Обновленная жизнь, Данте Алигьери, Год: 1292

Другие сочинения
Время на прочтение: 99 минут(ы)
Скачать в PDF

ДАНТЕ-АЛИГІЕРИ.
ОБНОВЛЕННАЯ ЖИЗНЬ.

ПЕРЕВОДЪ СТИХАМИ СЪ ИТАЛЬЯНСКАГО
А. П. ФЕДОРОВА.

СЪ ОБЪЯСНИТЕЛЬНЫМИ ПРИМЧАНІЯМИ И ВСТУПЛЕНІЕМЪ.

СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА,
ГРАВИРОВАННЫМЪ НА ДЕРЕВ Н. И. МОРОЗОВЫМЪ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Дома Призр. Малол. Бдн. Лиговская ул, д. No 26.
1895.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Успхъ изданныхъ нами трехъ томовъ ‘Божественной Комедіи’ Данте-Алигіери въ стихотворномъ перевод, успхъ далеко превзошедшій наши ожиданія, доказалъ на опыт, что переводы классическихъ произведеній всемірной литературы, сдланные въ удобочитаемой форм, всегда найдутъ себ массу читателей среди нашей интеллигенціи и заслужатъ сочувствіе каждаго образованнаго человка. Такой успхъ, по нашему мннію, лучшая награда для переводчика и вотъ, ободренные столь блестящимъ оправданіемъ нашихъ ожиданій, мы беремъ на себя смлость выпустить въ свтъ стихотворный переводъ ‘Обновленной жизни’ (Vita Nuova), сдланный тмъ-же переводчикомъ и составляющій четвертый томъ нашего изданія произведеній Данте-Алигіери.
‘Обновленная жизнь’, одно изъ первыхъ произведеній Данте, стоитъ особнякомъ во всемірной литератур, это ни поэма, ни романъ, ни эпопея, или, врне сказать,— и то и другое и третье вмст. Тмъ не мене ‘Обновленная жизнь’ представляетъ собою истинно-поэтическое и довольно интересное произведеніе классической литературы, написанное на неисчерпаемую тему о любви, тему, о которой можно сказать словами великаго поэта, что эта старая исторія всегда останется новой.
На русскомъ язык ‘Обновленная жизнь’ появляется впервые и это обстоятельство, смемъ думать, послужитъ намъ нкоторымъ оправданіемъ, если въ нашемъ перевод окажутся кое-какіе промахи и недосмотры, столь обычные въ первомъ опыт перевода классическаго произведенія, а тмъ боле произведенія написаннаго пять столтій тому назадъ и принадлежащаго перу столь самобытнаго даже въ итальянской литератур поэта, каковымъ безспорно является Данте.
Почти на каждомъ шагу намъ встрчались затрудненія, какъ передать въ боле подходящей форм то или другое выраженіе автора. Такъ напр., въ сонетахъ довольно часто встрчается выраженія,— ‘Donna’, ‘mia Donna’, ‘Madonna’, которыя мы перевели соотвтственно,— ‘ Жена’, ‘моя Жена’, ‘благородная Жена’, разумется, въ томъ смысл, какъ это слово употреблялось въ древне-русскомъ язык, т. е. въ смысл слова ‘женщина’, которое, однако, казалось намъ мене подходящимъ въ данномъ случа, хотя въ выраженіи ‘моя Жена’, пожалуй, и получается нкоторая двусмысленность, но это уже неизбжность и такая невыразимость словъ ‘mia Donna’ свойственна не только русскому языку,— французы, напримръ, переводятъ ихъ словами ‘ma Dame’, что, однако, тоже двусмысленно, точно также выраженіе ‘Madonna’ мы не нашли удобнымъ перевести словомъ Мадонна, ибо у насъ подъ этимъ словомъ разумютъ, обыкновенно, Богоматерь, а на самомъ дл оно означаетъ вообще благородную, добродтельную женщину. Такихъ затрудненій въ передач на русскомъ язык выраженій Данте, какъ мы уже упомянули, очень много и насколько удачно передали мы эти, затруднительныя для переводчика, выраженія, судить, разумется, не намъ.
Все-же затруднительное для читателя или почему-либо непонятное мы снабдили, помимо комментарій автора, еще особыми примчаніями въ конц книги, какъ длали это въ нашемъ перевод ‘Божественно! Комедіи’, точно также, подобно тому, какъ въ указанномъ перевод, мы сочли необходимымъ предпослать и ‘Обновленной жизни’ подробное вступленіе, въ которомъ постарались выяснить значеніе и мсто итого произведенія во всемірной литератур и сдлать общія толкованія.
Переводъ самаго текста свренъ нами со многими изданіями оригинала, но преимущественно мы придерживались изданія Tipographia Nobili, носящаго названіе: ‘Vita Nuova di Dante-Alighieri, secondo la lezione di un codice medito del secol. XV, colle variante delFedizioni pi accrditate. Pesaro 1829’, а также и изданія Giuntina 1527, какъ самаго старйшаго.
Въ отношеніи вншности и изящества нашего изданія мы ни въ чемъ не уступили изданію ‘Божественноq Комедіи’ и даже нашли возможнымъ приложить портретъ автора, исполненный по одному изъ лучшихъ оригиналовъ.

‘ОБНОВЛЕННАЯ ЖИЗНЬ’.

(вступленіе).

Небольшая книга ‘Обновленной жизни’ — сочиненіе любопытное, поучительное и мстами даже увлекательное. Оно считается первымъ литературнымъ опытомъ безсмертнаго итальянскаго поэта Данте-Алигіери, по крайней мр, это приведенный въ порядокъ сборникъ тридцати одного стихотворенія, которыя онъ написалъ до двадцати шести лтъ, если врить Боккачіо въ то тяжелое для молодого поэта время, когда онъ былъ исполненъ сожалнія и горести, вслдствіе недавней смерти Беатриче (1290 г.). Данте собралъ вс стихотворенія, написанныя имъ для выраженія той цломудренной страсти, которую ему внушила эта молодая особа, свои стихотворенія авторъ сопровождаетъ различными разсказами о происшествіяхъ, послужившихъ для нихъ темою и комментаріемъ, въ которомъ онъ часто выясняетъ психологическую причину, сліяніе и результатъ своихъ чувствъ.
Слдовательно, эти мемуары, этотъ романъ,— такъ-какъ ‘Обновленная жизнь’ подходитъ къ этимъ обоимъ родамъ сочиненій,— написаны въ трехъ постепенно развивающихся формахъ: боле подробный разсказъ въ проз, тотъ-же разсказъ, сжатый въ стихахъ и затмъ объясненіе этого разсказа въ комментаріяхъ. Такимъ образомъ, ‘Обновленная жизнь’ является въ одно и то-же время сочиненіемъ повствовательнымъ, поэтическимъ и философскимъ, здсь, обыкновенно, встрчаются и даже на одной и той-же страниц выраженіе самыхъ страстныхъ чувствъ и самыя сухія, самыя причудливыя схоластическія разсужденія. {Такой-же характеръ и даже еще боле смшанный присовокупленіемъ религіознаго восторга, замчается и въ ‘Божеств. Комедіи’, да и вообще его слдуетъ считать общею чертою Дантевской поэзіи, выступающей, однако, особенно рельефно въ ‘Обновленной жизни’.} Такова эта книга, въ которой чувствуется мощный, но еще юный геній творца ‘Божественной Комедіи’.
‘Обновленная жизнь’, какъ я уже упомянулъ выше, вся посвящена цломудренной и пылкой страсти автора къ Беатриче, дочери Фолько Портинари, собраніе сонетовъ уже само по себ представляетъ описаніе всхъ перепитій любви великаго поэта, а проза и комментаріи выясняютъ, такъ сказать, фактическую и психологическую стороны того, что въ сонетахъ набросано мощными поэтическими образами, глубоко прочувствованными и художественно изображенными. Насколько страсть Данте была дйствительною или воображаемою, я предоставляю судить тмъ, кто прочтетъ ‘Обновленную жизнь’. Тамъ найдутся факты, сравненіе которыхъ можетъ помочь любопытнымъ разршить этотъ вопросъ. Что-же касается до меня, то я предоставляю себ право выяснить поздне свое мнніе объ этомъ, такъ-какъ считаю неудобнымъ навязывать читателю какія-бы то ни было предвзятыя идеи и предоставляю ему самому прочувствовать, сравнить и разсудить самостоятельно.
Но для того, чтобы доставить средства оцнить въ точности степень дйствительности страсти Данте къ Беатриче, я долженъ установить предварительно характеръ идеи платонической любви, явившейся результатомъ сильнаго и искренняго чувства, которое породила Беатриче въ душ Данте, изображеніе и выраженіе этихъ чувствъ постоянно встрчается въ ‘Обновленной жизни’.
Въ произведеніяхъ Платона, который далъ свое имя этой своеобразной доктрин, мы можемъ почерпнуть самое точное представленіе о ней, я приведу разсужденіе Платона о любви, которое онъ влагаетъ въ уста Сократа въ своемъ трактат ‘Пиръ’ ().
‘Тотъ, кто хочетъ взяться за это какъ слдуетъ, долженъ съ самыхъ юныхъ лтъ отъискивать красивыя тла. Онъ долженъ сначала любить только одно изъ нихъ, затмъ узнать, что красота, вмщающаяся въ одномъ тл — сестра красоты, вмщающейся въ другихъ. И если достойно отъискивать все то, что прекрасно вообще, то мы, люди, были-бы слишкомъ мало разсудительны, если-бы не стали смотрть на красоты во всхъ тлахъ, какъ на одно и то-же… Посл этого, мы должны считать красоту души боле высшею, чмъ красота тла, такъ-что прекрасная душа, котя-бы и въ сочетаніи съ мене пріятною вншностью, совершенно достаточна, чтобы привлечь и нашу любовь и наши заботы… Этимъ путемъ мы достигнемъ того, что будемъ созерцать красоту въ поступкахъ человка и въ законахъ и видть, что нравственная красота всюду одного и того-же происхожденія. Изъ сферы активной искатель прекраснаго долженъ перейти въ сферу ума и созерцать красоту наукъ. Такимъ образомъ, онъ дойдетъ до того, что станетъ созерцать красоту въ боле широкой форм… Вчную красоту, нерожденную и нетлнную, изъятую отъ упадка и увеличенія, красоту, въ которой участвуютъ вс другія красоты. Но когда отъ низшей красоты поднимаются до этой, совершенной, красоты и начинаютъ ее предвидть, то тогда бываютъ недалеко отъ любви. Дйствительно истинный путь любви,— это начинать съ земныхъ красотъ, но всегда устремлять взоры на высшую красоту и постоянно парить къ ней, проходя по всмъ ступенямъ лстницы,— отъ одного прекраснаго тла къ двумъ, отъ двухъ ко всмъ другимъ, отъ прекрасныхъ тлъ, къ прекраснымъ чувствамъ, отъ прекрасныхъ чувствъ къ прекраснымъ знаніямъ, до тхъ поръ, пока не дойдутъ до высшаго познанія, предметомъ котораго является само прекрасное, такъ-что познаютъ его такимъ, какимъ оно есть въ самомъ себ. Единственная вещь, придающая цну жизни, это созерцаніе вчной красоты.’
Такова сущность доктрины Платона, Данте глубоко проникся ею не только во всхъ своихъ произведеніяхъ, но и во всхъ своихъ чувствахъ, мысляхъ и взглядахъ, такъ-что она легла въ основу его міросозерцанія. Правда, подъ вліяніемъ схоластическихъ идей, ухищреній Католицизма, современныхъ поэту тенденцій, — словомъ, всхъ тхъ частныхъ условій, совокупность которыхъ обыкновенно называютъ ‘духомъ времени’,— въ своеобразной переработк Данте, эта блестящая, глубоко раціональная, безсмертная доктрина Платона, получила полу-мистическій, полу-схоластическій характеръ, но это не боле, какъ наносный элементъ въ твореніяхъ Данте, отбросивъ который, мы можемъ смотрть на ‘Обновленную жизнь’, какъ на блестящую, художественную, глубоко-прочувствованную иллюстрацію къ теоріи Платона, набросанную геніемъ великаго поэта.
‘Обновленная жизнь’, какъ я уже сказалъ, это романъ въ форм мемуаровъ, даже, врне, исповдь, въ которой авторъ, выразивъ энергично свои чувства, тщательно старается открыть причину этихъ чувствъ и анализировать ихъ вліяніе. Словомъ, ‘Обновленная жизнь*— это тяпъ современнаго романа, образецъ такого рода сочиненія, въ которомъ чувство любви является главнымъ предметомъ. Данте наблюдаетъ самъ за собою и описываетъ самого себя съ такими подробностями, какъ-будто онъ говорилъ о другомъ или точно тутъ идетъ вопросъ о совершенно чуждомъ ему чувств.
Такая форма изложенія не была найдена, Данте, потому-что она часто употреблялась еще еврейскими пророками, такого-же изложенія придерживается и Боэцій въ своихъ ‘философскихъ Утшеніяхъ’ точно также, какъ и св. Августинъ въ своей ‘Исповди’. Но очевидно, что флорентійскій поэтъ самостоятельно измнилъ эту форму изложенія, придавъ ей совершенно своеобразный характеръ и примнивъ ее къ такому произведенію, въ которомъ главный сюжетъ составляетъ любовь Итальянская литература, которой иногда ставили въ упрекъ, что въ ней нтъ романовъ, {Этотъ упрекъ относится, однако, лишь къ старо-итальянской литератур (XVI, XVII, XVIII и, отчасти, первой половины XIX вка), когда въ Европ процвтали рыцарскіе, нравственные, романтическіе, сентиментальные и т. д. романы, современный-же романъ, который мы назвали-бы психолого-соціолическимъ съ реальной окраской, довольно-таки распространенъ въ итальянской литератур нашихъ дней.} обладаетъ, однако, произведеніями, которыхъ несправедливо было-бы не причислить къ этой категоріи. Это, именно, новеллы — живыя, страстныя повствованія, хотя и лишенныя анализа чувствъ, затмъ ‘Обновленная жизнь’ и вс т произведенія, которымъ она послужила образцомъ.
Всмъ извстно, что новеллы и даже очень хорошія, весьма многочисленны, но малоизвстенъ тотъ фактъ въ исторіи литературы, (который, пожалуй, даже впервые упоминается здсь) что ‘Обновленная жизнь’ Данте оказала громадное вліяніе на слдовавшихъ за нимъ писателей и поэтовъ, также весьма мало извстно о числ и значеніи подражаній этой своеобразной книг, подражаній боле или мене удачныхъ, боле или мене врныхъ. Т, кто пожелалъ-бы, напримръ, доставить себ удовольствіе смшаннымъ чтеніемъ итальянскихъ стихотвореній Петрарки съ чтеніемъ книги, которую онъ написалъ на латинскомъ язык (De contempla vitae) и которую онъ назвалъ своею тайною, узнаютъ, что, въ подражаніе Данте, Петрарка также написалъ комментаріи къ своимъ стихотвореніямъ и анализъ чувствъ самыхъ глубокихъ и самыхъ нжныхъ. Но все-же Петрарка, какъ поэтъ, столь самостоятеленъ, что такое подражаніе, хотя и дйствительное, могло-бы ускользнуть отъ читателя, если-бы оно не встрчалось во многихъ прозаическихъ сочиненіяхъ этого автора, анализирующихъ чувство любви. Форма и характеръ этого анализа составляетъ дантовское творчество.
Но гд мы встрчаемъ полное подражаніе, такъ это — въ сборник стихотвореній Лаврентія Медичи, прозваннаго ‘Великолпнымъ’ {Poesie volgari nuovamente stampate di, Lorenzo de Medici, che fu padre di papa Leone Aldus. Vinegia, 1554.}. Въ цломъ ряд любовныхъ сонетовъ, предшествуемыхъ и сопровождаемыхъ разсказами и комментаріями въ проз, Л. Медичи, какъ Данте въ своей ‘Обновленной жизни’, указываетъ на обстоятельство, понудившее его написать то или другое стихотвореніе и тотъ смыслъ, въ которомъ ихъ слдуетъ понимать. Въ этомъ небольшомъ роман авторъ слдуетъ въ развитіи своей цломудренной страсти съ такими-же подробностями и такою-же утонченностью, какъ и великій поэтъ, онъ доходитъ даже до того, что поддлывается подъ постановку фразъ и подъ выборъ выраженій, свойственныхъ Данте. Канцоны, извлеченные изъ ‘Обновленной жизни’, не составляютъ рдкость въ проз Медичи, которому въ сущности можно простить эту маленькую литературную кражу, такъ-какъ она окупается изяществомъ стиля и тмъ оригинальнымъ оборотомъ, который онъ съумлъ придать этому подражанію, любопытному памятнику архаизма.
‘Обновленная жизнь’ и сонеты съ комментаріями Петрарка и Лаврентія Медичи, пользовались большою славою въ теченіи двухъ столтій, и люди привыкли къ этому роду чтенія, какъ обыкновенно всегда бываетъ съ литературными произведеніями, которыми сначала читались люди со вкусомъ, ихъ слдовало преобразить, размнять на ходячую монету, чтобы ими могли пользоваться обыкновенные люди. Дйствительно, немного лтъ прошло посл появленія въ свтъ стихотвореній съ комментаріями Лаврентія Медичи, какъ появился длинный романъ, сочиненный монахомъ колонна Тревисскимъ,— ‘Свидніе Полифиля’, это въ одно и то-же время рабское и ходульное подраженіе ‘Обновленной жизни’ и трехъ псенъ Данте. Въ этомъ сочиненіи точно такъ-же, какъ и въ эротическихъ произведеніяхъ Данте, Петрарки и Лаврентія Медичи, мы находимъ тотъ-же характеръ анализа любви, при различіи относительно вымысла и стиля, которые у Колонны очень вульгарны, онъ анализируетъ вс затрудненія’ хлопоты и превратности, овладвшей имъ любовной страсти. Эта книга съ разными неразборчивыми пустяками, повидимому, содержитъ въ себ истинную исторію монаха Колонны, похитителя молодой монахини и была издана Альдомъ {La Hypnerotomachia di Poliphilocio&egrave, pugna d’amore in sogno еіс.— Альдъ выпустилъ первое изданіе въ 1499 г., второе — въ Венеціи въ 1515 г.} съ прекрасными для того, времени гравюрами, рзанными на дерев, которыя до сихъ поръ пользуются извстностью у любителей. Альдъ выпустилъ два изданія въ промежутк нсколькихъ лтъ времени, и невозможно представитъ себ того чудовищнаго успха, которымъ пользовалась эта странная книга, не только въ Италіи, но и у всхъ народовъ Европы, гд она была переведена, перепечатана нсколько разъ и всегда роскошно украшена гравюрами. Эта необычайная слава, продолжавшаяся два столтія, доказываетъ, до какой степени была развита потребность въ описаніяхъ любовныхъ приключеній и въ анализ интимныхъ чувствъ, выраженныхъ самимъ страдающимъ лицемъ, потребность эта сдлалась, общею въ Европ съ 1499 г. до конца XVII столтія.
Сравнительное чтеніе ‘Обновленной жизни’, стихотвореній Петрарка и Лаврентія Медичи, съ комментаріями самихъ авторовъ, а также и чтеніе ‘Сновиднія Полифиля’ и нкоторыхъ аналогичныхъ сочиненій, написанныхъ во Франціи во время XVI столтія, {Одно изъ наиболе замчательныхъ носятъ слдующее заглавіе: ‘Les Eptres famili&egrave,res et invedives de madame Hlis&egrave,n de Cr&egrave,ne’, продолженіемъ этого были: ‘Les Angoisses douloureuses qui proc&egrave,dent d’Amour’, 1538.} можетъ, убдить въ томъ, что между произведеніями, о которыхъ я упомянулъ и аналитическими романами, какіе пишутся въ Европ, начиная съ Ричардсона до нашего времени, найдется не только много общаго, но и характерное сходство въ самыхъ основахъ, состоящихъ въ изложеніи фабулы и любовной страсти, сопровождаемыхъ пространными комментаріями психоаналитическаго характера.
Если, какъ я полагаю, такое замчаніе основательно и справедливо, то аналитическій романъ или ‘интимный’ романъ, какъ его назвалъ одинъ остроумный писатель вашего времени, восходитъ по прямой линіи и безъ перерыва до ‘Обновленной жизни’ и эту замчательную во многихъ отношеніяхъ книгу можно считать родоначальницею новаго типа романовъ, занявшихъ столь видное мсто въ литератур всхъ народовъ. Чтоже касается до меня, то я безъ малйшаго колебанія считаю безсмертнаго Данте отцемъ современнаго романа’
Въ оправданіе этого мннія да позволено будетъ мн напомнить въ нсколькихъ словахъ главныя черты прелестнаго произведенія Данте и тогда пусть судятъ, обманываюсь-ли я въ своемъ заключеніи.
Въ город Флоренціи при наступленіи весны во время майскихъ праздниковъ, чествуемыхъ во всхъ семействахъ этого города, юный Алигіери, оканчивая девятый годъ своей жизни, отправился, вмст со своимъ отцомъ, къ пріятелю и сосду послдняго, Фолько ли Риковеро Портинари. Юный Алигіери находитъ тамъ, между другими дтьми своего возраста, дочь хозяина дома, Беатриче или Биче, которой было восемь лтъ и нсколько мсяцевъ. Среди игръ, эти два маленькія существа, безъ сомннія богато одаренные разсудительностью и раннею серьезностью, произвели впечатлніе другъ на друга. Въ особенности мальчикъ, пораженный величественною красотою двочки, уноситъ и сохраняетъ о ней глубокое воспоминаніе.
Однако, годы проходили и почтительная привязанность юнаго Данте росла вмст съ красотою той, которая ее породила. Вскор его страсть стала еще сильне. Онъ видитъ Амура и въ этомъ видніи ему кажется, что та, которая его занимаетъ, принуждена питаться его сердцемъ. Недоумвая, какой смыслъ онъ долженъ придать этому сновиднію, Данте обращается съ поэтическимъ посланіемъ ко всмъ врнымъ Амуру, чтобы они помогли ему истолковать истинный смыслъ его виднія. Изъ всхъ тхъ, которые ему отвтили, Гвидо Кавальканти кажется ему единственнымъ, кто понялъ вопросъ въ надлежащемъ смысл и съ этого времени Данте считаетъ его своимъ первымъ другомъ.
Ободренный отвтомъ Гвидо Кавальканти, Данте всецло отдается страстному удивленію, по все-же почтительному, которое ему внушила Беатриче. Однако-же, не смотря на его скромность и на его строгость, все же въ город распространились слухи о его любви и, желая обмануть любопытство нескромныхъ, онъ пользуется взглядомъ, брошеннымъ на него одною дамою, стоявшею въ церкви въ томъ-же направленіи, какъ и Беатриче, чтобы заставить подумать, что онъ занятъ именно этою, другою, особою, а въ глубин своей души онъ предался тому нжному и почтительному удивленію, испытывать которое его заставила Беатриче.
Но тутъ цломудренная ревность Беатриче,— которая едва угадывается, до такой степени уклончиво говоритъ ея поклонникъ,— налагаетъ на разсказъ инцидентъ, полный граціи и живости. Беатриче, уязвленная слухомъ, что Данте обращаетъ свои изліянія къ другой, не отдаетъ ему поклона для того, чтобы онъ почувствовалъ, что она не одобряетъ даже мимолетнаго выраженія галантности, наимене серьезной. Это наказаніе производитъ свое дйствіе. Данте совтуется со своимъ сердцемъ, сознается въ своей ошибк и общаетъ боле не впадать въ нее. Спустя нсколько дней посл этого происшествія, Данте, въ сопровожденіи своего друга, отправляется на свадьбу къ одному изъ гражданъ города, встрчаетъ тамъ Беатриче, видъ которой причиняетъ ему такое смущеніе, что ему длается дурно и онъ измняется въ лиц. Дамы, свидтельницы этой сцены, закидываютъ его вопросами, вышучиваютъ его, относительно страннаго происхожденія его страсти, до такой степени, что онъ долженъ былъ отправиться домой и предаться печали, причиненной ему насмшками не только этихъ дамъ, но и самой Беатриче, которой онъ мысленно длаетъ упрекъ въ игнорированіи того, что она является единственной причиной смущенія, господствующаго въ его душ и такъ рельефно выразившагося въ его чертахъ.
Но одно важное обстоятельство придало еще боле силы и значенія привязанности Данте къ Беатриче. Ея отецъ, Фолько ли Риконеро Портинари, умеръ и скорбь, которую испытываетъ Беатриче отъ этой потери, всецло сообщается и ея почитателю. Вслдствіе ассоціаціи идей, весьма естественныхъ при такихъ обстоятельствахъ, Данте, размышляя о непрочности человческой жизни и обсуждая то, что какъ-бы ни было молодо и здорово живое существо, все-же оно должно когда-нибудь перестать жить, приходитъ къ слдующей ужасной мысли: сама Беатриче непремнно должна когда-нибудь умереть! И вотъ дрожь пробгаетъ по его тлу, мысли путаются у него въ голов, ему снится, что онъ получилъ извстіе о смерти Беатриче и ему кажется, будто онъ видитъ, какъ ангелы уносятъ ея душу на небо. Во время этого ужаснаго сновиднія, онъ употребляетъ надъ собою вс усилія, чтобы произнести имя Беатриче и лишь только оно сорвалось у него съ устъ, какъ онъ проснулся и созналъ, что все имъ виднное и слышанное было только сновидніемъ. Но ударъ нанесенъ, сновидніе ему кажется какъ-бы пророчествомъ, и Беатриче, призванная Богомъ, принимаетъ на земл, на которой она еще живетъ, образъ святой. Любовникъ поэтъ говоритъ о ней только для того, чтобы прославлять благотворное вліяніе ея присутствія на тхъ, которые ее видятъ и удостоиваются ея поклона, становясь добрыми, справедливыми, сострадательными и чувствуя себя такими милосердными, что забываютъ самыя обидныя оскорбленія.
Наконецъ, Беатриче умираетъ и ничто не можетъ сравниться съ тмъ сильнымъ горемъ, которое чувствуетъ Данте вслдствіе этой потери, ничто не могло превзойти скорби и похвалъ, какія выпали на долю этой особы посл ея смерти.
Однако-же, справедливый въ своихъ признаніяхъ, поэтъ разсказываетъ, какимъ образомъ одна молодая и красивая особа сочувственно отнеслась къ его горю и породила въ немъ мысль принять утшеніе, которое ему казалось ниспосланнымъ свыше. Въ данномъ случа въ Данте происходила внутренняя борьба, которой подвергались и его честь и его желанія, но воспоминаніе о Беатриче одержало верхъ и на этотъ разъ и его Жена осталась царицею въ его сердц.
Тутъ оканчивается драма, которую Данте озаглавилъ ‘своею первою любовью’ и начинается для него ‘Обновленная жизнь’ т. е. такая жизнь, въ которой его оживляли воспоминанія о красот и о добродтеляхъ Беатриче, когда эта женщина, оставивъ землю, вознеслась передъ лицо Бога. Съ этого момента, какъ выражается самъ Данте, онъ положилъ не говорить ничего, гд-бы не было подвалъ Беатриче и, оканчивая ‘Обновленную жизнь’, онъ повторяетъ: ‘Тогда у меня было чрезвычайное видніе, во время котораго я былъ свидтелемъ такихъ вещей, которыя заставили меня принять твердое ршеніе ничего не говорить объ этой блаженной до тхъ поръ, пока я не буду въ силахъ достойно говорить о Ней, и чтобы дойти до этого, я иву,чаю, насколько это возможно, какъ Она это хорошо знаетъ. Итакъ, если угодно будетъ Тому, Которымъ все существуетъ въ мір, продлить мою жизнь, то я надюсь сказать о Ней то, чего еще никто и никогда не говорилъ ни о какой другой женщин’.
Поэтъ заканчиваетъ заявленіемъ о сочиненіи своихъ трехъ поэмъ: Адъ, Чистилище и.Рай, въ которыхъ, дйствительно, Беатриче, почти обоготворенная, играетъ такую благородную и такую блестящую роль.
Теперь читатель будетъ въ состояніи различить, что есть дйствительнаго и вымышленнаго въ любви Данте къ Беатриче, съ юнымъ флорентійскимъ поэтомъ случилось то-же, что испытываютъ и многіе другіе люди, даже стоящіе значительно ниже его.
Еще ребенкомъ онъ былъ пораженъ красотою двочки, своей ровесницы, черты лица которой и высокія нравственныя качества, развиваясь мало-по-малу, запечатлли въ его душ нжное, но почтительное чувство, вслдствіе чего онъ и сдлалъ изъ Беатриче свою Жену, свою путеводительницу, своего ангела-хранителя, отвлеченное существо, въ которомъ онъ соединилъ вс красоты, вс добродтели, вс совершенства. Такое интеллектуальное явленіе встрчается весьма часто, и подобная фикція, подобный вымыселъ, надъ чмъ насмхаются въ ваше время, но что всякій хранитъ въ глубин своего сердца, такъ присущи натур человка. Это-то и является результатомъ постоянно возрождающейся необходимости и инстинктивной любви, которую мы питаемъ ко всему прекрасному, хорошему и справедливому. За неимніемъ дйствительности, мы создаемъ кумировъ, а это-то и способствуютъ только тому, что платоническая любовь является такою-же истинною и такою-же продолжительною, какъ и любовь естественная..
Въ ‘Обновленной жизни’ можно видть, что Данте называетъ своею первою любовью именно ту, которую ему внушила Беатриче, пока была жива и что ея прекрасная земная оболочка измнила чистое удивленіе, порождаемое въ немъ качествами и добродтелями его Жены.
