Образъ жизни и нравы рыцарей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Шатобріанъ.
‘Встникъ Европы’. Часть LIII, No 20, 1810
Образ жизни и нравы рыцарей, Шатобриан Франсуа Рене, Год: 1810
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Весьма трудно описывать такіе предметы, которые однимъ уже именемъ своимъ воспламеняютъ воображеніе. Они представляются намъ въ какомъ-то неясномъ, но привлекательномъ образ, который превосходитъ всякое описаніе, и читатель по невол остается въ неудовольствіи на автора за его неискусство. Сказавши: рыцарство, славный рыцарь, вы уже видите въ своемъ воображеніи нчто чудесное, нчто такое, чего ваше описаніе никогда достаточно изобразить не можетъ, въ этихъ простыхъ словахъ заключено для васъ все, и вымыслы Аріоста, и подвиги истинныхъ паладиновъ, и очарованные замки Альціоны, и грозныя стны Кевра, и зубчатыя башни Апета.
Историкъ, говоря о рыцарств, принужденъ совтоваться съ трубадурами, прославившими его въ своихъ псняхъ и которыхъ свидтельство, по мннію самыхъ строгихъ критиковъ, также въ этомъ случа важно, какъ и Гомеровы поэмы для тхъ, которые хотятъ описывать вки древняго героизма. Но не смотря на то, читая исторію рыцарства, чувствуете вы, что историкъ переселился въ страну волшебства и вымысловъ, ибо вы слишкомъ привыкли къ сухой истин, и все то, что не иметъ сей отвратительной сухости, почитаете вы бредомъ и выдумкою, уподобляясь тмъ обитателямъ снжнаго полюса, которые свои печальныя пустыни предпочитаютъ онымъ счастливымъ странамъ, гд
La terra molle, e lieta, e dilletеosa
Simili a se gli abitator produce.
(Tasso Gant I. oct. 62.)
Воспитаніе рыцаря начиналось обыкновенно съ семи лтъ {Sainte-Palage. Томъ I. Часть перв.}. Дюгеклень, будучи еще ребенкомъ, игралъ въ военныя игры на обширныхъ дворахъ родительскаго замка, со множествомъ маленькихъ поселянъ представлялъ онъ осады, турниры, сраженія, часто убгалъ въ дремучій лсъ, боролся съ буйнымъ втромъ, перепрыгивалъ черезъ глубокіе рвы, взлталъ на высокіе вязы и дубы, такимъ образомъ на поляхъ Бретани среди забавъ веселаго младенчества уже открывалъ онъ въ себ героя, спасителя Франціи {Жизнь Дюгекленя.}.
Кандидатъ рыцарства посл первыхъ уроковъ отдаваемъ былъ въ должности пажа (damoifeau) во двору какого нибудь барона, здсь получалъ онъ важныя наставленія о врности къ Богу и прекрасному полу {Sainte-Palage. Томъ I, стр. 7.}. Иногда молодой паж воспламенялся любовію къ дочери владльца, въ сердц его загоралась сильная и продолжительная страсть, которую въ послдствіи прославлялъ онъ чудесами неустрашимости. Обширная и величественная архитектура готическаго Замка, древніе лса, пруды широкіе, уединенные, всегда окружаемые молчаніемъ, питали своею романическою прелестію сіи страсти, которыхъ никакая сила не могла уничтожить, и которыя казались очарованіемъ неразрушаемымъ.
Любовь усиливала мужество. Молодой пажъ ревностно исполнялъ т обязанности и подчинялъ себя тмъ трудамъ, которые вели его на дорогу чести и славы. На дикомъ кон скакалъ онъ по чистому полю, или преслдовалъ въ густомъ лсу страшнаго звря. Въ другое время спускалъ онъ быстраго сокола, который, покорствуя клику своего господина, смиренно садился на лвую его руку. Иногда, подобно младенцу Ахиллу, перескакивалъ онъ на бгу съ одной лошади на другую, или, вооруженный тяжкими латами, взбирался на высоту гибкой лстницы, подъ нимъ дрожащей, и воображая себя уже у пролома стны, восклицалъ: Монжуа, и Сенъ-Дени {Sainte-Palage. Томъ II. Часть 2.} При двор своего знаменитаго барона видлъ онъ тысячи примровъ, могущихъ образовать его для славной жизни. Тамъ собирались рыцари, извстные и неизвстные, одни, странствующіе по всему свту и стократно уже видвшіе ужасы дремучихъ лсовъ и пустынь непроходимыхъ, другіе, возвратившіеся или изъ какого-нибудь отдаленнаго Катайскаго царства, или отъ предловъ Азіи, оныхъ невроятныхъ стран, гд они разили злодевъ, или преслдовали противниковъ вры.
