К. Н. Бестужев-Рюмин
К. Н. Бестужев-Рюмин
О том, как росло Московское княжество и сделалось русским царством
О том, как росло Московское княжество и сделалось русским царством
——————————————————————————
О том, как росло Московское княжество и сделалось русским царством, Бестужев-Рюмин Константин Николаевич, Год: 1866
Время на прочтение: 124 минут(ы)
Шесть сот лет тому назад страшная беда постигла Русь, тогда поделенную на мелкие княжества — пришли татары, князья не соединились, татары разбили их по одиночке, разорили Русь из конца в конец и стали владеть ею. Пришлось русским князьям ездить в орду и вымаливать у ханов татарских и жизнь свою, и власть. Так прошло около ста лет. Татары поразбогатели и стали ссориться между собою, тогда начала отдыхать Русская Земля. Московский князь Иван Данилович, один из самых слабых, добился звания великого князя и потихоньку стал скоплять богатства и покупать вотчины других князей, татар он старался не обижать для того, чтобы до времени они не опомнились и опять не задавили Руси. Тоже делали него наследники. Им помогали святые митрополиты Петр и Алексей, которые и переехали жить в Москву. Москва так усилилась, что внуку Ивана Даниловича, Димитрию Ивановичу Донскому удалось разбить татарские силы Мамая на поле Куликовом и тем показать, что и татар можно бить*.
______________________
* Кто хочет знать все это подробнее, тот читай книжку: ‘О злых временах татарщины’.
______________________
Бежал Мамай с доля Куликовского, а в Кафе (теперь Феодосия в Крыму) убил его татарин же, Тохтамыш, который стал с тех пор ханом и начал грозить Земле Русской, хотел опять заставить князей русских платить себе дань. Русская Земля тогда еще не оправилась от погрома мамаева: дорого стоила ей победа над татарами, много и князей, и бояр, и простых воинов осталось на ноле Куликовом. После такой натуги надо было бы отдохнуть несколько лет, а татары собрались на Русь ровно через год после мамаева побоища.
Перешел Тохтамыш через Волгу и шел к рязанским пределам: этим путем всегда в то время вступали татары в Русскую Землю. Услыхал об его походе князь нижегородский Дмитрий Константинович, тесть великого князя Димитрия Ивановича, испугался беды и послал сыновей своих, князя Василья, да князя Семена, догнать Тохтамыша и смирить его своею покорностью. Едва удалось им догнать татар на меже рязанской. Услыхал о походе татарском и князь Олег рязанский, и вышел на встречу Тохтамышу, поклонился ему, поднес дары и указал броды через Оку.
Когда же услыхал о том великий князь Димитрий Иванович, задумал он сначала выйти биться с татарами, но увидал, что войска у него мало и не остался в Москве, а пошел через Переяславль и Ростов в Кострому.
Перешел Тохтамыш Оку, взял Серпухов и пошел к Москве, а в Москве народ волновался: кто собирался бежать, кто хотел остаться в городе.
Кто хотел остаться, те стали с мечами в воротах и не пускали никого из города, другие влезали на стены и камнями бросали в убегающих. Никто не слушался ни великой княгини Евдокии, ни митрополита Киприана, ни больших бояр, и даже великую княгиню и митрополита едва выпустили из города. При таком волнении нашлись и злые люди, которые убивали своих, чтобы ограбить. Изо всех воевод, которые оставались в городе, один только князь Остей, родом литвин, который служил великому князю, нашел, чтС надо делать: он уговорил москвичей защищаться и принял над ними начальство.
В полдень 23-го августа (1381 г.) подступил Тохтамыш к Москве. Стал он сначала в поле на расстоянии двух выстрелов от города, Увидали его москвичи со стены и затрубили в трубы. Потом подъехали татары к стенам и стали спрашивать: ‘Здесь ли князь Димитрий?’ — ‘Его здесь нет’, отвечали горожане. Осмотрелись вокруг татары и отъехали: они заметили, что москвичи сожгли посад, не оставили ни деревца, ни кола, чтобы нечего было татарам приметать к стенам, как в то время делывали для того, чтобы зажечь город. Обрадовались этому отходу горожане и возгордились, стали говорить: ‘Не боимся мы татар, город у нас каменный, твердый, ворота железные, недолго постоят татары под городом, — уйдут скоро: и нас испугаются, да и вспомнят, что князь великий может прийти с войском и напасть на них сзади’. Ободрились многие такими мыслями, выкатили на площадь бочки меда из барских погребов и пьяные влезали на стену и ругались над татарами, а татары ездили, грозили им саблями, потом отошли, еще больше прибодрились москвичи и стали пировать на радости.
На другой день поутру, сам хан подступил в городу, татары не стреляли, а только осматривали город, горожане первые начали стрелять из луков и метать камни. Разъярились татары и посыпались стрелы их как дождь на город, стрелы тучею застилали небо и убивали многих москвичей на стене потому, что татары стреляли искуснее русских: были у них такие искусники, что без промаха стреляли на скаку. Пока одни стреляли, другие принесли лестницы и полезли на стену, горожане же обливали их со стен горячею водою. Утомились татары и отступили, скоро вместо усталой толпы пришла другая, свежая, и стала приступать еще свирепее. Москвичи храбро отбивались от них стрелами и камнями.
Три дня стоял Тохтамыш под городом, а на четвертый обманул князя Остея и москвичей. В полдень по слову цареву, подъехали к стенам несколько знатных татар, и князья нижегородские. Дали знать городу, что пришли для мирного дела. Стали они говорить народу, который собрался на стенах: ‘Царь хочет вас, своих людей, жаловать: вы ни в чем не виноваты и не на вас он пришел, а на князя Димитрия, вам же он ничего не сделает, если выйдете в нему с дарами и пустите его в город: хочется ему видеть ваш город’.
Князья нижегородские, клялись москвичам, что все это правда и что им нечего бояться татар. Поверили этому москвичи и вышли из города с крестами и дарами. Татары заманили к себе князя Остея и убили его, потом ворвались в город и стали бить людей или уводить в полон, стали жечь и грабить имение горожан и церкви.
Взяв Москву, пошли татары грабить другие города: Владимир, Переяславль, Звенигород, Можайск и другие. Князь тверской Михаил послал к татарам послов с дарами и тем спасся от нападения. На возвратном пути татары ограбили землю Рязанскую, хоть и думал князь Олег спастись от них тем, что прежде указал им броды, но не помнили татары никаких услуг.
Когда ушел Тохтамыш, великий князь вернулся в Москву и велел хоронить убитых и платить по рублю за восемьдесят убитых, — выдано было триста рублей, стало быть всех убитых было двадцать четыре тысячи, уведено в орду было так много, что и счесть нельзя.
Враг московского князя Михаил Александрович тверской увидав, что орда опять стала сильна, поехал к Тохтамышу хлопотать о том, чтобы его сделали великим князем, но Димитрий послал в орду сына своего Василия и дело уладилось. Василий заплатил в орде 8,000 рублей. Не сразу можно было освободиться от татар.
Прошло пять лет, отдохнуло московское княжество от двух татарских погромов, тогда великий князь вспомнил, что новгородцы перестали платить дань ему, великому князю, и грабили области и его, и тех князей, которые были с ним заодно. Собрал он сильную рать и пошел войною на Новгород.
Новгород и Псков, который звался меньшим братом Новгорода и который иногда зависел от него, а иногда брад себе особого князя, были тогда богаты и сильны. Богат был Новгород тем, что вел большую торговлю: сюда немцы привозили свои товары, для чего завели свой гостиный двор, а отсюда получали меха сибирские. За теми мехами ходили новгородцы за Печору и в Пермь и давно уже завладели нынешней Архангельской губернией. Там, по Двине, были богатые владения новгородских бояр. Много денег накопилось в Новгороде от этой торговли и обстроился Новгород лучше других тогдашних городов, много было в нем церквей богатых, были и каменные палаты — тогда еще редкость на Руси. Богат был Новгород и завидно было его богатство соседям иноплеменным: шведам и немцам, и не раз приходили: шведы — на Новгород, а немцы больше на Псков и приходилось новгородцам и псковичам Отбиваться от них. У шведов с новгородцами ссора велась больше всего за устье Невы: за то место, где теперь Петербург. Хотелось новгородцам пробиться к морю, чтобы легче торговать се заморскими немцами, а шведам, которые владели тогда Финляндиею, сильно не хотелось пускать их к морю.
В 1240 г., в тот самый год, как татары брали Киев, собрал воевода шведский Биргер большое войско, посадил его на лодки, пришел в реку Неву и встал в том месте, где впадает в нее Ижора. Высадившись на берег и разбив свой стан, послал Биргер сказать тогдашнему новгородскому князю Александру Ярославину: ‘Противься мне, если можешь, а я пришел пленить твою землю, и будешь раб мне и дети твои’. Пошел Александр в храм св. Софии, помолился Богу, благословился у архиепископа и стал укреплять свое войско. ‘Не в силе Бог, а в правде’, сказал он новгородцам и, сев на коня, повел рать на встречу шведам. Был некто Пелгусий, в крещении Филипп, старейшина земли ижорской, которому поручил Александр стеречь берег морской. Пошел он повестить князя о приходе шведов. На пути было ему видение: видел оа, что по морю плывет лодка, а посреди нее, обнявшись, стоят святые Борис и Глеб в алых одеждах и говорит Борис Глебу: ‘вели грести скорее, чтобы успели мы помочь сроднику нашему Александру’. Пелгусий рассказал это Александру,
Пришел Александр на Пжору и бились крепко. Один из богатырей новгородских Гаврило Олекст въехал с конем в лодку шведскую по той доске, по которой всходили в лодку и сходили с неё, спихнули его в воду с конем, выплыл он, и начал рубиться и много пало от руки его. Другой Сбыславь Якунович, бился с топором в руке и побил многих. Сам Александр мечом положил печать на лице воеводы Биргера.
Побежали шведы и только трупы самых знатных своих людей захватили с собою, наложили этими трупами три лодки и лодки те потонули в море, а прочие тела закопали в одну большую яму. Воротился Александр со славою в Новгород и за ту победу прозван Невским.
Но война со шведами этим не кончилась, несколько раз она опять возобновлялась.
В 1323 году когда новгородцы на истоке Невы построили город Орешек (теперь Шлиссельбург), шведы заключили было с ними вечный мир, да не на долго. В Швеции воцарился король Магнус. Магнус был ревностный католик, а папа незадолго перед тем сделал воззвания ко всем католикам, чтобы шли они обращать под власть папскую все народы, которые ей не подчиняются. Послушался этого воззвания Магнус и в 1348 году послал сказать новгородцам: ‘Пришлите на съезд своих философов, а я пошлю своих, пусть поспорят о вере: я хочу знать, которая вера лучше, наша иди ваша. Если ваша вера лучше, я пойду в вашу, если наша вера лучше, вы ступайте в нашу. Хочу быть с вами за один. Не пойдете на спор, то иду на вас со всею своею силою’. — ‘Если хочешь знать — отвечали новгородцы — которая вера лучше, то пошли в Грецию: мы оттуда приняли веру, а мы с тобой о вере спорить не станем. Посылаем к тебе послов, чтобы разобрать, нет-ли каких обид между нами’. — ‘Обиды нет никакой — сказал Магнус — а хочу, чтобы вы шли в мою веру. Не пойдете, буду с вами воевать’.
Стал тогда Магяус на Березовом острове (близ Выборга), откуда и пошел Невою к Орешку, где затворились новгородцы и стал он осаждать Орешек, а живших вблизи Ижорцев (чухон) принуждать креститься в свою веру: кто не крестился, того убивали. Послали новгородцы войско против тех шведов, которые насильничали над ижорцами и разбили их, а Магнус тем временем обманом взял Орешек, где посадил 800 человек своих. Призвали новгородцы псковичей и пошли с ними к Орешку. Простояли они под городом от успеньева поста до великого и хотя псковичи ушли от них потому, что немцы напали на Землю Псковскую, все-таки взяли город: стали на Федоровой неделе кидать примет и зажигать, загорелся и город, Шведы убежали в башню, а новгородцы взяли город.
Кроме шведов, у новгородцев, и особенно псковичей, врагами были немцы ливонские (теперешняя губернии Эстляндская, Лифляндсая и Курляндская). Немцы пришли в тот край незадолго перед тем, как Русь покорили татары. Коренные тамошние жители Эсты, Ливы, Латыши и другие, с давних пор, платили дань Новгороду и русским князьям полоцким, еще русский великий князь Ярослав, сын Владимира Св. построил в этой земле город Юрьев (теперь Дерпт), жители оставались язычниками и крестился только тот, кто хотел. Спокойно жили эти племена в своих лесах, как раз в устью Двины прибит был корабль немецких купцов из города Бремена. Жители сначала не хотели пускать немцев на берег и начали драку: немцы одолели и тогда стали уговаривать ливов меняться с ними товарами: у бедных ливов глаза разбежались на заморские товары. Немцы стали возвращаться и скоро на берегу Двины построили для приюта себе городок Укекуль. Как только немцы утвердились, они стали уговаривать ливов креститься, ливы их не слушались и они задумали обратить их силою и привели войско: в то время в Европе считали самым богоугодным делом силою обращать язычников в христианство, папа обыкновенно благословлял на такой подвиг. Такие воины назывались крестоносцами, а походы их крестовыми походами. Сначала они ходили на завоевание Иерусалима, а потом обратились на разных языческих народов.
Пришли крестоносцы и разбили ливов: где было бедному народу, незнавшему войны, бороться с немецкими воинами, закованными в железо, с отличными мечами и копьями! Ливы покорились. Чтобы остаться навсегда в Ливонии, немцы с разрешения паны устроили орден Меченосцев: так называли рыцарей (воинов), которые с тем вместе были и монахами, кроме обыкновенных монашеских обетов, целомудрия и послушания, они давали обет воевать с неверными. Таких орденов было уже несколько прежде и по их-то образцу устроился и орден Меченосцев.
Немцы разделяли между собою землю Ливонскую, а жителей крестили и обратили в рабов. Ливонцы стали христианами только по имени, потому что самая служба, по обычаю всех католиков (а немцы были тогда католиками), совершалась на латинском языке, священного писания они не знали потому, что у католиков тогда позволялось знать священное писание только духовным. Чтобы больше укрепить за собою землю Ливонскую, немцы настроили городов, из которых самый важный Рига и перезвали туда жителей из Германии. По деревням они настроили замков (большие каменные дома со стенами и башнями, как крепости). В зА мках жили немцы, а кругом замков, в лачугах и землянках жили ливонцы — рабы.
Покорив Ливонию, задумали немцы крестовый поход на Русь: русских они тогда не считали христианами, потому что русские папе не повиновались и молились рогу не по-латини, а по-славянски. Войны между русскими и немцами тянулись более трех сот лет и кончились тогда только, когда царь Иван Васильевич так стеснил орден, что он должен был уничтожиться. Ливония переходила от Польши к Швеции и, наконец, при Петре Великом завоевана Россией.
Псков был смежен с Немецкою землею, оттого псковичам чаще всего приходилось бороться с немцами.
В 1242 году взяли немцы Псков и посадили в нем своих наместников, многие псковичи бежали в Новгород. Новгородский князь Александр Ярославич Невский пошел ко Пскову, выгнал немцев из города, наместников их заковал и послал в Новгород, а сам пошел на землю Ливонскую. Стал он рассыпать своих людей по земле Ливонской за вестями, напали на них немцы: кого избили, кого захватили, а иные бежали к Александру. Александр стал с своим войском на Чудском озере (на рубеже теперешней Псковской губернии) на льду, дело было в апреле месяце. Немцы говорили, ‘Возьмем руками князя Александра’, а русские говорили: ‘Князь наш честный и дорогой! настало время положить нам свои головы за тебя’. Князь же Александр, подняв руки к небу, сказал: ‘Рассуди, Господи, спор мой с этим народом велеречивым и помоги мне, как помог прадеду моему Ярославу на окаянного Святополка’. В день Похвалы Богородицы была битва. Взошло солнце, немцы поставили войска свои свиньей, то есть клином, острый конец которого был обращен в неприятелю, и ворвались в русское войско, от треска копий и звука мечей был такой шум, будто ломается замерзшее море, лед покраснел от крови. Победил Александр немцев и гнал их озером семь верст, пятьсот немцев было убито, много было взято в плен. Когда Александр въезжал во Псков, его встретили священники в ризах и со крестами и толпа народа, он ехал верхом, а пленных рыцарей вели подле коня его. Изо Пскова поехал Александр в Новгород. Сюда немцы прислали просить мира и возвратили все, что недавно отняли у русских, но война кончилась только на время.
В этой войне особенно прославился псковский князь Довмонт, родом литвин. Довмонт был родственник великого князя литовского, Миндовга. Литовское племя (т.е. Литва и Жмудь) очень бедное: жило в лесах (в теперешних губерниях Ковенской, частию Виленской, Гродненской и Минской), бедно оно было до того, что платило русским князьям дань лыками и вениками. Управлялась Литва мелкими князьями, которые все больше или меньше слушались своего старшего жреца. Когда русские князья слабели в своих ссорах, Литва стала делать нападение на их области, особенно после того как другое племя литовское — Пруссы было покорено немцами, а те, кто не хотел покориться, бежал в Литву. Тогда-то один из князей литовских, Миндовг, задумал один владеть Литвою, перебил многих из своих родственников и других князей. За то те, которые остались, положили убить его самого. В числе убийц был и Довмонт. Убили Миндовга, а сын его Войшелг, который крестился в православную веру и пошел в монахи, скинул с себя на время рясу и пошел в Литву мстить за отца. Кого он не успел захватить, те бежали, бежал и Довмонт и пришел во Псков. Псковичи назвали его своим князем, он крестился, опустошал со псковичами Литву и женился на дочери тогдашнего новгородского князя Димитрия Александровича, сына Невского. Новгородцы позволили псковичам держать своего особого князя, чтС прежде было редко. Не раз ходили псковичи с Довмонтом, которого в крещении назвали Тимофеем, и на немцев, и на литовцев. Любили псковичи своего князя и было за чтС : он был милостив паче меры, любил священников, украшал церкви, заступался за сирот, за вдов и за всех, кого обижали сильные. Когда же он умер от мора, горько плакали по нем псковичи.
Так боролись новгородцы и псковичи со врагами иноплеменными и оберегали с своей стороны Русскую Землю, а новгородцы, как уже сказано, и расширяли ее: приходили в какую-нибудь землю сначала торговать, а потом селились, строили свои города и села, пахали землю, а тамошних жителей заставляли платить себе дань. Такие походы были часты: новгородцы — хоть и был у них князь — управлялись по старому сходкою (вечем), на этом вече все новгородцы были с голосом и дела обсуждались по общему решению, только то и можно было сделать, на что все были согласны. Бывало и так, что несогласных били или даже топили, сходились иногда два веча: одно по одну сторону реки, другое по другую, и шли через мост, каждое думало заставить другое сделать по-свСему, на мосту они сталкивались и начиналась битва, часто только архиепископ новгородский, пришедши на место с св. крестом в руке, мирил спорщиков. Вот после какой-нибудь такой ссоры, а иногда и так, набиралась толпа удальцов: набирал их больше какой-нибудь богатый, да удалый человек, и все кому тесно было от горланов и кто надеялся поживиться в чужой земле, а может и добыть себе земли, шли за ними охотно. Выходила толпа эта в ушкуях (лодки по старому) из Новгорода, оттого и звали их ушкуйниками: шли они к Северной Двине, которая пала в Белое озеро и на которой теперь Архангельск, около этой реки и сложилась мало-по-малу новгородская область Двинская, иногда шли они на Волгу. Как завладевали новгородцы разными землями, всего лучше увидим на примере земли Вятской.
Еще до татар (в 1147 г.) пошли такие удальцы на Волгу, Волгою вышли в Каму, где тогда еще русские не владели, и построили тут городов. Кама река большая, путь для всех открытый, могут придти люди из иных мест, те или другие удальцы из Новгорода, и прогнать их, или пошлет войско князь суздальский, тогда сильный на Волге или болгары (народ татарский, владевший тогда около Казани) прогонят их. Потому отрядили удальцы часть своих смотреть дальше, нет ли побезопаснее места. Вошли посланные в реку Чепец, нашли здесь трусливых вотяков и пошли жечь и разорять их имения, взяли и город их на реке Вятке, который звался Болванским: город был крепок, помолились новгородцы святым Борису и Глебу и взяли город. Русские назвали этот город Никулицыным (теперь село в Вятской губернии). Услыхали остальные (что оставались на Каме), о том, как удалось им, пришли и завладели другим городком, который назвали Котельничем (теперь город в Вятской губернии). Потом на реке Хлыновице построили Хлынов (теперь Вятка). Место выбрали отличное: с двух сторон обведен был город глубоким рвом, а с одной прилегал к реке Вятке. Вместо стены служим дома, плотно построенные один подле другого: внутрь города были их окна и двери, а с наружной стороны глухая стена. В этом городе отбивались вятчане от всех окружных народцев и долго сумели держаться, не поддаваясь никому: ни Новгороду, ни великому князю, только великий князь Иван Васильевич, который соединил под рукой своей почти все русские земли, покорил и Новгород, покорил и Вятку.
Не всегда ходили новгородцы против чужих народов, доставалось от них иногда и своим: так в 1366 году ходили новгородцы в ушкуях с воеводою Осипом Варфоломеевичем и другими на Волгу и около Нижнего разграбили купцов и московских, и татарских. Рассердился великий князь Димитрий, и послал сказать новгородцам: ‘Зачем ходили на Волгу и пограбили моих купцов?’ Отвечали новгородцы: ‘Ходили люди молодые, без позволения Новгорода, и только побили басурманов, а твоих купцов не трогали, прости нам’, и князь великий простил.
В 1375 году, в то время как Димитрий Иванович смирил главного недруга своего, князя Тверского, вышло из Новгорода 70 ушкуев с воеводою Прокопом. Через Волгу прошли они в реку Кострому и стали у города Костромы. Вышли костромичи из города с воеводою великокняжеским Плещеевым, увидели новгородцы, что их много: более 5,000, а у них только 1,500 и пошли на хитрость: послали одну половину зайти за лес, чтобы ударить костромичам в тыл в то время, как другая половина ударит им в лицо. Дрогнули костромичи и побежали, а новгородцы взяли город, грабили его и жгли целую неделю: что могли взять, взяли с собою на лодки, а что было потяжеле — побросали в реку, захватили также с собою много полону. То же сделали и с Нижним, и все награбленное и пленников продали татарам в Казани: потом опять пошли на Волгу и стали грабить и своих, и чужих. Когда же дошли до Астрахани, то здесь избил их князь татарский Солчий.
Много и еще такого делали новгородцы, но терпел князь Димитрий, пока не покончил с татарами, но когда новгородцы отказали платить ему дань, то он собрал войско на Новгород. Много войска было с ним и послали новгородцы послов к нему просить мира, но отказался дать мир великий князь и стал в 30-ти верстах от Новгорода в поле. Пришел к нему владыка новгородский Алексей и сказал ему: ‘Князь! я тебя благословляю, а Великий-Новгород челом бьет о мире, а за вину свою дают тебе люди 8,000 р’. (тогда 8,000 р. были большие деньги). Отказал князь и ему, перепугались новгородцы и стали готовиться защищать город, а для того зажгли все монастыри около города и все посады, хоть и было оттого много убытка и чернецам и людям новгородским. Увидал князь, что трудно взять Новгород, где люди приготовились биться до конца, и согласился взят с Новгорода окуп.
