Об афинских ораторах, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1824 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Маколей. Полное собраніе сочиненій.

Томъ IV. Критическіе и историческіе опыты

Изданіе Николая Тиблена.

Санктпетербургъ. 1862

ОБЪ АИНСКИХЪ ОРАТОРАХЪ

(Августъ, 1824)

‘То the famous orators repair,
Those ancient, whose resistless eloquence
Wielded at will that fierce democratic.
Shook the arsenal, and fblmined orer Greece
To Macedon and Artaxerxes’ thrones.
Hilton. (*)

(*) ‘Обращаюсь въ тмъ славнымъ ораторамъ,
Къ тмъ древнемъ, которыхъ непобдимое краснорчіе
Управляло по своему произволу пылкой демократіею,
Потрясало арсеналы и гремло надъ Греціей
До предловъ Македонія и трона Артаксеркса.’

Слава великихъ классическихъ писателей не иметъ другихъ предловъ, кром тхъ, которыя отдляютъ цивилизованнаго человка отъ дикаря. Ихъ творенія — общее достояніе каждой просвщенной націи. Они доставляли сюжеты для живописца и образцы для поэта. Въ умахъ образованныхъ классовъ всей Европы ихъ имена неразрывно связаны съ дорогими воспоминаніями дтства: со старой классной комнатой, съ истасканной грамматикой, съ первой наградой, со слезами, которыя такъ часто проливались и такъ быстро высыхали. Уваженіе, съ которымъ смотрятъ на эти имена, такъ велико, что даже издатели и коментаторы, которые оказываютъ ихъ памяти низшій разрядъ услугъ, получаютъ подобно шталмейстерамъ и камергерамъ государей, права на высокія мста въ табели литературнаго первенства. Поэтому, нсколько странно, что произведенія такъ рдко разбирались на основанія точныхъ и философскихъ началъ критики.

Сами древніе писатели мало намъ помогаютъ. Когда они вдаются въ частности, они становятся, большей частью, тривіальны, когда захотятъ обобщать, становятся неясны. Исключеніе правда, должно быть сдлано въ пользу Аристотеля. Какъ въ анализ, такъ и въ комбинаціяхъ, этотъ великій человкъ не имлъ соперника. Ни одинъ философъ не владлъ, въ равной степени, талантомъ разлагать установленныя системы на ихъ первичные элементы или соединять отдльныя явленія въ гармоническія системы. Онъ былъ великимъ Формовщикомъ въ умственномъ хаос, онъ превращалъ мракъ въ свтъ и разладъ въ стройность. Онъ вносилъ въ литературныя изслдованія ту же мощь и ширь ума, которымъ такъ много обязаны какъ физическая, такъ и метафизическая науки. Его основныя принципы критики превосходны. Стоитъ привести одинъ примръ: установленное имъ ученіе, что поэзіи есть подражательное искусство, составляетъ для критика, если оно врно понято, то же, что компасъ для моряка. Съ нимъ онъ можетъ отважиться на самыя обширныя странствованія. Безъ него онъ долженъ осторожно пробираться вдоль берега или пускаться въ безслдное пространство, вврившись руководству первой попавшейся звзды. Открытіе это превращаетъ капризъ въ науку.

Общія положенія Аристотеля драгоцнны. Но достоинство надстроекъ не соотвтствуетъ достоинству фундамента. Это можетъ быть приписано, отчасти, характеру философа, который, хотя способный сдлать все, что можетъ быть сдлано разлагающей и создающей силами ума, не имлъ, кажется, большой чувствительности или воображенія. Отчасти же, это можетъ быть приписано и недостатку матеріаловъ. Великія произведенія творческаго ума были тогда немногочисленны и недостаточно разнообразны, чтобы дать возможность, кому бы то ни было, составить полный кодексъ литературы. Требовать, чтобы критикъ понялъ роды сочиненій, никогда не существовавшіе, а потомъ изслдовалъ ихъ принципы — было бы столь же неразумно, какъ требованіе Навуходоносора, чтобъ маги сначала разсказали ему его сонъ, а потомъ объяснили его.

При всхъ своихъ недостаткахъ Аристотель былъ самый просвщенный и глубокій критикъ древности. Діонисій далеко не обладалъ ни такой изящной утонченностью, ни такимъ широкимъ пониманіемъ. Но онъ имлъ доступъ къ большему числу образцовъ и посвятилъ себя, повидимому, исключительно, изученію изящной литературы. Его частныя сужденія имютъ боле цны, чмъ общія правила. Онъ только историкъ литературы, Аристотель же — ея философъ.

