Обличение 'Петербургских Ведомостей' по поводу их мнения, что не политические интересы возбудили покушение 4 апреля, Катков Михаил Никифорович, Год: 1866 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 8 минут(ы)

М.Н. Катков

Обличение ‘Петербургских Ведомостей’ по поводу их мнения, что не политические интересы возбудили покушение 4 апреля

Следственная комиссия по делу о покушении 4 апреля уже окончила свою деятельность. Самое это дело поступило в верховный уголовный суд, который и открылся, другие же дела, возбужденные следственною комиссией, но не находящиеся в связи с покушением 4 апреля, переданы ею в III Отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. О результатах следственной комиссии публика знает только то, что было сообщено в известной статье, напечатанной в No 166 ‘Северной Почты’. Статья эта подавала повод к замечаниям, которые и были нами сделаны, но в которых отнюдь не выражается какое-либо суждение о самой комиссии ни в хорошую, ни в дурную сторону по той весьма естественной причине, что действия комиссии публике неизвестны. Вопрос мог относиться только к обнародованным фактам, которые и могут и должны подлежать общественному суждению. Тем не менее наши замечания скандализовали петербургскую печать, столь преданную делу порядка и столь ревнивую в охранении интересов и чести администрации. Подобно тому как ‘Современник’, ныне запрещенный, ратовал против нас в защиту цензурного ведомства, так теперь ‘С.-Петербургские Ведомости’ ополчились против нас в защиту следственной комиссии. Под видом передовой статьи (подкрепленной фельетоном) представила эта газета в No 221-м апологию комиссии в ограждение ее от нашего непризванного вмешательства. Орган общественного мнения скандализуется тем, что печать осмеливается судить о делах, находящихся в руках у лиц официальных! ‘С.-Петербургские Ведомости’ находят, что печать нужно ‘гнать’ от такого рода вопросов, особенно от вопросов, находящихся в связи с следственною комиссией по делу о покушении 4 апреля. Не довольствуясь такою протестацией против нашего вмешательства, ‘С.-Петербургские Ведомости’ взяли на себя задачу представить сколь можно убедительнее всю нашу нелепость и для этого, в своей ревности, приписали нам не только то, чего мы не говорили, но даже то, что мы отрицали. По свидетельству этой газеты, мы будто бы ‘сближаем каракозовское дело с пожарами 1864 и 1865 годов’, но именно этого-то мы и не говорили: напротив, основываясь на обнародованных фактах, мы указывали на то, что следственная комиссия не открыла никакой связи между поджогом и ‘кружками’ московских нигилистов, которые в вышеозначенной статье ‘Северной Почты’ представлялись в виде издавна существующего тайного общества. Далее ‘С.-Петербургские Ведомости’ утверждают, будто бы мы советовали ‘по следам Каракозова и его ближайших товарищей добираться до первоначального источника, откуда произошло покушение 4 апреля, до тех политических интересов, которым понадобилось это покушение’, но именно этого-то мы и не советовали: мы говорили, напротив, что по этим-то следам и нельзя дойдти до первоначальных источников. Затем ‘С.-Петербургские Ведомости’ внушительно восклицают: ‘Как будто все это могло быть обойдено комиссией, как будто в этом и прежде не заключалась одна из ее задач. Странно было бы думать, — продолжают ‘С.-Петербургские Ведомости’, — что комиссия не позаботилась обо всем этом с самого начала, будучи призвана к тому и располагая всеми необходимыми средствами. Странно было бы утверждать, что ей известно об этом гораздо меньше, чем непризнанным следователям, пребывающим на Страстном бульваре в Москве’.

——

Эти внушительные замечания были давно уже сделаны нам в некоторых парижских журналах, удивлявшихся, как мы смеем делать наши соображения о покушении 4 апреля, и остроумно предлагавших нашему правительству подвергнуть нас самих медицинскому исследованию.

В своей ревности запутать и замять дело ‘С.-Петербургские Ведомости’ утверждают, что статья, напечатанная в ‘Северной Почте’ по делу о покушении 4 апреля, представляет ‘всю разобщенность этой горсти безумцев с русским народом и обществом’, а мы будто бы ‘не убеждены этими полновесными доводами’ и утверждаем противное. В своей ревности эта газета не замечает даже противоречия в собственных словах. ‘Политическая сторона, — говорит она, — в деле о покушении 4 апреля отнюдь не может быть признана менее важною, чем уголовная’, и присовокупляет, что ‘нет решительно никакого основания предполагать, что комиссия иначе смотрела на свою задачу’. А затем, осмеяв наше непризванное вмешательство, эта газета говорит: ‘В изложении добытых следственною комиссией результатов вовсе не говорится о политических интересах, которым понадобилось это покушение, таких интересов, к счастью, вовсе не оказалось’.

Итак, следственной комиссии посчастливилось в петербургской журналистике. Надобно заметить, что не одне ‘С.-Петербургские Ведомости’ высказались таким образом, но в один день с ними и точно так же высказался ‘Голос’. Какое единодушие этих независимых органов в защите действий следственной комиссии! Когда председатель ее действовал в Вильне, мы не помним, чтобы петербургская журналистика обнаруживала расположение защищать его.

Хорошо ли поняла свою задачу следственная комиссия и хорошо ли она исполнила ее, об этом общественное мнение не может иметь суждения как о предмете, совершенно неизвестном публике. Если вышепоименованные петербургские газеты произносят о действиях комиссии столь одобрительное суждение, то оне в этом случае основываются на неизвестных публике данных. Решить о том, в какой мере следствие удовлетворительно решило свою задачу, может только суд, для которого следственная комиссия работала и который имеет в руках своих все дело. Суд не только пересматривает дело, но и поднимает его сначала. В чем состояла ближайшая задача следственной комиссии? В том, чтоб отыскать сообщников преступления и предать их суду. Признать или не признать виновность, определить свойство и степень ее, — вот задача, предстоящая суду. Но независимо от того и другого возникает для общества еще задача разъяснить смысл общественного явления. С этой точки зрения подлежат исследованию не преступники, а идеи и влияния, которые создают преступников. Из каких источников произошло общественное явление — вот вопрос, никому не возбраненный и ни для кого не лишенный интереса. Живое и чуткое общество не может не иметь потребности уразуметь смысл подобных фактов, оно не может не желать извлечь из него поучение для себя. Какого рода причины произвели данный факт, что надобно делать для того, чтобы противодействовать им, чего надобно избегать, в какую сторону идти или не идти, что усиливать или что ослаблять, — вот задача, имеющая не одну теоретическую важность, какую она будет иметь для историка, а практическую настоятельность для современного общества. В разъяснении этой задачи может участвовать всякий мыслящий человек независимо от следственных комиссий и судебных мест. Никто не может по своему произволу производить уголовное следствие, точно так же как не всякому дана судебная власть, но там, где есть общественное мнение и печать, всякий имеет право способствовать разъяснению общественных идей и явлений.

Результаты следственной комиссии даже в том скудном виде, как они сообщены публике, дают материал для соображений, наводящих на след истины и поучительных для общества. Но эти результаты сообщены публике в скорлупе, которую надобно было раскусить. Данное публике изложение фактов оказалось в противоречии с самим собою: требовалось устранить это противоречие и извлечь на свет скрытую в изложении сущность дела. Почему факты, сами по себе столь простые и очевидные, представлены в запутанном и противоречивом виде, это вопрос посторонний, ближайший же интерес заключается в том, чтобы данные факты привести в порядок и представить их в собственном их свете.

Факты подтверждают то, что всякий мыслящий человек должен был подумать, когда совершилось покушение 4 апреля и что мы высказывали в то время. Мы были убеждены, что покушение это не могло произойти из какого-либо побуждения, возникшего и созревшего на русской почве. Мы протестовали против тех толкований, которыми иные хотели объяснить происхождение этого факта из одного так называемого нигилизма. Нигилизм, как и вообще всякая дурная среда, мог дать орудие для этого дела, но понадобилось оно не нигилизму, и план, в который это дело входило, задуман не нигилистами. Сам нигилизм есть не что иное как порождение этого плана. В самом деле, если наша учащаяся молодежь подвергалась злоумышленным влияниям, которые портили и развращали ее, то надобно предположить, что имелись какие-либо интересы действовать в этом смысле. Нельзя отрицать бытие интересов, неприязненных к России и расположенных вредить ей, каждое государство имеет своих врагов, имеет их и Россия. Нигилизм есть порождение этих интересов, которые и пользуются им в своих дальнейших замыслах.

Во всяком случае, нигилизм не есть какое-либо новое открытие, впервые сделанное следственною комиссией. Ни для кого он не был тайной, и странно, что о нем заговорили теперь как о некоем тайном обществе, собирающемся в подземельях и страшно организованном. Учения, составляющие религию нигилизма, проповедывались во всеуслышание, они, как удостоверяет и ‘Северная Почта’, господствовали в нашей журналистике, которая не была же тайным обществом. Свойства и нравы нигилизма также были всем известны за много лет перед сим. Деяния его совершались на виду. Все, что статья ‘Северной Почты’ приписывает какой-то тайной махинации, происходившей в недрах нигилизма, делалось открыто, на виду у всех и с ведома администрации. Эти швейни, эти коммуны — дело, всем известное. Само по себе все это могло возбуждать сожаление, но негодование и противодействие должны были вызывать против себя те лица или те партии, которые пользовались жалким состоянием наших школ и губили молодежь. Что за новость нигилизм? Еще в начале 1862 года появилась в ‘Русском Вестнике’ известная повесть г. Тургенева, где выведены на сцену главные типы нигилизма. Нигилизм был предметом наблюдений и анализа за пять, за шесть лет пред сим. Какая же это новость? Сколько бы нигилистов из семинарий и гимназий ни перебрала следственная комиссия, ничего, наверное, не могла бы она найти в их образе мыслей такого, что не было бы известно всем, что никогда и не думало скрываться, что, напротив, выставляло себя с гордостью как передовую мудрость.

