Очерки быта населения Восточной Сибири, Астырев Николай Михайлович, Год: 1890 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 40 минут(ы)

**Очерки быта населенія Восточной Сибири *).**

*) Русская Мысль, кн. VIII.

II.
Духовный міръ и нравы крестьянства.

О духовныхъ сокровищахъ сибиряка я, при моемъ вншнемъ знакомств съ сибирскою деревней, могу сказать весьма мало, можетъ быть, гд-нибудь и таятся произведенія народнаго творчества, въ вид псенъ, легендъ, сказаній, но ни мн, ни кому-либо изъ довольно длинной вереницы восточно-сибирскихъ этнографовъ и бытописателей не удалось встртить ничего замчательнаго въ этомъ род. По общему отзыву всхъ, углублявшихся въ ршеніе вопросовъ этой категоріи, сибирякъ — не поэтъ, не музыкантъ и не пвецъ. О томъ, что сибирякъ забылъ даже свою исторію, свое кровное родство съ Россіей, что онъ уже не иметъ никакого понятія объ Ермак, объ отношеніяхъ своихъ предковъ къ мстнымъ инородцамъ, сказано мною подробне въ другомъ очерк {См. Русск. Вдом. 1890 г., NoNo 69, 78, 84 и 93, очеркъ Ссылно-поселенцы.}, легендъ и преданій у него, слдовательно, нтъ никакихъ, если не считать тхъ отрывочныхъ сказаній, преимущественно демоническаго характера, которыя онъ позаимствовалъ отъ своихъ сосдей, язычниковъ-бурятъ, да обрывковъ изъ священной исторіи, слышанныхъ имъ отъ немногихъ начетчиковъ или лицъ духовнаго званія, русскій народный эпосъ ему также неизвстенъ, и онъ съ удивленіемъ и любопытствомъ слушаетъ изрдка забредающаго въ его деревню мастера говорить сказки, а такимъ мастеромъ оказывается никто иной, какъ ссыльно-поселенецъ изъ Россіи. Псенъ въ Сибири также нтъ: вынесенныя изъ Россіи забыты, новыхъ не сложилось почему-то, можетъ быть, подъ вліяніемъ угрюмой, нерасполагающей къ изліянію чувствъ, природы, или по примру съ сибирскаго инородца, который называетъ псней рядъ негармоничныхъ звуковъ и наборъ словъ, служащихъ выраженіемъ его минутнаго настроенія духа или просто относящихся къ какому-нибудь предмету или явленію, интересующему въ данное время пвца: наприм., увидитъ инородецъ упавшее дерево, когда онъ находится въ музыкальномъ настроеніи духа, и начинаетъ выкрикивать: ‘дерево упало, упало дерево, ахъ, большое дерево упало’ и т. д., покуда не надостъ или не бросите’ въ глаза другой предметъ, или не придетъ на умъ какая-нибудь несложная мысль, какое-нибудь воспоминаніе. Сибирякъ вообще мало и рдко поетъ, сколько разъ приходилось наблюдать его при обстановкахъ, которыя непремнно вызвали бы русскаго или малоросса на псенный ладъ,— въ дорог, на покос, въ лодк,— и почти ни разу мы не слышали его поющимъ. Еще въ притрактовыхъ селеніяхъ, черезъ которыя проходитъ или прозжаетъ много чужаго народа, слышатся иногда ухарскія псни подъ звуки гармоники, но эти псни, очевидно, позаимствованы въ самое послднее время у выходцевъ изъ фабрично-промышленныхъ областей Россіи, въ дальнихъ же мстностяхъ губерніи псенъ не слышно вовсе, кром какъ на гульбищахъ и пиршествахъ разнаго рода, когда подъ вліяніемъ алкоголя душа даже сибиряка рвется наружу и хочетъ вылиться въ какіе-нибудь звуки… Что все это такъ и есть на самомъ дл, что я не утрирую нерасположенія сибиряка ко всему поэтическому, хотя бы и къ простой псн, — въ подтвержденіе этого я сошлюсь на авторитетъ сибирскаго историка Словцова, который въ одномъ мст своего обширнаго труда говоритъ слдующее: ‘здсь помщаю наблюденіе, не однимъ мною сдланное, именно, что Сибирь не иметъ ни псенъ, ни голосовъ, и что ей очень кстати названіе безголосой. Поетъ же въ Сибири зазжій чиновникъ, солдатъ или поселенецъ, жена или дочь ихъ’.

Въ тсной зависимости отъ отсутствія псенъ стоитъ и отсутствіи хороводныхъ игрищъ у иркутскихъ крестьянъ,— по крайней мр, ни наблюдать, ни слышать о таковыхъ мн не приходилось. Парни гуляютъ съ двушками по улицамъ, играютъ на гармоникахъ, щелкаютъ орхи, орутъ иногда псни, врод: ‘погоди, мой милъ дружочекъ, я мамаш доложу’,— но чего-нибудь похожаго на хороводы въ великорусскихъ деревняхъ — не бываетъ, даже вечбрки проходятъ иногда вовсе безъ пляса, въ одномъ лишь непрерывномъ угощеніи питіями и закусками и въ заигрываніяхъ другъ съ другомъ молодежи, или же пляска состоитъ, главнымъ образомъ, изъ’французскикъ кадрелей’, съ форсомъ откалываемыхъ подъ звуки гармоники, а иногда и скрипки. Этотъ инструментъ появился въ Сибири благодаря ссыльно-поселенцамъ: въ числ ихъ попадаются музыканты, которые и кормятся часть года отъ своего ремесла, расхаживая по вечоркамъ, свадьбамъ или просто по кабакамъ и за нсколько стакановъ водки и двугривенный денегъ немилосердно пиля смычкомъ до тхъ поръ, пока руки не отказываются имъ служить. Впрочемъ, въ нкоторыхъ — особенно въ торгово-промышленныхъ пунктахъ — парни предпочитаютъ игру въ карты всякимъ другимъ удовольствіямъ: вслдствіе обилія денегъ въ этихъ пунктахъ, азартныя игры на деньги весьма развиты, такъ что въ каждомъ общественномъ мст — на сборн, въ ямщицкой, въ кабак — всюду можно встртить группы игроковъ отъ 15-ти лтняго возраста, ставящихъ на-конъ не только мдныя, но и серебряныя монеты. Вообще, всякія азартныя игры составляютъ любимую забаву населенія, такъ, орлянка извстна, какъ кажется, въ самыхъ глухихъ деревушкахъ. Очень охотно присутствуютъ также ста рые и малые на конскихъ бгахъ, при этомъ заключаются довольно крупныя пари, достигающія десятковъ рублей. Есть не мало любителей изъ числа состоятельныхъ хозяевъ, которые, прослышавъ о томъ, что гд-нибудь, хотя бы за сотню верстъ отъ нихъ, ‘объявился бгунецъ’ чрезвычайной рзвости, прізжаютъ нарочно поглядть его и помряться съ нимъ рзвостью своего ‘бгунца’, слухъ о такомъ состязаніи каждый разъ быстро разносится по округ и собираетъ ко дню бговъ цлыя толпы зрителей. Наконецъ, большія селенія (есть нсколько свыше 500 дворовъ, съ массой живущаго въ нихъ ‘культурнаго’, торговаго люда) отъ времени до времени посщаются труппой жалкихъ акробатовъ изъ числа оставшихся не у длъ, по закрытіи иркутскаго цирка, или странствующими ‘драматическими артистами’ изъ ссыльныхъ, пляшущими, поющими сальные куплеты, разсказывающими сцены изъ жидовскаго быта, ставящими какіе-то водевили, живыя картины и т. д. словомъ’, просвщающими обывателей этихъ торговыхъ центровъ на вс лады.

Подведемъ нкоторые итоги всему здсь сказанному. Сибирякъ оказывается весьма далекимъ отъ мистицизма, плохимъ сыномъ церкви даже съ обрядовой точки зрнія, ничего не получающимъ отъ школы и вообще просвщенія, совсмъ ничего не читающимъ и поэтому имющимъ самое смутное понятіе о мст, занимаемомъ имъ въ ряду современныхъ ему условій и явленій общественной жизни, и о своихъ отношеніяхъ къ нимъ, дале, у него не имется поэтической жилки, онъ склоненъ къ грубымъ удовольствіямъ, которыя и предлагаются ему услужливо отверженцами культурнаго общества, заискивающими передъ нимъ, какъ вообще заискиваетъ голодная нужда передъ сравнительною сытостью и довольствомъ. Весьма естественно, что, въ результат всхъ этихъ причинъ и обстоятельствъ, всякій сибирякъ не изъ числа безхозяйныхъ пролетаріевъ, находящихся здсь въ полномъ подчиненіи у капиталистовъ такъ же, какъ и везд, въ высокой степени самостоятеленъ и самонадянъ. Мн кажется, что не малую роль въ ряду причинъ, обусловившихъ это послднее качество сибиряка, играетъ присутствіе въ Сибири уголовно-ссыльныхъ, представляющихъ собою живой примръ того, къ чему ведутъ ‘россійскіе’ порядки и россійская культура: видя эту массу безпріютнаго люда, жалкаго, часто лишеннаго всякаго человческаго достоинства,— люда, въ числ коего нердко попадаются и представители культурнаго класса, съ несравненно боле широкими кругозорами, чмъ т, которые имются у жителей сибирской глуши,— сибирякъ пріучается третировать свысока все непонятное ему и чуждое его жизненной обстановк. Онъ съ любопытствомъ слушаетъ разсказы ссыльныхъ о благахъ культуры, съ которою они имли возможность познакомиться до ссылки въ глушь, они, можетъ быть, хвастаются передъ нимъ тми осязательными результатами, которыхъ достигъ человческій умъ на пути подчиненія себ силъ природы и въ стараніяхъ достяженія лучшаго соціальнаго устройства, но они сами, эти разскащики и превозносители западной культуры, служатъ сибиряку живымъ доказательствомъ существованія въ ней изъяновъ: онъ не безъ основанія можетъ ихъ спросить, почему же они не ужились тамъ, гд такъ хорошо, въ тхъ условіяхъ, которыя такъ превосходятъ сибирскія, почему они — эти артисты, музыканты, письменные люди, столичные жители, крестьяне-общинники и проч. и проч.— впали въ бездну порока и нищеты, почему они, кичащіеся передъ нимъ своимъ умственнымъ кругозоромъ, теперь пресмыкаются передъ нимъ изъ-за куска хлба, изъ-за стакана водки? Значитъ, не все такъ хорошо тамъ, въ Россіи, какъ они говорятъ, значитъ, существующія тамъ жизненныя условія способствуютъ низведенію человка на ступень безличнаго наемника или даже шута — скоре, нежели порядки глухой, ‘необразованной’, но сытой сибирской жизни?… И поэтому онъ, сытый сибирякъ, представляетъ собой чудесный типъ человка, глубоко врующаго въ непреложность всего сущаго вокругъ него, онъ никуда не стремится, у него нтъ никакихъ идеаловъ, онъ доволенъ своимъ умственнымъ кругозоромъ, онъ не признаетъ возможности другаго порядка вещей, кром ныншняго, ибо ныншній даетъ ему сытость и довольство, а, слдовательно, онъ хорошъ, и единственное, о чемъ разв хлопочетъ сибирякъ, это отъ ныншняго же порядка вещей заполучить по возможности больше для своей утробы…

Самомннію сибирика способствуютъ еще его столкновенія съ представителями другихъ сословій и профессій, особенно съ представителями умственнаго труда. Какъ на подборъ, огромное большинство этихъ представителей обладаетъ нравственными качествами весьма сомнительнаго достоинства и постоянно роняетъ свой авторитетъ ‘образованныхъ’ людей или просто ‘господъ’ въ глазахъ массы, которая этимъ самымъ пріучается съ чувствомъ собственнаго достоинства или даже превосходства смотрть на всхъ этихъ засдателей, лицъ духовнаго званія, писарей, врачей и проч., которые играютъ въ карты, пьянствуютъ и безобразничаютъ, какъ и простые смертные, берутъ взятки и продаютъ ‘законъ’, которому они служатъ, на каждомъ шагу, никакихъ умственныхъ наслажденій не знаютъ и вообще никакой культурной пропаганды въ деревн не ведутъ. Вглядывается крестьянинъ въ поведеніе этихъ культуртрегеровъ и узнаетъ въ нихъ самого себя, только одтаго въ лучшее платье, употребляющаго боле изысканныя явства и питія,— словомъ, имющаго боле денегъ для удовлетворенія своихъ потребностей и прихотей, отсюда является логическій выводъ, что деньги суть первое и послднее условіе для достиженія культурнаго уровня, а такъ какъ онъ, крестьянинъ, зналъ и раньше, что въ деньгахъ-то и есть счастье, и даже не рдко замнялъ въ разговор первое слово послднимъ (вмсто ‘разбогатть’ — ‘найти свое счастье’), то онъ съ нкоторымъ презрніемъ относится къ ‘образованности’ культурныхъ людей, которая сама по себ, безъ денегъ, ни въ чемъ не проявляется и никакой цны не иметъ. Конечно, эта увренность крестьянъ иногда колеблется передъ очевидностью, когда культура и ‘образованность’ выказываютъ передъ ними свою истинную силу не въ зависимости отъ содержанія мошны ея піонера, но пока подобныхъ доказательствъ нтъ налицо и они не бьютъ въ глаза, крестьянинъ склоненъ въ каждомъ проявленіи культурныхъ началъ видть или глупость, въ лучшемъ случа — непрактичность, или же подвохъ подъ него, крестьянина, съ цлью извлеченія изъ его кармана денегъ, нужныхъ для поддержанія достоинства культуртрегеровъ. Въ первомъ случа онъ относится къ новаторству пренебрежительно, во второмъ — подозрительно. Какъ велико бываетъ самомнніе отдльныхъ лицъ изъ числа крестьянъ, ощущающихъ всею утробой свою сытость и довольство и при текущемъ въ сибирской деревн порядк вещей, видно, напримръ, изъ замчанія одного моего собесдника, съ которымъ я пробовалъ говорить о школ, грамот и книгахъ:

— Да къ чему намъ эти самыя книги-то, никакъ я въ толкъ не возьму!… По нашему, баринъ, по деревенскому разсужденію, такъ книги эти вс выдуманы людьми, которымъ сть нечего, ну, а у насъ, слава Богу, на нашъ вкъ хватитъ и безъ книгъ!

Очень хорошо сказалось отношеніе деревни къ продуктамъ культуры и къ человку, говорившему ‘отъ науки’, въ слдующемъ случа. Оставившій недавно постъ иркутскаго генералъ-губернатора, графъ Игнатьевъ, возъимлъ мысль содйствовать распространенію въ Восточной Сибири улучшенныхъ земледльческихъ орудій, въ которыхъ ощущается — хотя еще и не сознается крестьянами — крайняя необходимость, въ виду мстныхъ условій земледлія. Дло въ томъ, что пашни тамъ не унавоживаются изъ вка, вслдствіе чего верхніе слои уже довольно истощены, тогда какъ боле глубокіе еще свжи, такимъ образомъ, ныншняя задача земледльца заключается въ томъ, чтобы извлечь изъ нижняго слоя своей пашни ближе къ поверхности жирный слой почвы, а это можетъ быть достигнуто только глубокою вспашкой, точно также, эта послдняя должна составить наиболе врное предохранительное средство отъ донимающихъ земледльца весеннихъ засухъ, экстирпаторы весьма пригодны для борьбы съ вредными травами, изъ коихъ осотъ (чертополохъ), наприм., превратилъ уже не одну сотню десятинъ пашни въ пустыри, чрезвычано полезно было бы также распространеніе вялокъ и молотилокъ, которыя сохранили бы крестьянству массу рабочаго времени, употребляемаго теперь на орудованіе цпомъ и лопатой, и доставляли бы зерно въ боле чистомъ вид и т. д. Въ виду разбросанности здшнихъ поселеній, было ршено устроить не постоянные, неподвижные склады въ двухъ-трехъ пунктахъ губерніи, какъ это обыкновенно длается, а попытаться производить по селеніямъ наиболе земледльческихъ мстностей экскурсіи съ подвижными складами образцовыхъ орудій и тутъ же, на мстахъ, демонстрировать ихъ на глазахъ у публики, производя примрную вспашку, бороньбу и проч. Завдываніе всмъ этимъ дломъ досталось на долю одного молодаго агронома, весьма заинтересовавшагося этою идеей и горячо принявшагося за ея выполненіе. На двухъ, трехъ телгахъ путешествовалъ онъ или его помощникъ по селеніямъ и, пользуясь, преимущественно, праздничными и воскресными днями, производилъ практическіе опыты пригодности орудій на глазахъ у деревенской публики. Вотъ объ отношеніяхъ этой публики къ новому длу у на которое серьезно и обстоятельно обращалось ея вниманіе, я и хочу сказать нсколько словъ.

Пріздъ транспорта орудій встрчался населеніемъ каждой деревни не безъ недоумнія. Дв телги, съ какою-то странною кладью, покрытой брезентами, медленно двигаются по улицамъ села, на одной изъ нихъ разввается небольшихъ размровъ трехцвтный національный флагъ, сзади детъ телжка съ демонстраторомъ. Дло къ вечеру, канунъ праздника, публика толпится около кабаковъ или сидитъ на лавочкахъ у своихъ воротъ, вс смотрятъ съ напряженнымъ вниманіемъ на поздъ, который направляется къ ‘сельскому управленію’, сборн тожь.

— Цыгане, что-ль?— спрашиваетъ съ недоумніемъ баба мужика.

— Какіе цыгане!… Чего брешешь!… Должно такъ, что нмцы съ товаромъ.

— Гляди, братцы, вдь, это звринецъ, надо полагать! У насъ въ Казани такъ-то однова, глядимъ, везутъ клтки съ зврьемъ…— объясняетъ поселенецъ.

— Пойти, ншто, посмотрть?— спрашиваютъ другъ друга разговаривающіе и дланно медленно идутъ къ сборн, ихъ обгоняетъ рой ребятишекъ, которые что-то визжатъ, въ восторг отъ новинки, взбаломутившей сонную жизнь деревни.

Около телгъ, остановившихся у сборни, цлая толпа, нкоторые смльчаки поднимаютъ край брезента и съ удивленіемъ глядятъ на невиданныя ‘машины’. Потомъ, поприглядвшись къ ‘начальнику’ и къ его работнику, начинаютъ спрашивать,— что и къ чему? Руководитель даетъ отвты неохотно, зная уже по опыту, что къ словамъ его все равно, какъ и что онъ ни говори, будутъ относиться недоврчиво и насмшливо, и дйствительно, лишь только становится яснымъ, что привезены ‘новыя сохи’, которыми будутъ пахать на-показъ, какъ начинаютъ раздаваться насмшливыя замчанія:

— Хо, хо! Господа взялись за умъ, насъ учить пахать хотятъ!… Безъ нихъ, вишь, мы никакъ не наладимся!

— Да, братъ, теперь повертись вотъ за нмецкою-то сохой… Еще и денежки за нее готовь!

— Охъ, братцы, и хитра-жь эта самая казна стала!… На какія штуки пускаться начинаетъ, чтобъ побол податей съ насъ слупить!

— Де ншто это казна?… Это не казна, а графъ поселенцевъ обучить хочетъ пахать, только — шалишь, ихъ не скоро за соху поставишь!

Руководитель чувствуетъ себя отъ такихъ разговорахъ очень нехороша и, объяснивъ, по обязанности, что нужно, спшитъ уйти на земскую квартиру, работникъ философски куритъ трубку, задавъ лошадямъ корму. Толпа продолжаетъ зубоскалить, хотя, какъ видно, отнеслась внимательно къ заявленію, что ‘завтра посл обденъ на выпуску будемъ пробовать новыя сохи’.

— Ты что-жь, Петръ Иванычъ, пойдешь?— спрашиваетъ одинъ ома другаго.

— Ну, и безъ меня много дураковъ наберется.

— А я,— кричитъ третій,— не только самъ не буду заводить этихъ штукъ, а и дтей своихъ прокляну, если только они вздумаютъ кидать отцовскую и ддовскую кормилицу — соху!

— Это правильно! Взять нашу соху-Андревну: съ ней и между кореньями пройдешь, и ходъ у ней легче. Для этихъ-то новыхъ надо тройку коней, а не одного…

— Да и кони-то наши не пойдутъ безъ оглобель: испужается конь сохи новой — только и вку было, да и себя погубитъ.

— Знамо, испугается! А то — просто не пойдетъ, только намучаешься съ нимъ.

Такіе разговоры происходятъ и вечеромъ, и на другой день утромъ, передъ испытаніемъ. На это послднее сходится, все-таки, много народу, одни изъ любознательности, другіе — изъ простаго любопытства (къ числу этихъ принадлежатъ бабы и ребята), третьи — изъ желанія видть воочію позоръ ‘новыхъ сохъ’, причемъ самый фактъ предстоящаго позора, на ихъ взглядъ, не подлежитъ ни малйшему сомннію. Кто-то изъ защитниковъ ‘сохи-Андревны’ пріхалъ съ ней, чтобы сдлать распашку тутъ же, рядомъ съ работой новыхъ конкуррентовъ. Руководитель устанавливаетъ плуги, показываетъ дйствіе рычаговъ, объясняетъ смыслъ и значеніе каждой принадлежности орудія.

— Хо, хо!… Гаекъ-то сколько!… Одну потеряешь, коня надо продавать, новую соху исправлять, а исправишь, пахать не на чемъ будетъ, все-жь и конь нуженъ, хотя бы и для новыхъ сохъ!

— Нтъ, Микитъ!… Ты вишь, господинъ-то управляется съ ней въ очкахъ: такъ ты, тово, коли новую соху заводить будешь, такъ и очки заводи, а безъ нихъ она, братъ, не пойдетъ!

— Не пойдетъ, хо-хо!…

Наконецъ, лошадь запряжена въ двухколесный венгерскій плугъ Рансома, руководитель пошелъ за плугомъ по борозд, длаемой въ цлин, отваливаемый пласть ложился ровно и хорошо’. Толпа какъ бы замерла, потомъ послышались восклицанія, потомъ нсколько человкъ, а за ними цлые десятки бросились къ прокладываемымъ одна за другой бороздамъ, мряя ихъ глубину, глядя, нтъ ли огрховъ, удивляясь ровности дна пахотнаго слоя. Руководитель пускаетъ идти лошадь одну, не управляя ею и не держась за плугъ, и эффектъ производитъ замчательный:.бросаются на-перебой подержаться заручку плуга, запрягаютъ своихъ коней, чтобы посмотрть, пойдутъ ли они безъ оглобель, пускаютъ плугъ по ложбинкамъ и пригоркамъ и т. д. Потомъ настаетъ очередь восхищаться шведскимъ пароконнымъ плугомъ Говарда, но восторгъ доходитъ до крайнихъ предловъ, когда пускаются въ ходъ двухлемешные плуги Эбергарда и Эккерта: когда послдній, при пахот ‘на другой рядъ’, начинаетъ изъ глубины 4—4 ¹/₂ вершковъ выворачивать полусгнившіе корни деревъ и красиво ведетъ двойную борозду шириной въ 11 вершковъ, причемъ комья земли, оставшіеся отъ первой вспашки, превращаются въ ‘пухъ’, то наиболе экспансивные изъ зрителей, преимущественно изъ молодежи, забгаютъ съ боковъ, шныряютъ подъ самыми ногами у лошадей, щупаютъ взрыхленный слой руками и громко, захлебываясь, кричатъ, немилосердно* преувеличивая вс достоинства плужной обработки:

— Борозда-то аршинъ съ лишнимъ въ ширку!… А въ глубь беретъ страсть: четверти дв въ аккуратъ!

Кое-кто изъ стариковъ диву дается: откуда бы здсь кореньямъ взяться, когда и у нихъ на памяти на этомъ мст никогда лсу не было, а всегда — пашня? омы-неврные теряютъ почву подъ ногами, но все же. продолжаютъ въ разговор другъ съ другомъ подъискивать недостатки въ ‘новыхъ сохахъ’, прочіе восхищаются, называя плуги ‘кладомъ’, ‘умственною вещью’. Длается нсколько заказовъ, хотя каждый разъ значительно мене, чмъ можно бы ожидать, судя по восторгамъ толпы, причиной этому служитъ, можетъ быть, высокая цна плуговъ (доставка изъ Россіи обходится очень дорого, до 4—5 руб. на пудъ), отъ 20 до 55 руб. за одинъ {Въ этой дороговизн кроется самый глубокій изъявъ всего дла распространенія усовершенствованныхъ орудій. Покупаютъ ихъ богачи, которымъ и талъ живется недурно, а бднот они не по карману. Надо надяться, что руководителями этого дла будутъ приняты вс мры для удешевленія орудій. Пока плугъ не будетъ стоить всего какими-нибудь двумя-тремя рублями дороже сохи, до тхъ поръ онъ будетъ служить только богачамъ.}, но, можетъ быть, здсь играетъ роль и боле глубокая причина: дйствіемъ ‘новыхъ сохъ’ восторгаются, но инертность и отсутствіе сознанія о польз перехода отъ ‘старинки’ къ новому производятъ то, что восторги остаются платоническими (‘на охотника ежели, штука важная’) и даже быстро преходящими. На село — домохозяевъ въ 300400—длается 3—5 заказовъ, преимущественно ‘двойчатокъ’, т.-е. двухкорпусныхъ плуговъ, конечно, закащиками являются, главнымъ образомъ, богачи, которымъ просто изъ любопыства хочется имть новинку, посмотрть, ‘что изъ нея выйдетъ’. Такъ какъ доставка плуговъ можетъ бытъ сдлана только къ будущей весн, то проходитъ достаточно времени для того, чтобы образумиться нкоторымъ изъ пылко восхищавшихся ‘новыми сохами’: дйствительно, ко времени уплаты денегъ за плуги насчитывается, въ общемъ, уже до одной шестой части ‘образумившихся’, отказавшихся отъ своихъ заказовъ (благо задатки при заказахъ не требуются). Отношеніе другой части закащиковъ къ пріобртеннымъ ими орудіямъ еще боле достойно вниманія, какъ это видно изъ слдующаго. Черезъ нсколько недль посл доставки заказанныхъ плуговъ закащикамъ, руководитель всей этой операціи начинаетъ собирать по пути свднія, какъ обстоитъ дло съ новыми сохами на мстахъ. Оказывается, что Василій Гавриковъ выхалъ разъ съ плугомъ на пашню, да не пошелъ онъ у него почему-то, побился съ нимъ — и бросилъ: теперь, вонъ, подъ навсомъ, валяется. Идетъ руководитель съ Гавриковымъ подъ навсъ, плугъ лежитъ на боку, въ заброс.

— Ну, что же у васъ тутъ не ладится?

— Непородящая для насъ штука, и все тутъ! Возжайся съ ней,— времени-то восколько пропадетъ! Каки-то рычаги, то опускай ихъ, то подымай…

Словомъ, недовольство плугомъ у него общее, ибо плугъ требуетъ нсколько большаго къ себ вниманія, нежели соха, онъ жалуется на неисправности въ плуг зря, ибо он оказываются именно тми самыми, которыя еще до выписки орудій были предусмотрны руководителемъ, тогда же объяснявшимъ покупателямъ, что, получивъ плугъ, имъ нужно будетъ сдлать то-то и то-то, здсь подвинтить гайку, поточить ножъ и т. п. Но кратковременное увлеченіе плугомъ у Гаврикова за зиму прошло, и малйшей неладицы съ ‘новою сохой’, при первомъ примненіи ея на практик, было уже достаточно, чтобы совершенно уронить ее въ его глазахъ, тридцати двухъ рублей, за нее заплаченныхъ, хотя и жалко немножко, но не такъ, чтобъ ужь очень: вали, поэтому, новую соху подъ насвъ,— чего надъ ней думать и время терять, да голову ломать? Въ этомъ небрежномъ отношеніи къ вещи, стоющей 32 р., сказывается зажиточность Гаврикова: ему понравилась новинка, онъ заплатилъ за нее деньги, потомъ новинка перестала нравиться и онъ ее бросилъ,— вотъ и все. Крестьянинъ побдне, наприм., какой-нибудь волоколамецъ или звенигородецъ, затративъ 6— 8 руб. на покупку плуга, вертитъ его и такъ, и этакъ, приспособляетъ его и самъ съ лошадью къ нему приспособляется, пока все пойдетъ у него на ладъ: 6—8 р. для средняго русскаго мужика — деньги, а тридцать два рубля для средняго сибиряка — не слишкомъ важное дло. Посл того, какъ руководитель тутъ же, на глазахъ у Гаврикова, ‘исправитъ’ плугъ и, упросивъ хозяина вмст съ нимъ хать на пашню, испробуетъ плугъ на дл и вновь докажетъ его огромное превосходство надъ сохой, Гавриковъ опять сдается и начинаетъ пахать плугомъ… Надолго ли? можетъ быть, опять до первой ‘неладицы’?

Другой покупщикъ, богатый крестьянинъ, держащій четырехъ работниковъ, пріобрлъ плугъ съ совершенно опредленною цлью,— усилить производительность работы, чтобы уменьшить число работниковъ. Но онъ также ошибся въ разсчетахъ и поэтому сильно негодуетъ на ‘новую соху’: работа ускорилась лишь очень незначительно, можетъ быть, не безъ умысла со стороны работниковъ. ‘Что же мн за выгода отъ этой штуки?— разсуждалъ хозяинъ, — только работникамъ удовольствіе доставилъ, онъ теперь идетъ за плугомъ, да трубочку себ покуриваетъ, а мн барыша никакого нтъ’. Очевидно, что значеніе боле глубокой вспашки для этого хозяина совершенно темно, онъ ожидалъ отъ плуга боле осязательной для себя выгоды, разочаровался и также забраковалъ ‘новинку’.

Сельское хозяйство находится еще въ період экстензивнаго развитія не только въ описываемой мстности, но и во всей Сибири, а такъ какъ и при ныншнихъ системахъ полеводства многіе изъ хозяевъ пользуются завиднымъ достаткомъ, то мнніе, что эти системы суть именно послднее слово сельско-хозяйственной мудрости, весьма укоренилось въ населеніи,отсюда является та инертность, которая служитъ значительнымъ препятствіемъ для всякаго прогресса въ этомъ дл: зачмъ искать лучшаго, когда и ныншнее хорошо? Правда, ныншній способъ хозяйства чрезвычайно неустойчивъ: сегодняшній богачъ, который можетъ только приблизительно сказать, что у него въ конскомъ табун ходитъ на вол, почти круглый годъ на подножномъ корму, штукъ сорокъ лошадей разныхъ возрастовъ, да дома для работы держится штукъ 15—20, а рогатаго скота отъ года и старше, ‘надо полагать’, штукъ 30 наберется, телятъ же — ‘неизвстно сколько, надо бабъ спросить’,— этотъ богачъ посл двухъ неурожаевъ и падежа скота оказывается уже въ разряд только средне-обезпеченныхъ скотомъ, но пройдетъ лтъ пять, въ теченіе коихъ ужасная сибирская гостья — чума — къ нему во дворъ не заглядывала и Богъ своевременно ‘дождичка посылалъ’, и опять коровы считаются у него десятками, а запашка вновь возростаетъ до размровъ, возможныхъ при наличномъ количеств рабочей силы, своей и наемной. Приходо-расходные бюджеты крестьянскіе велики и достигаютъ, при среднемъ достатк, нсколькихъ тысячъ рублей, но остатки отъ приходовъ не велики, ибо самые расходы производятся нердко зря, ради экстензивнаго расширенія хозяйства. Одинъ изслдователь спросилъ какъ-то богатенькаго крестьянина, когда тотъ жаловался ему на массу работы, употребляемой на снокошеніе,— къ чему же онъ столько ставитъ сна, когда на него почти нтъ сбыта?

— А какъ же безъ сна будешь?… Лошадей, вдь, надо кормить??

— Да, это — конечно. Ну, а на лошадяхъ — въ извозъ, что ли, ходите?

— Нтъ, у насъ этого въ заведеніи нтъ, чтобы въ извозъ ходить. А такъ, по-домашности нужны, сно, напримръ, съ покосовъ привезти — одно чего стоитъ?… Почитай, всю зиму возимъ!

И больше онъ ничего не съумлъ сказать въ оправданіе необходимости и разумности его строя хозяйства. По его словамъ выходило, что сно нужно, чтобы лошадей кормить, а лошади нужны, чтобы сно возить, между тмъ, приходо-расходный бюджетъ крестьянина отъ такого способа затраты труда и капитала возростаетъ непомрно, причемъ, однако, не остается, въ результат этихъ операцій, сколько-нибудь значительныхъ барышей. А если и остаются барыши, то они идутъ или въ кубышку, или употребляются на еще большее расширеніе хозяйства, но все въ томъ же экстензивномъ направленіи.

Ко всмъ изображеннымъ здсь качествамъ сибиряка нужно присоединить еще одно, которое иметъ огромное вліяніе на теченіе всей общественной и даже домашней жизни населенія, качество это — крайне недоврчивое отношеніе не только къ чужимъ, пришлымъ людямъ, но и къ своимъ односельцамъ, даже къ близкимъ роднымъ, и въ зависимости отъ этого — скрытность характера. Здсь, наприм., весьма часто практикуется обычай передачи имущества пришедшимъ въ старость хозяиномъ зятю или пріемышу, непремннымъ условіемъ, сопровождающимъ эту передачу, бываетъ заключеніе письменнаго договора, въ которомъ подробно, до послдней сковородки, перечисляется все недвижимое и движимое имущество, отдаваемое старикомъ молодому, и весьма подробно оговаривается,— какое удовольствіе’ будетъ доставлять молодой старику: пища, пріютъ, шесть овчинъ въ годъ на полушубки, столько-то аршинъ сукна на подвертки, пара броденъ, рукавицы, шапка, полдесятины хлба ежегодно (‘присвокъ’) ‘въ любомъ мст поля’ (а то худшій кусокъ дадутъ) на покрытіе мелкихъ нуждъ, похоронить по смерти по христіанскому обряду и отслужить девять заупокойныхъ обденъ,— все это оговаривается, всему назначаются сроки выдачи и пользованія. Въ результат, взаимныя отношенія договорившихся сторонъ длаются весьма непривлекательными: он только и длаютъ, что слдятъ другъ за другомъ, не нарушилъ ли кто-нибудь правъ другой стороны. Такъ же относятся главы различныхъ хозяйствъ одинъ къ другому: они вчно на-сторож, подозрительно поглядывая на сосда. Увряютъ, что случаи, когда одинъ сибирякъ довритъ другому рубль денегъ на покупку какой-нибудь мелочи или поручитъ свою лошадь для производства какой-нибудь общей работы, или положится на его слова въ какомъ-нибудь дл, эти случаи, говорятъ знающіе сибирскую деревню люди, чрезвычайно рдки и являются исключеніемъ изъ общаго правила: полагаться только на себя и ни на кого другаго. Такое отчужденіе остается не безъ вліянія и на сибирскую манеру держаться въ обществ: сибиряки вообще молчаливы и даже угрюмы, поэтому, въ гостяхъ, когда собираются не исключительно близкіе родные или знакомые, разговоры идутъ очень туго, гости налегаютъ преимущественно на яства и питіи, особенно же выручаютъ всхъ, въ этихъ случаяхъ, кедровые оршки, которые, по справедливости, называются ‘сибирскимъ разговоромъ’ и составляютъ необходимую принадлежность (конечно, посл чая и водки) всякихъ недловыхъ сношеній сибиряковъ и сибирячекъ: даже не у очень богатыхъ крестьянъ тарелки съ оршками не сходятъ со стола во все время посщенія гостей,— изъ рта у деревенскихъ двицъ и парней сыпятся орховыя скорлупки даже во время вечернихъ прогулокъ по улицамъ села,— орхи же щелкаютъ нкоторые бородатые мужики, сидя на сельскомъ сход и прислушиваясь къ тому, что говоритъ староста или читаетъ писарь.

Въ длахъ общественныхъ также нтъ никакой вры никому, такъ или иначе выдвигающемуся изъ срой массы: по мннію мірянъ, у каждаго старшины, старосты, вахтера, сборщика, писаря — рыльце въ пушку, да это, можно сказать, есть и на самомъ дл такъ, и неудивительно, что про воровъ идетъ дурная слава: удивительно то, что сегодняшніе критики и порицатели дйствій своихъ выборныхъ, попавъ сами завтра въ таковые, начинаютъ поступать во всемъ согласно преподаннымъ примрамъ, т.-е. тянутъ къ себ въ домъ все, что худо лежитъ, изъ общественнаго достоянія. ‘У насъ кого ни выбери, все одинъ толкъ будетъ’,— говорили мн не разъ крестьяне сами про себя и… не краснли при этомъ. Всякое чужое, не свое начальство,— всхъ этихъ засдателей, акцизныхъ, докторовъ и проч.,— сибирякъ тмъ боле считаетъ ‘старающимися’ только о своей личной выгод, безкорыстной преданности длу и служб онъ не понимаетъ, ибо, какъ кажется, не имлъ хотя бы немногихъ случаевъ наблюдать подобнаго рода чувствованій, поэтому онъ этихъ господъ не уважаетъ и только, какъ говорится, терпитъ, а разъ у него есть сколько-нибудь ‘капиталовъ’, которые даютъ ему возможность никому не кланяться по обязанности, то онъ съ нкоторымъ презрніемъ смотритъ на вс эти ‘власти’ или считаетъ себя, по крайней мр, равнымъ имъ. Эта вотъ черта въ сибиряк — сознаніе собственнаго достоинства — дйствуетъ на человка, привыкшаго къ халуйству и раболпству русскихъ ‘бывшихъ помщичьихъ крестьянъ’, сидящихъ нын на кошачьемъ надл, весьма притягательнымъ образомъ и заставляетъ прощать емумногое. Пріятно видть, какъ угрюмо-сдержанно ведетъ себя середнякъ-крестьянинъ хотя бы съ засдателемъ: онъ и руку ему съуметъ пожать, если тотъ протянетъ (а мн, не носившему никакой ‘формы’, многіе сами протягивали руку, считая себя ровней по отношенію къ ‘зазжему барину’), и не постснится посидть съ нимъ, даже выпить чайку и поговорить немножко о постороннихъ предметахъ,— словомъ, сибирякъ сознаетъ себя кое-чмъ, а не ничмъ. Впрочемъ, когда власти сильно заломаются и начнутъ, что называется, рвать и метать, то и сибирскій мужикъ подчиняется произволу обыкновенно безропотно, зная по опыту, что ‘сила солому ломитъ’, но иногда мститъ за эти униженія, даже не жаля себя. Такъ тысячи ‘обывательскихъ’ ямщиковъ, вроятно, избиваются ежегодно власть имющими чинами, не пробуя даже давать отпора или заявлять протестъ, но нкій полицейскій чинъ поплатился однажды здоровьемъ на всю жизнь, наткнувшись на угрюмаго недотрогу: ямщика вывели изъ терпнія подзатыльники кулакомъ и пинки ногою, которые онъ всю дорогу получалъ отъ ‘чина’, и при спуск съ одной горы онъ разогналъ тройку, опрокинулъ повозку и вмст съ сдокомъ кубаремъ полетлъ по косогору… Оба сильно ушиблись, но за то ямщикъ никогда больше не получалъ отъ этою чина внушеній ‘хать поскорй’.

Теперь остается недостаточно разсмотрнной еще одна черта характера сибиряка, придающая этому характеру весьма своеобразный и, вмст съ тмъ, рельефный отпечатокъ. Я съ намреніемъ не касался этой черты и откладывалъ изображеніе ея къ концу очерка: тмъ ярче она выступитъ на предварительно написанномъ фон духовной жизни сибиряка.

III.
Каменныя сердца.

Въ одной изъ подгородныхъ волостей Иркутскаго округа не было до послдняго времени ни одной школы. Волость эта состоитъ изъ двухъ большихъ селеній, дворовъ по двсти-триста въ каждомъ, и изъ нсколькихъ боле мелкихъ, церковь имется только въ одномъ изъ большихъ селеній. Нкій богатый филантропъ изъ иркутянъ (конечно, золотопромышленникъ) пожелалъ распространить просвщеніе среди коснющихъ въ невжеств энцевъ, въ лучшемъ случа обучавшихся до сихъ поръ грамот у уголовныхъ ссыльныхъ, для этого онъ вошелъ въ договоръ съ мстнымъ причтомъ о завдываніи школой и выстроилъ въ церковной оград прекрасное школьное зданіе, снабдивъ будущій разсадникъ просвщенія всми принадлежностями: партами, пособіями, изрядною библіотекой томовъ въ пятьсотъ и проч. Крестьяне того селенія, въ которомъ устраивалась школа, относились къ совершающемуся факту, пока что, довольно благодушно, расходовъ отъ нихъ на постройку никакихъ не требовалось, наоборотъ, доставлялся еще заработокъ на доставк лса и другихъ матеріаловъ. Крестьяне сосднихъ селеній смотрли на воздвигаемое въ энскомъ селеніи зданіе весьма равнодушно, какъ на предметъ, ихъ не касавшійся: ихъ селенія отъ школы отстояли въ 3—10 верстахъ, а этого уже достаточно, чтобы школой не пользоваться и считать себя къ ней неприкосновенной, ибо для дтей совершенно немыслимо совершать такого рода ежедневныя путешествія въ сибирскіе 20—35 градусные морозы. Но когда школа была выстроена и начальство обратилось къ волости съ предложеніемъ опредлить жалованье назначаемой учительниц, дать сторожа и доставлять въ школу ежегодно по 25 саженъ дровъ, то населеніе взволновалось. ‘Намъ школа не нужна! мы о ней не просили! Кто строилъ, пускай и жалованье учителямъ платитъ, а мы не согласны!’ — кричали на волостномъ сход представители другихъ селеній волости, выборные же отъ школьнаго селенія тоже волновались, опасаясь, что все содержаніе школы падетъ на нихъ однихъ, но отъ участія въ общей поволостной разверстк школьныхъ расходовъ были не прочь. Правда, на ихъ сельскомъ сход, предварительно обсуждавшемъ этотъ вопросъ, оказалось нсколько противниковъ даже волостной школы: ‘Зачмъ мы будемъ платить по сорока или пятидесяти копекъ съ души?— кричали бездтные.— Пусть платятъ т, у которыхъ дти въ учёбу пойдутъ, а мы за нихъ не плательщики!’ Однако, этотъ споръ кое-какъ уладился: большинство было людьми семейными, имвшими дтей или внуковъ малолтнихъ, а среди бездтнаго! меньшинства имлось не мало людей солидныхъ, которые не хотли по тмъ или другимъ причинамъ спорить изъ-за двухъ двугривенныхъ въ годъ, поэтому упорные противники школы мало-по-малу замолчали, не находя поддержки въ обществ. Было, такимъ образомъ, ршено: на школу платить наровн со всею волостью, этому ршенію оставались врны и на волостномъ сход представители школьнаго селенія.

Власть начальства въ Сибири, однако, весьма сильна: рдко-рдко крестьянское общество ршается идти открыто наперекоръ желанію начальства, ведется же только разв глухая борьба, наприм., наружно дается согласіе на исполненіе воли свыше, пишется приговоръ, прикладываются печати, все какъ слдуетъ быть, но дальше этого дло нейдетъ, или, если и пойдетъ, то черезъ пень-колоду, кое-какъ, а, впрочемъ, нужно замтить, что и само начальство заинтересовано, главнымъ образомъ, только въ томъ, чтобы у него на бумаг все была ладно, и это хорошо знаютъ многіе изъ простыхъ крестьянъ и ршительно вся аристократія крестьянства, всякаго рода начальство крестьянское. И въ данномъ случа произошло то, чего слдовало ожидать: погалдли, пошумли волостные представители, а все-жь-таки приговоръ составили, учительниц назначили 360 руб. жалованья, дали сторожа, обязались и относительно доставки дровъ. При обыкновенномъ порядк вещей слдовало ожидать рядъ глухихъ враждебныхъ дйствій противъ школы и учительницы, ее вымораживали бы, не доставляя дровъ въ трескучіе морозы, задерживали бы по полугоду выдачу жалованья, опредлили бы въ сторожа какого-нибудь пьяницу-забулдыгу и т. д. Но здсь, въ с. Виск, сложились нкоторыя обстоятельства для школы весьма благопріятнымъ образомъ: священникъ принялъ горячее участіе съ судьбахъ ввреннаго его попеченію дтища, волостныя власти оказались склонными къ просвтительной дятельности (при этомъ надо замтить, что старшиной былъ крестьянинъ изъ школьнаго селенія), изъ города нердко назжалъ въ школу филантропъ-строитель въ компаніи съ кмъ-либо изъ сильныхъ міра сего,— словомъ, школа просуществовала цлый годъ, не видя горя.

Учительницей попалась молодая двушка, лтъ девятнадцати, съ гимназическимъ образованіемъ, дло шло у ней не то чтобы блестяще, но и не дурно, учениковъ постепенно набралось въ первую же зиму до сорока человкъ, все энскіе, только двое были изъ другаго большаго села: они ночевали ‘на квартир у родственниковъ’, чтобы не ходить ежедневно взадъ и впередъ по три версты, родители ихъ были состоятельны и не тяготились выдачей ‘сродственникамъ’ продуктовъ на содержаніе квартирантовъ. Вообще, вс, имвшіе какое-либо отношеніе къ школ, были ею боле или мене довольны (‘ладно! ништо!’), большая часть прочихъ уплачивала полтинники съ души почти равнодушно, и только меньшая часть продолжала питать злобу ко всему этому длу, непрошенно навязанному имъ на шею. Самоё же учительницу огромное большинство крестьянъ совсмъ не знало, даже въ лицо никогда не видало, она держала себя весьма, можетъ быть, даже слишкомъ скромно и обособленно, и почти не выходила изъ школьнаго зданія, поэтому про нее или отзывались съ похвалой или никакъ не отзывались, за совершеннымъ незнакомствомъ съ нею.

Былъ жаркій іюльскій день, къ учительниц пріхала изъ города погостить подруга изъ гимназіи, поговорили, посмялись и пошли купаться, неглубокая, но довольно быстрая рчка, изобилующая ямами и ключами, протекала очень близко отъ школьнаго зданія. Двушки раздлись подъ защитой нсколькихъ прибрежныхъ кустовъ и съ наслажденіемъ погрузились въ воду. Саженяхъ въ пятидесяти отъ мста ихъ купанья пролегалъ трактъ, ведущій въ городъ, на немъ по случаю праздничнаго и базарнаго дня было довольно сильное движеніе: народъ возвращался съ базара по домамъ.

Одна телга только что въхала на мостъ, въ ней сидли двое крестьянъ, оба типичные сибиряки: черноволосые, почти безбородые, съ смуглымъ лицомъ, съ чуть-чуть выдающимися скулами и нсколько съуженными глазами. Это были крестьяне изъ того большаго селенія, которое боле прочихъ протестовало противъ открытія школы въ Энск и ‘бросанія зря’ на нее денегъ, они возвращались изъ города, куда здили, въ компаніи, за нкоторыми покупками къ предстоящему покосу. За ними въ нкоторомъ разстояніи двигались четыре бурятскихъ арбы (телги на двухъ колесахъ), тоже пустыя, изъ-подъ сна ‘съ первой косы’, арбы принадлежали старику-буряту, сидвшему на первой изъ нихъ, на послдней спалъ сномъ молодости сынъ его, пятнадцатилтній парень. Еще на одну арбу прислъ, съ позволенія хозяина, плотникъ-поселенецъ, отправлявшійся на работу изъ одного села въ другое. И вдругъ мирная эта процессія была встревожена пронзительнымъ крикомъ, раздавшимся съ рки.

— Лиза!— за минуту до этого говорила вышедшая уже на берегъ гостья учительниц,— будетъ теб купаться! Разв можно по часу сидть въ вод?

— Ахъ, нтъ, Соня, такъ хорошо, просто прелесть! Смотри какъ здсь глубоко…

И внезапно она исчезла подъ водой, едва успвъ слегка вскрикнуть. Соня растерянно смотрла на блествшую въ полуденномъ солнц рку,— она знала, что пріятельница не умла ни нырять, ни даже плавать… Прошло томительныхъ полминуты… Двушка пронзительно закричала, полуодтая выскочила изъ кустовъ и, простирая руки къ людямъ, прозжавшимъ по дорог, стала взывать о помощи: ‘Помогите, спасите, она утонула!… Лиза, учительница, утонула!…’ Но тутъ ее опять будто толкнуло къ вод: нагнувшись, она жадно смотрла на то мсто, гд за нсколько мгновеній еще стояла и говорила Лиза… и вдругъ ей показалось что-то блое, будто мелькнувшее близъ поверхности тихо катившихся струй, не сознавая, что она длаетъ, забывъ, что сама не уметъ плавать, двушка кинулась въ воду.

— Слышь!.. Реветъ кто-то!.. Учительша будто тонетъ… Ну, парень, исторія!.. Тпру, чортъ этакій!

Младшій изъ хавшихъ мужиковъ схватилъ возжи и остановилъ коня. Онъ еще нсколько секундъ прислушивался, но все было тихо. Тогда онъ проворно закинулъ ноги за грядку телги и только что хотлъ соскочить на земь, какъ былъ остановленъ товарищемъ, схватившимъ его за плечо.

