П. А. Вяземскій
Обозрніе нашей современной литтературной дятельности съ точки зрнія цензурной.
Обозрніе нашей современной литтературной дятельности съ точки зрнія цензурной.
1867.
I.
II.
III.
IV.
Обозрение нашей современной литературной деятельности с точки зрения цензурной, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1867
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Вяземскій П. А. Полное собраніе сочиненій. Изданіе графа С. Д. Шереметева. T. 7.
Спб., 1882.
Въ настоящей литтератур нашей нтъ, въ собственномъ смысл, вреднаго и злонамреннаго направленія. Основныя начала, на коихъ зиждется благосостояніе государства, не нарушаются ею: то есть религія, верховная власть я чистота нравственности не оскорбляемы изложеніемъ мнній, которыя могли бы потрясти эту тройственную святыню общественнаго порядка. Впрочемъ этимъ хвалиться еще нечмъ. Оно иначе и быть не можетъ. При существованіи предупредительной цензуры, при твердой и безусловной сил правительства вашего, всякое, со стороны писателей, покушеніе посягнуть на общественный порядокъ было бы не только безумно, но и несбыточно.
Между тмъ недостаточно, чтобы въ печати не выказывались явныя посягательства на коренныя начала общественнаго и законнаго благоустройства. Предосудительны и опасны могутъ быть потаенныя попытки дйствовать въ этомъ смысл, и тмъ опасне, что прикрытыя и облеченныя хитростью слова могутъ быть передаваемы въ тайн, какъ лозунгъ, отъ одного другому соумышленнику. По убжденію моему, нтъ и того. У васъ въ литтератур могутъ быть единомышленники, партіи, пожалуй старообрядцы (какъ, напримръ, ‘Русская Бесда’), но злоумышленниковъ нтъ. Нтъ началъ злонамренный и возмутительныхъ.
Если и встрчались изрдка выходки, вспышки, которыя могли давать справедливый поводъ къ перетолкованію въ смысл предосудительномъ, то и он были разв совершенно отдльныя, личныя и не находили вы сочувствія, ни отголоска въ большинств писателей. Напротивъ, он подвергались общему осужденію. Когда министерство почло себя обязаннымъ обратить взыскательное вниманіе на нкоторыя стихотворенія Некрасова и приняло строгія мры съ предупрежденію дальнйшихъ уклоненій въ этомъ род, то многіе изъ журналистовъ и молодыхъ писателей жалли, что, вслдствіе запрещенія печатно говорить о сочиненіяхъ Некрасова, не могли они орудіемъ критики осудить и заклеймитъ всю неблаговидность и неумстность подобнаго литтературнаго своеволія.
Можно сказать положительно, что современная наша литтература не заслуживаетъ, чтобы заподозрили ея политическія и нравственныя убжденія. Вопросы религіозные и существенно государственные остаются для нея неприкосновенными какъ предметы безусловнаго и безграничнаго почитанія. Когда въ журналахъ нашихъ завязалась довольно живая полемика о нкоторыхъ отношеніяхъ крпостнаго состоянія въ Россіи, то министерство обратило тотчасъ вниманіе свое на эти пренія. Въ управленіе мое министерствомъ, я, циркуляромъ въ цензурные комитеты, пріостановилъ эту полемику, и съ той поры она не возобновлялась. Журнальныя разсужденія о семъ предмет не выходили изъ границъ чисто теоретическихъ, но, со всмъ тмъ, какъ сей вопросъ есть государственный и подлежитъ разсмотрнію и разршенію одного правительства, то онъ и не можетъ быть печатно обсуждаемъ иначе, какъ съ соизволенія на то правительства.
Но, съ друзой стороны, нельзя не замтить и не сознаться, что частные, не скажу второстепенные, а состоящіе на гораздо низшей степени, общественные вопросы возбуждаютъ пытливость, дятельность современной литтературы и подвергаются ея изслдованіямъ. Это явленіе новое, или, лучше сказать, возобновленное посл нсколькихъ лтъ наложеннаго молчанія. Не позволяю себ судить объ этомъ період литтературнаго молчанія: можетъ быть, временныя мры строгости и были вынуждены необходимостію, въ виду современныхъ событій и Европейскаго волненія. Во всякомъ случа, повторю, что нкоторое вмшательство литтературы въ дла общественныя — явленіе у насъ не новое. Оно только поражаетъ мнимою новизною т лица, которыя незнакомы съ ходомъ нашей литтературы. И въ прежнія времена наши писатели подавали голосъ въ живыхъ и общественныхъ вопросахъ. Они имли свои періоды благоразумной и законной свободы съ одобренія цензуры. Въ доказательство того можно исчислить многія сочиненія и книги, вышедшія въ царствованіе Екатерины II, Павла I, Александра и въ начал царствованія Николая Павловича, которыя возбуждаютъ нын напуганную опасливость цензуры, другія и совершенно запрещены.
Нын въ литтературу нашу входятъ вопросы спеціальные, напримръ, по части народной промышленности, торговли и статистики, и другіе относящіеся до преобразованій и усовершенствованій въ государственно-матеріальномъ отношеніи. Эти вопросы приняли нын большое развитіе въ журналахъ, но они не принадлежатъ къ вопросамъ щекотливымъ и раздражительнаго свойства. Нельзя не желать, чтобы предоставлена была имъ нкоторая умренная свобода и чтобы со стороны министерства финансовъ, министерства внутреннихъ длъ и главнаго управленія путей сообщенія не было излишняго вмшательства для прегражденія развитія и обсужденія этихъ вопросовъ, совершенно практическихъ. Приступимъ теперь прямо и откровенно къ разсмотрнію вопроса, имющаго свою важность и относительную щекотливость. Литтература наша, въ особенности журналы, дятельно принялась въ послднее время за обличеніе и исправленіе злоупотребленій, вкравшихся и укоренившихся въ нижнихъ слояхъ нашей администраціи. Это явленіе также не новое. Съ давнихъ временъ Сумароковъ, фонъ-Визинъ, поздне Капнистъ и многіе другіе преслдовали на театр, въ сатирахъ, романахъ, журналахъ русское крючкотворство, подьячество, ябедничество, взяточничество и злоупотребленія помщичьей власти. Къ сожалнію должно признаться, что эти исправительные нападки и преслдованія мало содйствовали не только къ искорененію, но даже и къ исправленію зла. За то, съ другой стороны, можно спросить: ослабили ли они чувство покорности къ монархической власти и ея охранительное дйствіе въ Россіи? Потрясены ли были ими общественное устройство, законный порядокъ и повиновеніе частнымъ властямъ? На эти вопросы двухъ отвтовъ быть не можетъ. Всмъ ясно, что такихъ вредныхъ послдствій не было.
Должно сказать всю правду: въ прежнія времена эти нападки были отдльные, временные, нын они приняли объемъ боле обширный, характеръ боле постоянный и систематическій. Можно бы назвать это направленіе слдственною литтературою. Литтература обратилась въ какую то слдственную коммиссію низшихъ инстанцій. Наши литтераторы (напримръ, авторъ Губернскихъ Очерковъ и другіе) превратились въ какихъ то литтературныхъ становыхъ и слдственныхъ приставовъ. Они слдятъ за злоупотребленіями мелкихъ чиновниковъ, ловятъ ихъ на мст преступленія и доносятъ о своихъ поимкахъ читающей публик, въ надежд вмст съ тмъ, что ихъ рапорты дойдутъ и до свднія высшаго правительства. Въ литтературномъ отношеніи я осуждаю это господствующее нын направленіе: оно матеріализируетъ литтературу подобными снимками съ живой, но низкой натуры, низводитъ авторство до какой то механической фотографіи, не развиваетъ высшихъ творческихъ и художественныхъ силъ, покровительствуетъ посредственности дарованій этихъ фотографовъ-литтераторовъ и отклоняетъ нашу литтературу отъ путей, пробитыхъ Карамзинымъ, Жуковскимъ и Пушкинымъ. Многіе негодуютъ на то, что эти живописцы изображаютъ одну худую сторону лицъ и предметовъ. И негодуютъ справедливо. Но дло въ томъ, что пошлость и пятна скоре кидаются въ глаза, что легче ихъ схватывать и описывать. Область нравственно-прекраснаго и возвышеннаго не всмъ доступна. Родись у насъ великое дарованіе, какъ Жуковскій или Пушкинъ, и въ литтератур нашей откроются новые горизонты. Я сознаю, что ныншнее направленіе неудовлетворительно, неутшительно, но опасно и вредно ли оно въ государственномъ правительственномъ отношеніи? — ршительно не признаю того. Напротивъ, если такому направленію приписывать какую-нибудь относительную пользу, то, безъ сомннія, правительству благопріятную. Отъ этихъ тысячи разсказовъ, тысячу разъ повторяемыхъ, общество наше ничего новаго не узнаетъ. Вся Россія на практик давно затвердила наизусть продлки нашего чиновничьяго люда. Вс отъ нихъ боле или мене страдаютъ. Слдовательно, зло не.въ томъ, что разсказывается, а въ томъ, что длается. Каждый крестьянинъ, и не читая журналовъ, знаетъ лучше всякаго остроумнйшаго писателя, что за человкъ становой приставъ. Но въ этихъ журнальныхъ обличеніяхъ можетъ быть и въ самомъ дл есть несомннное добро, а именно: возрождающееся отъ нихъ убжденіе въ народ, что высшее правительство не принимаетъ, такъ сказать, на себя отвтственности въ этихъ злоупотребленіяхъ, не застраховываетъ ихъ закономъ молчанія, который налагается на общество, напротивъ, соболзнуя больному, оно не лишаетъ его отрады поохать и покряхтть, когда приходится ему жутко.