Что-же касается до его ‘второй любви» чувства, или, врне сказать, идеи, образовавшейся въ его ум посл смерти Беатриче, то мы словами самого Данте пояснимъ ея происхожденіе: ‘Я подтверждаю, говоритъ онъ, оканчивая второй Трактатъ своего ‘Пира’ {‘Convifo’, изданіе Zatta, т. 4-й стр. 115.}, что Жена, въ которую я влюбился, посл моей первой любви была наипрекраснйшая и наичестнйшая дочь, повелителя вселенной, которой Пиагоръ далъ имя ‘философіи9. Въ слдующемъ трактат онъ повторяетъ то же самое, но только въ другихъ выраженіяхъ. ‘Подъ словомъ моя Жена, говоритъ онъ, я все еще подразумваю ту, о которой говорилось въ предъидущей псн, т. е. о томъ могущественномъ свточ, Философіи, лучи которой заставляютъ цвты зеленть и истинное благородство человка приносить плоды’. {То-же, стр. 160.}
Но такъ-какъ я привелъ изреченія, извлеченныя изъ его сочиненія, написаннаго въ старости, съ намреніемъ объяснить то, что было сказано въ ‘Обновленной жизни’, сочиненіи написанномъ въ юности, то я приведу еще одно мсто, извлеченное изъ того-же самаго ‘Пира’, гд онъ сравниваетъ оба эти произведенія: ‘Пища, которую найдутъ на этомъ пиру, говоритъ онъ вначал трактата о нравственной философіи, будетъ состоять изъ четырнадцати перемнъ, слдовательно изъ четырнадцати псенъ о любви и нравственности, — предметахъ, которые могутъ быть неясно поняты, за неимніемъ формы, которая была-бы боле осязательна, такъ-что псни могутъ быть прочитаны скоре для удовольствія, чмъ для пользы. Но тотъ хлбъ, который я предлагаю, такъ-же, какъ и самое распредленіе этого ‘Пира’, будетъ свтомъ, который озарить заключающееся въ нихъ разсужденіе. И если въ настоящей книг, озаглавленной ‘Пиръ’, эти предметы обсуждаются боле: зрлымъ способомъ, чмъ въ ‘Обновленной жизни’, то все-же я не противорчу ничему, что содержитъ въ себ мое первое произведеніе, но желаю только подтвердить то, что было выражено въ одномъ, тмъ, что говорю въ другомъ, признавая, какъ вещь весьма естественную и благоразумную, что одно жгуче и страстно, а другое умренно и зрло, поэтому весьма естественно говорить нсколько иначе вводномъ возраст, чмъ въ другомъ’. {То-же, стр. 55.}
Изъ чтенія ‘Обновленной жизни’ и изъ приведенныхъ мною извлеченій, можно, какъ я полагаю, заключить, что мистическая любовь къ Беатриче, поддерживаемая Данте въ своемъ сердц въ продолженіи всей жизни, по своему принципу и по первоначальной причин, была дйствительнымъ чувствомъ, но не замедлила смшаться въ его воображеніи съ его поэтическимъ творчествомъ и съ его изученіемъ богословія и нравственной философіи. Данте инстинктивно перешелъ отъ естественной любви къ платонической, почти точно такъ-же, какъ искусный живописецъ, пользуется моделью, которая благопріятствуетъ развитію его идеи, чтобы посредствомъ этой идеи возвыситься до той степени искусства, которой онъ желаетъ достигнуть. Модель не походитъ на шедевръ, но шедевръ не могъ-бы быть приведенъ въ исполненіе безъ модели.
Я разобралъ въ ‘Обновленной жизни’ все, что касается фабулы, происхожденія чувствъ, реальности главнаго лица, введеннаго поэтомъ и мн остается только обратить вниманіе читателей на нкоторыя мста, относящіяся къ предразсудкамъ и къ литературнымъ изученіямъ Данте и нкоторыхъ поэтовъ, его непосредственныхъ предшественниковъ и его современниковъ.
Первое, что мы помщаемъ ниже, это — стихотвореніе, сонетъ, служащій, какъ-бы поясненіемъ маленькой драмы ‘Обновленной жизни’, которая тотчасъ-же и начинается. Я приведу это стихотвореніе здсь цликомъ для того, чтобы читатели могли сравнить его съ вызванными имъ отвтами:
Душ влюбленной пламенно и страстно
И сердцу нжному, до коихъ-бы дошла
Лишь пснь моя,— привтъ имъ шлю всечасно
Во имя бога ихъ, Амура, я всегда!
Треть времени, когда такъ небо ясно
И звздно, вся уже прошла,
Какъ предо мной Амуръ предсталъ…
Ужасно, Лишь вспомню я о немъ едва.
Въ рук Амуръ, весь радостью сіяя,
Сжалъ мое сердце, какъ дитя, играя,
Въ объятьяхъ онъ Жену держалъ…
Отъ сна ее тихонько пробуждая
И сердцу бдному во всей крас являя,
Онъ, плача, прочь вдругъ убжалъ.
На это Гвидо Кавальканти отвчалъ, что, по его мннію, Данте видлъ въ сновидніи все, что только человкъ можетъ прочувствовать сильнаго, пріятнаго и хорошаго, если только онъ дйствительно былъ подверженъ такому испытанію могущественнымъ богомъ (Амуромъ), который управляетъ ‘міромъ чести’, который живетъ въ мирномъ спокойствіи, который держитъ въ своемъ сострадательномъ ум царя, (разсудокъ) и показывается такимъ пріятнымъ въ грезахъ (сновидніяхъ) людей, что отнимая у нихъ сердца, нисколько не заставляетъ ихъ страдать, поэтъ находитъ, что Амуръ унесъ сердце Данте, видя, какъ Жена желаетъ его смерти, и въ ужас, испытанномъ имъ вслдствіе этого, онъ счелъ за лучшее питать ее сердцемъ Данте, затмъ Кавальканти говоритъ: ‘когда Амуръ показался вамъ бжавшимъ въ слезахъ, вашъ еонъ долженъ былъ вамъ показаться сладкимъ, такъ-какъ онъ оканчивался, когда его противникъ (тяжелый сонъ) приближался, чтобы его покорить’.
Въ своемъ поэтическомъ посланіи, Данте обращался ко всмъ врнымъ Амуру, къ стихотворцамъ, именно ко всмъ тмъ, которые занимается поэзіею. Въ своемъ со* нет Данте разсказываетъ имъ о своемъ видніи, приглашая ихъ объяснить ему его, но онъ дйствуетъ такъ, какъ будто хочетъ заставить сомнваться, что подвергаетъ испытанію проницательность своихъ собратьевъ или-же, не полагаясь на свою собственную догадливость, онъ имъ предлагаетъ на ршеніе задачу’
Изъ всхъ врныхъ Амуру, отъ которыхъ онъ могъ получить отвтъ, до насъ дошли только три сонета, одинъ изъ которыхъ, принадлежащій перу Гвидо Кавальканти мы привели выше, другой написалъ Явно да Пистоіа, а третій Данте да Маіано, который, не смотря на свое имя, былъ совершенно чуждъ фамиліи Алигіери.
Эти три отвта носятъ совершенно различный отпечатокъ, какъ различны были и характеры трехъ, писавшихъ ихъ, поэтовъ. Данте да Маіаяо, наимене ученый и образованный изъ поэтовъ старой Италіи, нисколько не старался утруждать себя и предаваться размышленіямъ, которыя ему казались химерою и отвтилъ Данте насмшкою, что его сновидніе, неимвшее смысла, было плодомъ больного мозга.
Чино да Пистоіа, боле деликатный и боле изящный, хотя никогда не любившій ‘парить въ заоблачныхъ сферахъ’, даетъ сновиднію Данте, своего друга, простое и естественное объясненіе, въ этомъ сновидніи онъ находитъ, во-первыхъ, потребность, какую испытываетъ всякій влюбленный — дать знать о своихъ чувствахъ своей возлюбленной и во-вторыхъ — счастье двухъ сердецъ, желающихъ слиться во*едино. Словомъ, Чино открываетъ въ видніи своего друга предвстника естественной любви, развитіе которой должно быть счастливо. Это — сужденіе благоразумнаго человка.
Чино да Пистоіа, изъ партіи гибеллиновъ былъ юристъ консуломъ столь-же ученымъ, какъ и знаменитымъ, его, скоре, можно назвать изящнымъ стихотворцемъ, чмъ поэтомъ.
Гвидо Кавальканти, напротивъ, приверженецъ гвельфской партіи, совершенно откинулъ философскія мннія своего отца, котораго считали за эпикурейца и за самаго смлаго неврующаго, такъ-какъ Боккачіо говоритъ, будто народъ былъ о немъ такого мннія, ‘что предметомъ его размышленій было изысканіе, нельзя ли доказать, что Богъ не существуетъ’. Что-же касается до его сына, того, который насъ занимаетъ,— онъ принялъ платоническія мннія такими, какими они были переданы въ Италію арабскими авторами, и на этой канв, къ которой онъ еще прибавилъ учтивость каталанскихъ и провансальскихъ трубадуровъ, онъ сдлался врнымъ Амура, разскащикомъ въ римахъ, проповдуя поэтическую и нравственную доктрину платонической любви. Хотя Данте можетъ считаться однимъ изъ самыхъ горячихъ и изъ самыхъ передовыхъ идеалистовъ этой школы, но, кажется, въ то время, Гвидо Кавальканти славился, какъ еще боле сильный и боле тонкій, чмъ онъ.
Гвидо и Данте даже не были знакомы между собою, когда послдній вызвалъ своимъ первымъ сонетомъ объясненіе сновиднія по поводу любви къ Беатриче. Сквозь облачный туманъ, окружающій отвтъ, данный Гвидо Кавальканти, легко, однако-же, замтить, что онъ узналъ въ стихахъ Данте поэта, который вмсто того, чтобы заниматься естественною любовью, какъ ему совтовалъ Чино да Пистоіа, вознесетъ свое сердце и свою душу до платонической любви. То, что Данте выражалъ полусловами, Гвидо высказалъ открыто и эта неожиданная и нечаянная для любовника Беатриче прозорливость, заставила его выразиться въ ‘Обновленной жизни’ такъ? На этотъ сонетъ отвтило нсколько лицъ, мннія которыхъ были крайне различны, между лицами, обратившимися ко мн съ этими отвтами, былъ и тотъ, котораго я называю своимъ другамъ, его сонетъ начинается такъ: ‘Вы видли…’
Что-же это была за платоническая любовь, приверженцы которой употребляли съ намреніемъ неясность выраженій, чтобы скрыть отъ профановъ свои мысли? Не было-ли это только игрою ума, посредствомъ которой самые интеллигентные и наиболе ученые люди охотно бесдовали между собою въ безконечной иллюзіи? Или-же, какъ вообразили нкоторые тонкіе и предубжденные критики, этотъ эротико-философскій языкъ былъ только условнымъ жаргономъ, посредствомъ котораго можно было-бы обмниваться мыслями по поводу нкоторыхъ вопросовъ, настолько иносказательно, чтобы не быть понятыми непосвященными? Не смотря на существующія попытки разъяснитъ все это, я остаюсь при своемъ убжденіи, — нельзя объяснить настоящей причины ни этой скрытности, ни тхъ странныхъ подробностей, которыя находятся въ изобиліи въ трехъ поэмахъ Данте, какъ нельзя объяснять истиннаго смысла многихъ романовъ эпохи возрожденія, какъ нельзя открыть происхожденія и значенія странныхъ скульптурныхъ украшеній, покрывающихъ готическіе соборы. Въ теченіи двухъ столтій талантливые люди собирали съ изумительнымъ усердіемъ вс остатки, скопившіеся въ различныя времена и изъ различныхъ странъ, чтобы*составить изъ этого литературные памятники, которые, не смотря на всю ихъ своеобразность, еще до сихъ поръ возбуждаютъ наше удивленіе, но относительно которыхъ мнимые ученые будутъ всегда теряться въ объясненіяхъ и въ безплодныхъ комментаріяхъ.
Т изъ комментарій, которые были написаны въ тотъ періодъ, когда великія творчества этой эпохи уже были окончены, оказались слишкомъ мало удовлетворительными и всякій, кто ихъ читалъ и сравнивалъ съ тми, которыя фабрикуются и теперь, сознается, что онъ очень мало узналъ изъ нихъ.
Что-же касается до того, что Данте написалъ относительно ученія о любви, называемаго платоническимъ, самое врное средство понять его смыслъ, это — отвести его къ основнымъ положеніямъ доктрины Платона, какъ это было сдлано въ начал настоящей статьи. Съ помощью такого сравненія уже не будетъ столь запутаннаго лабиринта, въ который иногда углубляется флорентійскій поэтъ, такъ-что трудно не заблудиться, если оставить нить, данную Платономъ и слдовать въ самыхъ мельчайшихъ подробностяхъ за тою искусственною аллегоріею, подъ которою Данте часто скрываетъ простыя истины. Онъ безспорно, геніаленъ, когда онъ наивно великъ, граціозно энергиченъ и въ одно и то же время высокъ и ясенъ. Вообще, онъ, надо сознаться, сходитъ со своего пьедестала, когда начинаетъ резонировать, но является мощнымъ поэтомъ, когда рисуетъ свои дивные, увлекательные образы, потому-что въ послднемъ случа онъ прекрасенъ, великъ и такъ-же легко понимаемъ, какъ Гомеръ.
Недостатки въ произведеніяхъ Данте,— темноватость мысли и излишняя утонченность языка, принадлежатъ, скоре, его времени, чмъ ему самому. Этотъ человкъ сдлалъ прекрасное употребленіе изъ найденныхъ имъ матеріаловъ, и, хотя эти матеріалы были такъ разъединены и такъ несвязны между собою, зданіе, въ составъ котораго они вошли, не проявляло боле этого оригинальнаго безпорядка.
Но каковы были элементы, изъ которыхъ создалась чудная и увлекательная безсмертная поэзія Данте? Этими элементами являются: католическая религія, которую исповдывалъ Данте, Библія и, затмъ, Гомеръ, Платонъ и Аристотель, которыхъ знали по латинскимъ переводамъ, сдланнымъ по искаженнымъ переводамъ арабовъ, прибавьте еще къ этому писанія Боэція и св. Августина, поэму Виргилія, проповди св. Бонавентуры, Сновидніе св. омы Аквинскаго, поэзію сицилійцевъ, любовныя повствованія каталонцевъ и провансальцевъ, затмъ такъ называемую, платоническую философію, которую Данте называетъ философіею своего друга Кавальканти и, наконецъ, дв ужасныхъ партіи,— гвельфовъ и гибеллиновъ, съ ихъ безпорядочными и запутанными политическими идеями.
Теперь, когда все разобрано, изучено и классифицировано, можно, изученіемъ въ продолженіи нсколькихъ лтъ, дать каждому изъ этихъ противоположныхъ элементовъ свое мсто, хотя-бы даже подчиняя ихъ хронологическому порядку. Но, въ конц тринадцатаго вка критика была еще въ младенческомъ состояніи, а между тмъ богословія св. Фомы Аквинскаго настоятельно требовала,— чтобы ей придавали важное значеніе, и въ то-же время процвтали утонченныя воспванія тогдашнихъ трубадуровъ и доктрина платонической любви. Словомъ, чтобы разобраться во всемъ этомъ хаос, нужно было создать тишину и установить языкъ, что и сдлалъ Данте. Намъ осталось еще отъ этого великаго человка произведеніе, написанное имъ въ послдніе дни его жизни, но оставшееся неоконченнымъ, это — его трактатъ о простонародномъ нарчіи. Перевода этой книги не существуетъ ни на какомъ язык, но, однако, это единственное произведеніе, въ которомъ можно почерпнуть вс точныя свднія относительно усилій, которыя приходились на долю Данте, чтобы создать различные рода произведеній и привести вс разнообразные діалекты Италіи къ одному правильному и чистому языку. Эта книга, какъ я полагаю, поможетъ намъ дополнить замчанія относительно ‘Обновленной жизни’, которыя уже были приведены выше.
‘Обновленная жизнь’, это — внутреннее обновленіе, произведенное въ душ Данте юностью и двственною граціей Беатриче, эта женственная прелесть не только обновила жизнь Данте, но въ ней еще заключается и та особенность, что она можетъ быть разсматриваема, какъ прообразъ того великаго обновленія, которое совершилось въ тотъ вкъ, когда жилъ великій Данте. Все, что каждый испытывалъ и требовалъ отъ тринадцатаго вка въ Италіи, то Данте выразилъ и требовалъ въ своей ‘Обновленной жизни’.
Въ то время въ сред свтскихъ людей уже исчезалъ обычай говорить и писать по-латыни, — провансальскій и французскій языки были распространены почти во всей Европ, а простонародный итальянскій языкъ все боле и боле входилъ въ употребленіе. Изъ всхъ причинъ, способствовавшихъ поддержк латинскаго языка въ католическихъ стражахъ, самою главною былъ исключительный авторитетъ, приписываемый тексту латинскаго перевода Св. Писанія (Vulgate). Даже до сихъ поръ въ римскихъ областяхъ запрещенъ въ продаж Новый Завтъ на итальянскомъ язык безъ текста Вульгаты для предупрежденія различія въ толкованіи Библіи и могущихъ произойти отъ этого заблужденій и расколовъ.
Однако-же, въ XII и XIII вкахъ вся масса итальянскаго народа уже не понимала латинскаго языка и въ это время духовенство, по всей вроятности, ради населенія, которое ему приходилось наставлять, было въ аналогичномъ положеніи поэта, о которомъ Данте говоритъ въ ‘Обновленной жизни’ что ‘онъ первый сталъ выражаться на простонародномъ язык, чтобы его поняла синьора, которой не были-бы понятны латинскія стихи’. Малйшая уступка духовенства поэтому поводу принудила его тотчасъ-же признать преимущество простонароднаго языка. Поэтому-то духовенству приходилось говорить проповди на итальянскомъ язык. Въ то-же самое время вошли въ моду псни и сонеты сицилійскихъ поэтовъ, имъ стали подражать на тосканскомъ діалент, такъ, что вскор стихотворенія Гвитоно д’Ареццо, Джіакомо-до-Ленпино и Гвидо Гвимиццелега (который раздлилъ вмст съ Брюнетто Латини честь быть учителемъ Данте) — много способствовали въ приданіи гибкости, мягкости и нкоторой правильности но’ ваго языка.
Тогда-то Данте, увлекаемый своимъ инстинктомъ лингвиста и поэта, воспользовался подобнымъ народнымъ расположеніемъ, составивъ смлый проектъ его урегулировать и принялъ употребленіе народнаго языка, чтобы очистить его и подвести подъ извстныя правила. Кром того, онъ смшалъ вс теологическія, ученыя и народныя идеи, бродившія въ его время, сплавилъ ихъ съ сохранившимися преданіями греческаго и латинскаго паганизма и помстилъ вс эти несвязные матеріалы въ новый порядокъ, выводя ихъ въ линію, если можно такъ выразиться, на общемъ план католицизма, который поддерживалъ тогда всю Европу.
Въ такомъ-то расположеніи духа, когда Данте, пробовалъ первые опыты на итальянскомъ язык, онъ и написалъ свою ‘Обновленную жизнь’ и въ этомъ произведеніи своей юности, гд уже замтенъ зачатокъ всхъ идей, которыя онъ развивалъ поздне, видно въ особенности твердое ршеніе замнить употребленіе латинскаго языка итальянскимъ, основа его поклоненія Беатриче,— благочестивая и мистическая любовь, имвшая, такое большое значеніе въ его жизни, стала центромъ, къ которому были направлены вс его поэтическія произведенія.
То, что удивляетъ въ ‘Обновленной жизни’, а равно поражаетъ и въ ‘Божественной Комедіи’ — это постоянное и полное смшеніе платоническихъ мнній съ тонкими хитросплетеніями провансальцевъ и съ идеями схоластической теологіи. Изъ смшенія этихъ противоположныхъ элементовъ явилась результатомъ религіозная любовь или, лучше сказать, религія любви, Беатриче заняла мсто между демонами Платона, между геніями гностиковъ (еретиковъ) или ангелами христіанъ и сдлалась Деотимою, или св. Моникою или философіею Боэція, однимъ изъ тхъ существъ-посредниковъ, которыя переносятъ волю Божію на землю и молитвы людей къ Богу. Таковъ, по крайней мр, стержень, на которомъ движется поэтическій механизмъ, созданный и употребляемый Данте.
Теперь перейдемъ къ матеріальной и литературной части поэтическаго искусства, законы котораго Данте начерталъ въ своемъ ‘Трактат о простонародномъ язык’.
Слдуетъ припомнить, что еще въ своей ‘Обновленной жизни’ онъ провозгласилъ для новыхъ поэтовъ вс преимущества поэтовъ латинскихъ. Онъ не только требуетъ для первыхъ возвращенія употреблять фигуры и весь цвтъ риторики, но еще и спрашиваетъ, почему онъ и его современники не могутъ имть права олицетворять Амура и заставлять его говорить, какъ Эола, Юнону или Венеру. Данте, по этому поводу впадаетъ въ заблужденіе, присущее его вку, смшивая главныя божества,— божества, которыя управляютъ или покровительствуютъ какой-либо стихіи, или городу, или какой-либо страсти,— съ воплощеніями, представляющими аллегорически какое-либо чувство, какую-либо добродтель, или даже какую-либо мстность. У боговъ язычества нтъ ничего, что-бы обязывало ихъ безпрестанно говорить, какъ могли-бы это сдлать предметы, подчиненные ихъ власти. У нихъ независимое существованіе отъ доставшагося на ихъ долю могущества, богини Бдности и Страха могли-бы прекрасно говорить при случа, потому-что он ни бдны, ни пугливы, а только управляютъ бдными и пугливыми людьми. Напротивъ того, олицетвореніе, если и не принадлежитъ собственно вымыслу среднихъ вковъ, то, по крайней мр, было исключительно принято этимъ періодомъ времени, грубо предававшемъ тло и слово предмету, который только возрождался и говорилъ о томъ, что исключительно относились къ нему. Такъ напр., въ романахъ эпохи возрожденія часто говорятъ совершенно монотонно и даже глупо, точно также можно видть въ скульптурныхъ произведеніяхъ того времени Смерть, изображенную въ вид скелета, который ходитъ, говорить и вооруженъ косою. Время отнеслось справедливо ко всмъ этимъ произведеніямъ, имвшимъ претензію на поэтичность, основная идея которыхъ, точно также, какъ и вншность дйствуютъ на умъ такимъ-же отталкивающимъ образомъ, какъ и на глаза и готическая аллегорія, словомъ, олицетвореніе, было отвергнуто всми здравомыслящими людьми.
Данте одинъ изъ первыхъ подалъ этотъ хорошій примръ, но что доказываетъ превосходство его генія и его вкуса, такъ это то обстоятельство, что, не смотря на употребленіе имъ грубаго олицетворенія въ его ‘Обновленной жизни’ и горячаго заявленія употреблять подобныя олицетворенія и на будущее время, все-таки подобныхъ олицетвореній нтъ и слда въ его трехъ великихъ поэмахъ. Беатриче, Матильда и Лючіа доходятъ скоре на геніевъ, на ангеловъ, управляющихъ теологіею, философіею, наукою, чмъ на олицетвореніе этихъ трехъ интеллектуальныхъ силъ, дйствительно, даже до сихъ поръ существуютъ разногласія относительно аллегорическаго значенія этихъ трехъ лицъ. {Олицетвореніе весьма рдко было въ обыча у поэтовъ древности. Однако-же, мы встрчаемъ Могущество и Силу въ ‘Прикованномъ Промете’ Эсхила.}
Поэтическій механизмъ ‘Обновленной жизни’ не таковъ, какой принялъ поздне великій поэтъ. Флоренціи, но все же весьма полезно познакомиться съ этимъ поэтическимъ механизмомъ, чтобы судить объ успхахъ, сдланныхъ геніемъ Данте со времени его перваго литературнаго опыта до того періода, когда онъ приступилъ къ великимъ, обезсмертившимъ его, твореніямъ.
Я посовтовалъ-бы тмъ, кто пожелаетъ серьезно заняться изученіемъ произведеній великаго Флорентійца, прочитать сначала ‘Обновленную жизнь’, затмъ его ‘Трактатъ о простонародномъ язык’, въ которомъ онъ высказался глубже и подробне относительно искусства поэта. Въ этой любопытной книг Алигіери, изъ всхъ нарчій, на которыхъ говорятъ, въ Италіи, выводитъ одинъ очищенный языкъ, считая его главнымъ, утонченнымъ, ‘знаменитымъ’ языкомъ, онъ долженъ быть въ употребленіи у всхъ писателей, но въ особенности у труверовъ и тхъ поэтовъ, которые пожелаютъ говорить о боле возвышенныхъ предметахъ. Изъ всхъ родовъ поэзіи, перешедшихъ въ Италію отъ провансальцевъ, Данте ставитъ пснь на первое мсто, баллад-же онъ отводитъ второе, а уже за ними слдуетъ сонетъ. Для ‘Божественной Комедіи’ Данте выбралъ размръ псенъ терцинами, что должно было замнить героическій гекзаметръ, поэтъ сознавалъ необходимость, при замненіи латинскаго языка новымъ, измнить и самую форму стиха.
‘Мы уже сказали,— говоритъ онъ, по этому поводу, о тхъ качествахъ, которыя должны соединять въ себ люди, употребляющіе простонародный языкъ и мы указали на предметы, о которыхъ имъ слдуетъ трактовать. Теперь, прежде, чмъ перейти къ другому, необходимо объяснить, что собственно, составляетъ пснь, родъ поэзіи, который, по мннію однихъ, скоре, является результатомъ фантазіи и случая, чмъ плодомъ серьезнаго изученія искуства. Писателямъ псенъ даже отказываютъ въ званіи поэтовъ, но, по моему мннію, это совершенно несправедливо, потому-что, какое бы нарчіе они ни употребляли, все-же на нихъ слдуетъ смотрть, какъ на поэтовъ, если они не удаляются отъ пути, принятаго великими поэтами (латинскими), т. е. отъ тхъ, которые пишутъ по всмъ правиламъ искуства, а вс т, которые поступаютъ иначе, работаютъ только на удачу. Изъ этого слдуетъ, что, чмъ мы боле подражаемъ этимъ великимъ поэтамъ, тмъ правильне будетъ наша поэзія. Самое лучшее — это слдовать ихъ теченію. Но прежде всего необходимо, какъ говоритъ нашъ великій учитель Горацій, ‘выбрать тяжесть, пропорціональную нашимъ силамъ’.
‘Необходимо установить извстныя различія и знать, въ какомъ род будутъ воспвать: въ трагическомъ, комическомъ или въ элегическомъ, такъ-какъ для трагедіи употребляется стиль возвышенный, (superiore), для комедіи — стиль умренный (inferiore), для элегіи-же — стиль несчастныхъ. Если предметы, о которыхъ хотятъ трактовать, должны быть воспты трагическимъ способомъ, тогда слдуетъ употребить простонародный блестящій (meestre) языкъ, а поэтому длать послдованіе псенъ, соединяя ихъ одна съ другою. Для комическихъ произведеній слдуетъ прибгать къ простонародному языку, то умренному, то смиренному. Смиренный исключительно служитъ для элегическихъ поэмъ. {Весьма любопытно и поучительно сравнить это мсто въ разсужденіи Данте съ знаменитой теоріей трехъ ‘штилей’. Ломоносова.}
‘Трагическимъ стилемъ называютъ такой, въ которомъ соединяютъ глубину мыслей, смлость стиха, благородство оборотовъ фразъ, съ счастливымъ выборомъ словъ. Но, чтобы достигнуть подобнаго совершенства, необходимо присоединить ко всмъ этимъ качествамъ еще и преимущество темъ, достойныхъ воспванія съ такою помпою. Эти темы, какъ а уже сказалъ должны быть слдующія: Вчное Спасеніе, Любовь и Добродтель. Къ этому еще можно присоединить нкоторыя комбинаціи, аксессуары, лишь только-бы они не порождали-бы никакой низкой идеи, тотъ, кто будетъ разсуждать объ этихъ трехъ упомянутыхъ предметахъ, не долженъ терять изъ виду все, предписанное нами. Тогда, посл утоленія жажды въ источник Геликона, пусть онъ приблизитъ плектровъ своей врно настроенной лиры и начинаетъ пть.
‘Но нужно сочинить пснь, а это весьма трудное дло. Никогда нельзя этого достигнуть безъ содйствія естественной живости генія, изученія и искусства. Этихъ-то людей, одаренныхъ такими способностями, поэтъ называетъ въ шестой книг Энеиды ‘сынами Божіими’, хотя онъ и выражается фигурально. Какова-же должна быть глупость тхъ, которые будучи невждами и не обладая вовсё искусствомъ, довряютъ только собственному генію и осмливаются воспвать высокіе предметы и употреблять возвышенный стиль. Пусть они откажутся отъ подобнаго тщеславнаго предпріятія, такъ-какъ, слабые отъ природы, эти люди напоминаютъ гусей, пытающихся подражать смлому полету орла ‘ {‘Della volgare eloqueuza’. Изданіе Zatta, т. 4, стр. 288.}.
Изъ этого отрывка разсужденія Данте о поэтическомъ искусств, можно замтить, что флорентійскій поэтъ, какъ по основ, такъ и по форм своей поэзіи, постоянно смшиваетъ три совершенно противоположныхъ элемента,— Энеиду, Апокалипсисъ и провансальскія псни.
Откуда Данте заимствовалъ эти три подраздленія способовъ и стиля, — на трагическій, комическій и элегическій? Совершенно неизвстно, откуда это взято, если только это не отнести къ смутному преданію трехъ родовъ сцены, декорацій, которыми украшали просценіумъ древнихъ театровъ. Какъ-бы то ни было, выборъ такого подраздленія служитъ, отчасти, оправданіемъ довольно странному названію ‘Комедіи’, которое Данте далъ своимъ тремъ большимъ поэмамъ. Большое разнообразіе предметовъ, о которыхъ трактуется въ этихъ поэмахъ, не позволяло Данте употреблять везд одинаково возвышенный стиль и, напротивъ того, принудило его принимать весьма различный тонъ, можетъ быть, въ силу литературныхъ принциповъ, принятыхъ имъ за правило, онъ считалъ необходимымъ причислить свое произведеніе къ роду комедій, чтобы имть право вводить въ нихъ, какъ онъ это иногда и длалъ, боле обыкновенныя мысли и даже крайне ‘низкія’ выраженія, хотя главный сюжетъ его произведенія даетъ понятіе о томъ, что составляетъ предметъ, наиболе возвышенный,— ‘обитель блаженныхъ и Престолъ Предвчнаго’. Кром того, поэтъ самъ, въ своемъ письм къ Кану Be* ликому, объяснилъ причину выбора такого наименованія, сказавъ, что ‘начало комедіи всегда бываетъ тягостно, между тмъ, какъ ея развязка всегда бываетъ счастлива, въ противоположность трагедіи, которая начинается среди тишины и спокойствія и окончивается несчастливо’. Изъ этого можно вывести заключеніе, что его поэма, имя своимъ началомъ ‘Адъ’ и концемъ ‘Рай’, должна именно носить названіе ‘комедіи’. Но только два вка спустя посл смерти Данте, всеобщее удивленіе, возбужденное къ поэм, придало ей еще наименованіе ‘Божественной’.
Что-же касается до трактата ‘о простонародномъ язык‘, написанномъ около 1318—1321 г. въ послдніе годы жизни Данте, то тутъ ясно видна идея, которую составилъ себ флорентійскій поетъ о поэзіи, эта идея стала точкою исхода для всхъ тосканскихъ поэтовъ, отличавшихся посл безсмертнаго Флорентійца въ этомъ род поэзіи. Преданность, любовь, наука и теологія были обыкновенными сюжетами, въ которыхъ упражнялись до Витторіа Колонна, даже до сихъ поръ философія и поэзія сохранили у итальянцевъ нкоторый оттнокъ благочестія и платонизма, котораго не могли вполн уничтожить никакія революціи.
Философія и поэзія были установлены въ этой стран знаменитымъ Данте и нкоторые изъ великихъ людей, явившіеся посл него, еще боле утвердили установленные имъ принципы. Стоитъ только вспомнить имя Петрарки, чтобы узнать, что платоническая философія сдлалась интеллектуальною потребностью для дтей Италіи. Хотя Боккачіо, по своему поведенію и считался совершенно свтскимъ человкомъ, но онъ былъ не только страстнымъ поклонникомъ Данте, біографію котораго написалъ, но даже въ этой небольшой и любопытной книг {Origine, Vita, Studi ecostumi del chiarissimo Dante Alighieri, poeta florentine fatta e compilata dall’inclito М. Giovanni Bocaccio daCertaldo.-ln Firenze B. Sermartelli, 1676 г., стр. 48.} объяснилъ намъ, какъ понимали поэзію въ его время. Его мнніе, въ соединеніи съ правилами, предначертанными великимъ учителемъ, о которыхъ мы упомянули выше, способствуетъ полному уясненію взгляда на поэзію въ Италіи въ XIII и XIV вк.
‘Люди, необладающіе умомъ, говоритъ авторъ ‘Декамерона’, полагаютъ вообще, что поэзія трактуетъ только о баснословныхъ и невроятныхъ предметахъ. Но я хочу доказать, что поэзія — это богословіе.
‘Заставивъ замолчать наши чувства и слушая только голосъ разсудка, мы не замедлимъ признать, что поэты древности шли, насколько дозволяло имъ тогдашнее развитіе, по слдамъ Св. Духа. Эти слды вчной науки, какъ-бы прикрыты покрываломъ, какъ въ Священномъ Писаніи, такъ и въ произведеніяхъ поэтовъ, и подъ этимъ-то покрываломъ скрыты истины, которыя должны обнаружиться въ конц вковъ. Употребленіе фигуральныхъ выраженій для сокрытія истины иметъ слдующія преимущества: представить одновременно и текстъ книги и содержащуюся въ ней тайну, упражнять одновременно и умъ мудрецовъ и инстинктъ простодушныхъ, въ народ питать душу слабыхъ умомъ, а въ тишин уединенія возвышать пониманіе самыхъ высокихъ умовъ. Это подобно широкой рк, у спуска которой ягненокъ можетъ утолить жажду, въ то время, какъ слонъ вступаетъ въ ея самыя глубокія мста.
‘Но вернемся къ тому предмету, который насъ особенно занимаетъ. То, что-мы разумемъ подъ словомъ ‘Теологія’ составляетъ все то, что сказано въ Св. Писаніи, въ вид историческихъ разсказовъ, или видній, или выраженіемъ жалобъ и плача, въ немъ говорится о великой тайн воплощенія Слова Божія, о Его Земной жизни, о Его страданіяхъ и Крестной Смерти, о Его славномъ Воскресеніи и о чудесномъ Вознесеніи на Небо, словомъ, о всхъ Его Божественныхъ длахъ, которыми Онъ проложилъ намъ путь къ вчной слав и искупилъ насъ отъ прародительскаго грха.
‘Точно также и поэты своими произведеніями, которыя мы называемъ ‘Поэзіею’, съ помощью исторіи боговъ, ихъ превращеній и увлекательныхъ рчей, которыя они влагаютъ въ ихъ уста, стараются объяснить намъ истину вещей, заставить насъ избгать порока, любить добродтель и довести насъ до познанія истиннаго Бога, съ цлію нашего вчнаго спасенія.
‘Неопалимая Купина, которую видлъ Моисей, была прообразомъ Пресвятой Двы, чистота которой ничмъ некогда быть осквернена’ Статуя, состоявшая изъ различныхъ металловъ, которую видлъ во сн Навуходоносоръ, изображаетъ вс факты, предшествовавшіе ученію Христа, который былъ и есть камень, гд все укрпится и образуетъ твердый, какъ гора, памятникъ. Пла* чемъ Іереміи предвщается разрушеніе Іерусалима и проч. и проч.
‘Изъ предъидущаго можно заключить, что теологіи и поэзія согласуются въ томъ, что, какъ та, такъ и другая употребляютъ одн и т же формы. Но что касается до темы, то он не только различны въ этомъ, но даже совершенно противоположны, темою для теологіи служитъ путь истины, тогда-какъ темою для поэзіи служили боги, идолопоклонство и люди. Он также различны и въ томъ, что теологія предлагаетъ одну только истину, тогда-какъ поэзія предлагаетъ только нкоторыя истины, какъ настоящія, но которыя въ сущности ложны и ошибочны, по отношенію къ христіанской религіи. Но такъ-какъ встрчается много невждъ, которые возстаютъ противъ поэтовъ, говоря, что вс ихъ произведенія не боле, какъ басни, неимющія и тни истины и что они должны были-бы излагать свои разсказы въ другой форм, — то я въ данномъ случа укажу на слдующіе примры. Пусть только обратятъ вниманіе на виднія Даніила, Исаіи и Езекіиля и на вс т, о которыхъ упоминается въ Ветхомъ Завт и которыя были начертаны божественнымъ перстомъ Того, Которому нтъ ни начала, ни конца. Пусть они перечитаютъ въ Новомъ Завт виднія Евангелиста (Апокалипсисъ), исполненныя столь полезной истины, еслиже нкоторыя изъ поэтическихъ басень такъ-же далеки отъ истины и отъ вроятности, какъ эти виднія кажутся отклоняющимися по форм, то пусть согласятся хотя съ тмъ, что, если поэты, создали басни, которыя не могутъ быть ни пріятными, ни поучительными, то это еще не составляетъ причины, чтобы осуждать сдланныя ими попытки для распространенія ихъ ученія съ помощью подобнаго средства.
‘…Но вернемся къ тому пункту, на которомъ мы остановились. Я сказалъ, что теологія и поэзія почти одно и то-же, разъ если въ нихъ говорится объ одномъ и томъ-же предмет. Я даже скажу боле, что теологія и есть ни что иное, какъ поэзіжБога. Въ писаніи Христа (Евангеліе) представляется то, левъ, то агнецъ, здсь червь, тамъ змя, затмъ камень, солома и тысячи разныхъ другихъ вещей, которыя было-бы слишкомъ долго перечислять. А слова Спасителя, разв не фигуральный языкъ, который мы обыкновенно называемъ аллегоріею? Изъ этого выводится заключеніе, что не только поэзія есть теологія, но еще и то, что теологія есть поэзія. Но если мои слова не покажутся достаточно убдительными въ такомъ важномъ вопрос, я не сочту это за обиду и пусть тогда поврятъ Аристотелю, слова котораго вполн достойны вниманія, онъ утверждаетъ, что пришелъ къ тому убжденію, будто поэты были первыми теологами ‘.
Піитика Данте и сдланные на нее комментаріи Боккачіо, составляютъ, какъ я полагаю, самое врное опредленіе системы, въ силу которой итальянскіе поэты и писатели, называемые платонистами, писали свои произведенія отъ Данте до Витторіа Колонна. Я предпочелъ лучше привести мннія двухъ великихъ писателей, о которыхъ я упомянулъ, чмъ распространяться о ихъ главныхъ чертахъ въ длинномъ изложеніи, гд читатель едва-ли могъ-бы уловить ихъ оригинальное своеобразіе. Но мн было бы желательно, чтобы т, кто задумаетъ читать и изучать произведенія Данте, остерегались-бы поэтико-теологическихъ идей этого великаго поэта, Боккачіо и всхъ платонистовъ эпохи возрожденія. Дйствительно, какъ ни пламенна и какъ ни искренна была вра этихъ людей, но нтъ ничего мене православнаго, какъ ихъ литературныя мннія и поэтическія творчества, прекрасныя фантазіи писателей, боле свойственныя плнять воображеніе, чмъ поддерживать вру.
Въ результат, всего боле занимало умъ Данте замнить употребленіе латинскаго языка итальянскимъ и установить новое нарчіе, которому онъ хотлъ дать почетное мсто. Чтобы предпринять и окончить это великое дло онъ въ теченіи всей своей жизни употреблялъ на это удивительную силу своей желзной воли. Читатели увидятъ съ какою горячностью онъ защищалъ это дло въ своей ‘Обновленной жизни’, въ своихъ-же великихъ поэмахъ онъ доказалъ міру то право, въ силу котораго онъ утверждалъ, что новые языки могутъ вполн соперничать съ языкомъ древности, когда-же онъ окончилъ этотъ великій памятникъ, когда стихи ‘Божественной Комедіи’ составляли удивленіе и славу Италіи, Данте, изгнанный, старый, удрученный несчастіями писалъ еще съ пною у рта, точно онъ не выигралъ своего дла: ‘А perpetuate infamia e depressione delli maivagi uomini d’ Italia, che comendano lo volgare altrui, e lo propio dispregiano: dico, ehe la loro mossa viene da cinque abbominevoli cagioni’ {‘Convito’, изданіе Zatta, т. 4-й, стр. 77.} и проч. т. е. ‘къ вчному стыду дурныхъ итальянцевъ, которые прославляютъ простонародные языки другихъ странъ и не оцниваютъ своего’ я говорю, что это происходитъ отъ пяти гнусныхъ причинъ’ и проч.
Само собою разумется, что эта заслуга Данте, относительно введенія въ литературу и грамматической постановки простонароднаго итальянскаго языка, иметъ исключительно національный характеръ, по крайней мр, въ прямомъ ея значеніи, но мы сочли нужнымъ выяснить роль ‘Обновленной Жизни’ и другихъ сочиненій безсмертнаго Флорентійца и въ этомъ отношеніи, такъ-какъ освобожденіе литературы отъ совершенно неумстнаго латинизма иметъ уже обще-европейское значеніе, въ косвенныхъ вліяніяхъ этого освобожденія, даже и у насъ, на Руси, недолгое процвтаніе латинскихъ виршей легло темною полосою на исторію нашей литературы, характеризуя собою полный упадокъ національной самобытной словесности и переходъ этой послдней въ литературу, въ собственномъ смысл этого слова, основанную на нашихъ народныхъ началахъ по европейскимъ образцамъ и приспособленную къ требованіямъ нашего языка. Поэтому-то освобожденіе литературы отъ латинизма, съ частной, національной, точки зрнія, иметъ и для насъ нкоторое, косвенное, значеніе, хотя это освобожденіе и свершилось у насъ на 3—4 столтія позже, чмъ въ Западной Европ и, въ прямомъ смысл, послднее повліяло на нашу литературу, разв только, какъ весьма поучительный примръ.
Но, подводя итогъ всему сказанному нами по поводу ‘Обновленной жизни’, мы не можемъ не повторите того, что мы уже сказали въ самомъ начал нашей статьи,— что это въ высшей степени интересная, истинно-художественная и поэтичная до увлекательности книга, прародительница современнаго романа въ лучшемъ его вид. Дйствительно, чтобы ни говорили про ‘Обновленную Жизнь’, какъ-бы ни рылись ученые въ ея изслдованіи и толкованіи, все-таки нужно согласиться, что главное значеніе этой безсмертной книги, какъ отчасти и ‘Божественной Комедіи’,— именно въ ея поэзіи, въ этихъ дивныхъ художественныхъ образахъ, трогательныхъ и увлекательныхъ картинахъ, которыми полна эпопея любви Данте къ Беатриче. Эти образы и картины, набросанные рукою такого мощнаго и самобытнаго художника, какъ Данте Алигіери, никогда не умрутъ во всемірной литератур и, быть можетъ, ими будетъ восхищаться и далекое наше потомство, какъ удивляемся мы и какъ удивлялись наши предки въ теченіи шести столтій, протекшихъ со времени появленія ‘Обновленной жизни’.
Выше мы уже высказали наше мнніе, что ‘Обновленная жизнь’ является блестящей иллюстраціей къ безсмертной доктрин Платона, изложенной имъ въ его философскомъ трактат ‘Пиръ’ (). Дйствительно, если Платонъ въ указанномъ сочиненіи является великимъ философомъ, открывшемъ намъ истину любви въ своемъ ‘платонизм’, который въ позднйшее время, вмсто развитія, подвергся утрировк и даже шаржировк,— то Данте, въ своей ‘Обновленной Жизни’ является геніальнымъ художникомъ, давшимъ намъ безсмертную иллюстрацію къ наиболе существенной части этой доктрины, такъ-что, если Платонъ въ своемъ трактат путемъ глубокой философіи дошелъ научнымъ путемъ до пониманія высшихъ тайнъ бытія и возвысился до сознанія высшихъ основъ нравственности, почти до христіанства,— то Данте въ ‘Обновленной жизни’ художественнымъ путемъ воплотилъ мертвыя формулы философіи въ живые, поэтическіе и увлекательные образы и въ глубоко-прочувствованныя и геніально нарисованныя картины.

ОБНОВЛЕННАЯ ЖИЗНЬ.

Въ этой части моей памятной книжки, до которой было мало матеріала для чтенія, есть рубрика, гласящая: ‘Здсь начинается обновленная жизнь’. Подъ этою рубрикой я нахожу записаннымъ многое изъ того, что я намревался собрать въ этой книжк, если не все отъ слова до шва, то, по крайней мр, все, что было прочувствовано.
Уже девять разъ, со дня коего рожденія, небо съ его свтилами возвратилось на то-же самое мсто, когда впервые предстала передъ моими очами доблестная Жена моихъ мечтаній, которой многіе, не зная, какъ ее назвать, дали имя Беатриче. Она уже довольно прожила, чтобы въ этотъ промежутокъ времени звздное небо успло пронестись къ востоку на двнадцатую часть градуса, такъ-что она явилась мн въ начал своего девятаго года, тогда-какъ я уже его оканчивалъ. Она явилась мн одтою въ красноватый цвтъ, величественная и скромная, способъ, какимъ поясъ поддерживалъ ея одяніе, совершенно подходилъ къ ея ранней юности. Я говорю сущую истину, что въ эту минуту Духъ жизни, гнздящійся въ самой сокровенной глубин сердца, сталъ трепетать съ такою силою, что его движеніе чувствовалось въ моихъ самыхъ мелкихъ венахъ, и, дрожа, онъ сказалъ слдующія слова: ‘Еcсе Deus fortior me, qui veniens dominabitur mihi!’ (Вотъ богъ, боле сильный, чмъ я, онъ станетъ господствовать надо мною). Тогда животный Духъ, находящійся въ высшей части тла, куда вс духи чувствъ приносятъ свои чувствованія, сталъ удивляться и, обращаясь, собственно, къ Духу Зрнія, сказалъ слдующія слова: ‘Apparuit jam beatitudo nostra‘ (Наше блаженство настало). Въ эту минуту Духъ Естества, находящійся въ той части тла, гд пища переваривается и распредляется, сталъ плакать и говорить плача: ‘Heu miser, quia frequenter impeditus ero!’ (Ахъ, горе мн, потому-что меня часто будутъ мучить послдствія). Я говорю, что, начиная съ этой минуты, любовь сдлалась властительницею моей души, которая тотчасъ и была ей обручена. И она взяла надо иной такую власть по тому, что мое воображеніе дало ей на это силу, такъ-что съ того времени я чувствовалъ себя принужденнымъ вполн ей повиноваться. Она приказывала стараться видть этого юнаго ангела, это и было причиною, что въ дтств я часто бгалъ за нею, и я видлъ, какъ она шла впередъ съ такимъ благородствомъ и достоинствомъ, что къ ней вполн можно было, примнить слова поэта Гомера: ‘Она не казалась дочерью смертнаго, но дочерью бога!’ И вотъ ея образъ, который меня безпрестанно преслдовалъ былъ средствомъ, которое употребляла любовь, чтобы подчинить меня себ, однакоже, она обладала такою великодушною и могущественною добродтелью, что никогда не терпла, чтобы Амуръ совершенно управлялъ мною, не смотря на то, что я былъ лишенъ совтовъ разсудка, столь полезныхъ при подобныхъ обстоятельствахъ. Но такъ-какъ вс усилія, сдланныя для сопротивленія страсти и волненьямъ при столь ранней юности, могли-бы показаться баснословными, я пройду молчаніемъ много такихъ вещей, которыя можно было-бы вывести изъ этихъ примровъ и перейду къ словамъ, начертаннымъ въ моей памятной книжк въ боле важныхъ параграфахъ.
Когда прошло уже много дней посл указаннаго явленія этой весьма благородной особы, — исполнилось уже девять лтъ — случилось, что эта дивная Жена явилась мн одтою въ платье ослпительной близны, она стояла между двумя благородными женами, нсколько старше ея. Когда она проходила по улиц, то повернула взоры къ тому мсту, гд я стоялъ, исполненный благоговйнаго страха и вслдствіе вліянія ея невыразимой вжливости, за которую она иметъ теперь свою награду на Неб, она мн поклонилась, это произвело на меня такое дйствіе, что мн казалось, будто я достигъ крайнихъ границъ блаженства. Часъ, въ который я получилъ такое пріятное привтствіе, былъ именно девятый часъ дня, и такъ какъ это было въ первый разъ, что ея слова донеслись до моихъ ушей, то я почувствовалъ такую сладость, что, какъ упоенный, бросился изъ толпы.
Забравшись въ самую уединенную часть моего жилища, я принялся думать объ этой особ, которая была такъ вжлива ко мн, и, занятый ею, я погрузился въ сладкій сонъ, во время котораго мн представилось чудесное видніе. Мн казалось, что я вижу облако огненнаго цвта и на немъ Господина, страшнаго для тхъ, кто на него смотрлъ. Что-же касается до него,— удивительная вещь,— онъ мн показался веселымъ. Онъ говорилъ иного, чего я не разобралъ, разв только кое-что и между прочимъ слдующія слова: ‘Ego Dominus tous’ (Я твой Господинъ). Мн казалось, что онъ держитъ на рукахъ спящую Жену, совершенно обнаженную и покрытую пеленами кроваваго цвта. Я тотчасъ узналъ въ ней, внушающую добродтель, Жену, удостоившую меня наканун своимъ поклономъ. Тотъ, который ее несъ, держалъ въ одной изъ своихъ рукъ что-то, объятое пламенемъ и сказалъ мн слдующія слова: ‘Vide cor tuum’ (Взгляни на твое сердце). И, нсколько минутъ спустя, мн показалось, будто онъ разбудилъ ту, которая спала и съ помощью разныхъ ухищреній онъ заставилъ ее състь ту горящую вещь, которую держалъ въ рук, что она и исполнила, но только со страхомъ и съ отвращеніемъ. Не прошло много времени, какъ веселость Господина превратилась въ жалобы, и все еще плача, онъ сжималъ Жену въ своихъ объятіяхъ и направился съ ней къ небу.
Я почувствовалъ такую сильную тревогу въ сердц, что мой сонъ, бывшій очень легкимъ, прервался и я проснулся. Тотчасъ я припомнилъ въ своемъ ум все, явившееся мн въ четвертомъ часу ночи, отсюда явствуетъ, что это былъ первый изъ девяти послднихъ часовъ ночи. Тогда я ршился сообщить все, что видлъ, нсколькимъ лицамъ, бившимъ извстными трубадурами, такъ-какъ я уже обладалъ опытностью говорить рчи римами, то ршился сочинить сонетъ, въ которомъ привтствовалъ всхъ врныхъ Амуру. Прося ихъ судить о моемъ видніи, я написалъ имъ о томъ, что мн явилось во время сна и началъ этотъ сонетъ:
Душ влюбленной пламенно и страстно
И сердцу нжному, до коихъ-бы дошла
Лишь пснь моя,— привтъ имъ шлю всечастно
Во имя бога ихъ, Амура, я всегда!
Треть времени, когда такъ небо ясно
И звздно, вся уже прошла,
Какъ предо мной Амуръ предсталъ… Ужасно,
Лишь вспомню я о немъ едва.
Въ рук Амуръ, весь радостью сіяя,
Сжалъ мое сердце, какъ дитя, играя,
Въ объятьяхъ онъ Жену держалъ…
Отъ сна ее тихонько пробуждая
И сердцу бдному во всей крас являя,
Онъ, плача, прочь вдругъ убжалъ. *)
*) Этотъ сонетъ раздляется на дв части. Въ первой — я привтствую и прошу отвта, во второй, которая начинается словами: ‘Треть часовъ и проч.’ — я говорю, на что именно слдуетъ отвчать.
На этотъ сонетъ отвчало много лицъ, мннія которыхъ были совершенно различны. Между тми, которые мн отвчали, былъ и тотъ (Гвидо Кавальканти), котораго я называю первымъ изъ своихъ друзей, его сонетъ начинается такъ: ‘Вы видли, по мннью моему’ и пр. Эта переписка нкоторымъ образомъ послужила возникновеніемъ дружбы, которая существуетъ между нами обоими, и она возродилась тогда, когда онъ узналъ, что я тотъ, который предложилъ вопросъ.. Справедливость, содержащаяся въ его отвт, тогда не была прочувствована никмъ, но теперь она очевидна для самыхъ простоватыхъ.
Вслдствіе этого виднія, мой Духъ Естества былъ стсненъ въ своихъ дйствіяхъ, потому-что моя душа вполн отдалась этой благородной Жен. Такимъ образомъ, въ самомъ непродолжительномъ времени, я сталъ настолько хворымъ и слабымъ, что мой видъ огорчалъ моихъ друзей, было много людей, которые съ дурнымъ намреніемъ терзали самихъ себя, чтобы узнать обо мн то, чего я не хотлъ никому открывать. Замтивъ ихъ нескромное любопытство, я слдовалъ вол Амура, который внушалъ мн но совту разсудка и я отвчалъ имъ, что Амуръ и привелъ меня въ такое состояніе, я свалилъ все на Амура, потому-что я нашелъ на своемъ лиц столько знаковъ его ударовъ, что этого невозможно было скрыть. И когда они меня спрашивали: ‘За кого этотъ Амуръ заставилъ тебя такъ страдать?’ Я смотрлъ на нихъ съ улыбкою и ничего не отвчалъ.
Однажды эта благородная Жена присутствовала въ такомъ мст, гд воздавали хвалы Цариц славы и гд я помстился такъ, что могъ видть мое блаженство. Между ею и мною, слдуя по прямой линіи, стояла одна Жена, лицо которой было очень пріятно и которая нсколько разъ направляла свои взоры на меня, удивляясь, что я такъ внимательно на нее смотрлъ, такъ-какъ казалось вслдствіе моего положенія, что мои глаза были устремлены къ ней и потому многіе замтили, что я смотрю на нее. Поэтому, когда я вышелъ оттуда, то услышалъ, какъ многіе говорили, ‘Посмотрите, какъ эта донна терзаетъ этого бднаго человка, назвавъ при этотъ ее по имени, я увидлъ, что они говорили о той донн, которая стояла на линіи между мною и Беатриче. Тогда я успокоился, убдившись, что мои глаза не выдали моей тайны. Я даже задумалъ сдлать изъ этой донны нчто въ род щита, чтобы скрыть истину, въ небольшой промежутокъ времени мн удалось такъ хорошо устроить, что вс т, которые интересовались мною, полагали, что открыли мою тайну. Благодаря этой Жен, въ теченіи мсяцевъ и даже цлыхъ годовъ я укрывался отъ взоровъ любопытныхъ и чтобы лучше обмануть нескромныхъ людей я написалъ нсколько бездлокъ въ стихахъ для этой донны, но я промолчу объ этихъ бездлкахъ, если только въ нихъ не встртится какой-либо похвалы моей Жен.
Въ то время, какъ эта донна служила мн прикрытіемъ моей истинной любви, мн пришло желаніе прославить имя Беатриче, поставивъ его со многими другими доннами и въ особенности съ именемъ той донны, которая мн служила эгидою. Я выбралъ шестьдесятъ самыхъ красивыхъ особъ изъ того города, гд, на вол Всевышняго, родилась моя Жена и составилъ письмо въ форм историческаго стихотворенія, которое я здсь не приведу. Я даже вовсе и не упомянулъ-бы объ этомъ, если-бы не произошло нчто чудесное въ то время, какъ я его писалъ,— имя моей Жены могло войти въ стихотвореніе только девятымъ, въ силу размра.
Донна, служившая мн такъ долго для прикрытія моихъ настоящихъ чувствъ, должна была ухать изъ упомянутаго города въ отдаленную страну. Это-то и было причиною, что я, лишенный защиты, пришелъ въ большее уныніе, чмъ я этого опасался прежде. Полагая, что, если я не заговорю въ нсколько грустномъ тон по случаю ея отъзда, то вс догадаются о томъ, что я хотлъ скрыть,— я ршился выразить нсколько жалобъ въ сонет, который привожу ниже, потому-что моя Жена внушила мн нкоторыя слова, понятныя для тхъ, кто желаетъ вникнуть въ нихъ, въ этомъ сонет говорится:
О, вы, Амура вс грядущіе дорогой,
Скажите,— есть-ли скорбь, сильнйшая моей?
Поврьте мн, въ моей душ убогой
Ключъ и обитель всхъ скорбей.
Не по заслугамъ былъ Амуръ помогой
Тому, что жизнь моя свтла, какъ сладкій сонъ,
Что слышу я, идя своей дорогой,
Какъ сзади говорятъ: ‘почто такъ счастливъ онъ?’
Отвага, радости,— все это улетло,
Какъ даръ моей любви, а сердце обднло
И даже слово я страшусь сказать…
Какъ т, что бдность изъ стыда скрываютъ,
Кажусь веселымъ я, но пусть уже вс знаютъ,
Что я горю, готовый зарыдать. *)
*) Въ этомъ сонет дв главныхъ части. Въ первой — я взываю къ врнымъ Амуру словами Іереміи: ‘О vos qui traun sitis per viamj attendite et videte si est dolor sicut dolor meus’. Во второй части, начинающейся слдующими словами: ‘Не по заслугамъ былъ Амуръ помогой’… я говорю о томъ, что Амуръ для меня сдлалъ и что я потерялъ.
Посл отъзда этой донны, угодно было Господину ангеловъ призвать на лоно Своей славы другую молодую донну этого юрода, грація и красота которой плняли обывателей. Я видлъ ея бездыханное тло, окруженное многими плачущими доннами. Вспомнивъ, что я видлъ ее въ обществ этой самой благородной особы (Беатриче), я не могъ удержаться, чтобы не пролить слезъ, и даже, плача, я поршилъ сказать нсколько словъ о ея смерти, въ память того, что я нсколько разъ видлъ ее съ моею женою. Въ конц того, что я написалъ я сказалъ объ этомъ нсколько словъ, въ чемъ легко можетъ убдиться всякій, кто понимаетъ. Я написалъ эти два сонета, изъ которыхъ одинъ начинается такъ: ‘О, плачьте вы, любовники, стеная’ и второй: ‘О, смерть жестокая, мать древняя печали {Этотъ, первый, сонетъ раздляется натри части: въ первой — я взываю ко всмъ врнымъ Амура и побуждаю ихъ плакать, я говорю, что они, узнавъ причину слезъ Амура, будутъ боле расположены меня выслушать, во второй — я говорю, какова причина этихъ слезъ, въ третьей,— я говорю о почестяхъ, возданныхъ Амуромъ этой донн. Вторая начинается словами: ‘Амуръ самъ плачетъ…’ третья, ‘Амуръ ей честь воздалъ…’}.
О, плачьте, вы, любовники, стеная,—
Амуръ самъ плачетъ, видя, какъ уже
Въ слезахъ горючихъ, Жены, утопая,
Лишь слезы горькія даруютъ всмъ одн.
И сердцемъ, Смерть, навкъ овладвая,
Лишь кром чести,— что не тлнъ вполн,—
Разрушила, жестокая и злая,
Вс прелести, похвальныя въ Жен.
Амуръ ей честь воздалъ: его я зрлъ,— смущенный,
Предъ образомъ прелестный преклоненный,
Весь скорби полнъ, потупясь, онъ стоялъ
И на Небо, душа Жены прекрасной
Была гд, часто онъ взиралъ,
Съ тоской, съ мольбою нжной, страстной… *).
О, Смерть жестокая, мать древняя печали!
