Евгений Чириков
Евгений Чириков
Обостренные отношения
Обостренные отношения
———————————————————-
Обостренные отношения, Чириков Евгений Николаевич, Год: 1903
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Миша упорно молчал… Он не желал вовсе разговаривать… Его звали обедать, он категорически отказался:
— Не желаю…
Его звали пить послеобеденный чай, — он ответил очень спокойно, с твердой решимостью в тоне:
— Пейте, пожалуйста, чай, кофе, а меня оставьте в покое: мне ничего не нужно.
Старшая сестра, Нина, получившая такой ответ от Миши, неестественно громко расхохоталась и сказала:
— Ты думаешь, кому нужно?.. Сделай одолжение: можешь прекратить и еду, и питье, — никто не заплачет.
Сказала и весело вспорхнула и скрылась за дверью. Миша, впрочем, уловил как в ее голосе, так и в этом чересчур беспечном ответе, и в том, как она порхнула, — нечто говорящее в свою пользу… Конечно, она притворяется, показывая вид, что и папе, и маме, и всем ‘не больно нужно’, что он не обедает и не пьет чаю… Наверно, все очень беспокоятся и не знают, как склонить его к согласию обедать и пить чай… Ну, и пусть помучаются… Сами виноваты. Единица из латинского еще не такая вина, чтобы срамить его при всех и говорить, что он лучше пойдет в сапожники… Ну, в сапожники, так и ладно, и прекрасно, а обедать он все-таки не будет…
Миша сидит в гостиной на диване, смотрит на развернутый номер ‘Будильника’ и прислушивается к тому, что делается в соседней комнате. Там, наверное, говорят о нем и о том, что он не обедает, ничего не ест и не пьет, и что он, в сущности, — ‘способный мальчик’.
— Где же Михаил?.. Все еще дует губы? — слышится голос матери.
— Они сердятся, — как-то протяжно и с ударением отвечает Нина.
— Надо ему все-таки оставить чего-нибудь, — басит голос отца.
‘Ага!.. Оставить!.. Больно-то мне нужно!.. — мысленно произносит Миша. — Зачем же сапожнику оставлять?..’
— Михаил!.. — кричит отец.
Миша молчит. Отец повторяет окрик.
— Что? — глухо, но с достоинством, отвечает Миша, ниже наклоняясь к ‘Будильнику’.
— Иди сюда!.. Будет дуться-то!..
— Я не дуюсь, а читаю… Сапожнику неприлично сидеть за столом…
— Болван!..
— И прекрасно… болван, так болван, — вслух ответил вспыхнувший Миша и тихонько добавил, шевеля губами: ‘от болвана слышу’…
— Прочванится… — звонко доносится голос сестры.
— Молчи ты, безмозглая, — шепчет Миша, и страшная ненависть к сестре вспыхивает вдруг в его сердце. Миша жаждет мести… Если бы не было тут отца, он бы показал ей… И чего она лезет? Кажется, ее никто не спрашивает?!
Миша сердито откашливается, бросает ‘Будильник’ на стол, потом шарит по своим карманам и вытаскивает карандаш. Под одной из карикатур, где изображен молодой человек под лавкой, — а около лавки — дама и пояснено текстом, что молодой человек режет ножом ‘вензель’ этой дамы под лавкой, ибо верхняя сторона уже вся изрезана, — Миша подписывает: ‘Это — Нинка, а это Володька Петушков. Оба дураки непроходимые’. Затем развертывает номер так, чтобы всякий заметил эту карикатуру, — и уходит в свою комнату.
Заметив на столе шляпу Нины, Миша швыряет ее на пол.
— На мой стол этакой дряни не класть! — говорит он громко, хотя знает, что никто его не услышит.
Миша чувствует себя врагом решительно всех… Ему кажется, что дом разделился на два враждебных лагеря: в одном он, Миша, в другом — все остальные. Поэтому, когда в комнату Миши вошла горничная, — он встретил ее враждебно.
— Михаил Павлыч!..
— Проваливай!..
— К вам гость пришел…
— Проваливай, говорят.
— Не емши — вот и сердитесь…
Миша отлично понял, что горничную подсылали к нему… Раскаялись и стараются как-нибудь исправить… Он — не маленький. Пусть помучаются!..
А есть, действительно, хочется… Разве зайти в кухню?.. Нет, не стоит: кухарка скажет горничной, горничная — Нинке, и начнут потешаться…
Лучше протерпеть… Пусть придет сам папа, или даже мама, и скажут: ‘не сердись, Миша… Ты знаешь, что если не будешь есть и пить, то можешь захворать, и знаешь, как это огорчит нас… Ну, извини, больше этого не будет’… Тогда Миша, конечно, согласился бы и сейчас же пошел бы в столовую. Конечно, ему оставили… Сегодня, кажется, борщ готовили…
Миша проглотил слюну и, подойдя к двери, стал поджидать, когда послышатся мягкие шаги матери… Отец-то не придет, это уж верно, а вот мама может прийти и попросить извинения…
Но мама не шла, а есть хотелось…
Вместо ожидаемых делегатов, появился в дверях красивый сеттер ‘Фальстаф’. Тихой, ленивой поступью вошел он в комнату, понюхал Мишу и вяло помахал хвостом…
‘Фальстаф’ — любимец отца, и его место — под письменным столом отцовского кабинета. Чего же он лезет сюда?.. Пусть идет к своему хозяину и виляет хвостом. Нажрался как!.. Даже брюхо раздуло…
— Пшел! — сердитым шепотом крикнул вдруг Миша и толкнул ногой собаку так больно, что та визгнула сперва громко, а потом тише и, обиженно поджав хвост, медленной рысью оставила комнату…
А есть хочется…
Миша долго сосал палец левой руки, сосредоточенно обдумывая свое положение… Наконец, поймал счастливую мысль, которая избавляла его от всяких компромиссов с врагами. Одноклассник Миши, Иванов, недавно продал на толкучем рынке братнину алгебру Малинина и Буренина и купил себе там же кинжал…
А Миша может продать свою книгу, прошлогоднюю, и купить себе в булочной пирожков и ватрушек, и даже пирожного… Можно еще зайти в молочную… А они будут мучиться… И пусть!.. Сами виноваты… в другой раз не станут…
Порывшись в своем книжном шкафчике, Миша вытащил, наконец, одну тощенькую книжонку… ‘Понадобится, да нескоро… Тогда забудут, что покупали, и можно будет — новую’, — подумал Миша и окончательно обрек учебник на продажу…
Идти через столовую ему не хотелось… Там все сидят и подумают, что он навязывается и хочет как-нибудь помириться… Наплевать!.. Миша отлично обойдется и без дверей…
Миша вылез в окно, запрятал в пазуху книгу и отправился на толкучий рынок. Время близилось к вечеру… Скоро могут запереть лавки, надо торопиться… Миша летел на всех парах… Проходя около строящегося дома, он, для сокращения пути, двинулся по груде досок и мусора и запнулся… В результате была, дыра на сапоге, на самом видном месте… В другой раз подобное несчастье огорчило бы Мишу, тем более, что сапоги куплены недавно и вручены ему с предупреждением, чтобы беречь… Теперь — наплевать!.. Пусть!.. Пускай покупают новые… Они, конечно, скажут: ‘ходи без сапог, как сапожник’… Но ведь он отлично понимает, что купят… Им же будет стыдно, если он, сын присяжного поверенного, будет ходить в худых сапогах… Не бойтесь, купят…
Вот и толкучий рынок. Здесь так оживленно, весело… Галдят, кричат, ругаются… Просто — содом какой-то!..
— Пира-аги гаря-ячия!.. — гнусаво и пронзительно выкрикивает широколицый мужик, в грязном фартуке, с жирным носом. Этот мужик посмотрел на Мишу и предложил:
— Хошь пирогов?.. С пылу, с жару — пятак за пару!..
— С чем? — приостановившись, спросил Миша…
— Возьми у меня! Барин! У него холодны, а у меня горячи! — завизжала баба и встала с корчаги, в которой хранились горячие пироги…
— Потом куплю!.. Некогда… — произнес Миша и полез между густой толпою грязного пестрого люда к воротам, в гостиный двор с лавками старьевщиков.
В сильном волнении и впопыхах подошел он к лавочке букиниста… Тот стоял у своего шкафчика в выжидательной позе. Старик, в очках, с глубокомысленным взором, этот лавочник походил, по крайней мере, на профессора. Завидев гимназиста, он спрятался внутрь своего шкафика и, раскрыв какую-то книгу, углубился…
— Покупаете книги?
— А что продаете?
— Азию, Африку и Америку! Совсем новая… — впопыхах проговорил Миша…
— Смирнова?
— Да…
— Европу взял бы еще… А этих много, — произнес лавочник, нехотя принимая от Миши книгу…
— Старое издание… Гривенник дам, — добавил он, перелистав несколько страниц.
— Велели — за двадцать!.. Меньше — не отдавать, — застенчиво ответил Миша.
Лавочник позевнул и подал книгу Мише.
— Ну — пятнадцать!.. Ведь она совсем новая?!
Лавочник ничего не ответил…
— Ну, ладно… гривенник…
— Себе в убыток, — позевывая, произнес лавочник, положил на прилавок два пятака, а покупку небрежно бросил на полку и опять уставился в книгу.
— Я, может быть, и Европу принесу, — проговорил Миша, запрятывая пятаки в карман.
— Несите… Только какая Европа опять? Другая и гривенника не стоит… Это какое издание… Словарей нет ли? Шульца? Арифметики? Посылайте товарищей, — я всех больше даю…
— Пришлю…
Миша вышел и отправился осматривать съедобный товар. Не дошел до пирогов и соблазнился халвой с маком. На три копейки купил халвы и съел ее с большим удовольствием. А вот и баба с пирогами…
— С чем есть?
— С груздями, с говядиной, с морковью.
— Почем?
— Пятак пара…
— С морковью не люблю… Давай один с говядиной, другой с груздями!
Съевши оба пирога, Миша захотел пить. На оставшиеся, за всеми расходами, две копейки он выпил две кружки какого-то розового квасу. Вторую кружку едва допил… Было немного противно и приторно, но оставлять все-таки было жалко.
— Уф!.. — выпустил Миша, с трудом допивши последнюю кружку квасу.
— Что? В нос вдарило? — хвастливо спросил квасник и громко и певуче закричал:
— Ква-су ядре-ного, хал-одного, прохладительного!..
Вернувшись домой, Миша нашел на своем столе тарелку с куском холодного мяса, хлеб, стакан молока и три вафли. Единственно, что соблазняло Мишу — это вафли. Это — любимое блюдо Миши, но самолюбие не позволяет ему воспользоваться вафлями. Если бы еще не помнили, сколько вафлей дали: две или три, — он одну сел бы… От каждой вафли Миша отрезал осторожно по краям по узкой ленточке и съел. Отхлебнул глоток молока. Вкусно… Но наплевать!..
Розовый ядреный квас то и дело ‘ударял в нос’ Мише, а халва с маком и пироги с груздями и тухлой говядиной будоражили Мишин желудок…
— Фу, ты!.. — сердито говорил Миша и время от времени плевал на пол…
— Где ты пропадал? — спросила Нина, появляясь в комнате.
— Это — мое дело… Я тебя не спрашиваю, где ты шляешься…
Нина мимоходом взглянула на стол, где стоял Мишин обед в неприкосновенности.
— Мама велела тебе съесть кусок мяса!..
— Я могу и не есть… Я — болван и сапожник… Вы присяжные поверенные, а я — сапожник… и болван… Значит, — и нечего!..
— Ну, как хочешь…
И прекрасно!.. Гуляйте с вашим Петушковым, а меня оставьте в покое…
— Дурак!.. — бросила с раздражением Нина и ушла.
Миша чувствовал себя способным выдерживать осаду врагов и отражать все приступы их своим полным равнодушием к еде. Пироги с груздями и мясом, халва с маком — явились его союзниками…
Может быть, так продолжалось бы еще очень долго. Но случилось непредвиденное обстоятельство, положившее конец взаимным обостренным отношениям.
У Миши стал побаливать живот и чем дальше, тем сильнее… Резь в животе заставила его лечь на постель, вверх спиною, и тихо охать. Миша не хотел выдавать своего безоружного положения и долго крепился и охал в подушку… Но пироги с груздями и квас ядреный, прохладительный, делали свое дело. Миша начинал стонать громче и бить кулаками в подушку.
— Ах, да что это за наказанье!.. — плаксиво гнусил он время от времени и дрыгал ногами.
К ночи Миша уже кричал, не сдерживаясь, и все враги толпились около его постели, кроме отца, который был, по обыкновению, в клубе. Мать мерила Мише температуру, сестра Нина терла горчичники, горничная побежала за доктором. Даже ‘Фальстаф’ пришел навестить больного и, вертясь между хлопочущими врагами, смотрел’ на Мишу своими умными глазами печально и сочувственно.
— Что же ты наделал? — тревожно спрашивала мать, страшно боясь в глубине души, не выпил ли Миша какого-нибудь ядовитого вещества, чем он грозил иногда во время таких же обостренных отношений…
— Ты чего-нибудь принял? А? Миша! Скажи же, голубчик! Поскорей!..
— Я, мама… Ох! Ай-ай-ай!.. Я продал, мамочка, Азию, Африку и Америку… ох!.. Ай-ай-ай!.. И купил пирогов с груздями…
— Что ты! Миша! Он бредит… Господи!.. Что же доктор? Пошлите за отцом в клуб… Ох, Господи…
Мать наклонялась над Мишей, держала свою руку на его лбу и целовала Мишу в щеку. Сестра, со слезами на глазах, бегала по комнатам и, останавливаясь пред окном, тревожно смотрела на улицу, ожидая появления доктора.
Приехал, наконец, и доктор.
— Ну-с, молодой человек, где у вас больно? Перевернитесь!..
Миша послушно перевернулся. Доктор его осмотрел, щупал, выслушал…
— Что вы сегодня кушали?..
— Ах, доктор, он совершенно ничего не ел сегодня… Как пришел из гимназии, — ничего в рот не брал…
— Это тоже нехорошо… Может быть, вы, молодой человек, все-таки скушали что-нибудь? Скажите по совести…
— Да… я ел пироги с груздями… Я продал Азию, Африку…
— Что такое?.. — шепотом спросил встревоженный отец, прискакавший на извозчике из клуба, где он бросил партию неоконченной.
Спустя час, в доме все стихло… Миша с компрессом на животе лежал в постели, а около него сидели мать и сестра… Обе они ухаживали за Мишей и послушно исполняли все капризные требования его…
Боль в животе спадала, и Миша начинал чувствовать полное удовлетворение…
Первая публикация: Евгений Чириков. ‘Рассказы’. Том 3. Издание товарищества ‘Знание’. 1903 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.