СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
МАРКА ТВЭНА
ТОМЪ ПЕРВЫЙ.
ЮМОРИСТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ и РАЗСКАЗЫ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія братьевъ Пантелеевыхъ, Верейская, No 1
1896.
(Представлено на конкурсъ для соисканія преміи въ 30 долларовъ и читано въ засданіи общества исторіи и древности въ Гартфорд. Здсь впервые опубликовано {Преміи не удостоено.}.
Прежде всего, я не думаю, чтобы обычай лгать могъ какимъ-нибудь образомъ придти въ совершенный упадокъ или въ забвеніе, нтъ, ибо ложь, какъ добродтель, какъ принципъ — вчна, ложь — наслажденіе и утха, ложь — прибжище въ нужд, ложь — четвертая грація, десятая муза, лучшая и врнйшая спутница человка, ложь безсмертна и не можетъ исчезнуть съ лица земля, пока существуетъ, по крайней мр, настоящее почтенное общество. Я сожалю только о временномъ упадк искусства лжи. Ни одинъ высокоодаренный человкъ, ни одинъ человкъ, у котораго сердце бьется на надлежащемъ мст, не можетъ взирать на современную неуклюжую и безпутную брехню безъ глубокаго сожалнія о томъ, что столь высокое искусство оказывается нын столь униженнымъ. Съ понятною робостью приступаю я къ настоящей тем въ этомъ многосвдующемъ обществ: это, конечно, похоже на то, какъ если бы старая два пожелала учить уходу за дтьми почтенную матерь Израиля. Мн отнюдь не подобаетъ критиковать васъ господа, васъ, которые вс почти старше меня и годами и несомннною опытностью въ этомъ вопрос, — и, если бы то или другое мсто произвело на васъ впечатлніе критики, то, безспорно, въ большинств случаевъ, его надлежитъ понимать въ смысл моего восхищенія, но отнюдь не порицанія. И дйствительно, если бы это прекраснйшее изъ всхъ прекрасныхъ искусствъ встрчало повсюду такой же почетъ, одобреніе, разумное попеченіе и спросъ, какіе посвятило ему это общество, то я не имлъ бы причины высказать мое сожалніе или пролить хоть одну слезу. Я говорю это не съ цлью польстить вамъ, а говорю это въ смысл справедливаго и достойнаго признанія. (У меня было намреніе въ этомъ мст принести кое-какія имена и нкоторые пояснительные примры, но обнаружившіеся въ засданіи признаки дали мн понять, что, не касаясь подробностей, я могу ограничиться лишь общими положеніями). Нтъ факта, боле прочно установленнаго, какъ тотъ, что ложь есть необходимое слдствіе нашихъ взаимныхъ отношеній,— что это слдствіе не можетъ быть ни чмъ инымъ, какъ добродтелью, это, разумется, само собою. Никакая добродтель не можетъ достигнуть возможно широкаго распространенія безъ заботливой и тщательной культуры ея, что касается нашей, то, разумется, она должна культивироваться и въ школахъ, и у домашняго очага, и даже въ пресс. Какая разница между необразованнымъ, неупражнявшимся лгуномъ и профессіоналистомъ, прошедшимъ хорошую школу? Какое же, напримръ, сравненіе между мною и господиномъ Нер…. и адвокатомъ? Разумная ложь необходима міру. Мн иногда приходитъ въ голову, что было бы даже лучше и, пожалуй, здорове совсмъ не лгать, чмъ лгать неумло. Неуклюжая, неусовершенствованная ложь часто настолько же безполезна, какъ правда.
Но посмотримъ теперь, что думаютъ объ этомъ философы. Обратите вниманіе на извстную поговорку: ‘Дти и дураки говорятъ всегда правду’. Выводъ очевиденъ: взрослые и мудрые никогда не говорятъ ее. Историкъ Пэркманъ объясняетъ: ‘тенденція правды можетъ быть сама собой доведена до глупости’. Въ другомъ мст той же главы онъ выражается такъ: ‘Давно уже стало общимъ правиломъ, что правда хороша не во всякое время, и люди, обуреваемые болзненнымъ стремленіемъ къ правд и постоянно, по привычк, нарушающіе это правило, суть дураки или несносные филистеры!’ Это сильно сказано, но зато справедливо. Никто изъ насъ не могъ бы ужиться съ человкомъ, привыкшимъ говорить всегда только правду, но, слава Богу, никому и не приходится испытывать это мученіе! Человкъ, говорящій по привычк всегда только правду, есть фикція: въ дйствительности онъ не существуетъ и никогда не существовалъ. Конечно, встрчаются люди, которые думаютъ, что они никогда не лгутъ, но, на самомъ дл, это далеко не такъ, — и такое самозаблужденіе принадлежитъ къ категоріи того невжества, которое опозориваетъ нашу, такъ называемую, цивилизацію. Каждый человкъ лжетъ, каждый день, каждый часъ, на яву и во сн, въ своихъ грезахъ въ своей радости, въ своемъ страданіи, если молчитъ его языкъ то все равно лгутъ руки, ноги, глаза, самое положеніе тла, и все это предумышленно. Даже въ проповдяхъ… но это уже тривіально!
Въ той далекой стран, гд я когда-то жилъ, дамы имли обыкновеніе заниматься взаимными визитами, подъ предлогомъ гуманной потребности видться другъ съ другомъ. И вотъ, возвратясь домой, он радостно восклицали:— Мы сдлали 16 визитовъ, изъ которыхъ 14 не застали дома!— и въ этомъ восклицаніи всегда можно было уловить нотку веселой удовлетворенности. Такимъ образомъ мнимая потребность повидаться съ этими 14-ю и съ двумя другими, у которыхъ имъ мене посчастливилосъ, была ничмъ инымъ, какъ самой примитивной и самой заурядной формой лжи, которая, какъ обычное уклоненіе отъ правды, не ставилось имъ въ вину. Но можно-ли оправдывать ее? Непремнно. Такая ложь и великолпна, и благородна, такъ какъ цль ея — не извлечь какую-нибудь выгоду, а доставить развлеченіе тмъ 16-ти. Черствый поборникъ правды далъ бы ясно понять, даже, можетъ быть, высказалъ бы вслухъ, что ему совсмъ неинтересно видть такихъ-то людей, и этимъ, какъ сущій оселъ, обидлъ бы ихъ, не принеся себ никакой пользы. Кром того, дамы той далекой страны имли еще обыкновеніе, — ну, однимъ словомъ, он пользовались тысячью пріятныхъ сортовъ лжи, вытекавшихъ изъ самыхъ благородныхъ побужденій и длавшихъ честь ихъ уму и сердцу. Подробности оставляемъ въ сторон.
Мужчины въ той далекой стран были и вмст и порознь вс поголовно лжецы. Ихъ обычное ‘Какъ поживаете?’ звучало ложью, ибо, на самомъ дл, они вовсе не интересовались, какъ кому живется, если только спрашивающій не былъ случайно гробовщикомъ. На обычный вопросъ отвчали такой же обычной ложью, никогда никто не ставилъ научнаго діагноза о собственномъ здоровь въ каждомъ такомъ случа, а отвчалъ наугадъ и обыкновенно существенно ошибался. Лгали даже гробовщикамъ, говоря, что ‘скоро, кажется, совсмъ конецъ’, ложь въ высшей степени похвальная, такъ какъ, ничего не стоя одному, она очень радовала другого. Если какой-нибудь поститель мшалъ своимъ неожиданнымъ появленіемъ, его сердечно привтствовали: ‘Очень пріятно!’, а въ глубин души думали: ‘я бы хотлъ, чтобы ты былъ среди людодовъ, и чтобы теперь наступило ихъ обденное время’. А когда онъ уходилъ, то грустно спрашивали: ‘Разв ужь вы собираетесь?’ и присовокупляли: ‘Милости просимъ… заходите почаще’… И все это никому не вредило, такъ какъ никто не обманывался и не обижался, между тмъ какъ правда доставила бы обоимъ только неудовольствіе. Я полагаю, что такая ‘ложь вжливости’ должна быть культивируема, какъ граціозное и милое искусство. Вдь говоря по правд, самая изысканная, самая утонченная вжливость есть ничто иное, какъ прекрасное зданіе, построенное отъ фундамента до крыши изъ легковсныхъ и позлащенныхъ кирпичиковъ милой, самоотверженной лжи.
То, о чемъ я скорблю теперь, это возростающая популярность наглой правды. Постараемся сдлать все возможное, чтобы свергнуть ее съ неподобающаго пьедестала! Оскорбительная правда нисколько не лучше оскорбительной лжи.
Не должно никогда говорить вслухъ ни ту, ни другую. Тотъ, кто говоритъ оскорбительную правду только потому, что иначе могъ бы лишиться душевнаго блаженства, долженъ сообразить, что такая душа собственно и не достойна никакого блаженства. Про того, кто лжетъ съ цлью помочь въ нужд какому-нибудь несчастному малому, ангелы небесные наврное воспваютъ: ‘Вотъ геройская душа, рисковавшая собственной репутаціей, ради помощи ближнему своему! Слава великодушному лжецу!’.
Если оскорбительная ложь не можетъ считаться дломъ похвальнымъ, то въ той же самой мр и оскорбительная правда. Фактъ, признаваемый даже судебнымъ законодательствомъ.
Въ числ другихъ, употребительныхъ формъ лжи, мы имемъ еще молчаливую ложь, — обманъ, заключающійся въ томъ, что нкто просто молчитъ и тмъ скрываетъ правду. Многіе черствые поборники правды потворствуютъ этому пороку, воображая, что они не лгутъ, если только не высказываютъ ложь.
Ложь есть нчто обязательное: мы вс лжемъ и не можемъ не лгать. Поэтому мы должны пріучить себя лгать обдуманно и красиво, лгать съ доброй цлью, а не со злой, лгать ради чужой выгоды, а не своей собственной, лгать успокоительно, любовно, гуманно, а не страшно, оскорбительно и враждебно, лгать пріятно и граціозно, а не грубо и пошло, лгать увренно, свободно, энергично, съ высоко поднятой головой, а не робко, пугливо, съ смущеннымъ лицомъ, какъ будто стыдясь нашего высокаго призванія. И тогда только мы освободимся отъ разростающейся и заразительной правды, потрясающей основы страны, и тогда только мы станемъ велики, добры и прекрасны, какъ достойные обитатели планеты, по отношенію къ которой обыкновенно лжетъ даже сама всемогущая природа, — за исключеніемъ разв тхъ случаевъ, когда грозитъ намъ какой-нибудь особо мерзкой катастрофой. И тогда… но я еще новичекъ и слабый ученикъ этого прелестнаго искусства и не смю поучать столь почтенное общество…
Нтъ, не шутя, мн думается, что было бы весьма назидательнымъ предпринять философское изслдованіе о томъ, въ какихъ именно формахъ ложь можетъ быть примняема нами съ наибольшей пользой (такъ какъ все равно намъ всмъ приходится лгать и вс дйствительно лгутъ), а также, какихъ формъ надлежитъ намъ особенно избгать, — и эту-то задачу я съ глубокимъ убжденіемъ смло передаю на разршеніе настоящаго ученаго общества этого вполн созрвшаго учрежденія, члены котораго безъ сугубой лести должны быть признаны въ данномъ отношеніи классическими мастерами!’
Прочитали? Поделиться с друзьями:
