ОБ ИГРЕ ВАСИЛЬЕВА В ‘ГРЕХ ДА БЕДА НА КОГО НЕ ЖИВЕТ’
ОБ ИГРЕ ВАСИЛЬЕВА В ‘ГРЕХ ДА БЕДА НА КОГО НЕ ЖИВЕТ’
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Об игре Васильева в ‘Грех да беда на кого не живет’, Достоевский Федор Михайлович, Год: 1864
Время на прочтение: < 1 минуты
Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений в тридцати томах
Том двадцатый. Статьи и заметки. 1862—1865
Л., ‘Наука’, 1980
Вы хотите, чтоб я описал вам мое впечатление от игры Васильева в роли Краснова. Прежде всего (признаюсь откровенно), до этого раза я не видал его {Было: Васильева} никогда. Знаете ли что? Я вошел в театр с предубеждением к Васильеву. Я слышал такие похвалы ему от тех, которые уже видели его в ‘Грех да беда’, что во мне невольно родилось сомнение. ‘Мочаловская игра!’ — ведь это уж слишком много сказать. А между тем для меня его игра действительно оказалась чем-то невиданным и неслыханным. Да, я не видал до сих пор в трагедии актера, подобно<го> Васильеву.
Драму Островского я читал два раза и был на первом представлении, в котором {Начато: ког<да>} играл Краснова {Вместо: играл Краснова — было: очень отличился} г-н Бурдин. Лицо Краснова до того уже было мне понятно из чтения, что я без большого труда догадался, что господин Бурдин очень мало понял {Вместо: очень мало понял — было: ничего не понял} в своей роли, то есть, может быть, и понял, да выразил совершенно обратное. {После: обратное — зачеркнуто: Он просто запросто ломал [<ку<пчика>] уездного купчика, и всё старание его было рассмешить публику. Он, кажется, не мог представить себе, что в Краснове [может] [могло] есть что-то серьезное, высшее, не поддающееся смеху. Я даже думаю <не закончено> Было: народа} До сих пор не могу догадаться, для чего он всё старался рассмешить публику? Мне кажется, приготовляясь к представлению, он прочел предварительно в одном из последних номеров ‘Русского вестника’ афоризм, заключающийся в том, что можно увидеть всё на свете, всякую возможную диковинку, но одного только нельзя никогда увидать: это русского купца влюбленным. Таким образом, ‘Русский вестник’ отнимает у русского человека {После: ревновать — было: Когда в [первом акте] первый раз вышел г-н Васильев в роли Краснова, я увидал человека себя <не закончено>} чуть не последнюю способность человеческую, так сказать, уже животную способность: любить и ревновать… {Начато: предста<влял>}
Г-н Васильев в роли Краснова играл {Вместо: Видно,- что в нем, вроде — было: а. [Видно] У него как будто остановилась какая-то неподвижная б. [В нем] Видно, что в нем крепко засела какая-то новая, что-то вроде} человека, себя уважающего, серьезного, строгого и как будто очищенного своей страстью, как будто несколько отрывающегося от своей среды. Видно, что в нем крепко засело что-то новое, что-то вроде 5 неподвижной идеи, овладевшей всем существом его. Видно, что с этим человеком уже три года совершается что-то необыкновенное. Три года он любит без памяти и ходит как отуманенный от любви к своей пустенькой Тане, которой только разве некоторая совершенно еще детская неразвитость мешает сделаться также цивилизованною по-‘благородному’, как ее сестрица, девица Жмигулина, и говорить ко всякому слову: ‘Мы к этому не привыкли, потому что мы другого совсем воспитания’. Влюбленный Краснов до того ничего не понимает в жене своей, от страсти к ней, что даже готов видеть в ней до сих пор что-то высшее, что-то чрезвычайно отходящее вверх от него и от его среды. И заметьте: весь этот взгляд уживается в нем вместе с глубоким самоуважением и с уважением ко всему правдивому и человеческому, даже и в своем быте. Но разум его как-то ударился в одну сторону. Краснов до сих пор, после трех лет доказанной невозможности, верит в то, что жена еще его полюбит. ‘Любовь через пять лет иногда приходит’,— думает он про себя. Он любит страстно, и хоть вы от него никогда не дождетесь рабского самоуничижения, но Таня, видимо, властвует всей душой его и стала его кумиром. Афоня, больной брат его, свидетельствует, что он перед ней на коленках стаивал и всю родню на нее променял. Любовь растет всё больше и больше. Родню хоть он и принимает у себя, но как-то больше по обычаю, чем по сердцу, как-то рассеянно, ни о чем-то он сам не заговорит, ничего-то в городе, в его среде его не интересует. Он брезгливо слушает самодурные выходки своего родственника и объявляет ему, что это всё только один {только один вписано.} кураж. За язвительное слово против Тани он тотчас же выгнал сестру из дому, из-за чаю. Этому человеку такие разрывы со своей средой уже стали теперь нипочем. Таня — вот его мечта, когда-то она его полюбит? — вот его забота и мука. Что говорят о Тане, как глядят на такую красавицу другие, завидуют ли ему, что у него красавица жена, — вот покамест всё его наслаждение, всё его счастье… {Между строками вписано и зачеркнуто: Он [как-то] подчас как-то серьезно говорит, отрывисто, не р<не закончено>} Да, актер прежде всего лицедей, а всё это созданное поэтом {поэтом вписано.} лицо я увидел во плоти и в крови в игре Васильева и воочию убедился, что лицо это — правда.
