———-
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Об уединении, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1911
Время на прочтение: 5 минут(ы)
———————
Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 3. Религия свободного человека (1909-1913) / Сост., коммент. С. В. Черткова. М., 2014.
———————
В ‘Дневнике писателя’ Достоевский говорит: ‘Право, мне всё кажется, что у нас наступила какая-то эпоха всеобщего ‘обособления’. Все обособляются, уединяются, всякому хочется выдумать что-нибудь своё собственное, новое и неслыханное’ 1.
Это написано тридцать четыре года тому назад!
Право, не верится. До такой степени, слово в слово, можно всё то же сказать и о нашей современной жизни.
Все ‘уединяются’ и все наперебой друг перед дружкой из кожи лезут, чтобы ‘выдумать что-нибудь своё собственное’, ‘неслыханное’.
Все хотят начать с начала: ибо хотят быть оригинальными.
Но потому именно, что хотят этого ‘во что бы то ни стало’, оригинальности нет и в помине!
Есть два вида ‘уединения’: одно — самый верный, хотя, может быть, и самый трудный, потому что самый мучительный, путь к подлинному единению с людьми.
Другое ‘уединение’ — опаснейшая духовная болезнь, неминуемо ведущая к окончательной духовной смерти.
Вот об этом втором виде уединения и говорил Достоевский тридцать четыре года тому назад, и оно-то по сие время является одной из самых распространённых болезней нашего общества.
Первое уединение — это желание ‘обособиться’, дабы ‘одуматься’, остаться лицом к лицу с своей совестью, без всяких ‘советчиков’, без всяких нравственных давлений общественного мнения, друзей, книг и пр., и пр. Одним словом, желание побеседовать с своей собственной душой.
Это одна из самых страшных задач для человека.
Боится человеческая душа самое себя. Ибо она грешная, и злая, и изломанная, и вся в грязи. И когда она остаётся сама с собой — она со всей ясностью видит и свой грех, и свою грязь.
Но как это ни страшно — это нужно, ибо только пройдя такой ‘самоочищающий путь’, можно прийти к настоящей душевной свободе от всех мерзостей, а стало быть, прийти к любви, к людям, но это и есть то необходимое условие для общения с людьми, к которому люди должны стремиться.
Итак, первый вид ‘уединения’ ведёт к людям, к жизни, к правде.
Второй вид уединения весь основан на эгоизме, на самоутверждении, и потому носит в себе зачаток духовной смерти. Ибо где эгоистическая обособленность, там и смерть. Как в теле нашем достаточно клеточке организма ‘обособиться’ — она сейчас же умирает. И достаточно духовной клеточке, душе человеческой, обособиться в эгоистическом самоутверждении — и она сейчас же перестаёт жить.
Об этом втором виде самоутверждения у Достоевского можно найти много глубоких замечаний: ‘Наше русское интеллигентное общество всего более напоминает собою тот древний пучок прутьев, который только и крепок, пока прутья связаны вместе, но чуть лишь разогнута связь, то весь пучок разлетится на множество слабых былинок, которые разнесёт первый ветер. Так вот этот-то пук у нас теперь и рассыпался…
Каждый действует сам по себе и тем только и утешается. Если не действует, то хотел бы действовать. Положим, ужасно многие ничего не начинают и никогда не начнут, но всё же они оторвались, стоят в стороне, глядят на оторванное место и, сложив руки, чего-то ждут’.
Применительно к нашим современным событиям можно сказать, что ждут они ‘движения’.
Как будто бы с неба свалится какой-то ‘водопад’, и тогда все ‘сложившие руки’ помчатся как угорелые по пути прогресса!
Но напрасное ожидание!
Наше современное полумёртвое ‘уединение’ интеллигенции есть несомненная ‘реакция’ после годов, когда всем хотелось ‘сорганизоваться’, ‘объединиться’ в ‘союзы’ и ‘партии’.
И действительно, ‘объединились’.
Но так как ‘объединение’ это было совершенно внешним, внутренне ничем не спаянным, и так как во время этого ‘объединения’ на самом-то деле все были ‘сами по себе’ и духовно жили врозь, — то как только ‘пучок распался’, так же и превратились в ‘ничтожные былинки’ 2.
И интеллигенции нашей теперь одно спасение. Из своего ‘уединения’, основанного на эгоистическом начале, из своего кладбищенского одиночества обратиться к народу.
Друг с дружкой вы никогда не объединитесь теперь. Ибо вы изолгались, изверились друг в друге и в самих себе.
Объединить вас может народ. Но не тот народ, который вы делали ‘сознательным’, то есть заражали своей мёртвой обособленностью, своим интеллигентским, мнимо-научным неверием, — а тот народ, который крепко затаил в душе своей выстраданного Христа.
Но для того чтобы вы могли получить от народа исцеление своей духовной болезни ‘уединения’ — вы должны прийти к нему не с целью его учить, а с целью у него учиться, учиться вере. Хватит ли у вас сил на такой подвиг самоотречения, — вот в чём вопрос.
Быть или не быть?
Если хватит сил, то интеллигенция ‘обновится’ и ей принадлежит большое будущее, если не хватит, то не пройдёт и двадцати лет, как интеллигенция русская выродится окончательно и превратится в жалкое, бессильное ничтожество, ни для чего не пригодное и никому не нужное 3.
Чего больше всего не хватает интеллигенции?
На вопрос этот, ни минуты не задумываясь, отвечаю: веры.
Не думайте, что я хочу обличать религиозное неверие: Бога, мол, не признают, Священное Писание отвергают.
Нет. Не о том речь.
У интеллигенции вообще нет никакой веры: это люди с ‘двоящимися’ мыслями 4.
Всякая вера содержит в себе начало религиозное, и русская интеллигенция упорно, долгие годы вытравляла в своей душе всякую религиозность — выпугивала и фундамент всякой веры.
Было время на Руси религиозной веры в прогресс, в науку, в общественные идеалы. Но жизнь и постепенное развитие мысли показало, что прогресса ‘доказать’ нельзя, осуществление общественных идеалов — тоже не ‘дважды два четыре’, — словом, стало ясно, что старая интеллигенция во многое просто верила. Так же верила в своё, как мужик в своё. А как только это стало ясно — сейчас же и улетучилось. И осталась современная интеллигенция с своими бессильными ‘двоящимися’ мыслями.
Возьмите сейчас любого среднего интеллигента и огорошьте его вопросом: во что он верит? Что для него бесспорно, как ‘истина, не требующая доказательств’? Может ли он про что-нибудь сказать: вот это уж я признаю безусловно?
Даю голову на отсечение, что на вопрос ваш ответа не будет. Ибо ответить нечего.
Веруете в науку?
Да как вам сказать… Конечно, наука великая вещь, но при современном общественном строе, вряд ли… и пр., и пр., и пр. Словом, ‘наука’ безусловного и всеспасающего значения не имеет.
Веруете в жизнь?
То есть как — в жизнь? Жизнь есть борьба за существование и для сильных хороша, а слабым — прескверна. И вообще, счастье — вещь недостижимая, а если нет счастья, какая же ‘вера в жизнь’.
Ну, может быть, в лучшее будущее? в прогресс, в рай на земле?
Очень трудно сказать, больше или меньше страданий на земле становится с каждым годом. Может быть, социальная революция откроет новые формы жизни, а от буржуазной эпохи ждать нечего!..
Так во что же вы верите: в литературу? в искусство? в аэропланы?
Во всё понемножку и ни во что в особенности.
Даже в самом очевидном и то мысли интеллигенции ‘двоятся’: существует ли реальный мир. Существует ли стол, за которым мы сидим, и дома, в которые мы ходим? И здесь нет безусловной уверенности! Интеллигент кое-что слышал о Шопенгауэре, и хотя вполне ему тоже не поверил, — но и прежней веры в безусловную реальность видимого мира тоже нет: а кто, мол, его знает: может, и вправду мир есть лишь моё представление!
Вот откуда бессилие нашего ‘образованного класса’. Вот в чём духовная болезнь его 5. Вот почему в душе своей русский интеллигент часто повторяет слова одного горьковского героя:
‘Ничего не хочу — и ничего не желаю’, — хотя и редко признаётся в этом. Как можно что-нибудь хотеть, когда ни во что не веришь, и как можно выбирать в своей жизни твёрдый и определённый путь, когда человек не знает, куда и, главное, зачем ему идти? Живут люди ‘как Бог на душу положит’, куда ветер подует, живут не так, как хотят, а так, как сложатся внешние обстоятельства. Хватаются за одно, за другое, за третье: а в результате жизнь прошла, и для себя ничего не сделано, а для других ещё меньше.
‘Блажен, кто не осуждает себя в том, что избирает’, — говорит ап. Павел. Но для того чтобы не ‘осуждать’ себя в том, что тобой избрано, — надо избирать раз навсегда. А для этого надо во что-нибудь верить.
Недаром тот же апостол говорит: ‘Всё, что не по вере, — грех’ 6.
1 Здесь и далее в статье цитируется: Достоевский Ф. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 22. С. 80.
2 Ср. распад российского общества после мнимого объединения начала 1990-х годов.
3 Сделанное Свенцицким и в драме ‘Интеллигенция’ (Свенцицкий В. Собрание сочинений. Второе распятие Христа. Антихрист. Пьесы и рассказы (1901-1917). М., 2008. С. 328) предсказание сбылось. Ср.: ‘Вот тогда она и кончила быть, интеллигенция, в 1930-м… Да не в том ли заложена наша старая потеря, погубившая всех нас, — что интеллигенция отвергла религиозную нравственность, избрав себе атеистический гуманизм, легко оправдавший и торопливые ревтрибуналы и бессудные подвалы ЧК?’ (Солженицын А. Собр. соч.: В 9 т. Т. 7. М., 2001. С. 131, 135).
4 Иак. 1, 8. Подр. см.: С-I. 733, 738-739.
5 И. С. Аксаков писал: ‘Наш недуг, страшный, упорный недуг — утрата внутренней цельности и творчества жизни… Большая часть нашей интеллигенции, не исключая и правящей, живёт в мире фальшивом, населённом призраками, фантасмагорией, мнимыми влечениями, мнимыми потребностями, мнимыми идеалами и немнимым невежеством’ (Русь. 1881. ? 22).
6 Рим. 14, 22-23.