Квинтиліанъ примнялъ къ литератур, вообще, т же принципы, по которымъ привыкъ судить о декламаціяхъ своихъ воспитанниковъ. Онъ заботился только о риторик — и риторик не самаго высшаго разряда. Онъ холодно говорятъ о несравненныхъ произведеніяхъ Эсхила. Онъ восхищается, выше всякаго выраженія, комедіями Эврипида — этими неистощимыми рудниками общихъ мстъ. Онъ произноситъ нсколько неопредленныхъ словъ о Гомера какъ о поэт. Потомъ начинаетъ смотрть на него только какъ на оратора. Безъ сомннія, Гомеръ былъ ораторъ, и великій ораторъ. Но самое замчательное въ его удивительныхъ твореніяхъ — это искусство, съ какимъ онъ пользуется своими ораторскими дарованіями для поэтическихъ цлей. Не могу я считать Квинтиліана великимъ критикомъ даже и въ его спеціальной области. Какъ ни справедливы многія изъ его замчаній, какъ ни прекрасны многія иллюстраціи, во мы постоянно замчаемъ въ его мысляхъ тотъ особенный вкусъ, который почва деспотизма обыкновенно сообщаетъ всмъ плодамъ творчества. Краснорчіе, въ его время, было не боле, какъ приправой, способствовавшей возбужденію въ деспот притупленнаго вкуса къ панегирикамъ, забавой путешествующихъ патриціевъ и римскихъ матронъ — синихъ-чулковъ. Поэтому, для Квинтиліана это скоре состязаніе, нежели война, борьба на рапирахъ, а не на мечахъ. Онъ, повидимому, заботится боле о граціи позы, чмъ о направленіи и сил удара. Надо отдать справедливость Квинтиліану и сознаться, что эту ошибку слишкомъ часто поддерживалъ самъ Цицеронъ, какъ наставленіемъ, такъ и примромъ.

Лонгинъ имлъ, кажется, много чувствительности, но мало разборчивости. Онъ даетъ намъ краснорчивыя сентенція, но не принципы. Кто-то удачно замтилъ, что Монткскь слдовало бы перемнить имя своей книги и назвать ее не ‘L’Esprit des Lois’, а ‘L’Esprit sur les Lois‘. Такимъ же образомъ и пальмирскій философъ долженъ бы былъ озаглавить свое знаменитое твореніе не ‘Лонгинъ о Высокомъ’, но ‘Высокое Лонгина’. Происхожденіе высокаго есть одинъ изъ самыхъ интересныхъ и любопытныхъ вопросовъ для изслдованій критика. Въ нашемъ отечеств, Боркъ и Догальдъ Стюартъ разбирали его очень искусно и, мн кажется, очень неуспшно. Лонгинъ избавляетъ себя отъ всякихъ изслдованій этого рода, говоря своему пріятелю Ткринціану, что послдній уже знаетъ все, что можно сказать объ этомъ вопрос. Жаль, что Теринціанъ не передалъ часть своего знанія учителю, потому что отъ Лонгина мы узнаемъ только, что высокое значитъ превосходное или возвышенное { }. Это опредленіе, столь удобное, по своей неопредленности, примняется безразлично какъ къ благородной молитв Аякса въ ‘Иліад’, такъ и къ стать Платона о человческомъ тл, столь же полной фантазій, какъ какая-нибудь ода Коули. Не имя опредленнаго знамени, Лонгинъ бываетъ правъ только случайно. Онъ скоре фантастъ, чмъ критикъ.

Новйшимъ писателямъ многія причины помшали пополнить недостатки ихъ классическихъ предшественниковъ. Во времена возрожденія литературы никто безъ большаго и тяжкаго труда не могъ пріобрсти точнаго и изящнаго знанія древнихъ языковъ. Къ несчастью, эти филологическія и грамматическія занятія, безъ которыхъ невозможно пониманіе великихъ произведеній аинскаго и римскаго генія, суживаютъ взглядъ и мертвятъ чувствительность тхъ, кто слишкомъ усердно имъ предается. Мощный умъ, долго предававшійся этимъ занятіямъ, можетъ сравниться съ исполинскимъ духомъ арабскихъ сказокъ, котораго уговорили совратиться, чтобъ войти въ очарованный сосудъ, а когда темница закрылась за нимъ, онъ увидлъ, что не въ силахъ выйти изъ тсныхъ предловъ, до размра которыхъ уменьшилъ свой ростъ. Когда средства къ достиженію цля были предметомъ долгаго труда, они, естественно, замняютъ цль. Евгеній Савойскій говорилъ, что величайшіе полководцы были т, которые сразу стали вождями и приняли участіе въ великихъ военныхъ операціяхъ, не занимавшись мелочными разсчетами и маневрами, отнимающими время у младшихъ офицеровъ. Въ литератур это правило такъ же основательно. Великая тактика критики, вообще, лучше понимается тми, которые не имли случая долго валандаться со слогами и частицами рчи.

