О веках золотом, серебряном, медном и железном, упоминаемых древними стихотворцами
О веках золотом, серебряном, медном и железном, упоминаемых древними стихотворцами
С франц. М.
——
О веках золотом, серебряном, медном и железном, упоминаемых древними стихотворцами, Гролье Жан, Год: 1810
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Ход металлургии был равен успехам общежития и гражданского порядка: и весьма заметно постоянное согласие между последовательным открытием новых металлов и главными переменами в истории человека. Мы представим здесь сходство между пиитическими сказаниями о веках золотом, серебряном, медном и железном, и между образом жизни дикарей, пастухов и земледельцев. Из того надеемся вывести: 1-е, что изображения двух первых веков суть достоверное описание дикой жизни, 2-е, что в изображении медного века находится весьма точное начертание свойств и нравов народа, упражняющегося в скотоводстве, и наконец 3-е, что в жалобах на век железный очевидно открывается начало земледельческого состояния. Простая выписка из древних стихотворцев подтвердит наше мнение.
Начнем с Овидия, который описывает золотой век следующим образом: ‘Сила и законы тогда никого не принуждали1… страх и казни были незнаемы. Еще не читали грозных законов на медных скрижалях. Дрожащие преступники не боялись судейского приговора, и не бдительность судей была виною общей безопасности. Сосны, на горах низложенные секирами, не сходили еще на моря для посещения стран далеких. Люди не знали еще других берегов, кроме своих отечественных… ни медь, ни железо не были еще орудиями пагубы, трубы, шлемы и мечи не существовали… праздная земля, не быв терзаема ралом, все производила сама собою. Люди, довольствуясь пищею, которую земля представляла им добровольно, собирали древесные плоды, горную клубнику, свидину, с иглистых купин шелковицу и желуди, падающие с дуба’.
Пропустив несколько стихов, находим описание века серебряного: ‘тогда люди укрывались в домах, которые сперва были не иное что, как пещеры, или густые деревья, или кора гибкими прутьями связанная2‘.
Итак, в сем первом веке не было ни законов, ни судей, ни казни, ни медных труб, ни мечей железных. Люди питались произвольно растущими плодами, а жили в пещерах и под древесными ветвями. Надобно ли тут искать сокровенного смысла? Пора уже оставить безумное пристрастие к изъяснениям натянутым и нелепым. Не вдаваясь в излишние догадки, мы тотчас находим, что Овидий в стихах своих верно изображает человеческую природу: ибо точно такова жизнь диких. Однако стихотворец, увлекаемый воображением, к описанию своему прибавляет пиитические прикрасы и вымыслы, которые всегда надобно отличать от исторического повествования. Например, он говорит, что ‘тогда каждый поступал сообразно законам правоты и честности… что царствовала вечная весна3, что поля покрывались обильною жатвою без помощи земледельца’. Обилие совершенно излишнее, ибо люди питались дикими плодами. Следующее место также принадлежит к числу вымыслов: ‘везде лились реки млека и нектара, и с дубов текли струи меда4‘.
С первого взгляду видны в сих описаниях пиитические прикрасы, под которыми однако таится историческая истина. Может быть, вовсе не должно искать ее в следующих стихах: ‘в серебряном веке Юпитер, сокративши весну, сотворил лето, осень и зиму. Тогда палящий зной, пронзительный холод5‘ и проч. И здесь найдем нечто справедливое, ежели только рассудим, что люди чем более дики, тем менее чувствуют невыгоды жара и стужи, и наоборот, известно, что дикие и в жарком климате Африки и в ледяных странах Огненной земли ходят нагие. ‘Огонь тому причиною, что тело более чувствует холод’, говорить Лукреций6. Не спорим, думаем однако, что успехи общежития и гражданского порядка немало тому содействуют.
Посмотрим, что другие поэты говорят о золотом веке. Вот слова Вергилия: ‘До царства Юпитера земля не была разрываема пахарями7, острие ножа не касалось виноградной лозы, борона не раздирала нивы8, которую не дозволялось еще делить на части и означать межою9, жатву сбирали вообще, и земля, не быв никем принуждаема, щедро удовлетворяла всех нуждам. Таковую жизнь провождал на земле Сатурн во дни золотого века10, еще неслышен был звук трубы, ни пронзительный стук железа, ударяемого на наковальне, ибо первобытные люди кололи деревья посредством деревянных же клиньев11. Вся пища их состояла из древесных плодов, и из того, что получали себе от многотрудной звериной ловли. Сатурн собрал сих диких людей, обитавших на горах в рассеянии12‘. Точное описание человеческой природы!