В кружок таких-то нигилистов в начале нынешнего года брошен был вызов составить немедленно революционную организацию и выбрать из своей среды тайный комитет, для того чтобы совершить цареубийство. Из обнародованных сведений явствует, что эта мысль была лукаво приспособлена к разумению той среды, на которую она должна была подействовать. Что было сказано этим одурелым молодым людям, для того чтобы возбудить их? Им было сказано, что в Европе должна вспыхнуть всеобщая революция, которая начнется рядом цареубийств, и что эта всеобщая социальная революция окажет пособие русским революционерам, если только они решатся примкнуть к ней и действовать по общему с ней плану. Как возбудительно должен был подействовать подобный призыв на среду, свойства которой всем известны! Однако что видим мы из сообщенных в официальной газете сведений? То, что товарищи Каракозова отклоняли его от исполнения этой мысли, что для ее исполнения он должен был внезапно скрыться от них и что, может быть, он не произвел бы своей преступной попытки, если бы решимость его не была поддержана в Петербурге двумя лицами, на которых указывает следствие и из которых одно есть тот самый человек, который впервые бросил в кружок школьников-нигилистов мысль о цареубийстве. Кто же этот человек? Если бы назвать его, то его имя ничего не сказало бы публике. Но из сообщенных сведений явствует, что этот человек имел обширный круг деятельности, что он находился в тесных сношениях с польскими революционными деятелями, что он пользовался авторитетом в кругу наших нигилистов, что они повиновались его распоряжениям и обращались к нему за указаниями. Теперь спрашивается: откуда взял этот человек пущенную им в ход мысль о цареубийстве? Что это за мысль? Каракозову и его товарищам было сказано, что это мысль революционного комитета, составившегося за границей, и что европейская революция намерена в скором времени приступить к ее осуществлению повсюду. Что это за европейская революция? Сколько-нибудь значительные революционные деятели известны, и каждый из них принадлежит к какой-либо народности и действует от ее имени. Всеобщих революционеров нет, но есть революционеры французские, италиянские, венгерские, польские, к которым принадлежат и вожди русского нигилизма, служа орудием против своего отечества в руках его врагов. Именно между польскими патриотами в 1864 году, после того как мятеж был подавлен, возникла мысль о возбуждении социальной революции и о цареубийстве. Выписываем из отчета генерал-полицеймейстера в Царстве Польском за 1865 год именно относящиеся сюда сведения: ‘Князь Адам Сапега в мае месяце 1864 г. созвал большой совет революционеров в Дрездене. В совете этом участвовали Гауке (Босак), Гуттри, ксендз Котковский, Вацлав Пржибыльский, Карл Рупрехт, Гейденрейх, граф Дзялынский и еще многие. Сапега как председатель собрания объявил, что для возбуждения вновь мятежа в Царстве Польском необходимо прибегнуть к социальной революции… На этом же съезде у революционеров родилась мысль о заговоре на жизнь коронованных особ. Мысль эта впоследствии с увлечением подхвачена была эмиграцией, и бывший революционный начальник города Варшавы Тит Зинкович вместе с беглым студентом Киевского университета Антоном Юрьевичем задумали злодейское покушение на жизнь трех Монархов, пребывавших тогда на водах в Киссингене’. Вот факт, приведенный в известность следствием, происходившим лишь за несколько месяцев до покушения Каракозова и до учреждения следственной по этому делу комиссии. Как же

‘С.-Петербургские Ведомости’ в своей независимой статье утверждают, что не оказывается политических интересов, которым могло понадобиться покушение 4 апреля, и что мысль, из которой проистекло это покушение, должна быть поставлена единственно на счет ‘недоучившихся и поврежденных мальчишек’?

Вот как! А давно ли эти ‘недоучившиеся и поврежденные мальчишки’ были в петербургской журналистике воздвигаемы в качестве передовых людей, за которыми должно следовать общество?

Странное явление представляет собою эта петербургская журналистика, — странное для тех, кому неизвестны пружины, которыми она управляется! Следственная комиссия пришла к заключению, что одною из причин заразы нигилизма, постигшей наше молодое поколение, была журналистика. Если так, то где же совершались сатурналии нигилизма и социализма? Недавно прекращено было издание двух петербургских журналов, ‘Современника’ и ‘Русского Слова’. Но кроме этих журналов были и другие, служившие органом тех же влияний, которые преимущественно рассчитывались на молодое поколение. Можно положительно сказать, что за весьма немногими исключениями вся петербургская журналистика если не прямо служила органом нигилизму, то относилась к нему с великим почтением и забрасывала грязью всякого, кто осмеливался не считать его за передовую мудрость и за благополучие для России.

С каким возмутительным цинизмом глумятся теперь над жалкими героями нигилизма те, кто еще вчера столь же возмутительно льстил им! Пора, наконец, этим несчастным убедиться, что они жертва обмана и что их плодили только затем, чтобы в их лице бесчестить и позорить народ, которого имя они носят.

Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1866.26 августа. No 180.

М.Н. Катков

Обличение ‘Петербургских Ведомостей’ по поводу их мнения, что не политические интересы возбудили покушение 4 апреля

Читайте также: