Очерк академической деятельности Ломоносова, Грот Яков Карлович, Год: 1865

Критика
Время на прочтение: 38 минут(ы)
Скачать в PDF

ТРУДЫ Я. К. ГРОTА

III.
ОЧЕРКИ
изъ
ИСТОРІИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
(1848—1893).

БІОГРАФІИ, ХАРАКТЕРИСТИКИ И, КРИТИКО-БИБЛІОГРАФИЧЕСКІЯ ЗАМТКИ.

Изданы подъ редакц. проф. К. Я. ГРОТА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1901.

Настоящій томъ вмщаетъ въ себ III-ій отдлъ ‘Трудовъ’ Я. К. Грота, а именно извлеченныя изъ журналовъ и академическихъ изданій изслдованія, очерки и замтки его по исторіи русской литературы, за исключеніемъ самыхъ большихъ и капитальныхъ работъ его въ этой области — по изданію и объясненію Державина, составляющихъ совершенно особое цлое и остающихся, по плану нашего изданія, вн его рамокъ. Конечно, съ пропускомъ многочисленныхъ статей академика изъ боле ранней эпохи (1845—1867) о Державин, его сочиненіяхъ и жизни {См. ниже, стр. 508.}, оказывается довольно существенный проблъ въ собранныхъ здсь итогахъ историко-литературныхъ его разысканій. Но этотъ проблъ достаточно оправдывается тмъ, что вс эти статьи были, какъ извстно, боле или мене исчерпаны авторомъ въ его монументальномъ академическомъ изданіи ‘Сочиненій Державина’ и въ его ‘Жизни Державина’ (т. VIII ‘Сочиненій’), и что он, какъ подготовительные очерки и матеріалы, посл своей окончательной обработки въ этихъ изданіяхъ, не могли не утратить нын своего первоначальнаго интереса и значенія {Впрочемъ то, что изъ этихъ матеріаловъ и статей не было исчерпано въ академическомъ изданіи и еще не утратило историко-литературной цнности,— предполагается помстить въ вид ‘Приложеній’ къ будущему новому изданію ‘Жизни Державина’, когда въ таковомъ окажется надобность.}.
Къ статьямъ и изслдованіямъ этого отдла я позволилъ себ присоединить статьи покойнаго академика объ Академіи Наукъ и Второмъ ея Отдленіи — въ виду той тсной и живой связи, какая существуетъ между Академіей Наукъ, ея жизнью и исторіей и судьбами русскаго просвщенія и русской литературы.
Статьи о Пушкин, объединенныя авторомъ еще при жизни подъ заглавіемъ ‘Пушкинъ, его лицейскіе товарищи и наставники’ (1-е изд. 1887 г. въ Сборник отд. русск. яз. и сл. И. А. Н., т. 42 и отдльно), помщены здсь особымъ отдломъ въ конц тома. Въ настоящемъ обновленномъ вид он вышли недавно (къ 100-лтнему юбилею Пушкина) и особой книгой {См. Предисловіе къ ней, гд между прочимъ я выражаю искреннюю признательность извстному нашему библіографу С. И. Пономареву за сообщеніе нсколькихъ дополненій къ стать ‘Хронологическая канва’.}.
Въ заключеніе не могу не помянуть здсь съ благодарнымъ чувствомъ столь преждевременно похищеннаго у русской науки покойнаго Л. Н. Майкова. Незабвенны для меня то живое сочувствіе, съ какимъ онъ все время относился къ настоящему изданію, и его всегдашняя готовность служить своими богатыми свдніями и большою опытностью, чмъ не разъ я имлъ случай пользоваться, особенно при изданіи отдла о Пушкин въ этомъ том.

К. Г.

Окт. 1900 г.

ОЧЕРКЪ АКАДЕМИЧЕСКОЙ ДЯТЕЛЬНОСТИ ЛОМОНОСОВА 1).

1865.

1) Читанный въ торжественномъ собраніи Императорской Академіи Наукъ 6-го апрля 1865 года. Напечат. въ VII т. Записокъ Имп. Академіи Наукъ.

‘Современники могли только удивляться ему, мы судимъ, различаемъ и тмъ живе чувствуемъ его достоинство… Если геній и дарованія ума имютъ право на благодарность народовъ, то Россія должна Ломоносову монументомъ.’ Карамзинъ.
‘Ломоносовъ былъ великій человкъ… Соединяя необыкновенную силу воли съ необыкновенною силою понятія, Ломоносовъ обнялъ вс отрасли просвщенія.’ Пушкинъ.
‘Всякое прикосновеніе къ любезной сердцу его Россіи, на которую глядитъ онъ подъ угломъ ея сіяющей будущности, исполняетъ его силы чудотворной.’ Гоголь.
То, что въ эти дни совершается по всей Россіи въ память родоначальника нашей литературы, есть празднество мысли, какого еще не бывало у насъ, это — общественное празднество русскаго просвщенія.
Въ такую эпоху, когда давно-признанныя заслуги подвергаются строжайшему пересмотру, выраженіе всеобщаго сочувствія къ Ломоносову есть явленіе и отрадное и знаменательное.
Оно отрадно, потому что въ иде его — признаніи духовнаго превосходства — соединяются люди всхъ категорій, примиряются разнородные и даже противоположные взгляды.
Оно знаменательно какъ несомннный признакъ усиленія въ нашемъ обществ умственныхъ интересовъ, оживленія въ немъ національнаго чувства и любви къ родному слову. Въ Ломоносов мы чествуемъ могущество природнаго ума, который, въ борьб съ враждебною судьбой, завоевалъ знаніе и проложилъ себ широкій путь въ жизни, но мы чествуемъ и науку, давшую ему значеніе и славу, мы чествуемъ въ Ломоносов сочетаніе пылкаго генія съ ненасытною пытливостью и неутомимымъ трудолюбіемъ.
Въ сто лтъ, протекшія со смерти Ломоносова, отношеніе его къ русской литератур уже значительно измнилось. Въ первыя 50 лтъ онъ считался законодателемъ въ поэзіи, въ краснорчіи, въ язык, поэты и ораторы видли въ немъ свой образецъ и старались только о томъ, какъ бы сравняться съ нимъ. Впослдствіи вліяніе его ослабло, русская поэзія и проза приняли новыя формы, но слава его осталась неприкосновенною. Въ настоящее время происходитъ новый поворотъ въ исторіи его значенія для потомства. Съ развитіемъ нашей гражданской жизни и народности въ литератур, на первый планъ въ оцнк Ломоносова выступаетъ его общественная дятельность, его національное значеніе, онъ является передовымъ борцомъ русской мысли, русской науки, и общая дань памяти его есть торжественное признаніе драгоцннйшихъ духовныхъ сокровищъ націи.
Съ славою Ломоносова, съ удивленіемъ, которое къ нему питали современники и сохраняетъ потомство, въ рзкомъ противорчіи скудость того, что сдлано во сто лтъ для его изученія. По смерти его осталось довольно большое число неизданныхъ сочиненій, нкоторыя изъ нихъ впослдствіи были напечатаны, но значительная часть не дошла до насъ, неизвстно даже, куда двались рукописи. Гд остались его Ораторія и Поэзія, дв книги, составлявшія продолженіе его Риторики? Гд его ‘мысли, простиравшіяся къ приращенію общей пользы’, изложенныя въ запискахъ, изъ которыхъ только одна — ‘о размноженіи и сохраненіи россійскаго народа’ намъ извстна? Не много сдлано до сихъ поръ и для критической оцнки заслугъ Ломоносова. Правда, количество отдльныхъ статей, напечатанныхъ о немъ въ этотъ періодъ, очень велико, многочисленны разбросанные въ періодическихъ изданіяхъ матеріалы для его біографіи, но слишкомъ мало было трудовъ, которые бы имли цлью, на основаніи строгаго научнаго анализа, установить врный взглядъ на значеніе Ломоносова въ той или другой сфер дятельности. Даже языкъ его еще не былъ подвергнутъ подробному изслдованію. Имющіяся до сихъ поръ изданія его сочиненій не полны и неудовлетворительны во всхъ отношеніяхъ. Какъ согласить такое невниманіе къ трудамъ Ломоносова съ признаніемъ его великаго историческаго значенія?
Это противорчіе объясняется прежнимъ состояніемъ нашего общества и нашей литературы. Оттого такъ долго оставались подъ спудомъ и матеріалы для біографіи Ломоносова, появляющіеся нын въ первый разъ, благодаря пробудившейся въ обществ потребности подобныхъ изданій, благодаря духу времени, который все извлекаетъ изъ праха забвенія, все разыскиваетъ и подвергаетъ изслдованію. Нтъ сомннія, что эти матеріалы составятъ эпоху въ изученіи Ломоносова, дадутъ новую жизни исторіи нашей литературы 18-го столтія. Слав Ломоносова они не повредятъ: если тутъ или тамъ его недостатки выступаютъ теперь въ боле рзкихъ чертахъ, за то и достоинства его являются въ боле яркомъ свт. Но скрывать или искажать факты, когда рчь идетъ о немъ, было бы недостойно его величія. Не онъ ли всю свою жизнь искалъ истины, любя выше всего науку? Если мы хотимъ, чтобъ наша дань его достоинствамъ имла цну, мы должны открыто сознавать и его недостатки. Иначе наше слово было бы не чествованіемъ, а оскорбленіемъ его памяти, потому что оно оскорбило бы истину и науку.
Но если Ломоносовъ не всегда отвчаетъ нашимъ понятіямъ о приличіи, о безпристрастіи и великодушіи, если онъ иногда является намъ слишкомъ раздражительнымъ или мнительнымъ, то, во-первыхъ, мы не должны забывать, что къ людямъ геніальнымъ вообще нельзя безусловно прилагать установленной мрки житейскихъ требованій, во-вторыхъ, необходимо имть въ виду не только состояніе русскаго общества во время Ломоносова, но и обстоятельства, среди которыхъ онъ росъ и развивался отъ дтства до поступленія въ Академію, надобно вспомнить нравы нашего 18-го столтія и среди ихъ цлый рядъ дятелей, представляющихъ черты однородныя, рядъ, во глав котораго стоитъ самъ Петръ Великій съ его вспыльчивымъ, крутымъ и жесткимъ нравомъ. Въ Россіи еще не было общаго уровня образованія, природныя свойства гораздо сильне и ршительне заявляли свои права, оттого тогдашніе люди являются вообще съ боле рзкими и выразительными физіономіями. Ломоносовъ ни въ Заиконоспасскомъ училищ, ни въ нмецкомъ университет не могъ научиться правиламъ общежитія, безпорядочный образъ жизни тогдашнихъ германскихъ студентовъ не могъ остаться безъ вліянія на молодого русскаго съ пылкими страстями, и мы не должны слишкомъ строго судить егоза слабости и пороки, привитые къ нему обществомъ, среди котораго онъ провелъ свою молодость.
Біографія Ломоносова находилась до сихъ поръ въ весьма неудовлетворительномъ состояніи.
Нтъ, можетъ быть, ни одного писателя, жизнь котораго была бы, повидимому, столь хорошо извстна, но въ сущности была бы такъ мало разъяснена. Вншнія обстоятельства жизни Ломоносова такъ поразительны, что съ ними всякій русскій знакомился уже съ дтства, но на этомъ дло, по большей части, и останавливалось. Внутреннихъ сторонъ его біографіи никто не изучалъ надлежащимъ образомъ уже потому, что для этого недоставало положительныхъ данныхъ. Да притомъ и вншніе факты его жизни извстны были только въ общихъ чертахъ, знакомство съ ними основывалось, большею частію, на преданіяхъ, на разсказахъ современниковъ и ближайшихъ потомковъ Ломоносова, а не на подлинныхъ документахъ. Тутъ первоначальными источниками служили немногія сообщенія самого Ломоносова въ письмахъ его, особенно къ Шувалову, разсказы Штелина, Новикова и біографія Ломоносова при изданіи его сочиненій Академіею Наукъ, также извстія академика Лепехина, который сообщилъ преданія о Ломоносов, сохранившіяся на мстахъ, гд онъ провелъ свое дтство, наконецъ свднія, собранныя Свиньинымъ.