Лукреций пишет, что ‘люди первого века не чувствовали ни холода, ни зноя, и не страдали ни от перемены пищи, ни от свирепства болезней13. Не было между ними ни законов, ни нравственных отношений… Натура научила их жить и хранить бытие свое только для самих себя. Наибольшее беспокойство наносили им дикие звери, с которыми они сражались беспрестанно. В ночную пору они покоили на земле нагие свои члены… Для утоления голода довольствовались теми произведениями, которые земля сама собою произращала, они подкрепляли силы свои посреди дубов и питались желудями. Мир в свежести своей производил, множество других плодов приятных…’
Наконец Гезиод, древнейший из упомянутых поэтов и, следственно, ближайший к счастливому золотому веку, пишет следующее: ‘В царство Сатурна14 люди жили подобно богам, не знали ни беспокойств, ни трудов, ни утомления. Никогда не обременяла их тягостная старость. Быв чужды всяких бедствий, они провождали время в веселых празднованиях. Ноги их походили на руки15. Они умирали, как мы предаемся сладкому сну. Все было для них полезным, невозделанная земля производила плоды в великом изобилии, люди без малейшей заботы спокойно наслаждались тогда всеми сими благами… по наступлении серебряного века они начали терпеть многие злоключения и взаимно обижать друг друга…’
Таковы стихотворные повести о золотом веке. В сих описаниях столь очевидно открывается история дикого человека, пиитическими вымыслами украшенная, что мы не смеем обременять читателей подробным изъяснением. Покажем только некоторые отношения.
Во-первых, самое очевидное сходство примечается в описаниях дикого народа, оставленных нам древними же поэтами. Все историки согласно повествуют, что во время Троянской воины циклопы находились в диком состоянии. Посмотрим, что пишет Гомер о сих людоедах: ‘Мы выброшены были ветрами, говорить Улисс, на берег циклопов, народа дикого и свирепого. Оставив богам попечение о ниспослании им пищи, никогда не насаждают они своими руками, никогда не управляют сохою, нивы их, не будучи принуждаемы никакими трудами, сами собою произращают рожь, пшеницу и другие многоразличные произведения, лозы виноградные размножаются у них произвольно и источают вкусное вино из тучных гроздей. Юпитер излиянием дождей своих ниспосылает обилие на их землю. Циклопы не составляют народных совещаний и не имеют никаких законов, рассеявшись по вершинам гор, они живут в глубоких пещерах, каждый из них, не заботясь о соседе, господствует над женою своею и детьми16 и проч. Циклопы не имеют кораблей и проч.
Кто не видит здесь ближайшего сходства между Гомеровым о диком народе повествованием и описаниями золотого века? Раскрывши историков, и у них найдем такие же сказания о первобытных людях, кроме прикрас пиитических.
‘Первые люди, пишет Диодор17, сначала вели столь дикую жизнь, что каждый из сих особо ходил на поля питаться плодами и травами, которые произрастали сами собою’. — ‘Финны питаются травою’, говорит Тацит. ‘Полигистор взял из Бероза свидетельство, что до времен Оаннеса в стране Вавилонской многие люди жили подобно зверям’. Диодор пишет, что ‘египтяне сперва питались одною травою, капустою и кореньями. У Геродота находим, что индийцы ничего не сеют, не имеют домов и питаются быльем, и что некоторые эфиопы насыщались молодыми древесными сучьями, плодами и кореньями. Дикеарх в сочинении своем о Греческих древностях повествует, что ‘в царство Сатурна все люди питались плодами и овощами, которые росли сами собою’. То же самое пишут и о греках, которые, по свидетельству Павзания, во времена Инаховы жили рассеянно в шалашах. Плутарх говорит, что люди питались тогда мохом, древесною корою, кореньями и желудями. Известно, что египтяне приходили во храм не иначе, как держа в рук несколько травы, в память того что предки их не знали другой пищи, также что в Афинах потчевали новобрачных желудями, и наконец, что в Риме новобрачным же припоминали о первобытных людях, которые питались желудями.