‘По широкому двору, по заламъ обширнымъ, по комнатамъ великолпно убраннымъ — говоритъ Фруассаръ, описывая домъ Герцога де Фуа — прохаживались рыцари и благородные оруженосцы, они разговаривали о войн и любви, отдавая имъ честь и славу, тутъ можно было слышать обо всемъ, что длалось удивительнаго въ земляхъ чужестранныхъ, ибо вели,кое имя владтеля изо всхъ далекихъ краевъ привлекало къ нему людей знаменитыхъ!’
За пажескимъ званіемъ слдовало достоинство оруженосца: обряды религіи освящали его. Знаменитыя дамы и знатные рыцари были такъ называемыми воспріемниками, передъ олтарем Божіимъ произносили они за будущаго рыцаря обтъ вры, врности и любви. Въ мирное время обязанность оруженосца состояла въ разрзываніи за столомъ мяса, онъ подносилъ его гостямъ, и подобно Гомеровымъ воинамъ, подавалъ имъ воду для умовенія рукъ.
Et apres le manger laverent
Et cuier de l’ее (eau) donnerent.
Знатнйшіе люди не стыдились исполнять эту должность. ‘За столомъ противъ Короля — говоритъ Жуанвиль — сидлъ Король Наварскій, платье на немъ было богатое, епанча шитая золотомъ, а я стоялъ передъ нимъ и разрзывалъ.’
Въ военное время оруженосецъ слдовалъ за рыцаремъ своимъ на сраженіе, имя въ лвой рук его копье и знамя, которыя держалъ передъ собою на сдл, а правою ведя въ поводахъ его лошадь. На поединкахъ и во время сраженія онъ долженъ былъ подавать ему оружіе, подымать его, когда онъ падалъ отъ руки противника, подводить ему свжаго коня, отражать устремляемые на него удары, но никогда самому не сражаться.
Наконецъ искателей оружія удостоивали знаменитаго рыцарскаго ордена. Мсто турнира, поле сраженія, ровъ замка, проломъ башни, все могло быть тмъ знаменитымъ театромъ, на которомъ воздавались сіи священныя почести. Не рдко въ смятеніи битвы неустрашимый оруженосецъ падалъ на колни передъ королемъ или военачальникомъ, и они, ударивъ его три раза мечемъ своимъ плашмя по плечу, возлагали на него такимъ образомъ достоинство рыцарское. Боярдъ, отъ котораго Король Францискъ первой принялъ ударъ рыцарства, сказалъ своему мечу, ‘Ты счастливъ, мой врный мечь, ибо черезъ тебя великой и сильной Государь произведенъ нын въ рыцари, буду хранить тебя, какъ святыя мощи, и отнын ты будешь любимымъ мечемъ моимъ.’ И потомъ, прибавляетъ историкъ, прыгнувши два раза вверхъ, рыцарь Баярдъ вложилъ въ ножны мечь свой.