Я помню забавный примръ этому, встрченный мною во Французскихъ Anas. Одинъ ученый, безъ сомннія, человкъ съ большими свдніями, рекомендуетъ изученіе какого-то длиннаго латинскаго трактата, названіе котораго я теперь забылъ, о религіи, нравахъ, правительств и язык древнихъ грековъ: ‘потому что тамъ, говоритъ онъ, вы узнаете все важное, заключающееся въ ‘Одиссе‘и ‘Иліад», не принимая на себя труда читать эти скучныя книги.’ Увы! бдному джентльмену не пришло въ голову, что все знаніе, которому онъ придавалъ такъ много цны, было полезно только потому, что оно объясняетъ великія, презираемыя имъ, поэмы, и было бы такъ же безполезно дли всякой другой цли, какъ миологія каффровъ или словарь отантскаго языка.

Изъ тхъ ученыхъ, которые не хотли ограничиваться филологическою критикою, немногіе имли успхъ. Древніе языки обыкновенно оказывали магическое вліяніе на ихъ способности. Они были ‘глупцами, вовлеченными греческими воззваніями въ заколдованный кругъ’. ‘Иліада‘ и ‘Энеида‘ были для нихъ не книгами, а рдкостями или, лучше, святынями. Они такъ же мало восхищались этими произведеніями за ихъ достоинства, какъ набожный католикъ почитаетъ Casa Santa въ Лоретто ради ея архитектуры. Все классическое было хорошо. Гомеръ былъ великій поэтъ, но таковъ же былъ и Каллимахъ. Посланія Цицерона были хороши, но таковы же были и письма Фалариса. Даже относительно достоврности древнихъ писателей они впадаютъ въ то же заблужденіе. Авторитетъ всхъ разсказовъ, написанныхъ по-гречески и по-латыни, былъ для нихъ одинаковъ. Имъ никогда не приходило въ голову, что промежутокъ въ 500 лтъ или разстояніе въ 500 миль могли имть вліяніе на точность разсказа,— что Ливій могъ быть мене правдивымъ историкомъ, чмъ Полибій, или что Плутархъ ногъ имть меньше свдній о друзьяхъ Ксенофонта, чмъ самъ Ксенофонтъ. Обманутые разстояніемъ времени, они, кажется, на всхъ классиковъ смотрли какъ на современниковъ, подобно этому зналъ я въ Англіи людей, которые, будучи обмануты разстояніемъ мста, полагали, что вс живущіе въ Индіи — сосди и спрашивали у жителя Бомбея о здоровь своего знакомаго въ Калькутт. Надо надяться, что никакое нашествіе варваровъ не разразится снова надъ Европой. Но еслибъ подобное бдствіе случилось, то нтъ ничего мудренаго, что какой-нибудь будущій Ролленъ или Гиллизъ скомпилируетъ исторію Англіи по ‘Scottish Chiefs‘ миссъ Портеръ, по ‘Recess’ миссъ Ли и по ‘Memoirs‘ сэра Натаніеля Раксалля.

Пришла пора иначе размотрть древнюю литературу, безъ педантическихъ предубжденій, но въ то же время со справедливыми уступками обстоятельствамъ и обычаямъ того времени. Я далекъ отъ претензіи на знанія и дарованія, которыхъ требуетъ подобный трудъ. Все, чего я желаю, — это только предложить собраніе отрывочныхъ замчаній о самой интересной дол греческой литературы.

Едвали какія-либо сочиненія, изъ всего написаннаго въ мір, достигли такого совершенства въ своемъ род, какъ великія ораторскія рчи аинянъ. Произведеніе генія подчиняется тмъ же законамъ, которыми регулируются производство хлопка и сахарнаго тростника. Предложеніе соотвтствуетъ спросу. Количество можетъ быть уменьшено стснительными мрами и увеличено преміями. Поразительное совершенство, до котораго достигало краснорчіе въ Аинахъ, должно быть, главнымъ образомъ, приписано вліянію, какое оно тамъ имло. Въ смутныя времена, при чисто-демократическомъ государственномъ устройств, среди народа, образованнаго до той степени, на которой люди длаются наиболе воспріимчивы къ сильнымъ и неожиданнымъ впечатлніямъ, длаются быстрыми, но не глубокими мыслителями, пылкими въ чувствахъ, нетвердыми въ убжденіяхъ, страстными поклонниками изящныхъ произведеній ума,— ораторское искусство пользовалось такимъ поощреніемъ, какого съ тхъ поръ не встрчало нигд.

Вкусъ и знанія аинскаго народа служили любимымъ предметомъ презрительной насмшки для Самюэля Джонсона,— человка, который, вн обычныхъ школьныхъ книгъ, ничего не зналъ о греческой литератур и который, кажется, вносилъ и въ то, что прочелъ о ней, немного больше разборчивости, чмъ обыкновенный школьникъ. Онъ постоянно утверждалъ, съ той заносчивой вздорностью, которая, не смотря на его великія дарованія и достоинства, длаетъ его чуть-ли не самымъ смшны’ характеромъ въ исторіи литературы, что Димосенъ говорилъ передъ скотскимъ, варварскимъ народомъ и что до изобртенія книгопечатанія не могло быть и цивилизаціи. Джонсонъ былъ острый, во очень ограниченный наблюдатель человчества. Онъ постоянно смшиваетъ общій характеръ человческой натуры съ ея частностями. Онъ знаетъ Лондонъ отлично. Мткое’ его замчаній о лондонскомъ обществ въ высшей степени удивительна. Но Fleet-Street составлялъ для вето весь міръ. Онъ видлъ, что т изъ лондонцевъ, которые не умли читать, были глубоко невжественны, и заключилъ, что грекъ, имвшій мало книгъ или совсмъ ихъ не имвшій, былъ такъ же несвдущъ, какъ любой извощикъ м-ра Траля.

Напротивъ, мы имемъ, кажется, полное право предполагать, что, по общему развитію, аинская чернь далеко превосходила низшіе классы любаго изъ когда-либо существовавшихъ государствъ. Надо принять въ соображеніе, что быть гражданиномъ значило быть законодателемъ, воиномъ, судьею, — вообще, человкомъ, отъ голоса котораго могла зависть участь богатйшей изъ подвластныхъ областей, судьба замчательнйшаго изъ общественныхъ дятелей. Низшій родъ занятій — земледліе и торговля — отправлялись сообща рабами. Республика доставляла своимъ ничтожнйшимъ членамъ средства въ жизни, возможность имть досугъ и удовольствія. Книгъ было, дйствительно, немного, но он были превосходны, и съ ними были вс коротко знакомы. Не пересматриваніемъ библіотекъ, но неоднократнымъ чтеніемъ и внимательнымъ размышленіемъ надъ нсколькими великими образцами — формируется умъ. Теперь литераторъ долженъ прочесть многое, что скоро забудетъ, и многое, чего не стопъ помнить. Лучшія произведенія занимаютъ, въ сложности, только небольшую часть его времени. Демосенъ, говорятъ, шесть разъ переписывалъ исторію укидида. Будь онъ молодымъ политикомъ нашего вка, онъ усплъ бы въ то же количество времени пересмотрть безчисленное множество газетъ и памфлетовъ. Я не осуждаю этого отрывочнаго способа изученія, которое положеніе вещей, въ наше время, длаетъ необходимымъ. Но мн позволятъ усомниться, чтобы перемны, о которыхъ съ такимъ восторгомъ говорятъ поклонники новйшихъ учрежденій, на столько улучшили наше положеніе, въ дйствительности, на сколько это кажется свиду. Ромфордъ предложилъ, говорятъ, баварскому курфисту средство кормить солдатъ гораздо дешевле, чмъ прежде. Планъ его состоялъ, просто, въ томъ, чтобы принудить ихъ вполн пережевывать свою пищу. По мннію знаменитаго прожектра, небольшое количество потребленной такимъ образомъ пищи боле питательно, чмъ большой обдъ, наскоро проглоченный. Не знаю, какъ было принято предложеніе Ромфорда, но для ума было бы питательне, я думаю, переварить страницу, чмъ проглотить томъ.

Книги, впрочемъ, составляли самую меньшую часть воспитанія аинскаго гражданина. Перенесемся, мысленно, на минуту, въ этотъ блестящій городъ. Вообразимъ, что мы входимъ въ его ворота, въ періодъ его могущества и славы. Вокругъ портика собралась толпа. Она съ восторгомъ смотритъ на антаблементъ, потому что Фидій устанавливаетъ фризъ. Мы поворачиваемъ въ другую улицу, тамъ читаетъ рапсодистъ, мужчины, женщины, дти толпятся вокругъ него, слезы катятся по ихъ щекамъ, глаза устремлены на поэта, самое дыханіе сдерживается, потому что онъ разсказываетъ, какъ Пріамъ упалъ къ ногамъ Ахиллеса и цловалъ его руки,— ужасныя, убійственныя руки, погубившія столькихъ его сыновей {…. , , , .}. Мы вступаемъ на публичную площадь, здсь стоитъ кружокъ юношей, наклонившихся впередъ со сверкающими глазами и въ видимомъ ожиданіи. Сократъ состязается съ знаменитымъ атеистомъ изъ оніи и только-что довелъ послдняго до противорчія въ выраженіяхъ. Но насъ прерываютъ. Глашатай возвщаетъ: ‘Мсто для притановъ!’ Готовится общее собраніе. Народъ кишитъ со всхъ сторонъ. Сдлана прокламація: ‘Кто хочетъ говорить?’ Раздаются крики и рукоплесканія: Периклъ всходитъ на трибуну. За этимъ слдуетъ драма Софокла и ужинъ съ Аспазіей. Я не знаю ни одного новйшаго университета съ такой превосходной системой воспитанія.

