О творчеств Гончарова.
(1812-1912).
О творчеств Гончарова.
(1812-1912).
Евг. Ляцкій.
‘Современникъ’. Кн. VI. 1912
О творчестве Гончарова, Ляцкий Евгений Александрович, Год: 1912
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Излагая весьма несложную, по вншнимъ фактамъ, біографію Гончарова, изслдователи останавливаются по преимуществу на различныхъ сторонахъ его характера, потому что въ немъ единственно — ключъ къ разгадк его творчества. Никто, какъ Гончаровъ, не сумлъ выразить свой внутренній міръ въ художественной комбинаціи жизненныхъ впечатлній и воспоминаній, и никто, какъ Гончаровъ, не старался скрыть міръ субъективныхъ отраженій подъ вншними признаками объективнаго бытописанія. Эти вншніе признаки, въ ихъ цломъ, та же форма, можно даже выразиться — та же маска, которою въ жизни онъ прикрывалъ неровное, часто страстное и тревожное теченіе своихъ переживаній, біеніе и трепетъ сердца, трезвость и сухость разсудочной мысли, призраки болзненной мнительности, мученія отравленнаго самолюбія. Маска учтиваго, но апатичнаго равнодушія на лиц знаменовалась въ творчеств Гончарова плавнымъ теченіемъ его стиля, блиставшаго мягкимъ, на глазъ гармоничнымъ подборомъ изобразительныхъ средствъ, спокойной, неторопливой отдлкой деталей, изъ которыхъ такъ же спокойно и неторопливо возникалъ образъ, въ преобладающемъ большинств выпуклый и законченный, какъ скульптура. Во внутреннемъ стро творческихъ возбужденій Гончарова чувствуется одно неистребимое желаніе — каждую подробность, каждый мелкій, случайный штрихъ лишить индивидуальной окраски, разорвать его связи съ той обстановкой, въ которой онъ былъ конкретно наблюденъ и осознанъ художникомъ, при этомъ элементъ конкретности, единичности исчезалъ, уступая мсто свойствамъ общности, общечеловчности.
Инстинктивное стремленіе къ обобщенію было глубочайшей потребностью всей творческой психики Гончарова. Его внутренняя борьба, происходившая въ значительной своей части за гранью подсознательнаго, характеризовалась тмъ, что, какъ человкъ, онъ стремился подавить въ себ все, наиболе ярко субъективное, интимное, всякую лирику души,— но, какъ художникъ, замкнувшійся по преимуществу въ міръ личныхъ переживаній, онъ самонаблюденіе сдлалъ почти исключительнымъ источникомъ своего творчества. Слдуетъ отбросить то распространенное въ наше время и обладающее всми средствами къ банальности утвержденіе, будто художникъ обязанъ переживать все, что становится предметомъ его воспроизведенія. Есть художники, которые съ одинаковой легкостью, не измняясь въ лиц, въ два, одинъ за другимъ слдующіе, момента, изображаютъ муки ада и картины райскаго блаженства,— количество сюжетовъ ихъ неистощимо. Есть другіе, для которыхъ образованіе ‘сюжета’ представляетъ громадныя трудности, потому что они органически неспособны вывести его изъ рамокъ личныхъ переживаній. Ихъ главное вниманіе направлено на то, чтобы воплотить въ своемъ сознаніи гамму этихъ переживаній съ возможной полнотой, нигд не погршивъ во внутренней правд, не вводя ничего лишняго или не бывшаго, но и не упуская ничего такого, на чемъ лежитъ печать воспоминанія или чувства. Если присоединить къ этому стремленіе затушевать интимную конкретность, изобразить такъ, какъ это могло случиться не съ однимъ авторомъ, но съ его сосдомъ, знакомымъ, со многими людьми вообще, поставленными въ извстное положеніе, то получится именно та психологія творчества, выразителемъ которой, единственнымъ въ своемъ род, былъ Гончаровъ.
