ОБЩЕСТВЕННЫЕ ИНСТИНКТЫ ВЪ МІР ЖИВОТНЫХЪ.
ОБЩЕСТВЕННЫЕ ИНСТИНКТЫ ВЪ МІР ЖИВОТНЫХЪ.
K. Kautskу.
(Переводъ)
I.
II.
‘Сверный Встникъ’, кн. VI, 1890
Общественные инстинкты в мире животных, Каутский Карл, Год: 1890
Время на прочтение: 23 минут(ы)
‘Большинство людей признаетъ, что человкъ есть существо общественное…’ Но что значитъ опредленіе: ‘общественныя животныя?’ Какъ возникла у нихъ общественность? Какія свойства обусловливаютъ ее? Все это вопросы величайшей важности: они имютъ ршающее значеніе для психологіи, соціологіи, можетъ быть, даже и для этики.
Невидимому, отвтить на первый изъ этихъ вопросовъ очень легко: общественными животными называются т, которыя живутъ обществами. Но это одна лишь простая игра словъ, которая, конечно, намъ ровно ничего не разъясняетъ. Вдь не найдется ни одного животнаго, которое бы, по крайней мр временно, не жило въ обществ себ подобныхъ. Самыми неуживчивыми изъ всхъ животныхъ считаются пауки — отсюда и нмецкое слово: spinnenfeind (неуживчивый, непримиримый), но и у этихъ ‘исчадіи тьмы’, какъ называетъ ихъ Брэмъ, всесильная любовь побждаетъ упорное отвращеніе, которое они питаютъ къ обществу, и во время спариванья можно видть, какъ самецъ и самка играютъ другъ съ другомъ впродолженіи цлыхъ часовъ, конечно, самецъ, какъ меньшій по размрамъ, соблюдаетъ прнэтомъ надлежащую осторожность, чтобы ‘дама сердца’, которая всегда можетъ оказаться Мессалиной, какъ нибудь, ненарокомъ, не растерзала его. Съ другой стороны, молодые пауки одного и того же выводка остаются вмст около восьми дней отъ выхода изъ яицъ до первой перемны кожи. Тмъ не мене, мы не станемъ утверждать, что пауки общественныя животныя. Прямую противоположность паукамъ представляютъ т кораллы, которые живутъ вмст на общихъ стволахъ. У нихъ между отдльными индивидами существуетъ не только духовная, на сколько вообще можно говорить о какомъ бы то ни было дух у коралловъ, но и органы чести связь. ‘Каждый изъ нихъ’, — говоритъ Бремъ въ своей ‘Жизни животныхъ’,— ‘сообщается со своими сосдями, каждый, хотя онъ, конечно, заботится прежде всего и больше всего о себ, удляетъ также посредствомъ цлой сти сосудовъ, идущихъ отъ полипа къ полипу, часть отъ своихъ избытковъ и своимъ товарищамъ по стволу. Такимъ образомъ, члены сложнаго ствола живутъ въ полномъ коммунизм. Сообщеніе между отдльными индивидами поддерживается посредствомъ особой, органической, т. е. принимающей участіе въ обмн вещества, массы, остается-ли эта масса мягкой или затвердваетъ вслдствіе отложенія извести. Въ эту промежуточную массу проходятъ пищеводные каналы отъ сосднихъ индивидовъ: эти-то жилки и обезпечиваютъ за всмъ сложнымъ полипнякомъ до извстной степени общій ростъ. Цлая группа индивидовъ превращается здсь въ одинъ физіологическій индивидъ. Пища, поглощаемая каждымъ полипомъ, да и самъ полипъ, идутъ на пользу всего общества, излишекъ же работы каждаго индивида употребляется на выработку общественныхъ сооруженій. Къ этимъ послднимъ относятся втви и стволы: т части полипняка, въ которыхъ нтъ ни одного полипа, ростъ и увеличеніе размровъ которыхъ были-бы намъ совершенно непонятны, если-бы мы не видли пищеводныхъ каналовъ, проходящихъ по нимъ. Мы сдлали бы большую ошибку, если-бы мы такой полипнякъ стали называть обществомъ. Но если мы прилагаемъ къ нему это названіе,— мы должны называть обществомъ также и каждаго червяка, потому что каждый изъ нихъ состоитъ изъ многихъ частей, которыя вс могутъ вести отдльную и совершенно самостоятельную жизнь и поэтому могутъ быть разсматриваемы, какъ индивиды.
Эспинасъ такъ дйствительно и сдлалъ въ своей книг о ‘Соціальной жизни животныхъ’. Онъ различаетъ два рода обществъ: общества, служащія для добыванія пищи, и общества, служащія для продолженія рода. Къ первымъ онъ причисляетъ различныхъ инфузорій, полиповъ, моллюсковъ и червей. Но принявъ эту терминологію, мы — если хотимъ оставаться послдовательными — должны называть обществомъ также и каждую беременную самку изъ млекопитающихъ животныхъ, потому что органическая связь между отдльными индивидами у полиповъ или у червей оказывается такой-же, какъ и органическая связь между матерью и плодомъ, который она носитъ. Сходство здсь еще боле увеличивается отъ того, что у нкоторыхъ червей, какъ, напр., у ленточнаго червя, отдльныя части дйствительно стоятъ на различныхъ степеняхъ развитія. ‘Члены’ ленточнаго червя являются только потомствомъ его ‘головы’. Отдльные индивиды коралловаго полипняка являются также только потомками одного коралла, съ которымъ они и не теряютъ своей связи. Ко второму роду обществъ Эспинасъ причисляетъ бракъ. Мы считаемъ это такъ-же неудачнымъ, какъ и признаніе обществами червей и т. п. Если мы дйствительно хотимъ придти къ какимъ нибудь результатамъ въ нашихъ изслдованіяхъ относительно обществъ животныхъ, къ результатамъ, которые не были-бы одной лишь игрой словъ, мы должны также и съ даннымъ словомъ постоянно соединять одно и то же понятіе, а не называть самыя различныя понятія однимъ и тмъ-же словомъ. Но между такими конгломератами, какъ группа существъ, неразрывно связанныхъ другъ съ другомъ или бракъ и всякими иными соединеніями индивидовъ одного и того-же рода, есть существенное различіе. Первые основываются на физіологической связи, вторые — на связи психологической, первые вызываютъ физіологическія измненія въ строеніи соотвтствующихъ индивидовъ, — вторые такихъ измненій не вызываютъ. Первые являются результатами особыхъ условій, подчиняются особымъ законамъ, приводятъ къ особымъ результатамъ: эти условія, законы и результаты не имютъ никакого отношенія ко всмъ инымъ соединеніямъ индивидовъ — и, обозначая эти дв совершенно различныя категоріи однимъ и тмъ-же названіемъ, мы можемъ вызвать только путанниду понятій.