Ты сердце бдное дерзаешь такъ терзать,
Что мой языкъ и скорби не сковали,—
Онъ силится тебя лишь проклинать!
Нтъ жалости въ теб, и, чтобъ вс это знали,—
Мн стоитъ только всмъ здсь разсказать
О большей, изъ тобой сотворенныхъ, печали
Для тхъ, любви кто можетъ сердце дать.
Ты унесла все то, что намъ всего миле
Въ Жен, которой въ свт нтъ нжне…
Ты грацію, ты юность унесла!
Столь добродтельна Жена эта собою,
Что тотъ, кто не пойдетъ спасенія тропою,
Въ ея сообществ не будетъ никогда! *)
*) Этотъ сонетъ, начинающійся словами: ‘О, Смерть жестокая’, раздляется на четыре части. Въ первой — я даю Смерти присущія ей наименованія, во второй, — обращаясь къ ней, я высказываю причину, принудившую меня порицать ее, въ третьей — я стыжу ее, въ четвертой — я обращаюсь, какъ-бы къ какому-либо неопредленному лицу, хотя внутренно и сознаю’ о комъ говорю. Вторая часть начинается: ‘Ты сердце бдное…’, третья: ‘Нтъ жалости въ теб…’ и четвертая: ‘Что тотъ, кто не пойдетъ спасенія тропою’…
Нсколько дней спустя посл похоронъ этой донна, встртились обстоятельства, въ виду которыхъ мн приходилось ухать изъ города и отправиться въ т мста, гд поселилась особа, служившая мн оплотомъ противъ любопытныхъ. Хотя я не отправлялся именно въ то мсто, гд она жила, но у меня были спутники и подобное путешествіе мн не нравилось, такъ-какъ я не зналъ, какимъ образомъ избгнуть мн нескромныхъ взоровъ, чтобы облегчить мое сердце отъ испытываемой мною скорби, потому что я долженъ былъ удалиться отъ своего блаженства. Однако-же кроткій господинъ (Амуръ), тиранившій меня подъ господствомъ моей благородной Жены (Беатриче), явился въ моемъ воображеніи, какъ пиллигримъ, плохо и легко одтый. Онъ мн показался совершенно смущеннымъ, съ потупленными въ землю глазами, которые онъ все-же, время-отъ-времени, устремлялъ на чистую и прозрачную рку, протекавшую вдоль той дороги, на которой я находился. Мн показалось, что Амуръ позвалъ меня и сказалъ мн слдующія слова: ‘Я пришелъ отъ той донны, которая теб такъ долго покровительствовала, и я знаю, что она не можетъ вернуться, но все-же это сердце я сдлалъ такъ, что она теб дала его, оно со мною и я его несу къ другой донн, которая будетъ служить теб оплотомъ, какъ и первая’. Онъ мн ёё назвалъ и я ёё хорошо узналъ. ‘Впрочемъ’,— прибавилъ Амуръ,— ‘если ты повторишь нкоторыя изъ тхъ словъ, которыя я теб сказалъ, то сдлай это такъ, чтобы не открыть притворной любви, которую ты выказывалъ этимъ доннамъ и которую теб придется выказывать другой’. Сказавъ это, мое видніе исчезло. Съ измнившимся лицомъ, я бродилъ, задумчивый, цлый день, испуская частые вздохи. Къ ночи я началъ слдующій сонетъ:
Два дня тому назадъ, дорогой одинокой
Безъ воли дя, я Амура повстрчалъ.
Одтъ, какъ пиллигримъ, полнъ немощи глубокой,
Задумчивъ и унылъ, потупясь, онъ вздыхалъ.
Замтивши меня на тропк одинокой,
Назвавъ по имени, съ тоскою онъ сказалъ:
— ‘Бреду уныло я дорогою далекой
‘Оттуда, сердце гд твое я нкогда держалъ.
‘Я взялъ его съ тхъ мстъ, чтобъ снова испытало
‘Оно вс радости, чтобъ снова-бы узнало
‘Оно земную прелесть бытія’.
Мн стало жаль его такъ искренне, такъ больно,
Что, какъ исчезнулъ онъ, въ тоск своей, невольно,
Весь полнъ жалости, уже не видлъ я. *)
*) Въ этомъ сонет три части. Въ первой — я говорю, какъ я встртилъ Амура и какимъ онъ мн показался, во второй — я передаю, что онъ мн говорилъ, но только не вполн, изъ опасенія открыть мою тайну, въ третьей — я говорю, какъ онъ исчезъ. Вторая часть начинается: ‘Замтивши меня…’ Третья: ‘Мн стало жаль его’.
Лишь только я вернулся изъ путешествія, какъ принялся за розыски той донны, которая мн была указана моимъ господиномъ, во время пути вздоховъ, и, чтобы избгнуть замедленій, я скажу, что въ короткій срокъ времени я нашелъ средство сдлать изъ нея мою хранительницу, многіе стали говорить объ этомъ слишкомъ оскорбительно, что огорчало меня нсколько разъ. Эта болтовня, пытавшаяся огорчить меня, была причиною, что это благородное созданье (Беатриче), которая уничтожала вс пороки и была царицею добродтелей, проходя мимо того мста, гд я находился, отказала мн въ своемъ кроткомъ привтствіи, въ которомъ заключалось все мое блаженство.
Теперь я на минуту отступлю отъ главнаго предмета, чтобы дать понять все то добро, которое ея поклонъ производилъ во мн. Когда мн случалось видть гд-либо ея появленіе, и я надялся получить отъ нея дивный поклонъ, то у меня не было больше враговъ, напротивъ того, я чувствовалъ въ себ самое пылкое милосердіе, увлекавшее меня прощать всмъ тмъ, отъ которыхъ я получилъ обиды и если бы въ подобномъ случа меня спросили-бы, что это такое, то моимъ единственнымъ отвтомъ было-бы: ‘Амуръ,’ что я произнесъ-бы со скромнымъ выраженіемъ лица. И когда она только-что хотла кланяться, Духъ Любви уничтожалъ всхъ другихъ чувственныхъ духовъ, выдвигалъ наружу Духовъ Зрнія и говорилъ имъ: ‘Ступайте воздавать почесть вашей Жен’, и онъ одинъ (Духъ Любви) оставался на ихъ мст. Кто захотлъ-бы узнать Амура, тотъ могъ-бы это сдлать очень легко, наблюдая дрожаніе моихъ глазъ, когда-же эта благородная Жена длала поклонъ, то не только Амуръ не имлъ власти скрыть величайшее блаженство, которое я испытывалъ, но онъ самъ становился такимъ-же, вслдствіе кроткаго вліянія этого привтствія, мое тло, вполн подчиненное его могуществу, часто двигалось, какъ тяжелое неодушевленное тло, что мн очевидно доказываетъ, что въ этомъ поклон заключалось мое счастье, которое часто было слишкомъ велико, чтобы я могъ его переносить и наслаждаться имъ.
Вернемся къ моему сюжету, я говорилъ, что мое счастье (поклонъ) было мн отказано и я почувствовалъ такую скорбь, что удалился отъ присутствовавшихъ и отправился въ уединенное мсто, гд я облилъ землю горькими слезами, облегчивъ себя нсколько плачемъ, я удалился въ ною комнату, гд я могъ предаться горю, такъ что никто не могъ-бы меня слышать. Тамъ, посл того какъ я умолялъ о милосердіи Жену вжливости (Беатриче), воскликнувъ,— ‘Амуръ, приди на помощь къ твоему врному’,— я заснулъ, какъ малый ребенокъ, который плачетъ, когда его побранятъ.
Но среди моего сна, мн показалось, что я вижу въ моей комнат, подл меня, молодого человка, одяніе котораго было ослпительной близны. Онъ былъ задумчивъ, направивъ свои взоры туда, гд я лежалъ, мн показалось, что онъ мн сказалъ со вздохомъ: ‘Fili mi, tempus est ut proetermittantur simulacra nostra: (Сынъ мой, время оставить вс эти секретные призраки). Тогда я его узналъ, потому-что онъ меня назвалъ такъ, какъ называлъ уже нсколько разъ. И, посмотрвъ на него, я замтилъ, что онъ плакалъ отъ жалости, ожидая отъ меня нсколько словъ. Уврившись, что все это было во сн, я началъ съ нимъ говорить: ‘Благородный господинъ, о чемъ ты плачешь?’ Онъ-же мн сказалъ эти слова, ‘Ego tanquam centrum circuli, cui simili modo se habent cir cumferentia partes: iu autem non sic. (Я какъ центръ круга, къ которому относятся вс точки окружности, но ты не таковъ).— ‘Почему ты такъ темно говоришь?’— спросилъ я его. И онъ мн отвтилъ на простонародномъ язык: ‘Не спрашивай меня боле о томъ, что теб можетъ быть полезно’. Тогда я заговорилъ съ нимъ о поклон, въ которомъ мн было отказано, и спросилъ у него, что этому причиной. Онъ мн отвчалъ такъ: ‘Наша Беатриче, разговаривая съ нкоторыми лицами, слышала, что донна, имя которой я теб сказалъ во время пути вздоховъ, испытала непріятности съ твоей стороны, такъ-какъ эта благородная особа не можетъ выносить даже и мысли о самой легкой несправедливости, сдланной кому-бы то ни было, то она и не удостоила тебя поклономъ, опасаясь, что ты можешь оказаться дурнымъ человкомъ. Однако-же, такъ-какъ ей дйствительно извстна твоя тайна, вслдствіе долгой къ теб привычки, я хочу, чтобы ты сочинилъ стихи, въ которыхъ выразилъ-бы мою власть надъ тобою, вслдствіе вліянія ея (Беатриче) достоинства, и какъ ты былъ ея врнымъ любовникомъ съ самаго ея дтства. Приведи въ свидтели того, кто это знаетъ, скажи, какъ ты его просилъ, чтобы онъ подтвердилъ истину по этому поводу и ты, можешь быть увренъ, что я ей повторю охотно объ этомъ. Этимъ путемъ она узнаетъ твое истинное намреніе, вслдствіе этого она отвергнетъ слова тхъ, которые были введены въ заблужденіе на твой счетъ. Сдлай такъ, чтобы держаться златой середины въ этихъ стихахъ, не говори ей прямо,— это было-бы недостаткомъ приличій и постарайся не посылать то, что ты напишешь, въ такое мсто, гд она будетъ это слушать безъ того, что я буду подл нея, но укрась твои стихи пріятною гармоніею, къ которой я буду присоединяться всякій разъ, когда въ этомъ будетъ необходимость.’
Сказавъ это, онъ исчезъ и мой сонъ прервался. Припоминая, я увидлъ, что это видніе явилось мн во время девятаго часа дня. Я вышелъ изъ своей комнаты съ намреніемъ написать балладу, въ которой выражу все, что мой господинъ приказалъ мн сдлать и я написалъ слдующее:
Баллада, отыщи Амура, предъ женою
Ты съ нимъ предстань, чтобы она могла,
Черезъ Властителя, меня простить тобою.
Ты путешествовать могла-бы и одна,
Но такъ-какъ та Жена прогнвалась надъ мною,
То думаю, что, можетъ быть, она,
Коль скоро самъ Амуръ не будетъ тамъ съ тобою,
Тебя одну-бы дурно приняла.
Когда ты съ нимъ предстанешь передъ нею,
Пощады попросивъ, ты съ нжностью своею
Скажи:— ‘Жена! Тотъ, кто меня послалъ,
‘Васъ проситъ выслушать, Амуръ вамъ объясняетъ,
‘Что Вашею красой онъ самъ лицо мняетъ
‘Тому, итти кто къ Вамъ мн приказалъ,
‘Что надо Вамъ самимъ причины доискаться,
‘Зачмъ Амуръ заставилъ лишь его
‘Взглянутъ на женщину другую, что мняться
‘Не можетъ сердце, любящее, то
‘И будетъ Вамъ однмъ повиноваться,—
‘Отъ ранней юности Вамъ предано оно.’
Амура спроситъ пусть, коль будетъ сомнваться,
Любовью къ ней сколь сердце то полно.
Амуръ ей это все правдиво такъ разскажетъ…
Иль умереть она мн пусть прикажетъ,
Чтобъ видть лишь, что я,— ей преданный слуга.
Амуру-же, творцу любви и свта,
Скажи, баллада, ты, съ улыбкою привта,
Съ женой не кончить рчь свою пока:
— ‘О, Властелинъ, останься ты съ женою,
‘Хоть ради сладости гармоніи моей,
‘Руководи во всемъ твоимъ слугою,
‘Да будетъ онъ подъ властію твоей.
‘И коль Жена, уврившись тобою,
‘Проститъ его лишь милостью своей,
‘Коль убдишь ее ты словъ своихъ красою,
‘Что вдь простить его-бы надо ей,—
‘То, радостью въ лиц своемъ сіяя
‘Къ нему приди, прощенье возвщая,
‘Ему даруя счастье и покой.’
Итакъ, гряди-же, милая Баллада,
Лови моментъ,— пусть лучшая награда
И честь успха будутъ за тобой. *)
*) Эта баллада раздляется на три части. Въ первой,— я объясняю баллад, куда она пойдетъ и успокоиваю ее, чтобы она дйствовала-бы настойчиве. Я говорю, въ чьемъ сообществ она должна итти, чтобы избгнуть всякой опасности. Во второй — я говорю, что она должна дать понять, въ третьей — я ей даю позволеніе итти, когда она захочетъ, совтуя ей двигаться тихо въ объятіяхъ счастья. Вторая часть начинается: ‘Когда ты съ нимъ предстанешь передъ нею’… Третья: ‘Итакъ, гряди-же милая Баллада’… Мн могутъ возразить, что не знаютъ, къ кому я обращаюсь, говоря во второмъ лиц, то, что я говорю отъ себя. Однако, я претендую разршить это сомнніе въ этой небольшой книг по поводу другой части, которая представивъ подобное-же затрудненіе тогда тотъ, кто сомнвается или иметъ претензію на критику, пойметъ.
Посл того виднія, о которомъ я передалъ и когда я сказалъ вс слова, внушенныя мн Амуромъ, мой умъ былъ осажденъ массою мыслей, боровшихся во мн такъ, что я даже не могъ защищаться. Въ особенности четыре изъ нихъ не давали мн никакого покоя. Одна была: Господство Амура.хорошо, потому-что оно освобождаетъ умъ того, который ему вренъ, отъ всхъ гнусныхъ вещей. Другая была: Господство Амура не хорошо, потому-что чмъ боле врный ему привязанъ къ нему, тмъ боле онъ долженъ испытывать горя и скорбей. Третья была: Имя Амура такъ сладко слышать, что невозможно, чтобы силою этого слова не совершили-бы всего добраго, что только можно себ представить, потому-что имена являются слдствіемъ вещей. Nomina sunt consepuentia rerum. Наконецъ, послдняя, представлявшая затрудненіе, мысль была слдующая: Жена, которой ты такъ сильно занятъ не такова, какъ другія женщины,— она не допуститъ легко побдить себя.’
Каждое изъ этихъ размышленій, осадило меня съ такою силою, что они мшали мн остановиться, все равно, какъ если кто не знаетъ, по какому пути ему итти и куда онъ хочетъ итти. Когда я длалъ усилія, желая найти середину для согласованія этихъ различныхъ мнній, тогда эта послдняя мысль терзала меня еще боле, чмъ вс другія и я начиналъ призывать жалость и бросаться въ ея объятія. Достигнувъ такого состоянія, мн пришла охота написать стихи и я сочинилъ этотъ сонетъ:
Я объ Амур только и мечтаю
И мысль одна съ другой въ разбродъ идетъ.
Одной,— себя могутъ я считаю,
Другая власть безуміемъ зоветъ.
Я отъ одной покой на мигъ вкушаю,
Къ слезамъ другая поводъ мн даетъ.
Но вмст вс внушаютъ, пусть дерзаю
Просить пощады,— милость да придетъ.
Въ любовной немощи, не знаю, что со мною,
Въ отчаянь, съ безсильною тоскою,
Не знаю даже, что мн говорить.
Что длать мн въ такомъ моемъ смятень?
У моего врага я вынужденъ, въ смущень,
У жалости, лишь помощи просить.
Вслдствіе такого наплыва противорчивыхъ мыслей, случилось слдующее. Эта благородная Жена пришла въ собраніе знатныхъ доннъ, куда меня привелъ одинъ изъ друзей, думавшій доставить мн большое удовольствіе сведя меня въ такое мсто, гд было столько красивыхъ доннъ. Не зная, куда я шелъ и довряясь лицу, котораго одинъ изъ друзей довелъ до крайнихъ предловъ жизни, я сказалъ: ‘Зачмъ мы пришли къ этимъ доннамъ?’ Тогда онъ мн отвтилъ: ‘Чтобы он могли-бы имть достойныхъ ихъ служителей.’ Оказалось, что он составляли компанію одной благородной донн, которая въ тотъ день сдлалась невстою и, по обычаю нашего города, он должны были присутствовать на первомъ обд, который былъ въ дом ея жениха. Думая доставить удовольствіе моему другу я предложилъ ему услуживать вмст съ нимъ этимъ доннамъ. Когда я пришелъ въ собраніе, то почувствовалъ необычайную дрожь въ лвой сторон груди, эта дрожь вскор сообщилась всему моему тлу. Тогда я облокотился на скульптурныя украшенія, окружающія этотъ домъ и опасаясь, чтобы кто не замтилъ моего дрожанія, я поднялъ глаза и, смотря на доннъ, увидлъ между ними благородную Беатриче. Мои чувства были до такой степени поражены въ эту минуту силою, полученною Амуромъ, чувствуя себя такъ близко (отъ благородной Жены, что чувство зрнія хотя и сохранило еще жизнь, всеже оно оставалось вн своей обыкновенной дятельности, потому-что Амуръ хотлъ поддерживать его тамъ, чтобы я могъ, видть удивительную Жену. И хотя я нсколько оправился, но такъ много печалился, что эти маленькіе духи, глаза, сильно жаловались, говоря: ‘Если-бы Амуръ не смутилъ насъ такъ, то мы могли-бы созерцать дивную Жену, какъ это длаютъ намъ подобные.’
Я скажу, что многія изъ этихъ доннъ замтили происшедшую во мн перемну и стали выражать по этому поводу свое удивленіе, затмъ, въ разговор, он смялись надо мною вмст съ благородной женой. Тотъ, который привелъ меня, былъ человкъ вполн добродушный, но въ данномъ случа онъ ошибался, ваялъ меня за руку, увелъ отъ этихъ доннъ и спросилъ меня, что со мною. Я ему отвтилъ нсколько словъ и мои замершія чуваша воспрянули снова, точно такъ-же, какъ и т, которыя были подавлены, овладли снова своими способностями и я сказалъ этому другу: ‘Я вступилъ на ту часть жизненной стези, съ которой уже нельзя двинуться, съ намреніемъ вернуться обратно.’ Проставивъ его, я вступилъ въ комнату слезъ, гд, плача и красня, я сказалъ самому себ: ‘Если-бы эта Жена знала-бы состояніе, въ которомъ я нахожусь, не думаю, чтобы она стала надо мной смяться,— напротивъ, я возбудилъ-бы въ ней сильную жалость.’ И, испуская эту жалобу, я ршился высказать такія слова, въ которыхъ можно было-бы узнать причину моей внезапной перемны, которыя говорили-бы: я знаю, что эта причина неизвстна и если-бы ее узнали, то вс пожалли-бы меня. Желая, чтобы это объясненіе дошло до ушей моей Жены, я сочинилъ этотъ сонетъ:
Съ другими женами Вы шутите порою,
Надъ неприглядностью смясь моей, Жена,—
Во мн мняются, коль Вашей красотою
Любуюсь я, ужъ вс черты лица.
Амуръ вдь властвуетъ, всесильный, надо мною,
И только близокъ буду къ Вамъ когда,
Онъ, устрашая умъ, меня томитъ собою
И жизни силы давитъ онъ всегда.
Одн изъ нихъ во мн онъ убиваетъ,
Другія-же себ онъ смло подчиняетъ
И онъ одинъ Васъ можетъ созерцать.
Теперь понятно Вамъ, что я совсмъ мняюсь,
Но не настолько, прямо Вамъ признаюсь,
Что силъ утраты я не могъ-бы замчать. *)
*) Я не длю этого сонета на части, такъ-какъ подраздленіе длается только для представленія значенія божественныхъ вещей. Но такъ-какъ происшедшая причина является очевидною, то тутъ не можетъ быть мста для подраздленій. Правда, въ словахъ, въ которыхъ представлена причина этого сонета, есть сомнніе, какъ напр., когда я говорю про Амура, что ‘Одн изъ нихъ во мн онъ убиваетъ’, и дале,— ‘Другія-же себ онъ смло подчиняетъ и онъ одинъ васъ можетъ созерцать.’ Это сомнніе невозможно ршить лицу, которое неврно Амуру въ такой-же степени, тогда-какъ для тхъ, которые врны Амуру, нтъ ничего легче, какъ понять эти сомнительныя слова. Слдовательно, хорошо-ли съ моей стороны объяснять такія сомннія, потому что мои объясненія были-бы напрасны и излишни.
Посл моего удивительнаго преобразованія, мн пришла утомительная мысль, непокидавшая меня. Она неотступно меня преслдовала и вотъ каковы были ея разсужденія: если ты строишь такое странное лицо, когда ты подл этой Жены, то къ чему ты ищешь случая ее видть? И если-бы она позвала тебя къ себ, что-бы ты отвтилъ въ томъ случа, если-бы могъ свободно располагать своимъ разсудкомъ? Тогда другая, смиренная, мысль диктовала мн этотъ отвтъ и я говорилъ: если-бы я не терялъ своихъ способностей, а, напротивъ, сохранилъ-бы ихъ совершенно свободными, то сказалъ-бы ей: Лишь только я думаю о ея удивительной красот, какъ у меня является живое и сильное желаніе ее видть, какъ оно убиваетъ и разрушаетъ въ моей памяти все, что могло-бы въ ней сохраняться. И это-то и составляетъ причину, что минувшія мученія не удерживаютъ меня боле и я все стараюсь ее видть. Эти различныя мысли заставили меня сказать моей Жен, что происходитъ со мною, когда я бываю около нея и я написалъ этотъ сонетъ:
Въ ум моемъ все галетъ, умираетъ,
Лишь только вижу Васъ, сокровище мое!
И слышу я, какъ мн Амуръ уже внушаетъ: —
‘Бги, дока ты не погибъ еще!’
Лицо собой цвтъ сердца выясняетъ
И въ миръ восторговъ слышится мн все,
Что будто-бы стна такъ громко восклицаетъ: —
‘Умри, найди забвеніе свое!’
Преступенъ тотъ, кто, видя, какъ клокочетъ
Во мн вся кровь, участіемъ не хочетъ
Поддержку дать мн въ бдствіяхъ моихъ
И жалостью дарить, какую лишь рождаютъ
Мои страданія, какую заглушаютъ
Насмшки Ваши для сердецъ другихъ. *)
*) Этотъ сонетъ раздлается на дв части, въ первой — я говорю, почему я не могу удержаться чтобы не итти къ этой, донн, во второй — я даю знать, что совершается со мною, когда я иду къ ней, эта часть начинается: ‘И слышу я, какъ мн Амуръ внушаетъ’… Но эта, вторая, часть еще подраздляется на пять другихъ: въ первой — я говорю, что Амуръ, во совту разума, говоритъ со мною, когда я подл нея, во второй — я объясняю состояніе моего сердца тмъ, что происходитъ на моемъ лиц, въ третьей — я говорю, какъ меня оставило всякое мужество, въ четвертой — я говорю, что тотъ совершаетъ преступленіе, кто не иметъ ко мн жалости, и, наконецъ, въ послдней — я сообщаю, почему другой долженъ имть жалость къ несчастному виду, выражающемуся въ моихъ глазахъ, такая несчастная вншность уничтожена т. е. не является другимъ такою, вслдствіе насмшки этой донны, примръ которой увлекаетъ даже тхъ, которыя было-бы расположены меня пожалть. Вторая часть начинается: ‘Лицо собой цвтъ сердца выясняетъ’… Третья: ‘И будто-бы стна такъ громко восклицаетъ’… четвертая: ‘Преступенъ тотъ’… Пятая: ‘И жалостью дарить’…
Вскор этотъ сонетъ породилъ во мн идею выразить четыре мысли относительно моего состоянія, о которомъ я еще не сообщилъ. Первая — это та, что я очень часто горевалъ, когда память толкала мое воображеніе вспоминать все то, что Амуръ заставлялъ меня испытывать, вторая,— что Амуръ подавлялъ меня такъ сильно и такъ рзво, что изъ жизни мн не оставалось ничего иного, какъ мысль, говорившая мн объ этой Жен, третья,— что когда Амуръ объявлялъ мн такую борьбу, то я блдный, помертввшій, отбивался, чтобы видть эту Жену, думая, что ея видъ поддержитъ меня въ такомъ нападеніи, забывая все, что со идей произошло непріятнаго, лишь только-бы приблизиться въ ея благородной особ, четвертая — ея видъ не только не защищалъ меня, но, напротивъ того, уничтожилъ и послдній, мерцавшій во мн, остатокъ жизни. Тогда я написалъ этотъ сонетъ:
Я часто думаю о грусти, покрываетъ
Которою Амуръ на мн черты лица,
Сомннье-же во мн, волнуя, вопрошаетъ:
— ‘Съ другими то бываетъ-ли когда?’
Амуръ меня нежданно подавляетъ,
Я думаю, что я умру тогда.
О, Беатриче! Духъ во мн витаетъ
И Вами занятъ онъ ужъ навсегда.
Когда волнуюсь я и душу тмъ терзаю,
Я видть Васъ такъ пламенно желаю
И думаю, что легче будетъ мн…
Чтобъ видть Васъ, я подымаю очи
И въ сердц трепетномъ нтъ жизни и нтъ мочи,
И, бездыханный, тутъ я падаю къ земл. *)
*) Этотъ сонетъ раздляется на четыре части, согласно тмъ четыремъ пунктамъ, о которыхъ въ немъ говорится. Такъ какъ уже объ этомъ я говорилъ выше, то здсь укажу только на начало частей, вторая часть начинается: ‘Амуръ меня нежданно подавляетъ’… Третья: ‘Когда волнуюсь я’… и четвертая: ‘Чтобы видть Васъ, я подымаю очи’…
Написавъ эти три послдніе сонета, обращенные къ этой Жен, и, такимъ образомъ, описавъ все то, что я испыталъ, я полагалъ, что высказался довольно ясно и ршился молчать. Однако, хотя съ этого времени, я всегда воздерживался, чтобы ничего не говорить этой Жен, мн было приличне теперь приняться за новый матеріалъ, боле возвышенный, чмъ тотъ, о которомъ я разсуждалъ предварительно, и такъ-какъ говорить о такомъ сюжет очень пріятно, то я и сообщу о немъ, настолько коротко, насколько это возможно.
Такъ-какъ, вслдствіе внезапной перемны, происшедшей въ моемъ лиц, многія люди проникли тайну моего сердца, то нкоторыя донны, имвшія привычку собираться вмст, знали очень хорошо, что я испытывалъ внутренно, потому что он были свидтельницами моихъ злоключеній. Однажды, когда я случайно находился около нихъ, одна изъ нихъ позвала меня. Она говорила очень милостиво. Когда я подошелъ къ обществу и увидлъ, что моя благородная Жена не присутствовала тутъ, нсколько успокоившись, я поклонился этимъ доннамъ и спросилъ, что имъ угодно. Ихъ было очень много и он смялись между собою. Нкоторыя смотрли на меня, ожидая, что я имъ скажу, другія шептались между собою, но вотъ одна изъ нихъ, повернувъ глаза въ мою сторону и, назвавъ меня по имени, сказала: ‘До какой степени сильно ты любишь эту Жену, что даже не можешь смотрть на нее и переносить ея присутствія? Надо полагать, что цль такой любви одна изъ самыхъ странныхъ!’ И лишь только она это проговорила, какъ не только она, но и вс другія устремили глаза на мое лицо, ожидая отвта. Тогда я сталъ имъ говорить такъ: ‘Донны, конецъ моей Любви былъ поклонъ той Жены, о которой вы, быть можетъ, хотли говорить и въ поклон которой было все мое блаженство, цль всхъ моихъ честныхъ желаній. Но такъ-какъ ей было угодно отказать мн въ этомъ, мой господинъ, Амуръ, вложилъ все мое счастье въ ея милость, недостатка въ которой у меня не будетъ.’
Тогда донны стали говорить между собою и какъ мы часто видимъ, что дождь идетъ вмст со снгомъ, такъ и ихъ слова были смшаны со вздохами. Поговоривъ между собою нсколько времени, одна изъ этихъ доннъ, заговорившая со иною первая, сказала еще: ‘Мы просимъ тебя объяснить намъ, въ чемъ состоитъ это счастье, это блаженство, о которомъ ты говоришь.’ Я ей отвчалъ: ‘Въ словахъ, заключающихъ въ себ похвалу моей Жен.’ Она возразила: ‘Нельзя-ли изъ этого заключить, что слова, которыми ты пользовался для описанія твоего влюбленнаго состоянія не достигли этой цли.’ При этихъ словахъ я почувствовалъ себя почти пристыженнымъ и удалился отъ этихъ доннъ, сказавъ самъ себ: такъ-какъ заключается столько блаженства въ похвалахъ моей Жен, то зачмъ я говорилъ иначе? И съ этого момента я принялъ ршеніе не говорить ни о чемъ иномъ, какъ только о похвалахъ этой благородной Жен. Всякій разъ, думая объ этомъ, я опасался, что выбралъ для себя слишкомъ высокій матеріалъ, такъ-что не осмливался начинать. Такъ я оставался въ теченіи нсколькихъ дней, не предпринимая никакого сочиненія. Однажды случилось, что, когда я проходилъ мимо свтлаго ручья, у меня явилось такое сильное желаніе говорить, что я занялся тмъ дломъ, за которое мн нужно было взяться. Я полагалъ, что говоря о ней, мн слдовало писать во второмъ лиц въ такомъ только случа, если я буду обращаться къ доннамъ, но не имя, въ то-же время намренія обращаться ко всмъ женщинамъ, а только къ благороднымъ и знатнымъ. Тогда, какъ кажется, языкъ у меня развязался и я воскликнулъ: ‘О, Жены, что любви всю силу понимаютъ!’