Было бы утомительно выписывать из древних авторов все известия о первобытной жизни многих народов, рассеянно обитавших по горам и дубравам, лишавшихся земными плодами, не знавших ни законов, ни правления, ни гражданского порядка, еще утомительнее приводить свидетельства новейших писателей о диких людях, которые найдены в разных странах Европы, о жителях Бразилии, Канады, Зеландии, об островитянах Южного моря и проч., и наконец обо всех диких народах, питающихся зверями, кореньями, рыбами. Итак, оставим дальнейшие сравнения истории человека со стихотворческими сказаниями о золотом веке, а только исследуем, почему думали, что люди, жившие во времена Сатурна, наслаждались верховным блаженством, и для того рассмотрим состояние дикого человека, ибо древние сему плачевному состоянию приписывали невинность и счастье.
Известно, что дикие ведут жизнь совершенно бесчувственную, известно, что они весь день неподвижно сидят на земле, не подымая глаз и не шевеля губами. Находясь во всегдашней оцепенелости, они не знают ни беспокойных забот, ни мучительной печали. Верховное счастье их состоит в праздности, беспрерывной досуг свой проводят они во сне и в отдохновении. Будучи неспособны к предусмотрительности и к размышлениям, они ничего не предполагают для наступающего времени, живут без законов, не знают ни трудов, ни беспокойства, ни заботы. Проголодавшись, насыщаются листьями, древесною корою, плодами и кореньями, ибо дикие неразборчивы в пище. Побуждаясь единым инстинктом, они удовлетворяют только животной натуры своей нуждам. Живучи для настоящего времени, не беспокоясь о будущем, не размышляя ни о чем, они не боятся смерти, кажется не имеют о ней никакого понятия, и потому расстаются с жизнью, как будто засыпая тихо и приятно. Мнимое мужество их и величие духа есть в самом деле не иное что, как совершенная нечувствительность.
Таков человек, живущий вне общественного устройства! Нравственные потребности для него не существуют, честолюбие его не простирается далее удовлетворения нужд физических и бездействия: в сем состоит его верховное блаженство. Правда, что сие животное состояние человека имеет в себе некоторые удовольствия, их-то может быть имел в виду стихотворец Гезиод, говоря, что люди тогда жили подобно богам’. Но какой мыслящий человек захочет наслаждаться подобным блаженством? Кто захочет отказаться от удовольствий, разумом доставляемых?
Сие описание дикого человека, во всем сходное с пиитическими описаниями золотого века, достаточно объясняет, в чем состояло мнимое счастье жизни человеческой в тогдашнее время. Заметим теперь, что со времен Сатурновых начались кровопролитнейшие войны, ужаснейшие злодеяния и убийства, вот опять совершенное сходство с правами диких. Басня о Сатурне, пожирающем детей своих, не взята ли из истории людоедства? Весьма вероятно, что греки украсили вымыслами историческую истину и потом сделали из нее остроумнейшую и самую приятную аллегорию. В позднейшие времена басня о Сатурне превращена в аллегорию, но сперва она точно составилась из подлинного события и украшена вымыслами, подобно стихотворческим сказаниям о веках первобытных. Первые два века сходны с состоянием дикого человека, впоследствии увидим сходство между третьим веком и пастушеским состоянием.
‘В продолжение медного века, говорит Овидий, люди, сделавшись более наглыми и свирепыми, ревностнее устремились к оружию, однако еще не предались всем беззакониям18‘.
У Вергилия Евандр, первый основатель Рима, рассказывает, что окрестные леса обитаемы были племенем людей, родившихся от пней древесных и от дубов самых крепких19. Гезиод говорит, что ‘люди медного вена родились от дерев ясеневых20‘. Стихотворцы под сим иносказательным выражением разумели сильных и свирепых людей, которые обыкновенно жили в рощах и дубравах.
‘Буйные и свирепые люди, продолжает Гезиод, совершенно предались безжалостному Марсу, виновнику многих бедствий. Еще не питались они пшеницею, но будучи неприступны и жестоки, имели сердце твердостью диаманту подобное. Они были сильны в членах своих и непобедимы. Оружие и дома их были медные, они вырабатывали разные изделия из сего металла, ибо подлое железо было еще незнаемо. Убивая друг друга’ и проч.
Итак, люди медного века отличались буйными и свирепыми нравами, воинственным духом, сильною склонностью к грабительству и нападениям. Народы пастушеские были всегдашними неприятелями земледельцев. Не нужно доказывать примерами, что по всем признакам открывалась в них страсть к военным действиям.
Можем положиться на свидетельство Гезиода, жившего спустя немного веков после того времени. Сей стихотворец уверяет, что люди тогда еще не питались произведениями Цереры. Вообще по истории пастухов нам известно, что народы сии насыщаются мясом и молоком своей скотины. Мы должны также верить стихотворцу, когда он говорит, что оружие ихх и домашние приборы сделаны были из меди, и что люди сии не знали железа. Свидетельство столь древнего писателя тем более важно, что оно подтверждается историей и памятниками пастушеских народов. Опять заметим, что поэты не всегда уклоняются от исторической истины, о них вообще здесь можем сказать то, что Платон говорит о Гомере: ‘повести его покрыты корою только баснословия21‘.
Остановимся над свидетельством поэтов, что люди медного века были уже менее счастливы и злее своих предшественников. Человек, став ближе к гражданскому общежитию и порядку, начал употреблять животных для удовлетворения своим нуждам, надлежало кормить сих животных и смотреть за ними: умножились труды, заботы, беспокойства. Тогда человек начал размышлять, умствовать, предусматривать, тогда необходимо вышел он из того состояния бесчувственности, которое было счастьем для дикого, и которое для пастуха служило предметом тщетных желаний. Люди от природы склонны хвалить прошедшее время, чтоб иметь причину и случай охуждать настоящее: от того-то земледельцы, сожалея, воспоминали о счастливом времени своих отцов, упражнявшихся в скотоводстве, а сии желали возвратить времена своих предков, живших в первобытном диком состоянии. Вообще у всех почти людей в обычае выхвалять седую старину и завидовать участи отдаленнейших прародителей, несмотря, что сии почтенные предки наши пожирали друг друга, или питались травою и желудями. Но человек всегда будет жаловаться на настоящее и кричать: о времена! о нравы!
Итак, мы знаем уже то мнимое счастье, каким наслаждались люди веков первобытных. Что ж касается до злости их, то едва ли можно себе что-либо представить свирепее сих диких звероловов. В железном веке не было подобных ужасов, однако, по свидетельству Овидия, ‘все злодейства появились вместе с сим металлом’. Стихотворец исчисляет их подробно, и между прочим говорит, что ‘корабли тогда, бесстрашно по волнам пустились (начало торговли), что начали делить землю, которая до того времени всем равно принадлежала, как свет и воздух’. Сей раздел земли есть несомнительный признак земледельческого состояния. Наконец ‘злато и пагубное железо вырываемые из недра земного’… Следуют обыкновенные порицания, которые и Вергилий в свою очередь выразил в Энеиде и в Георгиках. Вот слова его: ‘В железный век времена изменились, невинность уступила место ужасам войны и ненасытной жадности… Тогда железное племя родилось из земли еще невозделанной… Тогда реки на водах своих ощутили тяжесть выдолбленной ольхи, кормщик определил число звезд и дал им названия… Тогда звук железа раздался от наковальни, послышался резкий шум пилы, настали все искусства одно подле другого: ничто не устояло против упорного труда и против догадливости, нуждою теснимой… Тогда люди обнесли города окопами, и напечатлели брозды на земной поверхности’.
Можно ли яснее и с большею точностью описать начало земледельческой жизни, когда человек изобретал искусства, вводил законы, торговлю, земледелие и вообще все полезные учреждения?
Заключим словами Гезиода: ‘Ныне, в железном веке, развращенные люди всегда подлежат трудам и бедности и боги повергают их в великие скорби и горестные заботы’ и проч. Затем следуют хулы на железный век, то есть на успехи гражданского устройства. Гезиод и после его жившие поэты выставляли все невыгоды общежития, на которое указывали только с худой стороны единственно для того, чтобы выхвалять мнимое счастье веков прежних. Нельзя сказать, чтобы сии описания были совсем несправедливы, признаемся, например, что земледельческая жизнь дала понятие о собственности, а сия о началах правосудия. Равенство исчезло, работа сделалась необходимой, настала власть законов, тогда возникли разность между богатым и бедным, отличие в степенях и званиях и другие неизбежные следствия общественного порядка, а сии следствия заставляли человека жалеть о том времени, когда все были равны между собою, и не знали ни труда, ни заботы, ни печали. Картины минувшего представлялись воображению в прелестнейшем виде. Таким образом люди, завидуя счастью прежнего века, составили сии прекрасные описания о первобытном состоянии.
Порицания на счет земледельческой жизни покажутся справедливыми, когда посмотрим на общежитие с самой худшей стороны его. Впрочем, он служили полезным орудием для законодателей, которые желали сделать людей добрыми и усовершенствовать гражданское устройство. Древние стихотворцы сами были законодателями и притом весьма благоразумными, они хвалили древнее время и порицали настоящее единственно для того, чтобы устыдить своих сограждан и навести их на путь добродетели. Итак, не должно терять из вида и сего человеколюбивого намерения древних предков.
Если б пастушеские народы оставили нам свою историю, то мы конечно увидели бы, что барды их и друиды также поступали. Но довольно знать и то, что говорят наши поэты, а именно, что люди сего века склонны были к военным действиям и подвержены трудам и бездействам более нежели прежде.
Изображение человека дикого, жившего в золотом веке, есть также весьма близкое к истине, не только по способу питаться произвольно растущим быльем, но и по счастливому состоянию, какое приписывается тому веку, а особливо если предположим сие счастье в совершенной бесчувственности, в бездействии разума и всех умственных способностей.
Итак, веки мира действительно означают важнейшие эпохи истории человека. Мы видели, что прелестные картины века Сатурна суть не иное что, как описания однообразной, мрачной жизни дикого человека. Жестокость и свирепство людей века медного, их стремление к войне и грабительству совершенно изображают пастуха, сего всегдашнего гонителя общежительных народов, сего непримиримого врага всему тому, что противно кочевой его жизни. Наконец, земледельческая жизнь описана под именем железного века с такою точностью, что невозможно не узнать в ней матери всех наук и художеств. Изъяснение столь простое и вероятное служит истолкованием также и для истории разума человеческого. Поэты с удивительною точностью означили ход и постепенные перемены общежития.
Но к чему служат сии названия веков, золотого серебряного, медного, железного? Для чего разным векам стихотворцы дали названия металлов?
Точность, наблюдаемая ими в других описаниях, убеждает нас думать, что и здесь поступлено не без намерений. Мы занимались исследованиями о металлургичских познаниях людей в разные эпохи гражданского их общежития, и нашли, что поэты строго сохранили историческую точность. Можно равномерным образом доказать, что главные перемены общежительного порядка соответствуют открытию разных металлов. Сей постепенный ход металлургических познаний, соразмерный успехам разума человеческого, заставляет нас думать, что веки золотой, медный и железный должны быть разумеемы в подлинном слове сих значений. Итак, полагаем, что в золотом веке, когда люди жили в первобытной дикости, известно было одно только золото22, равным образом век медный был эпохою пастушеской жизни и открытия меди, наконец железный век есть не иное что, как время, в которое люди, принявшись за земледелие, открыли употребление железа: следственно название века заимствуемо было каждый раз от появления нового металла. Итак, стихотворцы дали векам весьма приличные наименования, назвавши первый период золотым веком, или лучше веком золота, второй веком меди, третий веком железа.
1 Ovid. Met. et. 1. v. 89 d. segu.
2 Ibid. v. 121 et 122.
3 Ibid. v. 107.
4 Ibid. v. 10g et sequ.
5 Ibid. y. 116. et sequ.
6 De rer. nat. v. 1015.
7 Geogr. I. r. v. 125.
8 Ес1. 4. v. 40
9 Georg. 1. I V. 126
10 Ibid. 1. 3.v. 338 et sequ.
11 Ibid. 1. 1, v. 144.
12 Aeneid. J. 8, V. 318, 321.
13 De rer. nat. 1. 5, v. 928 et cet.
14 Oper.et dies v. 111 et segu.
15 У диких ноги часто служат вместо рук. Линней и Ласепед думают, что человека в природном состоянии можно почесть четвероруким.
16 Odyss. I. 9.
17 L. 1. sect. 1.
18 Metam. I. 1, v. 125 et segu.
19 Aeneid. l. 8, v. 315.
20 Op. et pies v. 144 et segu.
21 De legib. l. 8.
22 Серебряный век не отделяю от золотого. Гораций также считает только три века. Смотр. Eppod, 1. V. 64 et 65.
[Гролье Ж.] О веках золотом, серебряном, медном и железном, упоминаемых древними стихотворцами: [Из Magazin Encyclopedique, дек. 1809 и янв. 1810] / С франц. М. [М.Т.Каченовский] // Вестн. Европы. — 1810. — Ч.51, No 9. — С.51-71.