Мы поэтому будетъ называть обществами только такія соединенія органически самостоятельныхъ индивидовъ, которыя не вызываютъ у нихъ никакихъ физіологическихъ измненій въ строеніи тла. Къ общественнымъ-же животнымъ мы будемъ причислять только такихъ животныхъ, которыя образуютъ общества боле или мене прочныя, существующія боле или мене продолжительное время. Если-бы мы не сдлали этихъ ограниченій, мы въ конц концовъ пришли-бы къ тому, что должны были-бы всякое животное считать общественнымъ, хотя на самомъ дл общественныя и необщественныя животныя очень рзко отличаются другъ отъ друга. Этимъ мы вовсе не хотимъ сказать, будто мы можемъ прямо сказать относительно каждаго животнаго, общественное-ли оно, или нтъ. Всякія схемы существуютъ только въ нашемъ воображеніи, какъ вспомогательныя средства нашей памяти. Природа не знаетъ никакихъ рзкихъ разграниченій: повсюду мы находимъ въ ней массу промежуточныхъ звеньевъ и незамтныхъ переходовъ. Такъ и между ршительно общественными и ршительно необщественными животными мы находимъ цлый рядъ промежуточныхъ звеньевъ, которыя систематика могутъ привести въ отчаяніе, для сторонника же теоріи развитія въ высшей степени отрадно видть эти переходы, такъ какъ они объясняютъ ему возникновеніе соціальныхъ привычекъ. Конечно, объяснить возникновеніе этихъ привычекъ — дло далеко нелегкое. Величайшій и добросовстнйшій изъ всхъ новйшихъ естествоиспытателей, Дарвинъ — и тотъ обнаруживаетъ нершительное колебаніе, лишь только онъ вступаетъ въ область соціальныхъ пистинк товъ. ‘Часто принимаютъ’, говоритъ онъ, ‘что животныя сразу стали общественными и что вслдствіе этого они чувствовали себя нехорошо, если ихъ разлучали, и хорошо тогда, когда они были вмст. Но гораздо правдоподобне тотъ взглядъ, что эти чувства должны были развиться раньше для того, чтобы т животныя, для которыхъ жизнь въ обществ была полезной, стали жить вмст, подобно тому, какъ чувство голода и удовольствіе, доставляемое дой, появились, безъ сомннія, раньше, чмъ животныя стали сть’. Какъ первый изъ этихъ взглядовъ, такъ и второй намъ кажутся одинаково безплодными, потому что оба. они въ конц концовъ сводятся къ вопросу: что раньше появилось — курица или яйцо? Дйствительно, что раньше существовало: голодъ или привычка сть? По нашему, это совершенно праздный вопросъ. Во всякомъ случа, принятіе пищи было первоначально совершенно непроизвольнымъ процессомъ, какъ у растеній: оно состояло въ простомъ всасываніи питательныхъ веществъ, находившихся въ окружавшей организмъ сред. Съ этимъ, конечно, могло быть уже связано нкоторое чувство удовольствія или неудовольствія, смотря потому — было ли въ данномъ мст достаточно необходимыхъ веществъ или нтъ. Съ развитіемъ сознательности, по мр того, какъ принятіе пищи становится произвольнымъ актомъ, непріятное чувство, испытываемое организмомъ вслдствіе недостаточнаго питанія, все опредленне и опредленне будетъ выступать, какъ желаніе сть, какъ чувство голода. Процессъ ды и удовольствіе, доставляемое имъ, во всякомъ случа развивались одновременно, а не появились у животнаго вдругъ въ совершенно законченной форм. Столь же празднымъ кажется намъ и споръ о томъ, что появилось раньше: общество или удовольствіе, доставляемое имъ? Ни одно изъ нихъ совершенно немыслимо безъ другого: они взаимно обусловливаютъ другъ друга. И ужъ, конечно, оба они развились одновременно и взаимно содйствовали своему развитію.
Мы должны оставить эти старыя и слишкомъ ужъ удобныя попытки объяснить происхожденіе общества. Намъ нечего спрашивать, что возникло раньше: общество или стремленіе къ нему? Намъ нужно изслдовать причины, вызвавшія появленіе, какъ того, такъ и другого. Намъ нужно прежде всего изслдовать обстоятельства, сводившія животныхъ вмст, и затмъ причины, вслдствіе которыхъ собиравшіяся вмст животныя стали находить въ обществ удовольствіе.
Первой и ближайшей причиной совмстнаго пребыванія животныхъ является общность того мста, гд они одновременно впервые увидли Божій свтъ. Почти вс животныя, даже самыя неуживчивыя, первое время своей молодости мирно живутъ вмст со своими братьями и сестрами одного съ ними возраста. Вспомнимъ приведенный нами выше примръ пауковъ. Общительность молодыхъ существъ поразительне всего у рыбъ. Здсь каждая самка кладетъ вс свои яйца вмст, изъ нихъ на томъ же самомъ мст выходятъ молодыя рыбы и вс остаются въ первое время неразлучными, образуя иногда стаи въ нсколько тысячъ индивидовъ. Другой причиной, вслдствіе которой животныя сходятся вмст, являются переселенія, вызываются-ли эти переселенія инстинктомъ продолженія рода, недостаткомъ-ли пищи, или, наконецъ, перемной временъ года. Здсь вс индивиды стремятся къ одной и той же цли, выступаютъ въ путь въ одно и то же время и идутъ однми и тми же дорогами — въ чемъ нтъ ршительно ничего удивительнаго, такъ какъ у всхъ дйствуютъ одн и т же причины — и вполн естественно, что во время этихъ передвиженій сходится вмст громадная масса индивидовъ, совершенно не нуждаясь въ томъ, чтобы ихъ свели какіе-то таинственные инстинкты. Такъ, напримръ, крабы-странники въ Вестъ-Индіи съ февраля по апрль переселяются громадными толпами изъ внутреннихъ частей страны къ морю для метанія икры. При громадно:, численности ихъ, при одинаковости ихъ цлей и времени переселенія, они не могутъ двигаться иначе, какъ обществами. Инстинктъ продолженія рода приводитъ также лосось въ одно и то же время въ одн и т же рки, когда она для метанія икры направляется изъ моря въ рки. Естественно, что здсь она должна сходиться большими массами. Совершенно иного рода переселенія, вызываемыя голодомъ. Такія переселенія бываютъ, напримръ, у лемминговъ и антилопъ довольно часто — именно въ бездождные годы. Однако мы думаемъ, что эти передвиженія скоре похожи на безпорядочное бгство отъ голода, куда глаза глядятъ, чмъ на правильныя переселенія съ опредленной цлью. Животныя, обитающія въ какой нибудь мстности, пораженной голодомъ, направляются въ боле счастливыя страны, опустошаютъ ихъ и вынуждаютъ обитателей этихъ странъ переселяться вмст съ собой изъ опустошенной территоріи въ смежныя, боле плодородныя мстности. И мало-по-малу стада ихъ возрастаютъ такимъ образомъ до невроятныхъ размровъ. Въ противоположность этимъ безпорядочнымъ передвиженіямъ переселенія, вызываемыя перемной временъ года, имютъ всегда сознательную цль: общеизвстный примръ такихъ переселеній представляютъ наши перелетныя птицы. Эти правильныя путешествія, предпринимаемыя ежегодно и по большей части одними и тми же индивидами, больше всхъ должны способствовать развитію общительности у животныхъ. Такія переселенія, какъ у лемминговъ, слишкомъ неправильны, чтобы имть какое нибудь вліяніе на привычки этихъ животныхъ. Къ тому же большинство индивидовъ, принимающихъ участіе въ нихъ, чаще всего при этомъ погибаетъ. Въ такихъ же переселеніяхъ, какія предпринимаетъ лосось, индивиды, приходящіе въ прикосновеніе другъ съ другомъ, слиткомъ часто перемняются для того, чтобы эти переселенія могли дйствовать на привычки животныхъ въ такой степени, какъ это бываетъ у перелетныхъ птицъ. Наконецъ — и это намъ кажется самымъ важнымъ мотивомъ — развитію общительности животныхъ, повидимому, сильно способствуетъ общность того мста, на которомъ они добываютъ себ пищу. Извстна пословица: слетаются, какъ воронье на падаль wo Aasist, Sammeln sich die Geier. И дйствительно, животныя, питающіяся падалью, какъ коршуны и вороны, гіены и шакалы, гораздо общительне большей части тхъ хищниковъ, которые питаются живой добычею и поэтому нуждаются въ большомъ простор для своихъ охотъ, какъ львы и тигры, орлы и соколы. Для животныхъ, питающихся растительными веществами, пища также часто служитъ причиной, вслдствіе которой они собираются большими массами въ извстныхъ мстахъ, какъ-то: на тучныхъ пастбищахъ, на деревьяхъ обильно, увшацрыхъ плодами, и т. д.