Трагизмъ Гончарова, какъ художника, заключался въ томъ, что его обобщающей способности хватило, чтобы отразить цлую, широкую по своему захвату, полосу русской жизни, прошедшую черезъ его творческое сознаніе, но не хватило на то, чтобы скрыть въ ней слды лично, интимно, пережитого, движеній мысли и чувства, слишкомъ субъективно связанныхъ съ его духовнымъ обликомъ — только его одного. Узко-біографическое и общее такъ тсно сплелись между собою въ творчеств Гончарова, что правильный взглядъ на образы, имъ порожденные, можно составить не иначе, какъ представивъ себ общій ходъ его развитія, сумму понятій и убжденій, его темпераментъ, отозвавшійся такъ или иначе на явленіяхъ проходившей передъ нимъ общественной жизни. Но, съ другой стороны, художественныя произведенія, разъ появившись, начинаютъ жить своей особенной жизнью, не предусмотрнной авторами. Они пріобртаютъ свое значеніе часто вовсе не въ томъ направленіи, на которое разсчитывали ихъ творцы. Гоголь ужаснулся, когда увидлъ, что въ его произведеніяхъ ожилъ тотъ самый мятежный духъ вольномыслія и протеста, дйствія котораго онъ такъ боялся для тихаго, неколеблемаго никакими возбужденіями Богомъ разъ навсегда установленнаго теченія жизни, и недаромъ этотъ духъ представлялся его суеврному воображенію въ вид чорта.
Въ другихъ формахъ — но съ Гончаровымъ повторилось то же самое. Онъ не считалъ достойнымъ общаго вниманія свою обыкновенную, срую, обывательскую жизнь. Но онъ разсказалъ ее всю — разбивъ ее на куски и разбросавъ ее по частямъ, украдкой, такъ, чтобъ никто не замтилъ, во вс углы своихъ произведеній. Онъ не хотлъ обнаруживать своего характера, романтически порывистаго, но не бурнаго, врящаго въ идеальныя цли человческаго существованія, но лишеннаго иниціативы и энергіи для борьбы за ихъ осуществленіе. Онъ подмтилъ только, что подобныя черты въ характер — удлъ многихъ его современниковъ, и, когда создалъ своего ‘Обломова’, увидлъ, что въ немъ отразилось не только его поколніе, но и тотъ классъ людей, къ которому онъ принадлежалъ, не только типическая черта русскаго характера вообще, но и такія особенности его внутренняго ‘я’, которыя было какъ-то неловко даже самому отрицать. Онъ, несомннно, не хотлъ раскрывать своего общественнаго міросозерцанія, боялся этого, потому что боялся борьбы, между тмъ, какъ эпоха, когда онъ жилъ, была, по преимуществу, эпохой борьбы міросозерцаній.
Непосредственность была вообще не въ его натур, — отсюда типичная для него застнчивость несвободнаго самолюбія…
Однако скрыть того, что думалъ Гончаровъ, какъ сынъ своей страны и вка, о явленіяхъ текущей жизни, ему не удалось. Онъ сказался весь — незамтно для самого себя и именно съ тхъ сторонъ, которыя особенно хотлось затушевать…
По образу своихъ мыслей, умренно-либеральному, сочувствующему общественнымъ перемнамъ, не влекущимъ за собой ни насильственныхъ потрясеній, ни оскорбленія традицій, по своему гуманному настроенію, Гончаровъ былъ типичный постепеновецъ, пригонявшій въ своемъ безпочвенномъ либерализм содержаніе старой, дореформенной помщичьей идеологіи къ терминамъ новыхъ понятій, поскольку съ ними мирился безпредметный идеализмъ стараго романтическаго настроенія. И въ его романахъ герои думаютъ о вншнемъ мір и чувствуютъ именно такъ, какъ думалъ и чувствовалъ ихъ авторъ. Они либеральны, гуманны постольку, поскольку это возможно, чтобы въ защит своимъ либеральныхъ принциповъ не приложить собственныхъ рукъ. Подчасъ они возмущаются несправедливостью, зломъ, насиліемъ, но ихъ возмущеніе относится больше къ несовершенству человческой природы, чмъ взываетъ къ мысли о необходимости выработки такихъ, для всхъ обязательныхъ, нормъ, которыя-ограничивали бы сферу вліянія натуръ злонамренныхъ и вредныхъ. И нигд герои гончаровскихъ романовъ не бываютъ столь по-истинно искренни и прекрасны, какъ тамъ, гд изъ ихъ устъ льются пламенныя рчи, исполненныя неподдльнаго энтузіазма, о благородств справедливости, о необходимости борьбы съ предразсудками и ‘ломк стараго вка’, и нигд благородное одушевленіе ихъ не направляетъ вниманіе ихъ на то простое обстоятельство, что ихъ прекраснодушное краснорчіе совершается за счетъ крпостного права, въ условіяхъ котораго они существуютъ безмятежно, безъ борьбы съ своей совстью, даже не говорятъ о немъ, словно бы это былъ институтъ столь же незыблемый, какъ смна дней и ночей, какъ фазы луны или времена года. Пусть дйствія ‘Обломова’ развертывается при полномъ расцвт крпостного права, но ту же обстановку застаемъ мы и въ ‘Обрыв’, значительнйшая часть котораго была написана уже посл того, какъ крестьянская реформа стала совершившимся фактомъ. На этомъ фон Маркъ Во лоховъ — яркій анахронизмъ, забравшійся въ романъ помимо доброй воли автора, какъ уступка духу времени, какъ отповдь, неожиданная для Гончарова и, по существу, не вполн удачная на колкіе вызовы той публицистической критики, которая не хотла видть въ богато-одаренномъ писател — ‘поэта, художника и больше ничего’.