И новый рыцарь, получивши право владть оружіемъ, спшилъ прославить себя какимъ-нибудь знаменитымъ подвигомъ. Онъ скакалъ по горамъ и равнинамъ, искалъ приключеній опасныхъ, проходилъ темные лса, ужасныя дебри, пустыни безмолвныя. И когда по закат солнца приближался онъ къ стнамъ крпкаго замка, котораго уединенныя башни чернлись надъ дремучимъ лсомъ, въ немъ раждалась надежда, что въ этомъ мст ожидало его что-нибудь необычайное, и уже опускалъ онъ забрало шлема, и уже вврялъ себя владычиц своихъ мыслей, но въ эту минуту раздавался звукъ рога, на кровл замка появлялось знамя: это означало обитель гостепріимнаго рыцаря. Подъемные мосты опускались съ громомъ, и странствующій витязь принимаемъ былъ съ дружелюбіемъ въ уединенномъ замк. Если онъ хотлъ остаться неизвстнымъ, то покрывалъ щитъ свой или зеленымъ покровомъ, или тканію, лиліямъ въ близн подобною. Прекрасныя двицы и дамы снимали съ него оружіе, одвали его въ богатое платье, подносили ему драгоцнныя вина въ сосудахъ кристальныхъ, Иногда находилъ онъ въ замк большія веселія. ‘Знаменитый господинъ Аманге Дезескасъ, по выход изъ за обда, сидлъ передъ огнемъ въ обширной зал, устланной коврами, вокругъ него было множество оруженосцевъ, онъ разговаривалъ съ ними о любви, ибо вс въ этомъ дом, до послдняго варлета, знаютъ, что такое любовь {Sainte-Palage.}.’
Во вс сіи праздники вмшивалась нкоторая таинственность: одинъ посвященъ былъ единорогу, другой обту павлина, третій фазану. И многіе изъ присутствующихъ не мене казались таинственными, тогда являлись рыцари лебедя, благо цвта, золотаго копья, молчанія — витязи, извстные одними девизами щитовъ своихъ, или славными испытаніями, которымъ они себя подвергали {Histoire du marechal de Boucilault.}.
Трубадуры, украшенные павлиновыми перьями, являлись въ зал предъ концемъ обда, и запвали пснь любви (lay d’amour).
Главное правило рыцарскаго ремесла было слдующее:
Bruits es chans et jole l’oftel.
Шумъ въ пол, а дома веселье,
Но рыцарь, прізжая въ замокъ, не всегда находилъ въ немъ удовольствія и праздники, иногда узнавалъ онъ, что въ немъ заточена несчастная жертва ревности или мщенія, красавица, обремененная цпями, сидла у ршетчатаго окна и плакала, глядя на чистое небо и на шумныя вершины дремучаго лса, и рыцарь, врный служитель прекраснаго пола, не будучи принятъ въ ужасный замокъ, проводилъ ночь у высокой башни, въ которой слышались ему жалобные стоны какой нибудь Габріеллы, напрасно зовущей къ себ храбраго своего Куси. Витязь нжный и мужественный клялся своимъ острымъ мечемъ Дурандалемъ и борзымъ конемъ Аквиланомъ вызвать на поединокъ того недостойнаго, который, въ противность законамъ чести и рыцарства, утснялъ слабую женщину.
Иногда желзныя врата грозныхъ крпостей для него отворялись, тогда-то надлежало ему вооружить себя всею неустрашимостію воина. Молчаливые варлеты съ видомъ угрюмымъ, съ суровыми взглядами, вели его черезъ длинные, едва освщенные блдными лампадами переходы, въ тотъ уединенный покой, гд надлежало ему провести ночь, и этотъ таинственный покой былъ иногда не иное что какъ мрачная темница, ужасная по преданію о какомъ нибудь древнемъ злодйств, ее именовали темницею Короля Рихарда, Двы семи башенъ и проч. Потолки украшены были гербами знаменитой фамиліи, стны покрыты обоями, огромныя лица, на полу изображенныя, казалось, слдовали глазами за рыцаремъ, и подъ обоями были сокрыты потаенныя двери, ведущія въ подземелья. Въ глухую полночь подымался тихій шорохъ, по горниц начиналъ ходишь втеръ, обои колыхались, лампада, горвшая передъ постелью паладина вдругъ потухала, и гробъ, обвитый чернымъ покровомъ, являлся устрашеннымъ глазамъ его.