Через три года после того (в 1389 г.) умер князь Димитрий, оставив после себя великим князем сына своего Василия, а двоюродного брата своего Владимира Андреевича, которому но старому порядку приходилось быть великим князем, заставил особым договором отказаться от наследства и покориться Василью. С тех пор пошло в царском роде наследство от отца к сыну.
Много было дела молодому князю Василию: приходилось ему ладить и с татарами, и с Литвою, которая стала очень сильна потому, что правил при нем Литвою умный и хитрый Витовт. Об нем расскажем дальше, а теперь посмотрим, чтС делалось в орде.
В орде царем был Тохтамыш тот самый, что так сильно разорил Москву. Понял великий князь, что хоть и можно бить татар, нельзя однако совсем от них отделаться и поехал в орду, одарил там всех и получил от Тохтамыша ярлык (грамоту). на княжество нижегородское: в Нижнем княжил тогда Борис. Знал Борис, что нечего ждать ему от Москвы, где его не любили, чувствовал он, что московским князьям нужно собрать все княжества, потому что только тогда Русь будет сильна и потому созвал своих бояр и заставил их присягнуть, что они будут ему верны. Бояре присягнули, а старший из них, Румянец, сказал князю: ‘Князь! не скорби и не плачься, мы все за тебя стоим и готовы за тебя и кровь пролить, и головы сложить’. Все это было притворство, а сам он переписывался с великим князем московским. Тем временем пришли к Нижнему бояре московские и послы татарские. Борис не хотел пустить их в город и тут Румянец стаж уговаривать его и сказал: ‘Пришли послы от царя и бояре московские, хотят с тобою мир подкрепить, а ты начинаешь брань, пусти их: мы все за тебя’. Послушался Борис и пустил их. Когда они вошли в город, то стали звонить в колокола, сошелся народ. Князь испугался, но послал сказать своим боярам: ‘Друзья и братья! вспомните, что вы целовали крест не выдавать меня’. — ‘Не надейся на нас, отвечал Румянец — мы не с тобою, а против тебя’. Так Борис должен был уйти. Приехал великий князь и город присягнул ему.
Скоро в самой орде начались ссоры и едва-было новое Батыево нашествие не постигло Русь. Случилось это так: в теперешней Бухаре, в городе Самарканде, правил царь Тамерлан. Тамерлан или Тимур был сын одного небогатого татарского князя, кочевавшего в степях около Аральского моря. Здесь когда-то было сильное татарское царство, названное Джагатайским и владело им потомство одного из сыновей того Чингисхана, при котором татары в первый раз пришли на Русь Распадалось царство Джагатайское: подручные князья ссорились между собою, не слушались хана и часто меняли ханов. В это — то время вблизи Самарканда, столицы хана джагатайского, родился Тимур, мать которого была из царского рода Чингис-хана. Беден был отец Тимура и оставил ему в наследство только старую лошадь, да старого верблюда. Собрал около себя Тимур шайку разбойников и скоро кругом начали его бояться: тогда он сделался царем джагатайским и пошел с своею ратью воевать окрестные народы. Горько приходилось тем, кто не покорялся Тимуру: жег он большие города до тла и до сих пор стоят там развалины, где прежде жили богато и где шла торговая дорога.
Чтобы дольше помнили об нем, Тамерлан, где проходил, оставлял кучи, сложенные из черепов людей, убитых его воинами. Этот-то Тамерлан очень любил Тохтамыша, которому и помог сделаться ханом: Тохтамыш когда-то ходил с ним в походы. Да не слушался его Тохтамыш. Собрался Тамерлан, наказать его и разбил на реке Тереке. Посадил Тамерлан своего хана в Сарае, а сам пошел на русские земли (в 1395 г.). Ужаснулись в Москве, когда узнали, что Тимур перешел через саратовские степи, подошел к Ельцу, взял город и полонил князя елецкого, со страхом ждали, как новый Батый подойдет к Москве и боялись, что опять потекут реки кровью. Вспомнил тогда великий, князь об чудотворной иконе Пресвятой Богородицы, писанной, по преданию, Евангелистом Лукою, и стоявшей во Владимире, и вздумал он, посоветовавшись с митрополитом Киприаном, перенести её в Москву на утешение народу, а сам поехал в другие города собирать войска. В самый праздник Успения взяли икону из Владимирского собора и понесли в Москву. Когда подошли к городу, митрополит Киприан вышел за город с епископами, священниками, князьями и боярами, которые собрались в Москву, чтобы здесь отсиживаться от татар. С пением псалмов внесли икону в Успенский собор. Потом узнали, что в тот же день как чудотворную икону принесли в Москву, Тамерлан вышел из Ельца и пошел назад. Благочестивые люди рассказывали потом, что заснул хан в ночь на этот день и видел страшный сон: видел он гору и шли с горы святители с золотыми жезлами в руках и грозили ему, а над нижи на воздухе жена в багряных ризах с силою несметною и тоже грозила ему. Проснулся Тамерлан и стал просить растолковать ему и никто растолковать не мог. Тогда-то велел он своему войску идти назад. Узнал князь великий о том, что Тамерлан поворотил назад, вернулся в Москву, на том месте, где встретили икону, велел построить монастырь Сретенский, который и наделил многими богатствами, а вместе с тем уставил на вечные времена праздновать тот день, когда внесли икону в Москву 26-го августа.
Долго после того тихо было со стороны орды, нескоро оправились татары после тимурова погрома, пока не явился у них второй Мамай, Эдигей, да и тому сначала было не до Москвы. Враг его, Тохтамыш, бежал к литовскому князю Витовту и шел Витовт на Эдигея, чтобы опять посадить Тохтамыша в Сарае. Силен был Витовт, а почему силен, об этом надо нам теперь поговорить.
Было уже сказано, как, пользуясь невзгодами русских князей и их притеснениями от татар, стали захватывать русские земли князья литовские. Первым сильным князем литовским был Миндот (как его убили, мы уже знаем). Из князей, бывших после него, особенно силен стал Гедимин. Разбил он князей русских при реке Ирпени и завладел Киевом, который уже не был тогда так богат и велик, как был прежде до татар: вскоре после нашествия Батые, проезжал под Киевом один католический монах и говорит, что в Киеве осталось всего только домов с двести, а кругом города валялись неприбранные черепа и кости человеческие. С тех пор прошло 80 лет, а все-таки Киев уже не мог быть по старому. Однако Гедимину пришлось простоять под ним два месяца. Не хотелось русским людям покориться язычнику — литовцу, да помощи не было ни откуда. Покорил Гедимин Киев, затем женил он своего сына на княжне волынской, а так как у княжны не было братьев, то стал этот сын гедиминов, Любарт, князем волынским. Полоцк еще прежде покорен был литовцами и стала Литва сильна после того, как завладела почти всею Русью южною (теперешними Белоруссиею и Малороссиею). Только Чернигов и Галич оставались еще под рукою русских князей, скоро и Галич, после того как пресекся род законных князей, перешел к Польше.
С тех пор Гедимин стал называться великим князем литовским и русским, поселился в городе Бильне, который сам построил. Говорят, будто охотился он в лесах над р. Вилиею, устал на охоте и лег заснуть, видит он во сне большего железного волка, воет тот волк так сильно, как будто в нем сидит сотня других волков, испугался Гедимин, проснулся и, позвав в себе жреца, велит ему растолковать себе тот сон. ‘Железный волк (сказал жрец) крепкий город, а волки в нем — множество жителей’. Задумал после того князь построить город и поселился в том городе. Был он умен и хоть сам не крестился, но христиан не гнал: он знал, что их больше в его земле, чем язычников и даже не мешал своим детям креститься, один из них правил даже одно время в Новгороде. Все они и сам Гедимин, были женаты на русских княжнах. Скоро в Вильне половина жителей были православные. Говорили при дворе и в городе по-русски и так как у литовцев не было своей грамоты, то и писали на русском языке. По примеру русских князей, и Гедимин насажал сыновей своих но разным городам и одного из них, князя виленского, назначил старшим над другими и назвал великим князем.
По смерти Гедимина (1340 г.), князь Евнутий — по завещанию отца — сел в Вильне. Евнутий был младший из сыновей Гедимина. Старшим показалось обидно подчиниться младшему, да еще не самому умному из братьев. Двое из Гедиминовичей, Ольгерд и Кейстутий, сговорились между собою, напали на Вильну, выгнали Евнутия, но не убили его, а только перевели в другое княжество. В Вильне же сел Ольгерд. Ольгерд безустанный в трудах и всегда трезвый (он не пил ни вина, ни меда, что тогда было редкостью), был храбрый воин и много приходилось ему биться: то вместе с братом Кейстутом отстаивал он свою землю от немецких рыцарей, то завоевывал русские земли у мелких князей. Три раза он ходил к самой Москве и много труда стоило великому князю Дмитрию Ивановичу отбиться от него. При нем и русский язык и православная вера еще более усилились в Литве: он был женат два раза и оба раза на русских княжнах. Сначала он был язычник и даже позволил своим литовцам-язычникам замучить трех православных. Вот как это случилось: были у князя два любимца Кунец и Нежила. Оба они крестились и назвали одного Антонием, другого Иоанном, крестившись, перестали они приносить жертвы идолам и в пост не ели скоромного. Жрецы пожаловались на них Ольгерду, и добились того, что их посадили в темницу, сидели они год, один из них ослабел и отрекся от Христа. Тогда их выпустили, но другой остался твердым, раскаялся и ослабевший и объявил самому князю, что он христианин и, как его ни били, оставался твердым. Опять посадили обоих в тюрьму и после разных мук повесили на дубе. Родственник мучеников, по имени Круглец, узнав об их кончине праведной, сделался христианином и назвался Евстафием. Его страшно мучили: били по ногам железными прутьями, содрали с головы кожу и волосы, и, когда он не отступился от веры, повесили на том же дубе. С тех пор церковь православная чтит намять трех мучеников: Антония, Иоанна и Евстафия. Ольгерд после того перестал преследовать христиан и даже, по внушению второй своей жены Иулиании, крестился сан перед смертью и еще до того построил в Вильне церковь Пресвятой Богородице.
В 1377 году умер Ольгерд и разделил свою землю между своими двенадцатью сыновьями, а в Вильне великим князем поставил младшего сына своего, Ягайлу, крещенного в православную веру и названного Яковом. Старик Кейстутий, брат Ольгерда и верный товарищ всех его походов, поклялся брату перед смертью его помогать его сыну и считать великим князем, как считал и покойного брата. Свято исполнял старик свою клятву, но племянник отблагодарил его за добро злом, и поссорил их между собою любимец молодого князя, Войдилло. Войдилло этот был слугой у Ольгерда: из хлебопеков Ольгерд сделал его стольником и так сильно полюбил, что послал управлять городом.
Когда Ольгерд умер, Войдилло подделался к Ягайле, который задумал отдать за него сестру свою, Марию. Обидело это намерение старика Кейстутия и стал он попрекать за это племянника. Узнал об этом Войдилло и начал накликать на Кейстутия, который княжил на Жмуди (в теперешней Ковенской губернии), соседей его немецких рыцарей. Хотел он, чтобы немцы убили Кейстутия, а земли бы Ягайло отдал ему. Узнал об этом Кейстутий, пошел на Вильну, захватил там Ягайлу, забрал и грамоты, которые тот писал к Немцам. Сел Кейстутий в Вильне, повесил Войдиллу, а Ягайло поклялся не подыматься против него. Тем временем пришли на помощь Ягайле немцы. Кейстутий уступил, поклялся Ягайло не трогать его, да не сдержал клятвы, а посадил его в тюрьму и там велел удавить. Сына кейстутиева Витовта также посадил в тюрьму. Узнав, что было с отцом, Витовт задумал бежать. Он сидел с женою в башне и сюда ходили служить им две женщины. Витовт переменился платьем с одною из этих женщин и, переодевшись, бежал к немцам. Испугался Ягайло того, чтобы Витовт не привел на него немцев, вызвал его в Литву и дал ему княжение (1384).
В то время в соседней Польше по смерти короля Людовика осталась дочь Ядвига. В Польше тогда всем правило дворянство и только дворянам и хорошо было жить в Польше. Дворяне польские подумали, что если с Польшею соединится сильная Литва (а Польша была государством небольшим, чуть-ли не меньше теперешнего царства Польского), то Польше легче будет отбиваться от соседей немцев, латинское духовенство, тоже сильное в Польше, очень радо было случаю обратить в латинство великого князя литовского, а с ним и его подданных, литовцев и русских. Потому, когда Ягайло прислал сватов к Ядвиге, то стали уговаривать ее выйти за него замуж. Ядвига была веры латинской, считала православных язычниками и боялась Ягайлы, который к тому же был не молод. Но шляхта (т.е. дворянство) уговорила ее, им помог папа и Ядвига согласилась. Приехал Ягайло и прежде всего переменил веру, с ним переменили веру и некоторые из его братьев, другие же ни за что не хотели отказаться от православия.
После венчания короною королевскою, поехал Ягайло в Литву и стал крестить в латинство тех, которые были еще язычниками. Из Вильни поехал по другим городам и тоже крестил язычников: крестили, говорят, толпами, в одной называли всех Петрами, в другой Павлами, и так далее. Каждому, который крестился из язычников, Ягайло давал белый суконный кафтан и язычники, бС льшая часть которых до того ходила в звериных кожах, охотно шли на приманку. Но латинскому духовенству мало было обратить только одних язычников, православных они считали хуже язычников и против православных Ягайло выдал строгий указ: принявшим латинскую веру запрещено было жениться на православных, а если кто-нибудь женится, то требовать, чтобы православный муж или православная жена обратились в латинство, если же не обратится, то можно было принуждать в тому телесным наказанием. Вот как наученный ксендзами (так зовут латинских священников в Польше) вздумал действовать против своих православных подданных великий князь литовский Ягайло.
После крещения язычников Ягайло уехал из Литвы и оставил наместником по себе брата своего Скиргайло. Умного Витовта он боялся. Витовт был этим обижен и стал искать союзников себе на стороне: он сговорил дочь свою, Софью, за Василия Дмитриевича, который тогда еще не был великим князем, потому что отец его Дмитрий Донской еще был жив. Узнал об этом Ягайло, испугался союза Витовта с великим князем русским и перевел его в другой город. Витовт бежал к немцам, с их помощью явился в Литву и взял Вильну. Русские люди, недовольные Ягайлом за союз с Польшею и принятие латинской веры, всюду приставали к Витовту. Испугался этого Ягайло, уговорил Витовта отказаться от союза с немцами и назвал его великим князем литовским. С тех нор стад Витовт владеть Литвою и только по имени признавал Ягайло своим государем. Чтобы еще больше усилиться и совсем развязаться с Ягайлою, он выгнал последнего князя смоленского Юрия, покушался и на Новгород. Великий князь московский Василий Дмитриевич принимал к себе всех тех, кого выгнал Витовт, но явно против него не восставал, он знал как трудно было бороться с таким сильным князем. Вздумал Витовт подчинить себе и татар и принял к себе Тохтамыша, который бежал из Золотой Орды и собрался возвратить его в Сарай, чтобы самому владеть от его имени.
В 1399 г. собрал Витовт силу многую: одних князей с ним было 50 человек и пошел с Тохтамышем на татарскую орду. ‘Я посажу тебя в Сарае — сказал он Тохтамышу, — а ты отдай мне Москву!’ До того, что за князем московским была его родная дочь, Софья Витовтовна, ему не было никакого дела, лишь бы только усилиться. В Орде в то время всеми делами правил Эдигей, он, как и Мамай, хоть и не назывался царем, но царь от него зависел. Услыхал Эдигей, что Витовт идет против татар и пошел к нему навстречу, сошлись они 12-го августа на реке Ворскле (в Полтавской губернии). Долго бились обе рати, под конец татары одолели, бежал Витовт с малою дружиною и оставил Тохтамыша, а Тохтамыш ограбил землю Витовта, ограбил ее и Эдигей и с одного Киева взяли окупа 3,000 руб. Присмирел на время Витовт и перестал уже быть так страшен Московскому княжеству. Василий однако не хотел с ним биться, а если случалось ссориться за пограничные области, то он старался уладить дело мирно. За то от Орды он задумал отделиться: сам не ездил, дан посылал не всегда, и когда можно было — оттягивал.
В 1408 г. задумал Эдигей напомнить великому князю старые времена и собрал большую рать, но чтобы тот не успел приготовиться, послал ему сказать: ‘Иду на Витовта мстить за все зло, которое он сделал твоей земле, пошли кого-нибудь из своих поклониться царю’. Изумился этой вести Василий Дмитриевич, почуял что-то недоброе, однако послал в Орду своего боярина. Эдигей задержал этого боярина у себя и только тогда узнал великий князь, что татары идут на него, когда они вошли в Русскую Землю. В Москве никто не был готов встретить их. Великий князь оставил в городе дядю своего, Владимира Андреевича, того самого, что так храбро бился на Куликовом поле, а сам поехал в Кострому собирать войско. Эдигей тем временем подошел к Москве. Сожгли москвичи посад и заперлись в городе, а Эдигей к городу не подступал: так крепок был город и так много было в нем хороших стрелков, а у Эдигея не было пушек. Послал он звать на помощь князя тверского, тот вышел из Твери, но не торопился подойти к Москве, выжидая кто победит. Татары тем временем жгли и грабили города окружные: Переяславль, Ростов, Серпухов, даже Нижний. Эдигей думал зимовать под Москвою, но получил весть из Орды, что там хотят прогнать царя, которого он поставил. Поторопился Эдигей воротиться в Сарай, взял окуп с Москвы три тысячи рублей, написал гордое письмо в Василию, и ушел.
Еще семнадцать лет после того Василий Дмитриевич княжил в Москве и, умирая, оставил наследникам десятилетнего сына. С братьев он еще до смерти взял обещание, что они признают государем его сына: не послушался один Константин Дмитриевич: ‘дело это не бывалое’ — отвечал он брату и уехал в Новгород. Опеку над сыном поручил Василий своей жене княгине Софье Витовтовне и просил Витовта защищать внука. Думал Василий, что он все-таки не обидит внука, хоть и знал как мало Витовт хочет добра Москве, а не знать того он не мог, потому, что всю жизнь свою Витовт старался вредить сколько мог, и Василию приходилось улаживать всячески, чтобы: дело не доходило до войны. Еще за десять лет до смерти Василия, Витовт, боясь того, что его православные подданные слушаются московского митрополита, а московский митрополит хочет добра московскому князю, задумал поставить особого митрополита в Киеве. Собрал архиереев, чтобы поставили своего особого митрополита, архиереи сначала-было не хотели делать этого, но под конец послушались Витовта и выбрали в митрополиты Григория Цамвлака. С тех лор стали на Руси два митрополита: один в Москве, другой в Киеве. Знал все это Василий, да так боялся братьев, особенно старшего, Юрия, что положился на Витовта.
Не ошибся Василий Дмитриевич в своем брате: Юрий хотел, как водилось в старину, сесть по смерти брата на великом княжении и, едва умер Василий, как он прислал к племяннику с угрозами, а сам стал у себя в Галиче (Костромской губернии), собирать сильную рать. Князь Василий был еще мал: было ему всего десять лет и потому за него распоряжались мать его и бояре. Собрали они большую рать, к которой пристали и другие дяди великого князя и с тою ратью пошли к Костроме, чтобы оттуда идти на Галич. Испугался Юрий и ушел к Нижнему. Московское войско пошло за ним. Юрий ушел за Суру. Через реку нельзя было перейти, потому и битвы не было. Постояли, постояли и разошлись. Юрий опять воротился в Галич и послал в Москву с мирными словами.
Великая княгиня и бояре послали к нему в Галич для переговоров митрополита Фотия. Когда Фотий приехал, князь Юрий собрал па горе у города весь народ из города и сел, чтобы показать митрополиту, как много у него народа, но Фотий только посмеялся: ‘Никогда не видал я — сказал он князю — столько людей в овечьей шерсти’. Он сказал так потому, что те люди были одеты в сермяги. Стали говорить о мире, митрополит хотел заключить прочный мир, а князь хотел только перемирия. Не сговорились они: пошел Фотий из города, не благословив народа. В городе сделался мор: смутился Юрий и подумал, не от того ли сделался мор, что митрополит уехал, не благословивши. Сел на коня и поскакал догонять Фотия, вернулся митрополит и благословил народ. Князь же послал вслед за ним бояр в Москву, чтобы заключить мир. Кончили на том, чтобы положиться на волю даря татарского: кого царь сделает великим князем, тому и быть.
Прошло пять лет, а князья все еще не ехали в Орду, тем временем умер и Витовт. Умер он с-горя, затеял он быть не просто великим князем, а королем, и послал просить венца у папы. Совсем уж он думал, что дело сделано и созвал к себе соседних государей на коронование, приехали государи, приехал и Василий Васильевич из Москвы. Однако дело не состоялось: папа, которого уговаривали поляки не присылать венца, обманул Витовта, а поляки боялись, что Витовт тогда совсем разойдется с Польшею. По смерти Витовта в Яитве великим князем сделан был Свидригайло.
Наконец собрались князья в Орду (1432 года). Первым поехал Василий Васильевич, за ним отправился Юрий. У каждого в Орде были свои приятели из князей ордынских, у этих-то приятелей в кибитках останавливались наши князья: приятель Юрьев мурза Тягиня на зиму откочевал в Крым: с собою он взял и Юрия. С Василием Васильевичем приехал в Орду старый и умный боярин московский Иван Дмитриевич Всеволожский. Боярам московским всем не хотелось попустить Юрия завладеть Москвою: они знали, что им первым придется тогда плохо: навезет Юрий с собою бояр из Галича и раздаст им все важные места и должности, а боярин Иван Дмитриевич еще задумал выдать дочь свою за великого князя. Тогда это водилось: князья не раз женились на боярских дочерях. Мы увидим, как это же удалось боярину и сколько горя от того случилось. Этот-то боярин задумал, пока Юрия нет в Орде, уладить дело так, чтобы великое княжение отдали Василию и стал он говорить князьям ордынским: ‘Так-то много у вас силы у царя и так-то вы радеете князю Василию, что не можете добиться, чтобы царь не слушал Тягиню и не отдавал великого княжения Юрию. Помяните мое слово: если Юрий будет великим князем, то станет Тягиня сильнее вас всех’. Так испугало это слово князей ордынских, что стали они приставать к царю и добились того, что царь обещал дать великое княжение Василию и сказал: ‘Станет Тягиня говорить за князя Юрия, я велю его убить’. Весной воротился Тягиня из Крыма, а с ним и князь Юрий. Пересказали Тягине речи царские, и не посмел он говорить за Юрия.
Тогда велел царь Махмет своим князьям рассудить, кому следует великое княжение. Князь Василий ссылался на то, что он наследует отцу и деду, а князь Юрий вспоминал о старых порядках, когда брат наследовал брату. Тогда встал боярин Иван Дмитриевич и сказал царю: ‘Государь вольный царь! дозволь мне, холопу великого князя, молвить тебе слово: государь наш великий князь ищет великого княжения по твоим грамотам, как и отец его владел по твоему жалованью, а князь Юрий хочет взять великое княжение по завещанию отца своего, а не по твоей воле, а ты волен жаловать кого захочешь’. Полюбилась речь эта царю Махмету и дал он власть князю Василию, а Юрию — по татарскому обычаю — велел вести коня его под уздцы. Только Василий не захотел обесчестить дядю и не сделал по воле ханской.