Я съ радостью сохранилъ эти слова въ своемъ ум, предполагая поставить ихъ въ начал того, что буду сочинять. Тогда я вернулся въ городъ, обновленный выше и посл того, какъ эти мысли созрвали въ моемъ ум въ теченіи нсколькихъ дней, я сталъ писать пснь съ выбраннымъ мною началомъ и по подраздленіямъ, которыя я дамъ ниже. Вотъ пснь:
О, Жены, что любви всю, силу понимаютъ,
Я съ вами о Жен бесдовать хочу,
Не ради похвальбы, но — муки утихаютъ,
Когда о ней я говорить начну.
Въ мечтахъ о ней, такъ сладостно вливаютъ
Слова Амура нгу лишь одну,
Что, мню я, всмъ они любовь внушаютъ
И смлость я тогда ужъ нахожу.
Но я страшусь высоко такъ подняться,
Чтобъ робость не могла заставить опускаться,—
Упасть вдь низко, право, могъ-бы я.
О прелестяхъ ея не много разскажу вамъ
И много разсказать о томъ я не могу самъ,—
О ней со всми говорить нельзя.
Пречистый Ангелъ, къ Господу взывая,
О ней, въ мольбахъ горячихъ такъ сказалъ:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
‘Есть нкто (Данте), кто съ проклятьемъ Аду скажетъ:
— ‘Надежду я блаженныхъ созерцалъ!’
О ней-же я скажу:— ‘Пусть вчно будетъ съ нею
‘Жена, что похвалу захочетъ заслужить,—
‘Амуръ всегда ледъ властію своею
‘Бросаетъ на сердца, которыя любить
‘Не стоить, если-же предстанетъ передъ нею,
‘Кого отъ зла лишь можно исцлить,
‘Иль тотъ, кто праведенъ и чистъ душой своею,
‘Того Амуръ спшитъ уже плнить.
‘И коль привтствовать она его лишь будетъ,
‘Такъ тотчасъ онъ обиды горькія забудетъ,
‘Такимъ смиреннымъ станетъ онъ тогда.
‘И Благость Господа ей даръ такой вручила,
‘Что всякая душа, лишь съ ней поговорила,
‘Ота зла уже отстанетъ навсегда.’
Амуръ о ней: — ‘Какъ можетъ столь прекраснымъ
‘И непорочнымъ столь лишь смертный пребывать?’
Онъ думаетъ затмъ, проникнутъ взоромъ страстнымъ,
Что чудо изъ нея Господь хотлъ создать.
Она прекрасна такъ, что, съ видомъ безучастнымъ
Взглянувши на нее, не можетъ оторвать
Очей своихъ и зрлищемъ прекраснымъ
Онъ учится красу постичь и понимать.
И взглядъ ея очей до сердца проникаетъ
И созерцающихъ ее невольно онъ сражаетъ
И потупить заставитъ ихъ глаза.
Въ ея лиц Амура вы узрите,
Но, устремивъ свой взглядъ, хотя на мигъ, не мните,
Что не ослпните тотчасъ-же вы тогда.
О, пснь моя, теперь тебя я посылаю,
Амура дщерь, ты будь юна, проста,
Хваленіе кому въ тебя я здсь влагаю,
Дорогу къ той ты спрашивай всегда.
И ты пойдешь везд, тебя предупреждаю,
И многихъ женъ увидишь ты тогда.
Скажи имъ все, что я теб внушаю,
Лишь въ путь тебя отправлю я когда.
Не оставайся тамъ? гд люди развращенны,
Гд-жъ искренни сердца и полны чести жены,
Ты тамъ спроси, пройти какъ надо къ ней.
Амура ты найдешь въ томъ мст-жъ, вмст съ нею,
И предъ обоими ты будь заступницей моею,
Помощницей достойною моей. *)
*) Для того, чтобы эта пснь была лучше понята, я поговорю о ней съ большимъ искусствомъ, чмъ говорилъ о предъидущихъ произведеніяхъ. Я её раздляю на три части. Первая составляетъ объясненіе бъ послдующимъ словамъ, вторая — представляетъ матеріалъ, о которомъ говорится, третью можно назвать слугою предъидущихъ. Вторая начинается: ‘Пречистый Ангелъ, къ Господу взывая’… Третья: ‘О, пснь моя, теперь тебя я посылаю’…
Первая часть подраздляется на четыре: 1-я — я говорю, съ кмъ желаю бесдовать о моей Жен и почему я хочу о ней говорить: 2-я — я выражаю, что чувствую самъ, когда думаю о ея достоинствахъ и какъ-бы я могъ говорить, если-бы не терялъ увренности и смлости: 3-я — я говорю, какъ я думалъ-бы и какъ долженъ бы выражаться, чтобы не быть смущеннымъ униженіемъ, 4-я — я возвращаюсь къ лицамъ, къ которымъ долженъ обратиться и говорю причину, почему я къ нимъ обращаюсь. Вторая начинается: ‘Въ мечтахъ о ней, такъ сладостно вливаютъ’… Третья: ‘Но я страшусь высоко такъ подняться’…. Четвертая: ‘О прелестяхъ ея не много разскажу я’… Затмъ, когда я говорю: ‘Пречистый Ангелъ, къ Господу взывая’… я начинаю говорить объ этой Жен, эта часть подраздляется еще на дв. Въ первой — я говорю, что она угодна Небу, во второй, — что ею интересуются и на земл, эта, вторая, часть начинается: ‘О ней-же я скажу’… и подраздляется еще на дв части. Въ первой — я разсуждаю о благородств ея Души, выставляя здсь нкоторыя добродтели, идущія отъ благородства ея души, а во второй—я напоминаю о благородств ея тла и перечисляю отдльно вс оттнки ея красоты: ‘Амуръ о ней’…
Но эта послдняя, вторая, часть подраздляется еще на дв. Въ первой — я говорю о красот по слав (нравственной) и въ другой — о спеціальной и опредленной красот особы (въ томъ мст, гд идетъ рчь о ея глазахъ, которые являются источникомъ и принципомъ Амура), и для того чтобы отвратить всякую грубую мысль отъ того, что я сказалъ, читатель не долженъ забывать ничего, что было написано выше,— что привтствіе этой донны, выраженное ея устами, было концомъ, цлью всхъ моихъ желаній, пока еще она хотла меня привтствовать. Затмъ, когда я говорю: ‘О, пснь моя’… я прибавляю еще стансъ, который является, какъ-бы слугою предъидущихъ, хотя въ немъ выражено, чего я желаю и ожидаю отъ моей псни. Во такъ-какъ эту, послднюю, часть легко понять, то я не буду указывать на ея подраздленія. Я сознаю, что для того, чтобы совершенно понять смыслъ, слдовало-бы увеличить подраздленія, но я не стану сердиться на того, кмъ не буду понятъ и умъ котораго не будетъ удовлетворенъ данными мною объясненіями,— кто не вникнетъ въ смыслъ моей псни, я опасаюсь, что слишкомъ откровенно выразилъ смыслъ указанными раздленіями, такъ-что многія лица, услышавъ эту пснь, совершенно ее поймутъ.
Посл того, какъ съ этою пснью нсколько познакомились въ свт, одинъ изъ друзей, услышавъ ее, возымлъ обо мн слишкомъ лестное мнніе и высказалъ желаніе, чтобы я ему сказалъ, что такое Амуръ. Разсудивъ, что посл псни это былъ-бы прекрасный сюжетъ и желая сдлать пріятное этому другу, я написалъ слдующій сонетъ:
Любовь и сердце, какъ мудрецъ вщаетъ,
Сливаются въ одно и только лишь когда
Одно другое празднымъ покидаетъ,
Безъ разума душа останется тогда.
Но красота себя для взоровъ проявляетъ
Въ чертахъ жены, что прелести полна,
И это въ насъ тотчасъ-же порождаетъ
Желанье обладать лишь ею навсегда.
А иногда столь пламенно бываетъ
Желанье, что оно Амура пробуждаетъ
Такое-жъ дйствіе и Мужа на Жену.
Амуръ царитъ тогда въ насъ волею природы
И сердце тутъ сосудъ, гд предаются сну,
Забывъ вс горести и тяжкія невзгоды.*)
*) Этотъ сонетъ раздляется на дв части. Въ первой я говорю о немъ (Амур), какъ о могуществ, во второй я говорю, какимъ образомъ его могущество превращается въ дйствіе. Вторая часть начинается: ‘А иногда столь пламенна’… Первая часть подраздляется на дв части: 1-ое (какъ могущество) я говорю, въ какомъ предмет это могущество, 2-е, какъ это могущество и этотъ предметъ образовали существо, какъ одинъ охраняетъ другое, точно такъ, какъ форма охраняетъ матерію. Вторая начинается: ‘Но красота себя для взоровъ проявляетъ’… Затмъ, когда я говорю: ‘И это въ насъ тотчасъ-же порождаетъ’., я поясняю, какимъ образомъ это могущество переходитъ въ дйствіе и какъ оно отражается то на мужчин, то на женщин (‘Такое-жъ дйствіе и Мужа на Жену.’)
Говоря объ Амур въ предъидущихъ стихахъ, я хотлъ еще сказать нсколько похвалъ этой благородной Жен (Беатриче), чтобы показать, какимъ образомъ черезъ нее пробуждается Амуръ и какъ онъ пробуждается не только тамъ, гд онъ спалъ, но какъ она заставляетъ его прейти чудеснымъ образомъ туда, гд у него нтъ могущества, и тогда я написалъ этотъ сонетъ:
Въ очахъ Жены Амуръ всегда сіяетъ
И лишь кому поклонится она,
Тотъ чувствуетъ, что сердце замираетъ,
Коль взглянетъ онъ на мигъ въ ея глаза.
И голову свою невольно онъ склоняетъ,
Въ ничтожеств своемъ уврившись тогда…
Ее и гнвъ, какъ гордость, избгаетъ,—
Со мною, Жены, честь воздайте ей всегда.
И полнъ мысли сладостной и скромной
Лишь тотъ, кому она съ улыбкой томной
Хоть слово скажетъ, чудная Жена!
Ни съ чмъ ея улыбка не сравнится
И въ памяти она не можетъ сохраниться,—
Настоль блестяща эта красота.*)
*) Въ этомъ сонет три части: въ первой я говорю, какъ эта Жена приводитъ могущество въ дйствіе благородною частью самой себя,— своими глазами, во второй я напоминаю о томъ-же дйствіи, произведенномъ благородною частью ея самой,— ея устами, между этими двумя есть еще одна небольшая частичка (particella), которая нкоторымъ образомъ проситъ помощи у предъидущихъ частей. Она начинается такъ: ‘Со мною, Жены, честь воздайте ей всегда’… Третья начинается: ‘И полнъ мысли сладостной и скромной’… Первая часть, въ свою очередь, подраздляется на три части: 1-ое — я говорю, какимъ образомъ она добродтельно облагораживаетъ все, на что только посмотритъ, и это предложеніе равняется тому, что сказать, что она вводитъ могущество Амура туда, гд его еще не было, 2-ое,— я говорю, какъ она приводитъ Амура въ дйствіе въ сердцахъ тхъ, которые на нее смотрятъ, 3-ье я говорю, какъ она добродтельно дйствуетъ въ ихъ сердцахъ, вторая часть начинается: ‘И лишь кому поклонится она’… Третья: ‘Тотъ чувствуетъ, что сердце замираетъ’… И когда я говорю: ‘Со мною, Жены’… этимъ я даю понять, что имю намреніе говорить, созывая на помощь доннъ, чтобы отдать почесть моей Жен. Дале, когда я говорю: ‘И полнъ мысли сладостной и скромной’… я возвращаюсь къ тому, что выразилъ въ первой части по поводу двухъ дйствій ея устъ, изъ нихъ первое — ея сладостный разговоръ и второе — ея восхитительная улыбка. Что-же касается до этого послдняго дйствія, я не говорю, какимъ образомъ оно вліяетъ на сердца, потому-что память не въ состояніи сохранить воспоминанія объ этомъ.—
Вскор посл этого, волею нашего Спасителя, Который Самъ не избгалъ смерти, тотъ, который былъ отцомъ столь удивительной особы, благородной Беатриче, ушелъ изъ міра сего въ обитель вчной славы. Такая разлука всегда тягостна для оставшихся на земл друзей покойнаго, кром того нтъ боле тсной дружбы, какъ та, которая устанавливается между хорошимъ и добрымъ отцомъ и добрымъ сыномъ, а такъ-какъ эта Жена въ высшей степени добра и ея отецъ очень добръ (какъ вс это говорятъ совершенно справедливо), то весьма понятно, что эта благородная Жена почувствовала большую скорбь
Согласно обычаю нашего города при подобныхъ обстоятельствахъ, мужчины и женщины собрались, каждый съ своей стороны, тамъ, гд Беатриче утопала въ слезахъ. Когда я увидлъ нсколькихъ доннъ, шедшихъ отъ нея, то сталъ прислушиваться къ ихъ разговору, такъ-какъ рчь шла о гор этой благородной особы. ‘Какъ она плачетъ!’ говорили он, — ‘т, которыя ее видятъ въ такомъ состояніи, должны были-бы умереть отъ жалости.’ Затмъ, эти донны пошли своею дорогой, а я почувствовалъ такую глубокую скорбь, слезы такъ обильно орошали мое лицо, что я долженъ былъ закрыть его руками. Однако, мое вниманіе было снова привлечено рчами такого-же рода, такъ-какъ я стоялъ въ такомъ мст, мико котораго проходили вс донны, бывшія у Беатриче. ‘ Которая изъ насъ можетъ предаваться теперь радости, теперь, когда мы слышали, какъ эта Жена говорила съ такою скорбію?’ говорили он. Посл нихъ проходили еще и другія, разсуждавшія относительно меня.— ‘Посмотрите, говорили он, можно подумать, что онъ ее видлъ такою-же, какъ и мы!’
Услышавъ это, я пошелъ своей дорогой и поршилъ написать стихи, такъ-какъ сюжетъ былъ вполн достоинъ, въ особенности относительно всего того, что я слышалъ изъ устъ этихъ доннъ. И такъ-какъ я охотно предложилъ-бы имъ нсколько вопросовъ, если бы меня не удерживала мысль, что я мету’ битъ нескромнымъ, я предположилъ, что будто я къ нимъ обращался и он мн отвчали. Такимъ образомъ, я написалъ два сонета. Въ одномъ изъ нихъ я предлагаю вопросы въ такой форм которая мн наиболе удобна, въ другой я представляю себ отвтъ доннъ, именно то, что он могли-бы отвтить. Вотъ первый сонетъ:
О, вы, смиренны что и взоры опустили,
Смущеніе и скорбь на вашихъ лицахъ зрю.
Откуда вы? Иль, можетъ, васъ смутили
Печаль и скорбь Жены, которую люблю?
Признайтесь мн, о, Жены, постили
Вы славную Жену, которой пснь пою,
Мн сердце говоритъ и это мн внушили
Смиренье и печаль,— я ясно это зрю.
И если зрли вы души ея печали,
Молю васъ объ одномъ,— чтобъ мн вы разсказали
Все, что вы видли, что знаете о ней!
Печальны вы, заплаканы… Скажу я,
Что, ожидая слушать Васъ, уже дрожу я,
Печали полнъ, въ робости своей… *)
*) Этотъ сонетъ раздляется на три части. Въ первой я спрашиваю у этихъ доннъ, не идутъ-ли он отъ нея, прибавляя при этомъ, что оно должно быть такъ, потому что я ихъ вижу столь облагороженными. Во второй я ихъ прошу разсказать мн о ней и эта часть начинается такъ: ‘И если зрли вы’…
Вотъ и второй:
— ‘Не тотъ-ли ты, что часто такъ стремился
‘Намъ о Жен прелестной говорить?
‘Твой голосъ узнаемъ, но видъ твой измнился,
‘О чемъ-же можешь ты такъ горько слезы лить?
‘Иль плачущей Жену ты видя, удалился,
‘Не въ силахъ скорбь души своей таить?
‘Оставь-же насъ, которымъ вдругъ явился
‘Прелестный ликъ Жены, въ слезахъ и утолить
‘Печали наши было-бы преступно.
‘Она такъ плачетъ горько, неотступно
‘И скорбь такая въ дивныхъ тхъ чертахъ,
‘Что всякая изъ насъ, которая-бъ хотла
‘Ее утшить, въ очи бъ посмотрла,
‘Упала-бы тотчасъ, сраженная, въ слезахъ! ‘ *)
*) Въ этомъ сонет четыре части, согласно тому, какъ донны, которымъ я отвчаю, употребляли четыре способа рчи. Но я удерживаюсь отъ боле подробнаго разбора, такъ-какъ было упомянуто выше объ этихъ частяхъ, я удовольствуюсь только указаніемъ на нихъ. Вторая начинается: ‘О чемъ-же можешь ты’… Третья: ‘Оставь-же насъ’… Четвертая: ‘И скорбь такая въ дивныхъ тхъ чертахъ’…
Нсколько дней спустя посл сочиненія этихъ стиховъ, я заболлъ и такъ страдалъ въ теченіи девяти дней и дошелъ до такой слабости, что не могъ сдлать ни одного движенія. На девятый день, испытывая невыносимую боль, я сталъ думать о моей Жен. Посл этого мои мысли перешли и на мое бренное существованіе, разсуждая о кратковременности жизни человка, даже и тогда, когда онъ пользуется цвтущимъ здоровьемъ, я сталъ плакать о такомъ несчастій. Вздыхая, я говорилъ самъ себ: ‘Наступитъ день, когда и благородная Беатриче также умретъ!’ Въ это время мой умъ помутился до. такой степени, что я былъ принужденъ закрыть глаза и чувствовалъ, что меня терзаютъ, какъ бсноватаго.
Среди такого безпамятства, мн представились бгающіе съ распущенными волосами женщины, говорившія мн, ‘Ты умрешь!’ Затмъ, мн показались другія съ ужасными лицами, которыя мн кричали: ‘Ты умеръ! ‘ Тогда въ моемъ помутившемся ум, я уже боле не чувствовалъ, гд находился. Мн казалось, что шли женщины съ распущенными волосами и плакали, мн казалось, будто солнце затмилось, будто звзды сдлались такими блдными, точно они оплакивали покойниковъ, птицы, пораженный въ воздух, падали на землю, среди шума, причиненнаго землетрясеніемъ я былъ въ страшномъ ужас, какъ ко мн явился другъ и сказалъ: ‘Твоя удивительная Жена ушла изъ этого міра!’ Тогда я сталъ плакать не только во сн, но и глазами, орошая ихъ потоками слезъ. Затмъ я посмотрлъ на небо и мн показалось, что я вяжу безчисленное множество ангеломъ, направлявшихся всмъ сонмомъ по небесному своду, которыхъ велъ легкій паръ ослпительной близны. Мн показалось, что я слышу славящій хоръ ангеловъ и слова того, что они пли, мн показались слдующими: ‘Hosanna in excelsis’ (Осанна въ Вышнихъ) и боле я ничего не слышалъ. Тогда мн показалось, что мое сердце, въ которомъ было столько любви, мн сказало: ‘Совершенно врно, что наша Жена умерла, мн показалось, что я иду Навстить тло этой благородной и блаженной души. Мое воображеніе было до такой степени поражено, что мн казалось, будто я дйствительно вижу ее мертвою и что донны покрывали ея голову блою вуалью. Ея лицо было такъ спокойно и такъ скромно, точно она хотла сказать: ‘Теперь я дошла до того, что вижу.’ Увидя ее я почувствовалъ себя проникнутымъ такимъ уничиженіемъ, что сталъ звать Смерть, говоря ей: ‘Приди ко мн, я пламенно желаю тебя, ты видишь, что я уже ношу твой цвтъ.’
Посл того, какъ мн довелось присутствовать на всхъ церемоніяхъ, совершаемыхъ по покойник, мн показалось, точно я вернулся къ себ. Тамъ я возвелъ очи къ небу и воскликнулъ, плача: ‘О, прекрасная душа, какъ счастливъ тотъ, кто тебя видитъ!’ Среди рыданій и слезъ — такъ-какъ я призывалъ смерть,— молодая донна, бывшая у моего ложа, думая, что мои слова и жалобы были вырваны у меня сильнымъ страданіемъ отъ боли, принялась плакать, исполненная ужаса.
Другія донны, сидвшія въ комнат, замтивъ, что ихъ подруга въ слезахъ и что я также плакалъ, увели первую донну, бывшую моей близкой родственницею. Дв-же другія приблизились ко мн, чтобы разбудить меня, думая, что я брежу. ‘Проснитесь и не теряйте мужества’, сказали он мн, такимъ образомъ он разбудили меня и мой бредъ превратился въ тотъ моментъ, когда я хотлъ было сказать: ‘О, Беатриче, будь ты благословенна!’ Я уже произнесъ: ‘О, Беатриче какъ вдругъ, проснувшись, открылъ глаза и увидлъ, что былъ введенъ въ обманъ сновидніемъ. Но сдланное иною усиліе, чтобы, рыдая, произнести эти два слова, воспрепятствовали доннамъ ихъ разобрать, и, хотя я чувствовалъ себя пристыженнымъ, что у меня сорвалось это имя, все-же, по предупрежденію Амура, я повернулся къ нимъ. Увидвъ меня, он прежде всего сказали: ‘Можно было подумать, что онъ умеръ!’ Затмъ он спросили меня, что мн причинило такой ужасъ. Посл этихъ вопросовъ, я нсколько оправился и узнавъ ложность всхъ бывшихъ мн представленій, я отвтилъ: ‘я вамъ разскажу все, что я испыталъ.’ Дйствительно, я имъ разсказалъ отъ начала до конца все, что видлъ, однако, стараясь умолчать объ имени благородной Жены. Когда я выздоровлъ, то поршилъ написать стихи обо всемъ, что со мною случилось, потому-что такой сюжетъ мн показался достойнымъ, чтобы о немъ слышали, такъ-какъ онъ относился къ Амуру. Я написалъ слдующую пснь:
Одна жена, прелестная, стояла
Въ томъ мст, гд я смерть, полнъ скорби, призывалъ
Безсмысленнымъ словамъ моимъ она внимала
И ея рыданія слыхалъ.
Другіе увели ее и мн сказала
Одна:— ‘Зачмъ въ отчаянье ты впалъ?’
И пуще скорбь тогда меня сковала,—
Жены моей я имя призывалъ.
И голосъ мой дрожалъ и такъ онъ измнился,
Что имя то одинъ лишь я слыхалъ,
Амуръ тогда ко мн оборотился
И женамъ смерть мой видъ напоминалъ.
Он мн тутъ:— ‘Скажи намъ, что съ тобою?’
— ‘Я вамъ скажу’, тогда я отвчалъ.
Въ сердечной глубин моей Амуръ рыдаетъ
И я со вздохомъ тяжкимъ говорю:
— ‘Жена моя, быть можетъ, умираетъ!’
И долу взоръ, въ смущеніи, клоню.
Печаль во мн вс силы раздляетъ,
Лишенный чувствъ, въ фантазіи, ловлю,
Когда меня сознанье покидаетъ
Я возгласы ‘умри’ и жадно имъ внемлю.
И мною ужасовъ во сн меня тревожитъ.
Не знаю самъ, куда я вдругъ попалъ,
И скорбь, по-прежнему, мн сердце мое гложетъ
И страхъ мой разумъ, скованный, объялъ.
Я весь дрожу, исполненный тревоги,
Несчастнымъ столь я прежде не бывалъ.
И женъ я видлъ, скорбныхъ и прекрасныхъ,
Вс, распустивъ власы, он куда-то шли.
И солнце видлъ я въ лучахъ дрожащимъ красныхъ,
Звзду вечернюю, дрожаніе земли.
И стаи птицъ, въ усиліяхъ напрасныхъ
На землю падая, подняться не могли.
И блдный человкъ, въ страданіяхъ ужасныхъ,
Представился вдругъ мн, сказавъ слова сіи:
— ‘Что длаешь ты? Разв ты не знаешь
‘Великой новости,— скончалася жена,
‘Красавица твоя, которой посвящаешь
‘Ты чувства лучшія и помыслы сполна?
‘Такъ знай-же, что теперь, межъ ангеловъ, на Неб,
‘Блаженство воспріявъ, находится она.’
Въ слезахъ, я очи къ небу подымаю
И вижу ангеловъ на легкихъ облакахъ
И пнью ихъ ‘осанна!’ я внимаю…
Тутъ гласъ Амура слышу я въ словахъ:
— ‘Я отъ тебя ничто ужъ не скрываю,—
‘Предстанетъ пусть теперь въ твоихъ очахъ
‘Жена, которою тебя я покоряю,
‘Она скончалась въ пламенныхъ мольбахъ.’
Въ обманчивыхъ мечтахъ уже я предъ женою
И вижу, что она безжизненна лежитъ…
Ея лицо полно такой красою,
Что будто-бы она, скончавшись, говоритъ:
— ‘Я въ мир!’ и тогда столь дивной чистотою
Прелестный ликъ ея такъ пламенно горитъ!
И, въ скорби, я, смиряясь, восклицаю:
— ‘О, Смерть, коль до Жены прелестной ты дошла,
‘Тебя пріятою и сладостной считаю,—
‘Молю, чтобъ ты меня въ число своихъ взяла.
‘Приди-жъ, о Смерть,— я сердцемъ призываю
‘Тебя, чтобъ ты, скорй ко мн пришла.’
На Царствіе Небесъ взглянувши, я взываю:
— ‘О, счастливъ тотъ, Прекрасная Душа,
‘Кто на тебя, любуяся, взираетъ’…
И жены подошли толпой во мн тогда,
И сонмъ ихъ меня тихонько пробуждаетъ
И я встаю, встевоженный, отъ сна
И благодарность имъ тутъ взоръ мой выражаетъ
И радостью душа моя полна. *)
*) Эта пснь раздляется на дн части. Въ первой я говорю неопредленному лицу, какимъ образомъ я былъ пробужденъ нкоторыми доннами отъ сновиднія, о которомъ я имъ общалъ разсказать, во второй я передаю мой разсказъ и эта часть начинается: ‘Въ сердечной глубин мой Амуръ рыдаетъ’.. Что-же касается до первой, то она подраздляется на дв части, 1-ое — я говорю, что говорили и длали донны по поводу моего безпамятства, пока я не пришелъ въ себя. 2-ое — я передаю, что мн сказали донны, когда я пересталъ бредить и это начинается: ‘И пуще скорбь тогда меня сковала’… Дале, когда я говорю, ‘Въ сердечной глубин моей Амуръ рыдаетъ’… я имъ разсказываю мое видніе въ двухъ частяхъ. Въ первой я повствую, во второй — я вспоминаю о лицахъ, ходившихъ за мною и оканчиваю, принося имъ благодарность. Это послдняя часть начинается: ‘И Жены подошли’…
Посл этого сновиднія, случилось однажды, что я погрузился въ размышленія въ одномъ мст, какъ вдругъ почувствовалъ сильное біеніе сердца, какъ точно я находился въ присутствіи моей Жены. Тогда въ моемъ воображеніи мн представился Амуръ, мн казалось, что онъ направляется къ той сторон, гд стояла моя Жена и мн представилось, что онъ веселымъ тономъ говоритъ въ глубин моего сердца: ‘Подумай благословитъ тотъ день, когда я овладлъ тобою, потому что это стало для тебя священнымъ долгомъ.’ Дйствительно, мое сердце было до такой степени довольно новымъ положеніемъ, что я даже не могъ узнать самого себя. Нсколько минутъ спустя посл того, какъ мое сердце мн такъ говорило устами Амура, я увидлъ, что ко мн подходила благородная донна, знаменитая своею красотою и которая уже давно была женою этого перваго друга, о которомъ я упоминалъ (Гвидо Кавальканти). Ея имя было Джіованна, вроятно, въ силу ея красоты, по мннію нкоторыхъ, ей дали прозвище Primavera, какъ ее обыкновенной называли. Позади нея я увидлъ восхитительную Беатриче. Об он, идя въ такомъ порядк, приближались ко мн и мн казалось, что Амуръ, обращаясь ко мн, сказалъ: ‘Это первая Жена называется Primavera (Весна) только вслдствіе совершаемаго ею сегодня выхода, такъ-какъ я направилъ изобртателя именъ дать ей имя Примаверы, что значитъ ‘она придетъ первая’ (prima verr) въ тотъ день, въ который Беатриче покажется посл виднія, представившагося ея врному. Я прибавлю еще къ этому, — если ты хочешь обратить вниманіе на ея первое имя, то знай что оно, (Джіованна,) происходитъ отъ Джіоанни (Іоанна), который предшествовалъ Настоящему Свту, говоря: ‘Ego vox clamantis in deserto: Parate viam Domini’. А кто еще пожелаетъ отнестись серьезне къ этому, тотъ назоветъ Беатриче Амуромъ, такъ-какъ у ней есть со мной сходство. ‘ Когда я передумывалъ обо всемъ этомъ, у меня возникла мысль, вычеркнувъ все лишнее, что не должно быть сказано, написать стихотвореніе, съ которымъ я обращусь къ моему первому другу, думая, что его сердце все еще занято этою благородною Примавера. Я написалъ слдующій сонетъ:
Я чувствовалъ,— во мн любви духъ пробуждался
И видлъ, какъ Амуръ шелъ тихо издали,
Веселымъ столь еще онъ прежде не являлся
И такъ замтилъ мн:— ‘Меня ты днесь почти!’