Я убжденъ, и мое убжденіе основано на многихъ личныхъ свидтельствахъ, что ныншнее снисходительное, противу прежняго, ослабленіе цензуры имло самое благопріятное дйствіе. Оно во многихъ отозвалось живйшею благодарностію къ Государю, обратило къ правительству многихъ, которые, при напряженномъ молчаніи литтературы, держались въ какой-то тайной оппозиціи, и нын въ печати т же самые мыслятъ гораздо умренне и благонамренне нежели готовы были дйствовать въ кругу рукописной литтературы, а она, очень любимая въ Россіи, иметъ несравненно боле важности и цнности въ глазахъ читающей публики. По справкамъ, заслуживающимъ довренности, извстно, что, до разршенія напечатать комедію ‘Горе отъ ума’, она въ нсколько десяткахъ тысячъ рукописныхъ экземпляровъ разошлась по всей Россіи. Подобнаго результата въ печати она не имла бы никогда. Этотъ примръ можетъ отнестись и во всмъ другимъ рукописямъ. Нтъ сомннія, и это также подтверждается фактами, что внутри Россіи эти журнальныя нескромности и сплетни не имютъ никакого вреднаго дйствія. Он никого не смущаютъ, а разв многихъ потшаютъ. До верховной власти восходитъ одна благодарность. По Русскому понятію и чувству, все доброе истекаетъ отъ Государя, а все худое отъ нерадивыхъ исполнителей воли Его. Слдовательно, и въ этомъ случа, губерніи, терпя административныя злоупотребленія, утшаются тмъ, что Государь дозволяетъ на нихъ указывать и жаловаться съ горемъ и смхомъ по поламъ. Такой выводъ весьма важенъ. Для пріобртенія его можно пожертвовать личностью нкоторыхъ недостойныхъ взяточниковъ и необдуманною щекотливостью тхъ, которые въ нападкахъ на частныя злоупотребленія видятъ посягательство на священное начало и право власти. Все отъ Бога, по между тмъ нтъ никакого кощунства въ жалоб на дурную погоду, когда идетъ проливной дождь и на двор слякоть. Также и здсь жалобы на личныя отдльныя притсненія не имютъ въ виду верховной власти.
Если, по моему мннію, помянутое направленіе литтературы нашей не производитъ соблазна во внутренней Россіи, то здсь въ Петербург дло другое. Въ высшемъ обществ, и то въ весьма ограниченномъ кругу тхъ, которые изрдка и случайно читаютъ по русски, понятно, что Русская грамота, мало имъ знакомая, иметъ въ глазахъ ихъ особенную важность. Имъ какъ-то дико и странно видть мысль, облеченную въ Русскія буквы. Они уже свыклись съ выраженіями иностранныхъ языковъ, но имъ кажется, что Русская азбука совсмъ не на то составлена, чтобы служить проводникомъ и выраженіемъ Русскаго ума. Какъ въ этомъ отношеніи, такъ и во многихъ другихъ, мы увлекаемся чужими вліяніями и порабощаемся чужимъ страхомъ. Если смотрть безпристрастно и не малодушно, то какъ не убдиться, что Русская литтература не иметъ того господства, не облечена въ ту диктаторскую власть, которыми вооружена она на Запад. Русскій журналь не есть ни Англійскій, ни Французскій. Онъ не вожатый, не глашатай той или другой политической партіи. Наша литтература не есть передовой застрльщикъ общественнаго мннія. Наша письменность даже и въ тхъ пріемахъ, которые наиболе пугаютъ нкоторыхъ, своею мнимою наступательностію, все еще далеко отстоитъ отъ общаго изустнаго мннія. Въ самыхъ рзкихъ выраженіяхъ своихъ, она разв дозволяетъ себ, или дозволяютъ ей, говорить кое-что и кое-какъ о томъ, что у всхъ на ум и на язык и что говорится громогласно на всхъ перекресткахъ обширнаго нашего государства. Можно, конечно, лишить ее и этого безобиднаго и весьма умреннаго права, но какая будетъ отъ того польза и кому? ужъ врно не правительству. Это мое глубокое, совстливое и испытанное убжденіе.