Воротился великий князь в Москву. Стал тогда Всеволожский требовать, чтобы великий князь женился — по обещанию — на его дочери. Не угодно это было великой княгине. Софье, матери великого князя и нашла она ему невесту княжну Боровскую. Обиделся этим боярин Всеволожский, уехал к князю Юрию и стал подговаривать его на великого князя.
На свадьбе великого князя, на сыне Юрия, князе Василие Косом, заметили дорогой пояс, который когда-то был дан в приданое жене Дмитрия Ивановича Донского. Тогда пояса, которыми опоясывался кафтан, носили очень дорогими и передавали из рода в род. Этот пояс был на свадьбе князя Дмитрия подменен, переходил из рук в руки и достался в приданое жене князя Насилия. Когда узнала об этом великая княгиня Софья, она тут же на пиру сорвала пояс с князя Василия. Обиделся князь Василий и уехал к отцу в Галич.
Тогда князь Юрий собрал рать и пошел на племянника войной. Великий князь ничего не ожидал и войска собрат не успел. Тогда войскА распускались после войны по деревням и когда была нужда, собирались опять. Потому и послал князь Василий к Юрию попытаться уговорить его на мир, не пошел князь Юрий на мир и великому князю пришлось собирать рать. Собрал он тех, кто был около Москвы, да московских купцов (по тогдашнему гостей) и встретил Юрия на реке Клязьме. Разбил Юрий племянника, и вступил в Москву, Василий ушел в Кострому. Юрий пошел было на Кострому, только боярин его Морозов уговорил оставить племянника в покое и дать ему Кострому во владение. Москвичи, которые любили своего князя, стали сходиться к нему в Кострому, шли и бояре, и дворяне, и всякие люди. Сыновья князя Юрия, Василий-Косой, Дмитрий-Шемяка, да Дмитрий-Красный рассердились на боярина Морозова за то, что уговорил он отца пощадить князя Василия. Подстерегли они боярина: ‘Ты злодей, крамольник, — сказали ему князья — навел ты беду на отца нашего, всегдашний ты наш злодей!’ Тут же они и убили его, а сами пошли на Кострому. Рассердился князь Юрий на детей за такое своевольство, и позвал Василия Васильевича в Москву, Сел опять Василий на свой престол и послал воевод наказать детей Юрьевых. Князья эти были разбиты. На другой год (1434) собрался он войною на самого Юрия, потому что, как он узнал, воеводы его были в рати у его детей. Совокупился Юрий с детьми и опять засел в Москве, а детей послал на князя Василия, который был тогда в Нижнем. Тем временем Юрий умер и вокняжился сын его, Василий-Косой. Обиделись братья тем, что вокняжился он без их совета и позвали в Москву Василия Васильевича. Князь Василий Юрьевич не хотел покориться, великий князь разбил его, взял в плен и ослепил.
Весною следующего года (1437) приехал в Москву новый митрополит Исидор из Греции. Митрополит русский, которому подчинены были все русские епископы, сам зависел в то время от греческого патриарха. Иногда патриарх ставил в митрополиты того, кого выбирал великий князь, а иногда выбирал кого-нибудь из греков. Так случилось и на этот раз. Исидор был выбран патриархом. В церкви греческой было тогда тяжелое время: все почти царство греческое заняли турки, оставался за царем только Дареград. Царь Иоанн, чтобы как-нибудь спасти свое царство, задумал соединить церковь православную с латинскою. Ему казалось, что тогда другие государи: немецкий, французский и др., которые все держали латинскую веру, охотно помогут, послушав своего папы. Соединить церкви в то время значило подчинить себя папе, потому что латинская Церковь была горда уже тем, что в то время столько сильных народов держались ее, а православная тогда (по воле Божией) была почти везде подчинена неверным: в Греции — туркам, в России — татарам, а в другой половине России — Литве. Приходилось православным бороться с латинщиками, которые стали появляться после того, как великий князь Ягайло принял латинскую веру. Подумал об этом Царь греческий и согласился созвать православное духовенство на собор с латинским. Он забыл только одно, что в то время в самой латинской Церкви был собор, на котором рассуждали, не много ли уже власти присваивали себе папы, да рассматривали все беззакония, которые делали папы. Не подумал об этом хорошенько царь и дал папе обмануть себя. Собор собрался. На этот собор поехал и Исидор. Долго не пускал его князь великий, наконец согласился, только сказал: ‘Отче! мы не повелеваем тебе идти на собор в Латинскую Землю, ты же не слушаешь нас, хочешь идти, так знай: воротишься, приноси к нам ту же веру, которую прадеды наши приняли от греков’. Поклялся Исидор и поехал. Собор сошелся сначала в Ферраре, городе итальянском (Рим — столица папская в Италии), оттуда перенесен был во Флоренцию, тоже итальянский город. Большую часть греческих духовных, которые пришли на собор, выбрал царь из самых податливых, но и то споры велись очень долго, греки не хотели отступить от православия, больше всех говорил Марк эфесский, который не уступал до конца. Остальных почти всех удалось папе уломать: он перестал давать им денег на содержание, греки, тогда уже обедневшие, жили на счет папы, император с своей стороны понуждал, нашлись и из греков такие, которые хлопотали, больше всех хлопотал наш Исидор. Наконец собор разошелся и порешили признать власть папы, признать то в учении, в чем была разница между церквами, только и осталось, что служба по-гречески и по-русски. Так и разошлись. Немного получил от этого собора император: в Царьграде породил он раскол и споры, а из других государей только польский король Владислав, сын Ягайлы, пошел к нему на помощь против турок и был разбит и убит в сражении (1444).
Вернулся Исидор в Москву (1441) и привез с собою грамоту от папы Евгения. Подивились в Москве и ужаснулись, когда за службою в Успенском соборе вместо православных патриархов помянул он папу. Кончилась служба, велел он протодьякону с амвона прочесть грамоту о соединении церквей. Ужаснулись все и не знали чтС делать, не потерялся только великий князь: ‘Не было этого — сказал он — ни при прадедах, ни при отцах, ни при братьи нашей великих князьях, и я не допущу этого’. Потом велел посадить Исидора под стражу в Чудовский монастырь, пока он не покается. Год сидел Исидор и удалось ему убежать из под стражи. Великий князь не велел искать его и так удалось ему пробраться к папе, а на Руси править церковью поручено было рязанскому архиерею Ионе, который лотом был поставлен в митрополиты.
Тем временем царь ордынский Улу-Махмет бежал из Орды от брата своего. Это тот самый царь, который дал Василию Васильевичу старшинство над дядей Юрием. Царь, когда бежал из Орды, остановился в Белеве (Тульской губернии), укрепил город: обвел плетнем, плетень полил водою, пока он не замерз и хотел тут зимовать. Великий князь боялся вмешиваться в татарские ссоры, чтобы не пришли татары на Москву, и послал войско выгнать его из Белева. С этим войском пошли из Москвы два сына юрьева: Дмитрий Шемяка и Дмитрий-Красный. Когда князья пришли к Белеву, царь Улу-Махмет, увидав какое большое войско пришло с ними, стал просить мира, князья не хотели с ним мириться, но воевода (по тогдашнему как-бы губернатор) Григории Протасьев сказал им: ‘Великий князь прислал ко мне, биться с татарами не велел, а велел мириться’. Послушались его воеводы и перестали готовиться к бою, а он стакнулся с татарами и послал сказать дарю: ‘Выходе утром на рать великого князя’. Так и случилось: русские воины были не готовы к бою, напали на них татары и перебили многих, а другие бежали, едва спаслись сами князья.
Перезимовав в Белеве, Улу-Махмет в 1439 году приходил к самой Москве. Увидал великий князь, что у него много войска и ушел за Волгу, а город поручил князю Патрикеевичу, из литовцев. Десять. дней стоял царь под городом, не мог взять и только сжег посад, а сам пошел на Коломну, сжег ее и прошел до Нижнего- Новгорода, где и поселился. Отсюда ходил он на другие русские города, особенно на Муром. В 1445 году великий князь ходил на него сам и передовые полки русские разбили татар у Гороховца (Владимирской губернии) и Мурома. Тогда князь Василий воротился в Москву, здесь узнал, что Улу-Махмет выслал к Суздалю сыновей своих. Собрал великий князь войско небольшое, человек с тысячу, пошел к Суздалю и стал станом на реке Каменке, сюда собрались к нему и другие князья, только Шемяка ни сам не пришел, ни рати не послал. На поле близ Ефимьева монастыря сошлись русские с татарами, которых было почти четыре тысячи. Сперва наши начали-было одолевать, но вместо того, чтобы гнать татар, которые побежали, пустились грабить татарский обоз, татары тем временем оправились и пошли бить наших, многих перебили, а великого князя израненного (крепко бился он) взяли в полон. Оттуда татары воротились в Нижний и князя великого захватили с собой, а в Москву послали к матери и жене крест его, тельник, чтобы показать, что он в плену и чтобы княгини спешили его выкупить. В Москве посланцы татарские не нашли великих княгинь, потому что тем временем в Москве случилось великое горе: загорелось внутри Кремля и сгорел весь город: дома тогда строили деревянные и слишком близко один от другого, пожарных команд и в заводе не было: оттого пожары были сильны. На этот раз не только сгорели деревянные дома, но и церкви каменные трескались и разваливались, а также и стены. Княгини уехали в Ростов, жители, которые по богаче, хотели бежать, но бедные не пустили их и начали укреплять город, чтобы не пришли татары. Оттого долго не выкупали великого князя. Тем временем татары послали сказать Шемяке, не хочет ли он быть великим князем, тогда — разумеется — задержали бы или убили Василия Васильевича. Обрадовался этому Шемяка и послал к царю своего посла с разными ноговорами на великого князя, но покамест посол его ехал к царю, который был тогда в Курмыше (Симбирской губернии), великого князя успели выкупить. С дороги послал он к матери в Москву весть о том, что он идет из полона, посланный его перехватил на Оке посланного от Шемяки к царю и скованным привез в Москву. Испугался Шемяка, что узнали его злой умысел и ушел в Углич. Тем временем Василий Васильевич воротился в Москву. Всюду по дороге встречали его с радостью, радостно встретили его и в Москве. Задумал он поехать к Троице в Сергиев монастырь, чтобы помолиться Богу и поблагодарить Его за свое избавление у гроба чудотворца Сергия.
Узнал об этом Шемяка, он знал, что для него добром не кончится, что великому князю все известно и подговорил он брата своего двоюродного, князя Ивана Андреевича можайского, чтобы занять им вдвоем Москву покамест князь великий ходит к Троице. Так они и сделали: вошли в город, где подговорили кое-кого и подговоренные отворили им ворота. Вошедши, захватили они великих княгинь, забрали казну, ограбили тех бояр и горожан, которые стояли за Василия Васильевича и задумали захватить самого великого князя. Ночью поехал к Троице князь Иван. К Василию Васильевичу приехал сказать о том некто Бунко, но не поверил ему Василий Васильевич. ‘Может ли это быть? — сказал он, — разве братья не целовали мне крест’. Князь Иван посадил своих воинов в сани, которые покрыли рогожами, как будто возы: так он обманул сторожей, стоявших на дороге, и подъехал в монастырю. Узнал об их приходе князь великий, хотел бежать, да поздно: коня не нашлось. Тогда он заперся в церкви Троицы. Князь Иван пошел по монастырю и начал искать его всюду, увидал Василий Васильевич, что не укрыться ему и стал он молить князя Ивана: ‘Брат! — говорил он — не отнимай у меня зрения, я здесь останусь и постригусь!’ И, взяв образ, отпер дверь. Князь Иван обещал ничего ему не Сделать, а сам велел его захватить. Потом свезли его в Москву и ослепили. Княгинь-же разослали по разным городам, а боярам, которые были за Василия: князьям Ряполовским и Федору Басенку удалось бежать. Князья Ряполовские ушли в Муром, куда взяли с собою и детей великого князя. Басенок ушел в Литву. Задумался князь Дмитрий Шемяка над тем, что дети великого князя ушли от него, призвал к себе рязанского архиерея Иону и сказал ему: ‘Пойди в Муром, возьми на епатрихиль свою детей великого князя, я готов пожаловать их, и отца отпущу, и дам ему вотчину. ‘Поверил Иона и поехал в Муром. Приехав, стад он уговаривать бояр. Подумали бояре: ‘если не послушаем святителя и не пойдем к князю Дмитрию с детьми ведшего князя, то он придет к городу с ратью, возьмет их и сделает и с ними, и с отцом их, и с нами все, что захочет’. Подумав так, сказали Ионе: ‘Возьми их, только заручи нам чем нибудь, что они будут невредимы, возьми их на свою епитрахиль’. Иона так и сделал. Когда они приехали в Москву, Шемяка послал их к отцу в заточенье, в Углич. Увидали тогда бояре, что обманул их князь Дмитрий и ушли в Литву, где жил шурин великого князя, князь Василий Ярославич. Иона стал говорить Шемяке: ‘Очинил ты неправду и меня ввел в грех и срам, обещал выпустить великого князя, но и детей посадил с ним, освободи меня от греха: выпусти великого князя, сам он слепой, а дети его малы, чего тебе бояться?’ Поехал тогда Дмитрий в Углич, выпустил Василия Васильевича из заточения, помирился с ним, угостил обедом и дал ему в вотчину далекую Вологду.
Побыв недолго в Вологде, поехал великий князь в Кирилов монастырь на Белоозеро, где игумен Трифон разрешил его от клятвы Шемяке. В Вологду он уже не возвратился, а отправился в Тверь и там помолвил за своего сына Ивана доч тверского князя Бориса Александровича, княжну Марию. Так добыл он себе сильного пособника, а тем временем стали в нему сходиться бояре и дети боярские (боярскими детьми звали в старину незнатных помещиков, а помещиком был тот, у кого было поместье, т.е. земля, данная за службу вместо жалованья деньгами, приходила война — каждый помещик должен был выставить столько ратников, сколько положено с каждой десятины и кормить их на свой счет). Стали собираться и те, которые бежали в Литву, собрались они у князя Василия Ярославича боровского (Боровск, Калужской губернии), жившего тогда во Мстиславле (Могилевской губернии), городе тогда принадлежавшем Литве. Во Мстиславле еще не знали, что великий князь выпущен из заточения и собрались идти освободить его из Углича. Когда же узнали, что Василий Васильевич в Твери, то пошли туда, на пути у Ельни (Смоленской губернии) встретили они каких-то татар и начали сначала стрелять в них, а потом разговорились и узнали, что и татары, царевичи Касим и Ягуп, идут тоже на службу великого князя Васплия и пошли вместе. Когда князь Василий узнал, что сил у него довольно, то послал он своего воеводу с малым отрядом в Москву, где в то время князя Дмитрия не было. Когда великокняжеский воевода подошел к Кремлю, то ворота по случаю были отворены: ехала к заутрене одна из княгинь. Этими воротами вошел воевода и перековал людей князя Дмитрия, а москвичей привел к присяге. Узнал Шемяка, что Москва взята и что идут па него, с одной стороны князь великий, а с другой бояре, которые были в Литве и татарские царевичи, и ушел в Галич, а оттуда в Чухлому (оба города Костромской губернии), с собою увез он в полон княгиню — мать Василия Васильевича. Погнался за ним князь великий и из Ярославля послал сказать ему: ‘Брат, князь Дмитрий Юрьевич! Какая тебе честь от того, что держишь мать мою и свою тетку в полону, мстит ты мне не можешь: я сижу на своем столе’. Собрал князь Дмитрий своих бояр и сказал: ‘Зачем томить мне свою тетку, сам я бегаю, люди мои истомлены, стеречь ее не могу, пущу ее лучше’. Я пустил, а потом поцеловал крест великому князю и помирились.
Не долго жили они в ладу: на другой год (1449) опять пришлось великому князю усмирять Шемяку, а на следующий год (1450) опять узнали в Москве, что князь Дмитрий в Вологде. Пошел на него великий князь, настиг его, когда тот воротился к Галичу и здесь разбил. Тогда князь Дмитрий бежал в Новгород, где и умер в 1453 г., а Василий Васильевич выгнал всех тех князей, которые стояли за Шемяку и стали тогда переводиться удельные князья. Тверского-же и рязанского, которые были посильнее, удалось Василию подчинить себе. Еще мало слушались новгородцы и принимали к себе всех врагов великого князя и пошел он на Новгород (1456 г.).
Когда великий князь был на Волоке (теперь Волоколамск, Московской губернии) стали собираться к нему князья и бояре, из Новгорода пришел с челобитьем посадник, но не принял его челобитья великий князь и пошел на Новгород. Когда вступил в пределы новгородские, он послал князя Оболенского да Басенка на Старую-Русу. Тамошние жители еще не успели бежать, а воеводы московские собрали в городе много добычи и с нею распустили своих людей, осталось у них не более 200. Здесь услыхали они, что идет на них 5,000 новгородцев и стали говорить между собою: ‘Что делать? если не пойдем биться, то разгневаем великого князя: распустили мы людей своих с добычею, лучше умрем за своего князя’. Дело было зимою. На Новгород летом ходили только в засуху, потому что болота мешали пройдти, и стали воеводы великого князя за снежными сугробами и начали стрелять, стреляли они не по людям: на людях доспехи были крепки: тогда надевали на грудь и на руки и на ноги железные доспехи, а на голову железный шишак — стреляли по лошадям. Лошади понесли: и Новгородцы не могли справиться с своими длинными копьями, много их было убито, другие побежали, а пленных взято мало: брать было не кому. Прибежали остальные в Новгород и рассказали как было дело. Закручинились новгородцы и положили послать владыку (архиерея) просить милости у великого князя. Смиловался великий князь и ушел от Новгорода, взяв окуп в 14,000 рублей.
После того еще шесть лет мирно правил Василий Васильевич, прозванный Темным, с тех пор как ослепил его Шемяка. Заболел он сухоткою и велел — по тогдашнему обычаю — прижигать себе трут на спине, сделались оттого у него раны, пошел от них гной и болезнь усилилась. Умирая, отдал он великое княжение старшему сыну своему, Ивану, а остальным дал — по старому обычаю — уделы, только небольшие, чтобы не могли они смутить Русскую Землю.
Сильную землю завещал Василий Васильевич своему сыну: князей удельных оставалось мало, да и те, которые оставались, слушались и боялись Москвы: рязанский князь Василий даже воспитывался в Москве, а Рязанью правили московские бояре. Великий князь Иван Васильевич женил Василия на своей сестре и отпустил в Рязань и Василий не выступал из его воли. Новгород был не страшен: новгородцы то и делали, что ссорились между собою и великому князю нужно было только поджидать случая, чтобы совсем покорить его. Татары были тогда уже не те, что прежде: мы видели, как часто сменялись у них ханы, смененные или дети их селились в каком нибудь дальнем городе, завладевали краем вокруг этого города и так являлось новое царство, несколько татарских царств, которые все были в ссоре между собою, не то уже были, что одно сильное и грозное царство. Ссорами татар давно уж умели пользоваться князья московские, теперь же они стали принимать на свою службу татарских царевичей и давать им города, так Василий Темный дал царевичу Касиму городок Мещерский (но народу мещеряки одного рода с мордвою), и назвали тот городок Касимовым (теперь уездный город Рязанской губернии).
В то время кроме сарайского царя было еще два царя татарских: в Крыму — крымский и в Казани — казанский! первым казанским царем был Мамутек, сын того Улу-Махмета, который пленил Василия Васильевича. Царевич Касим был брат этого Мамутека. Когда по Мамутеке стал править Казанью сын его, Ибрагим, тогда некоторые князья казанские прислали звать к себе Касима. Пошел Касим в Казань (1467) и взял с собою рать великого князя. Воротился назад с неудачею: шли осенью, было и холодно и дождливо, кони умирали от того, что не было корма, люди впрочем пришли целы. Татары, чтобы отомстить, кинулись на Галич (Костромской губернии), но города не взяли потому, что люди приготовились отбить их, только пограбили села. Той же зимой послал великий князь рать на черемис, подданных казанского царя, а весною (1468) другую рать на Казань. Рать эта собралась в Вятке и только-что они вышли из Вятки, как пришли на Вятку татары и вятчане покорились им. Пограбили воеводы землю татарскую и возвратились приступать к Казани и не думали — так мало было у них войска.
Весною другого года (1469) велел великий князь собираться большой рати в Нижнем-Новгороде и идти на судах к Казани, из Москвы пошли не только дворяне великого князя, но и купцы московские. Из Москвы рать шла Москвой рекою в Оку, из Коломны и Мурома — Окою, из Владимира и Суздаля — Клязьмой,из Ярославля, Костромы и других городов волжских — Волгою, а другую рать послал великий князь с Устюга и Вологды в Вятку. Стали воеводы звать с собою вятчан. А вятчане привыкли не слушаться никого и жить по своей воле: ‘Изневолил нас царь — сказали вятчане воеводам — обещали мы не помогать ни царю на великого князя, ни великому князю на царя’. Был в то время на Вятке казанский посол, вернулся он в Казань и сказал там, что идет на Казань рать московская. Сошлась тем временем вся судовая рать в Нижнем, а воеводою над ними поставлен был Константин Беззубцев. Здесь в Нижнем получена грамота с Москвы, чтобы Константин послал охотников грабить казанские места, а сам бы оставался в Нижнем. Собрал он всех воевод, что были с ним, прочел им грамоту и спросил, кто хочет идти воевать татар, пусть идет, только к Казани не ходить. ‘Все пойдем на окаянных татар за святые церкви и за государя нашего!’ закричали собравшиеся, все и пошли, а воевода Беззубцев остался в Нижнем. Отслужили молебен, выбрали воеводу себе и в двое суток приплыли к Казани, на ранней заре и тотчас кинулись на посад. Затрубили в трубы, татары еще не опомнились со сна, как наши кинулись на них, стали бить и брать в полон, а дома жечь. Много татар с женами и детьми заперлись со всем имением в мечетях и там сгорели. Наши, высвободив русских полоняников, отошли на остров. Семь дней они отдыхали тут, а сюда пришел к ним из Казани русский пленник и сказал, что идет на них царь Ибрагим со всею своею ратью. Распорядились воеводы отослать большие суда с молодыми людьми к острову на Волге, только не велели им ходить в узкое место, чтобы не доставали их стрелы конных татар с берега. Не послушались молодые люди и удалось им отбиться от татарских стрел, отбились и остальные воеводы, прогнали татар до самой Казани и стали на острове в 30-ти верстах от города. Сюда пришел к ним из Нижнего Беззубцев и тотчас послал звать на помощь вятчан. Отказали вятчане: ‘Коли пойдут братья великого князя, так и мы пойдем!’ отвечали они. Простоял Беззубцев под Казанью почти месяц, стало ему недоставать корма и пошел он назад в Нижний. Дорогой встретилась им вдова царя Касима, который тогда уже умер. Прежде она была за царем Мамутеком (у татар можно вдове одного брата выходит за другого) и царь Ибрагим был ее сын. ‘Отпустил меня великий князь к сыну — говорила царица воеводам — с добрым словом, теперь не будет между ними лиха’. Поверили воеводы и поехали без опасения вверх и остались ночевать в 40-ка верстах от Казани, Поутру (день был воскресный) отслужили обедню, вдруг пришли татары и едва отбились от них русские воеводы. Осенью послал великий князь братьев на Казань. Заняла русская рать всю реку и отрезала город от воды. Смирился царь Ибрагим и подчинился великому князю. Тогда рать русская ушла с миром.