Знанія, пріобртенныя этимъ путемъ, и сужденія, и составленныя этимъ способомъ, могли имть, дйствительно, свои недостатки. Предложенія, высказываемыя въ рчахъ, обыкновенно истекаютъ изъ односторонняго взгляда на вопросъ и не подлежатъ достаточно долго обсужденію, могущему ихъ исправить. Въ людяхъ съ большимъ даромъ слова почти всегда замчается наклонность къ софизмамъ и преувеличенію, которыми они обманываютъ на мгновеніе и себя, и слушателей. Такимъ образомъ, мы видимъ, что доктрины, не выдерживающія строгой критики, постоянно имютъ успхъ въ гостиныхъ, обществахъ, гд ведутся дебаты, и даже въ судебныхъ и законодательныхъ собраніяхъ. Такому разговорному воспитанію аинянъ я готовъ приписать значительную распущенность мышленія, которая замчается въ большей части ихъ ученыхъ сочиненій. Даже самый нелогичный изъ новйшихъ писателей сталъ бы въ тупикъ отъ ребяческихъ заблужденій, которыми, кажется, увлекались нкоторые изъ величайшихъ умовъ древности. Сэръ Томасъ Летбриджъ широко раскрылъ бы глаза, читая политическую экономію Ксенофонта, и авторъ ‘Soires de St. Petersbourg’ {Жозофъ-де-Мэстръ.}, устыдился бы нкоторыхъ метафизическихъ аргументовъ Платона. Но т самыя обстоятельства, которыя задерживали ростъ науки, были особенно благопріятны развитію краснорчія. Отъ привычки съ раннихъ лтъ принимать участіе въ оживленныхъ преніяхъ понятливый ученикъ пріобрталъ ту находчивость, то богатство языка и то знаніе характера и пониманія слушателей, которыя гораздо боле цнны для оратора, чмъ величайшія логическія способности.

Горацій очень мило сравнилъ стихотворенія съ тни картинами, эффектъ которыхъ измняется по мр того, какъ зритель перемняетъ мсто. То же сравненіе примняется, по крайней мр, съ неменьшею врностью и къ рчамъ. Ихъ нужно читать съ настроеніемъ тхъ, для кого они говорились, иначе он непремнно покажутся нарушающими законы вкуса и разума, точно такъ же, какъ лучшая картина, видимая не въ томъ свт, для котораго она назначалась, покажется годной только для вывски. Это постоянно забывается тми, кто разбираетъ ораторскія рчи. Читая на досуг, останавливаясь на каждой строчь, обсуждая каждый аргументъ, они забываютъ, что слушатели такъ быстро увлекались отъ пункта къ пункту, что не могли замтить всхъ ложныхъ выводовъ, встрчавшихся на пути, они не успвали распутать софизмовъ или обращать вниманіе на легкую неточность выраженія, изысканная отдлка мысли и языка были бы совершенно излишни. Если прибгнемъ въ сравненію съ однороднымъ искусствомъ, то, можно сказать, что эти знатоки разсматриваютъ панораму въ микроскопъ и сердятся за декоратора за то, что онъ не далъ своей работ изящной отдлки Джерарда Доу.

Ораторство надо цнить по законамъ, отличнымъ отъ тхъ, какіе прилагаются къ другимъ произведеніямъ. Истина составляетъ предметъ философіи и исторіи. Истина — предметъ даже тхъ твореній, которыя, называются по преимуществу твореніями вымысла, во которыя, на самомъ дл, относятся къ исторіи такъ, какъ алгебра къ ариметик. Достоинство поэмы, въ ея своенравнйшихъ формахъ, все-таки состоитъ въ ея истин — истин, переданной пониманію не прямо, словами, но окольнымъ путемъ, посредствомъ вымышленныхъ сочетаній, служащихъ et проводниками. Только одно ораторство иметъ цлью не истину, а убжденіе. Восторгъ толпы не длаетъ Мура боле великимъ поэтомъ, чмъ Кольриджъ, или Битти боле великимъ философомъ, чмъ Беркли. Но критеріумъ краснорчія — другой. Ораторъ, который исчерпываетъ всю философскую сторону вопроса, показываетъ вс прелести слога, но не производитъ эффекта на слушателей, можетъ быть великимъ критикомъ, великимъ государственнымъ человкомъ, великимъ писателемъ вообще, но онъ не ораторъ. Какъ скоро онъ не попалъ въ цль, то не составляетъ разницы, слишкомъ ли высоко или слишкомъ низко онъ мтилъ.