Но, какъ бы ни часто повторялись эти встрчи, одахъ ихъ все-таки недостаточно для того, чтобы объяснить намъ возникновеніе обществъ животныхъ. Для того, чтобы животныя, собравшіяся вслдствіе самыхъ разнообразныхъ условій, и оставались вмст, чтобы они тсне примкнули другъ къ другу,— для этого необходимо, чтобы у нихъ еще развилось чувство удовольствія, доставляемое обществомъ. Это удовольствіе можетъ развиться двумя путями: сознательно и безсознательно. Оно развивается сознательно въ томъ случа, если животныя понимаютъ преимущества совмстной жизни и вслдствіе этого примыкаютъ къ обществу. Но въ дйствительности этотъ путь могъ имть мсто лишь въ чрезвычайно рдкихъ случаяхъ, потому что, съ одной стороны, для этого необходимо было бы такое высокое развитіе интеллекта, какое мы далеко не всегда можемъ встртить даже у людей, съ другой стороны, выгоды, доставляемыя обществомъ, вырабатывались, конечно, лишь крайне медленно, такъ что вначал едва ли ихъ можно было и замтить. Поэтому мы должны предполагать, что влеченіе къ обществу развивалось, главнымъ образомъ, безсознательно. Путь этого развитія былъ таковъ. Между группами животныхъ были боле прочныя и мене прочныя. Если только общество доставляло животнымъ какія-нибудь выгоды, то, понятно, т изъ животныхъ, которыя чувствовали большее влеченіе къ обществу, могли скоре уцлть въ борьб за существованіе и передать свое влеченіе потомству. Передаваясь по наслдству впродолженіи длиннаго ряда поколній, это влеченіе все боле и боле усиливалось, пока оно не стало, наконецъ, инстинктомъ, удовлетвореніе котораго доставляло удовольствіе и неудовлетвореніе вызывало неудовольствіе. Такимъ образомъ, одновременно съ обществомъ развивалось и влеченіе къ нему, удовольствіе доставляемое имъ.
Если это предположеніе врно, то оно требуетъ, чтобы общество было дйствительно полезно для животныхъ, чтобы оно давало имъ новое орудіе въ борьб за существованіе. У тхъ видовъ, для которыхъ соединенія въ общества вредно, потому-ли, что они затрудняютъ имъ добываніе пищи, напримръ, въ тхъ случаяхъ, гд нужно подкрадываться къ добыч, или потому, что они могутъ скоре привлечь къ нимъ вниманіе враговъ,— это соединеніе, какъ бы часто оно ни повторялось, не можетъ вызвать никакого тяготнія къ обществу, потому что т именно индивиды, у которыхъ бы появились задатки общительности, погибали бы скоре всхъ остальныхъ и поэтому имли бы меньше всего надежды передать свои задатки потомству. Такъ, львы очень часто встрчаются другъ съ другомъ при водопояхъ, но изъ этого не выработалось у нихъ никакой общительности, никакой совмстной жизни. У животныхъ, для которыхъ соединеніе въ общества безразлично, которымъ оно не приноситъ ни пользы, ни вреда, также врядъ-ли могутъ развиваться сильные общественные инстинкты, хотя привычка къ совмстной жизни и можетъ создать нкоторое предрасположеніе къ нимъ. Кайманъ, напримръ, живетъ въ Луизіан во всхъ ркахъ, озерахъ и болотахъ иногда цлыми стаями въ нсколько сотенъ штукъ, но эта совмстная жизнь не выработала до сихъ поръ у каймановъ ничего похожаго на общественные инстинкты. Если мы будемъ смотрть на общественные инстинкты, какъ на орудіе въ борьб за существованіе, которое развивается такъ же, какъ и вс остальныя свойства животныхъ, способствующія сохраненію рода, мы должны будемъ принять, что выгоды, доставляемыя обществомъ, сказываются въ двухъ направленіяхъ: во первыхъ, въ дл защиты отъ враговъ и, во вторыхъ, въ сравнительной легкости добыванія пищи.
Собственно защита потомства отъ враговъ должна быть однимъ изъ сильнйшихъ факторовъ развитія общительности у млекопитающихъ животныхъ, тогда какъ у птицъ, напротивъ, именно высиживаніе яицъ очень часто совершенно прекращаетъ всякія сношенія съ обществомъ. У млекопитающихъ беременныя самки, такъ же какъ и молодыя животныя, гораздо безпомощне и поэтому гораздо больше нуждаются въ защит, чмъ взрослые самцы. Они въ большинств случаевъ также и гораздо уживчиве, чмъ эти послдніе. Поэтому можно принять, что у большей части видовъ общительность развилась сперва у самокъ и прежде всего имла цлью — на сколько вообще можно говорить о цли въ безсознательномъ процесс — защиту потомства. Прекрасный примръ обществъ такого рода представляютъ серны, которыя живутъ стадами, доходящими иногда до 30, даже до 40 штукъ: стада эти состоятъ исключительно изъ самокъ, маленькихъ дтенышей и молодыхъ самцовъ — не старше двухъ лтъ. Взрослые же самцы, напротивъ, совершенно необщительны: они живутъ въ одиночку и присоединяются къ старымъ только на время спариванья. Ясно, что такія общества служатъ, главнымъ образомъ, для защиты потомства, потому что, если бы он доставляли сернамъ еще какія нибудь существенныя выгоды, въ нихъ несомннно принимали бы участіе и самцы. Значительный прогрессъ представляютъ такія общества, въ которыхъ къ самкамъ присоединяется уже и одинъ самецъ, но которыя держатся особнякомъ отъ всхъ остальныхъ самцовъ.