Только что уладились дела казанские, как великому князю пришлось смирять Новгород. Новгородцы издавна привыкли выбирать себе князей. Покуда в Русской Земле князей было много, новгородцам легко было всегда найти такого, который бы пошел в ним в князья и когда были недовольны одни, легко было на его место найти другого. Так как но одиночке каждый князь был слабее богатого и сильного Новгорода, то им легко было отбиваться от великого князя. Только тем и смиряли их в старину князья володимирские, самые сильные из. соседей Новгорода, что запрут подвоз хлеба: хлеб в неплодородные места новгородские шел с низу по Волге, а на волжских притоках и на верховье самой Волги владели князья володимирские. В такой невзгоде искали новгородцы какого-нибудь храброго князя, который оборонял бы их от сильного соседа и опять все шло по старому. Так и привыкли новгородцы владеть сами собою и все свои дела решать на вече (сходке). На том вече кто побогаче, наберет себе тех, кто победнее: ктС ежу должен, того и подкупит и станут они кричать, чтС ежу угодно. И так дело доходило до драки, потому что для всякого дела нужно было общее согласие, оттого несогласных били, а иногда и убивали. Плохо приходилось жить бедным, зато богатым было хорошо, и ссорились они между собою и смотрели только как бы им было хорошо. Увидали теперь новгородские бояре беду себе неминучую: московские великие князья усиливаются, подчиняют себе удельных и никак уж не дадут новгородцам жить по прежнему. Задумались бояре и решили поддаться великому князю литовскому Казимиру, который был и королем польским. Думали они, что Казимир за то, что они сажи подчинились ему, сохранит то, чтС они напишут в грамоте и им будет хорошо жить с ним, а если и станет не хорошо, то еще можно будет поторговаться с Москвою. К тому же Казимир силен и потому думали они, что он оборонит их от Москвы. Была в то время в Новгороде Марфа, вдова посадника Борецкого (посадник в Новгороде выбирался из людей, богатых: он вместе с князем судил, вел рать на войну, и без князя правил народом: стало-быть был самым важным человеком). В доме этой Марфы собирались все те, кто боялся силы московского государя и толковали, как бы избавиться от его власти. Тем временем умер в Новгороде архиепископ, новгородцы положили по старому обычаю три жребия на престоле в соборной церкви св. Софии: чей жребий останется, того и считали выбранным. На этот раз остался жребий Феофилу. Послали в Москву просить позволения приехать Феофилу ставиться к митрополиту, великий князь позволил, хотя и сердит был на Новгород. Новгородцы захватили те земли, которые но старым грамотам считались княжескими, приходили толпою на двор великокняжеского наместника, бесчестили его и делали другие бесчинств. Когда приезжал в Москву посадник новгородский по разным делам, великий князь говорил ему об этих непорядках: ‘Мне об этом Великий Новгород не наказывал’, угрюмо отвечал посадник. Рассердило это Ивана Васильевича, только решился он посмотреть, что будет, и потому позволил Феофилу приехать в Москву.
Когда приехали назад послы от великого князя, в Новгороде началось волнение. Марфа и друзья ее наняли крикунов, которые пошли кричать на вече: ‘Не хотим за великого князя московского, не хотим зваться его отчиною! Мы вольные люди: хотим за Казимира!’ Другие же в то время кричали: ‘Хотим за великого князя!’ И стали марфины наемники кидать каменьями в тех, кто был за великого князя. Напрасно многие старики и сам нареченный архиепископ уговаривали новгородцев не начинать нового дела, их не послушали и послали послов к Казимиру сказать: ‘Мы, вольные люди новгородцы, челом бьем тебе, честному королю. Будь государем Великому Новгороду и нам господином, пришли нам князя от себя и дозволь поставиться нашему архиепископу у киевского митрополита’, а в Киеве был — как уже сказано — в то время особый митрополит. Рад был Казимир, написал грамоту, в которой наобещал новгородцам всех льгот, каких они хотели, и прислал к ним наместником князя Михаила Олельковича. Не долго князь Михаил пробыл в Новгороде, скоро умер брат его князь киевский и он уехал в Литву искать киевского княжения, да еще по дороге ограбил Русу, но пока был он в Новгороде, только и видели от него новгородцы, что должны были кормить и поить его и его людей, да готовить им дары. Другой помощи новгородцы от короля не дождались и пришлось им одним отбиваться от великого князя.
Тем временем великий князь, выжидая, что сделают новгородцы, послал к ним сначала грамоту увещательную от митрополита, а потом отправил своего посла сказать: ‘К латинству не приставайте, покайтесь передо мною, а я готов держать вас по старине’. Не послушали новгородцы увещаний. Наступило лето: летом обыкновенно к Новгороду не было прохода от болот. Новгородцы это знали и оттого, может быть, особенно упрямились, но на беду их начались такие засухи, что болота пересохли и путь открылся. Тогда великий князь сам двинулся с ратью к Новгороду, а другую свою рать послал в богатую новгородскую область, Двинскую, куда новгородцы еще прежде послали своего воеводу князя Шуйского. За Двинскую область они потому стояли, что здесь были большие земли у всех богатых бояр и через эту землю получал Новгород сибирские меха и серебро. Жаль было новгородцам расстаться с таким золотым дном. Снарядив рать, послал великий князь и во Псков, он знал, что псковичи не любят новгородцев, которые все хотели совсем подчинить себе Псков. Псковичи хотели-было помирить, новгородцев с великим князем и просили новгородцев пропустить их посла через свою землю. Не согласились новгородцы и псковичи повестили их, что идут с великим князем.
Помолился великий князь в московских соборах, благословился у митрополита, и пошел из Москвы, а вперед себя послал воеводу своего, князя Холмского, и велел ему воевать новгородские места около Русы по сю сторону озера Ильменя. Боеводы сожгли Русу и двинулись дальше по берегу озера. У деревни Корыстыни пришла на них судовая рать новгородская и тихо высадилась на берег. Воеводы не ждали нападения, но сторожа заметили новгородцев, поднялась тревога и началась битва. Москвичи разбили новгородцев: много их было побито, много утонуло в реке. Снарядили новгородцы другую рать и послали ее с детьми марфиными к Шелони, чтобы встретить там псковичей, а сами, чтобы отвести глаза москвичам, послали к великому князю просить опаса (грамоты для безопасного проезда) своим послам, но им не удалось обмануть. Великий князь велел Холмскому, возвратившемуся-было к Русе, идти на р. Шелон для встречи со псковичами. Пошел Холжский, — пришли и новгородцы, их было 40,000, а москвичей всего 4,000 человек, остальные разошлись но окольным местам за добычею. ‘Братья! пришло нам время послужить великому государю! Хоть бы их было 300,000, все же нам нужно биться с ними за правду своего государя’, сказал Холмский своей рати, когда узнал о приходе новгородцев. Новгородцы вышли из судов и стали за рекою. По утру на другой день москвичи вплавь перешли реку и перешли счастливо: как ни крут берег, как ни быстра река, но никто не утонул. Когда началась битва, из новгородцев бились только пешие, которые пришли на судах, а конная рать не билась: полк архиепископа (новгородский архиепископ был так богат, что из его людей собирался целый полк) отказался биться и говорил: ‘Владыка послал нас против псковичей, а на великого князя не велел подымать рук’, не бились многие и из богатых, которые были в конной рати, ссылаясь на усталость коней. Все-таки новгородцы чуть не прогнали москвичей за реку, если бы не подоспели татары, служившие в рати московской, и стоявшие в засаде. Сильно побиты были новгородцы и много их попало в полон, пленены и сыновья Марфы. Перепугались в Новгороде и послали сказать королю Казимиру: ‘Садись на коня!’ да не доехал до короля их посланный: поехал он чрез землю немецкую и задержали его немцы. Узнал о том великий князь, распалился гневом и велел переказнить пленных новгородцев. Еще сильнее перепугались в Новгороде: расставили сторожей по стенам и башням, сожгли посады, но в городе сделался голод, ржи и не вывозили на торг, был только пшеничный хлеб, который могли покупать одни богатые, да и того было мало, тогда начали роптать бедные на богатых: ‘Это вы привели великого князя на Новгород’. А тем временем узнали, что и на Двине новгородцы разбиты. Пришлось мириться: послали к великому князю владыку Феофила. Помиловал их великий князь, взял с них 15,000 руб. окупа, оставил им до времени старые порядки, а сам возвратился в Москву. После смирения Новгорода великий князь послал свое войско в землю Пермскую, которая платила дань Новгороду и подчинил ее себе.
В конце 1472 года пышно праздновали в Москве вторую свадьбу великого князя. Невестою была греческая царевна Софья Фоминишна. Турки взяли Цареград и убили дядю ее, императора Константина. После того Турки кинулись на владение ее отца в нынешнем греческом королевстве. Отец ее, Фома, бежал в Италию и нашел убежище в Риме, у папы: мы уже знаем, что по флорентинскому собору, греки соединили церкви. Когда княжна выросла, пана стал ей искать жениха. Тогда-то вспомнили в Риме, что русский государь становится все сильнее и сильнее, подумал папа, что если он женится на княжне греческой, то пойдет вместе с другими государями выгонять турок, которых тогда сильно боялись в Европе, боялся и папа. Султан турецкий обещал придти в Рим и кормить коня в церкви св. Петра. К тому же подумал папа, что княжна может уговорить своего мужа принять — как приняли все ее родные — соединение с латинскою церковью, он не знал только того, что в душе княжна оставалась православною. Подумал все это папа и в Москве явились послы, которые предложили великому князю руку царевны. Это было в 1469 году. Обрадовался великий князь, созвал на совет митрополита и бояр, и все советовали ему призвать невесту. Князь великий не хотел однако решиться, пока не узнает через своего посла о невесте и послал в Рим Ивана Фрязина (итальянца). Этот Фрязин привез с собою портрет княжны. Тогда уже великий князь отправил за нею посольство. С княжною поехал папский посол (легат), перед которым — по обычаю римскому — несли литой серебряный крест. Из Рима княжна ехала сухим путем до Любека (в Германии), здесь села на корабль и приехала в Ревель, которым тогда владели немецкие рыцари. Немцы, постоянно торговавшие с Новгородом, пышно угостили будущую государыню русскую. Отсюда послан гонец в Москву, с известием об ее благополучном прибытии, а в Дерпте (Юрьеве) приветствовал ее русский посол. Первым русским городом, где она остановилась, был Псков. Псковичи заранее знали об ее приезде и готовились к приему: сытили меды, собирали корм и выслали на озеро Чудское на встречу княжне несколько лодок. Когда приехала Софья Фоминишна, то псковичи налили меду и вина в кубки и золоченные роги, подошли к ней и ударили челом. Княжна приняла их ласково и, сев с ними в лодку, поехала по озеру. Во псковском Печерском монастыре остановилась она отдохнуть и отсюда, переодевшись в царское платье, поехала во Псков. Перед городом встретили ее священники с крестами и горожане. В городе пошла она по церквам. Пять дней пробыла она во Пскове и, прощаясь, сказала: ‘Хочу ехать теперь к государю своему и вашему, а вас всех благодарю за честный прием, за хлеб, за вино и за мед. Когда даст Бог буду в Москве, и вам что будет нужно, всегда готова просить за вас государя’. С честью проводили ее псковичи до своего рубежа. Из Пскова выехала она октября 17-го, а только 12-го ноября приехала в Москву, всюду по дороге ее принимали с честью. Когда стала княжна подъезжать к Москве, услыхал великий князь, что перед послом несут литой крест латинский и стал он советоваться с боярами и митрополитом, и сказал ему митрополит: ‘если это позволишь, то он войдет в одни ворота, а я, отец твой, выйду в другие’. Послушался его великий князь и запретил послу нести перед собою крест. С честью въехала царевна в Москву, а скоро была и свадьба.
Когда Иван Васильевич начал государствовать, Москва была еще город небольшой и весь деревянный, даже государь жил в деревянных палатах. Каменные стены кремлевские, которые построены при Дмитрие Донском, обвалились: так неискусны были каменщики, строившие их, пробовали строить каменную церковь Успения, да только что довели до-верха, как и она повалилась. Потому-то когда царевна приехала из Италии, вызвал от туда великий князь архитекторов и разных других мастеров: Италия была тогда самою богатою землею и были там самые искусные архитекторы. Изо всех приехавших самый лучший был Аристотель (он построил Успенский собор). Сам он учил наших каменщиков, как обжигать кирпич, как приготовлять известку: образцом для этой церкви велел ему князь великий взять церковь во Владимире. Тогда же выстроены были и другие два собора московские: Архангельский и Благовещенский, выстроены были стены кремлевские и дворец великого князя (это начало теперешнего теремного дворца), выстроена была славная грановитая палата, где до сих пор государи наши кушают после коронации. Пошли строить каменные хоромы и прочие москвичи и скоро Москва золотоверхая сделалась лучшим городом в Русской Земле. Государь сильный и богатый, Иван Васильевич потом завел и пышный двор, и великолепные приемы послов, когда он сидел на троне в парчовом платье, усыпанном драгоценными каменьями, в короне мономаховой (о которой говорят, что она прислана греческим царем великому князю Владимиру Мономаху). Кругом комнаты, на лавках, покрытых шелковыми наволочниками, сидели бояре в дорогих нарядах и высоких меховых шапках, а у трона стояли рынды (молодые дворяне) в белых атласных каштанах с серебряными топорами в руках. Иван же Васильевич первый вырезал на печати двуглавого орда, теперешний герб России, этим гербом печатали свои грамоты дари греческие. Все это было сделано по совету с великого княгинею, которая знала как все делалось в Цареграде в то время, когда там владели еще православные дари. Понятно, все это заводилось мало по малу. Когда же царевна приехала в Москву, дар татарский мог считать Ивана Васильевича своим данником: еще не совсем он отрекся от дани и в Москву приезжали послы и привозили басму (т.е. болвана ханского вместо портрета), и эту басму должно было встречать с поклоном за городом (на том месте, где встречали эту басму, построили при Иване Васильевиче церковь Спаса на Болвановке). Говорят, что Софья Фоминитна все скорбела о том, что послы татарские живут в Кремле и писала к ханше, что видела сон и хочет но этому сну воздвигнуть церковь на том самом месте, где живут послы. Ханша согласилась, послов вывели, и с тех нор не пускали в Кремль. Думать совсем освободиться от татар еще было не время, надо было прежде окончательно смирит Новгород, и потому Иван Васильевич вошел в союз с царем крымским Менгли-Гиреем, врагом даря сарайского, Ахмата. Этот Менгли-Гирей много помогал потом ему в войнах и с татарами, и с поляками, а чтобы он не подумал изменить, Иван Васильевич принял к себе брата его Нордулата, которого Менгди-Гирей выгнал из Крыма. Он не отпускал от себя этого Нордулата и тем делал удовольствие своему союзнику, а в случае измены с его стороны, готов был пустить Нордудата в Крым. Так умен и осторожен был Иван Васильевич.
В 1475 году поехал великий князь в Новгород. ехал он целый месяц, останавливаясь в Твери и в разных станах на пути, куда приходили к нему с поклоном знатные новгородцы, архиепископ Феофил встретил его за 90 верст от города. Еще до въезда в город стали приходить к нему черные люди новгородские, с жалобою на своих бояр. Жалоб еще было больше в самом городе: богатые бояре новгородские сильно притесняли черных людей, живя на своей воле, и оттого черные люди искали прибежища в великом князе. Так две улицы новгородские пришли жаловаться на посадника Василья Онаньина и нескольких бояр в том, что они наехали с своими людьми на эти две улицы, убили несколько человек и пограбили имения на тысячу рублей. Великий князь назначил жалобщикам суд при архиепископе и посадниках и велел обидчиков всех захватить, а награбленное на них доправить. Стали просить владыка и посадники помиловать тех обидчиков и сказал им великий князь: ‘Ведомо тебе, богомольцу нашему, и всему Новугороду, сколько лиха делалось и прежде от этих бояр, и теперь делается, могу ли я их за это лихо жаловать’, и велел отправить их в Москву, а с ними и тех, которые прежде приставали к королю. Стали еще просить новгородцы: и великий князь смиловался, обидчиков им отдал, а изменников своих не отпустил. Прожил он в Новгороде больше двух месяцев и пировал у владыки и бояр, а те посадники и тысячские и всякие новгородские люди, которые не успели устроить пира для великого князя, давали ему дары и великий князь принимал их милостиво. После этой поездки стали новгородцы приезжать с жалобами в Москву, чего прежде никогда не бывало. До сих пор новгородцы во всех своих уговорах с великими князьями писали, чтобы князь великий судил в Новгороде, потому что при суде всегда должен быть посадник, новгородцы находили, что свой человек лучше разберет, чем московские, но теперь очень уж сильно теснили их свои бояре и стали они искать правды в Москве.
В том же году (1477 г.) пришли из Новгорода послы Назар, да Захар, и назвали они великого князя, по ошибке или в самом деле им было так поручено, не господином (как водилось прежде), а государем. По-новгородски, в этих словах разница была большая: назвать государем значило отдаться в полную волю великому князю, а новгородским боярам сильно не хотелось расставаться с своею властью. После этих слов послал Иван Васильевич спросить у новгородцев: ‘Какого государства они хотят?’ Новгородцы отвечали: ‘Не посылали мы с тем, все это ложь’. Сильный мятеж начался в Новгороде, стали убивать тех, кои думали, что они радеют великому князю. Услыхал об этом великий князь, пошел к митрополиту и сказал ему: ‘Не хотел я у них государства, сами же они присылали ко мне, а теперь запираются’. Благословил его митрополит идти на Новгород войною, то же посоветовали и бояре. Тогда стал великий князь собирать рать. Испугались новгородцы и послали просить позволения приехать к нему архиепископу. Великий князь не отвечал ничего, а только велел задержать посланного в Торжке. Осенью он сам пошел с ратью к Новгороду и стали на дороге приходить к нему новгородцы проситься в службу. Явились посланные от архиепископа и просили позволения приехать самому владыке. Дал это позволение великий князь, а тем временем сам все шел вперед и послал ко псковичам сказать, чтобы и они выходили на реку Шелонь. В Сытине (в 30 верстах от Новгорода) архиепископ встретил великого князя. ‘Государь! — сказал ему Феофил — бьем тебе челом. Положил ты гнев на свою отчину, меч твой и огонь ходят по Новгородской земле и льется кровь христианская. Смилуйся, государь, пощади! Бьем тебе челом со слезами’. То же говорили и посадники, велел государь переговорить с ними своим боярам. Стали новгородцы просить оставить их волю по старине и отвечали им на то бояре, по приказанию государеву: ‘Сами ведаете, что пришли в Москву послы и назвали великого князя государем, а потом вы оттого отреклись и много других неправд причинили вы, и не мог более терпеть великий государь и пошел на вас’. С тем и ушли новгородцы обратно. А тем временем послал великий князь рать свою под город, чтобы не допустить новгородцев жечь подгородные слободы и монастыри, они хотели-было сделать это, чтобы не было где остановиться московской: рати. Вслед за ратью и сам великий князь подошел к Новгороду. Затужили новгородцы, когда увидали, что город их со всех сторон обступила рать великого князя и собрались они все в город и кроме каменных стен, окружили еще посады свои стеною деревянною, по обе стороны реки Волхова и на судах через реку. Воеводою был у них князь Василий Васильевич Шуйский. Увидал великий князь, что город огражден крепко и что пойти брать — много надо пролить крови и положил обступить его своею сплою московскою, тверской и псковскою: псковичи тоже подошли к Новгороду. Стоять войска должны были до тех нор, пока не сдастся город от голода: в Новгороде не было ни кому ни прохода, ни проезда, а в стан великого князя возили псковичи и хлеб, и товары. Опять пришли к нему и владыка, и новгородцы, просить о помиловании, велел отвечать им великий государь: ‘Если вы повинились и спрашиваете, как мы хотим владеть в Новгороде, то знайте, что мы. хотим в Новгороде так же владеть, как в Москве’. Задумались новгородцы и опять пошли в город и когда вернулись, то спросили: ‘Какие порядки в Москве? мы тех порядков не знаем’. Приказал государь боярам отвечать: ‘Желаем, чтобы вечевого колокола не было, посадников не было, чтобы земли княжеские, которые забрали бояре, воротились к князю, остальных земель мы не тронем, а суд будет в Новгороде по старине’. Приходили еще раз новгородцы просить разных льгот, но великий князь отвечал, что как он сказал, так и будет. Сильно замялся Новгород: иные хотели биться с великим князем, другие хотели покориться. Этих было больше потому, что в городе от тесноты сделался голод и мор, да и многим надоело уже боярское своеволие. Увидал такое настроение и смуту воевода их князь Шуйский, сложил с себя присягу Новгороду и поехал к великому князю. Милостиво его принял великий князь. Подумали еще новгородцы и 13-го января 1478 г. отворили ворота великому князю. Восемь недель стоял Иван Васильевич под Новгородом. Вече уничтожено, посадники и тысячские тоже, вечевой колокол увезен в Москву, туда же взята и Марфа, а также и те новгородцы, которые были побуйнее. Устроил великий князь дань и разные порядки в Новгороде и отписал к себе некоторые из сел монастырских: в то время у монастырей были свои села и были монастыри самыми богатыми помещиками. Устроив все в Новгороде, вернулся великий князь в Москву. В 1480 г. попробовали-было новгородцы, узнав, что на Русь собирается царь Ахмат и что братья государевы недовольны им, опять завести у себя все по старому и владыка был с ними в умысле. Узнал это великий князь и пошел к Новгороду, опять отменил посадников и тысячских, а владыку привез с собою в Москву. Тем и кончилось это дело.
Тем временем собрал царь Ахмат всю свою силу, списался с королем польским Казимиром и обещал ему король Казимир с другой стороны войдти в Русь. Поверил ему Ахмат и пошел, шел он тихо, поджидая вестей от короля. Узнали о том в Москве и стали собирать рать и посылать ее к Оке, где всегда переправлялись татары. У Серпухова ждал их Иван Иванович, старший сын великого князя и наследник его. Услыхал Ахмат, что ждут его у Серпухова и повернул к Угре, чтобы пройти литовскими землями и скорее получить помощь от короля. Туда же велел великий князь идти и своей рати с сыном своим. Иван Васильевич тем временем помирился с братьями и, благословясь у митрополита, посоветовавшись с боярами и распорядясь кому оставаться в Москве, сам пошел тоже к Угре (тогда границею была Угра, почти у самой Калуги, потом — мы увидим — удалось Ивану Васильевичу отодвинуть эту границу).
Ахмат стал в Воротынске (Калужской губернии), тогда городе литовском, ожидая помощи от короля, но королю было не до помощи: на землю Подольскую напал Менгли-Гирей крымский, верный союзник великого князя. Не получив помощи, Ахмат двинулся дальше и стал на берегу Угры против русского войска. Стали татары стрелять из-за реки и наши отбили их от берега. Так стояли несколько времени друг против друга. Дело было в октябре, река начала мерзнуть и великий князь велел войску своему отойти до Кременца, а сам пошел далее к Боровску. Здесь — говорят — хотел он ожидать Ахмата, чтобы побить его.