А между тем начинается драма, в Краснове разгорается желчь и ревность. Вообще это желчный человек: он своего не отдаст, не уступит никому и в сделки не войдет ни в какие, хотя бы он был так же цивилизован, как герои ‘Подводного камня’. {После: камня’. — было: Этому человеку половинок не надобно.} Натура останется, выскажется, и это — натура, а не самодурство. Этому человеку половинок не надобно. Таня до того пуста, что даже не понимает, не подозревает, какой ужас в судьбе ее, не понимает, как страшна эта страсть, чем она грозит, что обещает и чем всё это может кончиться. Ей просто скучно, и больше ничего. {Ей просто скучно, и больше ничего, вписано.} ‘Образованность’ {Вместо: ‘Образованность’ — было: Сестрице-то ее ‘образованность’} и презрение к ‘мужику’ препятствуют разглядеть и ее сестрице, в каком крайнем положении находится Таня. {Было: сестра.} От скуки, от какой-то детской тоски Таня бросается на первую встречу — на гаденького Валентина Павловича Бабаева. При встрече с ним ей вспомнились первые годы ее юности, ее первый рассвет, в богатом барском имении, где было столько хороших кавалеров, где барышни так хорошо одевались, так резво играли в саду, бегали с кавалерами в горелки. Воспоминания о горелках, может быть, нравятся ей больше всего даже и теперь, больше самого Валентина Павловича. Этот Валентин Павлович, которого некоторые наши {Вместо: некоторые наши — было: наши} критики приняли за человека любящего, чуть не страдающего, за жертву самодурства и во всяком случае как протест самодурству, — гораздо хуже дурака несобственно тем, что он еще не вовсе дурак, а между тем пошл, как дурак. Этот светящийся червячок, который своему лакею, за грубость его с уездным подьячим, замечает: ‘Как ты груб’ — в то же время безо всякого угрызения совести, даже как-то невинно, то есть совершенно несознательно, увлекает женщину, начинает с ней любовь и даже чуть-чуть ей самой не говорит: что это всё pour passer le temps, {чтоб провести время (франц.).} потому только, что скучно четыре дня без клубнички сидеть в городишке, и говоря это, он считает себя совершенно правым перед своею совестью.
Печатается по черновому автографу, хранящемуся: ИРЛИ, ф. 93, оп. 2, No 81, лл. 186-187.
Впервые опубликовано: ‘Северный вестник’, 1891, No 11, стр. 32—34, перепечатано (с отдельными исправлениями) С. В. Беловым: ЛН, т. 86, стр. 55—58.
В собрание сочинений включается впервые.
Время написания этой неоконченной заметки Достоевского — ‘единственной его театральной рецензии’ — определяется, как установил А. А. Гозенпуд, связью ее с опубликованной в журнале ‘Время’ статьей Ап. Григорьева ‘Русский театр. Современное состояние драматургии и сцены’ (Вр, 1863, No 2, отд. II, стр. 149—182, ценз. разр. — 6 февр. 1863). Об игре П. В. Васильева 2-го в роли Краснова в пьесе А. Н. Островского ‘Грех да беда на кого не живет’ (1863) Григорьев писал здесь: ‘…это игра мочаловская, игра, от которой забывается сколько-нибудь нервный зритель’. И далее: ‘Это была настоящая игра трагического артиста. Настоящее имя такой игры — мочаловская игра!’ (стр. 182, курсив в обоих случаях наш, — ред.), ср.: Гозенпуд, стр. 85—86. Поскольку рецензия Достоевского начинается с упоминания этой оценки не названного им по имени Григорьева (стр. 148), то, очевидно, что она написана в период с конца января по март 1863 г.
Драма Островского ‘Грех да беда на кого не живет’ появилась в журнале ‘Время’ (1863, No 1, отд. I, стр. 35—110). В Петербурге в Александрийском театре премьера ее состоялась 23 января (через 2 дня после премьеры московского Малого театра), причем на первом представлении роль Краснова здесь играл Ф. А. Бурдин, не пользовавшийся как актер любовью ни А. А. Григорьева, ни Достоевского (см. позднейшие отрицательные отзывы о нем: Григорьева — Яр, 1863, No 2, стр. 180—181, Э, 1864, No 1, стр. 422, No 2, стр. 240, Страхова — Вр, 1863, No 2, стр. 200, а также Д. В. Аверкиева — Э, 1864, NoNo 7 и 9), ср. письмо Достоевского к Бур-дину от ноября—декабря 1864 г. и письма Бурдина к Достоевскому — Описание, стр. 342, ср.: Д., Письма, т. I, стр. 216.
А. А. Гозенпуд высказал предположение, что рецензия Достоевского, предназначавшаяся для журнала ‘Время’, не была окончена и не появилась в печати из-за закрытия последнего (Гозенпуд, стр. 86, то же предположение повторил С. В. Белов — ЛН, т. 86, стр. 55). Однако Достоевский мог отказаться от продолжения работы над рецензией еще раньше и по другой причине: кроме статьи А. А. Григорьева, в том же февральском номере ‘Времени’ было помещено письмо в редакцию Н. Косицы (H. H. Страхова) ‘Новые художественные произведения и наша критика’ (Вр, 1863, No 2, отд. II, стр. 194—212), почти целиком посвященное пьесе Островского и отвечавшее ее критикам из ‘СПб. ведомостей’, ‘Иллюстрации’, ‘Русского слова’ и ‘Очерков’. При этих условиях публикация в журнале третьей статьи по поводу драмы Островского, помещенной на его страницах, для редакции ‘Времени’ вряд ли была возможной и допустимой по тактическим соображениям. В рецензии Достоевский пишет, что он ‘был на первом представлении’ в Петербурге, ‘в котором играл Краснова г-н Бурдин’ (стр. 148), но не присутствовал на первых спектаклях, где роль Краснова исполнял Васильев, и смотрел его, уже знакомый с оценкой Григорьева (которую мог услышать от него до появления статьи или прочитать статью в рукописи или корректуре). Следовательно, скорее всего он видел спектакль в начале февраля и тогда же, под свежим впечатлением от него, начал статью, но затем бросил се, ознакомившись со статьей Страхова (которую мог не читать до выхода второй книжки журнала) или обсудив свой замысел с братом.
Во ‘Введении’ к ‘Ряду статей о русской литературе’ (1861) Достоевский заявил об Островском, что ‘верует в его новое слово’ и знает, ‘что он как художник угадал то, что нам снилось еще даже в эпоху демонических начал и самоуличений…’ И здесь же обмолвился: ‘но об Островском потом’ (см.: наст. изд., т. XVIII, стр. 60). Возвращаясь вскоре после этого в записной книжке к пьесе ‘Не в свои сани не садись’ (1853), которая была включена в I том Собрания сочинений Островского, вышедший в 1859 г., Достоевский оценил ее как анализ ‘чистого сердцем’ русского человека, изображенного со свойственным ему ‘высоким целомудрием’. Тогда же Достоевский замышлял неосуществленную статью ‘Гоголь и Островский’ (см. выше, стр. 154). Островский печатался во ‘Времени’ дважды — до пьесы ‘Грех да беда на кого не живет’ здесь была напечатана его комедия ‘За чем пойдешь, то и найдешь (Женитьба Бальзаминова)’ (Вр, 1861, No 9). Достоевский восторженно отозвался о ней в письме к драматургу от 24 августа 1861 г. Островский же еще раньше, в письме к Достоевскому от 19—20 августа 1861 г., препровождая ему свою комедию для ‘Времени’, положительно оценил эстетические принципы, изложенные в статье Достоевского ‘Г-н —бов и вопрос об искусстве’ и составлявшие критическую платформу журнала (Островский, т. XIV, стр. 89—90). В 1864—1865 гг. между редакцией ‘Эпохи’, где неизменно давалась высокая оценка Островскому (см. выше, стр. 217, 229), и драматургом велись переговоры о печатании в журнале его новой, очередной пьесы, но до закрытия его, и Островский для ‘Эпохи’ ничего не написал (Островский, т. XIV, стр. 112, 122). О позднейших колебаниях отношения Достоевского к Островскому см. выше, стр. 229. О Достоевском и Островском ср.: Из архива Достоевского. Письма русских писателей, М.—Пгр., 1923, стр. 56—60, А. С. Долинин. Примечания в кн.: Д., Письма, т. I, стр. 522—523, Островский, т. XIV, стр. 334, Фридлендер. У истоков ‘почвенничества’-, Л. М. Лотман. Островский и литературное движение 1850—1860-х годов. В кн.: А. Н. Островский и литературно-театральное движение XIX—XX веков. Изд: ‘Наука’, Л., 1974, стр. 109—110, Нечаева, ‘Время’, стр. 221—223, Нечаева, ‘Эпоха’, стр. 167—170.
Васильев 2-й, Павел Васильевич (1832—1879) — известный русский трагический актер. После окончания в 1849 г. Московского театрального училища долгое время играл в провинции. В 1860 г. сменил на петербургской сцене умершего А. Е. Мартынова. После 1874 г. оставил Александрийский театр и переехал в Москву. Прославился особенно как исполнитель ролей в пьесах Островского (Любим Торцов, Краснов и др.) и А. В. Сухово-Кобылина (Расплюев).
Кроме вышеуказанных книги А. А. Гозснпуда и заметки С. В. Белова к его публикации о данной рецензии см.: М. П. Алексеев. О драматических опытах Достоевского. В кн.: Творчество Достоевского. Одесса, 1921, стр. 41—62, R. Pletnjew. Eine Theater-Kritik von Dostojewskij. In: Dostojewskij-Studien, Reichenberg, 1931, SS. 99—104, Нечаева, ‘Время’, стр. 222—223.
Стр. 148. ‘Мочаловская игра!’ — Мочалов Павел Степанович (1800—1848) — великий русский трагический актер. О сильнейшем впечатлении от его исполнения роли Ф. Моора в ‘Разбойниках’ Ф. Шиллера, которое он видел в возрасте 10 лет, Достоевский писал Н. Л. Озмидову 18 августа 1880 г. А. А. Григорьев был горячим поклонником Мочалова. Подобная похвала в его устах (см. выше, стр. 343) была крайне редка и означала наивысшую его оценку актерской работы Васильева в роли Краснова.
Стр. 149. ...нельзя никогда увидать ~ русского купца влюбленным.— В рассказе беллетриста А. П. Голицынского ‘Шестая часть света’, незадолго до этого напечатанном в ‘Русском вестнике’, говорилось: ‘Но я готов прозакладывать свою голову, что вам не случалось встретить когда-нибудь влюбленного русского купца’ (PB, 1862, No 11, стр. 161).
Стр. 149. ...цивилизованною по-‘благородному’. — Ср. в этой пьесе Островского слова Жмигулиной, обращенные к помещику Бабаеву: ‘Да вам, по благородству вашему, и знать-то это низко’ (д. II, явл. 4 — Островский, т. III, стр. 271).
Стр. 149. ‘Мы к этому не привыкли, потому что мы другого совсем воспитания’. — Ср. у Островского слова той же Жмигулиной: ‘Это вы очень горячи к любви-то, а мы совсем другого воспитания’ (д. II, явл. 3 — Островский, т. III, стр. 269).
Стр. 149. ‘Любовь через пять лет иногда приходит’, — думает он про себя. — Ср. у Островского слова Краснова: ‘Были и такие случаи, что любовь-то на пятый или на шестой год после свадьбы приходит. Да еще какая! Лучше, чем смолоду’ (Островский, т. III, стр. 269).
Стр. 150. …хотя бы он был так же цивилизован, как герои ‘Подводного камня’. — ‘Подводный камень’ (1860) — роман М. В. Авдеева (1821—1876), написанный в подражание тургеневской манере и посвященный жизни дворянского общества и положению в нем женщины. Появившийся в ‘Современнике’, а затем вышедший в 1863 г. отдельным изданием роман Авдеева имел, благодаря тому, что в нем, хотя и весьма неглубоко, был затронут привлекавший в 1860-е годы широкое общественное внимание женский вопрос, при появлении большой читательский успех, но вскоре оказался прочно забытым. В январском номере ‘Времени’ за 1861 г. была напечатана рецензия М. П. Погодина на роман ‘Подводный камень’ (см.: Вр, 1861, No 1, отд. III, стр. 35—45).
Стр. 150. …‘Как ты груб’... — Ср.: ‘Грех да беда на кого не живет’ (д. I, явл. 3 — Островский, т. III, стр. 249).