Образованіе такихъ обществъ бросаетъ нкоторый свтъ на возникновеніе полигаміи у животныхъ. Примры обществъ этого рода такъ многочисленны и общеизвстны — мы можемъ указать здсь на лошадей, быковъ, оленей, куръ и т. п.— что намъ нтъ надобности останавливаться на нихъ дольше. Выше всхъ, наконецъ, стоятъ т общества, которыя служатъ для защиты не только самокъ и дтенышей, но и самцовъ. Защита, представляемая обществомъ, состоитъ въ усиленіи способности къ сопротивленію и большей бдительности. До какой высокой степени общество увеличиваетъ способность животныхъ къ сопротивленію, можно видть изъ слдующаго примра изъ жизни чрезвычайно общительныхъ обезьянъ, мартышекъ. Брэмъ былъ очевидцемъ слдующаго случая, въ которомъ стадо этихъ зврей отстояло себя отъ нападенія орла, одного изъ самыхъ смлыхъ хищниковъ тхъ странъ. ‘Однажды, разсказываетъ Брэмъ, охотясь въ двственномъ лсу, я внезапно услыхалъ шумъ полета одного изъ этихъ хищниковъ и чрезъ мгновеніе раздался страшный крикъ обезьянъ. Орелъ бросился на одну молодую, но уже довольно самостоятельную обезьяну, очевидно, желая унести ее подальше, чтобы тамъ полакомиться ею. Но это ему не удалось. Обезьяна ухватилась руками и ногами за втвь дерева такъ крпко, что онъ не могъ оторвать ее, и стала страшно кричать. Стадо обезьянъ заволновалось и во мгновеніе ока орелъ былъ окруженъ десяткомъ сильныхъ обезьянъ, которыя съ пронзительнымъ крикомъ и самыми ужасными жестами бросились на него и схватили его со всхъ сторонъ. Теперь разбойнику нечего было и думать о добыч: ему оставалось позаботиться о томъ, чтобы по крайней мр самому унести ноги. Но сдлать это было не такъ то легко. Обезьяны крпко держали его, они бы его задушили, если-бы ему не удалось освободиться и поскоре обратиться въ бгство. Въ воздух кружились перья изъ его крыльевъ и спины: было видно, что свобода досталась ему не даромъ. И ужъ, несомннно, этотъ орелъ не осмлится больше нападать на обезьянъ!’. Сплоченность павіановъ-плащеносцевъ даетъ имъ такую силу, что на ихъ стада не смютъ нападать ни леопардъ, ни левъ. Общества представляютъ животныхъ, принадлежащимъ къ нимъ, еще особый родъ защиты, въ вид усиленной бдительности. Многія изъ общественныхъ животныхъ выставляютъ стражу, когда они отыскиваютъ себ пищу или отдыхаютъ, и почти вс предостерегаютъ другъ друга отъ опасностей. Образцомъ общественной бдительности животныхъ могутъ служить журавли. Они не только выставляютъ правильную стражу, но и высылаютъ во время своихъ перелетовъ впередъ развдчиковъ, которые впослдствіи возвращаются и сообщаютъ соотвтствующія свднія, затмъ, высылаются для контроля вторые развдчики и только посл тщательнаго обсужденія дла и одобренія со стороны боле пожилыхъ и опытныхъ членовъ общества, стая слдуетъ за ними. Для изолированнаго животнаго такія мры предосторожности, конечно, невозможны.
Совершенно иного рода т общества, которыя облегчаютъ животнымъ добываніе пищи. Исключительно съ цлью собираются въ общества волки — животныя, которыя занимаютъ переходную ступень отъ полной изолированности къ общественности. Весной и лтомъ, когда въ лсахъ можно найти пищу въ изобиліи, волки живутъ въ одиночку или парами. Но чмъ ближе подходитъ зима, чмъ меньше и трудне становится добыча, тмъ въ большія стаи собираются они, чтобы сообща управиться съ тмъ, что одному было-бы не по силамъ. Эти стаи охотятся сообща и по извстному плану: между тмъ какъ одна часть преслдуетъ добычу, другая старается перерзать ей дорогу и привести ее въ замшательство. Всякое животное, какъ бы оно ни было сильно, какимъ бы быстрымъ бгомъ не обладало оно,— погибло, разъ оно попалось ста волковъ. Эта стая легко можетъ управиться даже съ медвдемъ. И только тсно сплоченныя стада лошадей, быковъ и свиней въ состояніи внушить ей нкоторое почтеніе къ себ.
Понятно, что общества, имющія цлью защиту, и общества, служащія для добыванія пищи, далеко не всегда можно рзко отграничить другъ отъ друга, въ большинств случаевъ общество служитъ одновременно обимъ этимъ цлямъ. Стада обезьянъ не только защищаются отъ хищныхъ зврей и выставляютъ стражу, они предпринимаютъ также сообща набги на сады и поля. Мало того, Альварецъ разсказываетъ даже такіе факты относительно павіановъ-плащеносцевъ, питающихся личинками, которыя они добываютъ изъ подъ камней: ‘если они берутся за такой камень, котораго не могутъ перевернуть вдвоемъ или втроемъ, то вокругъ него встаетъ столько обезьянъ, сколько можетъ помститься: он переворачиваютъ камень общими силами и достаютъ изъ подъ него свою любимую пищу’. Здсь мы находимъ такую же работу сообща, какъ и у стаи волковъ.
Общества, которыя въ теченіи долгаго времени служатъ обимъ этимъ цлямъ, представляютъ собой высшую форму общества. Человческія общества отличаются отъ стадъ обезьянъ въ сущности только способомъ, средствами, которыя они употребляютъ для достиженія этихъ цлей, цли же остаются неизмнными. Для человка общество также служитъ только оружіемъ — и притомъ самымъ главнымъ оружіемъ — въ борьб за существованіе. Переносить борьбу за существованіе въ самое общество — значитъ лишать человка лучшаго оружія именно въ этой борьб. И въ какія-бы естественно-научныя мантіи не драпировались господа манчестеріанцы, сколько-бы въ руку имъ не трубили даже знаменитые естествоиспытатели, будто война всхъ противъ всхъ иметъ свое основаніе въ самой природ, будто устраненіе ея остановило бы дальнйшее развитіе человчества, съ какимъ-бы пренебреженіемъ они ни относились ко всякимъ попыткамъ устранить войну всхъ противъ всхъ, называя ихъ ‘сантиментальностью’, — они этимъ только доказываютъ, какъ ограниченно, какъ поверхностно они поняли ученіе о борьб за существованіе.