Многие жаловались на великого князя, что он медлит сражением, ростовский архиепископ Вассиан писал даже послание, в котором уговаривал его биться. ‘Слышали мы — писал владыка — что твои прежние развращенные советники шепчут тебе в уши льстивые слова и советуют не противиться супостатам, но отступить и предать на расхищение волкам стадо Христово, в нем же тебя дух святой поставил, о, боголюбивый государь! Подумай только от какой славы в какое бесчестите сводят они тебя и скольким народам должно погибнуть и сколько церквей Божьих будет разорено и осквернено. Кто, каменосердый, не заплачет о такой гибели? Убойся же и ты, пастырь! Куда же ты избежишь и где воцаришься, погубив свое стадо? Не слушай, государь, таких, которые хотят твою честь обратить в бесчестите, твою славу в бесславие, подражай преждебывшим прародителям своим, великим князьям, которые не только обороняли Русскую Землю от поганых, но и иные страны покоряли: я говорю об Игоре, Святославе, Владимире, которые и от царей греческих брали дань и о Владимире Мономахе, который много раз бился с половцами за Русскую Землю, других ты сам помнишь лучше меня. А достохвальный великий князь Дмитрий, прадед твой, какое мужество показал он за Доном над этими сыроядцами, что сам бился напереди и не пощадил живота своего ради христиан. Подражай прадеду своему и потщися избавит стадо Христово от мысленного волка и Господ, видев твое мужество, поможет тебе покорить враги твои под ноги и будешь здрав и невредим, потому что Бог сохранит тебя и осенит главу твою в день брани’.
Как писал Вассиан, так думали многие, и дивились: отчего великий князь не только не вступает в бой, но еще отходит все дальше. Вдруг все удивились: когда узнали, что Ахмат бежал от Угры. Но великий князь знал, что это должно случиться и только тянул время: он послал Нордулата по Волге на Сарай, Нордулат благополучно доплыл и разорил пустой город. Узнал об этом Ахмат и поспешил воротиться домой. На дороге он был убит. Сыновья его блуждали по степи и с тех лор не вставало царство сарайское и Россия больше уже не платила дани татарам. Так заранее все предвидел и устроил Иван Васильевич.
Смирив Новгород и отделавшись от татар, великий князь выступил в 1485 г. против соседнего княжества тверского. Князь тверской Михаил Борисович, конечно, не был так силен, как некогда сильны были князья тверские, но все-таки он был опасен великому князю. Тверские князья не могли забыть того времени, когда они спорили с московскими о том, кому владеть Русскою Землею. Ослушиваться открыто Ивана Васильевича он не смел, однако переписывался с Казимиром польским. За то-то и пошел великий князь на него войною. Лишь только он обступил город, тверские бояре вышли к нему на встречу и стали вступать к нему на службу, а князь Михаил бежал в Литву. Иван Васильевич вступил в город. Так кончилоь тверское княжество.
Еще в то время, как великий князь в первый раз ходил на Новгород, царь казанский Ибрагим получил ложную весть, будто новгородцы разбили великого князя и он сам-четверт воротился в Москву. Обрадовался этой вести царь Ибрагим и разорил землю Вятскую, за что великий князь послал на него войско: он помирился и обещался поступать как великому князю угодно. Когда он умер, два сына: Магмет-Амин, мать которого, по смерти мужа, вышла за Менгли-Гирея крымского, союзника Ивана Васильевича, и Ильгем, стали спорить между собою о том, кому быть царем. Магмет-Аминя великий князь принял к себе, когда в Казани одержал верх Ильгем, а за самим Ильгемом поручил присматривать своим послам. Начал Ильгем владеть в Казани, но казанцам многим стал несносен и великому князю не угодил. В 1487 г. пришли к великому князю казанские мурзы (знатные, князья) и сказали ему: ‘Отпустили мы к тебе нашего царевича с тем, что если начнет наш царь обходиться с нами лихо, то ты отпустишь к нам царевича, а нынче, услыхав об атом, зазвал царь нас к себе на обед и хотел перебить. Мы бежали в поле, а он погнался за нами’. Тогда послал великий князь с Магмет-Аминем в Казань рать свою судовую и конную, а воеводою дал этой рати князя Холмского. Вышел против них царь Ильгем, но должен был уйти назад в город, остался только один мурза Алгазый, много вреда он сделал нашим, но и его прогнали за Каму. Три недели стояли воеводы под Казанью, не раз царь выходил из города и всякий раз прогоняли его. Напоследок стало тесно в Казани. Вышел Ильгем и покорился. Посадили в Казань Магмет-Аминя, а Ильгема свезли в Москву. Великий князь послал его жить на Вологду. С тех пор Казань стала зависеть от великого князя, который начал называться ‘государем болгарским’ (прежде на том месте, где было тогда царство казанское, жили Волгаре).
Тем временем вятчане выгнали наместника великокняжеского и в 1489 году послал Иван Васильевич к Блинову (так звали тогда город Вятку) свою рать, туда же велел приходить и казанскому царю. Всего войска было 64,000 человек. Вятчане затворились в городе, видят однако, что не отстоять им и посылают просить помилования. ‘Целуйте крест — послали им сказать воеводы — и выдайте заводчиков измены’. Подумали вятчане два дня и отвечали, что не выдают заводчиков. Тогда стали воеводы приступать к городу: у города поставили плетень и велели воинам сносить солому и бересту, чтобы зажечь тот плетень и спалить город (а город был, как тогда делали, деревянный). Испугались вятчане и вышли их большие люди бить челом и выдали заводчиков. Тех заводчиков били кнутом и повесили, а вятчан многих развели по городам, с тех пор смирилась и Вятка.
С Казимиром польским явной войны не было, а только старались оба государя, сколько можно, вредить друг другу: Иван Васильевич постоянно посылал на землю Литовскую крымского царя, которому за то давал то деньги, то подарки, а король подучал детей ахматовых, но эти очень были слабы и потому не могли вредить. В Литве оставалось еще много русских князей православной веры, государи литовские оставляли владеть их в тех городах, которые достались их отцам, тяжело было этим князьям жить под властью латинских государей, которые, сколько могли, вредили православию с тех пор, как Ягайло женился на Ядвиге и принял католичество: православным не давал никаких должностей и даже иногда позволял принуждать принять латинство. При короле Казимире запрещено было даже строить новые православные церкви и починять ветхие. Князья же, особенно те из них, у которых владения были близ границ московских: Одоевские (Одоев Тульской губернии), Белевские (Белев тоже), Воротынские (Воротынск, Калужской губернии) и др., начали друг за другом переходить на службу московского государя. Казимир жаловался на это Ивану Васильевичу. ‘Князья племени владимирова — велел ему отвечать великий князь — служили Литве добровольно и потому, когда хотят, могут возвратиться со своими отчинами в свое отечество!’ В 1492 году умер Казимир и Литва отделилась от Польши: литовцы выбрали своим князем одного из сыновей Казимировых, Александра, а поляки — другого, Яна-Ольбрехта. Когда так отделилась Литва от Польши, воевать стало легче и Иван Васильевич послал сказать Менгли-Гирею: ‘Король умер, остались после него дети, такие же Москве и Крыму недруги, пусть хан не мирится с ними, а сядет на коня, великий князь тоже сядет’. Вслед за тем русские воеводы пошли на литовские города. В Литве испугались и стали подумывать о мире, а для того, чтобы мир был прочен, надумались женить великого князя литовского, Александра, на дочери великого князя Ивана Васильевича. Великий князь требовал, чтобы прежде заключен был мир, а потом говорили о свадьбе. Так и сделали, и когда заключили мир, приехали в Москву послы литовские и обручили дочь великого князя, Елену, с литовским государем. Отпуская дочь в Литву, Иван Васильевич требовал от зятя, чтобы он не принуждал свою супругу переменять веру, а самой Елене дал такое наставление: ‘В латинскую божницу не ходить, а захочешь посмотреть латинскую божницу и на монастырь, посмотреть тебе один иди два раза, а больше не ходить, а когда будет в Вильне королева, свекровь твоя, и пойдет в свою божницу и станет звать с собою, то проводить ее до дверей, а самой вежливо отпроситься в свою церковь’. Кроме того послам русским наказано было требовать, чтобы во дворце великого князя литовского построена была для Елены православная церковь. Александр на первых же порах пошел против воли своего тестя: венчали их в латинской церкви и венчал латинский епископ, русский архимандрит только присутствовал при венчании, — служить ему не позволили, из православных служил только священник. Церковь Александр не построил, отговариваясь тем, что великая княгиня может ходить и в приходскую, русских, которые были с нею, выслал мало по малу из Литвы и старался всячески уговорить ее принять латинство или хоть унию, потому что папа хотя и позволил ему жениться на православной, но наказывал стараться обращать ее в латинство. Все это не нравилось Ивану Васильевичу и он начал неприятную переписку с зятем и как ни старалась Елена помирить их (чтобы не быть причиною ссоры, она старалась уверить отца, что ей хорошо, но отец не верил) — ссора разгоралась все больше и больше, и через шесть лет после брака началась новая война с Литвою.
Тем временем Иван Васильевич старелся, старший сын его от первой жены, Иван Иванович, которого он очень любил и при жизни своей объявил великим князем, умер еще в 1490 году. Он заболел какою-то болезнью в ноге. Лекарь Леон, родом из жидов, взялся его вылечить, стал давать ему зелья внутрь и прикладывать к ноге склянки с горячею водою. Молодому князю сделалось хуже и он умер. Разгневался великий князь и велел сжечь лекаря. После Ивана Ивановича осталась молодая жена с сыном Дмитрием.
Этого-то Дмитрия захотел Иван Васильевич сделать своим наследником. Не понравилось это Софье Фомннишне, захотела она, чтобы государем был сын ее Василий и видя, что великий князь настаивает на своем, стала она собирать у себя баб — колдуний (тогда верили в то, что можно приворожить к себе человека), а у сына ее стали собираться недовольные великим князем и сговариваться погубить Дмитрия. Узнал все это великий князь, и разгневался. Сына и жену посадил под стражу, заговорщиков казнил, а внука задумал венчать на царство. 4-го февраля 1498 года увидала Москва небывалое дотоле торжество царского венчания. В Успенском соборе, где литургию совершал митрополит с пятью епископами, венчан был Дмитрий па царство: митрополит подал великому князю бармы (оплечие) и венец Мономахов, Иван Васильевич сам надел их на внука и при этом сказал ему: ‘Внук Дмитрий! я пожаловал и благословил тебя великим княжеством, а ты имей страх Божий в сердце, люби правду, милость и пекись о всем христианстве’.
Не долго Елена с сыном пользовалась милостию великого князя: в следующем году казнены были некоторые самые знатные бояре, в числе их сын того Ряполовского, который некогда спас великого князя. Все видели казнь и не знали за что казнены бояре. Говорят, будто великий князь узнал, что они оговорили перед ним жену и сына. Вслед за тем Софья Фоминишна и Василий Иванович были освобождены, сына великий князь назвал государем новгородским и псковским. Испугались псковичи, что опять наступят времена кровавых браней и прислали в Москву послов бить челом великому князю: ‘Который будет великий князь на Москве, тот бы был и у нас государем’. Разгневался великий князь исказил послам: ‘Разве я не волен в своем внуке и своих детях? Кому хочу, тому и дам княжество’, и велел посадить псковичей в тюрьму. С тех пор он перестал быть ласковым ко внуку и в 1502 году посадил и его и мать в тюрьму, а сына объявил великим князем.
Говорят, что гневу великого князя на невестку помогло еще дело о новгородских еретиках, которых звали жидовствующими.
В то время, как Новгород собирался отложиться от Руси и призвал к себе литовского князя Михаила Олельковича, с ним приехал в Новгород жид Схария. Этот Схария поселился в Новгороде и занялся торговлею. Так как в то время весами на базарах распоряжалось духовенство, то он познакомился с несколькими священниками и диаконами. Он был очень умен, а новые знакомые его были в вере нетверды, и стал он сбивать их с толку: говорил им, что Христос был человек, что Троицы Святой нет и всякие такие ереси. Чтобы больше привлечь к себе народа, еретики с виду казались благочестивыми и только тех учили по-своему, в ком видели склонность. Когда в 1480 году Иван Васильевич посетил Новгород, двое еретиков, Дионисий и Алексей так понравились великому князю, что он взял их с собою в Москву и сделал Дионисия священником в Архангельском соборе, а Алексея в Успенском. В Москве они нашли новых учеников и сама Елена очень полюбила ересь, пристал также к ереси симоновский архимандрит Зосим. В Новгороде тем временем архиепископом сделался Геннадий. Некоторые еретики с-пьяна проболтали о своем учении. Геннадий написал в митрополиту, а митрополит не счел этого важным. Умер митрополит Геронтий, Иван Васильевич сделал митрополитом Зосиму, не зная, что и он еретик, не знал этого и Геннадий и написал к нему письмо. Зосима как ни хотел защитить своих, но дело пошло в огласку, собрали собор, который и проклял еретиков. Но тайные еретики все-таки оставались и привлекали к себе новых учеников. Геннадий не знал что делать, стал искать помощника и нашел преподобного Иосифа Волоцкого.
Иосиф был из богатого семейства, но рано возлюбил жизнь монастырскую, потому что его на восьмом году отдали учиться грамоте в Крестовоздвиженский монастырь, в Волоколамске. В год он выучился хорошо читать и писать, и прилепился к чтению. До 20-ти лет он провел в монастыре бельцом и потом пошел искать монастыря постричься и обратился к св. Пафнутию Воровскому, строгому подвижнику. Здесь он постригся. Строгому старцу понравился молодой человек по его ревности к делам благочестия. Умирая, Пафнутий назначил его по себе игумном. Одно только не нравилось Иосифу в монастыре Боровском: старцы работали вместе, но что получали за работу, то каждый берег у себя. Задумал Иосиф завести в монастыре общежитие. Старцам это не понравилось. Нашлись только немногие, которые согласились с игумном. Тогда Иосиф тайно ушел из обители и пошел по разным монастырям, не выдавая своего имени и высматривая какие где правила общежития. Те, кто не любил его, хотели было назвать нового игумна, но великий князь запретил это. Когда Иосиф воротился, то опять созвал монахов и опять говорил о том, что надо ввести общежитие. Сильно заспорили с ним иноки и он, взяв тех, на которых надеялся, ушел с ними в Волоколамск, где и основал новый монастырь, в этом монастыре завел строгое общежитие. Сам подавал пример во всех трудах, а деньги, которые были в монастыре, шли на бедных.
Строгий старец с любовью поспешил па призыв Геннадия. Много он говорил великому князю об еретиках и Зосима был сведен с митрополичьего престола: но еретики не успокоились, за них сильно стояла Елена. Когда Дмитрий был назначен наследником, еретики опять подняли голову. Тут-то — говорят — удалось Иосифу помочь Софье и Василию Ивановичу, но хотя Елену с сыном заточили, и многих бояр казнили, все-таки еретики были так сильны, что им удалось оклеветать Геннадия и лишить его сана. Только при Василье Ивановиче собран был новый собор, на котором еретиков опять прокляли и некоторых казнили. Тогда думали, что это лучшее средство против ереси, забывали только, что никогда оно не удавалось: еретики скрываются, а не обращаются, только проповедью можно заставить человека отказаться от ереси.
Пока в Москве творились все эти дела, война с Литвою опять возобновилась. Иван Васильевич жаловался, что у дочери его не было церкви, как ей обещали, и что православным дурно жить в Литве. И точно, когда татары убили киевского митрополита Макария, Александр сделал митрополитом смоленского епископа Иосифа, который не горячо стоял за православие и, говорят, сам сносился с папою: ‘Что делается в Литве? — писал великий князь Иван Васильевич к зятю — строят латинские божницы в русских городах, отнимают жен у мужей, детей у родителей и силою крестят в закон римский. Это ли называется не гнать веры?’ Оттого многие князья русские, которые еще держались за литовского великого князя, переходили к московскому, перешли даже внуки Шемяки и его верного помощника, князя Ивана Андреевича Можайского. Тогда Иван Васильевич объявил зятю войну и послал в Литву две рати: ко Мценску (Орловской губернии) и Серпейску (Калужской) с царем казанским Магметь-Амкнем, а другую с боярином Захарьиным (праотцем даря Михаила Федоровича Романова) и князем Даниилом Щенею — к Дорогобужу (Смоленской губернии). Города один за другим сдавались русским воеводам. Когда князь Щеня пришел к Дорогобужу, он стал на реке Ведроше, на широком поде. Против него большое литовское войско вел князь Константин Острожский. Лишь только пришли литовские войска, часть войск московских отступила за реку, чтобы заманить. Началась битва, долго одно войско не уступало другому, вдруг вышел из засады московский отряд, стоявший за лесом, и кинулся на неприятеля. Литовцы побежали, более восьми тысяч легло на месте. Сам Острожский с знатнейшими воеводами взят в плен и свезен в Москву. Радостно отпраздновал великий князь такую победу и послал спросить воевод о здоровье (в старину это было большою наградою).
Тяжко было Александру вести войну с Иваном Васильевичем даже и тогда, когда по смерти брата (1501 г.) сделался он королем польским, и тяжело было потому, что большая часть из православных, покоренных Литвою, радели московскому православному государю, так-как епископ Виленский Табор выпросил себе у лапы право смертью казнить еретиков (так они называют православных). Стал тогда Александр искать себе союзников на стороне: первым был брат его Владислав, король чешский и венгерский (обе эти земли теперь за австрийским императором), но он помогал только тем, что присылал послов к Ивану и старался помирить его с братом. Искал Александр помощи у детей Ахмата, бывшего царя саранского, да Менгли-Гирей разорил и последние остатки Сарая. Больше всего помогли Александру немцы ливонские. Давно, как мы видели, немцы дрались со псковичами, так было и при Кване Васильевиче. Попросили псковичи его защиты, он послал рать и сильно опустошила она Ливонскую Землю. Смирились немцы и заключили мир. Но этим они не унялись и сожгли в Ревеле одного русского, а когда русские жаловались на это, отвечали: ‘Мы сожгли бы и вашего великого князя, если бы он сделал то же’ и много других обид чинили русским. Рассердился Иван Васильевич и велел выгнать из Новгорода всех немецких купцов. Это было в 1495 году. Поняли немцы, что мстить еще не время: тогда великий князь был в союзе с Литвою и до норы смирились. Когда же началась война с Литвою, немцы захватили псковских купцов и пошли к Изборску (Псковской губернии). Здесь они разбили псковичей, но вдруг заболел их магистр (так звали главного начальника рыцарей, которые были и воинами, и монахами, начальник у них был выборный пожизненно). Болезнь начальника заставила их возвратиться назад. Тогда Иван Васильевич послал в Ливонию князя Даниила Щеню. Князь Данило разорил все вокруг Дерпта и близ Гельмста (перновского уезда, Лифдяндской губернии) и так разбил немцев, что ‘не осталось и вестоноши’ — говорит летописец, — москвичи и татары не саблями светлыми рубили поганых, а били их, как вепрей, шестопёрами’ (шестопёр стальная, железная, а иногда золотая или серебряная палка с таким же набалдашником, на нее же опирались и держали ее в руках).
Еще раз попробовал магистр напасть на Россию, подошел к самому Пскову, но должен был ни с чем воротиться. Пока русские били немцев, Стефан, воевода молдавский, отец невестки Ивана Васильевича, Елены, разорял землю Галичскую, которая тогда была за Польшею и тем мешал Александру собрать все войска на русской границе.
Война кончилась в 1503 году и заключено было перемирие на шесть лет, по которому великий князь оставил за собою всех тех князей, которые ему покорились, а немцы дерптские должны были платить дань, которую некогда платил Дерпт. Город этот был построен великим князем Ярославом и назван Юрьев, по в смутное время уделов немцы завладели этой исстари Русской Землей.
Сильные перед Литвою, великий князь Иван Васильевич распоряжался Казанью по своей воле: в 1496 году, когда казанцы жаловались на Магмет- Аминя, он его вывел из Казани и на его место посадил брата его Абд-ул-Латифа. Не угодил ему Абд-ул-Латиф и он опять призвал Магмет-Аминя. Жене царя казанского было неприятно, что он подчинился государю русскому и стала она говорить своему мужу: ‘Перебей всех русских, которые в Казани, сделаешь это, — много лет пропарствуешь, не сделай, — сведут тебя с бесчестием в заточение, как брата твоего Ильгема’. Царь послушал ее совета: иных купцов избил, других ограбил и отослал к ногайским татарам, потом пошел к Нижнему и два дня простоял под городом, а в третий должен был вернуться назад, потому что воевода Хабар Симский созвал на стены всех горожан и даже литовских пленников и велел не стрелять из пушек и ружей по неприятелю. Великий князь не успел послать войска на самую Казань, потону что в октябре 1505 года он умер после сорокатрехлетнего царствования и оставил престол сыну своему Василью. Со времен Ивана Васильевича Россия становится сильною и узнают об ней и ближние, и дальние земли и начинают присылать послов и звать в союзы. При нем обстраивается город Москва. С его времени князья удельные перестают быть независимыми государями, а скоро и совсем исчезнут. Для народа он издал Судебник, т.е. законы, по которым следует судить. Умен и осторожен был великий князь Иван Васильевич: ни за какое дело не принимался он, не обдумав и не осмотрев его, знал он, где искать себе союзников и даром не терял ни людей, ни денег. Конечно тогда были времена суровые, а потому он был строг в своих дедах и речах, и бояре начали его бояться.
Новому государю, великому князю Василию Ивановичу, прежде всего надо было наказать казанцев и послал он в Казань свою рать: на судах — брата своего Дмитрия, а на конях — князя Александра Владимировича Ростовского. Первая пришла рать судовая, Дмитрий вышел на берег и пошел в городу (Волга от Казани в 7 верстах), татары вышли к нему на встречу, а другой татарский отряд стад сзади между ними и рекою, чтобы они не могли возвратиться к судам. Началась сеча, татары победили, много наших попалось в плен, много потонуло в Поганом озере. Князь Дмитрий однако не ушел от Казани, а только послал в Москву сказать о неудаче. Великий князь нарядил на помощь ему князя Холмского и велел сказать, чтобы до прихода его не двигался князь Дмитрий. Тем временем подошел к Казани князь Ростовский. Тогда не стад дожидаться князь Дмитрий прихода Холмского и опять приступил к городу. Вышли против него татары, разбили стан, и, как будто испугавшись русских, побежали, а палатки оставили. Пока русские грабили палатки, татары кинулись на них и разбили их так, что Дмитрий ушел к судам, побросав стенобитные орудия (какие привез с собою). Часть войска пошла берегом к Мурому, погнались за ними татары и были разбиты.
Великий князь собирался отмстить казанцам, только Мегмет-Амин прислал просить о мире, зная, что не всегда удастся бить русских. Согласился великий князь только с тем, чтобы Мегмет-Аминь выпустил прежде захваченных русских: и когда это сделал, мир был заключен.