И щитъ и копье и мечь были безполезны въ сраженіи противъ усопшихъ, Рыцарь начиналъ творить обты, и будучи сохраненъ могуществомъ Неба, спшилъ къ святому пустыннику, спасающемуся въ пещер утеса, который говорилъ ему строгимъ голосомъ: ‘Хотя бы ты имлъ могущество Македонскаго Александра, и премудрость Царя Соломона, и мужество Гектора Троянскаго, и тогда бы сіи важныя преимущества были ничтожны: тобою владычествуетъ гордость {Sainte-Palage}. И рыцарь, постигнувъ, что виднія, ужасавшія его во мрак полуночномъ, были не иное что, какъ произведенія пагубныхъ его пороковъ, давалъ врное слово себя исправить, дабы заслужишь наименованіе безстрашнаго и безпорочнаго.
Такъ, странствуя по блу свту, прославлялъ он себя тми великими подвигами, тми знаменитыми ударами меча, которыя воспли стихотворцы и со:хранили для насъ правдолюбивые лтописатели. Онъ возвращалъ свободу принцессамъ, заключеннымъ въ пещерахъ, наказывалъ нечестивыхъ богоотступниковъ, подавалъ помощь сиротамъ и вдовицамъ, защищалъ себя или отъ хитрости: малорослыхъ карловъ, или отъ грознаго могущества надменныхъ великановъ. Храня непорочность нравовъ, съ отвращеніемъ приближался онъ къ замку безславной дамы, не входилъ въ него, но оставлялъ на воротахъ слово поношенія {Du Cange Gloss.}. Еслижь напротивъ владтельница замка была у всхъ въ чести и слав, то онъ кричалъ ей привтственнымъ голосомъ: ‘Слава теб, благородная госпожа! молю Бога, чтобы онъ сохранилъ доброе твое имя, ибо достойна ты почестей и почтенія!’
Не рдко великодушіе сихъ рыцарей соединялось съ такою жестокостію, которой мы съ ужасомъ удивляемся въ древнихъ Римлянахъ. Королева Маргарита, супруга Святаго Лудовика, будучи беременна, осталась въ Даміетт, гд узнала она о совершенномъ разбитіи королевскаго воинства. Она упала на колни передъ однимъ девяностолтнимъ рыцаремъ, который стоялъ подл нее въ угрюмомъ молчаніи. ‘Заклинаю тебя тою врностію, въ которой ты мн клялся! воскликнула Маргарита: недопусти меня до поношенія, отруби мою голову, если Сарацины ворвутся въ этотъ городъ.’
Рыцарь отвчалъ:
‘Будь уврена, государыня, что просьбу твою исполню охотно. Я уже давно сказалъ самому себ, что надобно будетъ тебя убить, если неврные войдутъ въ Даміетту.’
Подвиги уединенные были, такъ сказать, лстницею, по которой мужественный рыцарь взбирался на высочайшую степень славы. Менестрели возвщали ему, что въ государств Французскомъ знатные рыцари съзжались со всхъ сторонъ на турниръ великолпный: и онъ спшилъ съ копьемъ и мечемъ на сборище сильныхъ. Мсто уже очищено, дамы сидятъ на высокихъ мстахъ, сооруженныхъ въ вид башенъ, и ищутъ глазами тхъ витязей, которые украшены ихъ цвтами. Трубадуры поютъ:
Витязи славные, витязи грозные,
Съ башенъ, съ высокихъ мстъ, двы прекрасныя,
Ангелы райскіе, вами любуются:
Смло во славу ихъ здсь подвизайтеся!
Будетъ и вамъ за то слава великая!
