В Александровском рынке на пороге одной из лавок с готовым мужским и женским платьем купец учил уму-разуму своего лавочного мальчишку. Сбив с него шапку и вцепившись ему в вихры, он показывал, ‘как белье полощут’. Мальчишка выл, а стоявший против лавки разносчик с лотком яблок, смотря на эту сцену, приговаривал: ‘Прибавь, прибавь и от меня ему на пряники. Он даве у меня, чуть только я отвернулся, яблоко с лотка спер’. Публичное учение мальчишек уму-разуму — происшествие для рынка в сущности очень обыкновенное, но на этот раз к купцу-учителю подошел сосед по лавке и шепнул:
— Доримедонт Федосеич, удержи граблюхи-то свои, а то неровен час — пройдет мимо член общества покровительства да и притянет тебя за жестокое обращение.
— За жестокое обращение! — отвечал купец, отряхая руки от приставших к ним волос.— Да что ж он, скот что ли, что за него покровительственное общество будет заступаться? Вот ежели бы он был лошадь…
— Я не про скотское покровительство говорю, а теперь особое общество для покровительства детям. Так же притянут на цугундер, как и за скота, а потом либо штрафом доймут, либо изволь на казенные хлеба садиться.
Купец недоверчиво посмотрел на соседа.
— Мели, Емеля, твоя неделя! — сказал он.
— Что мне молоть! Я дело говорю. На, смотри,— возразил сосед и, вытащив из кармана газету, таинственно показал ему.
— Да вот что,— прибавил он,— пойдем-ка в трактир. Обширно потолковать нужно по сему случаю.
— От трактира никогда не отказываются, а только что ж там такое у тебя за симпатия?..
Вместо ответа сосед подмигнул глазом и сделал знак, чтоб он за ним следовал.
Пришли в трактир и забрались в самую дальную каморку. Сосед плотно притворил дверь.
— Фу, как сердце-то играет, словно овечий хвост! — проговорил купец.— Да говори, что у тебя там стряслось? Видно, опять напасть какая?
— Пожалуй что и напасть. Возьми и прочти.
Сосед положил на стол газету. В ней было отчеркнуто карандашом известие об открывающемся обществе покровительства детям. Купец прочел.
— Делать-то нечего — вот и затевают механику,— сказал он.— Только что ж ты мне насчет Федюшки-то глаза колешь: нешто он дитя? На него вон кухарка жалуется, что он ей проходу не дает и все заигрывает. Хорошо дитя!
— Там эту самую механику не докажешь, а несовершеннолетняя тварь — ну, значит, дитя. Да дело не в том, а какова музыка! У тебя шесть штук лавочных мальчишек и у меня пяток, у тебя мастерская для дамских готовых вещей с девчонками-ученицами и у меня то же самое. Ведь теперь покровительственные-то члены по квартирам шляться начнут да будут вынюхивать, каким манером ребятишек колотишь, каким инструментом, какая пища и одежа, как спят и есть ли постели… Понял?
— Так неужто мальчонку с девчонкой и потеребить нельзя?
— Теребить можно, только на все на это у покровительства будут свои правила. Лошадь, к примеру, дозволяется кнутом, а что насчет того, ежели закруткой пройтись или поленом — ни боже мой, то же снисхождение и для ребятишек. Ты чем дома с ними воюешь? Каким инструментом?
— Да больше аршином, но постоянного инструмента у меня нет, а что под руку попадется. У жены же наперсток в темя идет, а подчас и скалкой.
— А у покровительства правила будут: ухвати ребенка за ухо и, ущемив его промеж колен, стегай прутом, либо веревкой. Да главное-то пища и одежда. Ведь придется, пожалуй, шубы покупать ребятишкам-то. У тебя вповалку спят?
— Неужто ж им еще двухспальные кровати с музыкой покупать?!
— Ну, вот и за спанье вповалку ответим. Придут члены обозрение делать — притянут.
— Придут, так порядок известный: десять рублей помирил и пятнадцать в гору…
— Да, может, графы и князья покровительственными-то членами будут, так подмазку-то и не возьмут. А я думаю вот что: не записаться ли нам самим в члены покровительства-то ребят? Сунул им в общество красненькую десятку — да и прав. Неужто своего члена ревизовать станут? А там, внесши свою лепту, и воюй на свободе чем знаешь: скалкой так скалкой, аршином так аршином, а то и сапожной колодкой. Окромя того почет: член покровительства. На заседании, пожалуй, и с генералом придется рядом сидеть.
— А медального награждения не будет? — спросил купец.
— Почем знать, может быть, и будет. Да пойми ты, дура с печи, что вся штука в том, что на десятирублевке отъехал, да и шабаш! Ведь коли всем ребятишкам шубенки понаделать, то и двумя радужными не угнешь.
Купец зажмурился и покачал головой.
— Голова ты, Савелий Егорыч, и голова с большими мозгами! — проговорил он, махнув рукой.— Руку!
— Чего руку? Значит, в члены?..
— Самого что ни на есть взъерепенистого покровительства запишемся! Одно вот только, что на пороге лавки мальчишек учить нельзя.
— Да зачем тебе порог? Оттащил его в заднюю галдарею да и лупи втихомолку сколько влезет. Зачем при публике? Рынок не лобное место.
— А ежели я, к примеру, своего собственного савраса сграбастаю? Неужто и ему покровительство?
— И ему то же самое.
— Вот так уха! Значит и свое собственное дитя теребить нельзя. А ежели мой взрослый младенец выручку охолащивает и к мамзелям тащит?
— Предоставь его в руки полицейской администрации и пусть с него у мирового судьи семь шкур сдерут.
— Значит, и жену по нынешним временам учить нельзя?
— Жена не дитя. Ту дуй пока, сколько влезет. Впрочем, чего доброго, пожалуй, и эту эмансипацию у нас скоро отнимут и заведут общество покровительства женам.
— Не заведут. Где же видано это, чтоб бабам потачку давать? Баба — последний сорт.
— Так в покровительство-то детям запишешься, что ли? — спросил сосед.
— Еще бы не записаться! Расчет прямой. По десятке внесем и запишем так, что будто нам на эти деньги полушубок в стуколку вычистили.
— Стало быть, теперь за наше членство выпить спрыски надо.
— От спрысок никогда не отказываются. Зачем утробе сохнуть? Ее надо промачивать. Молодец! Тащи сюда графинчик с бальзанчиком!
Через пять минут купцы чокались рюмками.
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые — ‘Петербургская газета’, 1879, No 209, подзаголовок ‘Сценка’, подпись: Н. Лейкин. Печатается по тексту сб. ‘Медные лбы’.
Саврас — обычное в сценках Лейкина обозначение взрослого купеческого сына.