Тем временем (1506 г.) умер король Александр и великий князь послал к сестре своей Елене просить ее похлопотать, чтобы его выбрали в великие князья литовские. Много бы горя миновала Русская Земля, если бы сделалось так, как хотелось Василию Ивановичу, ранее бы соединились под одну руку все русские земли, не успели бы поляки наделать столько зла нашим братьям, да что делать? поздно хватился великий князь: в Литве и в Польше выбран уж был Сигизмунд, брат Александра. Еще Александр хотел начать войну с великим князем русским, чтобы опять отнять все, взятое нашими: он надеялся, что по смерти Ивана Васильевича начнутся в Москве смуты и многие пожелают Дмитрия, но смут не было. Сигизмунд также приготовлялся к войне. Василий знал все это и готовился с своей стороны. Вдруг нашелся ему союзник в самой Литве: Александр очень любил одного из своих бояр, князя Михаила Львовича Глинского. Этот Глинский, потомок татарина, был православный и совсем русский (в его владении был город Глинск, Полтавской губернии). Как за это, так и за гордость многие не любили его и старались наговорить на него Александру, но Александр не верил наговорам. Когда же великим князем сделали Сигизмунда, он поверил наговорам на Глинского, поверил тому, что тот хотел отделит русские земли и потому отнял у его брата воеводство киевское. Рассердился на это Глинский и сказав королю: ‘ты заставляешь меня покуситься на такое дело, о котором после оба будем жалеть’, — уехал в свои поместья и начал переписку с государем русским. После того начал воевать с своим бывшим государем, а Василий Иванович прислал своих воевод с другой стороны. Догадался Сигизмунд, что дело может быть плохо: недовольных было много в Литве и кроме Глинского, а помощи ему ждать не от кого: правда, что татары крымские, после смерти Ивана Васильевича, не были уже как прежде в услугах русскому государю, да толку от них было мало: они брали деньги и с Литвы, и с России, и поочередно грабили то ту, то другую. А тем временем Глинский ушел в Москву и мог с войском опять придти в Литву. Подумал обо всем этом Сигизмунд и спешил мириться: он отдал Василию Ивановичу все, что взято Иваном Васильевичем и обещал не требовать выдачи Глинского (1509 г.). В тоже время немцы ливонские опять подтвердили мир, который заключили с Иваном Васильевичем и великий князь позволил им торговать в Новгороде всем, кроме соли.
Заключив мир с королем, поехал великий князь в сентябре 1509 г. в Новгород. Сюда прислали к нему псковичи своих посадников (у Псковичей сохранилось еще и вече, и посадники), сказать: ‘Обижены мы от твоего наместника, князя Ивана Михайловича Ренни’. — ‘Хочу вас защищать, как защищал вас отец и дед мой’ (отвечал великий князь) и если на наместника будут еще жалобы, я его обвиню’. Псковичи воротились домой, а наместник как только узнал об этом, сам поехал с жалобой к великому князю. Посадники тем временем разослали по всей земле Псковской грамоты, писали в них: ‘У кого есть жалоба на князя Реншо, пусть едет к великому князю в Новгород’. Стали собираться жалобщики и велел им сказать великий князь: ‘Пусть ждут до Крещения, тогда дам им управу, а теперь управы не дам’. Настало Крещение, отправили обряд водосвятия, пришли бояре к псковичам и сказали им: ‘Посадники псковские, и бояре, и жалобщики! велел вам государь собираться на государев двор, а кто не пойдет, ждать ему казни, хочет государь дать управу’. Когда все собрались, бояре посадили посадников под стражу в палате, а остальных жалобщиков роздали на поруки новгородцам. Стало быть Репня успел уже наговорить великому князю, да и сам великий князь задумал отменить во Пскове вече, которое в Новгороде наделало столько крамол. Ехал в то время к Новгороду псковский купец с товарами, услыхал, что сделалось, бросил товар и поскакал назад во Псков и повестил обо всем псковичей. Собрали псковичи вече и стали советоваться, что им делать: не запереться-ли в городе или покориться и послать просить государя помиловать свою отчину и сказать ему: ‘Мы и теперь не отступаемся от тебя и не противимся тебе, волен в нас Бог, да ты’. Послал к ним великий князь дияка своего Далматова (так звали в старину секретарей, они сидели в приказах (старинные суды и палаты) и у воевод, они были люди грамотные и — может быть — в начале набирались из духовных). Пришел дьяк на вече и сказал от великого князя: ‘Отчина моя псковичи! Хотите жить но старине, сотворите две мои воли: пусть не будет веча и колокол снимите, пусть будут у вас два моих наместника. Сделаете это, заживете по старому, не сделаете, готово у меня много силы и падет кровопролитие на тех, кто пошел против моей воли’. Зарыдали псковичи. Не плакали только грудные ребята. ‘Посол государев! — сказал народ Далматову — подумаем мы до завтра, а там сделаем, что Бог на душу положит’. На другой день на рассвете, сошлось вече и сказали псковичи Далматову: ‘Целовали мы крест князьям нашим, не отходить ни к Литве, ни к немцам, а не исполним той клятвы, будет на нас гнев Божий, голод, пожар и нашествие вражие, тот же обет и на князьях наших: а теперь Бог да государь вольны в своей отчине не хотим нарушать обета’. Сняли колокол, повезли его в Новгород и со слезами провожали его псковичи. С тех пор стали жить во Пскове, как и в остальных городах русских. ‘Все то зло было на нас — говорит летописец-пскович — за злые поклёпы и лихие дела, за крики на вече, когда голова не знала, чтС язык говорит, когда те, кто домом своим управлять не умеет, задумали править городом, за самоволие и непокорение друг другу’.
Почти через два года после того опять началась война с королем польским, мир был не прочен, это знали и в Москве, и в Вильне, и готовились к войне. Король нанимал крымских татар, чтобы они пустошили окраины Русской Земли, а великий князь нашел себе союзника в другой стороне: в нынешней Пруссии были в то время такие же рыцари, как в Ливонии. Еще Казимир, отец Сигизмунда, воевал с рыцарями и победил их, отнял у них некоторые земли, а в остальных оставил их только с тем, чтобы они ему покорились. Тогдашний гроссмейстер (главный начальник ордена) не хотел оставаться под рукою короля польского. С ним-то и соединился наш великий князь: рыцари были нужны для того, чтобы помещать Сигизмунду собрать все силы в пашей стороне, а кроме того за них были все немецкие государи и рыцари ливонские, которые считались в зависимости от прусских, тоже не могли воевать с нами, стало-быть с этой стороны мы могли быть совсем покойны. Тем временем принеслась еще в Москву весть, что Сигизмунд теснит Елену Ивановну, которая и умерла скоро после того, как война началась. В Москве и верить не хотели, что она не отравлена.
Сильно готовился к войне великий князь и, через Глинского, нанял ратных людей из немцев. Когда все было готово, он сам пошел к Смоленску, самому близкому из важных городов, тогда принадлежавших Литве. Два раза ходил великий князь к Смоленску и все неудачно, наконец двинулся в третий раз (8-го июля 1514 г.). С ним были двое его братьев: Юрий и Семен, третий Дмитрий послан был на Оку смотреть, чтобы не напали крымцы, четвертый Андрей остался в Москве. Великий князь, как только пришел к Смоленску, обложил город со всех сторон и велел стрелять из пушек и пищалей (ружей), пускать огненные ядра и приступы делать без отдыха, от дыму ничего нельзя было видеть, от шума выстрелов и криков людских поднялся такой гул, что казалось земля трясется и город падает. Случилось главному пушкарю Степану так удачно выстрелить, что ядро, пущенное из из орудия, ударило в городскую заряженную пушку, пушку эту тотчас разорвало и много людей убило. Задумались горожане: биться нечем, а отдаться — король придет, что будет? Тем временем великий князь велел еще раз стрелять по городу. Владыка смоленский сам вышел на мост и со слезами просил срока до завтра, не дал ему срока великий князь и велел опять палить. Воротился владыка в город, собрал весь причет церковный и всех горожан и вышли из города с крестами и иконами. Встретил их великий князь, ударили они челом и сказали: ‘Государь! много крови христианской лилось, и земля, твоя отчина, пуста, не погуби города, и возьми его’. На другой день послал великий князь людей своих в Смоленск привести горожан к присяге, это было 1-го августа. Великий князь был на водосвятии, потом вошел в город со крестами и иконами, после молебна в соборе протодиакон провозгласил многолетие великому князю, а когда он подходил ко кресту, епископ сказал ему: ‘Божиею милостию радуйся и здравствуй, царь Василий, великий князь, самодержец всея Русии в отчине и дедине твоей, Смоленске, на многие дела’. Воеводе королевскому, Юрию Сологубу сказал великий князь: ‘Хочешь мне служить, я тебя пожалую, а не хочешь мне служить, иди куда хочешь’. Сологуб отпросился к королю. Служилых людей тоже спросил великий князь: хотят-ли они ему служить? Которые захотели, тех наградил и послал в Москву, а которые не захотели, тем дал по рублю и отпустил к королю. У кого были поместья, те поместья не трогал. Б старину у дворян кроме отчин, которые шли по наследству, были еще поместья, которые давали вместо жалованья. Тогда деньги были дороги и потому жалованье давали землею, а деньги в придачу, точно также и подати платили часто натурою: хлебом, припасами, мехами или подводы ставили, работы отбывали и т.д. Воеводою в Смоленске царь поставил князя Василия Васильевича Шуйского.
От Смоленска пошел великий князь к Дорогобужу, а воевод своих послал по разным городам. Князь Михаил Глинский был послан к Орше (Могилевской губернии). Глинский был недоволен великим князем: говорят, будто он думал, что Смоленск следует ему, а тем временем король венгерский Владислав, брат короля Сигизмунда, обещал ему, что Сигизмунд примет ею милостиво. Соблазнился этим Глинский и задумал опять уехать в Литву. Узнали об этом русские воеводы, перехватили Глинского на дороге и скованным отвезли к великому князю, который и послал его в Москву, где его посадили в тюрьму. Пока наши воеводы шли к Орше, с другой стороны к тому же городу шел воевода литовский князь Константин Острожский, успевший еще прежде уйти из плена. Князь Острожский был православный, но так богат и силен, что его не трогали за веру, ему удавалось иногда отстаивать своих единоверцев, оттого он оставался верным Сигизмунду, который очень его ценил. Пожив в Москве, он знал, что у короля больше льготы боярам, чем в Москве, говорили же в старину: ‘Польша рай для панов, над для крестьян!’
8-го сентября 1514 года, постлав мост через Днепр, близ Орши, Острожский переправил свою пехоту, конница же переправилась в брод через Днепр под самою Оршею. Воеводе великого князя Челяднину сказали, что половина войска переправилась: ‘подождем — ответил он — когда переправится все войско: у нас так много силы, что конечно мы можем разбить это войско иди окружить его и гнать до Москвы, как быков!’ Войска московские начали первые биться и долго было нерешено, кто победит: то войско Василия Ивановича прогоняло войско литовское, то опять литовцы теснили наших. Тогда нарочно отступили: московская рать погналась за ними, подведши наших к своим пушкам, литовцы дали сильный залп. Дрогнуло русское войско и только ночь остановила сечу. Недалеко от Орши есть судоходная река Крапивка, в ней потонуло столько бежавших, что на время течение ее остановилось, все главные воеводы были полонены.
Услыхали об этом бою в Смоленске и горожане смутились, боялись, чтобы не досталось им от Литвы, смутился даже владыка и стал переписываться с королем: ‘Если пойдешь теперь к Смоленску или пошлешь воевод своих, то легко возьмешь город’. Узнал об измене князь Шуйский и посадил изменников в тюрьму, а владыку послал в Москву. Когда же Острожский подошел к городу, Шуйский велел повесить изменников по стенам, и на каждого надели то, что подарил ему великий князь, когда был в Смоленске. Кто был за одно с изменниками, те перепугались, и город можно было отстоять.
После того долго тянулась война, но важного ничего не было: то русские войдут в Литву и опустошат ее почти до самой Вильны, то крымцы, подкупленные великим князем, нападут на Литву и немцы оттянут силы сигизмундовы в другую сторону. Пробовал-было император немецкий помирить великого князя с королем, да не удалось ему: король хотел Смоленска, а великий князь требовал Киева, как старого русского города, — так и разошлись. Тем временем Сигизмунд совладел с рыцарями, а у великого князя явился новый враг: Казань соединилась на него с Крымом.
В Казани умер Мегмет-Аминь и великий князь назначил туда царем Шах-Али, родственника бывшего царя сарайского Алсмата и родового врага крымского царя Магмет-Гирея, который задумал собрать в свои руки все царства татарские и быть новым Батыем. Шах-Али не взлюбили в Казани, Магмет-Гирей проведал о том и стал сноситься с казанскими мурзами. В 1521 г. брат царя крымского Сагип-Гирей прошел степью и явился с войском в Казани, казанцы отворили ему ворота, а Шах-Али отпустили в Москву. Завладев одним царством татарским, Магмет-Гирей стал хлопотать, чтобы привести другое в свою волю и послал звать астраханского даря на помощь, чтобы вместе идти к Москве. Астраханский царь не хотел идти с ним вместе, опасаясь, чтобы он совсем не подчинил его себе. Когда получено было известие обо всем этом в Москве, оба брата, и казанский и крымский, шли уже с разных сторон к Москве. Едва успели послать из Москвы войско навстречу царю Магмет-Гирею к Оке, где обыкновенно переправлялись крызщы, когда шли на Москву. Воеводы русские князь Дмитрий Бельский и князь Андрей, брат великого князя, стали не там, где следовало, пропустили хана через Оку и только тогда начали бой, но были разбиты. У Коломны оба паря соединились и вместе пошли к Москве, сильно опустошили они весь путь от Коломны до Москвы: убивали и полонили людей, жгли села, сожгли монастырь Угрешский и подступили в городу. Великого князя в то время в Москве не было, а оставался крещеный татарский царевич Петр, да бояре. В Москве тогда была только одна стена кремлевская: потому в Кремль собрались все жители Москвы и соседних сел, сожженных татарами, и привезли с собою все свое имение. В тесной крепости стало еще теснее от множества набравшихся туда людей. Оттого стали бояться, чтобы в городе не сделалось заразы, впрочем еще можно бы отбиться: в городе были и хорошие пушки и хороший пушкарь немец Никлас, но пороху было мало. Что было тогда делать? знали бояре, что татары любят деньги и подарки, и спешили откупиться от хана. Говорят, будто они дали ему грамоту, в которой обещали дарить его ежегодно. Не тронул Магмет-Гирей Москвы и пошел назад мимо Рязани. Перед городом татары разбили лагерь и стали звать к себе рязанцев покупать у них товары, награбленные по дороге. Этою хитростью хотели они обмануть рязанцев и взять город. Тогда в Рязани князя уже не было: не задолго до этого происшествия великому князю сказали, что князь Иван рязанский переписывается с Магмет-Гиреем, великий князь позвал его к себе и удержал его. Хоть и удалось князю Ивану бежать в Литву, но в Рязань он уже больше не возвращался, а здесь посажен был наместником Хабар-Симский. Хан, чтобы обмануть Хабара, послал ему посмотреть московскую грамоту, Хабар задержал ее у себя, а по татарам велел стрелять пушкарю своему, Иордану. Тот выстрелил так искусно, что разом положил много татар. Тем временем Магмет-Гирей узнал, что на его царство напал царь астраханский и поторопился вернуться домой. Боясь нового нашествия ханского, Василий Иванович заключил с королем польским перемирие на пять дет, по которому Смоленск остался замами, потом это перемирие еще продолжили.
Ушедши от Рязани, пошел Магмет-Гирей на Астрахань и завоевал это царство, так удалось ему наконец собрать под свою руку все тогдашние татарские царства, но недолго он владел Астраханью: его убили тамошние татары и пошли из Астрахани воевать Крым. Без Магмет-Гирея можно было справиться с Сатином, который в то время избивал христиан и даже убил русского посланника. Василий Иванович сам пошел, дошел до Суры, построил здесь город Васильсурск на самой границе татарской, а к Казани послал воевод с царем Мах-Али, который и опустошил Казанскую область. На следующий год (1525) послал опять великий князь новую рать (говорят до 150,000 человек) на Казань, с князем Иваном Бельским. Сафи-Гирей ушел из Казани, оставив здесь царем малолетнего племянника своего Сафи-Гирея. Воеводы наши подошли к Казани, но двадцать дней ничего не делали, даже не напали на город, когда загорелась деревянная стена, позволили гасить и строить новую стену. Думали, что воеводы взяли деньги с казанцев и оттого ничего не делали, на деле же было иначе: Бельский ожидал подхода конницы, которую вел Хабар Симский и судовой рати, плывшей с Палецким, которая должна была подвезти съестные припасы. Ни тот, ни другой не шли: в войске начался голод, вдруг разнесся слух, что конница побита. Думали уже бросать суда и воротиться через Вятку. Тут только узнали, что слух вздорный и что Хабар разбил черемисов и спешит к Казани, но запасов не подошло: между волжскими, островами черемисы запрудили реку каменьями и деревом, суда русские разбивались одно об другое, а черемисы с берега обсыпали их стрелами и бревнами. Палецкий пришел в Казани с немногими судами и воеводы должны были согласиться на мир, по которому Сафи-Гирей оставался царем в Казани. Рассердился на них Василий Иванович и едва митрополит уговорил его помиловать Бельского. В то же время, чтобы не дать казанцам грабить и убивать русских купцов, приезжавших в Казань на ярмарку, Василий Иванович запретил русским купцам ездить в Казань, а учредил новый торг на Волге, ниже Нижнего-Новгорода, где был тогда монастырь Макария Унженского, называемый Желтоводским (этот монастырь был возобновлен после). Так началась знаменитая Макарьевская ярмарка, потом перенесенная в Нижний.
В том же году Василий Иванович развелся с своею великою княгинею Соломиею, из рода Сабуровых, с которою он жил двадцать лет, но детей у них не было, а тот брат его, которому должно было перейдти наследство, Юрий, был человек слабый. Не хотелось Василию Ивановичу, чтобы государем был человек, который не поддержал бы государства таким сильным, каким сделал его он и отец его Иван Васильевич. Рассказывают, что раз поехал он в объезд по разным городам. Но пути въехали они в лес, увидал великий князь гнездо птичье на дереве, и сказал: ‘Горе мое! птицы небесные и звери лесные плодовиты, а я неплоден’. Сказав, заплакал. Когда приехал в Москву и стал говорить боярам: ‘Кому после меня царствовать в Русской Земле: братьям моим? так они и своими княжествами править не умеют,’ и опять плакал, говорив это. ‘Государь — отвечали бояре — неплодную-то смоковницу срубают и выкидывают вон из вертограда’. То же стал говорить и митрополит. Послушался их великий князь и развелся с своею супругою, которую тогда же постригли в монахини.
На следующий год великий князь выбрал себе новую супругу, княжну Елену Васильевну Глинскую, племянницу князя Михаила, который все еще сидел в тюрьме. Так обе супруги Василия Ивановича были не царского рода. Он первый выбрал себе невесту из боярышень и с тех лор долго цари наши держались этого обычая. Обыкновенно делали так: когда царю придет время жениться, собирают молодых девушек изо всех городов и, которая больше полюбится царю, та и становится царицею. От Елены у Василия Ивановича было два сына: Иван и Юрий. Когда родился первый сын, Иван, великий князь через десять дней отвез его в Троицкий монастырь и положил на раку св. Сергия, да благословит его угодник Божий, потом раздал богатую милостыню, выпустил многих из тюрьмы, особенно тех, которые прежде недоброжелательствовали его второму браку, для мощей угодников Петра и Алексея заказал великий князь раки золотую и серебряную. Вся Москва радовалась рождению наследника и из дальних мест приходили благословить его отшельники.
Между тем казанский царь прислал своих послов уверить великого князя в том, что он останется смирен. Поверил ему Василий Иванович и послал в Казань своего посла, но в Нижнем посол этот узнал, что царь казанский замышляет недоброе, и вернулся назад. Василий Иванович послал тогда на Казань свою рать, с которою пошел и князь Глинский, выпущенный из тюрьмы по просьбе племянницы своей. Рать пошла под Казань и разбила царя Сафа-Гирея, тогда казанцы смирились и послы их поехали в Москву. Послы в Москве снова поклялись, что будут смирны, а из Казани извещали, что царь не отпускает пленных, да еще требует, чтобы прежде возвратили казанцев, привезенных в Москву. Великий князь велел сказать послам казанским: ‘Вы клялись, что царь и вся земля Казанская будут нам во всем послушны, а теперь вот какое их послушание’. Заклялись послы, а потом сказали на прямик: ‘Видим сами, что царь непрям, клятву свою преступил, дело свое презрел, нас забыл: какому от него добру быть. А царя, какого нам государь пожалует, тот нам и люб’. И стали просить дать им опять Шах-Али. Велел спросить их государь: ‘есть ли у них поручение от Земли просить этого царя?’ — отвечали они, что поручения нет. Тогда государь послал в Казань расспросить тамошних мурз, как они думают. Когда в Казани получили эту весть, Сафа-Гирея выгнали и стали просить не Шах-Али — его они не любили, а младшего его брата Енали. Послал им государь этого царя (1531 г.). Сафа-Гирей ушел в Крым и подстрекал дядю своего, царя крымского, напасть на Россию. Тот послушался и дошел до Рязанской области, где и побили крымцев наши воеводы.
В конце 1534 года Василий Иванович пошел с великою княгинею и с детьми помолиться в Троицкую обитель: он был очень богомолен и часто ездил в разные монастыри, особенно в Троицкий. С богомолья поехал он на охоту и в селе Озерецком (Московской губернии) сделалась у него болячка на стегне. Василий Иванович был еще не стар (ему было только 52 года) и силен, и не думал о болезни, переезжая из места в место, в Волоколамске был на пиру у Шигоны, своего дворецкого тверского и волоцкого. Дворецкий начальствовал всеми дворцовыми делами и. дворцовыми крестьянами, у Шигоны были, стало быть, в управлении все имения бывших тверских и волоцких князей. Плохо царю моглось, но все-таки на другой день он поехал на охоту. Проехав верхом 50 верст, он уже не мог дальше ехать, приехал в Колп и за столом уже не мог сидеть. Стали его лечить: лекаря были плохие и ему все становилось хуже и хуже. В Волоколамск его уже понесли на носилках. Отсюда он послал в Москву за духовными завещаниями отца и деда, чтобы но их образцу написать и свое, только не велел ничего сказывать ни митрополиту, ни боярам. Когда грамоты были привезены, он написал вместе с боярами, бывшими при нем, свою духовную. Тем временем почувствовал он некоторое облегчение и задумал ехать в Москву, его положили в каптану (старинная карета), а на дороге другие должны были поворачивать его с боку на бок. Так доехал он до Иосифова Волоколамского монастыря. В церковь его привели под руки, помолился он немного и вынесли его на паперть, где приготовлен был для него одр. Из монастыря поехал он в Москву, ехал медленно, потому что часто останавливался. Когда подъехали они к городу, река уже становилась и потому прорубили лед и построили мост, но мост этот обвалился, когда готовилась вступить на него каптана. Потом мост опять перестлали. Когда приехал великий князь в Москву, стал он готовиться постричься и велел сделать себе монашеское платье. В то время редкий князь умирал, не постригшись в монахи, думали, что от этого скорее душа попадет в рай. Тогда же позвал он к себе бояр своих и братьев и сказал им: ‘Приказываю, сына моего, Ивана, Богу и Пречистой Богородице и даю ему свое государство, которым благословил меня отец мой, великий князь Иван Васильевич. А вы, братья мои, стойте крепко на своем крестном целовании и старайтесь о земском строении, ратных делах против недругов наших, чтоб высока была рука православных христиан над бусурманами и латинами. А вы, бояре, служите сыну моему, как мне служили. Мы вам государи прирожденные, а вы нам извечные бояре. Вы же, братья, стойте крепко, чтобы сын мой учинился на своей земле государем, и чтоб была в земле правда’. Так прошло еще десять дней и сказал государь своему лекарю немцу: ‘Пришел ты ко мне из земли твоей и видел пока великую милость к себе, можешь ты сделать, чтобы мне было легче?’ — ‘Государь! отвечал лекарь, — помню я твою милость и хлеб, и соль, да нельзя мне оживить мертвого: я не Бог’.
