеру. Ея намренія очень скромны и заключаются, прежде всего въ разсчет на заработокъ. Я не привлеку на себя, — говоритъ Жоржъ-Зандъ, — ни зависти, ни ненависти. Большая часть писателей живетъ, правда, въ огорченіяхъ и борьб, но будущій авторъ ‘Пьера Гюгенена’ желаетъ въ тиши и въ тни пріобртать трудомъ средства къ жизни. Изъ всхъ состояній наиболе свободное и быть-можетъ наиболе незамтное есть состояніе писателя, чуждаго гордости и фонфаронства. Черезъ три недли Жоржъ-Зандъ пишетъ, что, несмотря на огорченіе и усталость, несмотря на бдную обстановку, она чувствуетъ свою жизнь наполненною. ‘Я имю цль, задачу, назовемъ по имени — страсть’. Когда эта страсть писать овладала бдною годовой, то остановиться уже нельзя, замчаетъ великая писательница, хотя сознается, что ея первое произведеніе не имло успха. Ей сказали, что въ этомъ произведеніи слишкомъ много нравственнаго и доблестнаго, такъ что общество сочтетъ его неправдоподобнымъ. Это справедливо, — говорятъ Жоржъ-Зандъ, — надо служить мод, то-есть писать плохія вещи,
Но великій талантъ скоро прибиваетъ себ дорогу. Жоржъ-Зандъ уже нтъ надобности писать фельетоны для Figaro, по семи франковъ за колонку. Завтное желаніе и горячая увренность ея оправдались на дд: своимъ перомъ она была полезна дтямъ больше, чмъ могла бы быть полезна иголкою.
Какъ поучительно сопоставить съ перепискою Жоржъ-Зандъ переписку Проспера Меримэ, которая начата печатаніемъ съ первой февральской книжки Nouvelle Revue. Иное время, печальное время второй имперіи, ярко выступаетъ передъ читателемъ въ письмахъ Меримэ къ Паницци, одному изъ хранителей британскаго музея. Письма эти отличаются непринужденностью. Они то быстро слдуютъ одно за другимъ, то перемежаются. Въ этомъ безъискуственномъ, отрывочномъ разсказ о самыхъ разнообразныхъ событіяхъ и случаяхъ заключается главный интересъ переписки Меримэ, какъ историческаго матеріала. въ чисто-литературномъ отношеніи они отличаются живостью и мткостію языка, остроуміемъ и красотою сравненій, всми обычными достоинствами произведеній этого писателя.
Наканун итальянской войны, 12 марта 1859 г., Меримэ пишетъ, что французы стали невроятными трусами и желаютъ мира. Луи-Филипппъ, — говоритъ Мыримэ, — восьмнадцать лтъ проповдывалъ этому народу поклоненіе матеріальнымъ интересамъ, и наша старая галльская кровь испортилась. Такое же сужденіе долженъ былъ бы произнести Меримэ и о второй имперіи, съ 1859 года до самаго Седана. О человчеств и слав никто не заботится, не обращаютъ вниманія и на возможность резолюціи, а толкуютъ только, поднимутся или упадутъ разныя акція и облигаціи. Но армія, — прибавляетъ Меримэ, — настроена воинственно. Въ письм отъ 10 мая говорится, что императора провожала и войну громадная толпа, что она восторженно, безумно привтствовала его. Салоны по-прежнему безучастны, но въ масс населенія императоръ теперь популярне, чмъ когда-либо.
Посл итальянской войны любопытно слдить, какъ на первый планъ при двор, въ высшемъ обществ и въ отраженій ихъ жизни — письмамъ Мериме — все боле и боле выступаетъ легкомысленное веселье, остроумный каламбуръ, охота, балы и интриги. Веселье второй имперіи дорого стоило французскому народу. Нтъ, конечно, надобности оговариваться, что это зависло отъ качества веселья. Я веселюсь везд, — писала Жоржъ-Зандъ къ Шарлю Дювернэ, — везд, гд не видно подозрнія, несправедливости, горечи. Для второй имперіи это было бы слишкомъ наивно.
Посмотрите на этого изящнаго писателя, на этого умнаго и проницательнаго человка, на Проспера Меримэ. Какое глубокое нравственное паденіе чувствуется въ его разсказахъ о придворной жизни! Герцогъ Морни и Меримэ, по требованію императора, импровизируютъ эпиграммы на всхъ присутствующихъ, не исключая Наполеона III и его супруги. Мы безпощадно осмяли, — пишетъ Меримэ, — склонность императора къ римскимъ древностямъ. Дошла очередь и до императрицы — на ея страсть къ мебели, къ такому загроможденію комнатъ, что становится невозможнымъ въ нихъ двигаться.