И вдругъ громозвучное восклицаніе раздается: Честь и слава могучимъ рыцарямъ! Трубы звучатъ, барьеры опускаются, сто рыцарей скачутъ во весь опоръ съ двухъ противныхъ сторонъ, и страшно сшибаются на средин поприща. Какой ужасный ударъ! Копья разсыпались въ дребезги, они опрокинуты. Счастливъ могучій витязь, который щадитъ своего противника, поражая только отъ пояса до плеча, безъ вреда низлагаетъ его своею силою. Онъ всмъ любезенъ, дамы оспориваютъ одна у другой славу украсить дарами своими его оружія. Между тмъ герольды, везд разсянные, кричатъ громогласно: именитой рыцарь, помни, кто былъ твой отецъ! мужайся! Сила, неустрашимость, искусство блистаютъ въ борьб, на поединк, въ сраженіяхъ толпами, шумныя восклицанія мшаются со стукомъ мечей, звономъ щитовъ, топотомъ конскимъ. Каждая дама хочетъ ободрить своего рыцаря, или устремляя на него нжный взгляд, или брося на шлемъ его богатое зарукавье, локонъ прекрасныхъ своихъ волосъ, перевязь, ленту. Какой нибудь Саргини, прежде неизвстный, но вдругъ любовію обращенный въ героя, какой-нибудь мужественный незнакомецъ, сражавшійся безъ оружія, безъ латъ, въ одной окровавленной рубашк {Sainte-Palage.}, провозглашены побдителями, и шумные голоса восклицаютъ: ‘любовь прекрасныхъ, смерть героевъ, слава и награда рыцарямъ!’
На сихъ-то великихъ празднествахъ блистали мужественные Латремули, Бузиноты, Баярды, которыхъ славные подвиги сдлали для насъ вроятными чудеса Ланцелотовъ и Гандиферовъ. Въ несчастное время Карла VI Зампи и Бузикотъ одни принимали т вызовы, которые побдители ежеминутно имъ длали, и соединяя великодушіе съ неустрашимостію, возвращали коней и оружіе тмъ дерзновеннымъ, которые выходили съ ними единоборствовать.
Король хотлъ, чтобы его рыцари не подымали перчатки, говоря, что оскорбленіе частное должно бытъ пренебрегаемо, Но они отвчали ему: ‘Государь! честь Франціи столь драгоцнна для сыновъ ея, что врно найдутся люди, которые не устрашились бы сразиться и съ самимъ дьяволомъ, когда бы онъ вздумалъ выдти изъ ада и бросить перчатку!’
Но рыцари Англинскіе были достойные соперники рыцарей Французскихъ. Надобно замтить, что первые весьма превосходили послднихъ богатствомъ, ибо междоусобныя войны раздирали внутренность Франціи. Сраженіе Поатьерское, столь гибельное для государства, было славно для рыцарей. Черный Принцъ, который изъ почтенія никакъ не согласился видть за столомъ Короля Іоанна, взятаго имъ въ плнъ, сказалъ ему: ‘Извстно мн, что Ваше Величество имете большую причину гордиться этимъ днемъ, который славенъ для васъ, хотя и несчастливъ, нын пріобрли вы имя великое, мы вс должны были уступить вамъ, съ подвигахъ славы и въ мужеств, и всякой изъ насъ согласенъ отдать Вашему Величеству честь и награду сраженія!’
Рыцарь Рибомонъ на сраженіи, произходившемъ у воротъ города Кале, два раза повергалъ къ ногамъ своимъ Короля Эдуарда III, но Англійскій Монархъ всякой разъ, воздвигался въ новой силъ, и наконецъ принудилъ Рибомона отдать ему мечь. Англичане, выигравъ сраженіе, вошли съ плнниками своими въ городъ, Эдуардъ, при которомъ находился и Принцъ Валлійскій, пригласилъ Французскихъ рыцарей на обдъ, и подошедши къ Рибомону сказалъ: ‘Нтъ ни одного рыцаря на свт, который нападалъ бы такъ храбро на своего непріятеля, какъ вы, Рибомонъ.’ И Король Эдуардъ — пишетъ Фруассаръ — надлъ богатую свою шапку на знаменитаго господина Евстафія: ‘Знаменитый господинъ Евстафіи! сказалъ онъ: теб, какъ самому храброму изо всхъ храбрыхъ витязей, дарю мою королевскую шапку. Я знаю, что ты веселаго нрава, что женская красота сердце твое трогаетъ, что теб весело сидть и разговаривать съ молодыми красавицами — сказывай же отнын всмъ и каждому, что эта шапка дана шеб Королемъ Эдуардомъ. Возвращаю теб свободу, и воленъ ты съ этой минуты хать, куда пожелаешь!’