При каждомъ слов онъ, какъ будто-бы смялся…
Я, взоры приковавъ за нимъ уже свои,
Съ синьорой Ванною и Бичей повстрчался
И эти чуда два во мн, казалось, шли.
И мн Амуръ сказалъ, какъ твердо я запомнилъ:—
‘Вотъ первая изъ нихъ,— подснжникъ: вдь наполнилъ
‘Весенней прелестью ее Творецъ Благой,
‘Другая-же, что съ ней, Амуромъ можетъ зваться,
‘Настолько много въ ней — спшу я въ томъ признаться —
‘Найдется сходнаго и общаго со мной’. *)
*) Въ этомъ сонет много частей, въ первой изъ нихъ говорится какимъ образомъ я почувствовалъ необыкновенное біеніе сердца и съ какимъ веселымъ видомъ я замтилъ идущаго издали Амура, во второй я разсказываю, что сказалъ мн Амуръ въ сердц и о томъ дйствіи, какое это произвело на меня, въ третьей объясняется, какимъ образомъ, посл того, какъ Амуръ, пробылъ со мной нсколько времени, я увидлъ такихъ-то лицъ и услышалъ отъ нихъ то-то. Вторая часть начинается: ‘И, такъ замтилъ мн’… Третья: ‘Я, взоры приковавъ’… Третья часть подраздляется еще на дв: въ 1-ой я говорю о томъ, что видлъ, во 2-ой о томъ, что слышалъ, послдняя начинается словами: ‘И мн Амуръ сказалъ’…
Какое-либо лицо, достаточно просвщенное по своимъ познаніямъ, конечно, удивится, что я говорю объ Амур, точно это существо, обладаетъ плотью и кровью. По отношенію къ истин, это предположеніе совершенно ложно, потому-что Амуръ самъ по себ не составляетъ естества, но только подобіе естества. Такъ-какъ я говорю о немъ, какъ о существ, обладающемъ плотью и кровью и даже, какъ о человк, то это происходитъ отъ трехъ причинъ, которыя я и объясню относительно его. Я говорю, что видлъ его идущимъ издали. Слово итти означаетъ локальное движеніе (извстно, что, согласно философу Аристотелю, локальное движеніе составляетъ свойство тлъ), изъ это то явствуетъ мое опредленіе, что Амуръ есть тло. Я прибавляю, что онъ смялся, что онъ говорилъ, а вс эти дйствія свойственны человку, въ особенности,— смхъ, изъ этого слдуетъ, что я подтверждаю, что Амуръ былъ человкъ.
Для того, чтобы это понять ясне (въ данную минуту это совершенно кстати), слдуетъ сказать, что прежде не было разсказчиковъ объ Амур (эротическихъ поэтовъ) на простонародномъ язык, тогда-какъ, напротивъ того, было нсколько подобныхъ латинскихъ поэтовъ. Такъ, по крайней мр, дло стояло у насъ (у итальянцевъ), хотя, быть можетъ, этого и не было у другихъ народовъ, какъ напримръ въ Греціи, гд поэты-литераторы, а не народные, брали сюжетомъ своихъ произведеній Амура. И немного лтъ прошло съ тхъ поръ, какъ появились эти простонародные поэты. Говорить римами на простонародномъ язык означало то-же, что говорить стихами по-латыни, въ опредленномъ размр. Доказательствомъ, тому, что обычай римованія на простонародномъ языкахъ, далеко не можетъ считаться очень древнимъ, такъ-что если поискать чего-либо написаннаго на лангедокскомъ нарчіи или на нарчіи Si, то мы ничего не найдемъ за полтораста лтъ, считая отъ нашего времени. И отъ этого-то и произошло названіе разсказчиковъ, данное нкоторымъ невжественнымъ людямъ, такъ-какъ они были первыми, которые разсказывали на язык Si (по итальянски). Первый, начавшій разсказывать, какъ простонародный поэтъ, сдлалъ это изъ желанія быть понятымъ донною, для которой латинскіе стихи не были такъ ясны. Это и послужило осужденіемъ для всхъ тхъ, которые писали римами о какомъ-либо другомъ предмет кром того, который относится до Амура, по этому-то такой способъ рчи былъ собственно и изобртенъ для того, чтобы разсказывать о любви. Изъ этого слдуетъ, что такъ-какъ поэтамъ предоставлялось всегда боле свободы, чмъ прозаикамъ, то точно также и эти разсказчики римами, которые были не боле, какъ простонародные поэты, пользовались тми-же преимуществами. Обычай всякой фигуральности, всякой поэтической окраски, допускаемый для поэтовъ былъ допущенъ и для разсказчиковъ римами.
Изъ всего предъидущаго я замчаю, что если мы допускаемъ, чтобы поэты говорили о предметахъ неодушевленныхъ такъ, какъ-будто послдніе обладаютъ чувствами и разумомъ, чтобы они заставляли ихъ разговаривать не только о вещахъ правдоподобныхъ, но и о несбыточныхъ или даже награждали даромъ слова такія вещи, которыя вовсе и не существуютъ и чтобы они находили, что различныя подобія существъ могутъ говорить, какъ будто-бы они были естествомъ или людьми,— то весьма справедливо можно допустить это и тому, кто разсказываетъ римами, лишь только-бы онъ во длалъ этого изъ прихоти или насмшки, но вслдствіе какой либо разумной причины, которую можно объяснить въ проз.
Что-же касается до фактовъ, что поэты именно говорили такъ, какъ я это объяснилъ, то доказательство этому можно найти въ Виргиніи, который говоритъ, что Юнона, слдовательно божество, враждебное Троянцамъ, говорила Эолу, богу втра, въ первой книг Энеиды:
Еоlе, namque tibi и up.
Затмъ богъ втра отвчаетъ:
Tuns о regina, quid optes
Explorare labor: mihi jnssa capessere fas est.
Тотъ-же поэтъ заставляетъ говорить неодушевленные предметы одушевленнымъ, во второй книг Энеиды:
Dardanidae dun и up.
У Лукана, одушевленный предметъ говоритъ неодушевленному
Multum, Roma, tarnen debes civilibus armis.
У Горація человкъ говоритъ своей собственной совсти какъ другому лицу. Это не только слова этого поэта, но онъ даже нкоторымъ образомъ повторяетъ и слова добраго Гомера. Въ его Піитик мы находимъ:
Dih, mihi, Musa, virum и пр.
Овидій влагаетъ въ уста Амура рчь человка въ своей книг ‘Лкарство Любви*:
‘Bella mihi video, bdla parantur ait’.
Эти примры могутъ разсять сомннія всхъ тхъ, которые были шокированы нкоторыми мстами этой книги. И чтобы какое-либо невжественное лицо не вздумало-бы, вслдствіе того, что я ставлю на видъ, длать дурно, то я прибавлю, что поэты, выражаясь такъ, поступили не безъ причины и т изъ разсказчиковъ римами, которые говорятъ такимъ-же способомъ, не должны этого длать иначе, какъ только въ такомъ случа, чтобы въ ихъ словахъ заключался хорошо обусловленный смыслъ. Это было-бы величайшимъ стыдомъ для того, кто разсказывала бы римами какой-либо сюжетъ подъ одяніемъ фигуръ и красокъ риторики и спрошенный по этому поводу не съумлъ-бы разоблачить свои слова такъ, чтобы можно было видть и понять, заключающійся подъ этимъ одяніемъ, смыслъ. Мой первый другъ и я знаемъ нкоторыхъ изъ тхъ, которые разсказываютъ римами такъ, какъ глупцы.
Эта благородная Жена, о которой было говорено выше до такой степени заслужила всеобщее уваженіе, что, когда она проходила по улиц, то вс бжали, чтобы на нее посмотрть, это доставляло мн неизъяснимую радость, если-же она приближалась къ кому-либо, то тотъ чувствовалъ, какъ его сердце, переполнялось такою скромностью, что онъ не смлъ ни поднять глазъ, ни отвчать на ея привтствіе. Многіе, испытавшіе подобное вліяніе, могли-бы это засвидтельствовать тмъ, которые этому не врятъ. Что-же касается до нея, то, увнчанная и облаченная скромностью, она шла, не выказывая ни малйшей гордости по поводу того, что она видла и слышала. Когда-же она удалялась, нкоторые говорили: ‘Это не женщина, а одинъ изъ самыхъ прекрасныхъ небесныхъ ангеловъ.’ Другіе: ‘Это женщина настоящее чудо, Благословенъ Господь’ создавшій такое дивное твореніе!’
Она казалось исполненной такого благородства и такой дивной прелести, что вс, смотрвшіе на нее, невольно чувствовали что-то такое честное и сладостное, что они не могли выразить этого словами, никто не могъ взглянуть на нее, чтобы не вздохнуть. Она производила удивительное вліяніе. Обдумывая это и имя желаніе снова приняться за похвалу въ честь ея, я предположилъ высказать такія слова, въ которыхъ я данъ понять то превосходное и удивительное вліяніе, которое производитъ ея присутствіе, такъ, чтобы не только т люди, которые могли-бы дйствительно знать это, но даже и т, которые только слышали объ этомъ, поняли-бы вполн то вліяніе, которое она производитъ. Тогда я и написалъ этотъ сонетъ:
Жена моя поклонъ, со скромностью своею,
Такъ мило отдаетъ, что всякій, лишь кого
Привтствуетъ она, нметъ передъ нею…
Вся прелестью дыша, идетъ она легко
Среди похвалъ людей, что слдуютъ за нею,
И кажется, что съ Неба лишь могло
Созданье то сойти, чтобъ прелестью своею
Дать людямъ дивное увидть существо.
И кротостью сердца видъ этотъ наполняетъ
Такою, что ее никто не понимаетъ,
Кто лишь не чувствовалъ хоть разъ ее въ себ.
И духъ любви въ лиц ея какъ-бы играетъ,
И будто-бъ этотъ духъ тихонько навваетъ:
— ‘ Вздыхай о ней!’ — такъ чувствуешь въ душ. *)
*) Этотъ сонетъ такъ простъ и его такъ легко понять посл того, что было разсказано прежде, что совершенно безполезно подраздлять его на части.
Моя Жена не только сама сдлалась предметомъ всхъ почестей и похвалъ, но даже и многихъ другихъ доннъ хвалили и уважали ради нея. Замтивъ такія обстоятельства и, желая сообщить ихъ всхъ тмъ, которые не могли быть этому свидтелями, я поршилъ выразить это въ стихахъ и написалъ слдующій сонетъ, въ которомъ говорятся, какимъ образомъ достоинства Беатриче дйствовали на другихъ доннъ.
Кто видитъ среди женъ Жену мою, взираетъ
На совершенство, тотъ-же, съ кмъ она
Въ сообществ, пусть Богу выражаетъ
Хвалу за милость, что ему дана.
Ея краса не зависть порождаетъ
И, благородства полная, Жена
За ней стопы, смиряясь, направляетъ,
Любовью пламенной и врою полна.
Въ ея присутствіи все скромно и смиренно,
Ея краса, съ которой несравненно
Ничто, другихъ достоинствомъ даритъ,
Все благородно, что она свершаетъ
И всякій, кто о ней лишь вспоминаетъ,
Тотъ вздохъ любви своей не утаитъ. *)
*) Въ этомъ сонет три части, въ первой я говорю, между какими лицами эта Жена была прелестна, во второй — какъ было граціозно все ея сообщество, въ третій — я говорю о томъ чудесномъ вліяніи, которое она производила на другихъ. Вторая начинается: ‘Въ сообществ’… Третья: ‘Ея краса, съ которой несравненно’… Эта послдняя часть подраздляется еще на три. Я говорю: 1-е, какъ она дйствовала на доннъ, т. е. для нихъ самихъ, 2-е, какъ она вліяла на доннъ для другихъ. 8-е, какъ она дйствовала не только на доннъ, но на всхъ лицъ вообще не только въ своемъ присутствіи, но даже и тогда, когда думали о ней. Второе подраздленіе начинается: ‘Въ ея присутствіи все скромно и смиренно’… Третье подраздленіе начинается слдующими словами: ‘Все благородно, что она свершаетъ’…
Однажды, когда я размышлялъ о томъ, что было сказано въ двухъ предъидущихъ сонетахъ, мн пришло на мысль, что я еще не выразилъ того, какое дйствіе она производила на меня самого въ данную минуту, я разсудилъ, что недостаточно объ этомъ сказалъ и ршился выразить, какъ я былъ расположенъ принять вліяніе ея добродтели и какимъ образомъ ея добродтель вліяла на меня. Опасаясь, что сонетъ будетъ слишкомъ коротокъ, чтобы выразить въ немъ все, что я хотлъ сказать, я началъ пснь. Вотъ ея начало:
Амуръ давно царитъ во мн и правитъ,
И хоть суровъ казался онъ сперва,
Но мое сердце нын его славитъ
И радостью душа моя полна.
Когда къ себ онъ силы вс направитъ.
Моя душа безсильна и слаба,
Но сладость нжная тогда себя проявитъ
Во мн смертельной блдностью лица.
Амуръ тогда меня одолваетъ
И вздохи съ рчью вмст вырываетъ…
Жену мою зовутъ тогда они.
И это все со мной всегда бываетъ,
Когда она лишь только направляетъ,
Ко мн глаза прелестные свои.
Quomodo sedet sola civitas plena populo?
Facta est quasi vidua domina gentium. *)
*) Какъ одиноко сидитъ городъ, нкогда многолюдный! онъ сталъ какъ вдова. (Изъ книги ‘Плачъ Іереміи’,— гл. I, ст. 1).
Когда я написалъ эту пснь, и когда я окончилъ стажъ, который только-что прочитали, Господь этой благородной Жены, т. е. Господь справедливости (Богъ), призвалъ ее наслаждаться славою подъ знаменемъ благословенной Царицы Двы Маріи, Имя которой Беатриче произносила всегда съ такимъ благоговніемъ.
Конечно, здсь слдовало-бы сказать о ея кончин, но я не длаю этого по тремъ причинамъ: во-первыхъ, подобное событіе сюжетъ не для меня, какъ это можно судить изъ чтенія этой небольшой книги, но если-бы такой сюжетъ и подходилъ-бы ко мн, то мое перо не въ силахъ было-бы писать о такой возвышенной тем, въ-третьихъ, даже если допустить возможность перваго и второго случая, то все-же мн не слдуетъ разсуждать о такомъ сюжет, потому-что въ такомъ случа, мн пришлось-бы хвалить самого себя, что и неприлично и непохвально, вотъ почему я и предоставляю это другому.
Замчу здсь еще, что такъ-какъ число девять часто являлось во всемъ, что было мною сказано выше, то могутъ подумать, что это вышло безъ всякой законной причины, но между тмъ это число играетъ большую роль въ разлук (смерти) этой особы и здсь кстати будетъ сказать что-либо объ этомъ, такъ какъ оно подходитъ къ сюжету. Поэтому я скажу сначала, какимъ образомъ число девять касается ея смерти, дале, я объясню причину, почему это число такъ благопріятствовало этой Жен.
Я скажу, что, согласно обычаю Аравіи, благородная душа этой Жены отдлилась отъ ея тла въ первый часъ девятаго дня мсяца, который, согласно обычаю Сиріи являлся девятымъ въ году. Такъ-какъ въ этой стран сиримъ, первый мсяцъ, соотвтствуетъ нашему октябрю то, по нашему счисленію, она покинула этотъ міръ, когда кончился девятый десятокъ этого вка. Слдовательно, она была изъ числа христіанъ тринадцатаго столтія.
Если захотятъ допытаться, почему это число (девять) такъ дружелюбно сопровождаетъ ее повсюду, то вотъ этому самая правдоподобная причина: такъ-какъ по Птоломею и согласно христіанскимъ истинамъ, существуетъ девять движущихся небесъ и по общему мннію астрологовъ, эти девять небесъ передаютъ здсь, на земл, гармоническія соединенія, которымъ они подчинены тамъ, въ виси,— то фактъ, что это число было другомъ Беатриче, подалъ ту мысль, что при ея зачатіи девять движущихся небесъ стояли въ полной гармоніи. Но вотъ и еще причина: разматривая это нсколько ближе, согласно неоспоримой истин, это число была она сама. Постановивъ сравненіе, вотъ, какъ я это понимаю: число три это корень девяти, потому-что безъ помощи какого-либо другого числа оно составляетъ число девять, такъ-какъ, очевидно, трижды три будетъ девять. Если число три само по себ является создателемъ девяти и Великій Чудотворецъ самъ по себ представляетъ три т. е. Отецъ, Сынъ и Духъ Святой, Которые въ одно и тоже время составляютъ и одно, эта Жена всегда была сопровождаема числомъ девять, чтобы дать понять, что она сама была девять, слдовательно чудомъ, корнемъ котораго было три (Троица). Конечно, можно было-бы установить эту истину еще боле подробными выводами, но тотъ, который я привелъ, мн нравиться больше всхъ тхъ, которые я еще предвижу.
Однако, лишь только эта Жена была отдлена отъ этого вка, какъ городъ, лишенный всего того, что составляло его славу, остался какъ вдова, а я, рыдая въ этомъ огорченномъ город, писалъ и обращался къ принцамъ этой земли о томъ, что касалось этой Жены, начиная слдующими словами Пророка Іереміи: ‘Quomodo sedet sola ci vitas?’ И я повторяю это изрченіе, чтобы не удивлялись-бы тому, что я, поставивъ его вначал новаго матеріала слдующаго за нимъ, удалился отъ своего сюжета. Я извиняюсь, сказавъ, что мое намреніе при сочиненіи этой небольшой книги состояло въ томъ, чтобы написать ее на простонародномъ язык (итальянскомъ), и мн не слдовало приводить здсь то, съ чмъ я обратился къ принцамъ земли, и что написано по-латыни, я знаю, что мой первый другъ, которому я пишу, раздляетъ мое мнніе,— писать только на простонародномъ язык.
Но такъ-какъ посл долгихъ слезъ, мои глаза всеже не облегчились отъ своей грусти, у меня явилась мысль перевести часть ихъ горя въ устныя жалобы и сочинить пснь, въ которой бы я могъ, все еще плача, разсуждать о той, черезъ которую моя великая скорбь сдлалась разрушительницею моей души и я началъ такъ: {Для того, чтобы эта пснь оставалась-бы совершенно какъ вдова, когда окончатъ ея чтеніе, я укажу на ея раздленія прежде, чмъ начну ее писать. Итакъ скажу, что въ этой жалобной псни три части. Первая составляетъ какъ-бы вступленіе, во второй — я говорю о Ней, въ третьей — я нжно обращаюсь къ псни. Вторая часть начинается: ‘Слова свои и слезы можетъ лить…’. Третья, ‘Тебя теперь ужъ въ путь я посылаю….’ Первая часть подраздляется еще на три, 1-ое — я объясняю, почему я началъ говорить, 2-ое — кому я хочу говорить и 3-ье — о комъ я хочу говорить. Вторая начинается: ‘О, Жены, мое сердце нын вспоминаетъ…’ Третья, ‘И въ добродтелей сіянь пронеслася…’ Затмъ, когда я восклицаю: ‘И Беатриче на Небо восходить…’ я говорю собственно о Ней, по этому поводу я длаю дв части. Сначала я объясняю причину, вслдствіе которой она была отнята отъ насъ, затмъ я говорю, какъ другіе оплакиваютъ ея потерю и тутъ начинается эта часть: ‘И граціи полна…’
Эта послдняя часть подраздляется еще на три: въ первой я говорю о тхъ, которые ее не оплакиваютъ, во второй — о тхъ, которые ее оплакиваютъ и, наконецъ, въ третьей — я говорю о тхъ условіяхъ, въ которыхъ нахожусь самъ. Вторая начинается: ‘Но скорбь свою…’ Третья: ‘И вздохи мучаютъ…’ Затмъ когда я говорю: ‘О, пснь моя…’ Я обращаюсь къ моей псни, указывая ей на женъ, къ которымъ она должна итти и оставаться у нихъ.}
Сердечную печаль, что боль въ очахъ рождаетъ,
Я жалобой могу лишь только облегчить.
О, Жены, мое сердце нын вспоминаетъ,
Какъ я о Биче могъ вамъ говорить.
Оно теперь лишь къ женамъ обращаетъ
Слова свои и слезы можетъ лить
Лишь передъ нжными о томъ, какъ оставляетъ
Меня Жена съ Амуромъ грустнымъ жить.
И Беатриче на Небо восходитъ,
Гд сонмъ ангеловъ усладу, рай находитъ
И съ ними ужъ отъ васъ она отдлена.
Ни жаръ, ни холодъ Биче отнимаетъ
Отъ насъ, о, нтъ! Утрату порождаетъ
Лишь то, что такъ скромна и праведна она.
И, въ добродтелей сіянь, пронеслася
Она по Небу,— Господу призвать
Угодно душу ту, она чтобъ вознеслася
До Горнихъ Мстъ, гд будетъ пребывать.
Награда ей достойная нашлася
Лишь въ Небесахъ,— не можетъ услаждать
Себя красой ея земная жизнь, пришлася
Она выше того, что можемъ созерцать.
И, граціи полна, душа освободилась
Отъ дивной оболочки, къ Небу устремилась
Счастливая, что въ Вышнихъ можетъ обитать…
Кто, говоря о ней не плачетъ,— сердце камень
Наврно у того и чувства жаръ и пламень
Въ него совсмъ не могутъ проникать.
Какъ ни возвышенъ умъ, коль сердце охладло,
Не можетъ онъ красу ея цнить,
Но скорбь свою всякъ выразитъ умло,
Кто можетъ слезы искреннія лить.
И вздохи мучаютъ, коль сердце поистлло,
И мысль о смерти можетъ лишь манить,—
Столь сладостно вдругъ сердце захотло
Скоре умереть,— тоскою не томить.
И цвтъ лица мняется невольно
И мн при этомъ такъ мучительно, такъ больно,
Что отъ толпы бжать стремлюся я.
Наедин оставшись, я рыдаю
— ‘Ты умерла!’ — такъ въ Биче я взываю,
Немного легче чувствуя себя.
О, плачъ и вздохи сердце мн сжимаютъ,
Одинъ когда останусь только я
И всякій, кто узрлъ-бъ, какъ душу мн терзаютъ
Они, растрогалъ, врно-бы, себя.
Они меня такъ жизнью утомляютъ
Съ тхъ поръ, какъ въ новый міръ ушла Жена моя,
Никто не знаетъ, какъ они пылаютъ
И какъ страдаю тяжко нын я.
Не могъ-бъ я самъ сказать, что сталося со мною,
О, жены добрыя, такою мукой злою
Та жизнь меня заставила страдать!
Отчаянная жизнь настолько истомила
Меня, что блдность всякому-бъ внушила
— ‘Тебя покину я,’ — съ участіемъ сказать.
Но все равно, какъ тяжко ни страдаю,
Наврно, видитъ все прелестная Жена
И твердо я отнын уповаю,
Что наградитъ за все меня она.
Тебя теперь ужъ въ путь я посылаю,
О, пснь моя, что грусти такъ полна!
Тебя я женамъ, двамъ посвящаю
И, вся въ слезахъ, или ты къ нимъ одна
И сестры хоть, твои ихъ радуютъ собою,
Блестя гармоніей и нжною красою,
Чаруя прелестью и чудной нгой ихъ,
Ты-жъ, дщерь моей столь горестной печали,
Иди, чтобъ и тебя он-бы обласкали
И навсегда останься ты у нихъ.
Когда я написалъ эту псню, во мн пришелъ одинъ человкъ, который, по степени дружбы, былъ моимъ другомъ, непосредственно посл перваго. Это былъ одинъ изъ близкихъ, родственниковъ этой, полной славы, Жены, посл нкотораго разговора онъ попросилъ меня написать что-нибудь объ одной умершей Донн, онъ говорилъ такъ, чтобы я могъ предположить, будто идетъ рчь о совершенно другой Донн, умершей также недавно. Но замтивъ, что тутъ идетъ рчь о блаженной Беатриче, я общалъ ему исполнить его просьбу. Я поршилъ написать сонетъ, въ которомъ выражу жалобы и отдать его этому другу такъ, чтобы это казалось сочиненнымъ для него. Я окончилъ тотъ, который начинается такъ: {Въ этомъ сонет дв части. Въ первой — я призываю врныхъ Амура, чтобы они выслушали разсказъ моихъ грустныхъ обстоятельствъ. Вторая начинается: ‘Я счастливъ, что они изъ груди вылетаютъ…’}
О, благородныя сердца! Внимайте, какъ терзаютъ
Теперь ужъ вздохи тяжкіе меня…
Я счастливъ, что они изъ груди вылетаютъ,
Не то отъ горя смерть бы принялъ я.
Глаза мои ужъ слезъ не выливаютъ,
А слезы облегчить могли-бъ теперь меня…
Но вздохи тяжкіе Жену ту прибываютъ,
Что въ міръ ушла, достойный лишь ея.
И вздохамъ этимъ горестнымъ внимая,
Вы узрите, какъ жизнь презирая,
Покинутъ я, блаженною женой,
Которая меня одна лишь оживляла
И въ душу бдную, блестя красой, вселяла
И радость свтлую и счастье, и покой,
Окончивъ этотъ сонетъ и обсудивъ о томъ, кто было лицо, отъ имени котораго я это написалъ, я увидлъ, что оказанная иною услуга слишкомъ скудна и ничтожна по отношенію друга, который былъ въ такомъ близкомъ родств съ женою, полной славы, вотъ почему, прежде, чмъ его отдать ему, я написалъ два станса псни, одинъ былъ дйствительно для друга, а другой для меня самого, хотя въ глазахъ того, кто не присмотрится къ этому ближе, оба станса казались написанными для одного и того-же лица. Но тотъ, кто станетъ ихъ читать съ большею проницательностью, тотъ увидитъ, что здсь говорятъ два различныхъ лица, такъ-какъ одно лицо, не называетъ ее своей женой, а другое называетъ. Я ему отдалъ эту пснь вмст съ сонетомъ сказавъ, что я написалъ это для него одного. {Пснь начинается: ‘Всегда, какъ я’… и въ ней дв части. Въ первой, мой другъ, родственникъ Беатриче, жалуется, я жалуюсь во второй, т. е. въ другомъ станс, который начинается: ‘И вздоховъ звукъ’… такъ-что въ этой псни кажется будто двое жалуются: одинъ, какъ братъ,— другой, какъ слуга.}
Всегда, какъ я, несчастный, вспоминаю,
Что ужъ ея не въ силахъ видть я,
То, полнъ ужаса, съ тоскою восклицаю:
— ‘Почто не выйдешь ты теперь, душа моя!
‘Вдь горе, муки т, что днесь переживаю,
‘Отъ ужаса дрожать заставили меня!
‘О смерть, приди ко мн’,— такъ нын я взываю,
На умирающихъ лишь съ завистью смотря.
И вздоховъ звукъ все къ смерти обращаетъ,
Когда она Жену взяла, что представляетъ
Собой духовную великую красу,
Которая на Неб ангеловъ прельщаетъ
И ихъ высокій умъ, блистая, удивляетъ…
Такою сдлалъ Богъ прелестную Жену.
Въ тотъ день, когда кончился годъ со того времени, какъ эта благородная Жена была принята въ число обитателей вчной жизни, я сидлъ въ одномъ мст и, размышляя о ней, рисовалъ ангела на нкоторыхъ табличкахъ (дощечкахъ). Въ то время, какъ я рисовалъ, я повернулъ глаза и увидлъ возл себя людей, которымъ необходимо было отдать почтеніе. Они посмотрли, что я длалъ. Судя по тому, что мн было сказано, они уже давно стояли тамъ, прежде-чмъ я это замтилъ. Увидя ихъ, я всталъ, поклонился имъ и сказалъ:’ Другая была тотчасъ со мною!’ Эти люди удалились, я снова принялся за свою работу — рисованіе ангеловъ и въ то время, какъ я ей предавался, мн пришла въ голову, мысль сказать нсколько словъ въ римахъ по поводу годовщины смерти моей Жены и написать тмъ, которые подошли ко мн. Тогда я написалъ сонетъ, первыя слова котораго слдующія: ‘Жена та дивная…’ и въ которомъ два начала: {Я раздлю этотъ сонетъ, согласно первому и второму началу. По первому началу въ немъ три части. Въ первой я говорю, что эта Жена была уже въ моей памяти, во второй, что мн сдлалъ Амуръ по этому поводу, въ третьей, я говорю о вліяніи Амура. Вторая начинается: ‘Амуръ проснувшійся…’ Третья: ‘И вздохи тяжкіе…’ Эта послдняя подраздляется на дв части. Въ одной я говорю, что вс мои вздохи выходили говоря, въ другой, что именно они сказали. Различіе между двумя началами состоитъ только въ томъ, что въ первой части я опредляю моментъ, когда эта Жена мн пришла на мысль, чего не говориться въ другомъ начал.}
Первое начало:
Жена та дивная, какую милость Бога
На Небо Скромности съ земли сей вознесла
Туда, Марія гд, подъ сводъ того Чертога,
На мысль мн внезапно, вдругъ пришла.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Второе начало:
Жена та дивная, о коей такъ рыдаетъ
Амуръ, на мысль мн пришла
Въ тотъ мигъ, какъ власть ея васъ посмотрть толкаетъ,
Что длалъ я, волнуяся, тогда.
Амуръ, проснувшійся во мн, повелваетъ,
Чтобъ вздохамъ выходъ грудь моя дала
И грудь поспшно вздохи испускаетъ
И вздохи тяжкіе такъ говорятъ тогда:
— ‘О, благородная Душа, что въ Небесахъ витаетъ!
‘Сей скорбный, грустный день собою пополняетъ
‘Тотъ годъ, въ который ты на Небо вознеслась.’