Если прогрессъ въ развитіи каждаго вида животныхъ состоитъ въ усовершенствованіи его орудій борьбы за существованіе, то у общественныхъ животныхъ онъ долженъ выразиться въ усовершенствованіи ихъ общественной организаціи, въ усиленіи борьбы всхг за всхъ. Тмъ боле это должно имть мсто у человка, для котораго общество является самымъ сильнымъ, самымъ лучшимъ и почти единственнымъ оружіемъ въ борьб за существованіе. Правда, человкъ отличается отъ остальныхъ животныхъ умственнымъ развитіемъ, но оно также есть только плодъ общественной жизни: человкъ, изолированный отъ общества, тупетъ, и глупетъ. Во всхъ другихъ отношеніяхъ человкъ въ дл борьбы за существованіе стоитъ гораздо ниже животныхъ. У него нтъ такихъ орудій для нападенія, какъ у хищныхъ зврей, его не защищаютъ размры, какъ слона, гиппопотама и носорога. Онъ не располагаетъ быстротою блки или серны, онъ не могъ бы даже вознаградить своихъ потерь особенно большой плодовитостью. И если, вопреки всему этому, ему удалось не только защититься отъ своихъ враговъ, но и стать господиномъ ихъ и всей природы, то онъ обязанъ этимъ исключительно тому, что онъ съумлъ довести лучшее и почти единственное свое орудіе въ борьб за существованіе, общество, до неизвстнаго животнымъ совершенства. Только въ обществ и посредствомъ общества человкъ поднялся до теперешней своей высоты, только въ немъ и посредствомъ него онъ можетъ развиваться дальше. Кто расчленяетъ общество, старается ослабить общественныя узы, кто вводитъ въ общество борьбу всхъ противъ всхъ, тотъ лишаетъ человка самаго сильнаго оружія въ борьб за существованіе и готовитъ гибель всей человческой культур.
Таковы истины, которыя общественная наука должна извлечь изъ того факта, что человкъ есть животное общественное.
Несомннно, что изученіе общественныхъ животныхъ иметъ, громадное значеніе для общественныхъ наукъ. Но не меньшеезначеніе оно иметъ также и для психологіи и этики.
Естественно, что борьба за существованіе вырабатываетъ у изолированныхъ животныхъ психическія свойства, совершенно отличныя отъ психическихъ свойствъ общественныхъ животныхъ. Выдающіяся особенности необщественныхъ животныхъ — неуживчивость и эгоизмъ. Примромъ такихъ животныхъ могутъ служить пауки. Типичны въ этомъ отношеніи также южно-американскія гарпіи, у которыхъ самцы, за исключеніемъ времени спариванія, никогда не живутъ вмст съ самками. Если вы посадите дв гарпіи въ одну клтку, между ними сейчасъ начнется борьба на жизнь и смерть. Совершенно иначе у общественныхъ животныхъ.. Вполн понятно, что любовь къ обществу является отличительной чертой ихъ характера. Для общественнаго животнаго не можетъ быть большаго наказанія, какъ лишеніе общества. Полудикіе быки южной Африки не могутъ выносить даже самой короткой разлуки со своимъ стадомъ. Мы это поймемъ, если обратимъ вниманіе на то, что львы постоянно подкарауливаютъ и истребляютъ тхъ изъ этихъ животныхъ, которыя удаляются отъ стада. Такимъ образомъ, возможность продолженія рода имютъ почти исключительно только т индивиды, которые постоянно держатся стада.
Но удовольствіе, доставляемое обществомъ, распространяется не на всхъ животныхъ одного и того-же рода, а — по крайней мр въ свободномъ состояніи — только на членовъ даннаго общества. Исключеніе представляютъ лишь такія животныя, которыя не надолго остаются въ обществ, какъ волки или нанду (страусъ пампасовъ). Послдніе во время высиживанія яицъ живутъ семьями, по окончаніи же этого періода они собираются въ стада, штукъ въ 60 и боле, но стада эти очень непостоянны. Совершенно случайныя обстоятельства отдляютъ отъ нихъ цлыя толпы нанду, которыя затмъ присоединяются къ сосднимъ стадамъ. Но у животныхъ строго общественныхъ влеченіе къ своему собственному обществу можетъ стать на столько сильнымъ, что оно переходитъ во враждебное чувство ко всмъ животнымъ, не принадлежащимъ къ этому обществу. Общеизвстный примръ такихъ животныхъ представляютъ муравьи. Таковы и бездомныя собаки — паріи на восток. Каждая улица иметъ своихъ собственныхъ собакъ: он почти никогда не оставляютъ ея и горе той изъ нихъ, которая осмлится забраться въ чужіе предлы. ‘Я часто видлъ, разсказываетъ Гакклендеръ: какъ на одну изъ такихъ несчастныхъ нападали вс уличныя собаки, он разрывали ее въ клочья, если не удавалось спастись бгствомъ’. Подобныя же отношенія мы можемъ наблюдать и у нашихъ дворовыхъ собакъ. У слоновъ стадо, состоитъ ли оно изъ десяти или изъ тысячи головъ, всегда представляетъ замкнутое общество. ‘Ни одинъ посторонній слонъ не иметъ доступа въ стадо и тотъ изъ нихъ, который имлъ несчастье отдлиться отъ своего стада, отстать или уклониться въ сторону отъ него, осужденъ на полное одиночество. Если онъ осмлится пристать къ какому-нибудь чужому стаду, на него сыпятся удары со всхъ сторонъ, даже безобидная самка — и та бьетъ его своимъ хоботомъ’. (Брэмъ, ‘Жизнь животныхъ’), Такія же основанія иметъ и племенная ненависть у людей.
Въ близкомъ родств съ влеченіемъ къ обществу находится также симпатія, сочувствіе, свойственное исключительно общественнымъ животнымъ. Если я живу только въ обществ и посредствомъ общества, — само собою разумется, что я не могу оставаться равнодушнымъ къ настроенію, господствующему въ немъ. Всякій ущербъ, всякая выгода, получаемая обществомъ распространяется также и на меня. Благосостояніе членовъ моего общества способствуетъ также и моему благосостоянію, ихъ несчастія отзываются также и на мн. Вслдствіе борьбы за существованіе симпатія особенно сильно должна развиваться въ тхъ обществахъ, которыя служатъ взаимной защит. Но ее можно встртить также и въ тхъ обществахъ, которыя служатъ исключительно для пріобртенія пищи. Извстны такіе примры, что волки кормятъ своихъ инвалидовъ, имющихъ плохіе зубы. Такіе же случаи разсказываютъ относительно собакъ, крысъ и лошадей. Капитанъ Stansbury нашелъ на Соляномъ Озер въ Утах стараго и совершенно слпого пеликана: онъ былъ очень жиренъ,— его по всей вроятности въ теченіи долгаго времени кормили — и притомъ прекрасно кормили — товарищи. Въ дл взаимной помощи въ несчастныхъ случаяхъ особенно замчательны вороны и ласточки. Бюхнеръ приводитъ въ своей книг: ‘Liebe und Liebesieben in der Thierwelt’ столь трогательные примры этого рода, что читатели, вроятно, простятъ намъ, если мы передадимъ здсь нсколько изъ этихъ разсказовъ. ‘Нсколько лтъ тому назадъ, говоритъ Брэмъ (Hausfreund 1874 стр. 715, цитир. у Бюхнера- Liebe und Liebesieben и проч. стр. 188): я увидлъ стаю грачей, съ большимъ оживленіемъ летавшихъ у корней одного дерева, на которомъ была ихъ колонія. Я сталъ присматриваться и увидлъ въ углубленіи между корнями дерева стараго грача, у котораго были перебиты выстрломъ изъ ружья крылья и одна нога. Раны этого инвалида почти совершенно затянулись рубцами: это показываетъ, что другіе грачи кормили своего раненаго товарища уже нсколько недль’. ‘Он, разсказываетъ дальше Бюхнеръ о воронахъ: никогда не оставятъ своей раненой товарки, даже въ томъ случа, если она ранена выстрломъ изъ ружья, чего никакъ нельзя было бы ожидать, судя по тому, какъ он боятся ружейнаго выстрла, он летаютъ, прыгаютъ вокругъ раненой и всячески стараются помочь ей. Если у ней перебиты только крылья и она еще можетъ двигаться, он ободряютъ ее своимъ крикомъ, летаютъ передъ нею и стараются заставить ее подняться вверхъ. Гиртанеръ видлъ даже, какъ однажды стая пролетавшихъ мимо дикихъ галокъ опустилась внизъ на крикъ одной галки, у которой были перебиты оба крыла, он съ большой настойчивостью пытались взять ее съ собой, опускаясь къ ней и стараясь приподнять ее клювами за крылья и оставили ее лишь тогда, когда убдились въ совершенной безполезности своихъ усилій. Jesse разсказываетъ, что разъ, когда одинъ изъ его рабочихъ держалъ въ рукахъ подстрленную имъ ворону, другая ворона все время кружилась надъ нимъ, опускаясь такъ низко, что почти прикасалась къ рабочему, надясь, можетъ быть, помочь своей несчастной товарк. Даже тогда, когда ворона, уже мертвая, была повшена на шест въ пол, къ ней слетались и осматривали ее ея прежнія товарки. Но, когда он убдились въ полной безнадежности несчастной, он вс вмст улетли съ поля. Это тмъ боле замчательно, что, какъ извстно, вороны всегда разлетаются, лишь только он издали замтятъ человка съ ружьемъ’. О чувств солидарности ласточекъ люди, вполн заслуживающіе доврія, сообщаютъ безчисленное множество фактовъ. Мы приведемъ здсь только одинъ разсказъ о ‘парижской ласточк, запутавшейся ногами въ длинной нитк на карниз Collè,ge de Quatre Nations. Когда ея силы истощились, она съ жалобнымъ крикомъ повисла на нитк и лишь время отъ времени длала тщетныя попытки освободиться отъ нея. Вс ласточки обширной территоріи отъ Тюльерійскаго моста до Pont Neuf, можетъ быть, даже и изъ боле отдаленныхъ мстностей цлыми сотнями собрались вокругъ нея, выражая своимъ крикомъ сильное возбужденіе и сочувствіе. Посл долгой возни и крика одна изъ нихъ, повидимому, нашла средство освободить несчастную и сообщила объ этомъ своимъ товаркамъ. Он выстроились въ рядъ и каждая изъ нихъ, пролетая надъ ниткой, ударяла ее клювомъ, стараясь но возможности попасть въ одно и то же мсто, что, понятно, причиняло не малыя страданія плнниц. Такимъ образомъ, въ сравнительно короткое время нитка соединенными силами была разорвана и плнница освобождена. Ласточки оставались еще нсколько времени вмст, но ихъ крикъ выражалъ уже не горе, а радость’.
Но симпатія также мало можетъ найти себ практическое выраженіе, какъ и влеченіе къ обществу. Она ограничивается интересами общества, которые являются высшимъ закономъ для общественныхъ животныхъ. Salus reipublicae — suprema lex est иметъ такое же значеніе для животныхъ, какъ и для людей. Требованія общественнаго блага (salus reipublicae) примняются не только къ индивидамъ, стоящимъ вн общества, но и къ членамъ его, если только обществу грозитъ съ ихъ стороны какая-нибудь опасность. Если раненыя или больныя животныя грозятъ привлечь къ стаду хищныхъ зврей, то ихъ изгоняютъ изъ общества или даже просто убиваютъ. Buxton видлъ случай такого убійства у каролинскихъ попугаевъ. То же самое и вслдствіе подобныхъ же причинъ длаютъ еще теперь многіе дикари. И еще во времена Тацита германцы убивали стариковъ и инвалидовъ. Если симпатія разовьется до чрезвычайно высокой степени, она вызываетъ духъ самопожертвованія, который выражается въ готовности подвергнуться значительнымъ непріятностямъ и даже пожертвовать собственной жизнью, лишь бы оказать помощь ближнему. Извстны безчисленные разсказы о самопожертвованіи собакъ, этихъ замчательно общественныхъ животныхъ. Мы видли уже выше примръ самопожертвованія воронъ. Но то же самое мы находимъ у большей части общественныхъ животныхъ, даже у моржей и кошалотовъ. Ближе всего въ этомъ отношеніи къ намъ, людямъ, стоятъ, конечно, обезьяны. Брэмъ встртилъ однажды въ Абиссиніи стадо павіановъ-плащеносцевъ, переходившихъ черезъ долину. Нкоторые изъ нихъ успли уже перейти черезъ нее, но нкоторые были еще въ долин. На этихъ послднихъ напали собаки, но старые самцы-павіаны сошли съ утесовъ внизъ и стали такъ страшно рычать, что собаки съ испуга разбжались. Затмъ собакъ снова натравили на обезьянъ, по большая часть ихъ успла уже перейти долину и взобраться на высокіе утесы. Внизу оставалось еще лишь нсколько обезьянъ и между ними одна молодая — не старше шести мсяцевъ. ‘Лишь только она увидала собакъ’, разсказываетъ Брэмъ: ‘она громко закричала и быстро вскочила на камень, здсь ее и атаковали наши собаки. Мы уже льстили себя надеждой захватить эту обезьяну, но вышло нчто совершенно неожиданное. На противоположномъ склон показался одинъ изъ самыхъ сильныхъ самцовъ: онъ гордо, съ сознаніемъ собственнаго достоинства и не обращая на насъ ни малйшаго вниманія, спустился внизъ и безстрашно направился на собакъ, бросая на нихъ устрашающіе взгляды, однихъ этихъ взглядовъ было достаточно, чтобы держать ихъ на приличномъ разстояніи. Самецъ медленно взобрался на камень къ молодой обезьян, поласкалъ ее и направился вмст съ ней обратно — прямо мимо собакъ, которыя были на столько поражены, что совершенно спокойно пропустили старика съ его протеже’.
Причинъ, вслдствіе которыхъ чувство симпатіи развилось до столь замчательнаго самопожертвованія, конечно, надо искать прежде всего въ борьб за существованіе. Правда, Дарвинъ полагаетъ, что самые храбрые и самоотверженные члены стада должны постоянно подвергаться гораздо большимъ опасностямъ, чмъ боле эгоистичные и робкіе, что поэтому они имютъ гораздо меньше шансовъ въ дл продолженія рода, чмъ эти послдніе. Но мы не можемъ согласиться съ этимъ мнніемъ. Понятно, что стада, въ которыхъ самоотверженные индивиды являются лишь въ вид исключеній, скоро теряютъ ихъ, они теряютъ вмст съ тмъ и способность отстаивать себя въ борьб за существованіе. Но въ тхъ случаяхъ, когда храбрость и самоотверженіе становятся общераспространенными добродтелями, каждый членъ общества пользуется достаточной защитой, такія общества имютъ полную возможность продолженія рода и ихъ общественныя добродтели могутъ передаваться по наслдству въ слдующія поколнія. Не надо забывать, что при первобытномъ равенств въ воспитаніи и условіяхъ жизни исключенія, какъ въ хорошую, такъ и въ дурную сторону, чрезвычайно рдки, что поэтому храбрость или свойственна въ одинаковой степени всмъ членамъ общества, или у всхъ одинаково отсутствуетъ. А въ общественной борьб за существованіе одерживаютъ верхъ не т общества, въ которыхъ есть самые храбрые члены, а т, въ которыхъ больше храбрыхъ вообще.
Мы вполн согласны съ Дарвиномъ, что въ развитіи общественной храбрости играетъ нкоторую роль честолюбіе и то особенное вліяніе, которое оказываетъ общество на каждаго своего члена. Это вліяніе, собственно говоря, всмъ извстно, но въ соціологіи и психологіи, на сколько намъ извстно, оно впервые было введено Эспинасомъ. Въ своемъ сочиненіи, о которомъ мы уже упоминали выше, онъ указываетъ на то, какъ сильно возростаютъ страсти животныхъ и людей въ обществ. Одинъ и тотъ же ораторъ гораздо скоре и сильне воодушевитъ многочисленное собраніе, чмъ немногочисленное, первое, съ своей стороны, также и на оратора подйствуетъ гораздо боле воодушевляющимъ образомъ, чмъ второе. Тоже самое замчаемъ мы и у животныхъ. ‘Храбрость каждаго муравья одного и того же рода’, говоритъ форель: ‘увеличивается въ прямой пропорціи къ числу его товарищей, которые находятся по близости, и уменьшается по мр того, какъ онъ удаляется отъ нихъ. Каждый обитатель густо населеннаго муравейника гораздо смле, чмъ соотвтствующій ему во всхъ остальныхъ отношеніяхъ муравей изъ слабаго муравейника. Тотъ же самый рабочій муравей, который десять разъ позволитъ себя убить, если онъ находится среди своихъ товарищей, становится чрезвычайно трусливымъ и уходитъ при малйшей опасности, уступаетъ даже гораздо боле слабому муравью, если онъ чувствуетъ себя одинокимъ, если онъ удалится метровъ на двадцать отъ своего муравейника’. Замчено также, что шершни тмъ раздражительне, чмъ ихъ больше. Эту особенность въ боле или мене сильной степени мы находимъ у всхъ общественныхъ животныхъ, несомннно, она должна чрезвычайно способствовать увеличенію храбрости, которую однако не слдуетъ смшивать съ хищнической кровожадностью или неуживчивостью необщественныхъ животныхъ. Дальнйшей причиной усиленія храбрости должно быть, конечно, честолюбіе. Этотъ вопросъ до сихъ поръ еще мало разработанъ. Но мы знаемъ, что т изъ нашихъ домашнихъ животныхъ, которыя жили раньше обществами и стоятъ на столь высокой степени умственнаго развитія, что они понимаютъ насъ, совершенно воспріимчивы къ похвал и порицанію, таковы: собака, лошадь, слонъ, между тмъ какъ необщественная кошка, хотя она и не уступаетъ имъ по своему интеллекту, къ похвал и порицанію воспріимчива лишь въ очень незначительной степени. Брэмъ въ своей ‘Жизни животныхъ’ говоритъ о лошадяхъ: ‘страстность ихъ бга, вмст съ ихъ благородствомъ или гордостью, производятъ на римскомъ Corso почти невроятныя вещи. По данному знаку вс лошади готовы начать бгъ: он радостно ржутъ и бьютъ копытами въ землю отъ нетерпнія. На нихъ нтъ сдоковъ, никто ихъ не гонитъ, никто имъ не даетъ понять, въ чемъ дло: он сами прекрасно понимаютъ, что нужно длать. Каждая изъ нихъ возбуждается сама и возбуждаетъ остальныхъ. И та, которая первой достигла цли, выражаетъ свое удовольствіе и съ радостью принимаетъ похвалы. Лошадь очень чувствительна къ нимъ, но у нея совершенно не замтно зависти или враждебнаго чувства къ побдителю. Ея честолюбіе иногда можетъ даже повредить ей самой, потому что она всегда хочетъ быть впереди и загнала-бы сама себя до смерти, если-бы ее не останавливали… До какой высокой степени развито чувство чести у англійской скаковой лошади! А какъ рисуется лошадь генерала! Она понимаетъ свое превосходство, она чувствуетъ, что она должна быть замчательной лошадью, если ей оказали такую честь’.
Мы видимъ, какъ много благородныхъ инстинктовъ порождаетъ общество: безусловная преданность обществу, сочувствіе, самопожертвованіе, храбрость, честолюбіе — т. е. т именно качества, которыя у грековъ и римлянъ, а вмст съ ними и у всхъ народовъ въ естественномъ состояніи, считались самыми высокими гражданскими доблестями. Да и теперь еще они пользуются у насъ гораздо большимъ уваженіемъ, чмъ добродтели, выработавшіеся позже, какъ-то: цломудріе, умренность, благочестіе и т. п. Они именно коренятся въ нашей природ, мы считаемъ ихъ хорошими, потому что они составляютъ самую интимную часть нашего существа, подобно тому какъ мы считаемъ дурными наши противуобщественныя свойства: эгоизмъ, безпощадность, неуживчивость, трусость и т. п.
Но, если мы находимъ у животныхъ даже добродтели, то здсь падаетъ уже послдняя грань, отдляющая человка отъ животныхъ. Обыкновенно думаютъ, что между животными и человкомъ существуетъ громадное сходство въ строеніи тла и умственной дятельности, но при этомъ воображаютъ, что нравственность, мораль свойственны исключительно человку. Приведенные нами примры показываютъ, что въ мір животныхъ есть явленія, имющія полнйшую аналогію съ моралью народовъ въ естественномъ состояніи (Naturvlker) — даже такихъ высококультурныхъ народовъ, какъ греки и римляне. Павіанъ, спасавшій съ опасностью собственной жизни своего молодого товарища, не ниже какого-нибудь Горація Коклеса. Ворона, спускавшаяся къ самому ружью, чтобы приблизиться къ своей мертвой подруг, совершала тотъ-же подвигъ, который вызываетъ у насъ такое изумленіе въ Антигон, даже тотъ быкъ, который убиваетъ большую корову, чтобы она не навлекла опасности на все стадо, поступаетъ вполн согласно съ античной моралью: поступокъ его, по меньшей мр, не хуже поступка побдоноснаго Горація, который умертвилъ свою сестру за то, что она оплакивала убитаго имъ врага. Такимъ образомъ область моральныхъ явленій не есть нчто свойственное исключительно одному человку, эти явленія существуютъ и у общественныхъ животныхъ и служатъ лишь выраженіемъ общественныхъ инстинктовъ.
Съ признаніемъ этого факта для этики открывается новая эпоха. До сихъ поръ вся этика состояла изъ проповдей и нравственныхъ требованій: слово ‘должно’ играло въ ней громадную роль, она была только частью теологіи. Теперешняя-же этика является плодомъ дарвинизма, на ряду съ Дарвиномъ выработк ея много способствовали: Г. Спенсеръ, Тэйлоръ, Лббокъ, М. Ленанъ и др. Она изслдуетъ не то, что должно быть, а то, что есть, что было, и старается во второмъ найти объясненіе для перваго. Всякіе нравственные законы и требованія она выводитъ изъ соотвтствующихъ общественныхъ формъ и общественныхъ инстинктовъ, которые мы унаслдовали отъ нашихъ предковъ.
Ученіе объ общественныхъ инстинктахъ иметъ не мене ршающее значеніе для психологіи, чмъ и для этики. До сихъ поръ симпатія, сочувствіе были совершенно необъяснимы. Одни говорили, что они вытекаютъ изъ эгоизма, я помогаю своему ближнему за тмъ, чтобы и онъ мн помогъ въ подобномъ же случа. Но если бы это было врно, то мужчина, напр., никогда бы не могъ проникнуться сочувствіемъ къ родильниц, такъ какъ онъ никогда не можетъ очутиться въ ея положеніи. Другіе-же — и между ними даже очень видные мыслители — объясняютъ сочувствіе тмъ, что сочувствующій ставитъ самого себя въ положеніе страждущаго и, такимъ образомъ, самъ испытываетъ его страданія. Но этому взгляду сочувствіе является до нкоторой степени дломъ воображенія. Но если я вижу утопающаго,— неужели раньше, чмъ броситься спасать его, я еще стану вызывать длинный рядъ представленій относительно тхъ страданіи, которыя онъ испытываетъ? Конечно, нтъ. Въ подобныхъ случаяхъ мы никогда не разсуждаемъ и поступаемъ совершенно инстинктивно. Но еще важне то соображеніе, что у многихъ народовъ симпатія и сочувствіе распространяются не на всхъ людей вообще, а только на ихъ единоплеменниковъ. Сочувствіе всмъ людямъ, такимъ образомъ, не есть нчто свойственное всему человчеству: оно является продуктомъ только извстныхъ историческихъ условій. Если бы уже одинъ только видъ страданій вызывалъ у меня рефлективный откликъ ихъ, то это должно было бы имть мсто относительно страданій каждаго человка. Но мы знаемъ, что т же самые римляне, которые, не задумываясь, жертвовали собственной жизнью для спасенія своихъ соотечественниковъ, могли хладнокровно смотрть, какъ тысячи гладіаторовъ убивали другъ друга на арен для ихъ развлеченія. Все это такія затрудненія, изъ которыхъ никакъ не могутъ выйти господствовавшіе до сихъ поръ взгляды относительно возникновенія симпатіи, такъ что даже Шопенгауеръ, чтобы выбраться изъ этого лабиринта, вынужденъ былъ объявить возникновеніе симпатіи ‘тайной’ (Misterium). Эти затрудненія совершенно устраняются дарвинистической теоріей общественныхъ инстинктовъ. По этой теоріи симпатія не есть плодъ дятельности разсудка или воображенія: она есть инстинктъ, которому человкъ повинуется вполн безотчетно, совершенно такъ же, какъ перелетныя птицы въ своихъ переселеніяхъ повинуются одному лишь инстинкту, нисколько не понимая его значенія.
До сихъ поръ дарвинизмъ одну изъ главнйшихъ своихъ задачъ видлъ въ томъ, чтобы, для уменьшенія пропасти, отдляющей животныхъ отъ человка, возможно больше ограничить роль инстинкта у животныхъ и доказать, что значительная часть поступковъ животныхъ опредляется разсудкомъ. Мы полагаемъ, что уменьшеніе этой пропасти можно было бы начать и съ другого конца и изслдовать ту роль, которую играютъ инстинкты въ жизни человка. Несомннно, что роль разсудка у животныхъ гораздо больше, чмъ обыкновенно думаютъ, но несомннно также и то, что и инстинктъ у человка играетъ роль, гораздо большую той, которую ему обыкновенно приписываютъ. Но особенно важное и ршающее значеніе для людей имютъ общественные инстинкты: честолюбіе, симпатія, вліяніе окружающей ихъ среды или, какъ обыкновенно говорятъ, вліяніе общественнаго мннія.
Мы зашли бы слишкомъ далеко, если бы мы захотли здсь подробно разсматривать значеніе и выраженіе общественныхъ инстинктовъ въ жизни людей. Мы имемъ въ виду посвятить этому вопросу особый этюдъ. Но и изъ сказаннаго нами выше достаточно ясно видно, какое громадное значеніе для различныхъ областей знанія иметъ ученіе объ общественныхъ инстинктахъ. Теорія развитія Дарвина производитъ переворотъ не только въ естественныхъ наукахъ: ея дйствіе простирается и на самыя отдаленныя области знанія, она не только даетъ намъ новыя свднія относительно духовной жизни человка, но и бросаетъ новый свтъ на ученія политической экономіи — даже на явленія и законы нашей нравственной жизни.