Анна д’Арнъ оживила во Франціи духъ рыцарства, думаютъ, что она вооружена была славнымъ мечемъ Карла великаго (La joyeuse), найденнымъ ею въ Турени въ церкв Свят. Екатерины. Генрихъ IV на Иврійскомъ сраженіи кричалъ солдатамъ своимъ, которые колебались: оборотитесь не для того чтобы сражаться, но чтобъ увидть погибель вашего государя! Францискъ І, послдній изъ рыцарей, сказалъ посл сраженія при Павіи: все потеряно, кром чести!
Такія необыкновенныя добродтели рыцарскія заслуживали и уваженіе необыкновенное. Если герой умиралъ на поляхъ отечественныхъ, то рыцари въ печальныхъ одеждахъ воздавали ему почести погребенія. Еслижь напротивъ онъ гибнулъ въ стран далекой, посреди чужеземцевъ или неврныхъ, не им 123,я при себ ни врнаго оруженосца, ни своего названаго брата, которые могли бы съ честію предать его земл, то Небо посылало къ нему одного изъ сихъ богоугодныхъ отшельниковъ, которые въ темномъ лсу или въ глубокой пещер посвящали уединенную жизнь свою молитвамъ.
Прочтите превосходный эпизодъ Свенона въ Тассовомъ Іерусалим. Отшельники ‘иваиды’ пустынники горы Ливана, скитались во тьм ночной по полямъ, обагреннымъ кровію, и собирали остатки рыцарей, убитыхъ неврными. Пвецъ Іерусалима только украсилъ цвтами поэзіи простую истину историческую:
‘Внезапу отъ сего прекраснаго шара, отъ сего свтила нощи, отдлился ясный лучь, онъ пробжалъ съ небесъ золотою струею и прикоснулся къ тлу героя….
‘Витязь не былъ простертъ на прах лицемъ своимъ. Какъ нкогда и всми желаніями, онъ былъ обращенъ къ небу, къ той горней стран, въ которой обитали его надежды. Правая рука его была сжата, крпко напряжена, она держала мечь, и витязь являлся въ грозномъ положеніи человка, готоваго поразить, другая рука въ образ смиреннаго покаянія покоилась на груди, казалось, что она молила Создателя о прощеніи.—
‘Но вотъ другое чудо поразило мои взоры: На томъ самомъ мст, гд зрли мы тло Свенона, вдругъ воздвигнулась высокая гробница, она разверзла землю, облекла остатки юнаго витязя и сама надъ нимъ затворилась… и краткая надпись, изобразившаяся на камн, возвщаетъ прохожему, что Свенонъ, витязь добродтельный, положенъ на этомъ мст. Я не могъ отвратить своего взора отъ этой священной гробницы, я разсматривалъ начертанія, разсматривалъ камень надгробный!
‘Здсь, сказалъ мн старецъ, тло Свенона будетъ покоиться среди неизмнныхъ его сподвижниковъ, а души ихъ, соединенныя въ небесахъ любовію, будутъ блаженствовать, будутъ наслаждаться вчною славою {Jex. lib. cant. 8.}!’
Но рыцарь, заключивъ въ юношескихъ лтахъ своихъ одинъ изъ оныхъ героическихъ союзовъ, которые прекращаются только съ жизнію, не могъ страшиться, что онъ умретъ безвстно въ пустын ему сопутствовали чудеса дружбы за недостаткомъ чудесъ небесныхъ. Он имлъ неизвстнаго брата, всюду съ тмъ неразлучнаго, и этотъ спутникъ воинственными: руками своими заключилъ его въ тихую могилу. Сіи святые союзы утверждаемы были ужаснйшими клятвами: нердко друзья выпускали изъ жилъ своихъ нсколько крови и смшивали ее въ одномъ сосуд, въ залогъ взаимной врности носили они или золотое сердце, или кольцо, или цпъ, и такая дружба предпочитаема была любви, ибо другу подавали помощь скоре, нежели милой любовниц. Одно только могло уничтожить этотъ союз: долгъ чести и патріотизма. Два названіе брата, различные націями, переставали быть друзьями, какъ скоро между отечествами ихъ начиналась вражда: они обнажали мечи и нердко нападали одинъ на другаго въ смятеніи кровопролитной битвы!