Вс эти свойства личности Гончарова раскрываются въ романахъ сквозь призму его таланта.
Но талантъ, всякій талантъ, если онъ настоящій, иметъ еще и другую сторону, не зависящую отъ доброй воли своего создателя. Онъ не только даетъ бытіе творенію автора, но и сообщаетъ этому бытію особую самостоятельность. Къ произведенію индивидуальнаго творчества присоединяется истолкованіе, производимое коллективной общественной мыслью, что и опредляетъ его объективную цнность. Чуткая критика, по преимуществу, является истолковательницей общественнаго мннія. Въ ‘Обыкновенной исторіи’ Гончаровъ изображалъ бытъ, нравы, настроенія служилой помщичьей среды. Блинскій истолковалъ ее, какъ побду реализма, служащаго запросамъ неприкрашенной дйствительной жизни надъ порывами безпредметнаго романтизма, далекаго отъ живыхъ интересовъ современности. Изображалъ Гончаровъ въ ‘Обломов’ добродушнаго байбака, честнаго и неглупаго, нсколько стыдившагося своего бездлья, а Добролюбовъ истолковалъ его, какъ величайшее разоблаченіе величайшаго недуга русской общественной жизни. Обломовщина стала съ тхъ поръ нарицательнымъ именемъ для обозначенія того коренного признака русской психики, благодаря которому такъ медленно совершается нашъ соціальный и культурный прогрессъ. Къ концу созданія ‘Обрыва’ Гончаровъ подготовилъ уже, въ драм, разыгравшейся между Маркомъ и Врою, свой отвтъ на запросы текущей жизни, возвратъ къ старымъ традиціямъ, сложившимся вн сферы борьбы и насильственныхъ переворотовъ, былъ доминирующей нотой этого отвта. Несмотря на то, что ни Добролюбова, ни, тмъ боле, Блинскаго не было уже въ живыхъ, читающая Россія быстро разобралась въ общественномъ значеніи романа Гончарова. Она не пошла за нимъ къ традиціямъ прошлаго и на самый романъ посмотрла, съ точки зрнія его соотвтствія духу времени, какъ на произведеніе запоздалое.
Въ настоящее время романы Гончарова имютъ значеніе двоякое. Въ историческомъ стысл они представляютъ собою сдланную подъ опредленнымъ угломъ дворянско-буржуазной идеологіи характеристику той величайшей эпохи русской общественности, когда совершался коренной переломъ, связанный съ крестьянской реформой въ общественной жизни, когда въ ожесточенной борьб феодальныхъ аристократическихъ началъ съ демократическими сошлись два міросозерцанія, взаимно-непримиримыя. Соціальное чувство сознательнаго класса людей, выходившаго по преимуществу изъ помщиковъ или чиновничества, характеризовалось такимъ положеніемъ, при которомъ люди дореформеннаго уклада и образа мыслей увидли себя застигнутыми врасплохъ новыми условіями и новыми идеями, подрывавшими въ корн устои, на которыхъ держалось все благополучіе ихъ существованія. Они неожиданно для себя увидли необходимость бороться, приспособляться или доживать свой вкъ по инерціи. Романы Гончарова относятся именно къ изображенію послдней категоріи людей.
Наконецъ, навсегда безспорною останется за романами Гончарова ихъ замчательная художественность, величавая красота ихъ построенія, яркая изобразительность, прозрачный юморъ…
Останется все то, что не мняется съ годами, но во что человчество вкладываетъ, съ каждымъ поколніемъ, новое, углубленное пониманіе, что любитъ доброю любовью, вчно обращаемой къ поэзіи прошлаго, этому неизсякаемому источнику освжающихъ чувствъ и возвышенныхъ настроеній.