Въ самомъ дл, какая независимость и смлость! Какъ дышетъ отъ этой мнимой свободы сужденія ядовитыхъ раболпіемъ!… Владыка, который топталъ ногами мысль и совсть общества и издвался надъ правами народа, снисходительно улыбается, когда царедворцы говорятъ злыя эпиграммы насчетъ его слабости къ римскимъ древностямъ. А эти умные, широко образованные царедворцы изящно притворяются, что сами удивляются великимъ размрамъ предоставленной имъ свободы!… Тотъ же Просперъ Меримэ сообщаетъ о своей бесд съ однимъ изъ министровъ въ начал 1862 года. Министръ просилъ его поговорятъ съ императоромъ, указать ему на затруднительность положенія. ‘Какъ хотите вы, чтобы меня выслушали, когда я не нахожусь въ томъ положеніи, которое заставляетъ выслушивать?’ — ‘Именно потому-то васъ, можетъ-быть и выслушаютъ’, отвтилъ министръ, и этого одного отвта достаточно, чтобы составить себ понятіе о наполеоновскомъ правленіи.
Весьма интересно прочесть т письма Меримэ, которыя относятся къ послднимъ годамъ второй имперіи. Они появятся также въ Nouvelle Revue раньше выхода отдльною книгою.
Въ мартовскомъ выпуск Новаго Обозрнія, который нами еще не полученъ, должно закончиться печатаніе посмертнаго романа Густава Флобера — ‘Буваръ и Пекюше’. Этотъ романъ, при всхъ его достоинствахъ, производить на насъ непріятное впечатлніе свою надодливою ученостью, не дйствительнымъ знаніемъ, а тмъ же стремленіемъ — по поводу каждаго пустяка глубокомысленно цитировать знаменитыхъ и незнаменитыхъ писателей, какимъ отличается ‘Оселъ’ Виктора Гюго. Буваръ и Пекюше читаютъ въ Гавр, въ ожиданіи отхода почтоваго парохода, фельетонъ о преподаваніи геологіи, и сейчасъ начинаются доктрины Ламарка и Жоффруа Сентъ-Илера, возраженія священника, извлеченныя изъ Бональда, теорія о поднятіи горъ Эли де-Бомона, ископаемыя растенія у Баффинова залива, и пр., и пр. Черезъ нсколько страницъ Буваръ и Пекюше задаются вопросами: кто былъ основателемъ аббатства Святой Анны? Существуетъ ли родство между Онфруа, который, въ XII ст. (?), ввезъ новый видъ картофеля, и губернаторомъ Гастингса въ эпоху завоеванія, тоже Онфруа?… Еще нсколько страницъ — и мы вступаемъ въ дремучую область кельтской археологіи, и передъ глазами немного озадаченнаго читателя начинаютъ мелькать Киркъ и Кронъ, Таранисъ и Геталемніа. Затмъ (все это изъ отрывка, напечатаннаго въ одномъ выпуск Nouvelle Revue) мы попадаемъ къ меровингамъ и каролингамъ, задваемъ Робеспьера и Дантона, перескакиваемъ черезъ Лакретеля и Верньо къ воспоминаніямъ Кампанъ и окончательно теряемъ терпніе на двухъ слдующихъ страницахъ, сталкиваясь съ Саллюстіемъ, Сенекою, Бефоромъ, Зороастромъ, Плутархомъ, Монтескь и халдеями. Слишкомъ много учености, слишкомъ много учености!…
Новая французская школа хватила черезъ край, — забыла преданія лучшихъ изъ своихъ писателей, пренебрегаетъ эстетическими требованіями Дидро, такъ блистательно развитыми у Лессинга. Нмцы недавно торжественно покинули день, въ который исполнилось столтіе со смерти творца ‘Натана Мудраго’. По этому поводу въ Германіи явилось много статей и замтокъ. Мы остановимся на стать берлинскаго профессора Вильгельма Шерера, въ февральской книжк Deutsche Rundschau.