Нсколько времени спустя, когда я былъ въ одномъ мст, разсуждая о прошломъ времени, то почувствовалъ себя до такой степени удрученнымъ грустными воспоминаніями, что мое лицо выдавало ужасныя, волновавшія меня, чувства. Въ такомъ смущеніи, я поднялъ глаза, желая видть, не смотритъ-ли кто на меня и увидлъ благородную донну, очень красивую, которая изъ окна наблюдала съ большимъ состраданіемъ за чертами моего лица и казалась исполненною жалости ко мн. Какъ обыкновенно бываетъ съ несчастными существами, которые готовы тотчасъ плакать, лишь только видятъ, что другіе интересуются ихъ судьбою, такъ и я чувствовалъ, что слезы заволакиваютъ мн глава, но, стыдясь выразить мое грустное настроеніе, я старался ускользнуть отъ взоровъ благородной донны и сказалъ самому себ: ‘Невозможно, чтобы у этой сострадательной донны не было-бы самой благородной любви! ‘ Вотъ почему я и ршился написать сонетъ, съ которымъ и обращаюсь къ ней и гд разсказываю обо всемъ, что было объяснено. Вотъ онъ: {Этотъ сонетъ на столько ясенъ, что я его оставляю безъ раздленій.}
Въ чертахъ я Вашихъ видлъ состраданье,
За мной съ участіемъ слдили Вы когда
И видлъ я, — Вы поняли терзанье,
Что исказило мн черты лица.
И страхъ томительный и робкое дрожанье
Всмъ выдали печаль мою тогда.
Въ душ все чувствуя одно только страданье,
Я взоровъ Вашихъ избгалъ всегда
И въ сердц чуялъ, полнъ своей печали,
Что слезы изъ очей струиться начинали
И ихъ тотчасъ спшилъ я утаить.
Я говорилъ:— ‘Любовь лишь заставляетъ
‘Печаль ту облегчить, что такъ меня терзаетъ,
‘Съ женой прелестной вмст слезы лить.’
Случилось такъ, что всюду, гд только меня встрчала это донна, ея видъ становился всегда сострадательнымъ, а лицо блднымъ, какъ лицо Амура, это-то и было причиною, что она мн напоминала мою благородную Жену, которая мн являлась всегда съ такимъ-же цвтомъ лица. И часто, не имя возможности плакать и облегчить своего горя, я отправлялся повидаться съ этою страдательною донною, одинъ видъ которой вызывалъ слезы на мои глаза. По этому поводу, у меня снова явилось желаніе сказать нсколько словъ, обращаясь въ ней и я написалъ этотъ сонетъ:
Любовь и жалость ярче не блистали
Въ лиц жены столь кроткой никогда,
Какъ въ Вашемъ, вы, о, донна увидали
Скорбей печать въ лиц моемъ когда.
И я растроганъ такъ въ своей печали
И мысль такая мн на умъ пришла,
Что я боюсь,— мн сердце растерзали,
Вы, чудная Жена, участіемъ тогда.
Не въ силахъ сдлать я, чтобъ очи не смотрли,
Потухшіе, на Васъ такъ часто,— вдь хотли
Они до гроба слезы не осушать…
А Вы ихъ маните,— они почти истлли,
Но все-жъ они теперь бы не съумли
При Васъ, въ печали, слезы проливать. *)
*) Этотъ сонетъ, такъ-же, какъ и предъидущій, настолько простъ, что нтъ надобности раздлять его на части.
Частое свиданіе съ этой донной довело до того, что мои глаза находили уже слишкомъ большое удовольствіе ее лицезрть. Вслдствіе этого я испытывалъ горе, я осуждалъ свою слабость и даже нсколько разъ проклиналъ суетность моихъ очей. Я имъ говорилъ въ глубин моихъ мыслей: ‘Вы привыкли заставлять плавать всхъ тхъ, которые видли ваше грустное состояніе, теперь-же кажется, что вы хотите ее забыть для этой донны, которая на васъ смотритъ, но которая смотритъ на васъ только потому, что славная Жена, которую вы привыкли оплакивать, тяготитъ ее. Удерживайтесь, пока можете, потому что я буду часто напоминать вамъ мою Жену, проклятые глаза, слезы не должны были никогда переставать течь изъ васъ, разв только посл вашей смерти.’ И говоря такъ мысленно моимъ глазамъ, я чувствовалъ, какъ во мн подступили продолжительные и тяжелые вздохи. И для того, чтобы каждый, кром того несчастнаго, который испытывалъ эту внутреннюю борьбу, зналъ-бы объ этомъ, я поршилъ написать сонетъ, въ которомъ-бы заключался весь этотъ ужасный конфликтъ. И я написалъ то, что слдуетъ: {Въ этомъ сонет дв части. Въ первой, я обращаюсь къ моимъ глазамъ, какъ-будто-бы говоритъ мое сердце. Во второй я выражаю нкоторыя сомннія и эта часть начинается такъ: ‘Такъ сердце говоритъ’… Въ этомъ сонет было-бы можно допустить еще нсколько подраздленій, но это безполезно, вслдствіе предшествующаго объясненія.}
О, мои очи! Вы вдь проливали
Такъ долго слезы горькія всегда
И сострадательныхъ вы плакать заставляли,
Но, мню, забудете ее вы навсегда,
Коль не стараюсь я, чтобъ Васъ не отвлекали
Отъ той, которая заставить васъ могла
Ее оплакивать, и я, въ своей печали,
Боюся той Жены, что смотритъ въ васъ всегда.
И разв лишь когда умрете, то забвенье
Найдетъ въ васъ та Жена, которая томленье
Дала вамъ на земл и нын умерла…
Такъ сердце говоритъ и такъ оно вздыхаетъ
И такъ по той Жен, прелестной столь, страдаетъ,
Которая на Небо, въ лучшій міръ, ушла.
Видъ этой донны производилъ во мн такую перемну, что я даже часто думалъ о ней, какъ объ особ, которая Мн слишкомъ нравится, я думалъ о ней такъ: эта донна, благородна, прекрасна, молода и умна, она явилась, быть можетъ, по вол Амура, чтобы нсколько успокоить мою жизнь. И часто я думалъ о ней, какъ. влюбленный, такъ-что даже сердце соглашалось съ разсудкомъ, но тогда, какъ-бы движимый разсудкомъ, я думалъ и говорилъ самъ съ собою: ‘Ахъ, что это за мысль, которая иметъ какъ-бы притязаніе утшить меня такимъ низкимъ образомъ и не оставляетъ почти никакой другой идеи въ моемъ ум.’ И вдругъ мн представлялось другое размышленіе, въ которомъ говорилось: ‘Теперь, когда ты погруженъ въ такое великое горе Амура, почему ты не стараешься избгнуть всей этой горечи? Ты прекрасно. видишь, что дуновеніе Амура несется къ теб съ пріятной стороны, отъ взоровъ донны, оказавшейся къ теб такою сострадательною’. Посл такой продолжительной внутренней борьбы, я хотлъ написать нсколько словъ, но такъ-какъ вовремя этой борьбы, мысли, бывшія на сторон этой донны оказались побдительницами, то мн показалось удобнымъ обратиться прямо къ ней и я написалъ этотъ сонетъ: {Я длю этотъ сонетъ на дв части по различному существу моихъ мыслей. Я называю одно Сердцемъ — это желаніе, аппетитъ, я называю другое Душою — это разумъ, и разсказываю, какъ одно говоритъ другому. Что-же касается да удобства назвать аппетитъ сердцемъ и разумъ душою, то это заявляется тмъ, которымъ я желаю, чтобы это было ясно… Правда, въ предъидущемъ сонет я противопоставляю сердце глазамъ и это кажется противорчащимъ тому, что я говорю теперь, вотъ почему я говорю, что подъ аппетитомъ я подразумваю сердце, потому-что у меня было боле сильное желаніе вспоминать о моей благородной Жен, чмъ видть другую Донну, несмотря на то, что къ ней у меня являлся аппетитъ хотя и легкій. Изъ чего слдуетъ, что одно предложеніе не противорчитъ другому. Но въ сущности въ этомъ сонет три части. Въ первой, я начинаю говорить этой донн, какъ мое желаніе всецло обращается къ ней, во второй — я говорю, какимъ образомъ душа, т. е. разумъ, говоритъ сердцу, т е. аппетиту, въ третьей — я говорю, какимъ образомъ этотъ послдній отвчаетъ… Вторая часть начинается: ‘Тогда Душа ему тихонько навваетъ….’ А третья: ‘О, ты, Душа’,— такъ Сердце отвчаетъ’…}
О, мысль о Васъ такъ сладостно витаетъ,
Что соглашается и Сердце даже съ ней,
Тогда Душа ему тихонько навваетъ:
— ‘Кто утшаетъ умъ вашъ сладостью своей?
‘Мощь добродтелей ея не допускаетъ
‘Иныхъ мечтаній, кром какъ о ней.’
— ‘О, ты Душа’,— такъ Сердце отвчаетъ,
‘Амура новый духъ то силою своей
‘Ея желанія ко мн, во глубь, приноситъ
‘И для нея одной могущества онъ проситъ,
‘Которое даруютъ очи донны той,
‘Что такъ смущалась, видя, какъ страдаемъ
‘И ни на мигъ покоя мы не знаемъ
‘Отъ скорби тяжкой и отъ муки злой.’
Однажды, къ часу Ноны, во пн поднялось противъ этого противника Разума, могучее воображеніе. Мн представилась эта славная Беатриче, одтая въ алое, какъ прежде, юная, именно въ томъ возраст, когда я ее увидлъ въ первый разъ. Тогда вс мои мысли перенеслись на нее и перебирая въ ум своемъ вс воспоминанія по порядку времени, мое сердце стало горько раскаиваться въ томъ желаніи, которому оно такъ низко предалось въ теченіи нсколькихъ дней, презирая постоянство, которое ему совтовалъ разумъ. Лишь только виновное желаніе было прогнано, какъ вс мои мысли снова перенеслись въ благородной Беатриче и, начиная съ этого момента, когда я занимался ею, мое сердце было до такой степени проникнуто стыдомъ, что я очень часто заявлялъ такое расположеніе моими вздохами, которые, вырываясь казалось, говорили о томъ, что такъ меня волновало внутренно т. е. имя этой благородной особы и какъ она разлучилась съ нами. И часто случалось такъ, что въ каждой мысли было столько страданія, что я даже забывалъ все и не зналъ, гд находился. Это возрастаніе вздоховъ до такой степени увеличило мои торжественныя стованія, что мои глаза, казалось, ничего иного не желали, какъ только плакать, результатомъ этого часто являлось то обстоятельство, что мои глаза, продолжая проливать такія слезы, были окружены полосою пурпуроваго цвта, какъ это часто встрчаешь у тхъ, которые испытываютъ сильныя страданія. Получивъ такую справедливую награду за свою суетность, пои глаза, съ этого момента, уже боле не устремлялись на ту особу, которая на нихъ смотрла и уже не черпали тамъ подобной мысли, которая у меня было явилась. Желая, чтобы такое виновное стремленіе, такая гордая попытка были, бы совершенно уничтожены, такъ чтобы стихи, которыя я написалъ передъ этимъ не могли породить никакого сомннія, я ршилъ сочинить сонетъ, который вполн выразилъ-бы это настроеніе моего ума и я написалъ: {Я говорю ‘увы!’ ибо стыдился того, что мои глаза заставили меня войти въ такое заблужденіе. Я не раздляю на части этого сонета, такъ-какъ его сюжетъ совершенно ясенъ.}
Увы мн! Сила вздоховъ побждаетъ
Глаза мои,— не смютъ ужъ они
Другіе привлекать, ихъ воля заставляетъ
Лишь плачемъ скорби изливать свои.
За слезы ихъ Амуръ порою награждаетъ
Мученія внцомъ страданія мои.
И вздохи тяжкіе и думы порождаетъ
Такія скорбь моя, что часто ужъ они
Амура жалобой сердечною сражаютъ,—
Онъ падаетъ безъ чувствъ, полнъ скорби, иногда.
Имя Жены они вс призываютъ
И много муки есть ужъ въ нихъ всегда,—
Слова они одн собою изливаютъ
О смерти той Жены, божественной, тогда.
Посл этого горя (это было именно въ тотъ моментъ, когда толпа шла лицезрть Св. Образъ, который Іисусъ Христосъ оставилъ намъ со Своего прекраснаго Лика, на Который со славою взираетъ моя Жена) случилось такъ, что нсколько пилигриммовъ шли по улиц.) пролегавшей по середин города, гд родилась, жила и умерла благородная Жена. И, какъ мн показалось, эти пилигриммы шли, погруженные въ глубокую задумчивость. Наблюдая за ними, я сказалъ самому себ: ‘Эти пилигриммы, судя по ихъ вншности, идутъ издалека, они, вроятно, никогда ничего не слыхали объ этой Жен, они не знаютъ ничего, касающагося до нея и ихъ мысли напротивъ того, сосредоточены на совершенно другомъ, чмъ на томъ, что происходитъ здсь. Очень можетъ быть, что они думаютъ о своихъ друзьяхъ, которыхъ мы совершенно не знаемъ. Если-бы они были бы по-сосдству съ этою страною, прибавилъ я, то смущеніе и волненіе выразилось-бы на ихъ лицахъ, когда они проходили-бы по этому огорченному городу. О! если-бы я могъ договорить съ ними, хотя одну минуту, я заставилъ-бы ихъ заплакать, прежде-чмъ они выйдутъ изъ этого города, потому-что я сталъ бы говорить такими словами, которыя исторгли-бы слезы у всякаго, кто только ихъ услышитъ. Посл этихъ размышленій и когда уже пилигриммы удалились отъ моихъ взоровъ, я поршилъ написать сонетъ, въ которомъ выражу то, что говорилъ самъ себ, для того, чтобы онъ показался боле трогательнымъ, я представлю себ, что обращаюсь съ рчью къ пилигриммамъ и говорю: {Я говорю ‘пилигриммы’ въ самомъ широкомъ значеній этого слова, такъ-какъ пилигриммъ можетъ быть понято или въ общемъ значеніи или въ частномъ. Въ общемъ значеніи слово ‘пилигриммъ’ означаетъ всякаго, который находится вн своей родины, въ частномъ, подъ словомъ ‘пилигриммъ’ подразумвается тотъ, который идетъ въ церковь Св. Іакова де-Компостелле, или кто оттуда возвращается. Здсь слдуетъ замтить, что существуетъ три различныхъ названія для людей, которые посвящаютъ себя на богомолье. Ихъ называютъ ‘Паломниками’ (Пальмоаосцами), когда они узжаютъ за море, откуда они часто привозятъ пальмы. Ихъ называютъ ‘пилигриммами’, когда они отправляются въ Галлію, потому что св. Іаковъ, отправился дале всхъ другихъ Апостоловъ отъ своей родины. Наконецъ, называютъ Ромоэнами тхъ, которые отправляются въ Римъ. Этого сонета я не раздляю на части, такъ-какъ его сюжетъ совершенно ясенъ.}
О, пилигриммы, вы задумчиво идете
И заняты не тмъ, что окружаетъ васъ,
Изъ дальней-ли страны, скажите, вы грядете,
Какъ вншность и нарядъ въ томъ убждаютъ насъ!
Вы не замтите, какъ слезы вы прольете,
Когда по городу пройдете вы хоть разъ.
Коль остановитесь,— безъ слезъ не отойдете:
Печаль глубокая захватитъ сердце въ васъ.
Сей городъ Беатриче дивную теряетъ
И горести слова, что сердце намъ внушаетъ
О чудной той Жен, съ рыданіемъ, сказать —
Невольно всякаго, кто слышитъ, наполняетъ
Глубокою тоской и, въ гор, заставляетъ
Лицо сочувствія слезами орошать.
Дв благородная донны прислали просить меня написать для нихъ стихи, размышляя о ихъ благородномъ происхожденіи, я предположилъ обратиться къ нимъ со стихотвореніемъ и сдлать совершенно новую вещь для того, чтобы отвчать самымъ почтительнымъ образомъ на ихъ просьбу. Я написалъ сонетъ, который ихъ знакомитъ съ моимъ положеніемъ и я его имъ пошлъ съ прибавленіемъ другого, начинающагося такъ: ‘О, возвышенныя сердца, приходите слушать мои вздохи…’ Что-же касается до послдняго, который я написалъ, то вотъ онъ: {Въ этомъ сонет пять частей. Въ первой — я говорю, куда стремится моя мысль, обозначая ее именемъ одного изъ ея дйствій, во второй — я говорю, почему она поднимается въ высоту и кто заставляетъ ее итти туда, въ третьей — я говорю, что она тамъ видла, т. е. Жену, почтенную тамъ, въ высот. И тогда я ее называю мысль-пилигриммъ, потому-что въ духовномъ значеніи она идетъ туда, какъ пилигриммъ, вн человческаго кругозора, въ четвертой — какъ моя мысль видитъ эту Жену, т. е. въ такихъ условіяхъ, которыхъ не можетъ постигнуть мой умъ, наше пониманіе относительно этихъ благородныхъ душъ все равно, что наше слабое зрніе относительно солнца: это то, что говоритъ философъ (Аристотель) во второй книг Метафизики, въ пятой части я говорю, что, хотя я и не могу видть то, куда меня влечетъ мысль (я хочу сказать удивительныя достоинства той Жены), по-крайней мр, я подразумваю, что такова мысль моей Жены, потому-что я часто слышу ея имя въ моей мысли. И въ конц этой, пятой, части я говорю: ‘О, Жены, нжныя..’ чтобы дать понять, что я обращаюсь къ доннамъ. Вторая часть начинается: ‘Амура властью онъ…’ Третья: ‘Онъ видитъ тамъ Жену…’ Четвертая: ‘Но знаю…’ Можно было-бы сдлать еще и другія подраздленія, но это было-бы лишнимъ.}
За сферу, что быстрй вращается, стремятся
Вздохъ, вылетвшій вдругъ изъ сердца моего,
Амура властью онъ въ груди моей родится
И къ Небу высоко Амуръ вознесъ его.
Онъ видитъ тамъ Жену въ сіянь и дивится…
Онъ зритъ ее такой съ полета своего,
Что не пойму, когда онъ хочетъ объясниться,—
Мой разумъ не постигъ нарчія его.
Но знаю,— онъ о ней меня оповщаетъ:
Вдь имя ‘Беатриче’ онъ упоминаетъ
И, значитъ, говоритъ о дивной той Жен…
И рчь его тогда, что блещетъ красотою
И чудной нгою,— небесной, не земною,
О, Жены нжныя, понятна стала мн.
Когда я окончилъ этотъ сонетъ, мн представилось необыкновенное видніе, во время котораго я принялъ твердое ршеніе ничего не говорить боле объ этой Блаженной, пока не буду въ состояніи говорить о ней достойнымъ образомъ. И чтобы достигнуть этого, я учусь столько, сколько могу, какъ она это хорошо знаетъ. Итакъ, если угодно Тому, Кмъ все зиждется, продлитъ мою жизнь, я надюсь сказать о ней то, что еще не было никогда говорено ни о комъ другомъ, и я-бы хотлъ, если будетъ угодно Тому, Который является Господомъ милосердія, чтобы моя душа могла узрть славу Жены, т. е. блаженной Беатриче, которая со славою лицезритъ Того, Который per omnia soecula benedictus. LAUS DEO.

ПРИМЧАНІЯ
къ ‘ОБНОВЛЕННОЙ ЖИЗНИ‘

Данте—Алигіери.

Въ мемуарахъ знаменитаго итальянскаго поэта, Данте-Алигіери, озаглавленныхъ имъ ‘Обновленная жизнь’ (‘Vita Nuova’), изложена, во всхъ ея подробностяхъ, со всми ея перепитіями, эпопея любви автора въ Беатриче Портинари. Эта любовь, получившая столь густую мистическую окраску, проходитъ широкой полосой не только черезъ всю жизнь безсмертнаго поэта, но и черезъ вс его произведенія, какъ поэтическія, такъ и философскія, она отразилась во всхъ его думахъ и чувствахъ и въ проистекающихъ отсюда взглядахъ и убжденіяхъ и слдовательно, она легла въ основу его міросозерцанія, его философскихъ воззрній, его религіозной вры, его надежды, его любви, въ широкомъ смысл этого слова.
Личность самой Беатриче Портинари,— теперь уже несчитаемая олицетвореніемъ, благодаря новйшимъ изысканіямъ въ этой области,— обрисована въ ‘Обновленной Жизни’ довольно туманно, съ густою мистическою окраскою, что, собственно, и подало поводъ сомнваться въ дйствительности существованія героини и порождало догадки относительно вымышленности (олицетворенности) этой, прославленной и превознесенной Данте, двушки. Теперь уже, повторяемъ, реальность личности Беатриче и событій, описанныхъ въ ‘Обновленной жизни’, не подлежитъ сомннію, что-же касается до того, была-ли эта дивная героиня дйствительно такою, какою ее изображаетъ Данте,— это вопросъ и при томъ, смемъ думать, вопросъ совершенно праздный даже для біографа безсмертнаго флорентійца.
Скажемъ только, что, если любовь Данте отразилась, какъ мы уже упомянули, въ его личности и въ его міросозерцаніи, то, обратно, въ его любви отразилась его личность и его міросозерцаніе. Въ своей любви къ Беатриче, безсмертный поэтъ излилъ все, чему хотлось врить въ области религіи, философіи, психологіи, все, на что хотлось надяться въ лучшихъ мечтахъ генія, все, что хотлось любить, любить беззавтно, безпредльно, безотчетно, любить всмъ пыломъ горячаго сердца, такъ сильно бившагося въ груди отверженнаго, гонимаго, бездомнаго, оскорбленнаго въ лучшихъ своихъ порывахъ, геніальнаго, поэта.
Страницы.
49. ‘Уже девять разъ’… Число девять играетъ очень видную роль въ мистицизм эпопеи любви Данте къ Беатриче, во всхъ прочихъ мстахъ (какъ напр., на стр. 51, 52, 56, 64…) мы напечатали слово ‘девять’ курсивомъ, ибо авторъ самъ подчеркиваетъ его и не только придаетъ ему важное значеніе, но даже въ виду того, что корень 9 равенъ 3-мъ, а число 3 считается священнымъ въ кабалистик, строитъ предположеніе о божественности Беатриче и всего, что такъ или иначе связано съ нею или иметъ къ nefi то или иное отношеніе. Объясненія по этому поводу самого автора см. на стран. 104—105.
51. ‘Когда прошло’… т. е. когда Данте было восемнадцать лтъ, а Беатриче семнадцати
— ‘Девять лтъ’… см. прим. къ стр. 49.
— ‘Девятый часъ дня’… см. примч. къ стран. 49.
52. ‘Первый изъ девяти послднихъ’… см. примч. въ стран. 49.
53 ‘Врныхъ Амуру’… см. наше вступленіе.
— ‘Душ влюбленной’… т. е. всмъ ‘врнымъ Амуру’, см. предъидущее примчаніе.
— ‘Во имя бога ихъ’… см. предъидущее примч.
— ‘Треть времени когда’… т. е. треть ночи, когда небо бываетъ ясно и звздно,— приблизительно, четвертый часъ по-полуночи, см. строки 3—1 съ конца на стран. 52 и соотвтствующее примчаніе.
— ‘Въ объятьяхъ онъ Жену’… Беатриче.
— ‘Сердцу бдному’… т. е. сердцу Данте.
54 ‘На этотъ сонетъ’… см. наше вступленіе стр. 23—27.
— ‘Этой благородной Жен‘… Беатриче.
— ‘Съ дурнымъ намреніемъ’… т. е. изъ празднаго любопытства и жажды въ сплетнямъ.
— ‘Узнаютъ обо мн то’… т. е. причину страданій,— любовь къ Беатриче.
— ‘Столько знаковъ его ударовъ’… т. е. столько слдовъ нравственныхъ страданій, порожденныхъ Амуромъ.
— ‘За кого этотъ Амуръ’… т. е.— кто является предметомъ твоей любви?
— ‘Благородная Жена’… Беатриче.
— ‘Гд воздавали хвалы’… въ церкви.
52. ‘Мое Блаженство’… Беатриче.
55. ‘Одна Жена’… имя этой донны, которая впослдствіи играетъ нкоторую, хотя и пассивную, роль въ перепитіяхъ ‘Обновленной жизни’, такъ и осталось неизвстнымъ, несмотря на многочисланныя попытки проникнуть эту тайну.
— ‘Оттуда’… т. е. изъ церкви.
— ‘Полагали, что открыли мою тайну’… т. е. узнали, кто служитъ предметомъ любви Данте: см. страницу 54 и 6-ое примчаніе къ ней.
— ‘Моей Жен’… Беатриче, см. предисловіе (стр. 5.)
— ‘Изъ того города’… Флоренціи.
56. ‘Только девятымъ’… см. примч. къ стр. 49.
— ‘Изъ упомянутаго города’… изъ Флоренціи, см. 5-ое примчаніе къ стран. 55.
— ‘Лишенный защиты’… т, е. возможности скрывать имя настоящаго предмета своей любви — Беатриче.
— ‘О, вы Амура’… т. е. влюбленные, см. примчаніе къ стран. 53.
— ‘Былъ Амуръ помогой’… въ лиц донны служившей поэту для скрыванія имени настоящаго предмета своей любви,— Беатриче.
— Жизнь моя свтла’… тмъ, что поэта уже не мучаютъ любопытные и въ то-же время незнаютъ его тайны.
57. ‘Этой донны’… служившей поэту эгидою въ. его любви къ Беатриче.
— ‘Господину ангеловъ’… Богу.
— ‘Другую молодую донну’… подругу Беатриче, имя которой также осталось неизвстнымъ.
— ‘Моею Женою’… Беатриче, см. наше предисловіе (стран. 5).
— ‘Всякій, кто принимаетъ’… см. наше вступленіе (стран. 27—28)
58. ‘Любовники’…— ‘врные Амуру’ см. наше вступленіе.
— ‘Предъ образомъ’… передъ трупомъ умершей донны, см. стран. 57 и 3-ье примчаніе къ ней.
— ‘Жены прекрасной’… см. предъидущее примчаніе.
— ‘Мать древняя печали’… порождающая въ людяхъ, близкихъ умершимъ, печаль.
— ‘О большей, изъ тобой сотворенныхъ, печали’… о похищеніи смертью юной подруги Беатриче, см. стран. 57 и 3-ье примчаніе къ ней.
— ‘Для тхъ’… ‘врныхъ Амуру,’ см. наше вступленіе.
— ‘Въ Жен’… умершей подруг Беатриче: см. стран. 57 и 3-ье примчаніе къ ней.
— ‘Изъ города’… Флоренціи.
— ‘Т мста’… куда именно,— осталось неизвстнымъ, но судя по біографическимъ даннымъ объ автор, недалеко отъ Флоренціи.
60. ‘Которая будетъ служить’… тоже неизвстно, кто именно эта ‘другая донна’.
— ‘Если ты повторишь’.. въ стихахъ, посвященныхъ настоящему случаю.
— ‘Притворной любви’… т. е. любви, высказываемой передъ любопытными, съ цлью скрыть свои искреннія чувства къ Беатриче.
— ‘Безъ воли идя’… см. стран. 69, строки 4— 8,— авторъ узжалъ изъ Флоренціи ни по своей вол, а въ силу постороннихъ, независящихъ отъ него остоятельствъ, побудившихъ его ухать изъ родного города, хотя этотъ отъздъ и былъ ему крайне непріятенъ, такъ-какъ обрекалъ его на тяжелую разлуку съ его ‘божествомъ’,— Беатриче.
— ‘Оттуда’… т. е. изъ того мста, гд поселилась благородная донна, служившая поэту оплотомъ противъ любопытныхъ, этимъ авторъ старается ввести въ заблужденіе тхъ, кто врилъ въ искренность его любви къ неизвстной донн.
— ‘Чтобъ снова испытало’… см. страи, 60, строки 6—7, очевидно, что здсь идетъ рчь именно объ этой ‘другой донн’, которая должна служить поэту новымъ оплотомъ противъ любопытныхъ, эти строки дйствительно могутъ быть истолкованы понятно и для тхъ’ кто былъ введенъ въ заблужденіе относительно истиннаго предмета любви поэта.
61. ‘Той донны’… см. стран. 60, строки 6—7.
— ‘Моимъ господиномъ’ — Амуромъ.
‘Пути вздоховъ,’ — такъ называетъ Данте, свое непріятное путешествіе изъ Флоренціи см. стран. 59 строки 10—14, стран. 60, строки 13—15 и примчаніе 4-ое къ стран. 60.
—..Хранительницу’, т. е. оплотъ противъ любопытныхъ, ширмы, скрывающія истинный предметъ любви поэта
62. ‘Вашей Жен’ — Беатриче.
63. ‘Молодого человка’… Амура.
— ‘Благородный Господинъ,’ — обращеніе къ Амуру.
— ‘На простонародномъ язык’, т. е. по-итальянски, передъ этимъ, какъ видитъ читатель, Амуръ говорилъ по-латыни.
— ‘О поклон’… см. стран. 61, строку 15 и дальнйшее.
— ‘Имя которой я теб сказалъ’… см. стран., 60, строки 4—7 и слдующій за ними сонетъ.
— ‘Пути вздоховъ’… см. 3-ье примчаніе къ стран. 61.
— ‘Эта благородная особа’ — Беатриче.
— ‘Того, кто’… т. е. самого,— Амура.
— ‘Твое истинное намреніе — т. е., что та, другая, донна служила только ширмою, скрывающей истинный предметъ его любви, каковымъ является она,— Беатриче.
— ‘Не говори ей прямо’… т. е. не объясняйся въ любви откровенно, безъ обиняковъ.
— ‘Это было бы недостаткомъ приличій’… характерное замчаніе, выясняющее взгляды тогдашнихъ поэтовъ на стихотворныя объясненія въ любви: любопытно сравнить эти взгляды съ таковыми, выработавшимися у новйшихъ поэтовъ подъ вліяніемъ новой французской ‘придворной’ (версальской) школы временъ Людовиковъ XIV и XV.
— ‘Девятаго часа’ — см. примч. къ стран. 49.