Полная свобода печати въ Англіи, въ значительной степени, способствовала уничтоженію этого различія, и у насъ осталось мало того, что я называю собственно ораторствомъ. Наши законодатели, наши кандидаты, даже, въ важныхъ случаяхъ, наши адвокаты обращаются не столько къ слушателямъ, сколько къ стенографамъ. Они заботятся, не столько о немногихъ слушателяхъ, сколько о безчисленныхъ читателяхъ. Въ Аинахъ дло было иначе, тамъ единственною цлью оратора было непосредственное убжденіе и увреніе. И потому тотъ, кто хочетъ врно оцнить достоинство греческихъ ораторовъ, долженъ стать, насколько это возможно, въ положеніе ихъ слушателей, онъ долженъ отршиться на время отъ чувствъ и познаній новйшаго поколнія и усвоить себ предразсудки и интересы аинскаго гражданина. Тотъ, кто изучаетъ ихъ творенія въ этомъ дух, увидитъ, что многое изъ того, что для англійскаго читателя кажется погршностями: частое нарушеніе тхъ превосходныхъ правилъ о доказательств, которыми руководствуются ваши суды, введеніе чуждыхъ длу предметовъ, уступки политическимъ соображеніямъ въ судебныхъ изслдованіяхъ, бездоказательныя утвержденія, страстныя мольбы, яростныя нападенія,— все это составляетъ, на самомъ дл, доказательство благоразумія и ловкости ораторовъ. Не останавливаясь умышленно на аргументахъ и фразахъ, читатель долженъ полагаться на свои первыя впечатлнія. Неоднократное и внимательное чтеніе и размышленіе потребно для произнесенія врнаго приговора по всякой другой отрасли литературы. Но относительно произведеній, достоинство которыхъ зависитъ отъ ихъ мгновеннаго дйствія, самое поспшное сужденіе часто самое лучшее.

Исторія краснорчія въ Аинахъ замчательна. Съ самыхъ раннихъ временъ тамъ процвтали великіе ораторы. Говорятъ, что Пизистратъ и емистоклъ много обязаны своимъ вліяніемъ таланту въ преніяхъ. Боле достоврно извстно намъ, что Периклъ отличался необыкновенными ораторскими способностями. Сущность нкоторыхъ изъ его рчей сообщена намъ укидидомъ, и этотъ превосходный писатель, безъ сомннія, врно передаетъ общій ходъ его аргументовъ. Но форма, которая иметъ въ ораторств, по крайней мр, такое же значеніе, какъ самое содержаніе, не представляла важности въ разсказ укидида. Понятно, что онъ не старался и сохранить ее. Въ его сочиненіи вс рчи — каковъ бы ни былъ ихъ сюжетъ, характеръ и языкъ оратора — совершенно одинаковы. Величавый спартанскій царь, яростный аинскій демагогъ, полководецъ, ободряющій войско, плнникъ, молящій о жизни, — вс говорятъ однообразнымъ слогомъ, слогомъ, сверхъ того, совершенно негоднымъ для ораторскихъ цлей. Его пріемы мышленія необыкновенно эллиптичны,— въ сущности чрезвычайно послдовательны, но часто съ виду несвязны. Мысль его, уже сама по себ довольно спутанная, сжата въ возможно меньшее количество словъ. Страсть его къ антитезамъ не мало способствовала этому. Каждый, вроятно, замтилъ, что въ стихахъ Попа и его подражателей, никогда не ршавшихся переводить фразу, начатую въ одномъ куплет, въ другой,— мысль гораздо боле сжата, чмъ у поэтовъ, которые позволяли себ эту вольность. Всякое искусственное дленіе, строго разграниченное и часто повторяющееся, иметъ то же свойство. Ясное выраженіе, внезапно и само по себ возникающее въ ум, часто отказывается приспособляться къ подобной форм. Тогда необходимо бываетъ или ослабить его разглагольствованіемъ, мы почти совершенно затемнить непроницаемой сжатостью. Даровитый человкъ, обыкновенно, набираетъ послднее, то же, понятно, избралъ и укидидъ.