15 февраля 1781 года, посл кратковременной болзни, на 52 году отъ рожденія, скончался въ Брауншвейг великій писатель. За два дня до смерти Лессинъ принималъ дятельное участіе въ литературномъ кружк, гд обсуждался отвтъ Жерузалема на письмо Фридриха Великаго о германской литератур. Въ октябрской кинжж Нмецкаго Меркурія, за тотъ же годъ, появился прекрасный некрологъ Лессинга, написанный Гердеромъ.
Шереръ раздляетъ литературную жизнь Лессинга на три періода. Въ первомъ (1747—1755) онъ является преимущественно журналистомъ, во второмъ (1755—1772) — эстетикомъ, въ третьемъ — богословомъ.
Еще въ школ Лессингъ отличался страстнымъ стремленіемъ къ истин и его пытливый умъ переходилъ отъ одной области знанія къ другой. Семнадцати лтъ съ небольшимъ началъ онъ печатать маленькія стихотворенія, а въ январ 1748 года въ Лейпциг съ успхомъ шла его комедія ‘Молодой ученый’, въ которой заключались нападки на педантовъ, на школьную мудрость, состоявшую въ цитированіи чужихъ словъ. Гердеръ указываетъ, что стихотворенія Лессинга еще при жизни его стали народными пснями, а эпиграммы, какъ образцы остроумія, вошли въ учебные сборники. Несомннно, однако, что, какъ поэтъ, Лессингъ является довольно слабымъ подражателемъ Клопштока. Онъ чувствуетъ къ послднему глубокое уваженіе и говоритъ, что въ ‘Мессіад’ нмецкое слово впервые вознеслось къ небесамъ (ewiger Gesang durch den der deutsche Tod zuerst in Himmel drang). Во второмъ період своей литературной дятельности онъ относится къ Клопштоку, конечно, гораздо справедливе, т. е. безъ восторженнаго удивленія.
Въ ноябр 1748 года Лессингъ явился въ Берлинъ и начинаетъ работать въ Yossiche Zeitung, которую редактировалъ его другъ, Инліусъ. Въ 1755 году, во Франкфурт на Одер, была доставлена Лессинговская ‘Миссъ Сара Сампсонъ’. Пьеса слаба, но она соотвтствовала вкусамъ публики и имла большой успхъ. Современное извстіе говоритъ, что зрители сидли три съ половиною часа, какъ статуи, и плакали. Явилось множество подражаній ‘Сар Сампсонъ’ — вс были довольны ею, кром самого Лессинга, который неустанно стремился впередъ.
Этою пьесой, — говорятъ профессоръ Шереръ, — оканчивается первый періодъ дятельности Лессинга. Въ 1766 году появляется ‘Лаокоонъ’, въ слдующемъ году ‘Минна фонъ-Баргхельмъ’, въ 1767—1769 гг.— ‘Гамбургская драматургія’, въ 1772 г.— ‘Эмилія Галотти’. Во всхъ драматическихъ произведеніяхъ великаго писателя, — справедливо замчаетъ Шереръ, — начиная самыми юношескими и кончая самыми зрлыми, ветъ духомъ свободы, ненавистью ко всяческой тиранніи. Къ несчастію, до насъ дошло весьма мало свдній о трагедіи, задуманной Лессингомъ еще въ 1755 году и героемъ которой долженъ былъ явиться Фаустъ, вчно стремящійся проникнуть въ тайну міра, охватить своимъ умомъ всю истину. Извстно, что на Лессинга имла вліяніе въ данномъ случа кальдероновская ‘Жизнь — сонъ’ и что конецъ драмы былъ примиреніемъ, а не трагическою развязкой, какъ въ народномъ преданія. Въ ‘Спартак’, который былъ задуманъ Лессингомъ, можно подмтить уже идею развитую впослдствіи Шиллеромъ въ ‘Разбойникахъ’.
Шереръ высоко ставитъ ‘Эмилію Галотти’. По его мннію, въ этой драм Лессингу удалось глубоко заглянуть въ женскую душу, чего нельзя сказать даже про ‘Минну фонъ-Барнхельмъ’. Эмилія, дйствительно, главное лицо, къ которому тяготетъ все дйствіе. Когда она не появляется на сцен, тогда о ней говорятъ другія дйствующія лица. Шереръ видлъ въ пьес слдующій недостатокъ: ршимость отца принести въ жертву дочь недостаточно мотивирована, такъ какъ драма допускаетъ возможность спасенія Эмиліи отъ искательствъ князя и инымъ путемъ, кром ея смерти. Но впечатлніе отъ развязки, избранной Лессингомъ, весьма сильно, и другая развязка ослабила бы впечатлніе. ‘Эмлія Галотти’ — мужественная и талантливая защита неприкосновенности и достоинства частной жизни, куда имютъ обыкновеніе вторгаться всесильные и безсердечные деспоты. Близость принцевъ приноситъ несчастіе даже тогда, когда эти принцы — хорошіе люди: необузданная власть длаетъ всякаго человка эгоистомъ и тираномъ. Подальше отъ придворной жизни, если вы хотите сохранить непорочность вашихъ дочерей, мужественную честность вашихъ сыновей! Эмилія умираетъ, а погубившій ее деспотъ продолжаетъ наслаждаться жизнью. Этотъ конецъ трагичне, сильне дйствуетъ на нравственное чувство зрителей, чмъ всякій другой.
Какъ побды Фридриха Великаго въ Семлтнюю войну завоевали самостоятельность нмецкаго государства, — говоритъ Шереръ, — такъ произведенія Лессинга завоевали самостоятельность нмецкой литературы.
Третій періодъ въ дятельности Лессинга есть періодъ ‘Натана’. Изъ борьбы родилось посланіе мира, богословскіе споры, наиболе ожесточенные изъ всякихъ споровъ, пробудили въ Лессинг потребность высказаться самымъ ршительнымъ образомъ въ пользу полной вротерпимости. Но его мннія въ этомъ отношеніи сложились давно, подъ вліяніемъ семейныхъ преданій, подъ вліяніемъ глубокаго стремленія къ истин, которымъ была проникнута эта благородная натура. Шереръ сообщаетъ, что въ 1670 году ддъ Лессинга, при окончаніи университетскаго курса, защищалъ идею религіозной свободы и терпимости по отношенію ко всмъ вроисповданіямъ. Въ произведеніи двадцати-лтняго юноши Лессинга ‘Die Jude» уже заключается въ зародыш, конечно, содержаніи ‘Натана Мудраго’, образцомъ для котораго, говорятъ, послужила свтлая личность Моисея Мендельсона. Шереръ напомнилъ о вліяніи Вольтера на знаменитаго германскаго писателя. Хотя Лессингъ и боролся со многими взглядами великаго энциклопедиста, но всегда отдавалъ справедливость генію автора ‘Трактата о терпимости’ (1763 г.), къ взглядамъ котораго на средніе вка, на борьбу магометанъ съ христіанами онъ присоединился въ ‘Натан Мудромъ’.
Извстный историкъ, Генрихъ Трейчке, говоритъ, что нмцы тогда только могутъ счесть себя дйствительно образованнымъ, нравственнымъ народомъ. когда идеи ‘Натана Мудраго’ войдутъ цликомъ въ германское законодательство, воплотятся въ немъ. Какой благословеніе русскаго законодательства заслужитъ ‘Натанъ Мудрый’!
Моисей Мендельсонъ писалъ брату Лессинга, когда умеръ послдній: Фонтенелль сказалъ про Коперника: онъ обнародовалъ новую систему міра и умеръ. Біографъ вашего брата съ одинаковымъ правомъ можетъ сказать: Лессингъ написалъ ‘Натана Мудраго’ и умеръ’.
Вся жизнь Лессинга, — говоритъ Робертъ Бонсбергеръ {Die Gegenwart, No 17, ‘Zum Gedchtniss Gotthold Ephraim Lessings’, am seinem 100. Todestage, 15 Februar 1881.}, — была безусловнымъ стремленіемъ къ освобожденію вка. Бокбергеръ горячо сожалетъ о томъ, что съ Лессингомъ не былъ лично знакомъ Фридрихъ Великій, е упрекаетъ послдняго за пренебреженіе къ геніальному писателю, отчего пострадалъ всего боле самъ король. А воззваніе къ подписк на памятникъ Лессингу въ Берлин, подписанное Ауэрбахомъ, Дройзеномъ, Форкенбекомъ, Гельмгольцемъ, Гольцендорфомъ, Фридлендеромъ, Лазарусомъ, Долемъ Линдау и многими другими извстными именами, говоритъ, что имя Г. Э. Лессинга возбуждаетъ въ каждомъ нмц мысли о духовной свобод. Какъ мыслитель и поэтъ, Лессингъ есть образецъ неустаннаго стремленія къ истин.
Увы, комитетъ для сооруженія памятника Лессингу образовался еще въ 1861 году и въ двадцать лтъ не собралъ достаточно денегъ, чтобы поставить въ Берлин статую творцу ‘Эмиліи Голотти’ и ‘Натана Мудраго’! Несмотря на благородныя усилія свободно-мыслящихъ людей, умственный уровень и въ особенноcти нравственный характеръ германскаго народа понижается, а его трудовыя деньги идутъ на пушки и ружья, на крпости и казармы. Было бы даже странно присутствовать въ современномъ Берлин, гд воздвигнуто гоненіе на евреевъ, при открытіи памятника страстному и геніальному бойцу за полную свободу врованій. Вотъ Бисмарку и Мольтке въ столиц Гогенцоллернской имперіи величественныя статуи явятся скоро…
Въ той же февральской книжк Deutsche Rundschau напечатана статья Ястрова о всемірной исторіи въ новыхъ историческихъ произведеніяхъ.
Въ области изысканія прошлаго, разбора историческихъ фактовъ жизни человчества, Германіи, по общему признанію, принадлежитъ главное мсто. Revue historique, основанная нсколько лтъ тому назадъ въ Париж, выступила въ первомъ же выпуск съ статьею, которая признавала основательность этого мннія. Но знаменательно, — говоритъ Ястровъ, — что проходятъ десятилтія, а не появляется книги, охватывающей разрозненный матеріалъ и дающей общую картину историческаго движенія германскаго народа. Боле посчастливилось всемірной исторіи. Ястровъ говоритъ прежде всего о знаменитой книг Бокля и критикуетъ многія ея положенія, между прочимъ отрицаніе свободы воли и неподвижность нравственныхъ идей. Въ замчаніяхъ нмецкаго автора нтъ ничего интереснаго и новаго для русскихъ читателей.
Подъ могучимъ вліяніемъ дарвинизма, Фридрихъ Гелльвальдъ, написалъ ‘Культурную исторію въ ея естественномъ развитіи’, доказывая въ ней, что единственнымъ двигателемъ и здсь, какъ везд въ природ, является неумолимая борьба за существованіе. Петровъ говоритъ, что книга Гелльвальда есть жаркая полемика противъ господствующихъ воззрній, но не представляетъ положительнаго разршенія вопроса.
Бглыя замчанія автора, его указанія то на Гердера, то на Шлссера, то на Ранке, совсмъ не удовлетворяютъ читателя и мало соотвтствуютъ довольно притязательному заглавію небольшой статьи — ‘Die Weltgeschichte in ihren neuesten Dorstellungen).
За исключеніемъ статьи объ открытіи гипнотизма, принадлежащей извстному іенскому профессору Прейеру, въ остальномъ содержаніи февральскаго выпуска Deutsche Rundschau нтъ ничего замчательнаго. Это даетъ намъ возможность сказать нсколько словъ объ издаваемомъ Фридрихомъ Шпильгагеномъ журнал — Westermann’s illustrirte deutsche Monats-Hefte.
Журналъ составляется разнообразно и занимательно. Разсказы и повсти, оригинальные и переводные, путешествія и научныя сообщенія, въ доступномъ каждому читателю изложеніи, вроятно, обезпечиваютъ успхъ изданія. Въ текст журнала помщаются портреты и иллюстраціи.
Минуя повсти и разсказы о путешествіяхъ, остановимся на стать Ерлиха: Музыкально-эстетическая литература съ 1850 г.
Уже давно философія занималась музыкой, но 1849 годъ составляетъ въ этомъ отношеній эпоху. Начали ршительно утверждать, что музыка есть высшее искусство, что она глубже всхъ остальныхъ проникаетъ въ душу человка и призвана могущественно содйствовать въ преобразованію національной жизни. И оптимисты, и пессимисты, и врующіе люди, и матеріалисты, говоря о музык, выражаются почти одинаковымъ языкомъ. Всми признается нравственное значеніе за ораторіями и церковною музыкою Баха и Хенделя, за кантатами Шумана и Брамса, за музыкальною драмою Вагнера и симфоническими поэмами Листа. Защитники свободы воля и ея ршительные противники съ равною силой настаиваютъ на высокомъ призваніи музыки.
Старые представители романтической школы, Фридрихъ Шлегель и Вакенродеръ, превознося значеніе музыкальнаго искусства, обнаруживали почти дтское пониманіе его. Шелингъ говоритъ о господствующемъ въ звздномъ мір ритм, о чистой мелодій движенія небесныхъ свтилъ, но у этого мыслителя нтъ указанія, въ подтвержденіе своихъ теорій, ни на одно музыкальное произведеніе.
Романтиковъ привлекала въ музык вншняя непринужденность, свободная игра фантазіи, къ чему стремился Тикъ въ своихъ комедіяхъ и драмахъ. Ни одно изъ искусствъ не соотвтствовало въ такой степени возродившемуся мистицизму, возродившимся средневковымъ религіознымъ воззрніемъ, какъ музыка. И въ настоящее время возможны толки среди благочестивыхъ протестантскихъ писаній о христіанскомъ значеніи текста къ Gtterdmmerung Вагнера.
Къ этому присоединилось еще поклоненіе прекрасной природ, ея защита противъ аскетической нравственноcти.
Но замчательно, что, просматривая музыкальные журналы и газеты съ 1795 до 1815 г., убждаешься въ отсутствіи всякаго вліянія романтическей школы на музыкантовъ, тогда какъ про Канта говорится очень часто, хотя Кантъ (равнымъ образомъ и Лессингъ) отводитъ музык второстепенное мсто потому, что она просто играетъ ощущеніями.
Чмъ объясняется это странное явленіе? Число послдователей романтической школы среди образованнаго общества было невелико, большая часть увлекалась Гте и Шиллеромъ, которые по своимъ эстетическимъ воззрніямъ примыкаютъ къ Канту. Въ конц прошлаго и начал ныншняго вка въ музык царили Гайднъ и Глюкъ, Моцартъ пользовался гораздо меньшею популярностію, а Бетховенъ, какъ разсказываетъ Шпоръ въ своей авто-біографіи, возбуждалъ почти всеобщую скуку. Гайднъ же и Глюкъ своими произведеніями давали мало матеріала для романтическихъ замчаній и взглядовъ. Слдуетъ, кром того, припомнить, что музыкальнымъ центромъ въ то время была Вна, аристократическіе кружки которой были надо способны увлекаться изслдованіями въ области философіи искусства, довольствуясь естественно-развитымъ эстетическимъ вкусомъ.
Посл войны за освобожденіе отъ наполеоновскаго владычества музыка была самымъ любимымъ искусствомъ. Поэзія, въ которой отражались либеральныя идеи, возбуждала боязливое недовріе нмецкихъ правительствъ, и Гте съ 1815 года или молчалъ, или печаталъ изслдованія въ области естественныхъ наукъ и рецензіи. Лишь изрдка появлялись его стихотворенія. Что касается до живописи, то лучшіе германскіе художники жили въ Рим и не пользовались вслдствіе этого большимъ вліяніемъ на современниковъ. А музыканту-республиканцу Бетховену можно было безнаказанно развивать передъ императоромъ Францемъ II свои политическія убжденія. Какъ музыкальный критикъ, первое, чрезвычайно вліятельное мсто занялъ Гофманъ, съ котораго критика переходить изъ узкаго круга спеціальныхъ журналовъ на столбцы газетъ.
Указывая на то, что Гегель, Вейссе и Шлейермахеръ отводили много мста музыкальному искусству въ своихъ философскихъ построеніяхъ, Эрлихъ утверждаетъ, что музыкальное пониманіе всего сильне развито было у Вейссе.
Въ 1827 году появилась весьма талантливая, но прошедшая незамченною, книга Трандорфа — ‘Эстетика или міросозерцаніе въ искусств’ (Trahndorff: Aesthetik oder Weltanschauung in der Kunst). Оно написано подъ сильнымъ вліяніемъ Шопенгауэра, самое имя котораго въ эту эпоху было мало кому извстно, хотя ‘Міръ, какъ воля и представленіе’ напечатано еще въ 1819 году. Любопытна между прочимъ слдующая мысль въ ‘Эстетик’ Трандорфа: ‘первый звукъ, изданный человкомъ, былъ болзненнымъ крикомъ въ борьб за существованіе’. За крикомъ скорбя слдовалъ крикъ радости, въ предлахъ которыхъ и находится музыка, отъ тихаго ‘ахъ’ до величественнаго хора.
Съ 1849 года начинается сильное вліяніе Шопенгауэра и новая эпоха въ музыкальномъ искусств.