Литтературу нашу можно усвпить и заставить ее молчать, но возвратить ее насильственно къ патріархальной и пастушеской простот золотаго вка — дло невозможное. Мы живемъ въ вкъ испытаній и великихъ событій. Литтература не можетъ оставаться беззаботною, посреди озабоченнаго общества. Севастопольскіе громы пробудили въ насъ новыя понятія, новыя стремленія, новую потребность въ назидательномъ самопознаніи. Въ нашемъ обществ, какъ и во всякомъ другомъ человческомъ обществ, гнздятся свои недуги, свои язвы и недостатки. Послднія событія строго указали намъ на эти немощи. Воспользуемся урокомъ и постараемся сознательно измрить, осязать и привести въ ясность наше внутреннее положеніе. Злоупотребленія ли нашей литтературы, излишняя ли свобода ея породили т невозможности, т преграды, которыя, такъ сказать, сковали волю самаго благодушнаго и самаго энергическаго изъ властителей и вмст съ нею сковали вс усилія доблести и самоотверженія храбраго войска и благочестиваго народа. Не врне ли будетъ искать въ непробудномъ молчаніи одну изъ причинъ многихъ заблужденій, предубжденій и ошибокъ? Зачмъ предполагать опасность тамъ, гд ея нтъ и ослплять себя добровольнымъ и умышленнымъ невдніемъ опасностей, о которыя претыкаются ноги наши? Для насъ, въ противность другимъ обществамъ, опасность отъ приведеннаго въ систему молчанія пока гораздо пагубне, нежели опасность отъ нкотораго многоглаголанія. Излишняго вреднаго многоглаголанія при цензур нтъ и быть не можетъ, каждому противодйствію есть свое время, обязанность благоразумія и верховной власти есть своевременное примненіе той мры, того орудія, на которыя указываютъ потребность и сила обстоятельствъ. Никому не уступлю въ любви къ отечеству и въ врноподданической преданности къ Государю, но вмст съ тмъ скажу, что не вижу теперь ни малйшей опасности, угрожающей со стороны литтературы. Напротивъ думаю, что для общей пользы не должно усыплять ея. Она должна быть бдительнымъ и откровеннымъ, но умреннымъ выраженіемъ общества: выраженіемъ потребностей его, упованій и ожиданій, даже и опасеній и жалобъ, разумется, не раздражающихъ, не возмущающихъ страстей, а возбуждающихъ разумное вниманіе общества. Она зеркало, въ которомъ изображается и сосредоточивается общество, съ соизволенія и подъ надзоромъ и опекою правительства.
Изъ того не слдуетъ, что я желаю совершенно развязать руки писателямъ и совершенно обезоружить цензуру. Нтъ, я желаю, чтобы цензура наша была сильна, но вмст съ тмъ благоразумна и прозорлива, и не мелочна и не придирчива. Не вижу пользы при каждомъ движеніи прицплять литтератур тормазъ, если впереди дорога гладкая. Тормазъ хорошъ и необходимъ, когда въ виду крутой скатъ, или косгоръ, но теперь ихъ нтъ.
Со всмъ тмъ, повторю, положеніе нашей литтературы не блестящее. Бда въ томъ, что во глав ея стоятъ не великіе писатели, а боле или мене ловкіе и смышленные журналисты. Промышленная, торговая, любостяжательная, однимъ словомъ, реальная сторона вка отразилась и на нашей литтератур. Нтъ вдохновенья, творчества, безкорыстной и благородно& любви къ искусству. Но что же тутъ длать? Цензура горю этому помочь не можетъ,
Но въ настоящемъ положеніи цензуры можно было бы ей помочь, уяснивъ и упростивъ дйствія ея. Собственно нтъ у насъ цензурнаго устава, хотя изданный въ 1828 году не отмненъ. Но ни цензоры, ни писатели не могутъ имъ руководствоваться и законно ссылаться на него. Частныя, временныя предписанія, въ безчисленномъ множеств изданныя, по разнымъ случаямъ, можно сказать, загромоздили уставъ такъ, что до него добраться нельзя. Такимъ образомъ, одна изъ важнйшихъ отраслей нашего охранительнаго законодательства совершенно запутана и лишена необходимаго единства. По моему мннію, нужно безотлагательно возстановить нын только нарицательно существующій уставъ и сдлать въ немъ измненія и пополненія, какія признаются нужными. Затмъ слдуетъ совершенно отмнить вс предписанія и распоряженія, которыя были отдльно изданы.