— ‘Мой Господинъ’ — Амуръ.
— ‘Предъ женою’ — передъ Беатриче.
— ‘Черезъ Властителя’ — черезъ Амура.
65. ‘Тотъ, кто меня послалъ’… т. е. авторъ, говорящей это псни,— Данте.
— ‘Тому, итти кто къ Вамъ мн приказалъ’ — см. предъидущее примчаніе.
— ‘На женщину другую’,— о которой говоритъ Амуръ на стран. 60 (строки 6—7) на стран. 63 (строки 24—30), см. примчаніе 1-ое къ стран. 60.
— Отъ ранней юности’… см. стран. 49, строки 10—14.
— ‘Сердце то’ — сердце поэта.
66. ‘Твоимъ слугою’ — Данте.
67. ‘Внушенныя мн Амуромъ,’ — см. стран. 64. строки 1—18.
— ‘Жена, которой’…— Беатриче.
68. ‘Эта благородная Жена,’ — Беатриче.
— ‘Одинъ изъ друзей,’ — имя его неизвстно.
— ‘Нашего города’ — Флоренціи.
69. ‘Благородной Жены’ — Беатриче.
— ‘Чувство зрнія,’ — см. стран. 62, строки 4—7.
— ‘Я ступилъ’… т. е. окончательно сраженъ любовью вполн овладвшей сердцемъ.
70. ‘Эта Жена’,— Беатриче.
— ‘Онъ, устрашая умъ, меня гнетъ собою,’ — см. стран. 61, строки 17—24 и стран. 62′ строки 1—19.
71 ‘Подл этой Жены,’ — подл Беатриче.
72 ‘Лицо собой цвтъ сердца выясняетъ’ — , т. е. когда, вслдствіе испытываемаго поэтомъ сильнаго душевнаго волненія при вид Беатриче, вся кровь отливаетъ отъ сердца, то это послднее становится такимъ-же вялымъ и безцвтнымъ, какъ и лице сраженнаго любовью поэта, блднющее и мертвющее въ эти мучительные моменты сердечныхъ страданій.
73. ‘Объ этой Жен,’ — о Беатриче.
4—75 Въ этомъ мст ‘Обновленной Жизни’ Данте пытается выяснить идею духовной, платонической любви въ своемъ разговор съ доннами, которыя никакъ не могутъ понять иной любви, кром любви чувственной и смотрятъ на любовь Данте къ Беатриче именно съ этой точки зрнія. Чтобы выяснить точне и опредленне то, что здсь иносказательно говоритъ авторъ, мы позволимъ себ, въ дополненіе въ нашей выдержк изъ Платона (см. вступленіе, стран. 9—10), выясняющей общую идею платонической любви, привести краткое изложеніе ‘Пира’ знаменитаго философа Греціи, гд читатель найдетъ разъясненіе частнаго вопроса,— о различіи любви чувственной отъ любви духовной,— о которомъ говоритъ авторъ въ въ стоящемъ мст своей ‘Обновленной Жизни’, мы воспользуемся изложеніемъ Ал. Нечаева, приложеннымъ имъ къ его поэтическому перезсказу Платоновскаго ‘Пира’:
‘Содержаніе ‘Пира’ слдующее. У молодого трагика Агатона, одержавшаго побду на литературномъ состязаніи, собрался цвтъ греческой образованности. Въ конц вечера, по предложенію одного изъ присутствующихъ произносятся хвалебныя рчи въ честь бога любви — Эрота. Въ этихъ рчахъ ораторы, восхваляя Эрота, въ то-же время предлагаютъ намъ различные отвты на одинъ общій вопросъ: что такое любовь?
Первымъ говоритъ софистъ Федръ. Въ его напыщенной рчи явно сквозитъ желаніе произвести эффектъ. Но все его разсужденіе представляется жалкимъ фразерствомъ и обнаруживаетъ полную спутанность понятій. Въ начал онъ заявляетъ, что нравственные поступки вытекаютъ изъ чувства любви, но когда, потомъ, переходитъ къ характеристик этой любви, то описываетъ ее какъ состояніе чисто-чувственной влюбленности, отчего, въ конц-концевъ, получается парадоксальный выводъ, что вс великіе подвиги были совершены людьми подъ вліяніемъ того-же самаго чувства, которое заставляетъ влюбленнаго забывать опасность въ присутствіи любимаго предмета. Это смшеніе понятій сейчасъ-же подмчается Павзаніемъ, который въ своей рчи, старается выяснить разницу между любовью чисто-чувственной и любовью до извстной степени одухотворенной, или, выражаясь образно, между Эротомъ земнымъ и Эротомь небеснымъ. Итакъ, несомннно, что нельзя мшать вмст все то, что называется любовью. Любовь любви рознь, И въ человческомъ сердц несомннно можно подмтитъ два совершенно противоположныхъ начала любви. Но откуда эти начала? Какъ объяснить эту, всми ощущаемую борьбу чувственной любви и духовной? Отвтомъ на этотъ вопросъ является рчь врача Эриксимаха. Нечего удивляться, говоритъ онъ, что въ нашей душ происходитъ борьба двухъ началъ! Такая борьба замчается и во всемъ мір: холодъ и тепло, болзнь и здоровье — все это настолько,же противоположно другъ другу, какъ и виды любви. Иначе говоря,— если въ человческомъ сердц можно различить двухъ противоположныхъ Эротовъ, то эти-же Эроты дйствуютъ и но всемъ мір. Чувствуя въ себ присутствіе двухъ противоположныхъ началъ, человкъ долженъ помнить, что въ нихъ выражается та-же самая жизнь, которой дышетъ и вся природа. Чувство любви есть чувство жизни. Такимъ образомъ, въ рчи Эриксимаха выясняются общія (чисто-натуральныя) основанія любви. Но почему-же любовь обыкновенно выражается въ форм соединенія двухъ существъ? Почему видятъ ея полное осуществленіе именно въ брак? Эта задача разршается комикомъ Аристофаномъ. Его отвтъ, какъ слдуетъ ожидать, заключенъ въ забавную шутливую форму и сводится къ тому, что соединеніе двухъ существъ есть возвращеніе къ первобытному, идеальному, блаженному состоянію человчества. Пятая рчь (Агатона) въ поэтическомъ образ Эрота даетъ намъ общую характеристику любви, какъ она проявляется въ отдльномъ человк и въ цломъ обществ. При этомъ вся рчь представляетъ изъ себя искусно построенный панегирикъ. Эротъ — самый красивый и самый добродтельный изъ всхъ боговъ. Онъ молодъ, гибокъ, нженъ и постоянно цвтущъ. Ему принадлежатъ вс добродтели, о которыхъ училъ Платонъ: благоразуміе, въ смысл самообладанія (), справедливость (), мужество () и мудрость (). Посл Агатона выступаетъ Сократъ, устами котораго Платонъ обыкновенно высказываетъ свои собственныя мысли. Въ рчи Эриксимаха чувство любви было опредлено, какъ чувство, жизни. Но что такое жизнь и какъ ощущаетъ ее въ себ человкъ,— это надлежало сказать только философу. Ивъ рчи Сократа мы находимъ отвты на то и на другое: вс вещи отражаютъ въ себ единое высшее Благо, и стремленіе къ Нему есть любовь. Эта любовь въ ученіи Платона получаетъ такое широкое опредленіе, что подъ нее подходитъ и чисто-чувственное стремленіе и высокій порывъ генія къ прекрасному.
Дйствительно, любовь Данте къ Беатриче и является именно такимъ ‘порывомъ генія къ прекрасному’, который подходитъ подъ общее, платоновское, опредленіе понятія любви, но которое, тмъ не мене, никоимъ образомъ нельзя подравнивать къ чувственному половому влеченію.
77 ‘О Жен,’ — о Беатриче.
— Здсь нами выпущено 10 строкъ, въ которыхъ авторъ приписываетъ Беатриче столь божественныя свойства, что мы сочли необходимымъ вычеркнуть эту поэтическую вольность, считая ее оскорбительнной для религіознаго чувства истиннаго христіанина.
78 ‘Есть нкто (Данте), кто’… на эти строки можно смотрть какъ на намекъ автора на его будущее поэтическое путешествіе по загробному міру въ его прославленной ‘Божественной Комедіи.’
— ‘О ней-же я скажу’ и т. д.— сравни стран. 61, строки 17—24 и сонетъ на стран. 81—83.
81 ‘Что такое Амуръ,’ — т. е. что такое это олицетвореніе бога любви.
— ‘Мудрецъ,’ — Платонъ.
82 ‘Въ очахъ Жены’… сравни Стран. 79, строки 1—6.
85 ‘Жены, которую люблю,— Беатриче.
86 ‘Не тотъ-ли ты’… сравни стран. 75—75.
— ‘О Жен,’ — о Беатриче.
88 ‘Твоя удивительная Жена’,— Беатриче,
— ‘По покойник’ — по отц Беатриче,— Фолько ди Риковеро Портинари.
90 ‘Объ имени благородной Жены,’ — Беатриче.
— ‘Одна Жена’… сравни стран. 89 строки 2—4.
— ‘Другія увели ее’… сравни стран. 89, строки 5—8.
— ‘Я вамъ скажу’… сравни стран. 90, строки 5—6.
91 ‘Жена моя’… Беатриче.
93 ‘И радостью душа моя полна,’ — радостью, потому-что вс ужасныя событія оказались сномъ.
94 ‘Перваго друга, о которомъ я упоминалъ’ — на страниц 54-ой въ строкахъ 2—12.
— ‘Имя Джіованна происходитъ отъ Джіованни,’ — Джіованни означаетъ ‘Іоаннъ,’ какъ извстно Іоаннъ Креститель, иначе называемый Предтечею, предшествовалъ ‘Настоящему Свту,’ Іисусу Христу.
— ‘Ego vox damantis in deserto: Parate viam Domini’,— евангельскій текстъ,— ‘Я гласъ вопіющаго въ пустын: исправьте путь Господу. (Еванг. отъ Мат. Ш, 3).
— ‘Все лишнее, что не должно быть сказано,’ — т. е. то, чего не слдуетъ знать профанамъ, непосвященнымъ въ тайны ‘врныхъ Амуру’.
— ‘Къ моему первому другу,’ — Гвидо Ковальканти, см. стран. 54, строки 2—12 и стран. 94, строки 8—9.
95 ‘Меня ты днесь почти,’ — см. стран. 93, строки 14—15.
— Ванна — сокращенное имя отъ Джіованна, Биче — отъ Беатриче,
— ‘Съ синьорой Ванною и Бичей повстрчался,’ — см. стран. 94, строки 4—9.
— ‘Вотъ первая изъ нихъ,’ — см. стран. 94, строки 15—21.
— ‘Другая-же, что съ ней, Амуромъ можетъ зваться,’ — см. стран. 94, строки 26—28.
96. ‘Я говорю объ Амур, точно это существо обладаетъ плотью и кровью,’ — т. е. олицетворяю Амура, относительно этихъ олицетвореній см. наше вступленіе (стран. 33—35), гд эта сторона ‘Обновленной Жизни’ подробно разобрана, дале поэтъ говоритъ о тхъ причинахъ, которыя послужили основаніемъ для введенія имъ въ своемъ роман подобнаго рода олицетвореній, которыя онъ считаетъ вполн умстными въ поэтическомъ произведеніи и обосновываетъ ихъ на философіи Аристотеля, этотъ послдній даже боле, чмъ Платонъ, послужилъ знаменитому флорентійскому поэту основаніемъ для созданія его личнаго философскаго міросозерцанія и пользуется у него большимъ авторитетомъ.
— ‘По отношенію къ истин, это предложеніе совершенно ложно,’ — т. е., собственно говоря, съ точки зрнія реализма.
— ‘Локальное движеніе,’ — т. е. такое, при которомъ вс точки даннаго предмета измняютъ свое положеніе относительно прочихъ предметовъ, находящихся въ поко.
— ‘Не было разскащиковъ объ Амур на простонародномъ язык, тогда-какъ, напротивъ того, было нсколько подобныхъ латинскихъ поэтовъ.— ‘Здсь авторъ отдляетъ разскащиковъ отъ поэтовъ т. е., такъ сказать, римоплетовъ отъ истинныхъ жрецовъ поэзіи, каковыми онъ считаетъ поэтовъ-литераторовъ.
97. ‘На лангедокскомъ нарчіи’,— т. е. по-провансальски, по различію значеній слова ‘да’,— doc по-провансальски и si по-итальянски — этимъ нарчіямъ даны названія языковъ doc и si, по той-же причин французскій языкъ называютъ иногда языкомъ oui (oui,— по-французски ‘да’).
— ‘Первый’… имя этого поэта неизвстно, нкоторые, впрочемъ, полагаютъ, что это былъ Гвидо Кавальканти, но, по нашему мннію, такое предположеніе лишено всякаго основанія.
99. ‘Нкоторыми мстами этой книги,’ — т. е. допущенными въ ней грубыми олицетвореніями, см. наше вступленіе (стран. 33—35).
— ‘Мой первый другъ’….— Гвидо Кавальканти, см. 54, стр. 1—5.
— ‘Эта благородная Жена’… Беатриче.
103. ‘Призвалъ ее наслаждаться славою’,— т. е. взялъ ее въ Себ на Небо.
104. ‘Аравіи’,— по другимъ варіантамъ,— Италіи.
105. Птолемей,— греческій философъ, составитель извстной системы неба, царившей какъ блестящая гипотеза вплоть до ученія Коперника и Галлилея. Въ своей ‘Божественной Комедіи’ Данте тоже придерживается системы Птоломея.
— ‘Quomodo sedet sola civitas’… текстъ изъ книги ‘Плачъ Іереміи — ‘Какъ одиноко сидитъ городъ’… (гл. I ст. 1), см. стран. 103 и выноску на ней.
106. ‘Мой первый другъ’ … Гвидо Кавальканти, см. стран. 54, стр. 1—5.
107. ‘Биче’,— уменьшительное отъ Беатриче.
— ‘Передъ нжными’ — т. е. передъ женщинами, представительницами боле нжнаго пола.
— ‘Ни жаръ, ни холодъ’,— т. е. ни какая-нибудь обыденная, физическая, причина, порождающая въ организм болзнь, которая характеризуется повышеніемъ или пониженіемъ температуры тла.
— ‘И цвтъ лица мняется невольно’,— т. е, поэтъ блднетъ.
109. ‘И сестры хоть твои’,— т. е. другія произведенія народной поэзіи.
110. ‘Былъ моимъ другомъ, непосредственно посл перваго’,— первымъ былъ Гвидо Кавальканти, см. стран. 54, стр. 1—5.
111. ‘Своей женой’,— см. наше предисловіе (стран. 5).
112.’Ея’,— Беатриче.
— ‘О, Смерть!’ — сравни строки 15—18 на стран. 108.
— ‘Рисовалъ ангела’,— Данте былъ не только великимъ поэтомъ, но-занимался также и многими другими изъящными искусствами, какъ напр. живописью и музыкой. Въ его біографіяхъ (см. біографическій очеркъ, приложенный къ нашему переводу ‘Ада’, стран. VIII) существуетъ указаніе, что поэтъ занимался живописью въ Париж подъ руководствомъ знаменитаго миніатюриста того времени, Одеризи-да Губбіо, которому онъ посвятилъ нсколько прочувствованныхъ строфъ въ своемъ ‘Чистилищ’.
112—113. ‘Другая была тотчасъ со мною’,— т. е. Беатриче, которая носилась въ воображеніи поэта.
113. ‘Жена та дивная’,— Беатриче,
— ‘На Небо Скромности’…— т. е. въ тотъ отдлъ Царствія Небеснаго, гд пріемлетъ блаженство Пресв. Два Марія.
— ‘О, благородная Душа’,— воззваніе къ Беатриче.
— ‘Увидлъ благородную донну’,— имя этой донны не выяснено и біографы Данте приходятъ къ самымъ разнорчивымъ заключеніямъ относительно вопроса,— кто была эта таинственная донна? Поэтому-то мы оставляемъ этотъ вопросъ безъ разршенія и думаемъ, что не въ имени суть дла. Кто-бы она ни была, эта прелестная донна, но, волею судьбы, ей суждено было играть довольно видную роль въ жизни безсмертнаго флорентійскаго поэта, какъ это увидитъ читатель изъ чтенія слдующихъ за симъ страницъ, а также и изъ чтенія ‘Божественной Комедіи’, гд весь этотъ періодъ жизни Данте, подвергается строгой критик со стороны Беатриче. Едва только умерла это двушка, Данте увлекся указанною выше таинственной донной и вмст съ тмъ въ немъ мало-по-малу начало глохнуть то благодтельное вліяніе, которое производила на него Беатриче и которое онъ восплъ въ своихъ безсмертныхъ стихахъ. Чтобы не быть голословными, мы позволимъ себ привести выдержку изъ ‘Чистилища’, гд Беатриче читаетъ Данте строгую отповдь за его поведеніе и требуетъ отчета. Вотъ, что говоритъ она, обращаясь къ своимъ спутникамъ: {См. Данте-Алигіери. Бож. Комедія. Чистилище. Перев. А. П. Федорова. СПБ. 1894 г. пснь XXX (стран. 243—245).}
97.— ‘О, вы что здсь въ вчномъ семъ дн
‘Ни ночи, ни сна не знавали,
‘Внимайте теперь-же вы мн.
100. ‘Вотъ тотъ человкъ, что тамъ плачетъ
‘На томъ берегу ручейка,—
‘Его и ошибки и горя
103. ‘Мра одна вдь была.
‘Не только движеньемъ великимъ
‘Онъ былъ управляемъ, какъ вс,
106. ‘Но даромъ особыхъ и чудныхъ
‘Милостей поднятъ гор
‘Былъ и въ своей новой жизни
109. ‘Столь добродтельнымъ сталъ,
‘Что къ правд любовь и привычку
‘Легко уже онъ познавалъ.
112. ‘Но дикая почва, дурная,
‘Его засосала тогда.
‘И я поддержать въ немъ стремилась
115. ‘Хорошее, сколько могла.
‘И, взоръ ему дтскій внушая,
‘Дорогою правой вела.
118. ‘Но только я въ возрастъ вступала
‘Вторичный, какъ онъ отъ меня
‘Отсталъ и другимъ ужъ предался
121. ‘Всецло своею душой,
‘И съ ними онъ вмст дорогой
‘Пошелъ уже ложной, иной
124. ‘И дальше чмъ шелъ онъ, тмъ меньше
‘Пріятна ему я была
‘И вскор, зашедши далеко,
127. ‘Совсмъ онъ забылъ про меня,
‘Напрасно ему я являлась
‘Въ снахъ чудныхъ иною порой:
130. ‘Упалъ онъ настолько ужъ низко,
‘Что сгинулъ на вкъ бы душой,
‘Когда-бы проклятое племя
133. ‘Я не показала-бъ ему.
‘И вотъ, на порог всхъ смертныхъ
‘Мольбу свою, плача, тому,
136. ‘Тогда принесла я, сюда кто
‘Высоко его такъ провелъ,
‘И онъ межъ отверженныхъ небомъ
139. ‘Путемъ тмъ тернистымъ пришелъ.
‘И Бога приказъ наивысшій
‘Исполненъ-бы не былъ, прошелъ
142. ‘Когда-бъ онъ теперь черезъ Лету,
‘За то не плативши тогда.
‘Раскаитея тотъ дерзновенный,
145. ‘Кто слезы лишь сетъ всегда.’
Дале, Беатриче, обращаясь уже къ самому Данте, требуетъ отъ него отчета въ его поведеніи. Мы приводимъ ея вопросы и отвты поэта: {Тамъ-же, пснь XXXI (стран. 246—250).}
1.— ‘О, ты, что стоишь на берегу томъ
‘Священной рки’, такъ во мн
Сказала тогда Беатриче,
4. ‘То правда-ль? Вдь надо теб,
‘Чтобъ исповдь въ рчи добавивъ
‘Моей, ты намъ все разсказалъ.’
7. Я такъ былъ смущенъ, что мой голосъ,
Не вырвавшись, въ глотк пропалъ.
Она-жъ, подождавши, сказала:
10.— ‘Отвть-же, не смыла пока
‘Здсь воспоминаній о прошломъ
‘Прозрачная Леты вода.’
13. Тутъ страхъ и смущенье исторгли
Изъ устъ моихъ тихое ‘да’,
Понять чтобъ которое нужны
16. Не уши совсмъ, но глаза.
Стрла такъ, сорвавшись, взлетаетъ,
Лишь лопнетъ когда тетива,
19. Какъ тутъ, прерываясь, слезливо
За вздохомъ лишь вздохъ у меня
Скрывался, тогда Беатриче
22. Сказала:— ‘Желаній среди
‘Спасительныхъ, мною внушенныхъ,
‘Какъ можешь надежду пройти
25. ‘Терять? И какія примты
‘Нашелъ ты у сихъ на чел,
‘Что въ эту обитель святую
28. ‘Нельзя бы войти и теб?’
И, горько вздохнувъ тутъ и плача,
Я началъ ей такъ отвчать,
31. Хотя еще губы дрожали:
— ‘Прошедшая жизнь совращать
‘Стала меня, только скрылось
34. ‘Отъ взоровъ лишь ваше лицо’.
— ‘Коль скроешь свой грхъ, все-жъ извстенъ
‘Онъ будетъ Судь, но когда
37. ‘Раскаяться искренно, въ Неб
‘Мы противоставимъ тогда
‘Меча острію уже камень.—
40. ‘Но все-же, чтобъ меньше стыда
‘Ты вынесъ и чтобы сильне
‘Съ сиренами былъ ты всегда,
43. ‘Отри свои слезы и слушай:
‘Ты знаешь, что тло мое,
‘Что тамъ на земл той зарыто,
46. ‘Направить тебя-бы должно,
‘Природа съ искусствомъ донын
‘Тебя никогда не влекли
49. ‘Своею красой вожделнной
‘Такъ сильно, какъ члены мои.
‘И, если влеченіе это
52. ‘Исчезло со смертью моей,
‘То кто-же плнилъ тебя посл
‘Лишь смертной своею красой?
55. ‘При первой стрл, ложнымъ благомъ
‘Направленной прямо въ тебя,
‘Ты-бъ къ небу поднялъ свои очи,
58. ‘За мной неотступно идя
‘И не плнялся-бъ двченкой
‘Въ тщеславіи праздномъ своемъ!
61. ‘Наивны вдь птицы младыя,
‘А старыя,— тмъ нипочемъ
‘Не только-что стрлы,— тенеты!’
64. Какъ дти виновныя, я
Стоялъ, а она продолжала:
— ‘Печаленъ ты, слыша меня!
67. ‘Но бороду ты подними-же:
‘Взирая, печаль ты сильнй
‘Почувствуешь.’ — Дубъ вдь могучій
70. Противится много слабй
Втру полунощи или
Втру изъ Уарба земли,
73. Чмъ мн, по ея приказанью,
Противилисъ взоры мои!
Взглянувъ, я увидлъ: творенья
76. Небесныя эти бросать
Цвты ужъ тутъ перестали
И тамъ Беатриче видать
79. Пришлось мн, стоящей лицомъ ужъ
Къ Той Птиц и тутъ мн она
Прекраснй еще показалась,
82. Чмъ въ жизни земной той была.
И чувство раскаянья мною
Настолько владло тогда,
85. Что мн показалось, какъ-будто
Божественна даже она!
И совсть настолько терзала
88. Меня, что безъ чувствъ я упалъ
И что со мной было, причиной
Кто былъ тому, только и зналъ.
Изъ этихъ выдержекъ читатель можетъ видть, какъ отнесся самъ поэтъ къ маленькому роману съ этой таинственной донной и какое это имло вліяніе на всю дальнйшую судьбу поэта.
115. ‘За мной съ участіемъ слдили вы когда’,— см. стран. 115, строка 4.
— ‘Мою благородную Жену’,— Беатриче.
116. ‘Мн сердце растерзали’,— т. е. заставили полюбить.
— ‘Испытывалъ горе’, — отъ сознанія, что это является какъ-бы забвеніемъ по отношенію къ Беатриче.
— ‘Вы привыкли заставлять плакать’ … см. стран. 109, строки 3—4.
117. ‘Славная Жена’,— Беатриче.
— ‘Кром того несчастнаго’… т. е. кром самого поэта.
— ‘ Ее’, — Беатриче.
118. ‘Которая мн слишкомъ нравится’,— т. е къ которой поэтъ относится не равнодушно, не такъ, какъ ко всякой другой женщин, а съ нкоторою долею любви.
— ‘Успокоить мою жизнь’,— т. е. утшить въ безвозвратной потер, вс такія утшенія Беатриче называетъ — въ приведенной выше выдержк изъ ‘Чистилища’ — ложнымъ благомъ и упрекаетъ Данте за то, что онъ увлекся этими химерами.
— ‘Такимъ низкимъ образомъ’ — т. е. земною чувственною любовью, которая слишкомъ ничтожна въ сравненіи съ чувствомъ, питаемымъ поэтомъ къ умершей Беатриче.
— ‘Всей этой горечи’,— т.е. горькихъ воспоминаній о невознаградимой утрат.
— ‘Мысли, бывшія на сторон этой донны’,— т. е. доводы, на основаніи которыхъ поэтъ хотлъ утшиться любовью и этимъ избавиться отъ горькихъ воспоминаній.
119. ‘Амура новый духъ’,— т. е., собственно говоря, ‘новое дуновеніе Амура’ (см. стран. 118, строки 7—6 снизу), новое побужденіе бога любви.
120. ‘Мы’,— Душа и Сердце, см. объясненія автора къ этому сонету.
— ‘Къ часу Ноны’,— т. е. къ девятому часу, см. примч. къ стран. 49.
— ‘Мн представилась эта славная Беатриче’ … сравни въ приведенной выше выдержк изъ ‘ Чистилища ‘ слова самой Беатриче:
‘Напрасно ему я являлась
‘Въ снахъ чудныхь иною порой’…
(см. стран. 152, строки 128—129),
— ‘Одтая въ алое’, — сравни стран. 50, строку 1-ю.
— ‘Въ томъ желаніи’… т. е. въ желаніи забыться, утшиться любовью таинственной донны.
— ‘Презирая постоянство’,— т. е. неизмнность чувствъ по отношенію къ Беатриче.
— ‘Виновное желаніе’,— см. 2-е примч. къ стран. 118.
— ‘Стыдомъ’,— за минутную склонность къ забвенію Беатриче и желаніе утшиться въ ея утрат.
121. ‘За свою суетность’,— см. предъидущее примчаніе.
— ‘Подобной мысли’,— т. е. мысли о возможности найти утшеніе въ любви этой таинственной донны.
— ‘Стихи’… сонетъ на стран. 119—120.
— ‘Сила вздоховъ’,— т. е. сила горя и сожалнія объ утрат Беатриче.
— ‘Имя Жены,— Беатриче.
122. ‘Св. Образъ’,— Образъ Спаса Нерукотвореннаго.
— ‘Со славою взираетъ моя Жена’,— Беатриче, находящаяся въ Царствіи Небесномъ, передъ Престоломъ Всевышняго.
— ‘По этому огорченному городу,’ — по Флоренціи.
123. ‘И заняты не тмъ, что окружаетъ васъ’,— т. е. вы заняты не интересами того города (Флоренціи), по которому идете, а погружены въ свои личныя заботы.
— ‘Какъ вншность и нарядъ въ томъ убждаютъ насъ’,— т. е. вашъ усталый измученный видъ указываетъ намъ, что вы идете издалека, вашъ нарядъ, непохожій своимъ покроемъ на нарядъ мстныхъ жителей и, кром того, запылившійся и помятый въ дорог, тоже свидтельствуетъ, что вы пришли изъ страны, боле или мене отдаленной.
— ‘Сей городъ’ — Флоренція.
124. ‘Съ прибавленіемъ другого’,— этотъ, другой, сонетъ, котораго авторъ не приводитъ въ своей ‘Обновленной жизни’,— ибо онъ не подходитъ къ ея сюжету,— не дошелъ до насъ и его текстъ совершенно неизвстенъ.
125. ‘За сферу’…. По ученію Птоломея, которому слдовалъ Данте (см. ‘Божести. Ком.— Рай’), небо состоитъ изъ девяти сферъ, изъ которыхъ каждая послдующая, будучи мене предъидущей по діаметру, вращается быстре.
— ‘Мой разумъ не постигъ нарчія его’,— т. е. мой разумъ не въ состояніи схватить т понятія, которыя старается выяснить воображеніе поэта, какъ-будто оно объясняетъ на чуждомъ, незнакомомъ нарчіи.
— ‘Необыкновенное видніе’, — въ чемъ именно оно заключалось осталось невыясненнымъ.
— ‘Объ этой Блаженной’,— о Беатриче.
— ‘Пока не буду въ состояніи говорить о ней достойнымъ образомъ’,— эти слова составляютъ какъ-бы намекъ о намреніи безсмертнаго поэта написать свою прославленную ‘Божественную Комедію’, гд онъ такъ превозноситъ Беатриче, какъ еще и по-нын никто не былъ превознесенъ, см. наше вступленіе (стр. 20)’
— ‘Тому, Кмъ все зиждется’,— Богу.
126. ‘Лицезритъ’,— въ Царствіи Небесномъ.
Данте Алигьери
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. ‘Душа Японии’, Японская_литература, Год: 1905
  2. Карманный Ибсен, Энсти Ф., Год: 1896
  3. ‘Два дня тому назад, дорогой одинокой…’, Данте Алигьери, Год: 1949
  4. ‘Всем, чья душа в плену, чье сердце благородно…’, Данте Алигьери, Год: 1936
  5. Стихотворения, Данте Алигьери, Год: 1948
  6. ‘Вчера лесной я проезжал дорогой…’, Данте Алигьери, Год: 1924
  7. Гамлет, Санд Жорж, Год: 1878
  8. Божественная комедия. Ад., Данте Алигьери, Год: 1321
Электронная библиотека