Вс эти источники не только скудны, отрывочны, неполны, но и не совсмъ достоврны, особенно въ отношеніи къ хронологическимъ даннымъ, которыя иногда оказываются въ нихъ просто ошибочными.
Такіе недостатки никогда уже не могутъ быть отстранены вполн въ разсужденіи первой половины біографіи Ломоносова. Тмъ не мене и эта часть ея въ значительной мр пополняется и исправляется издаваемыми нын документами. Сюда относятся особенно т изъ нихъ, которые напечатаны г. Куникомъ. Они объясняютъ подробно поводъ къ посылк Ломоносова въ Германію, его положеніе, жизнь и занятія во время пребыванія за границею, а также и тогдашнія отношенія его къ Академіи. Эти свднія дополняются нсколькими важными бумагами, отысканными г. Пекарскимъ. Въ свою очередь, обильные матеріалы, собранные г. Билярскимъ, обнимаютъ всю академическую дятельность Ломоносова. Изъ краткой автобіографической записки его открывается несомннно, что онъ въ московскія Спасскія школы записался не прежде 15-го января 1731 года. А такъ какъ онъ передъ тмъ былъ короткое время въ Навигацкой школ, на переходъ же изъ родины въ Москву употребилъ до трехъ недль, то выходитъ, что онъ покинулъ свою деревню въ начал декабря или еще въ ноябр 1730 года. На основаніи того же документа, рожденіе его можетъ быть отнесено къ 1712 году {По Штелину, онъ родился въ 1711 г., а по разсказу, слышанному Лепехинымъ, въ 1709 г. Возможно, что Ломоносовъ и самъ въ точности не зналъ года своего рожденія.}: въ этой записк, составленной очевидно въ начал 1754 г., сказано, что ему было тогда 42 года. Чрезвычайно замчательно также, въ біографическомъ отношеніи, нмецкое письмо къ библіотекарю Академіи Шумахеру, писанное Ломоносовымъ въ послднее время пребыванія его въ Марбург, именно 16-го ноября 1740 года {См. Сборникъ г. Куника, стр. 167.}. Письмо это бросаетъ сомнніе на точность всмъ извстнаго разсказа объ обстоятельствахъ бгства Ломоносова изъ Марбурга въ Голландію. Письмо написано въ оправданіе произвольнаго отъзда его изъ Фрейберга и почти все наполнено жалобами на бергфизика Генкеля, къ которому Ломоносовъ съ товарищами здилъ изъ Марбурга учиться горному длу. Будучи въ крайнемъ затрудненіи отъ безденежья и считая дальнйшее пребываніе въ Фрейберг для себя безполезнымъ, онъ въ ма 1740 г. отправился сперва въ Лейпцигъ, а потомъ въ Кассель, для личнаго объясненія съ бывшимъ президентомъ Академіи Кеизерлингомъ, который теперь былъ посломъ нашимъ при саксонскомъ двор и по слухамъ находился въ этихъ городахъ. Не заставъ его тамъ, Ломоносовъ ршился хать черезъ Голландію въ Петербургъ, но прежде захотлъ побывать въ Марбург, чтобы снарядиться въ путь съ помощію друзей. Изъ Марбурга онъ пустился во Франкфуртъ-на-Майн, а оттуда водою до Роттердама. Здсь русскій посланникъ гр. Головкинъ отказалъ ему въ помощи и объявилъ, что вовсе не желаетъ вмшиваться въ дло. Ломоносовъ похалъ въ Амстердамъ и нашелъ тутъ знакомыхъ купцовъ изъ Архангельска, которые отсовтовали ему возвращаться въ Россію безъ особаго вызова. Тогда онъ отправился опять въ Германію и на этомъ-то пути ‘вынесъ много опасностей и нужды, которыя какъ онъ говоритъ, было бы слишкомъ долго описывать’.
Эти слова заставляютъ насъ предполагать, что испытанныя имъ приключенія относятся къ обратному его путешествію изъ Голландіи, а не къ окончательному бгству его изъ Марбурга {Согласное съ этимъ свдніе есть и въ бумагахъ Штелипа. Москвит 1853 г., No 3.}, гд онъ посл того жилъ нсколько времени инкогнито и занимался алгеброй.
Это письмо Ломоносова любопытно, между прочимъ, и какъ свидтельство его быстрыхъ успховъ въ нмецкомъ язык. Одинъ изъ пунктовъ инструкціи, данной ему при отправленіи за границу, предписывалъ: ‘стараться ему о полученіи такой способности въ русскомъ, нмецкомъ и французскомъ языкахъ, чтобъ онъ ими свободно говорить и писать могъ’. Рядомъ съ этимъ стояло еще другое предписаніе: ‘присылать всегда по прошествіи полу года въ Академію Наукъ извстіе, какимъ наукамъ и языкамъ онъ обучается, также нчто изъ своихъ трудовъ въ свидтельство прилежанія’. Этими-то пунктами инструкціи объясняется, почему Ломоносовъ, осенью 1738 года, желая загладить передъ Академіею свое долгое молчаніе, прислалъ разомъ: донесеніе на нмецкомъ язык, ученое сочиненіе на латинскомъ и русскій переводъ въ стихахъ французской оды (Фенелона). Такова же была причина присылки въ начал 1740 г. знаменитой оды на взятіе Хотина и относящагося къ ней письма о правилахъ россійскаго стихотворства. Всмъ извстно, что въ этой од Ломоносову служилъ образцомъ Гюнтеръ. Но въ чемъ именно состояло подражаніе, и почему онъ обратилъ такое вниманіе на этого поэта? Гюнтеръ, умершій въ 1723 году только 2S лтъ, справедливо пользовался тогда славою самаго талантливаго нмецкаго поэта: уже вышло нсколько, хотя еще и не полныхъ, изданій его сочиненій, и незадолго передъ паденіемъ Хотина появилась первая біографія покойнаго. Похвалы Гюнтеру вызвали противъ него и порицанія, противниками его были особенно послдователи рутиниста Готшеда. Но понятно, что въ томъ кругу, гд обращался Ломоносовъ, талантъ Гюнтера былъ уважаемъ, особенно если вспомнить, что главнымъ покровителемъ покойнаго при жизни его, и первымъ его цнителемъ по смерти, былъ знаменитый лейпцигскій профессоръ Менке, бывшій въ сношеніяхъ съ наставникомъ Ломоносова Вольфомъ. Молодость несчастнаго Гюнтера, дале которой не продлилась его жизнь, представляетъ сходство съ первымъ періодомъ жизни Ломоносова. Гюнтеръ, силезскій уроженецъ, бжалъ также изъ родительскаго дома, слдуя потребностямъ духа, противъ воли отца, который хотлъ заставить его учиться медицин, тогда какъ сынъ чувствовалъ влеченіе къ поэзіи. Но для Гюнтера этотъ поступокъ сдлался источникомъ бдствій и ранней гибели: не смотря на его глубокое раскаяніе впослдствіи, жестокій отецъ не согласился простить его и навсегда изгналъ изъ своего дома. Студенческая жизнь, какова она была въ тогдашнихъ германскихъ университетахъ, отразилась въ большей части стихотвореній Гюнтера, почему они, вроятно, были распространены между студентами. Изумительно-плодовитый талантъ его проявился боле всего въ псняхъ, но и он, какъ большая часть его стихотвореній, написаны на разные случаи вседневной жизни. По духу того времени, высшимъ родомъ такого стихотворства на случаи считались сочиненія въ похвалу какого-нибудь знатнаго лица или событія дворской жизни, сочиненія же этого рода были и самыя выгодныя, потому что доставляли авторамъ не только покровительство сильныхъ, но и деньги. Искать передъ всякимъ домашнимъ праздникомъ, или по поводу радостнаго случая, стихотворца, который бы ихъ восплъ, было обычаемъ не только дворовъ, но и частныхъ людей. Чмъ значительне было восптое лицо или обстоятельство, тмъ боле правъ пріобртала ода на общее вниманіе. Вотъ почему, независимо отъ своего внутренняго достоинства, заняла такое видное мсто ода Гюнтера на миръ Австріи съ Турціей, заключенный въ Нассаровиц 1718 года. Написать ее побудилъ Гюнтера названный мною Менке, желая воспользоваться случаемъ доставить обезпеченное положеніе поэту, отъ котораго онъ такъ много ожидалъ. Гюнтеръ, вообще не любившій лести и хвалебнаго стихотворства, уступалъ однако-же не разъ требованіямъ своей эпохи. Едва ли Ломоносовъ, при своихъ ученыхъ занятіяхъ и студенческихъ развлеченіяхъ, имлъ время прилежно читать Гюнтера, но ему легко было ознакомиться съ прославленнымъ произведеніемъ замчательнйшаго изъ тогдашнихъ германскихъ поэтовъ, и вотъ однородныя событія въ войн Россіи съ Турціею подаютъ ему мысль взять за образецъ нмецкую оду, воспвшую торжество австрійцевъ въ борьб съ тмъ же непріятелемъ. Чрезвычайно замчательно, какъ молодой русскій, руководствуясь своимъ природнымъ вкусомъ и эстетическимъ тактомъ, воспользовался примромъ современнаго ему нмца. Принявъ размръ подлинника и его десятистрочную строфу съ тмъ же порядкомъ въ сочетаніи римъ, Ломоносовъ сдлалъ свою оду почти вдвое короче. Кром вншней формы, подражаніе его затмъ ограничивается сроднымъ духомъ лиризма, общимъ сходствомъ въ образахъ и заимствованіемъ нкоторыхъ отдльныхъ мыслей, но оно нигд не доходитъ до степени даже вольнаго перевода. Не останавливаясь на подробностяхъ для подкрпленія этого замчанія, прибавлю только, что Ломоносовъ обнаружилъ тутъ поразительную въ начинающемъ поэт художественную сдержанность, избгнувъ всхъ тхъ неровностей, тривіальныхъ картинъ и выраженій, запечатлнныхъ безвкусіемъ, которыя довольно часто попадаются въ нмецкой од посреди стиховъ и цлыхъ тирадъ противоположнаго свойства.
Пробывъ въ Германіи четыре года съ половиной, Ломоносовъ возвратился въ Петербургъ 8-го іюня 1741 года, въ кратковременное царствованіе Іоанна Брауншвейгскаго.
Чтобы получить врное понятіе о положеніи Ломоносова въ Академіи, надобно знать устройство и состояніе ея въ то время. Она распадалась на нсколько отдловъ, или департаментовъ, которые не вс были соединены въ одномъ зданіи. Таковы были, напримръ, профессорское собраніе, русское собраніе, географическій департаментъ, гимназія и университетъ. Администрація всей Академіи сосредоточивалась въ канцеляріи, которою завдывалъ совтникъ ея и вмст библіотекарь Шумахеръ. Это лицо играетъ особенно важную роль во весь первый періодъ исторіи Академіи, продолжавшійся лтъ 30, отъ основанія ея до послднихъ годовъ царствованія Елисаветы {Онъ род. 5 сентября 1090 г. въ Эльзас, ум. 3 іюля 1761 г. въ Петербург.}. Часто, отсутствіе первыхъ президентовъ, начиная отъ Блументроста, и малое участіе, какое они вообще принимали въ длахъ Академіи, вотъ что помогло Шумахеру захватить въ свои руки все ея управленіе. Во всхъ его дйствіяхъ мы видимъ человка хитраго, ловкаго, властолюбиваго, не должно однакоже забывать, что его дятельность въ сред русскаго общества не была явленіемъ одинокимъ или исключительнымъ, а находилась въ связи со всею администраціею Россіи того времени. Устраняя академиковъ или, по тогдашнему, профессоровъ Академіи отъ всякаго вліянія на дла ея, онъ распоряжался самовластно даже всею ученою частью, тратилъ безотчетно суммы Академіи, которыя простирались до 25.000 въ годъ, выписывалъ изъ-за границы ученыхъ и завелъ при Академіи множество ремесленниковъ и художниковъ. Для поддержанія своей власти Шумахеръ, по словамъ Ломоносова, слдовалъ Махіавелеву правилу, ссоря молодыхъ академиковъ съ старыми. Между тмъ его поступки съ самаго начала возбуждали общее неудовольствіе въ Академіи, и мы видимъ въ длахъ, съ самыхъ первыхъ годовъ ея существованія, цлый рядъ коллективныхъ жаобъ, подававшихся на него то президенту, то въ Сенатъ, то на Высочайшее имя. Не смотря на то, Шумахеръ, благодаря своей изворотливости и покровительству при двор, умлъ выходить невредимымъ изъ всхъ затрудненій, и посл каждой невзгоды еще тверже держалъ въ рукахъ бразды академическаго правленія. Будущему историку нашей Академіи предлежитъ между прочимъ задача точне опредлить характеръ и побужденія этого, во всякомъ случа, замчательнаго лица.
Сколько можно судить по имющимся у насъ отрывочнымъ свдніямъ, Шумахеръ принялъ Ломоносова хорошо {Президентомъ Академіи, посл выбывшаго въ 1740 году барона Корфа, былъ въ это время, но только но имени, фонъ-Бревернъ, уже въ слдующемъ году и онъ оставилъ Академію для дипломатической должности въ чужихъ краяхъ.}: назначилъ ему денежное пособіе, отвелъ казенную квартиру въ ботаническомъ саду, во 2-й линіи, возл ныншней Римско-католической Академіи {А домъ Державина, у Измайловскаго моста, занятъ нын Римскою Коллегіею.}, далъ ему на первое время занятія, состоявшія по большей части въ переводахъ, и тмъ доставилъ возможность трудиться для полученія при Академіи каедры. Представивъ уже въ август дв ученыя работы, Ломоносовъ настойчиво требовалъ, чтобъ его опредлили. Но такъ какъ разсмотрніе ихъ замедлилось, не взирая на напоминанія Шумахера, то Ломоносовъ въ январ 1742 года подалъ въ академическую канцелярію прошеніе, въ которомъ напомнилъ свои успхи въ физик, химіи и горнозаводств и, выставляя, что онъ можетъ учить другихъ этимъ наукамъ, а также писать относящіяся къ нимъ сочиненія ‘съ новыми инвенціями’, — жаловался, что просьбы его объ опредленіи остаются безъ исполненія. Это прошеніе было уважено, и уже черезъ нсколько дней Ломоносовъ назначенъ адъюнктомъ по физическому классу, съ жалованьемъ по 360 руб. въ годъ.
Спеціальнымъ предметомъ его должности сдлалась химія, но въ Академіи была еще и учебная часть: въ гимназіи и университет, остававшемся впрочемъ почти безъ студентовъ, Ломоносову поручено было преподавать, кром химіи, физическую географію, минералогію, ‘стихотворство и штиль россійскаго языка’.
Академія не имла еще химической лабораторіи. Чувствуя, что безъ нея химикъ почти никакой пользы принести не можетъ, Ломоносовъ съ самаго начала сталъ настаивать на устраненіи этого недостатка и представилъ проектъ учрежденія лабораторіи. Сочлены его сознавали всю справедливость такого требованія, но средства Академіи не позволяли исполнить его, наконецъ Ломоносову поручено было составить смту расходовъ на этотъ предметъ, и по ходатайству барона Черкасова, потребная сумма была отнесена на счетъ Кабинета Ея Величества: въ теченіе лта 1748 г. химическая лабораторія построена подъ надзоромъ и руководствомъ Ломоносова, на ботаническомъ двор, гд находилась и квартира его.
Обширныя познанія и энергическая дятельность новаго адъюнкта не уберегли его въ первое время отъ послдствій невоздержности и порывовъ необузданной заносчивости, доводившихъ его до забвенія всякихъ приличій.. Устраненный сперва отъ посщенія профессорскихъ засданій, онъ подпалъ потомъ за свои ‘продерзости’ подъ слдствіе и былъ посаженъ подъ арестъ, продолжавшійся цлые полгода (вторая половина 1743 года). Къ счастію, онъ не лишился при этомъ возможности заниматься, напротивъ, мы видимъ, что въ это время онъ требуетъ себ книгъ, подаетъ проектъ химической лабораторіи, пишетъ и даже печатаетъ. При его освобожденіи изъ-подъ ареста, по сенатскому указу, замчательна показанная тому причина, выраженная словами: ‘для его довольнаго обученія’, то-есть ради его учености. Вмст съ тмъ, однакоже, ему вмнено въ обязанность просить прощенія у оскорбленныхъ имъ профессоровъ, а за то, что онъ при допросахъ въ слдственной комиссіи ‘показалъ противность и неучтивость, кричалъ и смялся’, онъ долженъ былъ въ теченіе года получать только половинное жалованье. Но и это лишеніе, благодаря обстоятельствамъ, продолжалось лишь нсколько мсяцевъ: 15-го іюля 1744 г. состоялся, по случаю окончанія шведской войны, милостивый манифестъ, и Ломоносовъ подошелъ подъ 1-й пунктъ его, освобождавшій отъ дальнйшаго взысканія служащихъ всякаго рода, сужденныхъ за непорядочные по должности поступки.
Относительнымъ снисхожденіемъ, испытаннымъ въ этомъ дл, Ломоносовъ былъ, конечно, обязанъ своимъ талантамъ и сочиненіямъ, доставившимъ ему съ самаго возвращенія изъ-за границы почетную извстность и покровительство при двор. Въ то же время въ кругу ученыхъ боле и боле признавались его способности и быстрый ростъ въ наук.
Въ 1745 г. онъ потребовалъ и, по единодушному опредленію академиковъ, получилъ званіе профессора, при чемъ Гмелинъ, до тхъ поръ занимавшій каедру химіи, но сбиравшійся оставить Россію, уступилъ ему свою профессію въ полное распоряженіе. Вскор посл того академическая канцелярія имла случай высказать свое доброе мнніе о Ломоносов. Поводомъ къ тому послужила просьба его о доплат ему слдовавшихъ еще за время пребыванія въ Германіи денегъ (около 300 руб.). Съ самаго прізда оттуда онъ находился въ крайне тсныхъ обстоятельствахъ. Къ прежнимъ заграничнымъ долгамъ присоединились новые, такъ какъ скудное академическое жалованье задерживалось по нскольку мсяцевъ, и онъ, какъ самъ говорилъ, ‘не только не могъ покупать инструментовъ, но съ великою нуждою имлъ пропитаніе’. Еще трудне сдлалось его положеніе, когда изъ Германіи, гд онъ женился, пріхала молодая жена его съ дочерью. Окладъ въ 600 р., который онъ сталъ получать по званію профессора, не могъ вполн устроить его, и тогда-то онъ потребовалъ недоплаченной суммы. Какъ въ это время часто длалось, Академія уплатила ему свой долгъ книгами, которыя приходилось продавать ниже дйствительной цны ихъ. Но при этомъ случа, въ опредленіи канцеляріи выставлены были его ‘ревностные передъ прочими товарищами труды и особливые къ польз государственной успхи въ наукахъ, а также разныя оказанныя въ Россіи къ польз и чести Академіи услуги’. Но Ломоносову должны были еще боле льстить начавшіеся въ это же время отзывы о немъ славнаго математика Эйлера, который, будучи членомъ нашей Академіи, съ воцаренія Елисаветы Петровны жилъ въ Берлин. Петербургская Академія сохраняла съ нимъ сношенія и посылала ему все, что появлялось въ ней замчательнаго. Посл опредленія Ломоносова въ профессоры, отправлены были Шумахеромъ диссертаціи его къ Эйлеру. Пораженный достоинствами этихъ трудовъ, великій математикъ отвчалъ: ‘Вс записки его по части физики и химіи не только хороши, но превосходны, ибо онъ съ такою основательностью излагаетъ любопытнйшіе, совершенно неизвстные и необъяснимые для величайшихъ геніевъ предметы, что я вполн убжденъ въ врности его объясненій. При этомъ случа я готовъ отдать г. Ломоносову справедливость, что онъ обладаетъ счастливйшимъ геніемъ для открытія физическихъ и химическихъ явленій, и желательно было бы, чтобъ вс прочія Академіи были въ состояніи производить открытія, подобныя тмъ, которыя совершилъ г. Ломоносовъ’.
Въ другой разъ въ 1748 году, Эйлеръ пишетъ новому президенту Академіи, графу Разумовскому: ‘ Позвольте мн приложить на ваше же имя отвтъ г. Ломоносову по одному весьма трудному предмету физики: я никого не знаю, кто бы въ состояніи былъ такъ хорошо разъяснить столь запутанный вопросъ, какъ этотъ даровитый человкъ, который своими познаніями приноситъ столько же чести Академіи, сколько и всей націи’. Подобныхъ мнній Эйлера можно бы представить множество. Но онъ цнилъ не одни ученые труды Ломоносова. Получивъ акты торжественнаго собранія Академіи, на которомъ между прочимъ прочитано было похвальное слово Императриц Елисавет Петровн, Эйлеръ такъ выражался въ письм къ Шумахеру: ‘Я былъ въ восхищеніи, узнавъ, какъ блистательно было послднее публичное собраніе Академіи: прочитанныя тутъ рчи заслужатъ одобреніе всхъ ученыхъ, особливо же панегирикъ г. Ломоносова кажется мн мастерскимъ въ своемъ род произведеніемъ’. Но намъ понадобилось бы слишкомъ много времени, чтобы сообщить хотя въ извлеченіи вс любопытныя сужденія, высказанныя Эйлеромъ о Ломоносов, и вообще прослдить ихъ взаимныя отношенія. Нсколько сохранившихся писемъ Ломоносова къ Эйлеру (на латинскомъ язык) служатъ свидтельствомъ тхъ чувствъ доврія и признательности, съ какими русскій ученый обращался къ славному германцу, удовлетворяя сердечной потребности давать ему по временамъ отчетъ въ своихъ предпріятіяхъ и успхахъ. Во всемъ этомъ отрадно видть безпристрастіе геніальнаго математика въ оцнк Ломоносова съ первыхъ его шаговъ на академическомъ поприщ и то взаимное сочувствіе, которое упрочилось между ними, какъ естественное отношеніе между двумя столь высокими умами. Не одинъ Эйлеръ, впрочемъ, такъ смотрлъ на Ломоносова: есть подобные о немъ отзывы и другихъ извстныхъ ученыхъ того времени, напр. Вольфа, Кондамина, Гейнзіуса, формея, Шлецера и Крафта, который называлъ его un gnie suprieur.
Нкоторыя изъ изложенныхъ мною обстоятельствъ уже показываютъ, что господствовавшія до сихъ поръ понятія о положеніи Ломоносова въ Академіи требуютъ поврки. Обыкновенно думаютъ, что онъ оставался непризнаннымъ и былъ предметомъ всякаго противодйствія, даже преслдованія со стороны своихъ иноплеменныхъ сочленовъ. Но ближайшее знакомство съ изданными теперь матеріалами удостовряетъ, что препятствія и неудачи, которыя Ломоносовъ встрчалъ въ своей дятельности, происходили по большей части отъ общаго неустройства Академіи, отъ скудости ея средствъ, отъ исключительнаго преобладанія канцеляріи, или лучше, одного въ ней человка. Мы уже видли, что отъ Шумахера равно страдали, на него равно негодовали вс профессора. Ломоносовъ, вскор испытавъ на себ всю тягость его деспотизма, говорилъ о немъ: ‘онъ всегда былъ высокихъ наукъ, а слдовательно и мой ненавистникъ и всхъ профессоровъ гонитель’. Академики доказали во многихъ случаяхъ уваженіе и безпристрастіе къ Ломоносову. Требованія его исполнялись ими, насколько это отъ нихъ зависло. Мы видимъ даже, что однажды количество отпущенныхъ на лабораторію хозяйственныхъ матеріаловъ превышало то, что Ломоносовъ назначилъ. Самъ онъ съ большею частью академиковъ оставался въ хорошихъ товарищескихъ отношеніяхъ. Если онъ ссорился съ иноплеменниками — Миллеромъ, Шлецеромъ, Гришовомъ, Эпинусомъ, то имлъ подобныя неудовольствія и съ соотечественниками своими — Сумароковымъ, Тредьяковскимъ, Тепловымъ и Румовскимъ. Какъ человкъ высокаго ума, какъ пламенный патріотъ, Ломоносовъ не могъ не желать, чтобы русская Академія со временемъ пополняла свои ряди изъ собственныхъ сыновъ Россіи, онъ не могъ не гордиться тмъ, что самъ, нисколько не уступая никому изъ своихъ сочленовъ въ дарованіяхъ, въ учености и трудолюбіи, былъ природный русскій, но Ломоносовъ уважалъ германскую науку и благодарно сознавалъ все, чмъ былъ ей обязанъ. Дружба его съ Гмелиномъ, Рихманомъ, Штелиномъ, Брауномъ, Эйлеромъ и другими доказываетъ, что онъ былъ выше племенныхъ предразсудковъ, несовмстныхъ ни съ обширнымъ умомъ, ни съ истиннымъ образованіемъ.
Положеніе Ломоносова въ Академіи много обусловливалось его отношеніями вн ея. Обстоятельства сами благопріятствовали сближенію Ломоносова съ дворомъ. Академія, въ первое время своего существованія, несла между прочимъ обязанность поставлять стихи на торжественныя при двор событія. Естественно, что авторъ оды на взятіе Хотина долженъ былъ сдлаться какъ бы академическимъ поэтомъ-лауреатомъ. Его оды подносились иногда отъ имени Академіи и слдовательно писались по должности. Стихи же на иллюминаціи были всегда сочиняемы по требованіямъ статсъ-конторы, которая присылала въ Академію описаніе иллюминаціи или поручала ей составить и самое описаніе. Но Ломоносовъ и самъ не упускалъ случаевъ поддерживать свои связи посвященіемъ своихъ сочиненій высокимъ лицамъ. Въ такое время, когда блескъ недавняго царствованія Людовика XIV вызывалъ вс европейскіе дворы на подражаніе этому государю, появленіе въ Россіи человка, подобнаго Ломоносову, не могло не способствовать и у насъ къ сильному развитію меценатства. Кажется, первымъ доброжелателемъ Ломоносова сдлался баронъ Черкасовъ, который, пострадавъ отъ Бирона и бывъ возвращенъ изъ ссылки при Елисавет Петровн, не могъ оставаться равнодушенъ къ произведеніямъ новаго поэта. Вскор Ломоносовъ нашелъ сильнаго покровителя въ вице-канцлер граф Михаил Ларіонович Воронцов, посвятивъ этому вельмож свой переводъ ‘Экспериментальной физики’ Вольфа, напечатанный 1746 года.
Въ этомъ же году Академія, наконецъ, получила опять президента: это былъ 18-тилтній графъ Кириллъ Григорьевичъ Разумовскій, впослдствіи ясновельможный гетманъ Малороссіи. Въ то самое время Ломоносовъ готовился начать въ университет, на русскомъ язык, публичныя лекціи.экспериментальной физики. Новый президентъ изъявилъ желаніе присутствовать при открытіи этихъ лекцій, которыя потому и были отложены до возвращенія его въ столицу. Тогда въ Академіи было ршено разослать русскія объявленія о нихъ ко двору, въ коллегіи и въ шляхетный сухопутный корпусъ, ‘такъ какъ, вроятно’, прибавлено въ опредленіи, ‘многіе любопытные захотятъ послушать этихъ лекцій’. Для угожденія слушателямъ Шумахеръ предложилъ, чтобы профессоръ Рихманъ, присоединилъ къ лекціямъ опыты электричества, которымъ много занимались тогда любители экспериментальной физики. На эту лекцію президентъ дйствительно пріхалъ со многими другими почетными лицами.
Сношенія Ломоносова съ Разумовскимъ сохраняли всегда офиціальный характеръ. По всему видно однакожъ, что молодой президентъ высоко цнилъ его дарованія. Еще въ 1748 году онъ испросилъ ему награду въ 2.000 руб. при поднесеніи оды на день восшествія Елисаветы на престолъ. Въ то время важнйшіе царскіе дни праздновались въ Академіи торжественными собраніями, которыхъ бывало по меньшей мр два въ годъ. По случаю смерти профессора Рихмана, убитаго молніей, осеннее собраніе 1753 года было отложено, но Ломоносовъ, приготовившій къ этому дню рчь объ электричеств настаивалъ, чтобъ ему позволено было прочесть ее публично еще въ томъ же году, пока она не утратила новизны, и Разумовскій вслдствіе того предписываетъ канцеляріи устроить актъ въ день восшествія на престолъ, ‘дабы г. Ломоносовъ съ новыми своими произведеніями между учеными въ Европ людьми не опоздалъ и чрезъ то трудъ бы его въ учиненныхъ до сего времени электрическихъ опытахъ не пропалъ’. Это замчательное разсужденіе памятно тмъ, что оно при предварительномъ чтеніи въ профессорскомъ собраніи вызвало разныя мннія, отчасти несогласныя съ теоріей Ломоносова, напечатанное посл, оно было разослано на обсужденіе ко многимъ иностраннымъ ученымъ, которые въ отзывахъ своихъ, оспаривая гипотезы автора, тмъ не мене отдавали справедливость его генію.
Хотя Разумовскому и не нравилось, что Ломоносовъ иногда обращался прямо къ нему, помимо канцеляріи, или въ Сенатъ, помимо президента, хотя онъ и не всегда доволенъ былъ формою представленій Ломоносова, однакожъ уважалъ его взгляды, возлагалъ на него важныя порученія и наконецъ, какъ увидимъ, далъ ему исключительное положеніе въ Академіи. Но гораздо боле президента помогалъ Ломоносову, даже въ академическихъ длахъ, другой молодой вельможа.
Одновременно съ распространеніемъ славы Ломоносова, при двор Елисаветы сталъ возвышаться молодой человкъ пылкой души и свтлаго ума. Любовь къ просвщенію, страсть къ литератур и къ искусствамъ, рдкое человколюбіе и простосердечіе, соединявшіяся въ И. И. Шувалов съ пламеннымъ патріотизмомъ, не могли остаться безъ важнаго значенія для перваго русскаго писателя той эпохи. Исторія сближенія этихъ двухъ замчательныхъ двигателей русскаго образованія неизвстна. Въ длахъ Академіи имена ихъ въ первый разъ являются вмст но обстоятельству, хотя и ничтожному, но довольно любопытному. Въ сентябр 1749 года камеръ-пажъ Иванъ Шуваловъ былъ удостоенъ званія камеръ-юнкера. При объявленіи о томъ въ академическихъ вдомостяхъ новопожалованный былъ названъ безъ отчества, такъ какъ это было противно принятымъ тогда формамъ газетныхъ извщеній о придворныхъ производствахъ, то на Академію возстала буря со стороны ея президента, графа Разумовскаго.
Шумахеръ получилъ отъ Теплова грозную бумагу, начинавшуюся словами: ‘Его сіятельству безмрно удивительно, какъ мало подчиненные смотрятъ на свою должность и отправляютъ дла свои съ крайнимъ нерадніемъ и неосторожностью’, затмъ слдовало приказаніе отъ имени президента сдлать виновнымъ пристойный выговоръ въ канцеляріи, съ угрозою штрафа за ослушаніе команд, въ случа повторенія подобнаго проступка. Главнымъ виновникомъ оказался Ломоносовъ, какъ имвшій надзоръ за вдомостной экспедиціей. На письменное сообщеніе Шумахера онъ отвчалъ ему, между прочилъ: ‘По данной мн отъ академической канцеляріи инструкціи, долженъ я разсматривать только одинъ переводъ россійскій, а до россійскихъ артикуловъ нтъ мн никакого дла. Ибо оные присылаются отъ канцеляріи въ экспедицію и такъ какъ есть печатаются: затмъ въ нихъ я ничего перемнять не долженъ, кром погршностей въ россійскомъ язык, а особливо что въ данной мн инструкціи предписано отъ всякихъ умствованій удерживаться’. Состоявшіе при редакціи газетъ переводчикъ Лебедевъ и корректоръ Барсовъ, въ свою очередь, отозвались, что они объ отчеств Шувалова спрашивали у многихъ, но никто имъ того объявить не могъ. Вся тревога произошла отъ того, что въ указ, присланномъ въ Академію Тепловымъ, Шуваловъ былъ названъ только Иваномъ, и что въ вдомостяхъ это сообщеніе было перепечатано не какъ указъ, а какъ газетное извстіе. Шувалову было тогда только 22 года, но знакомство его съ Ломоносовымъ началось, вроятно, ране. По крайней мр, но тону посланія, писаннаго въ август 1750 г. и составляющаго первый слдъ ихъ взаимныхъ отношеній, можно заключить, что они тогда успли уже сблизиться короткотутъ Ломоносовъ уже говоритъ запросто: любезный мой Шуваловъ. Въ одномъ письм 1753 г. онъ выражаетъ радость о ‘снисходительств’, которымъ пользуется уже мною лтъ.
У потомковъ Шувалова сохранилась драгоцнная, неизвстная досел рукопись, съ которою мн позволено было ознакомиться {Она принадлежитъ г. флигель-адъютанту Иларіону Николаевичу Толстому.}: это черновая настольная книга въ листъ, куда молодой Шуваловъ въ теченіе нсколькихъ лтъ записывалъ свои мысли, извлеченія изъ разныхъ писателей, особенно французскихъ, также свои собственные опыты въ стихотворныхъ сочиненіяхъ и переводахъ. Эти поэтическіе опыты любопытны только какъ подтвержденіе преданія, что Шуваловъ писалъ стихи, и вмст какъ доказательство, что онъ былъ лишенъ всякой способности къ поэзіи, и даже никогда не могъ овладть механизмомъ стиха. Между тмъ тутъ же является свидтельство, что онъ прибгалъ въ этомъ дл къ наставленіямъ нашего всеобъемлющаго академика. Вверху самой первой страницы рукой Ломоносова написанъ стихъ изъ появившейся незадолго передъ тмъ первой трагедіи его, съ раздленіемъ на стопы и съ означеніемъ долгихъ и краткихъ слоговъ. Это было въ 1752 году, какъ видно изъ помты Шувалова подъ слдующимъ, уже имъ самимъ написаннымъ въ день своего рожденія четырестишіемъ, которое выражаетъ всю сущность его благородныхъ стремленій. Съ поправками Ломоносова оно читается такъ:
‘О Боже мой Господь, Создатель всего свта!
Сей день Твоею волей я сталъ быть человкъ:
Если жизнь моя полезна, продолжай ты мои лта,
Если жъ та идетъ превратно, сократи скорй мой вкъ’.
Особенно любопытны дале дв страницы, на которыхъ рукой Шувалова написанъ конспектъ всей Риторики Ломоносова. Такимъ образомъ мы узнаемъ, что любознательный вельможа на 26-мъ году учится у своего друга-академика стихосложенію и риторик. Къ сожалнію, изъ переписки этихъ двухъ замчательныхъ людей намъ извстны только письма Ломоносова. Но и изъ нихъ ясно, какое плодотворное участіе въ судьб и дятельности его принималъ Шуваловъ.
До самой кончины Елисаветы, Ломоносовъ во всхъ своихъ нуждахъ и затрудненіяхъ обращался къ Шувалову, ему поврялъ онъ самыя задушевныя мысли свои, планы, желанія и надежды. За то и Шуваловъ требовалъ часто его мнній и совтовъ въ важныхъ вопросахъ. Участіе Ломоносова въ великомъ государственномъ и народномъ дл основанія московскаго университета несомннно, но, къ сожалнію, новые наши матеріалы не доставляютъ по этому предмету никакихъ дополнительныхъ свдній.
По вступленіи на престолъ императрицы Екатерины Ломоносовъ пріобрлъ ходатая въ княз Григоріи Григорьевич Орлов, который, по смерти его, опечаталъ и взялъ къ себ вс его бумаги, но о бывшихъ между ними сношеніяхъ мало извстно.
Въ тсной связи съ отношеніями Ломоносова ко двору находится предпріятіе, которое въ послднія 15 лтъ его жизни составляло одинъ изъ главныхъ интересовъ ея. Это было мозаическое искусство. Чтобы по пять страстное увлеченіе, съ какимъ Ломоносовъ предался этому длу, мы должны прежде всего вспомнить, что онъ, во время пребыванія за границею, обязанъ былъ между прочимъ ‘учиться прилежно рисованію’ и усвоилъ себ это искусство съ обычною своею легкостью, какъ показываетъ рисунокъ, присланный имъ изъ Марбурга въ 1737 г. при письм къ президенту. Живопись не вполн удовлетворяла его но непрочности своихъ красокъ: онъ предпочиталъ ей мозаику. По словамъ его, химія употребила для нея главное орудіе своего искусства и, соединивъ твердые минералы со стекломъ въ великомъ жару, произвела вещества, которыя въ теченіе многихъ вковъ сохраняютъ всю свжесть своихъ цвтовъ и красоту. Такимъ образомъ мозаика, употребленіемъ стекла вмсто камней, стала въ зависимость отъ химіи.
Эта связь искусства съ наукою, возможность примнить свою любимую химію къ практической польз общества вдругъ воспламенили Ломоносова къ покой дятельности. Геній его, сочувствуя всему великому и несокрушимому, видлъ въ мозаик орудіе къ украшенію монументальныхъ созданій зодчества вковчными изображеніями великихъ дятелей отечества. Сверхъ того онъ имлъ въ виду, распространеніемъ въ Россіи этого искусства, вызвать новую отрасль промышленности и торговли, новый важный источникъ приращенія государственныхъ доходовъ. Первая мысль заняться приготовленіемъ разноцвтныхъ стеколъ для этого рода живописи была внушена ему Воронцовымъ, который, возвратясь изъ чужихъ краевъ, гд провелъ 1745 и 1746 годы, показалъ Ломоносову привезенныя имъ изъ Италіи мозаическія работы, въ томъ числ подаренное ему папой изображеніе апостола Петра, и совтовалъ приняться за это искусство.
Надобно прибавить, что въ начал 18-го столтія въ Рим возникла мозаическая школа, которая, облегчивъ эту отрасль живописи введеніемъ стеклянныхъ составовъ, много способствовала къ ея усовершенствованію и къ возвышенію ея въ понятіяхъ вка.
Въ 1750 году Ломоносовъ началъ готовить въ своей лабораторіи разноцвтныя стекла. Академія, какъ видно изъ протоколовъ, не отказывала ему въ своемъ содйствіи по этому длу, но при тогдашнемъ порядк ея управленія и необходимости искать на каждомъ шагу разршенія канцеляріи, онъ не могъ не встрчать докучныхъ замедленій въ ход своихъ работъ, и сюда-то относится его жалоба Шувалову: ‘За бездлицею принужденъ я много разъ въ канцелярію бгать и подъячимъ кланяться, чего я право весьма стыжусь, а особливо имя такихъ какъ вы патроновъ.’ Между тмъ дло однакожъ подвигалось. Воронцовъ взялся показать императриц пробы его мозаическихъ составовъ, а вскор посл того, наканун дня ангела Елисаветы, Ломоносовъ удостоился лично поднести ей сдланный имъ съ итальянскаго оригинала образъ Богоматери. Сначала онъ думалъ только склонить правительство къ приготовленію на казенныхъ заводахъ мозаическихъ стеколъ и предлагалъ свои услуги для обученія тому мастеровъ. Но видя, что дло это не общаетъ успха, онъ ршился самъ присоединить къ своимъ трудамъ обширное промышленное предпріятіе. При помощи Шувалова и Воронцова ему разршено было учредить, какъ сказано въ бумаг: ‘Фабрику разноцвтныхъ стеколъ и изъ нихъ бисеру, пронизокъ и стеклярусу и всякихъ другихъ галантерейныхъ вещей и уборовъ, чего еще понын въ Россіи не длаютъ, но провозятъ изъ за моря великое количество на многія тысячи, а онъ, Ломоносовъ, съ помощію Божіею, можетъ на своей фабрик, когда она учредится, длать помянутыхъ товаровъ не только требуемое здсь количество, но и со временемъ такъ размножить, что и за море опые отпускать можно будетъ.’
Но безъ особыхъ пособій Ломоносовъ не могъ бы осуществить своей мысли, и вотъ ему назначено въ ссуду, на 5 лтъ безъ процентовъ, 4,000 руб., фабрика его освобождена на 10 лтъ отъ платежа пошлинъ, и ему, ‘какъ первому въ Россіи тхъ вещей секрета сыскателю’, дана привилегія на 30 лтъ, въ теченіе которыхъ никто другой не могъ завести такой же фабрики. Но самою важною милостью для Ломоносова было то, что императрица пожаловала ему нсколько дачъ съ 211 душъ крестьянъ, для производства фабричныхъ работъ. Эти дачи, между которыми главныя были мызы Коровалдай (въ грамот Горъя Валдай) и деревня Устьрудицы, находятся за Ораніебаумомъ, верстахъ въ 70 отъ Петербурга, въ прежнемъ Копорскомъ узд, и принадлежатъ до сихъ поръ потомкамъ Ломоносова по женской линіи {Николаю Михайловичу Орлову и гг. Раевскимъ.}. Онъ получилъ эти имнія въ 1753 году, и тогда же приступилъ къ постройк фабрики, на которой вскор и начались работы.
Довольствуясь сначала частными заказами, длая портреты для Шуваловыхъ и другихъ знатныхъ особъ, онъ вскор увидлъ необходимость казенныхъ работъ и возымлъ мысль дать своей мозаик значеніе государственное украшеніемъ, съ ея помощью, церквей и другихъ публичныхъ зданій, для первыхъ онъ предлагалъ длать образа, для послднихъ — портреты государей, особливо Петра Великаго, а также вызывался изобразить восшествіе на престолъ императрицы Елисаветы. Влдствіе поданной имъ объ этомъ просьбы, повелно было разсмотрть его мозаическія работы, и Академія Художествъ одобрила ихъ самымъ лестнымъ для Ломоносова свидтельствомъ, въ которомъ она съ удивленіемъ признаетъ, что первые опыты мозаики, безъ настоящихъ мастеровъ и безъ наставленія, въ такое малое время такъ далеко доведены, и поздравляетъ Россію съ быстрыми успхами этого искусства.
На основаніи такого отзыва приказано было давать Ломоносову учениковъ по его выбору, и вмст съ тмъ казеннымъ вдомствамъ предписано призывать Ломоносова для укращенія мозаикой публичныхъ зданій. Почти одновременно (въ феврал 1758) возникъ, по его старанію, проектъ художественнаго произведенія, который общалъ ему обширное приложеніе его искусства и долженъ былъ тмъ боле занимать его, что дло шло о прославленіи любимаго его героя. Это была первая идея памятника Петру Великому. Предполагалось воздвигнуть ему монументъ надъ самою его гробницею въ Петропавловскомъ собор, и по докладу графа Петра Ивановича Шувалова Ломоносову поручалось сдлать къ этому монументу на стнахъ мозаическія картины. Число всхъ этихъ картинъ съ изображеніемъ подвиговъ Петра Великаго должно было простираться до 8, но Ломоносовъ усплъ окончить только одну изъ нихъ, изображающую Петра Великаго на кон въ Полтавскомъ бою, а также Шереметева Меншикова и Голицына. Слдующая затмъ картина должна была представлять взятіе Азова, но онъ только началъ ее. Первая же, имющая весьма обширные размры (3 саж. ширины и 2 1/2 вышины), сохранилась, хотя и не вполн невредимо, въ Академіи Художествъ.
Въ связи съ предпріятіями Ломоносова по мозаик находился его планъ послать отъ Академіи въ старинные русскіе города живописца, который бы во всхъ церквахъ, гд есть на стнахъ или на гробницахъ изображенія царственныхъ лицъ, снялъ съ нихъ водяными красками копіи, для составленія по возможности полнаго собранія портретовъ русскихъ государей. По представленію объ этомъ изъ канцеляріи Академіи Наукъ, Святйшій Синодъ въ начал 1761 года сдлалъ согласное съ тмъ распоряженіе по указаннымъ Ломоносовымъ епархіямъ, однакожъ, сколько извстно, дло не получило дальнйшаго хода.
До какой степени мозаика занимала Ломоносова, выражается во многихъ сочиненіяхъ его. Сюда относятся особенно его рчь о польз химіи и посланіе о польз стекла. Въ первой онъ показываетъ родство мозаики съ химіей, которая, но словамъ его, ‘широко распростираетъ руки свои въ дла человческія’, въ посланіи къ Шувалову онъ дополняетъ то, что въ рчи недосказано о разнообразномъ употребленіи-стекла. Это посланіе иметъ, очевидно, полемическое назначеніе. Анекдотъ, будто оно написано но тому поводу, что однажды на обд у Шувалова кто-то издвался надъ стеклянными пуговицамина фрак Ломоносова, едва ли объясняетъ происхожденіе этихъ стиховъ. Шутка надъ его одеждой не могла такъ сильно задть его, какъ толки лицъ, которыя вообще старались уронить его новую дятельность, и о которыхъ онъ въ самомъ начал посланія говоритъ:
‘Неправо о вещахъ т думаютъ, Шуваловъ,
Которые стекло чтутъ ниже минераловъ’.
Къ числу этихъ лицъ принадлежалъ и Тредьяковскій, который позже, въ небольшой стать своей о мозаик {Въ первый разъ напечатанной въ Трудолюбивой пчел, Сумарокова, Ч. I, стр. 353.}, называетъ стекло ‘вещью подлою и дешевою для предивныхъ работъ’ и показываетъ невозможность воспроизводить ‘камешками и стеклышками’ вс красоты, изображаемыя кистью.
Такія порицанія не могли ослабить дятельности Ломоносова. Особенную цну, въ глазахъ его, придавали стеклу новыя открытія относительно электрической силы въ воздушныхъ явленіяхъ и возможности отвращать удары молніи громовымъ отводомъ. Въ конц посланія онъ говоритъ:
Внезапно чудный слухъ по всмъ странамъ течетъ,
Что отъ громовыхъ стрлъ опасности ужъ нтъ,
Что та же сила тучъ гремящихъ мракъ наводитъ,
Котора отъ стекла движеніемъ исходитъ,
Что, зная правила изысканны стекломъ,
Мы можемъ отвратить отъ храминъ нашихъ громъ…
Европа нын въ то всю мысль свою вперила
И махины уже пристойны учредила.
Я, слдуя за ней, съ парнасскихъ горъ схожу:
На время ко стеклу всю силу приложу.
Гораздо существенне непріязненныхъ толковъ были для Ломоносова, въ его предпріятіи, т матеріальныя трудности, съ которыми онъ принужденъ былъ бороться при скудныхъ денежныхъ средствахъ, при безпрестанномъ недостатк мастеровыхъ и работниковъ, при множеств другихъ разнородныхъ обязанностей и занятій. Съ 1760 года, когда ршено было сооруженіе монумента Петру Великому, Ломоносову выдавалось 13.460 руб. въ годъ, но такъ какъ онъ, почти совершенно оставивъ собственно-фабричныя производства для мозаическаго дла, вошелъ въ долги, простиравшіеся до такой же суммы, то ему позволено было часть ассигнованныхъ денегъ употреблять на уплату этихъ долговъ. Это объясняетъ намъ т жалобы на препятствія, на разореніе и т. п., которыя такъ часто встрчаются въ письмахъ Ломоносова, когда рчь идетъ о его фабрик.
Мозаическія занятія Ломоносова примыкаютъ къ его трудамъ по химіи, физик и металлургіи.
Важнйшія изъ ученыхъ произведеній его изложены въ форм рчей, читанныхъ имъ въ публичныхъ собраніяхъ Академіи. Не только въ нихъ, но и въ другихъ научныхъ трудахъ, Ломоносовъ, по самой природ своей, по живости своего ума и сочувствію къ практической сторон всякаго знанія, является совершенно своеобразнымъ въ изложеніи. Посреди самыхъ высокихъ предметовъ и глубокихъ соображеній науки онъ облекаетъ свои мысли въ образы, прибгаетъ къ примрамъ, изъ вседневнаго быта, иногда не пренебрегаетъ даже шуткою и заимствуетъ выраженія изъ простонародной рчи. Потому его труды въ. этомъ род, независимо отъ своего значенія для исторіи науки, важны также какъ памятники литературы и языка.
Со стороны ихъ внутренняго содержанія, насъ прежде всего поражаетъ изумительная дятельность духа Ломоносова. Его опыты и наблюденія безчисленны, его пытливый умъ не знаетъ отдыха. О томъ же свидтельствуютъ и протоколы Академіи, въ которыхъ безпрестанно упоминается объ изобртенныхъ имъ новыхъ машинахъ и снарядахъ, о заказахъ, длаемыхъ по его требованіямъ то механику, то столяру, то оптику. Вс вопросы естествовднія, волнующіе современный ему міръ, проходятъ чрезъ его сознаніе, ршаются имъ самостоятельно, оригинально и нердко съ замчательнымъ успхомъ. Само собою разумется, что и онъ, какъ всякій дятель, ограниченъ предлами своего вка, стсненъ современнымъ состояніемъ науки. Особенно химія находилась тогда еще на низкой степени развитія. Естественно поэтому, что Ломоносовъ не всегда былъ счастливъ въ своихъ гипотезахъ, но, сравнивая его догадки со множествомъ другихъ, которыя безпрестанно возникали въ этотъ вкъ гипотезъ, мы невольно изумляемся проницательности и могучей логик Ломоносова. Его теоріи волнообразнаго теченія свта и образованія цвтовъ посредствомъ совмщенія частицъ не оправдались, но за то, какъ замчательно все сказанное имъ о происхожденіи электричества въ воздух, о молніи и зарниц, о развитіи тепла посредствомъ вращательнаго движенія частицъ, о происхожденіи горъ отъ подъема земли силою огня, объ образованіи мсторожденій металловъ отъ землетрясеній, о возможности опредлять законы измненія погоды, и какъ близко· къ истин подошелъ онъ въ объясненіи свернаго сіянія, въ которомъ онъ видлъ также явленіе электричества! Какой свтлый и глубокій умъ отражается въ его географическихъ воззрніяхъ! Для разбирающаго ученые труды Ломоносова важенъ особенно тотъ путь, которому онъ слдовалъ, говоря: ‘изъ наблюденій установлять теорію, чрезъ теорію исправлять наблюденія есть лучшій изъ всхъ способовъ изъясненія природы’.
Самый правдивый приговоръ о подобныхъ трудахъ Ломоносова, приговоръ, который, кажется, можно подписать еще и теперь, произнесъ опять Эйлеръ. Ознакомясь съ рчью Ломоносова о явленіяхъ воздушныхъ, онъ писалъ: ‘Сочиненіе г. Ломоносова по этому предмету прочиталъ я съ величайшимъ удовольствіемъ. Способъ, какимъ онъ объясняетъ столь внезапно наступившій холодъ, приписывая его. нисхожденію верхняго воздуха въ атмосферу, считаю я совершенно врнымъ, и я недавно самъ ясно доказалъ справедливость подобныхъ доводовъ, изъ ученія о равновсіи атмосферы. Прочія его предположенія столько же остроумны, какъ и правдоподобны, и обличаютъ въ автор счастливое умнье расширять предлы истиннаго познанія природы, чему онъ уже и въ прежнихъ своихъ сочиненіяхъ представилъ прекрасные образцы. Нынче такіе геніи весьма рдки, по большей части останавливаются на однихъ опытахъ и не хотятъ даже разсуждать о нихъ, или впадаютъ въ такія нелпыя разсужденія, которыя противорчатъ всмъ началамъ здраваго естествоученія. Его предположенія имютъ тмъ боле цны, что они придуманы удачно и правдоподобны, дло не въ томъ, чтобы вс они были вполн доказаны, ибо дальнйшее изслдованіе, согласны ли они съ истиною, или нтъ, именно и ведетъ къ желаемой цли. Все, что мы теперь достоврно знаемъ изъ физики, было прежде облечено въ догадки, и если бъ никогда не допускались-догадки, даже и ошибочныя, то мы бы не добыли ни одной истины.’
Ученые труды Ломоносова доставили ему европейскую извстность, но онъ не избгъ общей участи всхъ, выступающихъ на арену публичности: къ похваламъ примшивались иногда строгія обвиненія. Особенно извстна статья, напечатанная противъ него въ 1754 году въ лейпцигскомъ ученомъ журнал. Это — разборъ нкоторыхъ физическихъ разсужденій его, помщенныхъ въ Новыхъ Комментаріяхъ Академіи Наукъ. На эту критику впечатлительный Ломоносовъ жаловался Эйлеру, который, вслдствіе того, отозвался въ Академію: ‘Ломоносовъ писалъ ко мн по поводу нелпаго разбора его сочиненій, меня это дло не удивляетъ: я уже привыкъ къ тому, что вс мои сочиненія и изданія Берлинской академіи жестоко отдлываются лейпцигскими и гамбургскими рецензентами. Волноваться изъ-за этихъ людей значило бы терять по-пустому время, тмъ боле, что они еще чванятся, когда видятъ, что на нихъ досадуютъ.’ Вскор посл того, Ломоносовъ и самъ получилъ по этому предмету письмо отъ Эйлера. ‘Несправедливость и тонъ нмецкихъ газетчиковъ’, такъ выражается знаменитый математикъ, ‘мн очень хорошо извстны и нисколько меня не трогаютъ. Я смюсь, видя, какъ они бранятся и унижаютъ прекраснйшія сочиненія. Безъ сомннія, они думаютъ прославиться, становясь судьями, или по крайней мр надются обмануть незнающихъ, и, говоря ршительнымъ тономъ о предметахъ вовсе имъ неизвстныхъ, хотятъ блеснуть мнимою ученостью. Они не разъ называли пустяками самыя серьезныя вещи. По моему мннію, надобно презирать подобныя статьи, такимъ жалкимъ писакамъ было бы слишкомъ много чести, если бъ они увидли, что ихъ неправдами оскорбляются.’
Ломоносовъ напечаталъ это письмо безъ вдома Эйлера, который выразилъ на то свое неудовольствіе. Но Ломоносовъ этимъ не ограничился: онъ написалъ по-латыни возраженіе на лейпцигскую рецензію и послалъ свою антикритику въ Амстердамъ къ формею, который и напечаталъ ее, во французскомъ перевод, въ своемъ журнал ‘Nouvelle Biblioth&egrave,que germanique’. Въ перечн своихъ занятій за 1755 годъ Ломоносовъ, между прочимъ, показалъ ‘диссертацію о должности журналистовъ, въ которой опровергнуты вс критики, учиненныя въ Германіи противъ его диссертаціи, а особливо противъ новыхъ теорій о теплот и стуж, о химическихъ растворахъ’ и пр. Главную часть этой до сихъ поръ неизвстной статьи составляетъ опроверженіе мнній нмецкаго критика, но для насъ гораздо любопытне введеніе ея, по которому и дано ей заглавіе: ‘Dissertation suites devoirs des journalistes’ и проч. Здсь чрезвычайно интересенъ взглядъ Ломоносова на однородную, по его мннію, задачу академій и журналовъ противодйствовать распространенію ложныхъ свдній писателями, которые въ авторств видятъ только ремесло и средство къ пропитанію. ‘Академіи, прежде изданія сочиненій своихъ членовъ’, говоритъ Ломоносовъ, ‘подвергаютъ ихъ строгому разсмотрнію, съ тмъ, чтобы никто не выдавалъ простыхъ гипотезъ за доказанныя истины или стараго за новое’. Что касается до журналовъ, то они обязаны представлять отчетливыя и врныя сокращенія появляющихся трудовъ, присоединяя къ тому иногда безпристрастное сужденіе либо о самой сущности предмета ихъ, либо о какихъ нибудь обстоятельствахъ, относящихся къ исполненію, цль и польза такихъ извлеченій состоитъ въ быстрйшемъ распространеніи въ литератур свдній о новыхъ книгахъ.
Очень замчателенъ этотъ взглядъ Ломоносова на назначеніе журналовъ. Имъ объясняется и идея изданія, которое съ 1748 года нсколько лтъ выходило при нашей Академіи, подъ заглавіемъ: Содержаніе ученыхъ разсужденій. Окончимъ нашу выписку изъ статьи Ломоносова о должности журналистовъ: ‘Излишне было бы показывать здсь, какъ много услугъ оказали Академіи своими прилежными трудами и учеными мемуарами, какъ усилился и распространился свтъ истины съ тхъ поръ, какъ возникли эти полезныя учрежденія. Журналы также могли бы много способствовать къ приращенію человческихъ знаній, если бъ издатели были въ состояніи выполнить задачу, которую на себя приняли, и оставались въ настоящихъ предлахъ, предписываемыхъ имъ этой задачей. Способность и воля — вотъ чего отъ нихъ требуютъ. Способность нужна для того, чтобы основательно и съ знаніемъ дла обсуждать ту массу разнородныхъ предметовъ, которая входитъ въ ихъ планъ, воля — чтобъ, не имя въ виду ничего иного, кром истины, нисколько не поддаваться предразсудкамъ и страстямъ. Т, которые присвоили себ званіе журналистовъ безъ такого дарованія и расположенія, не сдлали бы этого, если бъ, какъ было ужъ замчено, ихъ не подстрекнулъ къ тому голодъ и не заставилъ ихъ судить и толковать о томъ, чего они не разумютъ. Дло дошло до того, что нтъ столь дурнаго сочиненія, котораго бы не расхвалилъ и не превознесъ какой нибудь журналъ, и наоборотъ, какъ бы превосходенъ ни былъ трудъ, его непремнно очернитъ и растерзаетъ какой нибудь ничего не знающій или несправедливый критикъ. Посл того, количество журналовъ до того умножилось, что уже некогда было бы читать книги полезныя и нужныя или самому думать и трудиться, если бъ кто захотлъ собирать у себя и только перелистывать Эфемериды, Ученыя газеты, Литературныя записки, Библіотеки, Комментаріи и другія періодическія изданія этого рода. Потому разсудительные читатели и держатся только такихъ журналовъ, которые признаны за лучшіе, и оставляютъ въ сторон т жалкія компиляціи, которыя только переписываютъ или искажаютъ сказанное другими, и которыхъ вся заслуга въ томъ, что они, не стсняясь ничмъ, расточаютъ желчь и ядъ. Журналистъ ученый, проницательный, справедливый и скромный — это что-то въ род феникса’. Посл этого вступленія слдуютъ очень рзкія возраженія критику, статья кончается наставленіемъ въ 7-ми пунктахъ, которые Ломоносовъ совтуетъ затвердить какъ лейпцигскому журналисту, такъ и всмъ его собратьямъ.
Великихъ результатовъ для науки ожидалъ Эйлеръ отъ Ломоносова, и, по геніальнымъ способностямъ нашего академика, эти ожиданія могли бы исполниться несравненно въ большей мр, если бъ онъ, по положенію своему, не былъ поставленъ въ необходимость раздроблять свою дятельность, занимаясь одновременно множествомъ разнородныхъ предметовъ. Съ самаго возвращенія въ Россію онъ по должности сдлался придворнымъ поэтомъ, по должности преподавателя, онъ составилъ Риторику и Грамматику. Одной мозаик онъ предался совершенно свободно, хотя и вслдствіе тсной связи ея съ химіей.
Въ конц сентября 1750 года, въ канцелярію Академіи Наукъ пришла слдующая бумага отъ президента: ‘Ея Императорское Величество изустнымъ своимъ именнымъ указомъ изволила мн повелть, чтобы профессорамъ Тредьяковскому и Ломоносову сочинить по трагедіи и о томъ имъ объявить въ канцеляріи.’ Отсюда видно, что до сихъ поръ ошибочно думали, будто Ломоносовъ вступилъ на драматическое поприще единственно изъ соперничества съ Сумароковымъ. Послдній сдлался невиннымъ поводомъ къ порученію императрицы: незадолго передъ тмъ возникъ съ его помощію русскій придворный театръ, нужно было увеличить репертуаръ новой сцены, и къ кому же было обратиться за этимъ, какъ не къ двумъ русскимъ академикамъ-писателямъ, изъ которыхъ одинъ особенно считался мастеромъ на вс руки? И Ломоносовъ Hcnojfftjfib приказаній съ удивительною быстротою: ровно черезъ мсяцъ заказаны виньеты для трагедіи Тамира и Селимъ, въ начал ноября рчь идетъ уже объ отдач ея въ переплетъ, а въ 1751 году она поставлена на сцену. Осенью слдующаго года въ академической типографіи печатается день и ночь вторая трагедія Ломоносова Демофонтъ. Около того же времени, по вол императрицы и настоянію Шувалова, онъ долженъ былъ заняться составленіемъ Россійской Исторіи. Химикъ, поэтъ, ораторъ, филологъ и драматургъ долженъ былъ вдругъ сдлаться еще и историкомъ. Нельзя отвергать, что вс эти разнообразные труды Ломоносова имли свое значеніе для возникавшей литературы, но понятно, какъ они должны были отвлекать его отъ науки. И онъ самъ это чувствовалъ: въ рчи о происхожденіи свта, произнесенной въ 1756 году, изложивъ свою теорію цвтовъ, онъ говоритъ: ‘Къ ясному всего истолкованію необходимо нужно предложить всю мою систему физической химіи, которую совершить и сообщить ученому свту препятствуетъ мн любовь къ россійскому слову, къ прославленію россійскихъ героевъ и къ достоврному изысканію дяній нашего отечества’. Такъ же точно онъ, года за два передъ тмъ, въ письм къ Эйлеру, извиняясь, что давно не писалъ къ нему, говорилъ: ‘Я принужденъ играть здсь роль не только поэта, оратора, химика и физика, но теперь почти совершенно превращаюсь въ историка.’ И затмъ онъ исчисляетъ начатыя имъ физическія изслдованія, отъ которыхъ русскія древности его отвлекаютъ.
Ученымъ занятіямъ Ломоносова нанесенъ былъ еще большій ударъ, когда въ начал 1757 года гр. Разумовскій, узжая въ Малороссію, назначилъ его, вмст съ Таубертомъ, членомъ канцеляріи въ помощь одряхлвшему Шумахеру, а черезъ годъ поручилъ ему надзоръ за всею ученою и учебною частью въ Академіи — за профессорскимъ собраніемъ, за географическимъ департаментомъ, также за университетомъ и гимназіею. По всмъ ввреннымъ ему отдламъ Ломоносовъ принялся дйствовать съ свойственною ему энергіей, но особенныя заботы посвятилъ онъ университету и гимназіи, которые находились въ жалкомъ положеніи. Ломоносовъ немедленно началъ въ нихъ преобразованія. Онъ испросилъ сумму на расходы по учебной части, написалъ инструкцію для учащихся, увеличилъ ихъ число и улучшилъ содержаніе, завелъ регулярные экзамены, требовалъ отъ каждаго профессора краткой программы его науки, составилъ новый регламентъ и штатъ для университета и гимназіи и настоялъ на покупк особаго дома для помщенія ихъ. Успхъ всхъ этихъ мръ былъ такъ дйствителенъ и очевиденъ, что въ начал 1760 года оба заведенія были отданы ему въ полное завдываніе безъ всякаго посторонняго вмшательства. Любопытно видть крутыя мры, которыя онъ иногда принималъ для наказанія или удаленія негодныхъ учениковъ или преподавателей. Одно изъ главныхъ средствъ къ возвышенію академическаго университета Ломоносовъ видлъ въ томъ, чтобы открыть его торжественною инавіураціей и издать его привилегіею, давъ ему устройство европейскихъ университетовъ, съ ректоромъ въ глав его, съ раздленіемъ на факультеты, съ производствомъ въ степени. Словомъ, онъ хотлъ поставить университетъ петербургской Академіи на одну ногу съ московскимъ.
Мене успшны были старанія Ломоносова по географическому департаменту. Всего боле помышлялъ онъ объ изданіи новаго, исправнйшаго атласа Россіи и предлагалъ для этого рядъ мръ, доказывающихъ глубокое пониманіе дла и практическій взглядъ, которымъ Ломоносовъ опережалъ свое время. Вслдствіе его предложенія были разосланы географическіе вопросы, для врнйшаго отличенія большихъ селеній отъ малыхъ истребовано показаніе числа душъ въ каждой деревн, также истребованы свднія о всхъ церквахъ и монастыряхъ, и такимъ образомъ составлено до 10 спеціальныхъ картъ несравненно полне и исправне прежнихъ. Особенно важнымъ считалъ Ломоносовъ отправленіе географическихъ экспедицій въ разныя мстности Россіи, для опредленія градусовъ, и усердно дйствовалъ къ осуществленію этого плана, но вслдствіе разныхъ препятствій, особенно равнодушія ‘недоброхотовъ россійскихъ наукъ’, онъ остался безъ исполненія, такъ же какъ и многіе другіе замчательные проекты его, какъ-то: изданіе ученыхъ вдомостей, изданіе внутреннихъ русскихъ вдомостей, собираніе минераловъ, составленіе экономическаго словаря, учрежденіе государственной коллегіи земскаго домостройства и пр. Счастливе былъ только одинъ составленный имъ проектъ экспедиціи въ Ледовитый океанъ, для открытія сверо-восточнаго пути: этотъ проектъ былъ приведенъ въ исполненіе, вскор посл его смерти, двукратнымъ плаваніемъ Чичагова, не имвшимъ впрочемъ никакихъ результатовъ.
Но всего боле вниманія Ломоносовъ обращалъ на самый близкій для него предметъ — на устройство и управленіе самой Академіи. Онъ уже скоро посл опредленія своего началъ высказывать свои мысли о необходимыхъ въ Петербургской Академіи преобразованіяхъ и, будучи знакомъ съ подробностями организаціи заграничныхъ академій, не переставалъ до самой смерти своей дйствовать въ этомъ смысл. Впослдствіи ему не разъ поручаемо было излагать свои предположенія на письм, и наконецъ онъ вмст съ Таубертомъ получилъ приказаніе президента составить проектъ новаго регламента Академіи. То, что Ломоносовъ въ разное время написалъ по этому предмету, составляетъ цлую массу бумагъ, важныхъ и какъ существенный матеріалъ для исторіи Академіи и какъ собраніе замчательныхъ взглядовъ его на этотъ предметъ. Какъ судья въ собственномъ дл, Ломоносовъ, при своей раздражительной и пылкой натур, является, конечно, не всегда безпристрастнымъ, и сообщенія его требуютъ осторожной критики, но тмъ не мене везд отражается печать той же проницательности, того же всеобъемлющаго ума, какіе мы привыкли видть во всхъ произведеніяхъ Ломоносова. Тутъ предугаданы многія потребности Академіи, впослдствіи ясно сознанныя и принятыя правительствомъ во вниманіе. Вотъ какъ онъ, напримръ, понималъ роль Россіи въ отношеніи къ изученію восточныхъ языковъ: ‘Въ европейскихъ государствахъ, которыя ради отдаленія отъ Азіи меньше сообщенія съ оріентальными народами имютъ нежели Россія по сосдству, всегда бываютъ при университетахъ профессоры оріентальныхъ языковъ. Въ академическомъ стат о томъ не упоминается затмъ, что тогда профессора оріентальныхъ языковъ не было, хотя по сосдству не токмо профессору, но и цлой оріентальной академіи быть полезно.’ Въ извлеченіи изъ статьи Ломоносова о должности журналистовъ мы уже видли, въ чемъ онъ отчасти полагалъ назначеніе академій. Его взглядъ на нихъ выразился еще ясне въ одной изъ упомянутыхъ записокъ. ‘Учрежденіе Императорской Академіи Наукъ, говоритъ онъ, простирается не токмо къ пріумноженію пользы и славы цлаго государства, но и къ приращенію благополучія всего человческаго рода, которое отъ новыхъ изобртеній происходитъ и по всему свту расширяется, о чемъ вншнія академіи довольно свидтельствуютъ.’ Любопытно также, какъ онъ смотрлъ на званіе академика: ‘Академики, пишетъ онъ, не суть художники, но государственные люди и въ политическихъ народахъ имютъ засданія по коллегіямъ и другимъ мстамъ присутственнымъ, отчего въ длахъ вящщее послдуетъ просвщеніе’.
Къ числу самыхъ замчательныхъ проектовъ Ломоносова относятся также и разныя предположенія его, высказанныя при письм къ И. И. Шувалову — въ записк ‘о размноженіи и сохраненіи россійскаго народа’. Содержаніе этой записки исполнено величайшей важности для Россіи. Почти все, что здсь изложено, сохраняетъ до сихъ поръ значеніе глубокихъ истинъ, потому что это плодъ короткаго знакомства съ бытомъ народа и съ его нуждами, и вмст плодъ великаго ума. Понимая, что одно изъ главныхъ условій величія, могущества и богатства государствъ заключается въ обильномъ народонаселеніи, онъ придумываетъ средства противъ зла ‘тщетной обширности’ Россіи. Приступая къ тому, онъ проситъ Шувалова извинить его, что онъ касается такихъ важныхъ вопросовъ изъ усердія, ‘которое не позволяетъ ему ничего полезнаго обществу оставить подъ спудомъ.’
Затмъ онъ указываетъ на браки въ слишкомъ молодые годы или безъ взаимнаго согласія, на постриженіе слишкомъ молодыхъ вдовыхъ священниковъ въ монахи, на разные обычаи, происходящіе отъ суеврія, на слишкомъ крутые переходы отъ постной пищи къ скоромной и наоборотъ, на недостатокъ медиковъ и аптекъ въ народ и войск, на общую безпечность русскаго народа. Между предлагаемыми имъ средствами къ пріумноженію населенія особеннаго вниманія заслуживаютъ: учрежденіе богадленныхъ домовъ для подкидываемыхъ младенцевъ, изданіе и продажа при всхъ церквахъ книжекъ съ наставленіями о народномъ здравіи, дале межеваніе и основаніе колоній. Замчательно, что нкоторыя изъ исчисленныхъ здсь мръ были осуществлены вскор посл этого письма, относящагося къ 1-му ноября 1761 г., и не невозможно, что дйствія правительства въ этомъ случа были въ нкоторой связи съ мыслями Ломоносова.
Какъ ни многочисленны упомянутые мною труды Ломоносова, какъ ни много уже сказано мною о немъ, но я не усплъ еще и коснуться самой ощутительной и прочной его заслуги — образованія русской письменной рчи. Онъ первый опредлилъ грамматическій строй и лексическій составъ языка. Мало того: онъ же первый заговорилъ тою стихотворною рчью, которая одна отвчала духу языка и по тому самому, съ перваго же стиха Ломоносова, сдлалась вчно-живущею формою русской поэзіи. Какъ всякій реформаторъ, Ломоносовъ приступилъ къ своему длу тогда, когда уже въ жизни ощущалась потребность обновленія письменнаго слова, когда мысль о томъ занимала уже многихъ. Кантемиръ чувствовалъ возможность мрнаго стиха, Тредьяковскій понималъ его необходимость, но на что у Кантемира не стало предпріимчивости, а у Тредьяковскаго — таланта, то совершилъ смлый мастеръ слова, едва взялъ перо въ руки. Какъ рдокъ филологическій даръ, которымъ онъ обладалъ, видно лучше всего изъ послдовавшихъ за нимъ писателей: передъ ними были уже образцы, казалось бы, стоило только пользоваться этими образцами — и что же? Не только современные, но и жившіе посл него писатели выражались и въ стихахъ и въ проз гораздо хуже Ломоносова, который руководствовался однимъ собственнымъ смысломъ и тактомъ. Не говоря уже о Тредьяковскомъ и Сумароков, съ намреніемъ шедшихъ своимъ путемъ и только доказавшихъ этимъ свое неумніе, другіе, признававшіе Ломоносова своимъ учителемъ, все-таки не могли сравняться съ нимъ, и не прежде какъ лтъ черезъ 20-ть посл его смерти русскій письменный языкъ пошелъ замтнымъ образомъ впередъ. Въ наук русскаго слова, въ письменномъ его употребленіи, въ созданіи русскаго стиха — подвигъ Ломоносова живетъ до сихъ поръ и никогда не умретъ. Вс трудившіеся посл на томъ же поприщ, вс дальнйшіе преобразователи языка, не исключая Карамзина и Пушкина, только продолжали дло Ломоносова. Въ его трудахъ можно уже отыскать начатки почти всхъ направленій разработки языка: въ нихъ есть уже элементы и сравнительной грамматики, и общаго словаря славянскихъ нарчій, и изученія областныхъ говоровъ. Правда, что вс эти стороны изслдованія языка едва только обозначены у Ломоносова, мы находимъ у него только предчувствіе, а не сознаніе ихъ, но если вспомнимъ время, когда жилъ Ломоносовъ, и общее состояніе тогдашней филологіи, то не будемъ вправ отказать въ нашемъ удивленіи человку, для котораго языкъ никогда не составлялъ предмета исключительныхъ занятій.
Такова была неистощимость этого богатыря мысли и знанія. Изумляясь разностороннему развитію Ломоноса, невольно спрашиваешь себя: какими путями онъ могъ достигнуть его? Для будущаго значенія его было глубоко знаменательно то обстоятельство, что онъ вышелъ изъ крестьянскаго сословія такой мстности, гд населеніе сохранило во всей неприкосновенности могучія силы русскаго народа, гд оно и теперь стоитъ по образованію впереди всхъ другихъ частей нашего обширнаго отечества. Вопреки обыкновеннымъ теоріямъ воспитанія, геніальной натур Ломоносова не повредило позднее начало книжнаго ученія. Въ первую молодость ему важне были другія дв книги, о которыхъ онъ говоритъ въ одномъ изъ позднйшихъ своихъ сочиненій: ‘Создатель далъ роду человческому дв книги: въ одной показалъ свое величество, въ другой — свою волю: первая — видимый сей міръ, Имъ созданный, вторая — священное писаніе’. Передъ Ломоносовымъ, отъ ранняго дтства его, эти дв книги были раскрыты: природа и церковь были первыми его наставницами. Природа неизгладимыми чертами напечатлла въ душ его образъ своего величія, церковь зажгла въ этой избранной душ свтильникъ, сопровождавшій Ломоносова до конца жизни въ царств науки, въ которой онъ видлъ родную сестру вры, но церковь же просвтила умъ его первыми познаніями, церковь пснопніями Давида воспламенила духъ его къ поэзіи, наконецъ церковь же, путемъ Московскаго училища, ввела его въ преддверіе науки. Съ счастію Ломоносова, классическое ученіе Спасскихъ школъ поставило его на твердую почву европейской цивилизаціи: оно положило свою печать на всю его умственную дятельность, отразилось на его ясномъ и правильномъ мышленіи, на оконченности всхъ трудовъ его. Наконецъ, высшій университетскій курсъ изъ области естествовднія довершилъ его образованіе. Рожденный въ самую горячую эпоху реформъ Петра Великаго, вскор посл Полтавской побды, онъ явился какъ будто для того, чтобы доказать собою, къ чему способенъ русскій, обогощенный плодами европейской науки. Не онъ ли былъ живымъ отрицаніемъ ненавистныхъ Петру Великому недорослей? Не онъ ли блистательнйшимъ образомъ осуществилъ любимую мысль Петра Великаго объ отправленіи молодыхъ русскихъ за море для окончанія наукъ? Ломоносовъ былъ полнйшимъ воплощеніемъ идеи Петра Великаго объ образованномъ русскомъ человк: понятно поэтому его благоговніе къ Царю-преобразователю. И подобно Петру Великому, Ломоносовъ, на всхъ путяхъ своего подвижничества, завщалъ своимъ соотечественникамъ назидательный примръ той неутомимой дятельности и энергіи, того упорства въ труд и преслдованіи цлей, безъ которыхъ ни одна нація, какъ и ни одинъ отдльный человкъ, не можетъ достигнуть истиннаго величія въ области духа.
Дв имлъ онъ въ виду святыя цли, къ которымъ были направлены вс его усилія: Науку и Россію, имъ посвятилъ онъ весь трудъ, всю борьбу своей жизни, ради ихъ только и во имя ихъ искалъ онъ для самого себя успха и независимаго положенія. Не однимъ геніемъ и творчествомъ былъ великъ Ломоносовъ, онъ былъ также великъ своею безграничною любовью къ Россіи, любовью столь горячею, что ей, и только ей одной, уступала даже его любовь къ наук.
Продолжатель Петра Великаго въ дл просвщенія еще дожилъ до счастливаго вка Екатерины II. Она озарила новымъ блескомъ послдніе дни Ломоносова: какъ не помянуть великой жены въ годовщину его смерти?
Зная Екатерину, ея любовь къ литератур и къ русскому языку, въ которомъ адъюнктъ Адодуровъ былъ ея наставникомъ, можно быть увреннымъ, что съ самаго прізда въ Россію она обратила благосклонное вниманіе на Ломоносова. Его оды и похвальныя слова, его учебныя книги и нкоторыя академическія рчи были конечно прочитаны ею. Есть слды того, что Екатерина, еще бывши великой княгиней, удостоивала его и личныхъ сношеній. -го мая 1761 г. записано въ протокол: ‘Ломоносовъ въ присутствіи канцеляріи объявилъ, что по соизволенію великой княгини Екатерины Алексевны ему велно быть въ тотъ день въ Ораніенбаумъ’. По вступленіи ея на престолъ, Ломоносовъ привтствовалъ новую Монархиню одою.
Не прошло года, какъ Екатерина взыскала Ломоносова особенною милостью, неизвстно по чьему ходатайству (можетъ быть, Дашковой), она возымла мысль дать ему пенсію, какъ показываютъ слдующія: строки къ Ольсуфьеву, замчательныя столько же по своему лаконизму, какъ и по великодушной заботливости, въ нихъ выражающейся:
‘Адамъ Васильевичъ! Я чаю, Ломоносовъ бденъ, сговоритесь съ гетманомъ, не можно ли ему пенсію дать, и скажи мн отвтъ’.
Лебединая пснь Ломоносова, его послдняя ода, которою онъ встртилъ 1764 годъ, опять посвящена Екатерин. Страдая съ давнихъ поръ болзнью ногъ, которая часто упоминается въ протоколахъ Академіи, какъ причина его неприсутствія въ засданіяхъ, онъ уже предчувствуетъ близкій конецъ, говоритъ о ‘преклонности своего вка, о гонящемъ въ гробъ недуг’. Но онъ вмст съ тмъ предчувствуетъ и величіе новаго царствованія:
На тронъ взошла Екатерина
Не токмо, чтобъ себя спасти,
Но чтобъ Россіянъ вознести…
24-го мая того же года записано въ протокол: ‘Разсуждаемо было о публичномъ собраніи (по случаю дня восшествія на престолъ,
28-го іюня), и Ломоносовъ выразилъ увренность, что императрица, такъ же какъ и въ прошломъ году, удостоитъ собраніе Академіи своимъ присутствіемъ, почему никто не долженъ говорить при этомъ случа по-латыни, но по-русски, по-нмецки и по-французски.’ Собраніе это не состоялось по причин скораго отъзда Екатерины въ Эстляндію и Лифляндію, но недли за дв до того Ломоносовъ имлъ счастіе принять Государыню у себя. Онъ жилъ, уже нсколько лтъ, въ собственномъ дом, построенномъ на мст, которое было пожаловано ему въ 1756 году {На правой сторон Мойки, у ныншняго Пшеходнаго моста, возл полицейскаго дома, теперь на томъ мст одно изъ зданій, принадлежащихъ почтамту. Домъ Ломоносова, говорятъ, былъ еще цлъ въ 1830-хъ годахъ. Онъ принадлежалъ тогда Раевскимъ.}. Императрица пріхала къ нему 7-го іюня въ 4-мъ часу, съ княгиней Дашковой и нкоторыми другими изъ своихъ приближенныхъ. Въ извстіи о томъ, напечатанномъ тогда же въ вдомостяхъ, сказано, что государыня смотрла мозаическія картины, приготовляемыя имъ для монумента Петра Великаго, также новоизобртенныя имъ физическіе инструменты и нкоторые физическіе и химическіе опыты. Посщеніе продолжалось около 1 1/2 часа, оно было не неожиданно, судя по тому, что Ломоносовъ, при отъзд своей августйшей гостьи, поднесъ ей стихи, въ которыхъ между прочимъ говорилъ:
Блаженства новаго и дней златыхъ причина,
Великому Петру вослдъ Екатерина
Величествомъ своимъ снисходитъ до наукъ
И славы праведной усугубляетъ звукъ.
Екатерина въ кабинет Ломоносова — предметъ достойный кисти художника. То была одна изъ ихъ послднихъ встрчъ: вкъ его закатился, когда только что всходила звзда ея славы. Ему не суждено было видть блистательнйшихъ длъ ея. Надъ его могилой прогремла слава Екатерины вмст съ пснями ея могучаго пвца… Но надъ его могилой прошло уже и много поколній. Счастливы мы, что можемъ въ сознаніи своемъ прослдить цлое столтіе, пережитое этой могилой, и сказать, что, еслибъ духъ сокрытаго подъ ней могъ откликаться на событія нашего міра, то, можетъ быть, ни одна эпоха этого столтія не была бы имъ встрчена съ такимъ сочувствіемъ, какъ настоящая. Сбылись, сбываются и еще сбудутся многія задушевныя мысли Ломоносова, и еслибъ нын привтственные клики потомковъ могли на одну минуту воззвать его къ жизни, то онъ, конечно, благословилъ бы новый путь, на который вступила Россія, благословилъ бы съ восторгомъ Правнука Екатерины на продолженіе подъятыхъ во славу отечества подвиговъ.
Грот Яков Карлович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Петр Александрович Плетнев, Грот Яков Карлович, Год: 1869
  2. Историческая христоматия нового периода русской словесности. Том II от (Карамзина до Пушкина). Составил А. Галахов…, Грот Яков Карлович, Год: 1864
  3. Белинский и его мнимые последователи, Грот Яков Карлович, Год: 1861
  4. История русской словесности, древней и новой. Соч. А. Галахова. Том II…, Грот Яков Карлович, Год: 1869
  5. П. А. Плетнев и его сочинения, Грот Яков Карлович, Год: 1884
  6. Историческая Христоматия нового периода Русской Словесности (от Петра I до нашего времени). Составлена А. Галаховым. Том I, Грот Яков Карлович, Год: 1861
  7. Литературные Опыты Якова Грота. Книга 1. Чтение для юношества. Гельсингфорс, Грот Яков Карлович, Год: 1848
  8. О терминологии русской грамматики, Кюхельбекер Вильгельм Карлович, Год: 1846
Электронная библиотека