Цензура, сія управа благочинія мыслей и выраженій, являющихся въ печати, не можетъ (за исключеніемъ нкоторыхъ верховныхъ и основныхъ началъ, которыя, впрочемъ, и остаются неприкосновенными) во всхъ дйствіяхъ своихъ руководствоваться примненіемъ положительныхъ и ясныхъ узаконеній, подобно всякому другому административному учрежденію. И тамъ бываютъ ошибки и недоразумнія, хотя дйствія и законы твердо выведены въ параллельной точности.
Какъ же имъ не быть въ дл цензуры, гд по большей части все предоставлено личному уразумнію, а чаще всего личнымъ догадкамъ. Въ цензур, кром тхъ коренныхъ началъ, о которыхъ сказано выше, все прочее условно и почти неуловимо. Здсь нтъ ясныхъ указаній, непреложныхъ запрещеній, буквально означающихъ то, что дозволено, и то, что запрещено. Многое зависитъ отъ внутренняго сознанія, въ силу коего авторъ выразилъ свою мысль, отъ понятія и догадки цензора при сужденіи того, что написано, и отъ частныхъ впечатлній и личныхъ расположеній разнородныхъ читателей при чтеніи написаннаго. Тутъ открывается безграничное поле для встрчъ и столкновеній мнніямъ и убжденіямъ, и убжденіямъ разномысленнымъ и другъ другу противорчащимъ. Отдльно взятое убжденіе каждое можетъ быть равно основательно и добросовстно, но въ общемъ итог выводятся заключенія спорныя и взаимно обвинительныя. Можно ли требовать отъ автора, чтобы онъ въ увлеченіи своемъ никогда не обмолвился или не подалъ повода въ превратному толкованію того, что онъ хотлъ сказать? Отъ цензора, который съ утра до вечера обязанъ прочитывать исписанныя кипы бумагъ и производить формальныя слдствія надъ каждою фразою, надъ каждымъ словомъ, чтобы онъ ничего не просмотрлъ, или понялъ все имъ прочитанное точно такъ, какъ поймутъ оное посл и на досуг читатели, увлеченные иногда излишней строгостію или озабоченные своими личными предубжденіями. Въ такомъ неопредленномъ положеніи часто вс могутъ быть правы и вс виноваты. Не ослабляя обязанности цензуры, не уменьшая отвтственности цензоровъ, можно дозволить себ замтить, что несправедливо было бы, упуская изъ виду вышеприведенныя соображенія, судить о печатныхъ недосмотрахъ, или даже и проступкахъ съ безусловною строгостію, несправедливо было бы везд искать злонамренности тамъ, гд часто провинились одна опрометчивость автора и одно недоразумніе цензора.
Настоящее положеніе литтературы нашей можно подраздлить на три главныя и характеристическія направленія:
1) Направленіе нравописательное и, такъ сказать, исправительное, то-есть изысканіе и преслдованіе всхъ злоупотребленій, вкравшихся въ вашъ общественный и административный бытъ.
2) Направленіе боле частное и одностороннее и принадлежащее только ограниченному числу писателей. Оно иметъ цлью отстаивать историческія начала наши, нашу старину, нравы, обычаи ея, Русскую самобытность, основанную на духовномъ начал православія, и противодйствовать вліянію Запада, которому мы, по мннію его, слишкомъ безусловно подражаемъ и покоряемся.
3) Направленіе ученое, любознательное, испытующее и практическое. Цль и способъ сего направленія: изученіе и разъясненіе вопросовъ, всхъ равно занимающихъ, распространеніе общеполезныхъ свдній по всмъ частямъ государственнаго управленія въ отношеніи гражданскомъ, законодательномъ, экономическомъ, знакомство общества съ началами, признанными новйшею наукою, съ успхами и улучшеніями во всхъ отрасляхъ общежительнаго устройства. Вс эти три направленія не новы въ нашей литтератур. Знакомымъ съ ходомъ ея, изучившимъ ея творенія, легко прослдить ихъ повторявшіяся проявленія. Имъ извстно, что, начиная отъ князя Кантемира, знаменитаго нашего государственнаго сановника и перваго по старшинству изъ свтскихъ нашихъ писателей, исправительное и сатирическое преслдованіе домашнихъ и административныхъ злоупотребленій не переставало отзываться въ Русской письменной дятельности. Можно было бы здсь исчислить многія сатирическія періодическія изданія, исключительно посвященныя обличенію и наказанію общественныхъ пороковъ, какъ-то: взяточничества, противозаконнаго самоуправства, невжества или безграмотности, злоупотребленій помщичьей власти. Это направленіе господствовало на нашемъ театр. Эту сатирическую стихію находимъ мы почти везд, равно и въ одахъ Державина, и въ басняхъ Хемницера и Крылова. Эта свобода, правительствомъ дарованная писателямъ нашимъ, никогда не потрясала государственнаго и общественнаго. порядка и не ослабляла любви и преданности народа къ Царямъ. Напротивъ, она возбуждала общую признательность къ верховной власти, которая въ лиц Екатерины Второй разршила журналъ ‘Живописецъ’ и комедію ‘Недоросль’, въ лиц Императора Павла I приняла посвященіе комедіи ‘Ябеда’, и въ лиц Императора Николая I позвала Русское общество на представленіе ‘Горе отъ ума’ и ‘Ревизора’.