Едвали нужно говорить, что подобныя рчи никогда не могли произноситься. Они составляютъ, можетъ быть, самыя трудныя мста въ греческихъ произведеніяхъ и, вроятно, были бы также непонятны для аинскаго слушателя, какъ и для читателя новйшаго времени. Ихъ неясность была признана и Цицерономъ, который такъ же хорошо зналъ литературу и языкъ Греція, какъ и самый образованный изъ ея природныхъ жителей, и который, повидимому, занималъ почетное мсто между греческими авторами. Ихъ трудность для новйшаго читателя лежитъ не въ словахъ, но въ разсужденіяхъ. При изученія ихъ далеко не такъ нуженъ лексиконъ, какъ свтлая голова и глубокое вниманіе къ контексту. Они цнны для ученаго, потому что едвали не боле всхъ другихъ сочиненій выказываютъ богатство прекраснйшаго изъ языковъ, они цнны для философа, потому что характеризуютъ нравы и обычаи вка, въ высшей степени интереснаго, они изобилуютъ врными и энергическими выраженіями. Но они не даютъ намъ возможности составить точное сужденіе о достоинств древнихъ греческихъ ораторовъ.

Хотя нтъ сомннія, что до Персидскихъ войнъ Аины производили замчательныхъ ораторовъ, однако время, когда краснорчіе наиболе процвтало между гражданами, вовсе не совпадало со временемъ величайшаго могущества и славы страны. Оно началось по окончаніи Пелопонезскихъ войнъ. Въ сущности, кажется, шаги, которыми ораторское искусство аинянъ приближалось къ полнйшему своему совершенству, были почти одновременны съ шагами, которыми характеръ и владычество аинянъ шли къ паденію. Въ т времена, когда маленькая республика одерживала побды, которымъ не было равныхъ въ продолженіе 25, полныхъ событіями, столтій, краснорчіе находилось въ младенчеств. Освободители Греціи сдлались ея грабителями и притснителями. Безмрныя вымогательства, жестокая мстительность, безуміе толпы, тираннія вельможъ наполняли Циклады слезами, кровью и трауромъ. Мечъ въ одинъ день опустошать цлые острова. Плугъ проходилъ по развалинамъ знаменитыхъ городовъ. Царственная республика цлыми тысячами отправляла дтей своихъ чахнуть въ каменоломняхъ Сиракузъ мл кормить собою коршуновъ Эгоспотамоса. Наконецъ, голодъ и рзни принудили ее смириться передъ врагами и купить свое существованіе пожертвованіемъ своими законами и властью. Въ теченіе этихъ злополучныхъ и мрачныхъ лтъ ораторство достигло высшаго совершенства. Когда нравственный, политическій и военный характеръ народа былъ совершенно униженъ, когда намстникъ македонскаго государя предписывалъ законы Греціи, тогда-то учрежденія Аинъ сдлались свидтелями величайшаго изъ состязаній краснорчія, когда-либо видннаго міромъ.

Причины этого явленія, я думаю, легко опредлить. Раздленіе труда дйствуетъ одинаковымъ образомъ какъ на произведенія оратора, такъ и на произведенія механика. Древніе замчали, что пентатлетъ, раздлявшій свое вниманіе между сколькими упражненіями, хотя и не могъ соперничать съ кулачнымъ бойцомъ въ умньи владть цестомъ или со скороходомъ въ состязаніяхъ на стадіи, — тмъ не мене пользовался, вообще, гораздо большей силой и здоровьемъ, чмъ тотъ и другой {Pentathlon (Pentathlos, quinquertium) означало у грековъ совокупное понятіе о пяти любимыхъ тлесныхъ упражненіяхъ: скаканіи, бросаніи диска, бганіи, борьб и кулачномъ бо.— Caestus — ремень съ металлическими бляхами, которымъ обматывалась рука во время боя.}. То же самое бываетъ и съ умомъ. Превосходство въ техническомъ искусств часто боле нежели уравновшивается слабостью общихъ способностей. Особенно часто встрчается это въ политик. Государства были всегда лучше управляемы людьми, которые отличались широкимъ взглядомъ на общественныя дла и обладали скоре общимъ знакомствомъ со многими науками, чмъ полнйшимъ обладаніемъ одной. Соединеніе въ Греціи политической и военной отрасли не мало способствовало блеску раннихъ періодовъ ея исторіи. Посл раздленія этихъ отраслей появились боле искусные полководцы и боле великіе ораторы: но порода государственныхъ людей стала вырождаться и почти угасла. емистоклъ и Периклъ были бы не-подъ-стать Демосфену въ собраніи или Ификрату на пол битвы, но для высшаго управленія длами они наврное были несравненно способне каждаго изъ нихъ.