— Куда тебя несетъ, лшаго?… Еще въ отвт хоть быть? Тонетъ, ну, и чортъ съ ней, такъ ей и надо: чего она нашу шею грызетъ?

— Разсказывай тамъ… кого она грызетъ? Пусти!

— Ее лзь, говорю!— раздражительно останавливалъ старшій.

— Пусти же, чортъ, не твое дло! Въ отвт будемъ — такъ не ты, а я… Давай возжину!

— Пакъ же, такъ я и далъ!… Лошадь-то моя.

Младшій со злостью плюнулъ и соскочилъ съ телги, но остановился, осматриваясь кругомъ: отъ заднихъ телгъ, на его глазахъ, отдлился какой-то человкъ и бросился внизъ по откосу насыпи къ кустамъ рки, на бгу сбрасывая съ себя кушакъ, халатъ и шапку. Это былъ поселенецъ, хавшій позади. Видъ этого бгущаго человка, ожесточенно срывающаго съ себя одежду и небрежно разбрасывающаго ее, — можетъ быть, единственное свое достояніе,— подйствовалъ на молодаго крестьянина возбуждающимъ образомъ: онъ кинулся къ лошади бурята и быстро снялъ съ нея возжу изъ конскаго волоса. Бурятъ сначала оторопло глядлъ на мужика, потомъ, какъ бы спохватившись, быстро обернулся лицомъ въ поле, спиной къ рк, зажмурился и, закрывъ себ уши ладонями, завопилъ:

— Ничего не видлъ, ничего не слыхалъ, ничего не знаю!… Будь свидтель,— ничего не знаю!

Молодой крестьянинъ съ сердцемъ погрозилъ причитающему буряту кулакомъ, выругалъ его ‘тварью’ и пустился бгомъ по слдамъ поселенца, но тотъ былъ далеко впереди. Скинувъ съ себя бродни и перекрестясь, поселенецъ уже прыгнулъ въ воду въ ту минуту, когда крестьянинъ только подбгалъ къ берегу съ спасительною возжей въ рукахъ.

Поселенецъ нырнулъ разъ и два… Затмъ онъ выплылъ на мелкое мсто съ безжизненнымъ тломъ двушки, одтой въ рубашку, и передалъ ее на берегъ мужику, потомъ опять нырнулъ въ самый омутъ, и на этотъ разъ выплылъ съ тломъ голой двушки, учительницы.

— Ухватилась, сердешная, за рубашку этой-то… Едва отодралъ ейную руку, а двоихъ сразу выволочь — сила не брала,— говорилъ смльчакъ.

Къ этому времени изъ ближайшихъ домовъ селенія уже сталъ подбгать народъ къ мсту происшествія: въ деревняхъ какъ-то чрезвычайно быстро разносятся всякія сенсаціонныя извстія… Принялись, конечно, ‘качать’ утопленницъ, благо простыни были тутъ же, взятыя ими съ собой для купанья. Дв-три бабы вздыхали и причитали, нсколько человкъ горячо хлопотали надъ дломъ спасенія, большинство же съ страстнымъ любопытствомъ разспрашивало очевидцевъ несчастія — при какихъ обстоятельствахъ произошло, какъ вытащены были тла и т. д.: интересъ самаго случая подавилъ въ толп чувство участія къ судьб несчастныхъ. Кто-то далъ знать сельскимъ властямъ, и дло покатилось по рельсамъ форменнаго длопроизводства… Паса черезъ два въ зданіи волостнаго правленія уже производился допросъ свидтелей происшествія и составлялся актъ ‘о смерти отъ утопленія по неизвстной причин двицы такой-то, учительницы села Энскаго, и о спасеніи отъ таковой же смерти поселенцемъ Иваномъ Безналымъ двицы духовнаго званія Софьи — ской’. Бурята не было въ волости: онъ въ суматох ухать, не забывъ, однако, захватить съ собой возжу, молодой крестьянинъ отвчалъ на вопросы отрывисто, не распространяясь: ‘слышу, реветъ кто-то… побгъ… помогъ вотъ ему вытащить…’ Старшій крестьянинъ также нехотя объяснялъ: ‘лошадь привязывалъ, не на кого было оставить… покуда что, а ихъ ужь вытащили’. За то поселенецъ былъ словоохотливъ и подробно объяснялъ, какъ подбжалъ, какъ кинулся: ‘холодная такая вода въ ям-то, индо жуть беретъ…’ Священникъ, бывшій на допрос, устроилъ складчину въ пользу отважнаго спасителя и собралъ четыре рубля восемь гривенъ, но поселенецъ на-отрзъ отказался принять деньги:

— И то боюсь, какъ бы мн чего не было: вдь, я ихъ у него отнялъ, у самого!… А деньги взять еще — совсмъ тогда пропадать придется…

И почти вс присутствовавшіе соглашались съ нимъ и сочувственно вздыхали его горю, убжденія батюшки, насмшки писаря ни къ чему не повели: поселенецъ ушелъ на свою работу, не взявъ награды.

Таковъ не прикрашенный вымысломъ фактъ, случившійся всего года три назадъ. Что наиболе дятельнымъ спасителемъ тонувшихъ оказался поселенецъ, не сибирякъ,— это, конечно, случайность, но не случайна наличность въ данную минуту именно такой группы лицъ, какая бгло изображена въ предъидущей сценк. Страхъ передъ закономъ и волокитой по судамъ, заставляющій бурята закрывать глаза и уши, чтобы не видть и не слышать тонущихъ, и холодная неосмысленная жестокость, подвиги самопожертвованія, самое темное суевріе,— все это наблюдается въ Сибири въ прихотливыхъ комбинаціяхъ и нердко уживается мирнымъ образомъ въ ближайшемъ сосдств другъ съ другомъ. Жаль только, что въ этой сценк не было мста яркому проявленію интензивности пріобртательныхъ инстинктовъ населенія (если за таковые не считать отношенія старшаго крестьянина къ учительниц), поэтому картина сибирскихъ нравовъ, какъ она мн представляется въ самыхъ грубыхъ штрихахъ, не вышла достаточно полной.

Сибирскій крестьянинъ-земледлецъ — это потомокъ тхъ отважныхъ піонеровъ, которые распахивали двственныя степи или расчищали лса подъ пашни, съ ружьемъ за спиной и ножомъ у пояса. И теперь въ Иркутской губерніи есть еще мстности, гд мужчины съ десятилтняго возраста надваютъ на себя ножъ и уже не разстаются съ нимъ до самой смерти никогда, ни днемъ, ни ночью: днемъ онъ виситъ у нихъ на пояс, ночью лежитъ подъ изголовьемъ, съ нимъ ходятъ въ церковь, онъ имется у всхъ, гуляющихъ на свадебномъ пиру, пахать тамъ здятъ съ ружьемъ и топоромъ за спиной, въ каждой изб непремнно виситъ на стн или стоитъ въ уголку ружьишко, хотя бы самое плохонькое, въ рубль цной: изъ него, однако, съумютъ мтко ‘стрлить’ и бабы, въ случа нужды. Теперь эта нужда сказывается мало,— только когда зврь нападетъ, о кровавыхъ хищничествахъ же двуногихъ зврей уже рдко слышно, а не дале какъ нсколько десятковъ лтъ тому назадъ такія нападенія были обычнымъ явленіемъ въ сколько-нибудь глухихъ уголкахъ страны. Съ одной, стороны, разбойники вырзывали цлыя семьи крестьянскія, съ другой — сами крестьяне подстрливали горбачей-бродягъ и рабочихъ, возвращавшихся съ золотыхъ промысловъ, ‘горбачъ все-жь дороже блки стоитъ’,— цинично замчали охотники, т.-е. цнился не самъ горбачъ, а то, чмъ, можно было поживиться около него: плохонькимъ котелкомъ, рванымъ халатомъ, иззубреннымъ ножомъ. И сейчасъ указываютъ въ Киренскомъ округ, на одно мстечко, на берегу Іены, какъ на пепелище отъ жилья одного крестьянина, промышлявшаго горбачами: ‘Бывало,— говорятъ старики,— бгутъ къ нему его ребята, пріучены тоже были, и кричатъ: тятя, бери ружье, горбачи къ ключу прошли!… Много онъ ихъ перестрлялъ, наконецъ, озлобилъ, домъ его сожгли, а ему глаза выкололи, содрали кожу съ головы и на лицо заворотили’. На Ангар есть маленькая деревенька, оффиціально называющаяся Шайдурово, а по мстному — Разбойниково. Кличка эта ей дана недаромъ, ибо жители ея занимались подстрливаніемъ татаръ, возвращавшихся съ промысловъ. Дороги прозжей здсь нтъ, а узенькая верховая тропка лпится то у самыхъ водъ ангарскихъ, то по высямъ каменныхъ кряжей, составляющихъ ея берега, въ одномъ очень подходящемъ для этого промысла мст шайдуровцы садились въ засаду и мткими выстрлами укладывали въ повалку храбрецовъ, ршавшихся, для сокращенія пути на многія сотни верстъ, идти по этимъ дебрямъ, вмсто боле прозжихъ трактовъ. Нын шайдуровцы, какъ говорятъ, уже не занимаются этимъ благороднымъ промысломъ, но кличка, приводящая въ дрожь, еще сохранилась за ихъ деревней. Маленькое поясненіе: они подстрливали, главнымъ образомъ или даже исключительно, только татаръ: потому, что, во-первыхъ, татаринъ — нехристь и убить его — не великъ грхъ, а, во-вторыхъ, татары, какъ народъ мене пьющій и не столь расточительный, какъ русскіе рабочіе, возвращаются съ пріисковъ почти всегда съ большимъ или меньшимъ количествомъ денегъ и съ наворованнымъ золотомъ, тогда какъ русскіе идутъ, обыкновенно, по домамъ Христовымъ именемъ. Такія явленія не представляютъ собой чего-либо исключительнаго на сибирской почв, напротивъ, они могутъ быть приняты какъ конечный результатъ, какъ логическій выводъ изъ общей суровости условій быта, воспитывавшихъ народъ съ самаго разсвта сибирской исторіи въ непрестанной борьб съ природой, звремъ и человкомъ. Охотникъ, десятки разъ рискующій своею жизнью въ горахъ и тайг, на переправахъ черезъ рки, ежеминутно ожидающій встрчи лицомъ къ лицу съ хищнымъ звремъ и не разъ уже встрчавшійся и вступавшій съ нимъ въ борьбу на жизнь и на смерть, земледлецъ, принужденный, въ безпрестанной борьб съ давящею его со всхъ сторонъ тайгой, пускать палы, которые на его глазахъ, радуя его сердце, уничтожаютъ огромныя площади въ сотни квадратныхъ верстъ роскошнаго лса, со всмъ, что въ нихъ живетъ и множится, извощикъ, везущій товары не иначе, какъ вооруженный ружьемъ, топоромъ и кистенемъ, женщина, здящая верхомъ по лснымъ тропинкамъ съ винтовкой за плечами, переправляющаяся въ душегубк черезъ быстрыя рки, ножомъ отбивающаяся отъ нападенія бродягъ, вышедшихъ изъ тайги и обратившихся въ зврей при вид женскаго тла,— вс они, воспитанные въ суровой школ самопомощи, въ традиціяхъ безжалостной эгоистичной матери природы, представляютъ собой благодарнйшую почву для формировки личностей, подобныхъ разбойниковцамъ, продолжавшихъ промышлять въ XIX вк тмъ самымъ, чмъ промышляли предки почти всхъ сибиряковъ въ XVII в. Не мшаетъ, однако, сообщить хоть нсколько характерныхъ случаевъ проявленія жестокости нравовъ ныншняго сибирскаго населенія изъ знакомыхъ мн мстностей.

дутъ зимою по дорог изъ лсу четверо крестьянъ, все хорошіе, хозяйственные мужики, нагоняютъ старичка, который тихо плетется куда-то, опираясь на палку. Мужикъ всмъ интересуется, что длается въ непосредственной близости къ нему и такъ или иначе можетъ имть ‘до него касательство’, поэтому на прохожаго были внимательно устремлены четыре пары зоркихъ глазъ.

— едоръ Иванычъ! а, вдь, это никакъ Алексаха-конокрадъ? Помнишь, который отъ насъ убгъ?

— Ну?!

— Врно, что онъ! Хошь и давно годовъ прошло,— лтъ пятнадцать, пожалуй, есть,— однако, я на нихъ, собакъ, запримтливъ… Онъ, онъ самый!…

— Ншто попытать его мало-мало?

Двое изъ хавшихъ соскочили съ саней и остановили прохожаго.

— Ты, что-ль, Алексаха?

Трудно сказать, какъ поступили бы допрощики, если бы старый воръ заперся и сталъ открещиваться отъ своего тождества съ Алексахой, когда-то сильно обидвшаго двоихъ изъ прозжавшихъ крестьянъ и еще нсколькихъ изъ ихъ односельцевъ: врне всего, что они доставили бы его въ волость, для удостовренія его личности, также трудно сказать, какъ отнеслись бы они къ прохожему, если бы онъ призналъ себя за Алексаху, но тутъ же, не теряя присутствія духа, обстоятельно сообщилъ бы имъ, что уже понесъ на каторг воздаяніе за свои прежнія ‘качества’ {Арестантскій жаргонъ — ‘преступленіе’.}, что это воздаяніе превратило его, удалаго силача, въ слабаго старика, что онъ теперь идетъ въ бга, съ мста поселенія, въ дальнюю Россію, взглянуть передъ смертью еще разъ на родную сторонку. Не растеряйся онъ и скажи имъ все это, его бы, вроятно, отпустили и въ худшемъ разв случа доставили бы, цлымъ и невредимымъ, къ властямъ. Но старикъ, вынесшій нсколько десятковъ плетей, восемь лтъ каторги и еще нсколько лтъ ссылки, полной лишеній, въ отдаленномъ углу Восточной Сибири, былъ такъ пораженъ и потрясенъ встрчей съ людьми, о которыхъ онъ уже и думать позабылъ, что совершенно растерялся и выбралъ худшій путь къ замозащит — простое воззваніе къ чувству жалости допрощиковъ. Онъ упалъ на колни и сталъ трусливо-плаксивымъ голосомъ причитывать: ‘Братцы, простите, родимые! Отпустите душу на покаяніе!…’ Видъ унижающагося врага, молящаго о пощад еще до приговора, подйствовалъ на крестьянъ въ совершенно противуположномъ дух: они разсвирпли, зврь, сидвшій въ каждомъ изъ нихъ, проснулся при звукахъ мольбы о пощад,— такая мольба раздается, вдь, всегда со стороны виновнаго или безсильнаго врага, а по понятіямъ этого звря — обида врагу никогда не прощается и требуетъ мести.

— А, язва!… Ты опять къ намъ?… Мы еще за старое съ тобой не разочлись!… Ребята, бей его въ мою голову!

И на беззащитнаго старика (одинъ ножъ въ рукахъ старика противъ четырехъ бойцовъ — какая же защита?) посыпались удары, сначала кулаками, а когда кровь разгорлась и сердце разыгралось, то и кольями, выхваченными изъ поскотины.

— Бей его по рукамъ!… Ломай руки-то, чтобъ ему коней уводить ужь неповадно было!

Къ зданію волостнаго правленія подъхало трое саней, на однихъ лежалъ связаннымъ старый конокрадъ. Мужики пошли къ старшин и разсказали, что встртили на дорог своего обидчика, узнали его и привезли для допроса, но когда дошло дло до самого Алексахи, то онъ оказался въ безпамятств, а освидтельствовавшій его фельдшеръ констатировалъ у него переломъ ключицы и обихъ рукъ… Возникло ‘дло о нанесеніи поселенцу такому-то крестьянами такими-то тяжкихъ побоевъ, послдствіемъ которыхъ была смерть пострадавшаго’.

Нкто, въ разговор съ однимъ мстнымъ крестьяниномъ, человкомъ пожилымъ, степеннымъ и, въ общемъ, весьма симпатичнымъ, возмущался поступкомъ истязателей стараго конокрада.

— Вдь, ужасъ беретъ, когда подумаешь, что они надлали!… Зачмъ было такъ варварски избивать старика?… За что, наконецъ, они сами себя-то погубили?

— Это ужь не иначе, что Господь имъ умъ помрачилъ, — отвчалъ степенный собесдникъ, поглаживая бороду.— Совсмъ сдурли мужики, и точно — признаться надо — погубили себя! Имъ бы вовсе на другой манеръ надо было дло повернуть…

— Какъ же?

— Имъ бы его коломъ-то не по рукамъ, а по голов шаркнуть разокъ-другой, а потомъ, за все просто, въ воду его, подъ ледъ спустить… Врно, что умъ у нихъ въ ту пору помраченъ былъ, не иначе какъ…

Это говорилъ весьма симпатичный крестьянинъ, зажиточный человкъ, (родоначальникъ большой семьи настоящихъ пахарей-земледльцевъ.

Въ нсколькихъ верстахъ отъ одного селенія, на берегу быстрой рчки, стоитъ одиноко богатая крестьянская заимка (нчто врод малороссійскаго хутора). Хозяинъ ея лтъ двадцать назадъ выселился изъ своего села поближе къ росчистямъ, которыя онъ приготовлялъ себ въ лсу подъ пашни, онъ былъ отдленнымъ сыномъ отъ отца и, женясь, ршилъ завести новое хозяйство на простор, гд бы не приходилось стсняться межами и гранями, уже существующими и строго охраняемыми въ ближайшихъ къ селенію мстностяхъ. За эти двадцать лтъ у него образовалась порядочная семья и значительно разрослось хозяйство: онъ засваетъ хлбами ежегодно десятинъ по двнадцати или по пятнадцати, держитъ до десятка лошадей, да столько же рогатаго скота, нанимаетъ постояннаго готоваго работника, а на время покоса и уборки хлбовъ — еще двухъ-трехъ мсячныхъ.

Хозяинъ былъ нрава угрюмаго, рзокъ на словахъ, впрочемъ, иногда любилъ пошутить, но такъ, что воспріимчивый собесдникъ обыкновенно чувствовалъ себя при этомъ не совсмъ ловко, семейные боялись его пуще огня, ибо онъ на руку бывалъ тяжелъ, но жилось имъ, въ общемъ, не дурно, во всякомъ случа, сытно, особенно хорошо и весело чувствовали они себя, когда хозяинъ уходилъ на промыселъ за блкой и соболемъ: стрлокъ онъ былъ прекрасный и страстно любилъ охоту, на которой и пропадалъ недли по три и боле, забираясь къ самымъ Саянскимъ хребтамъ, въ сопровожденіи четырехъ поджарыхъ, коротко-шерстыхъ, остромордыхъ и остроухихъ собакъ, извстныхъ своими высокими качествами въ цломъ околодк. Къ жившимъ у него годовымъ работникамъ онъ относился сдержанно, сухо, но вдругъ начиналъ къ иному придираться по самому малйшему поводу и быстро ставилъ его въ такое положеніе, что тому ничего не оставалось длать, какъ уйти, особенно плохо уживались у него крестьяне изъ ближайшихъ окрестностей,— изъ нихъ рдко кто могъ протянуть мсяца два или три, хотя бы и хорошимъ работникомъ былъ. Поселенцы безъ роду и племени, зашедши Богъ знаетъ откуда,— т уживались и по году, если оказывались сколько-нибудь пригодными для дла и, главное, не часто приставали къ хозяину съ просьбами о деньгахъ. Нердко, впрочемъ, попадался такой, который норовилъ получать жалованье впередъ, не боясь долговъ хозяину и не заботясь о будущемъ, при каждой просьб такого работника о деньгахъ, хозяинъ разражался ругательствами на него: и пьяница-то онъ, и мотъ, и ненадежный человкъ, а черезъ нсколько мсяцевъ разсчитывалъ его, т.-е. додавалъ нсколько копекъ и выгонялъ на втеръ. Но иногда попадался работникъ поселенецъ, желавшій скопить себ деньгу: такой старался брать у хозяина деньги лишь на самыя неотложныя надобности, а остальной свой заработокъ оставлялъ у него, для врности, до полнаго разсчета. Поживъ годъ или полтора на заимк, такой работникъ куда-то уходилъ и исчезалъ, нигд въ окрестностяхъ больше не появляясь, но на это обстоятельство никто не обращалъ вниманія, такъ какъ поселенцы извстны за народъ непосдливый, который сегодня здсь, а завтра — взялъ шапку и ушелъ за сто верстъ, да и никому не было охоты и нужды слдить за тмъ, куда именно двался всмъ чужой работникъ съ заимки. ‘Получилъ разсчетъ и ушелъ’,— объяснялъ хозяинъ, и праздно-любопытствовавшіе оставались этимъ объясненіемъ вполн довольны.

Но вотъ однажды, верстахъ въ десяти отъ заимки, въ глубокомъ таежномъ логу, случайно набреди охотники на трупъ неизвстнаго человка съ прострленною на-вылетъ грудью. По произведенному дознанію оказалось, что это — тло поседенца-работника, недавно исчезнувшаго съ заимки. Слдствіе выяснило только то, что работникъ, получивъ разсчетъ, ушелъ съ заимки неизвстно куда, кмъ было произведено убійство — осталось неизвстнымъ, но причины его были налицо, ибо фактъ ограбленія былъ очевиденъ: на труп не оказалось полученныхъ при разсчет съ хозяиномъ денегъ. Дло съ формальной стороны было кончено, но въ народ съ этихъ поръ настойчиво сталъ носиться слухъ, что не только этотъ работникъ, но и человкъ пять другихъ, ране жившихъ на заимк и также ‘ушедшихъ неизвстно куда’, были убиваемы и никмъ другимъ, какъ самимъ хозяиномъ заимки, потому что вс исчезнувшіе уходили отъ него съ деньгами, полученными при разсчет. Сорокъ, пятьдесятъ рублей — таковы были суммы, которыя побуждали зажиточнаго хозяина на убійство людей, годъ или боле прожившихъ подъ его кровлей, вшихъ его хлбъ за однимъ столомъ съ нимъ… Подозрвали ли домашніе этого убійцы о совершаемыхъ имъ злодйствахъ и молчали ли только изъ страха передъ нимъ, или же онъ умлъ такъ ловко производить свои кровавыя развязки, что не подавалъ имъ ни малйшаго повода къ подозрнію, объ этомъ молва народная умалчиваетъ.

Средній уровень зажиточности коренныхъ крестьянъ въ описываемой мстности Восточной Сибири довольно высокъ, но не нужно этихъ словъ понимать въ томъ смысл, будто вс или, по крайней мр, большинство крестьянъ стоятъ на одинаковой и, притомъ, высокой ступени зажиточности. Въ дйствительности оказывается, что изъ общей массы выдляется, съ одной стороны, боле или мене значительный процентъ бдняковъ, живущихъ исключительно заработною платой, а съ другой стороны — много такихъ, которые должны быть, безъ сомннія, причтены къ разряду сельскихъ богачей. Казалось бы, что, при наличности сибирскаго земельнаго приволья, нехозяйственныхъ крестьянъ совсмъ быть не должно бы: дескать, паши и коси каждый сколько хочешь, но это далеко не такъ. Мстъ, удобныхъ для земледльческой культуры, правда, еще много, но ихъ надобно приводить въ состояніе, пригодное для устройства пашни и покоса: вырубить лсъ, сжечь его или свезть, распахать цлину. Эти подготовительныя работы требуютъ довольно продолжительнаго труда одной пары рабочихъ рукъ, или же значительнаго капитала при условіи быстраго, единовременнаго превращенія лсной площади въ пахотное поле, а хозяева, по тмъ или инымъ причинамъ состоящіе въ данную минуту въ разряд маломощныхъ, не располагаютъ ни достаточнымъ капиталомъ для быстраго поднятія своихъ хозяйствъ, ни возможностью въ теченіе цлаго ряда лтъ трудиться надъ сколько-нибудь значительнымъ расширеніемъ площади своихъ полей, ибо принуждены почти постоянно продавать свой трудъ чужимъ хозяйствамъ, заработной платы ради. Все, что такой маломощный хозяинъ въ состояніи сдлать, это — поддерживать свое небольшое хозяйство около извстнаго уровня, то опускаясь по случаю неурожая, падежа скота и другихъ бдствій, то нсколько поднимаясь, при благопріятныхъ условіяхъ для земледльца, изрдка разв онъ урвется припахать восьмушку или четвертку десятины цлины къ своимъ полямъ, но, въ то же время, онъ принужденъ бываетъ запустить подъ залежь или вовсе забросить истощившіеся старопахотные участки своихъ полей. Поэтому-то, какъ отдльно взятые, опытные люди, изучившіе условія сельскаго хозяйства въ указанной мстности, такъ и голосъ народа, въ его масс, утверждаютъ относительно сельскихъ богачей слдующее: вс они положили начало своему богатству вн земледлія, т.-е. пріобрли основной капиталъ, необходимый для ‘уширенія земледльческаго производства’, какими-нибудь путями, ничего общаго съ земледліемъ не имющими.

— А хорошо у васъ живутъ Хитровы! Десятинъ сотню, небось, засваютъ?— говоритъ зазжій человкъ сторожилу.

— Сятъ, чего имъ длается!… А ты спроси лучше, съ чего они сять-то ихъ начали? Мудрость эта не велика,— пофартило лишь бы кому такъ, всякій въ люди выйдетъ. Оно, конечно, если человкъ безъ понятія который, такъ онъ и съ деньгами ничего не сдлаетъ.

— Да деньги-то у нихъ откуда же взялись? Вдь, все отъ земли же?

— Какъ же, такъ она теб и далась, земля эта самая! Нтъ, ты къ ней безъ капиталу, къ земл-то, не подходи… А капиталъ имъ, милый человкъ, достался оченно даже просто: фабриканта годъ цлый держали на заимк, а потомъ, какъ духу-то отъ него набрались, такъ эту самую заимку и сожгли, да и съ фабрикантомъ-то увмстяхъ.

‘Фабрикантъ’ — это искусникъ, поддлывающій кредитки. И весь разсказъ о томъ, какъ ловко братья Хитровы простотой фабриканта пользовались и какъ его отблагодарили за богатство, имъ доставленное, ведется съ нкоторымъ раздраженіемъ, но не безъ увлеченія: видно, что разскащикъ злобствуетъ на Хитровыхъ за то, что именно имъ ‘пофартило’, а не ему, разскащику, и, думается мн, попадись ему такой же глупый фабрикантъ, онъ въ точности продлаетъ съ нимъ все то, что сочли нужнымъ продлать Хитровы, чтобы выйти ‘въ люди’.

Съ достаточною увренностью можно утверждать, что значительное большинство деревенскихъ ‘состояній’ иметъ первоначальнымъ источникомъ въ прошломъ — ‘фартъ’, удачу въ томъ или иномъ ея вид, на томъ или другомъ ‘поприщ дятельности’. Если послушать разсказы знатоковъ деревенской жизни о тхъ путяхъ, которыми достигли своего теперешняго положенія богачи или отцы тхъ богачей, которые уже были богачами и передали сыновьямъ ‘все готовое’, то самый розовый оптимистъ и сибирскій патріотъ придетъ въ состояніе, близкое къ брезгливости — съ одной стороны, и къ отчаянію — съ другой. По этимъ разсказамъ, ‘богачества’ пріобртались или темными путями: помощью убійства, участія въ производств или въ сбыт фальшивыхъ денегъ, укрывательств награбленнаго и наворованнаго, или же посредствомъ спаиванья и эксплуатаціи инородцевъ, спиртоносничества, скупки ‘подъемнаго’ золота съ пріисковъ а проч., или же благодаря удач, ловкости, сноровк, но не на поприщ земледлія, а на золотыхъ промыслахъ, охот, ямщин, на какомъ-нибудь подряд и т. п. Вырученный тмъ или инымъ путемъ ‘капиталъ’ давалъ возможность завести земледльческое хозяйство въ крупныхъ размрахъ., въ полсотню или сотню десятинъ запашки, при двадцати и боле лошадяхъ, при нсколькихъ человкахъ работниковъ и работницъ (это вншніе признаки хозяйства, обоснованнаго на капитал). Подобныя хозяйства переходили иногда въ цлости отъ отца къ сыну и отъ сына къ внуку, и тогда посторонній наблюдатель, заставшій ихъ уже во вторыхъ и въ третьихъ рукахъ, напрасно сталъ бы задавать себ вопросъ, почему именно вотъ эти хозяйства такъ процвтаютъ, тогда какъ сосднія, находящіяся въ одинаковыхъ съ ними условіяхъ землевладнія, обезпеченія рабочими силами, при одинаковомъ качеств почвы полей и т. д., едва-едва держатся на уровн средней крестьянской зажиточности или оказываются даже ниже этого уровня?

Эта возможность ‘выйти въ люди’ каждому члену срой массы, этотъ ‘фартъ’, который улыбнулся нкоторымъ изъ числа многихъ, не даетъ спокойно спать сибиряку. У него нтъ представленій о мужицкомъ крест, о крестьянской дол, какія имются у его отдаленныхъ родичей, оставшихся тянуть лямку сряка-мужика въ Европейской Россіи, сибирскій крестьянинъ — американецъ по натур, вчно ищущій своего ‘фарта’, въ немъ весьма развиты чувство индивидуальности и сознаніе того, что вс его ныншніе товарищи по жизненному поприщу завтра могутъ оказаться у него за флагомъ. Здшній ‘міръ’ крестьянскій, ‘общество’, лишено даже той тни идеализаціи, которая еще можетъ быть наблюдаема въ Россіи, здсь не услышишь нсколько туманныхъ, но, тмъ не мене, волнующихъ душу народолюбца выраженій: ‘міръ — великъ человкъ’, ‘съ міру по нитк’, ‘мірская слеза’. Самое слово ‘міръ’ здсь, кажется, совершенно неизвстно: оно обыкновенно замняется словомъ ‘обчество’, что даетъ боле конкретное представленіе, ибо близко подходитъ къ административному термину ‘сельское общество’. Члены этого ‘обчества’ связаны между собою почти исключительно одними фискальными интересами — раскладкой податей и натуральныхъ повинностей, лежащихъ на обществ, и только въ зависимости отъ этихъ интересовъ — нкоторыми поземельными отношеніями. Самая раскладка производится примитивнйшимъ образомъ — по душамъ, причемъ за душу считается мужчина съ извстнаго возраста (16—17 лтъ) и до смерти {Само собою разумется, что мстами наблюдаются различныя отклоненія отъ вышеизложеннаго, но такъ какъ настоящій очеркъ не претендуетъ на ‘исчерпываніе предмета’ въ статистическомъ значеніи этого слова, то мы и останавливаемся лишь на главнйшихъ и характернйшихъ моментахъ жизни сибирскаго ‘общества’.}, такимъ образомъ, богачъ-крестьянинъ, запахивающій 100 десятинъ пашни и прокармливающій на общественномъ выгон полсотню головъ лошадей и скота, платитъ съ одной души подати и ‘относитъ’ повинности за одну душу, если онъ — одинъ работникъ въ семь, и его односелецъ, живущій у него въ батракахъ, платитъ столько же податей и несетъ такія же повинности, имя лишь какую-нибудь четвертушку запашки и часто — ни одной головы скота. Любопытно то обстоятельство, что съ извстной точки зрнія сибирскій крестьянинъ-богачъ считаетъ подобную раскладку совершенно справедливой: ‘А я чмъ виноватъ, что у него только полдесятины пашни? По мн, ступай, расчищай себ хоть сотню десятинъ изъ-подъ лсу, я не препятствую этому…’ Правда, что и хозяинъ-богачъ, и работникъ его получаютъ въ вознагражденіе за участіе ‘въ отнесеніи податей и повинностей’ по одному же душевому паю въ общественныхъ покосахъ, но такая равноправность ихъ существуетъ только на бумаг, и вотъ почему. Общественные покосы бываютъ обыкновенно раскинуты клочками на значительныя пространства, на длежъ ихъ являются лишь состоятельные хозяева, у которыхъ есть на кого домъ оставить, работника же своего хозяинъ не отпуститъ на длежку луговъ, поэтому какъ-то случается всегда такъ, что работникъ, если только онъ не продалъ (т.-е. не сдалъ въ аренду) своего пая хозяину, или же вообще бднякъ, не участвующій въ длежк, получаетъ всегда очень плохой кусокъ покоса. Маломощные члены общества и сами соглашаются получить похуже и поменьше клочковъ покоса, лишь бы гд-нибудь поближе къ селенію, а хорошіе, но дальніе паи достаются богачамъ, которымъ не составляетъ затрудненія вывозить зимою сно на своихъ многочисленныхъ лошадяхъ хоть за 20—25 верстъ, и вотъ члены одного и того же ‘обчества’ накашиваютъ на своихъ ‘паяхъ’: одинъ — 5 копенъ сна, а другой — сотню.

Возможность производства новыхъ расчистокъ лса подъ пашню составляетъ для бдныхъ ‘обчественниковъ’ также извстнаго рода фикцію: самыя лучшія, ближайшія къ селенію земли уже издавна заняты кмъ-нибудь и распаханы, эти ‘рбдчія’, ‘рбдныя’.земли составляютъ неприкосновенную собственность владльцевъ ихъ (нкоторыя слабыя ‘попытки земельнаго поравненія’ имютъ мсто только въ двухъ трехъ волостяхъ Иркутскаго округа, въ прочихъ округахъ объ этомъ предмет даже еще не думаютъ) и переходятъ по наслдству отъ отца къ сыну, такимъ образомъ, расчистки могутъ быть производимы лишь вдали отъ селеній на незанятыхъ старинными ‘родами’ участкахъ, и одно это обстоятельство уже въ значительной мр уменьшаетъ возможность для бдняка воспользоваться своимъ правомъ на ‘общественныя’ земли, но въ его поискахъ за таковыми ему приходится считаться еще съ однимъ ‘мірскимъ’ правомъ: правомъ производства ‘чертежей’, т.-е. захвата удобныхъ къ расчистк подъ пашню лсныхъ пространствъ, безъ немедленнаго производства самыхъ расчистокъ. Богатому крестьянину, имющему время рыскать по всмъ окрестностямъ и отыскивать удобные для расчистки участки, достаточно отмтить облюбованную площадь лса нсколькими зарубками топоромъ на деревьяхъ, и эта площадь становится уже вн права захвата другимъ лицомъ: это ‘чертежъ’, который остается на неопредленное число лтъ во владніи лица, сдлавшаго знаки на деревьяхъ. Такихъ очерченныхъ топоромъ пространствъ сосредоточивается въ однхъ рукахъ по пятидесяти и боле десятинъ, нтъ нужды, что эта огромная площадь можетъ простоять подъ лсомъ десятки лтъ, ибо и богачу не подъ силу сразу привести въ культурное состояніе такой значительный уголъ тайги, но, тмъ не мене, никто другой, кром владльца чертежа, уже не можетъ предъявить правъ на это лежащее втун богатство. Такимъ образомъ, бдняку иногда буквально негд сдлать себ расчистку и онъ сидитъ на своемъ клочк старопахотнаго поля или арендуетъ разные бросовые участки ‘родовой’ земли у такихъ же бдняковъ, каковъ онъ самъ, у опустившихся хозяевъ, не могущихъ запахивать всей, доставшейся имъ по наслдству, земли.

Признаемся, что безъ подробнаго очерка общественно-экономическихъ условій (которому здсь не мсто) трудно ярко представить ту странную аномалію, которая составляетъ едва ли не наиболе поразительное явленіе въ ряду условій экономическаго быта восточно-сибирскаго земледльческаго населенія и которое можетъ быть формулировано такъ: огромный земельный просторъ и рдкость населенія — съ одной стороны и наличность безхозяйнаго и безземельнаго пролетаріата — съ другой. Трудность этого представленія заключается въ томъ, что въ образованіи сказанной аномаліи принимаютъ участіе нсколько причинъ, изъ коихъ нкоторыя дйствуютъ въ весьма скрытомъ состояніи, такимъ образомъ, въ этомъ случа нельзя указать перстомъ на какой-нибудь одинъ нервъ сибирской жизни и сказать при этомъ: вотъ гд корень зла. Впрочемъ, въ данную минуту ршеніе этой задачи и не составляетъ нашей цли: рчь шла выше о развитіи чувства индивидуализма въ сибирскомъ населеніи и связанной съ нимъ нкоторой жесткости, даже жестокости нравовъ. Въ самомъ дл, отчего сибиряку и не быть жесткимъ или даже жестокимъ по отношенію къ другимъ, разъ идеаловъ общежитія у него не выработалось никакихъ, а все его матеріальное благополучіе заключается исключительно въ немъ самомъ, въ его сноровк, въ его удач, въ его умнь выбиться въ люди, отчасти и въ его рабочей сил? Все, что стоитъ на его пути къ ‘счастью’, т.-е. къ матеріальному довольству,— все это въ его глазахъ ничто иное, какъ помха, ко всему этому онъ относится враждебно (даже къ учительниц, которой онъ обязанъ платить, противъ своей воли, полтинникъ въ годъ), и все это онъ радъ былъ бы уничтожить, еслибъ — въ однихъ случаяхъ — у него руки не были бы коротки, а въ другихъ — его не пугалъ бы ‘законъ’ и возможность отвтственности передъ нимъ. Сибирякъ привыкъ видть альфу и омегу всяческаго земнаго благополучія исключительно въ личныхъ качествахъ человка. На его глазахъ, какъ уже было замчено выше, быстро выростали огромныя для деревни состоянія, а какимъ путемъ они выростали — это далеко второстепенный вопросъ, дающій пищу только для сужденій завистливаго и отнюдь не порицательнаго характера. На его же глазахъ огромныя состоянія разрушались, таяли какъ воскъ отъ лица огня, разъ они попадали не въ настоящія руки, и это еще боле убждало понятливаго наблюдателя въ необходимости держать ухо востро, не дремать и всякіе сантименты (которымъ, впрочемъ, и взяться не откуда) отбросить, какъ ненужный балластъ, на пути къ личному благополучію, ‘счастью’ тожь. Вотъ одинъ наглядный примръ разрушенія колоссальнаго деревенскаго богатства, записанный со словъ почтеннаго крестьянина, очевидца этой катастрофы.

Въ одномъ изъ большихъ трактовыхъ селеній, на самомъ тракту, стоятъ два дома, одинъ двухъэтажный, другой — длинный одноэтажный, оба дома пришли уже въ сильное разрушеніе и теперь никмъ не обитаемы, только въ одной изъ половинъ одноэтажнаго зданія помщается чья-то лавчонка, съ жильемъ при ней. Кругомъ этихъ отживающихъ свой вкъ зданій кипитъ бойкая жизнь, новыя избы и дома блещутъ близною своего строеваго матеріала, каждый клочокъ земли по сторонамъ улицъ использованъ, занятъ какимъ-нибудь строеніемъ или постоялымъ дворомъ, поэтому т дв руины еще рзче бросаются въ глаза и останавливаютъ на себ вниманіе всякаго любознательнаго прозжающаго. Спросите свдущаго мстнаго человка объ исторіи этихъ зданій, и онъ разскажетъ вамъ, приблизительно, слдующее:

— Большаго богача эти самые дома были. Сколько земли, сколько скота имлъ — и не счесть, однихъ коней до сотни посл его смерти осталось, и какіе кони были!… Заводскіе! Бывало, идутъ его работники назадъ изъ Томскаго съ извоза и ужь непремнно ведутъ къ нему на дворъ пятокъ отборныхъ коней,— все тамъ покупали. Померъ онъ, и осталась вся эта благодать зятю его, да пріемышу, а родныхъ сыновей у него не было. Ну-съ, и пошла тутъ потха!… Зять тянетъ къ себ, а пріемышъ къ себ, подлиться никакъ не могутъ, дла у старика заведены были большія, въ извозъ пускалъ лошадей по сорока и боле, подряды кое-какіе имлъ, самъ былъ долженъ и ему многіе были должны,— ну, умъ большой надо было со всмъ этимъ дломъ управиться. А наслдники-то плохонькіе были ребята, ничего въ толкъ не могли взять, кому они должны и кто имъ долженъ… И стали у нихъ, кто порасторопне, все просто тащить изъ-подъ самаго носу. Тотъ себ скотины нсколько головъ родитъ, этотъ хлбъ съ поля, не имъ посянный, убираетъ, работники изъ амбаровъ воруютъ, купцы по два раза одни и т же долги требуютъ,— словомъ, раззоръ пошелъ форменный. Зять-то не выдержалъ и запилъ, посмотрлъ, посмотрлъ пріемышъ, да и тоже закрутилъ. И пошло у нихъ тутъ… ну, не разсказать что такое!… Каждый Божій день у нихъ картами играютъ, въ скрипки, въ гармоники эти… Шимпанское даже пивали!… А тмъ временемъ народъ-то не звалъ: иной купитъ у нихъ подъ пьяную руку коня въ сто цлковыхъ за пять рублей, да сейчасъ его скорй гнать въ Иркутскъ, или куда подале, чтобъ назадъ не обернули, скотину же какую задаромъ покупали — такъ ту сейчасъ рзать на мясо… Такъ, доложу вамъ, врите ли, таяло это самое богатство на нашихъ глазахъ, вотъ какъ ежели льду кусокъ изъ погреба лтомъ достать, да на солнце положить! И ничего не осталось — вотъ ни порошинки!… И нашему-то селенію никакой пользы это всей этой благодати не приключилось, даже кони въ заводъ пущены не были: всхъ разогнали по дальнимъ мстамъ. Годовъ трехъ не прошло, умеръ зять, спился, а пріемышу тмъ временемъ въ пьяномъ вид въ драк голову расшибли, тоже зачахъ въ скоромъ времени… Теперь вотъ и осталось отъ всего богатства этого страшнаго вотъ эти самые два дома, да и ихъ скоро ломать придется, потому завалиться могутъ. Земли ни десятинки не осталось, всю порасхватали, и концовъ не найдешь!… Да и искать некому: осталась у зятя только двочка одна, мать-то ейная, мщанка изъ Иркутскаго, ушла въ городъ, да и сгибла тамъ какъ-то, а двка-то теперь, говорятъ, по самой этой, скверной то-есть, части пошла, хвосты по трахтирамъ треплетъ…

И такихъ или подобныхъ этому разсказовъ можно наслушаться, при желаніи, вволю почти въ каждомъ крупномъ селеніи, представляющемъ боле удобную арену для возникновенія (а, слдовательно, и для разрушенія) деревенскихъ состояній. Помнится мн ярко еще одинъ случай быстраго разоренія: весьма зажиточный крестьянинъ, уже пожилой, отецъ семейства, внезапно затосковалъ (ужь не старый ли грхъ вспомнилъ, о которомъ въ публик ходили упорные слухи?), затосковалъ и, по обыкновенію русскаго, а также и сибирскаго мужика, запилъ, да запилъ не одинъ, а всею деревней, дворовъ въ тридцать… Это было ужасное зрлище: почти вс мужики, односельцы его, недли дв только и длали, что пили на даровщину въ компаніи съ тоскующимъ богачомъ, а отъ него то и дло летли гонцы за двадцать верстъ въ село, въ ренсковой погребъ, сначала за водками, потомъ за наливками, а потомъ за мадерами и хересами. Пили и, въ то же время, за безцнокъ скупали у богача скотъ и лошадей, такъ какъ у него наличныхъ денегъ подъ конецъ гульбы не хватило, наконецъ, онъ заболлъ, и, только благодаря этому, у него уцлло около четвертой части скота и лошадей, бывшихъ до запоя.

И такъ, сибирякъ-крестьянинъ видитъ собственными глазами много случаевъ созиданія и разрушенія деревенскихъ состояній, мало того, онъ постоянно слышитъ о быстромъ созиданіи уже настоящихъ богатствъ, милліонныхъ, разными счастливцами, которымъ ‘пофартило’ на золот или на торговл. Все это побуждаетъ его самого вылзать въ люди, а этотъ процессъ удобне всего длать, какъ извстно, опираясь на чужія плечи и спины. Отсюда полная готовность эксплуатировать всхъ и вся, что только попадается подъ руку, а недостатка въ матеріал для эксплуатаціи въ Сибири не занимать стать,— такъ уже сложилась жизнь этой страны, служащей до сихъ поръ вмстилищемъ отбросовъ людскаго общества Европейской Россіи. Мало того, что въ Сибири имются инородцы, стоящіе въ умственномъ и культурномъ отношеніяхъ на нсколько ступеней ниже крестьянства, поэтому мене способные къ борьб за существованіе, нежели это послднее, и поэтому представляющіе собою плодородную почву для культуры эксплуататорскихъ наклонностей мстныхъ крестьянъ, потомковъ завоевателей и поработителей Сибири, передававшихъ преемственно изъ поколнія въ поколніе основныя черты своего характера — страсть къ нажив, поклоненіе сил, безжалостность къ слабому,— мало этого: Россія и донын шлетъ въ Сибирь ежегодно по пятнадцати, двадцати тысячъ личностей, совершенно слабыхъ и несостоятельныхъ въ роли борцовъ за свое существованіе на поприщ общежитейскихъ экономическихъ отношеній и поэтому представляющихъ собою самый удобный матеріалъ для эксплуатаціи и для созиданія, при ихъ помощи, благополучія капиталистическихъ хозяйствъ. Въ этой-то роли, которую невольно играютъ ссыльнопоселенцы, пишущій эти строки склоненъ видть главнйшій вредъ ссылки по отношенію къ самой Сибири, т нравственныя несовершенства, которыя составляютъ характерную черту ссыльной массы и которыя принято считать за сильнйшее зло въ этомъ дл (общее мсто: ‘ссылка даетъ Сибири людей порочныхъ, развращающихъ мстное населеніе’), въ дйствительности, не представляютъ собой чего-либо угрожающаго для кореннаго сибирскаго населенія, и безъ того воспитаннаго, какъ мы видли, въ школ жестокаго ко всему окружающему индивидуализма, гораздо боле вреднымъ образомъ, хотя и въ скрытой форм, ссылка отзывается на коренныхъ сибирякахъ въ только что указанномъ смысл: она доставляетъ имъ жирную почву для развитія ихъ эгоистическихъ наклонностей и, вмст съ тмъ, устрашая своею громадностью и непрерывно поставляя нкоторое количество рзко выраженныхъ антисоціальныхъ элементовъ, значительно притупляетъ въ мстномъ населеніи и безъ того недоразвитыя альтруистическія чувства.

——

Таковы главнйшіе моменты, характеризующіе нравственную физіонономію сибиряка. Довольно трудно, да и не къ чему утверждать, что намченный этими чертами типъ есть господствующій, въ численномъ отношеніи, среди разновидностей этого типа: надо помнить, что Сибирь уже триста лтъ служила и нын служитъ мстомъ встрчи самыхъ разнообразныхъ элементовъ русскаго общества, которые то по собственной, то по чужой вол шли ‘оживлять’ далекія окраины царства русскаго, поэтому и встрчающіеся здсь типы, какъ по вншнему облику, такъ и по нравственнымъ качествамъ и умственному развитію, крайне отличны другъ отъ друга. Здсь я попытался отобрать лишь наиболе типичныя черты характера сибиряка, такія, которыя служатъ ему отличіемъ отъ недавнихъ пришельцевъ изъ Россіи, не успвшихъ еще осибирячиться. Дале, надо имть въ виду то обстоятельство, что какъ, напримръ, типы физіономій сибиряковъ весьма различны, въ зависимости отъ пропорціи той или другой крови, которыя смшивались при бракахъ ихъ предковъ, такъ и внутренній складъ сибиряковъ варьируетъ въ значительной степени и тонируетъ на разные лады, подъ вліяніемъ тхъ или другихъ условій семейственныхъ, общественныхъ, наконецъ, самой окружающей ихъ природы, мстныхъ промысловыхъ занятій и проч.: такъ, въ иномъ мст сибирякъ боле молчаливъ, нелюдимъ и жестокъ, въ другомъ — мене, здсь — онъ равнодушне относится къ богатству, тамъ — онъ спитъ и видитъ, какъ бы разжиться, въ торгово-промышленныхъ пунктахъ онъ любознательне и общительне и поэтому боле уважаетъ грамоту, въ глуши онъ даже не понимаетъ, къ чему эта самая грамота ему послужить можетъ…

А если, за всмъ тмъ, нравственный обликъ восточно-сибирскаго крестьянина остается для читателя невыясненнымъ, то виною этому — не вполн достаточное знакомство автора съ домашнимъ строемъ жизни населенія описываемой мстности {По этой же причин я не касаюсь освщенія вопросовъ о брачной нравственности населенія, о бытовыхъ и правовыхъ отношеніяхъ членовъ семьи, о положеніи женщины, имющіеся въ моемъ распоряженіи матеріалы по этимъ вопросамъ довольно скудны, такъ какъ близко и непосредственно я этихъ явленій наблюдать не могъ, а говорить только съ чужихъ словъ — не входить въ мою задачу.}.

Н. Астыревъ.

‘Русская Мысль’, кн.IX, 1890

Очерки быта населенія Восточной Сибири *).

II.Духовный міръ и нравы крестьянства.

III.Каменныя сердца.

Читайте также:

**Очерки быта населенія Восточной Сибири *).**

II.
Духовный міръ и нравы крестьянства.

III.
Каменныя сердца.