Второе направленіе литтературы нашей, извстное нын подъ названіемъ славянофильскаго, также явленіе у насъ не новое. Борьба съ западными нововведеніями въ нашу Русскую жизнь, борьба съ духомъ подражанія, вытсняющаго изъ нашего общества духъ народной первобытности и самостоятельности — издавна отзывалась во многихъ изъ нашихъ благонамренныхъ и монархическихъ писателей. Не входя и здсь въ литтературныя обозрнія и въ исчисленія личностей, достаточно будетъ наименовать одного Шишкова. На анти-западныхъ убжденіяхъ въ дл литтературномъ и общественномъ, которыя онъ исповдывалъ и печатно проповдывалъ, основана извстность его. Они не только дали ему замчательное мсто въ нашей литтератур, но, безъ сомнній, открыли ему поприще къ достиженію высшихъ государственныхъ званій и почестей. Онъ также былъ поборникомъ старыхъ обычаевъ, поврій, нравовъ, онъ изобличалъ современное общество въ отступленіи отъ православныхъ началъ богобоязненной и душеспасительной старины, въ слпомъ и преступномъ подражаніи всему иноземному и въ порч нравовъ, которая была горькимъ плодомъ этого подражанія. Если и слдуетъ иногда останавливать это направленіе въ попыткахъ его къ неумреннымъ и крайнимъ заключеніямъ, то нельзя не сознать, что это старообрядческое ученіе есть боле историческое и умозрительное, нежели практическое. По существу своему нельзя отъ него ни въ какомъ случа ожидать и опасаться живаго примненія къ дйствительности. Можно опасаться зайти слишкомъ далеко при постоянномъ и усиленномъ стремленіи впередъ, но при всхъ напряженіяхъ ума и воли, при всей запальчивости мнній, не увлечешь общества въ движеніе обратное и не заставишь его отскочить на 150 лтъ назадъ. Слдовательно, во всякомъ случа опасность не тутъ.
Третье, нами означенное, направленіе литтературы истекаетъ прямо изъ современныхъ потребностей и обстоятельствъ. Литтература, т.-е. грамотность, никогда не оставалась равнодушною и нмою зрительницею тхъ общественныхъ интересовъ, которые преимущественно занимали и озабочивали современную ей эпоху. Нын это участіе, это вмшательство развилось боле противу прежняго, и таковое развитіе совершенно естественно. Нын эти интересы въ обществ сами заговорили громче. Они сдлались разнообразне и многосложне. Событія и наука сдлали ихъ каждому доступне. Нововведенія въ жизни общественной боле или мене сблизили вс народы, вс состоянія. Сіи нововведенія — не исключительная принадлежность особеннаго званія, они общее достояніе всхъ и каждаго. Прежде одни богатые люди могли пользоваться дорогими открытіями науки и удобствами жизни. Для массы наука ничего не длала и не существовала. Нын наука приспособляетъ свои открытія въ пользу всхъ. Не входя въ дальнйшія подробности, ограничимся замткою, что нын богатый и бдный, благодаря наук, отправляются въ одномъ позд изъ Москвы въ Петербургъ, а чрезъ нсколько лтъ будутъ отправляться изъ одного конца Россіи въ другой. При такомъ развитіи матеріальныхъ пріобртеній и улучшеній, которыя состоятъ въ нераздльной связи съ умственными и духовными силами народа, не возможно требовать, чтобы литтература, сіе выраженіе общества и своего времени, оставалась праздною и въ сторон. Можетъ ли она молчать о томъ, что въ помышленіяхъ каждаго и у каждаго на язык? Можетъ ли не принимать она участія въ общемъ движеніи и въ перерожденіи общества на другихъ началахъ и при другихъ условіяхъ? Литтература должна содйствовать и помогать обществу въ уразумніи и присвоеніи себ этихъ побдъ, одержанныхъ наукою и просвщеніемъ въ пользу правительствъ и въ пользу управляемыхъ. Въ эту среду, которою обхвачено все общество, сами собою врываются вопросы промышленности, торговли, финансовъ, всего государственнаго хозяйства. Отъ этого новаго положенія возрождается въ обществ потребность изученія и уразумнія этихъ вопросовъ. Отчужденіе общества отъ знакомства, по крайней мр, въ общихъ понятіяхъ отъ сихъ важныхъ и жизненныхъ вопросовъ, равнодушіе въ ихъ дйствіяхъ и польз, было бы явленіемъ прискорбнымъ. Вмст съ тмъ, оно лишило бы правительство надежнйшаго пособія нравственной силы, которою оно можетъ дйствовать на общество, на его довріе, убжденіе, сочувствіе и единомысліе.
Въ настоящихъ обстоятельствахъ цензура находится въ самомъ затруднительномъ и почти безъисходномъ положеніи. Цензура сама подчинена различнымъ цензурамъ, которыя въ дйствіяхъ своихъ руководствуются не положительнымъ цензурнымъ уставомъ, а личными впечатлніями. Отъ того цензора не могутъ имть ни правильнаго и однообразнаго направленія, ни доврія къ себ. Отъ того часто и дйствуютъ они безсознательно и на удачу. Не только цензура, подвдомственная министерству народнаго просвщенія, но и само министерство, при такомъ стеченіи и столкновеніи разнородныхъ вліяній, не можетъ въ цензурномъ отношеніи дйствовать по убжденію своему и съ полною и законною отвтственностію за свои дйствія. Въ безпрестанномъ недоумніи должно оно угадывать частныя истолкованія и заключенія многочисленныхъ вдомствъ. И когда цензура обращается съ министерству для разршенія сомннія, оно должно сознать передъ цензурою, что неспособно и не въ прав разршить предлагаемое сомнніе.
Часто переводныя статьи, чисто принадлежащія наук и въ которыхъ не было никакого примненія къ Россіи, подвергали цензоровъ взысканію только потому, что въ этихъ статьяхъ излагались начала, упоминалось о мрахъ, учрежденіяхъ и преобразованіяхъ, несходныхъ съ нашими. Въ этихъ изложеніяхъ видли укоризну на то, что длается у насъ, или предосудительное сожалніе о томъ, чего у насъ нтъ. При такихъ условіяхъ невозможно изученіе ни всеобщей исторіи, ни законодательства, ни статистики. Изученіе сихъ предметовъ неминуемо укажетъ на постановленія и факты, несогласные съ нашими и которые могутъ порождать у насъ опасныя умствованія и противузаконныя желанія.
Въ послднее время разршены были изданія политико-экономическихъ и другихъ подобныхъ журналовъ. При разъединеніи цензуры опытъ доказываетъ невозможность подобныхъ журналовъ. Наука, какъ она ни стсняй себя строгими предлами, не можетъ держаться въ одной только сфер теоріи, такъ чтобы въ самыхъ началахъ своихъ или выводахъ не касалась она, хотя и косвенно, какихъ нибудь государственныхъ мръ, потребностей или вопросовъ, существующихъ и въ Россіи. Подобныя разсужденія не могутъ потрясти доврія къ дйствіямъ правительства. Чуждые наук не станутъ читать этихъ разсужденій, люди образованные и съ наукою знакомые съумютъ понять необходимое различіе, которое существуетъ между общими понятіями науки и нкоторыми государственными мрами, оправдываемыми мстными условіями, временемъ, историческими началами и другими законными обстоятельствами. Но не мене того они желаютъ знать, что длается и какъ длается въ другихъ государствахъ. Науку обрзывать нельзя. Отрывочныя понятія и свднія порождаютъ одну сбивчивость. Слдя за ходомъ ученой журналистики, нельзя не признать, что въ послднее время появлялись нкоторыя весьма дльныя статьи. Если и нельзя было принимать безусловно вс выраженныя въ нихъ мннія, то не мене того эти мннія могли быть приняты въ соображеніе, чтобы обнять вопросъ во всей его полнот. Нердко появлялись ученыя разсужденія о поземельной собственности, о распредленіи сельскихъ работъ и тому подобныя, гд безъ всякой рзкости и заносчивости, хладнокровно и ученымъ образомъ разсматривались т-же вопросы, которые нын будутъ предложены на разсмотрніе губернскихъ комитетовъ. Подобное вмшательство науки въ дла дйствительности ничему повредить не можетъ. Оно ни для кого не обязательно, а между тмъ уясняетъ и провряетъ частныя понятія и обогащаетъ свдніями, которыя всегда полезны. Нкоторые изъ писателей нашихъ и помщиковъ, благоговя въ великому длу, указанному правительствомъ объ улучшеніи быта крестьянъ, поспшили представить статьи о томъ, какъ это совершилось въ другихъ мстахъ, напримръ въ Пруссіи, но и т статьи подвергнуты сомннію и задержк, хотя въ нихъ о Россіи ничего не упоминается. Многіе опасаются у насъ толковъ, которые каждая печатная статья можетъ породить. Но въ нкоторыхъ обстоятельствахъ вынужденное молчаніе породитъ еще боле толковъ, истекающихъ часто отъ невжества и невднія, а иногда и отъ недоброжелательства. Когда умы заняты важнымъ современнымъ вопросомъ, здравая пища нужна для ихъ возбужденнаго вниманія и дятельности. Извстно, что въ военное время недостатокъ встей изъ дйствующей арміи всегда порождаетъ въ масс самые нелпые, неблагонамренные и недоброжелательные слухи.
Вс эти несогласности и противорчія, дйствующія нын на цензуру, влекутъ къ одному разстройству и къ произволу. Для приведенія вопроса въ надлежащій порядокъ и ясность, должно положительно опредлить и обозначить ту долю благоразумной и законной свободы, которую правительство полагаетъ возможнымъ предоставить наук и литтератур. Иначе слдуетъ ршительно поставить такія преграды, за которыя не могла бы литтература вступать въ область мышленія, любознательности, общественныхъ интересовъ, и однимъ словомъ всего, чмъ нын занимается и живетъ общество. Подобное запрещеніе возможно, но, не входя въ сужденіе о такой мр, можно спросить, не повлечетъ ли она за собою вредъ, гораздо опаснйшій того вреда, котораго опасаются отъ частныхъ покушеній литтературы и отъ снисхожденія и оплошности цензоровъ. Умамъ дала движеніе не литтература наша, напротивъ, въ литтератур слабо и поверхностно отзывается движеніе умовъ, пробужденныхъ событіями, духомъ времени, побдами науки и усиленною дятельностію нашей эпохи. Вопросы, вытсненные изъ печатной литтературы, которая, не смотря на своевременныя уклоненія, невольно держится въ берегахъ, опредленныхъ ей цензурнымъ уставомъ, эти вопросы свободнымъ разливомъ вторгнутся въ рукописную литтературу и въ контрабандную литтературу заграничныхъ Русскихъ печатныхъ станковъ.
Никакія предохранительныя и стснительныя мры полиціи не будутъ въ силахъ бороться съ этимъ безпрестанно возрастающимъ и напирающимъ зломъ. Она проникнетъ къ намъ, разольется у насъ въ тысяч видахъ. Русская литтература перенесется заграницу, и совершенно отршенная не только отъ надзора, но и отъ вліянія правительства, отршится отъ собственнаго надзора за собою и бросится въ крайности. Мы видимъ тому поучительный и несчастный примръ.
Для огражденія цензуры отъ той сбивчивости, въ которую она поставлена, и для отвращенія того зла, которое могла бы повести за собою рукописная и заграничная литтература, необходимо было бы нын же, до окончанія пересмотра по Высочайшему повелнію цензурнаго устава, опредлить временно границы благоразумной дятельности литтературы и дйствію цензуры на слдующихъ главныхъ основаніяхъ:
1) Оставить въ прежней сил разршеніе говорить въ печати, въ предлахъ наукъ для книгъ я журнальныхъ программъ для періодическихъ изданій, о вопросахъ ученыхъ, современныхъ и общественныхъ, со строгимъ охраненіемъ основныхъ государственныхъ началъ въ политическомъ, религіозномъ и нравственномъ отношеніяхъ.
2) Имя въ виду неопредленность и разнообразіе толкованій и примчаній, которымъ подвергаются печатныя статьи, предоставить постороннимъ вдомствамъ входить съ своими замчаніями на статьи, которыя, по ихъ мннію, признаются предосудительными, въ главное управленіе цензуры, письменно, съ точнымъ объясненіемъ причинъ, могущихъ уяснить, въ предосторожность цензуры, вредъ, проистекающій отъ одобренія ихъ въ печать.
3) Кром сего, для большаго удовлетворенія требованій разныхъ министерствъ, съ которыми наиболе встрчаются соприкосновенія, предоставить назначить съ ихъ стороны въ Москв и Петербург довренныхъ чиновниковъ, которые могли бы разршать возникающіе въ цензур вопросы и сомннія и тмъ способствовать сей послдней въ поддержанію ея предупредительнаго характера.
4) Между прочимъ, разршить, по смыслу I пункта, допущеніе въ печать благонамренныхъ ученыхъ разсужденій и практическихъ замчаній по поводу вопросовъ, возбужденныхъ нын Высочайшими рескриптами объ улучшеніи крестьянскаго быта въ предлахъ строгихъ приличія какъ относительно правительства, такъ и помщиковъ, и осторожности относительно крестьянъ.