Дйствительно, между развитіемъ въ грекахъ военнаго и ораторскаго искусства видно замчательное сходство. Оба совершенствовались одновременно и по сходнымъ причинамъ. Первые ораторы, какъ и первые воины Греціи, были, просто, милиціей. Оказалось, что въ обоихъ занятіяхъ практика и систематичность совершенствуютъ. {Мн часто приходило въ голову, что обстоятельствамъ, упомянутымъ въ стать, слдуетъ приписать одно изъ замчательнйшихъ происшествій въ греческой исторіи: — я разумю безмолвное, но быстрое паденіе лакедемонскаго владычества. Вскор посл окончанія Пелопонезской войны могущество Спарты начало клониться къ упадку. Ея военная дисциплина, ея общественныя учрежденія остались т же. Агезилай, въ правленіе котораго произошла эта перемна, былъ даровитйшій изъ ея королей. Но спартанскія арміи часто разбивались въ рукопашныхъ бояхъ, что считалось невозможнымъ въ первыя времена греческой исторія. Вс признаютъ, что они сражалась въ высшей степени храбро, но не имли уже того успха, къ которому были пріучены прежде. Сколько я знаю, никто изъ древнихъ писатетлей не разъяснилъ этихъ обстоятельствъ. Я полагаю, истинная причина заключается въ слдующемъ. Изъ всхъ грековъ одни только лакедемоняне образовали постоянную армію. Между тмъ какъ граждане другихъ республикъ занималась земледліемъ и торговлею, спартанцы не имли другаго занятія, кром изученія военной дисциплины. Потому-то, въ продолженіе Пелопонезскихъ и Персидскихъ войнъ, они имли надъ своими сосдями то преимущество, какое регулярные войска всегда имютъ надъ милиціей. Они лишились этой выгоды, когда другія государства начали впослдствіи употреблять наемныя войска, стоявшія, вроятно, настолько выше спартанцевъ въ искусств вести войну, насколько спартанцы до сихъ поръ были выше своихъ противниковъ.} Поэтому, и то, и другое занятіе сдлались сначала искусствомъ, потомъ промысломъ. Соразмрно съ тмъ, какъ люди, посвятившіе себя имъ, становились искусне, каждый въ своемъ ремесл, ихъ общій характеръ длался мене достойнымъ уваженія. Ихъ искусство пріобрталось такой дорогой цной, что они не могли пользоваться имъ изъ однихъ безкорыстныхъ видовъ. Такимъ образомъ, воины забывали, что они граждане, а ораторы — что они государственные люди. Я не знаю боле врнаго сравненія для Демосена и его знаменитыхъ современниковъ, какъ сравненіе, съ тми наемными войсками, которыя, въ ихъ время, длали набги на Грецію, или съ тми, которыя, вслдствіе подобныхъ же причинъ, были, назадъ тому нсколько вковъ, бичемъ Итальянской республики, съ наемниками, отлично знающими свое ремесло, неотразимыми на пол битвы, могучими въ защит и истребленіи, но защищающими безъ любви и истребляющими безъ ненависти. Мы можемъ презирать характеръ этихъ политическихъ кондотьеровъ, но невозможно разбирать систему ихъ тактики, не удивляясь ея совершенству.

Я намревался заняться этимъ разборомъ и разсмотрть отдльно то, что осталось отъ Лизія, Эсхина, Демосена и Изократа, который, хотя, строго говоря, былъ скоре памфлетистомъ, чмъ ораторомъ, заслуживаетъ по многимъ причинамъ мсто въ изслдованіяхъ подобнаго рода. Но длина моего введенія и моихъ отступленій заставляетъ меня отложить эту часть предмета до другаго случая. ‘Magazines’, поистин, восхитительная выдумка для очень празднаго или очень занятаго человка. {Эта и нкоторыя другія статьи появились первоначально въ ‘Knight’s Quarterly Magazine.’} Онъ не обязанъ выполнять свой планъ или придерживаться своего сюжета. Онъ можетъ блуждать, сколько хочетъ, и останавливаться, какъ скоро почувствуетъ усталость. Никто не беретъ на себя труда помнить его противорчивыя сужденія или неисполненныя общанія. Онъ можетъ быть столь поверхностенъ, непослдователенъ и безпеченъ, сколько ему угодно. ‘Магазины‘ походятъ на тхъ маленькихъ ангеловъ, которые, по прелестному раввинскому преданію, зарождаются, каждое утро, въ ручейк, протекающемъ по райскимъ цвтамъ, жизнь которыхъ — пснь, которые щебечутъ до заката солнца и потомъ безъ сожалнія возвращаются въ ничто. Подобные духи не имютъ ничего общаго съ пытливымъ копьемъ Итуріеля и съ побдоноснымъ мечомъ Михаила. Для нихъ достаточно — понравиться и потомъ быть забытыми.

ОБЪ АИНСКИХЪ ОРАТОРАХЪ

Читайте также: