‘Русская Мысль’, кн.III, 1891
Очерки и рассказы В. Быстренина. Москва, 1890 г, Быстренин Владимир Порфирьевич, Год: 1891
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Очерки и разсказы В. Быстренина. Москва, 1890 г. Цна 1 р. 50 коп. Изъ девяти разсказовъ, напечатанныхъ въ этой книжк, въ пяти изображается жизнь крестьянъ, въ трехъ жизнь городскихъ обывателей и въ дневник, озаглавленномъ Прямо къ цли, разсказаны подвиги одного образованнаго жителя столицы. Разсказы изъ деревенскаго быта рисуютъ по преимуществу мрачныя картины. Мы нердко замчали, что повствователи о нашихъ крестьянахъ выказываютъ лишнюю склонность брать свои сюжеты изъ уголовныхъ хроникъ. Этой слабости не избжалъ и г. Быстренинъ, несмотря на то, что онъ, повидимому, хорошо знаетъ деревню и уметъ изображать крестьянъ такими, каковы они въ дйствительности, безъ вычуръ и тенденціозныхъ натяжекъ. Авторъ любитъ деревню съ ея срымъ, простымъ людомъ, и относится къ этому люду просто, гуманно, по-братски. Добрымъ чувствомъ и большою искренностью ветъ отъ его повствованій, но въ общемъ отъ нихъ получается, все-таки, тяжелое впечатлніе и не совсмъ правильное представленіе о мужичьей сред. Намъ кажется, что сочинители очерковъ и разсказовъ, за неимніемъ сюжетовъ, по самому существу деревенскаго быта или по неумнію ихъ разсмотрть въ однообразно-срой обстановк, хватаются за первый попавшійся казусъ, выдляющійся изъ нея въ вид интереснаго процесса объ отравленіи или объ убійств. А, между тмъ, для вникающаго глубже въ жизнь сельской избы и улицы открывается много такого новаго, оригинальнаго и неожиданнаго, что всякая уголовщина блднетъ и представляется чмъ-то мелкимъ и незаслуживающимъ серьезнаго вниманія. Таковъ, именно, разсказъ г. Быстренина Блажной. Герой разсказа, Акимъ Маклаковъ, ‘ничмъ не выдляется надъ массой своихъ односельцевъ’. Онъ усердно пахалъ землю и ‘съ безотвтною покорностью несъ на себ его деревенской тяготы и неурядицы, считая ихъ чмъ-то провиденціальнымъ и неизбжнымъ’… ‘Ремесла Акимъ никакого не зналъ и считалъ его даже ненужныхъ, если не пряно вредныхъ въ крестьянскомъ быту, онъ любилъ землю и жилъ зехлей. Надрываясь на работ, онъ достигалъ того, что ногъ не только уплачивать подати, но и кое-какъ прокармливать семью. И кто бы ногъ ожидать, что такой степенный, обстоятельный мужикъ станетъ заниматься такихъ неподходящимъ дломъ, какъ умственность. А, между тмъ, это случилось. Акимъ заблажилъ, задумался’… ‘И не случись въ позапрошломъ году неурожая, умственность Акима такъ бы и заглохла, поглощенная массой разныхъ деревенскихъ длъ, а тутъ выплыла наружу’… Мы сдлали выписку, чтобы показать, какъ могъ бы писать авторъ, совершенно въ тонъ своему сюжету, если бы не соблазнили г. Быстренина такія словечки, какъ ‘провиденціальность’. И на что они только нужны, когда дло идетъ объ Аким и его ‘умственности’? Совсмъ живой человкъ этотъ Акимъ въ разсказ г. Быстренина и необыкновенно жизненна вся крестьянская неурядица, мелкая ‘нуждишка’, потихоньку ростущая изо дня въ день и доростающая до такой нужды, что незнакомаго съ деревней охватываетъ ужасъ. Но Акимъ въ ужасъ не приходитъ, а все больше и больше вдается въ свою ‘умственность’. Пока были ‘нуждишки’, онъ съ ними боролся, а когда увидалъ, что не побороть ему нужды, разросшейся на почв неурядицы, тогда онъ пересталъ бороться съ нуждой и ополчился на неурядицу, какъ то подсказала его ‘умственность’, и тми способами, передъ которыми безсильны и неурядица, и нужда. Акимъ поступилъ очень просто,— ‘напустилъ на себя блажь и отъ рукъ отбился’. Кулаки-заимодавцы наступаютъ на него съ требованіемъ долга, онъ не отдаетъ, а распродаетъ все свое имньишко, чтобы имъ не доставалось, міръ землю отбираетъ, онъ говоритъ: ‘Бери, мн она и ненадобна’. Староста требуетъ подати, онъ отвчаетъ: ‘Не заплачу, нечмъ’. Требуютъ Акима на сходъ, грозятъ поркой. Онъ вооружается коломъ и кричитъ: ‘Подступитесь, убью!’… Казусъ небывалый, неслыханный, исходъ ршаетъ: ‘Рехнулся, какъ есть рехнулся! Вотъ оно что! Помилуй Богъ всякаго человка. Теперича не надо его трогать, потому человкъ не въ своемъ разум, кабы не набдилъ чего’… ‘Да, да, грха бы не важить… Неравно птуха пустятъ, либо что. Не замай его живетъ, Богъ съ нимъ’… И Акимъ сталъ жить. Слава о немъ, какъ о ‘тронутомъ’, быстро разнеслась по всему околодку. Его не тревожитъ ни начальство, ни міръ, ибо чего же взять съ человка, у котораго въ голов ‘попорчено’? И Акимъ ‘безпрепятственно является на сходы, грубить старикамъ и богатямъ. Въ качеств ‘порченаго’ и ‘блажнаго’, Акимъ ни передъ кмъ не молчитъ, никого не боится, за то Акима боятся вс ‘обидчики’. И сталъ онъ ‘силой, опасной для міродовъ, ибо, опираясь на свою ‘порченность’, смло говорилъ тогда, когда темная деревенская масса, предоставленная самой себ, трусливо молчала’. ‘Блажной Акимушка’ пользуется не только сочувствіемъ, но и большимъ уваженіемъ во всей округ. Мы остановились на этомъ разсказ г. Быстренина потому, въ особенности, что онъ представляетъ собою, помимо большой правдивости, необыкновенно оригинальный образецъ ‘противленія злу’, разъдающему нашу деревню. Ни въ какія личныя добродтели Акимъ не ушелъ, ни къ какому юродству онъ не обратился, онъ даже въ кабакъ долженъ,— Акимъ просто только осмлился, понялъ своею ‘умственностью’, что зло больше всего боится правды, правдою ополчился противъ зла, и зло передъ нимъ струсило, хотя физическая сила на сторон зла.
Иную картому, не мене оригинальную, даетъ авторъ въ разсказ Разладъ. Съ такимъ же знаніемъ изображаемаго быта и съ такою же ‘езъискуственностью онъ передаетъ нердкій въ деревенской жизни случай,— а, можетъ быть, и въ городской,— когда старуха-мать изъ страннаго чувства ревности начинаетъ мутить супружеское согласіе сына съ его женою. Въ разсказ г. Быстренина картина получается очень врная, яркая и страшная. Мене удачны разсказы автора съ ‘городскими’ сюжетами, каковы: Прямо къ цли и Увлеченіе, а также Больная страсть. Въ нихъ чувствуется дланность и какая-то шаблонная придуманность. Среди деревенскаго люда г. Быстренинъ боле въ своей сфер, и мы можемъ только пожелать автору, чтобы онъ меньше увлекался уголовными сюжетами и тщательне отдлывалъ бы языкъ своихъ повствованій, мстами прекрасный, мстами же оставляющій желать многаго.