Обратился тогда великий князь к своим боярам и сказал им: ‘Братья! уведал Николай (так звали лекаря), что я не ваш’. — Горько заплакали все. Стал он потом говорить по одиночке с боярами своими, с митрополитом — все об сыне. Долго не хотел он, чтобы принесли в нему сына: ‘Сын мой мал, а я дежу в великой немощи и может сын мой испугаться меня’. И стали просит его братья: ‘Пошли за сыном и благослови его’. Принесли сына и со слезами благословил его великий князь. Пришла и великая княгиня, двое держали ее под руки и горько плакала она, едва мог уговорить ее великий князь: ‘Жена — говорил он — не плачь, мне слава Богу лучше’. — ‘На кого ты меня оставляешь? Кому детей приказываешь?’ спрашивала Елена. — ‘Сына твоего — отвечал великий князь — я благословил государством, а о тебе наказал в духовной, как водилось прежде у наших прародителей’. И стал он после постригаться, постриг его митрополит и назвал Варлаамом, а уже у него язык перестал служить и скончался он в ночь на 4-е декабря 1534 года. Великая княгиня еще не знала об его преставлении и стали унимать народ, чтобы не слишком плакали: не дали бы знать о несчастий. Поутру митрополит и бояре пошли к великой княгине, увидала она их приход: поняла зачем они пришли, упала на под и пролежала часа два, как мертвая. На погребении ее несли: идти она не могла.
Тогда начал царствовать Иван Васильевич. Три года правила за него мать. Она была женщина умная: при ней построена другая прелость в Москве — Китай-город (где гостиный двор, который и теперь зовут городом). Б народе ходило много фальшивых денег: Елена велела казнить делателей фальшивой монеты: им заливали тогда горло оловом, братьев великого князя, недовольных ее правлением, посадили в тюрьму, посадила она также и своего дядю Михаила Глинского. С Литвою вела счастливую войну и кончила миром на пять лет, по которому сохранилось все то, что взято было Иваном Васильевичем и Васильем Квановичем. Когда в Казани убили царя Джен-Али, казанцы выбрали опять Сафа-Гирея, Елена освободила Шах-Али, которого за крамолу заключил-было Василий Иванович и готовилась послать в Казань, да не успела: она скончалась неожиданно 3-го апреля 1538 года, и в тот же день похоронили ее в Вознесенском монастыре, построенном Евдокиею, супругою Димитрия Донского, где хоронили всех великих княгинь и где жили невесты государя до брака.
Едва умерла Елена, как правлением завладели бояре. Тогда самыми сильными из бояр были князья Шуйские и князья Бельские, Елена же особенно отличала молодого князя Оболенского, из семьи Телепневых (некоторые многолюдные княжеские роды делились еще на семьи: так были Шуйские-Скопины и просто Шуйские, Ростовские-Лобановы, Бахтеяровы, Голубые и т.д.). Сестра Оболенского была мамкою великого князя. Шуйские, между которыми старшим был Василий Васильевич, тот самый, что, бывши смоленским наместником, удержал Смоленск, захватили Оболенского и посадили в тюрьму, где он и умер, а сестру его сослали. Шуйские стали править и злобствовали против бояр им недружелюбных: Бельского посадили в тюрьму, кого сослали, кого казнили, даже самого митрополита свели с престола и посадили нового. Но митрополит Иосиф догадался, что и с ним может быть то же, и потому умолил государя выпустить из тюрьмы Бельского. Рассердился на это Иоанн Васильевич Шуйский (Василий Васильевич уже умер тогда) и перестал ездить в совет государев. Править начал Бельский. Во время этих смут, о воспитании молодого великого князя никто не думал. Шуйские думали только о том, как бы ограбить казну: из посуды великого князя они наделали посуды себе, придет князь Шуйский к великому князю сидеть в спальню и ночью обопрется об его кровать. И начал с детства Иван Васильевич нелюбить бояр. Против недругов русских ничего не делали Шуйские: казанцы опустошали области, смежные с Базанью. ‘Хуже было, чем при Батые — говорит современник — он один раз прошелся по Русской Земле, как молния, пожигая города, и посекая мечом христиан, казанцы же не выходили из Русской Земли, входя вместе с царем своим и посекая людей как пшеницу, ни на час не давали они покоя христианам и ни один воевода не мог устоять против них. Страх от варваров напал на всех христиан: укрывались от них в лесах, в пещерах, в пустынях с женами и детьми. Города были сожжены, или до того опустели, что заросли мхом, церкви и монастыри были сожжены и осквернены, из священных сосудов пили нечестивые, как из простых, ризы с икон обдирали и делали монисты и серьги женам и дочерям, и украшали свои ермолки. Над монахами ругались, православных отводили в плен, и над стариками и больными ругались: иным отсекут руки и ноги и бросят как камень на дороге, другим рубили головы, вешали за ребра, сажали на кол, младенцев же, оторвав от груди матери, давили за горло, или, взяв за ноги, разбивали о камень. Многих заставляли принимать свою веру, а кто не принимал их веру, того продавали в рабство в дальния страны’. Б 1540 году однако прогнали Сафа-Гирея от Мурома. Тогда приехало из Казани посольство к великому князю и сказали послы: ‘Государь! отдай нам вины и пошли своих воевод с людьми, а мы тем послужим тебе, что убьем своего царя, или выдадим его твоим воеводам. От царя нам сильно тяжко: у многих князей он подати поотнимал, да крымцам поотдавал: а земским людям великое разорение: копит казну, да в Крым посылает’.
Тогда посланы были воеводы, и главным над ними сделан князь Иван Шуйский и велено им стоять во Владимире и ссылаться с Казанью. Узнал об этом Сагип-Гирфй, тогда ставший царем в Крыму, стал собирать рать на Москву и повел с собою всю орду, остались дома только стар, да мал. С ними шли и ногайцы, и астраханцы, и люди турецкого султана с пушками и пищалями. Люди, посланные в степь разведать о том, как велика татарская сила, приехали и сказали, что, по сакмам (следам конских копыт) идет должно быть тысяч до ста и по тем вестям послана из Москвы большая рать к Оке с воеводою князем Дмитрием Бельским, В июле подошел царь к городу Остру (Черниговской: губернии). Когда узнали о том в Москве, пошел великий князь молиться в Чудовский собор и, поклонясь гробу св. Метра чудотворца, сказал: ‘Остались мы с братом малолетние после отца, пришла на нас великая скорбь от бусурманов. Тебе, чудотворце, подобает о нас молиться. Поставил тебя Бог стражем рода нашего и всего православного христианства’. Из собора пошел он в совет боярский. Стали рассуждать бояре: ехать-ли великому князю из Москвы или остаться в городе? Многие говорили, что надо уехать, другие советовали остаться, потому что великий князь малолетен и ехать скоро не может, и потому если будет погоня, может случиться худо. А митрополит сказал притом: ‘что города, в которые прежде уезжали великие князья: Кострома и др., теперь с Казанью не смирны, а в Новгород и Псков государи не езжали: оттуда близки литовский и немецкий рубежи’. Решили бояре, что государь из Москвы не выедет и стали укреплять город и расставлять ратных людей.
Когда узнали, что царь готовится перейти через Оку, то послана к войску грамота от имени государя. В грамоте было сказано: ‘Крепко стойте за святые церкви и за православное христианство, а я за то буду жаловать не только вас, но и детей ваших, кого убьют, записать имя его на вечные времена в поминание, а жену и детей буду жаловать’. С умилением прочли воеводы эту грамоту, помирились и те, которые были в ссоре между собою. А тогда воеводы часто ссорились: был обычай, если отец одного был на службе выше другого, то и сын должен быть выше, а иначе внуки не могут уже занимать высших мест. Этот счет местами назывался местничеством. Такой обычай велся еще долго после и не один раз иноземцы разбивали русские войска только потому, что воеводы местничали.
Тем временем царь пришел к Оке и стал готовить паромы, чтобы переехать через реку. Воеводы послали против него передовой полк. Татары, думая, что тут все войско, перестали переправляться посыпали передовой полк стрелами, передовой полк дрогнул. Тогда на помощь к нему подоспели остальные. И удивился царь такому множеству людей. Позвал он своих князей и сказал им: ‘Как же мне говорили, что русское войско все пошло к Казани и встречи мне не будет, а я никогда не видал стольких хорошо вооруженных людей в одном месте, да и старые татары, бывавшие в походах, не видывали’. И отбили русские татар от берега, а но утру привезли еще в русское войско пушек. Услыхал об этом царь и убежал от Оки, за ним погнались воеводы. Но тут сказал царь своим князьям: ‘Получил я большое безчестие, привел с собою много орд, и Русской Земле ничего не сделал’. Чтобы сделать что нибудь, он пошел к городу Пронску (Рязанской губернии). Целый день приступали татары к городу, к вечеру послали сказать воеводе: ‘Сдай город, царь милость покажет, а не сдашь, царь возьмет город: не взяв город, не пойдет прочь’. — ‘Божиим велением — отвечал воевода — город ставится, а без Божьего веления кто может взять город: пусть подождет царь немного: за вами идут вслед наши воеводы!’ И в самом деле воеводы подходили, царь узнал об этом и пошел нА спех назад.
Вскоре после этого бояре, приятели Шуйских, недовольные тем, что всем правил Бельский, посадили его под стражу, позвали в Москву из Владимира князя Ивана Шуйского. Все это делалось, не спросясь государя, которому тогда было только 12-ть лет. Бояре ворвались даже в комнаты государя, искали там митрополита и не нашли, пошли потом в келью, кидали каменьями в окна. Едва оставили его в-живых, но свели с престола и отослали в Кирилов-Белозерский монастырь, а Бельского сослали в Белоозеро, где через три месяца он был убит. Править начали опять Шуйские. Они так возгордились, что (через два года) взяли из комнат государевых его любимца Воронцова, стали бить его и едва не убили. Сам великий князь просил за него и тогда они пощадили, по все-таки выслали из Москвы. Ивану Васильевичу было уже 14 лет. Надоело ему своеволие боярское и велел он раз своим псарям схватить Андрея Шуйского и вести в тюрьму, на дороге Шуйского убили. Другие их приятели были разосланы но разным городам. С тех пор Иван Васильевич начал править сам, но так как он все-таки был еще молод, то многое делали за него его дядья, князья Глинские. В 1547 году венчался Иван Васильевич на царство и стал с тех пор называться царем и великим князем. Через две недели после царского венчания вступил он в брак с Анастасиею Романовною, из рода Захарьиных. Царицу Анастасию любила вся Россия за ее доброту к бедным и кротость, и когда наступило потом безгосударное время и обуяли Русь иноплеменники и свои разбойники и крамольники, вспомнил народ о кроткой царице и в память ее выбрал на престол Михаила Федоровича Романова, сына ее племянника, митрополита Филарета. С тех пор начал царствовать в России дом Романовых.
Вскоре после свадьбы начались сильные пожары в Москве, горело и в Кремле, сгорел и царский дворец, митрополит едва вышел из храма Успенского с иконою письма Петра чудотворца, и охватило его дымом и жаром, когда он тайником сходил к Москве-реке веревка оборвалась и его едва живого привели в село Новое. В Кремле сгорели монастыри, сгорели деревянные крыши на стене кремлевской, башню, где лежал порох, взорвало, в Китае-городе сгорели все лавки, сгорел и посад. Людей сгорело 1,700 человек. Царь с царицею уехали за Москву реку в село Воробьевой а в Москве недобрые люди стали сваливать пожар на князей Глинских. Народ взволновался, князь Юрий Глинский спрятался в церкве, его вытащили и убили, перебили также много людей Глинских, приходили с криком в Воробьеве и говорили, что во дворце пряталась княгиня Глинская, о которой уверяли, что она колдовством зажгла Москву. Государь велел казнить бунтовщиков.
Когда во время пожара царь был в Воробьеве, к нему пришел священник Благовещенского собора Сильвестр (в Благовещенском соборе венчали царские свадьбы и старший протоиерей благовещенский был царский духовник). Он стад говорить царю, как много зла наделалось в его малолетство и как ему самому следует управлять. Стал каяться царь Иван Васильевич и полюбил особенно Сильвестра, с которым после советовался во всех делах.
Прошло три года, царь уже возмужал, было ему 20 лет, видел он, как много неправды и крамол и ссор, и посоветовался с митрополитом, как все это прекратить и до совету его созвал в Москву из городов людей выборных. В первое воскресенье, когда съехались выборные люди, вышел царь и митрополит со всем духовенством и со святыми крестами и иконами. Взошел царь на Лобное Место и сказал митрополиту: ‘Молю тебя, святой владыка, будь нам помощник, я знаю, что ты желаешь всякого блага. Остался я после отца своего четырех, а после матери восьми лет, сильные мои бояре обо мне не радели, были самовластны, сами себе почести похищали моим именем и занимались хищением, и обидами, и корыстью. Лихоимцы и хищники! Какой ответ дадите теперь? а я же чист от крови. Ожидайте от меня воздаяние’. Потом, оборотясь к народу, сказал: ‘Люди нам дарованные Богом! молю вас, верьте Богу, а пас любите. Ныне обид и разорений, какие вы понесли от нашей лености и беспомощства и от неправды бояр наших, всех исправить нельзя, а теперь я сам буду судья и оборона, и стану неправду разорять и похищенное возвращать!’ Потом подозвал к себе Алексея Адашева и сказал ему: ‘Алексей!, взял я тебя из нищих потому, что слышал о доброте души твоей. Принимай челобитные у бедных и обиженных, и рассматривай их. Не бойся сильных и славных, все рассматривай с испытанием и нам доноси: бойся только Бога’.
Вслед затем царь поручил своим боярам составить новый Судебник, в котором были бы дополнены правила о суде, изданные дедом его. После составления Судебника созвал царь духовенство и на соборе задал сто вопросов о том, как бы исправить разные непорядки в тогдашней духовной жизни. Из ответов на эти вопросы составилась книга Стоглав.
Тем временем в Казани умер Сафа-Гирей, после него осталась вдова царица Сююнбека и двухлетний сын Утемыш-Гирей. Этого-то мальчика казанцы объявили своим царем, были однако и такие, которые послали просить царя в Крым. Не мог допустить в Казани нового царя из крымцев царь Иван Васильевич, и сам собрался войною на Казань, он ходил к Казани год тому назад, но за разливом Волги должен был вернуться, а воеводы его воевали казанцев без успеха. Теперь же царь двинулся зимою (4 ноября 1549 года). Зима была морозная, люди и лошади мерзли, но царь все терпел. Под Казанью сошлось 60,000 войска. Казалось Казан должна быть взята: царь был малолетен, мурзы многие перешли на службу к царю русскому, но казанцы храбро отстаивали свой город: бой тянулся целый день и кончился ничем, а там пошли оттепели: пушки перестали стрелять, потом лед разломало, дороги испортились, перестали подвозить припасы. Пришлось идти назад. По дороге зашел царь на Круглую гору у реки Свияги. Понравилось ему это место и сказал он: ‘Здесь будет город христианский, стесним Казань: Бог вдаст нам и ее в руки’. На другой год на этом месте стали строить новый город — Свияжск куда послан был царь Шах-Али. Деревянные стены и церкви для нового города рубили в Угличе и по Волге сплавляли до Свияги. Пока еще город не был заложен, здесь собралась новая рать, посланная к Казани с князем Серебряным. Серебряный сделал набег на Казань и, возвратясь, принялся строить город, воины его принялись рубить лес, который покрывал гору, очистив место, размерили его, окропили святою водою и начали постройку. В четыре недели выстроили город. Жители нагорной стороны Волги: чуваши, мордва, черемисы, увидив новый город, спешили покориться русскому царю, их приписывали к Свияжску, брали с них дань, заставляли ходить в Казань, за то царь их ласкал, их старшины ездили в Москву, где их кормили, поили и дарили. Так началось русское господство в той стране, недалеко уже было и до покорения Казани.
В Казани тем временем началась рознь: крымцы, которые пришли туда с бывшими царями и оставались при молодом царе Утемыше, стали надоедать казанцам и начали казанцы переходить к русским. Когда в походе к Вятке, их побили русские, казанцы послали просить у царя Ивана Васильевича дать им царя Шах- Али, а Утемыша с матерью взять в себе. Так и было сделано: в Свияжск послан был Алексей Адашев сказать Шах-Али, что государь жалует его царством казанским, только с тем, чтобы горная черемиса (которая живет по горной стороне Волги) отошла от Казани в Свияжску, и чтобы русские пленные, которых насчиталось до 60,000 были выпущены. Не хотелось новому царю уступать черемису, знал он, что казанцам будет это противно, попробовал-было попросить, да бояре ответили ему, что государь не уступит. Делать нечего, надо было согласиться. Так Шах-Али выехал в Казань.
При царе Шах-Али (чтобы казанцы не сделали ему зла) были татары, приехавшие с ним из Касимова, где он прежде был царем, да стрелцы русские, и жили все они в его дворе. Приехав в Казань, заметил царь Шах-Али, что ему не будет спокойно: казанцы никак не хотели уступить России черемисы и стал он посылать к государю просить отдать назад эту черемису. Государь отказывал ему, отдать, значило опять позволить казанцам грабить русские места и дать усилиться этому разбойничьему гнезду, не было бы покоя во всех городах волжских. В Казани же оттого было неспокойно, что мурзыказанские выпустили не всех русских и которых оставили у себя, тех сажали в ямы, царь Шах-Али не унимал их, говорил: ‘боюсь бунта’. Да и поблажкою ничего не сделал, мурзы, которым он и потому был противен, что уступил черемису, стали ссылаться с ногайскими татарами, кочевавшими за р. Яиком (теперь Урал) и звать их на своего царя. Узнал об этом Шах-Али, зазвал тех мурз к себе на пир и там перебил их всех.
Когда услыхал об этом царь Иван Васильевич, то подумал, что пришла пора взять Казань совсем за себя и послал сказать казанскому царю: ‘Видишь ты как лгут казанцы, они и брата твоего Джан-Али убили и тебя не раз выгоняли, введи к себе в Казань русские войска’. — ‘Сам знаю — отвечал царь — что в Казани мне прожить нельзя, — если государь отдает горную черемису, то жить будет можно и будет при мне Казань крепка государю’. Отвечали ему на то воеводы, что этого сделать нельзя, что тогда не удержаться Свияжску, а Свияжск нужен как охрана от разбоев. На то Шах-Али ответил: ‘Тогда придется мне бежать к государю’. — ‘А коли так, — сказали послы — отчего не введешь русских ратных людей в Казань?’ — ‘Я бусурман — отвечал Шах-Али — и против своей веры не пойду, да и государю изменить не хочу, все, что могу сделать: извести злых людей, которые против государя’. С тем послы и уехали.
Рознь в Казани не переставала: одни пришли к царю Ивану Васильевичу и просили его свести царя Шах-Али, а им дать своего наместника, другие дослали к ногайцам просить у них царя. Шах-Али никто не хотел: его не любили и за то, что мурз избил и за то, что поступился такою большою частью царства. Царь Иван Васильевич послал в Казань Адашева сказать дарю Шах- Али, чтобы он выехал. Царь Али, когда ему повестили волю государеву, ответил: ‘Сам отдать вам бусурманского города не хочу, а жить мне здесь нельзя: казанцы убьют, да и ехать прямо нельзя, а надо бежать’ — и уехал будто бы рыбу ловить и так приехал в Свияжск.
Когда царь ушел, казанцы поклялись принять русских воевод, но лишь только пришли к городу воеводы, то затворили город, а сами послали к ногайцам за князем Ядигаром, которого хотели взять к себе в цари. Стали тогда в Казани собираться татары со всех сторон: чуяли все, что когда царь Иван Васильевич возьмет Казань, никогда уже не вставать больше татарской власти и за Казанью придет черед Астрахани, а там когда нибудь доберутся и до Крыма.
Готовились казанцы, готовился и царь к походу. В апреле 1552 года собрал царь на совет братьев своих: родного Юрия и двоюродного Володимира Андреевича, митрополита и бояр. На совете говорили о том, идти-ли самому царю в поход на Казань или остаться, потому что может придти крымский царь. Много говорили. Наконец сам царь сказал: ‘Никак не могу видеть гибели людей, преданных мне самим Богом, как скажу Богу: се аз и люди, а что до других наших недругов, то уповаю на того же милосердаго Бога, увидит нашу веру неотложную и избавит всех нас’. Тогда положено было, что в Свияжск посланы будут на судах пушки и всякие запасы с судовою ратью, а потом сам царь пойдет сухопутьем на Муром и в Муром велено было собираться ратным людям изо всех городов. На Каму посланы были другие воеводы с Вятки. Они должны были мешать Ядигару пройти в Казань: но Ядигар перебрался тайно с немногими людьми и сед на царство. Когда прибыли в Свияжск воеводы, они нашли, что черемиса бунтует и пристает к казанцам. В самом Свияжске начались болезни, особенно цынга. Воины упали духом, в Москве митрополит торжественно совершает молебен с водосвятием и чтобы духовно утешить унывших, посылает им святой воды при своем поучительном послании.
В мае начал собираться в поход сам царь.
Распределил он воевод, призвал к себе из Касимова царя Шах-Али и стад царь Шах-Али советовать помедлить походом до зимы, потому что летом трудно воевать казанскую землю, где много озер и болот. ‘Я уже отпустил воевод в судах — отвечал царь Иван Васильевич — послано много людей и пушек и запаса, а что до дороги, то надеюсь на помощь Божию: он и непроходимые места проходимыми сотворит’. Доложено было, что царь пойдет на Коломну, а царю Шах-Али велено было ехать на судах. Около 16-го июля вышел Иван Васильевич из Москвы. Стад он прощаться с царицею и просить ее часто молиться за него, за себя, за всех православных. Молча слушала его слова царица, потом от великой скорби едва не упала без чувств на землю, если бы не поддержал ее царь. Долго не могла она ничего сказать, а потом сквозь слезы промолвила: ‘Свет очей моих! ты хочешь душу свою положить за православную веру, как же мне не горевать?’ Поручив и царицу и город молитвам митрополита, благословился у него царь Иван Васильевич. Еще не дойдя до Коломны узнал государь, что в Оке идет крымская рать. По этим вестям остановился царь в Коломне, чтобы дать отпор крымцам. Здесь узнал он, что татары пришли к Туле, и тогда же послал в Туле воеводу своего князя Андрея Курбского, а сам пошел в Кашире. Когда пришел Курбский, татары испугались, стали разбегаться: они думали, что пришел сам царь, когда же узнали, что русских только 150,000, вступили с ними в бой, бились полтора паса и побежали татары.
Тогда царь воротился в Коломну и отсюда послал в Москву пушки и верблюдов, которые отняты были у крымского царя. Из Коломны через Владимир пошел царь в Муром и пришел туда июля 13-го, 20-го июля вышел из Мурома и пошел степью (по тогдашнему нолем), на дороге узнал он, что черемиса опять покорилась. 13-го августа пришел царь в Свияжск. Таким образом с Москвы до Свияжска шли почти два месяца. В Свияжске было положено идти на Казань, но с пути послать грамоты к царю казанскому и к казанцам, и звать их покориться, на эти грамоты царь казанский отвечал, что готов биться, русские уже двигались к Казани. Из самих татар были такие, которые на пути приставали к русским.
От беглецов узнали, что царь Ядигар хочет биться до последнего истощения и что крепкую надежду кладут казанцы на некоего Япанчу, которому поручено с выборными ратниками сесть в Арской засеке (от крепости казанской до города Арска на шестьдесят верст идет Арское поле, на нем-то и была эта засека в десяти верстах от города Казани). В самой Казани у царя было 30,000 человек войска. Казань показалась нашим воинам сильною крепостью. Ее обтекают две реки: Казанка и Булак, очень тинистый и трудный для перехода, город был построен на крутой горе и кроме рек был еще глубокий ров, здесь же на горе стояли каменные палаты царские и мечети.
Подходя к городу, царь велел войску остановиться на царском лугу, развернуть ту хоругвь, которая некогда была с Дмитрием Донским па Куликовом поле и служить молебен. После молебна созвав к себе и воевод, и воинов, стал говорить им: ‘Пришло время нашему подвигу, потщитесь пострадать единодушно за святую веру, за нашу братью православных христиан, что полонены много лет тому назад и злостраждут от казанцев. Не пощадим голов своих, это не смерть, а живот: умереть все-таки придется, не теперь, так после. На то я с вами и пришел, лучше я хочу умереть, чем видеть за грехи свои поругание Христа и мучение людей, которые мне вверены. Господ пошлет нам, может быть, свою милость, да будет воля Его. Я же готов жаловать вас, а кто пострадает, того семейство буду жаловать’. — ‘Видим, государь! — отвечали со слезами воины — что ты тверд в законе и за православие не щадишь себя, да и нас утверждаешь, должно нам единодушно помереть, сражаясь с агарянами’. Тогда, помолясь, царь сед на аргамака (коня), распорядился, где стоят воеводам и пошел к городу. Это было 23-го августа.
Пока подходили русские, в городе было тихо: многие люди, небывшие в бою, думали, что царь казанский бежал со страха, люди бывалые поняли, что тут-то и должно опасаться. В самом деле, едва только 7,000 стрельцов перешли но мосту через Булак, как 15,000 татар, конных и пеших, напали на них: у наших конницы не было, но они отстояли грудью. Казанцы ушли в город. На другой день после того, как наши стали у города, поднялась сильная буря, снесла шатры царские и, что всего хуже, разбила на Волге несколько судов с запасами. Воины встревожились, спокоен остался только царь: он распорядился о присылке припасов из Москвы.
С тех пор дня не проходило без боя, особенно тревожил русских Япанча из своей арской засеки: он то нападал на войска, то мешал кормовщикам добыть в окрестности припасы, потому что после несчастья с судами люди питались только сухим хлебом. Когда хотели в Казани, чтобы Япанча напал на русских, то ставили знамя на башне, увидит это знамя Япанча и делает набег. Не истребив его, нельзя было взять Казани и потому царь отрядил князя Александра Горбатого уничтожить Япанчу. Вышел князь Александр с 45,000 человек конной и пешей рати. Спрятал он свое войско за горою, и послал в лес небольшие отряды, Япанча кинулся на них, они побежали, отманили его от лесу и тогда русские разбили, их и забрали много пленных, которых и подвелик стенам Казани. Привязали их к кольям и стали уговаривать казанцев сдаться, а то грозили побить пленных. Казанцы вместо ответа стали стрелять по пленным: ‘Лучше — говорили они — видеть вас мертвыми от руки мусульманской, чем убитыми от необрезанных’.
Думали взять город недостатком воды и отрезали его от Казанки. Казалось бы воды у них не было, а казанцы все держатся. Удивило это царя и спросил он о том у выезжих и пленных казанцев, те сказали ему, что ходят казанцы подземельем к реке. Велел царь немцу инженеру (по старинному розмыслу) подкопаться под тот тайник, копали десять дней и, наконец, услыхали над собою голоса татарские: доложили государю, государь приказал подложить в подкоп 11 бочек пороху. Рано утром, когда царь объезжал войско, подкоп взорвало: полетели на воздух люди, взорвало и стену городскую, наши ворвались в пролом и избили много татар, но татары заставили их выйти и починили стену. Воды однако все-таки у них не было. Началась рознь: одни думали сдаться, другие стали копать воду и докопались до смрадного источника, из которого и брали воду до взятия города.
Перед воротами царскими, главными в городе, велел царь Иван Васильевич поставить большую башню, с которой стрельцы наши стреляли из пищалей по улицам городским, стали казанцы прятаться в ямах, вырытых под стенами, воротами и тарасами (деревянными башнями, поставленными за рвом перед каждыми воротами) и, поочередно вылезая из этих ям, бились с русскими.
Царь приказал князю Воротынскому подкатить туры (плетушки, набитые землею) во рву, окружавшему город, потому что из-за них легче было стрелять. Это было сделано в несколько дней, из за туров наши бились успешно. Однажды, когда, утомившись, пошли отдыхать и сели обедать, десять тысяч казанцев вылезли из своих ям, подошли к турам, прогнали тех, которые тут оставались и завладели пушками. Наши вышли и стали отбивать: много воевод наших было ранено, ранен был и Воротынский, и если бы не подоспели муромцы, не отбить бы казанцев. Муромцы погнали их до рва, казанцы побежали так, что давили друг друга. Государь навестил раненых воевод и благодарил всех за службу.
30-го сентября подложили пороху под тарасы: и землянки казанцев у Арских ворот полетели на воздух. Пока казанцы еще не оправились от испуга, наши подкатили туры к самым воротам. Опомнились казанцы и высыпали из города: сильно бились с ними наши воины, сам царь выехал к городу. Увидали его русские войска и еще сильнее стали биться: стрельцы стреляли из пищалей, беспрестанно летели в город огненные ядра. Бились и рукопашно, и взошли уже русские на городскую стену (то была деревянная стена дубовая, внутри засыпанная землею, а внутри был еще кремль каменный) и взяли башню у Арских ворот. Князь Воротынский просил государя назначить в этот день приступ, да другие полки еще не были готовы и приступ был отложен до другого дня. Государь велел выехать своим людям из стен казанских (осталась за нами арская башня), велено зажигать и стену, и мосты. Шли с ропотом, а мосты и стены зажгли и горело всю ночь.
На другой день 1-го октября в воскресенье назначено быть приступу. Велел государь засыпать ров лесом и землею. Хотелось еще дарю миновать кровопролития и послал сказать казанцам: ‘Бейте челом царю, выдайте изменников и государь оставит свой гнев на вас и не сделает вам зла’. — ‘Не бьем челом! — отвечали в один голос казанцы — на стенах и в башне рус, а мы иную стену поставим, и все умрем, пли отсидимся’. После этого ответа надо было готовиться к приступу: царь распределил где кому стоять из воевод, велел вести подкоп под стену. Ночь всю проговорил он с своим духовником, поутру надел юмшан (стальная кольчатая рубашка) и пошел к обедне, ожидая когда взорвет подкоп.
Обедня началась рано, взошло солнце, диакон читал евангелие и только прочел он: ‘и будет едино стадо и един пастырь’, послышался как-будто гром и потряслась земля. Царь подошел к двери и увидал, что стену взорвало, летели бревна и люди. Царь опять взошел в церковь и во время ектении, при словах: ‘еще молимся Господу Богу нашему помиловати государя нашего царя и великого князя Ивана Васильевича всея Русеии, и подати ему державы, крепости, победы пребывания, о еже Господу Богу нашему наипаче поспешити, и направити его во всем, и покорити под нозе его всякого врага и сопостата’, грянул второй удар, еще страшнее первого.
И дошло тогда царское войско со всех сторон на город, призывая Бога на помощь, татары же бились отчаянно: ‘Умрем все за свой город!’ Царь стоял в церкви и молился со слезами за свою рать. Тогда пришел к нему один боярин и сказал: ‘Государь! время тебе ехать: бьются твои воины крепко’. — ‘Подожду до конца обедни — отвечал царь — получу совершенную милость от Христа’. За первым боярином пришел второй и сказал: ‘Время царю ехать, увидя царя, воины укрепятся’. Тогда царь, помолясь Богу и приложась к образу чудотворца Сергия, пошел к войску и увидал, что знамена русские уже на стене городской. Приехал царь, воины еще больше ободрились и бились и на стенах городских и в улицах. Заперлись татары в своей мечети и оттуда выбили их русские. Другие заперлись в царском доме вместе с царем своим Ядигаром. Тем временем те, кто остался в Цареве дворце, увидели, что не отстоят им Казани, вывели царя своего на высокую башню и сказали: ‘Пока была у нас столица, бились мы за землю свою до конца, теперь отдаем вам царя нашего, а сами идем в поле пить с вами последнюю чашу’ и отдали царя, а сами вышли из дворца, хотели пройти через речку Казанку, сквозь стан Курбского. Здесь начали стрелять по ним из пушек и повернули они вниз по берегу и стали раздеваться, чтобы переплыть реку, в этом месте мелкую. Курбский перегородил им дорогу. Хотя остальные войска наши, стоявшие на горе крутой и высокой, не могли придти на помощь и сам Курбский был тяжело ранен, все-таки татары дрогнули и побежали. Догонять их царь послал своих воевод и немного казанцев осталось в-живых.
Когда привели царя казанского к царю Ивану Васильевичу, он принял пленного милостиво, но велел брать в плен только жен и детей, а мужчин избивать за измену их. В городе накопилось столько убитых, что ходить можно было только по трупам, рвы были полны мертвых тел, а там, где сильнее бились, трупы лежали один на другом вровень со стенами городскими.
Так взята была Казань. Царь Иван Васильевич прежде всего спешил благодарить Бога: ‘Слава Тебе Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! — сказал он, подняв руки к небу: — Ты дал нам победу на врагов, чем заплачу Тебе, Господи, зато, что Ты даровал мне’? Потом велел по полкам петь молебны, а на том месте, где стояло во время битвы царское знамя, водрузил животворящий крест и на том месте приказал строить церковь. Затем пришли в царю воеводы и поздравили его с завоеванием царства казанского. Велел тогда царь очистить от трупов улицу до царева двора. Здесь снова все славили Бога: ‘Благодарим Тебя, Христе Боже, что сделал над нами чудо: в месте темном дал воссиять свету истины, вместо Магомета воздвиг Свой Крест животворящий и в един час погубил неверный род и с царем их’. Потом велел царь гасить те места, где еще был пожар. Добычу и пленников все отдал он своему войску, а себе взял только пленного царя, да знамена и пушки городские.
Затем покорилась царю русскому вся земля Казанская. Послал он с вестью о том в Москву. 4-го октября очистили весь город от мертвых тел и государь поехал но городу, по середине Казани выбрал он место для соборной церкви, а потом пошел по стенам с крестами и святой водой и освятили стены городские. Заложив церковь и поставив воеводу в Казани, царь отправился назад в Москву октября 11-го. До Нижнего ехал он на судах и остановился в Свияжске, и в Свияжске и в Нижнем встречали его с радостью и торжеством. Из Нижнего ехал царь на Владимир, Суздаль и Юрьев, где тоже радостно встречали его. Не доезжая Москвы, ночевал он в своем селе Тайницком, здесь поздравлял царя князь Юрий, брат его. В Москве встретило его так много народа, что едва помещались по обе стороны пути и весь парод кричал: ‘Многа лета царю благочестивому, победителю варварскому, избавителю христианскому!’ У Сретенского монастыря встретил его митрополит со всем духовным чином. После этой встречи переоделся царь в царское одеяние: надел на голову венец Мономахов, на шею животворящий крест, на плечи бармы и во всем своем царском наряде пошел в церковь Успения и со слезами благодарил Бога за Его великие милости. Оттуда пошел к своей царице, которая еще не оправилась после рождения сына Дмитрия, Радостную весть о рождении наследника узнал царь на дороге. Светел и радостен был дар Иван Васильевич после победных подвигов, дарил он всех богатыми дарами: шубами, иноземными кубками и дорогими ковшами. Три дня светло праздновали в его палатах, и в эти три дня роздано подарков на сорок тысяч рублей (на нынешние деньги около полмиллиона), кроме того всем воинам были увеличены поместья. В память казанского взятия построен в Москве Покровский собор, который называется в просторечии церковью Василия Блаженного, потому что на кладбище, бывшем здесь прежде, погребен был этот Блаженный, скончавшийся не задолго до того времени.
Из Москвы царь поехал к Троице, где крестил своего новорожденного сына, возвратившсь же, занемог горячкою. Болезнь была так сильна, что он составил духовное завещание. По завещанию царство он отдавал сыну своему, сын был еще мал и бояре, а особенно князь Володимир Андреевич, двоюродный брат царя, могли бы крамольничать. Потому и стали говорить царю, чтобы он взял присягу с князя Володимира. Присягать князь Володимир не захотел и когда князь Воротынский (что так сильно бился под Казанью) начал его уговаривать, он сказал Воротынскому: ‘Ты бы со мною не бранился и мне не указывал’. — ‘Я клялся, ответил Воротынский, всею душею служить царю и царевичу, велят они, я готов не только браниться, но и биться с тобою’.
Смотря на князя Володимира, и другие бояре замыслили ослушаться царя: были такие, которые помнили, что было в малолетстве царя Ивана и задумывали царем взять Володимира. Сильно спорили и шумели. Услыхал шум больной царь и сказал им: ‘Если не хотите целовать крест сыну, стало быть у вас есть другой , государь, а вы мне не однажды обещали не искать другого государя. Я хочу, чтобы вы целовали крест моему сыну и Захарьиным (родные царицы Анастасии). Не могу много говорить с вами, скажу только, что кто не хочет служить государю в пелёнках, тот не будет служить и взрослому. Если мы вам ненадобны, пусть все падет на вашу душу’. И стали тогда бояре отговариваться, чем каждый умел: ‘Ведает Бог, да ты, государь — сказал Федор Адашев, отец Алексея, — что мы готовы целовать крест твоему сыну, только не хотим служить Захарьиным: много мы видели беды от бояр в твое малолетство’.
После толков и криков стали главные бояре один за одним присягать. Тогда написали присяжный лист и поднесли его князю Володимиру, Володимир отказался присягать. ‘Не хочешь крест целовать — сказал царь — пусть падет на твою душу что случится, мне до того дела нет’. Так и ушел из дворца, а вечером созвал своих служивых людей и стал дарить их деньгами. Показалось это сомнительным верным боярам и перестали они пускать князя Володимира в царю. На другой день собрал царь всех верных бояр и сказал им: ‘Бояре! вы клялись служить мне и сыну моему. Если Богу будет угодно призвать меня к себе, то помните свою клятву, не дайте боярам извести моего сына, а если будет нужно, бегите с ним в чужую землю. А вы, Захарьины! неужели вы думаете, что бояре вас пощадят? они убьют вас первых: так постойте до смерти за моего сына и его мать, не дайте жены моей на поругание боярам’. Заметили и остальные бояре твердость государя, подумали, что худо им будет, если царь выздоровеет, и стали присягать. Так кончилась эта смута. Запомнил ее царь Иван Васильевич, только молчал до первого случая и когда выздоровел, никому не показал немилости. После выздоровления поехал он молиться по монастырям, доехал до Кирилова Белоезерского, а на возвратном пути умер царевич Дмитрий. Скоро однако родился у царя другой сын, царевич Иван.
В 1557 г. почти даром досталось России другое татарское царство — Астраханское, где укрылись последние потомки царей Золотой орды Сарайской. Астрахань, которая стоит у моря и богатеет от торговли, была местом привольным, вблизи от нее со всех сторон степи, приволье для кочевых татар, а за Уралом рекою (прежний Яик) кочевали татары ногайские, храбрые и дикие, которые когда-то с Эдигеем приходили на Москву и завладели Сараем. Одним только не могло держаться Астраханское царство: татарские князья ссорились друг с другом и один другого прогонял из Астрахани. Оттого там цари и держались не долго. Что погубило Казань, то погубило и Астрахань. В то время, когда взята была Казань, в Астрахани царствовал Ямгурчей. Этот царь сначала хотел-было покориться России, но во время казанской войны его сбили царь крымский и ногайский мирза, отец казанской царицы Сююнбеки. Когда все кончилось, царь Иван Васильевич задумал наказать Ямгурчея и посадить на его место преждебывшего царя Дербыша и потому в 1554 г. послал на Астрахань свою рать под начальством князя Проискало. Передовой русский отряд разбил астраханцев, от пленных узнали, что царь Ямгурчей ждет русских в пяти верстах от Астрахани, пришли, а Ямгурчей уже бежал. В Астрахани посадили Дербыша, который обещал быть верным царю русскому и платить ему в год 40,000 алтын (в алтыне 3 копейки) и 3,000 рыб, русские могли ловить в море рыбу безданно. Недолго и Дербыш был верен, он стал переписываться с Крымом, против него послали в 1557 г. стрелецкого голову Черемисинова. До тех пор не было у нас постоянного войска, а набирали в случае войны. Царь Иван Васильевич завел стрельцов, которые и поселены были слободами при городах: их дело было постоянно быть готовыми к войне, они жили под начальством своих голов и в мирное время имели разные льготы по торговле, это было войско пешее. Черемисинов разбил Дербыша и взял Астрахань. С тех пор не было уже больше астраханских царей и Астрахань стала русским городом, куда начали селиться русские люди.
Тем временем царь русский дал знать всю свою силу и третьему татарскому царству, Крыму. В 1555 году, когда, по крымскому наущению, царь Дербыш отказался покоряться русским, крымский царь Девлет-Гирей собрался на Москву, и чтобы застать Россию врасплох, распустил слух, что идет на черкесов, которые не задолго перед тем искали покровительства царя русского (между черкесами в то время были христиане). Чтобы защитить черкесов, царь послал на Крым Шереметева. По дороге Шереметев узнал, что царь крымский идет на Тулу, дал знать об этом в Москву. Сам царь вышел в поле на татар, крымцы поверну ли назад, Шереметев пошел за ними следом, отбивал обоз и в 150-ти верстах от Тулы вступил с татарами в бой. Бились день и татары потеряли много людей, но все-таки не ушли Настал другой день, опять началась битва: Шереметеву помощи не было ни откуда, а татары от пленных узнали, что людей у него мало и сильно стали напирать на него, в бою он был ранен и татары смяли русских. Угнал об этом царь и поспешил на выручку Шереметева, но узнал тем временем, что татары идут назад и идут так скоро, что не догнать их.
В следующем году, по слуху о татарах, царь послал Ржевского из Путивля на Днепр, чтобы он вышел этою рекою к крымским пределам: на Нижнем Днепре стоял татарский город Яслам-Кермел. Сам царь собрался идти в Тулу. По дороге в Ржевскому пристали малороссийские казаки и с ними вместе он доходил до Очакова, при устье Днепра. Тогда это был город турецкий. Ржевский благополучно возвратился в Москву.
После этого похода начальник казацкий (гетман, как они его называли) прислал просить царя принять его в свое подданство. Казаки были люди русские, нашей православной веры. На Днепре, близ самой степи, откуда татары так часто ходили на русские земли, бывшие тогда под властью литовскою, стали селиться удальцы, которых главное дело было воевать с татарами: они принимали к себе всякого, лишь бы только был он православной веры. Многие из них поселились на острову днепровском, ниже порогов и жили сообща артелью. Эти назывались Запорожцами. Другие были казаки женатые и жили в селах и городах, и только ходили в поход или отбивали татар, когда заслышат об их приходе. Они не подчинялись тогда еще ни России, ни Польше, и сами выбирали своих начальников, которых сменяли когда вздумается. Такие же казаки появились в стороне Рязанской, откуда ходили татары на области, близкие к Москве, а потом и в самой степи на Дону. В легких лодках спускались они по Днепру до Очакова и даже выходили в Черное море, а по Дону ходили до Азова. Татары их боялись, не всегда впрочем они щадили и своих, и в шайках волжских разбойников бывали донские казаки. Над этими-то казаками гетманом был кн. Вишневецкий, богатый помещик на Руси, православной веры, человек храбрый. Он служил прежде польскому королю, а теперь, увидев, что Россия так сильна, что Посылает рать на Крым, объявил, что хочет служить России, а сам тем временем взял Ислам-Кермель и пушки оттуда увез на свой Хортицкий остров на Днепре (на этом-то острове жили запорожцы). Вместе с тем он занял города литовские, царь, нехотевший разрывать мира с королем потому, что затеял в то время войну с Ливовиею, вызвал Вишневецкого в Москву. Отсюда, в 1559 году, дар послал его и Адашева на Крым. Вишневецкий по Дону пошел к Азову, где и разбил татар, пробиравшихся к Казани. Адашев же вышел в море Днепром, захватил два турецкие корабля, пришел в Крым и освободил русских пленных. Татары перепугались, царь крымский едва успел собрать их и потому не удалось ему догнать Адашева. Когда Адашев возвратился, татары пришли просить мира. Бояре советовали царю покончить с Крымом, но царь не согласился на это: он понял, что завладеть Крымом еще не пришла пора, потому что между Крымом и Россией степь и держать Крым будет трудно, это не то что Астрахань и Казань, куда легко посылать рать по Волге. К тому же за Крым вступился бы султан турецкий, а нам с турками еще рано было начинать войну: турки тогда были еще очень сильны. Больше же всего хотелось царю Ивану Васильевичу смирить ливонских немцев, которые тогда очень ослабели и завладели берегом моря. Хоть то место, где теперь Петербург, и было тогда в русской власти, да соседи: с одной стороны шведы (в Финляндии), с другой немцы, не позволили бы приставать сюда каким нибудь кораблям.
За берег моря — мы знаем это — еще новгородцы бились со шведами, во время Ивана Васильевича нам тем нужнее было владеть этим берегом, что ливонцы мешали нам сноситься с другими землями. Когда в 1527 г. царь послал в Германию немца Шлитте набирать разных ремесленников: пушкарей, рудознатцев, а также лекарей и аптекарей, ливонцы уговаривали других немцев не пускать никого в Россию, они боялись, чтобы русские не покорили их. Лам Шлитте был посажен в тюрьму, а другой немец, пробиравшийся в Россию, казнем смертью.
Только одно море и было тогда в полном владении России — Белое, моря этого, впрочем, до тех пор не знали другие народы, кроме шведов и норвежцев, и никто не ходил в него. Особенным случаем узнали эту дорогу англичане и с тех пор завели с нами торговлю. Англичане тогда вовсе не были так сильны и богаты как теперь, были другие народы и сильнее, и богаче их. Потому и стали они отъискивать новых торговых путей, на которых бы другие народы не мешали им. Составилась компания, собрали деньги, купили три корабля и отправили их в северные моря искать, нельзя ли там завести торговлю. Король дал начальникам этих кораблей свою грамоту ко всем государям, которые встретятся им на пути. В 1553 г. корабли поплыли, буря разнесла их и один из кораблей, которым командовал Ченслер, пристал к Норвегии, дожидал здесь своего товарища, не дождался его и поплыл далее. Потом узнал, что его корабли затерты льдом и все люди погибли от холода и голода. Скоро приплыл он в большой залив, в котором заметил несколько рыбачьих лодок, удивились туземцы невиданному прежде большому судну и разбежались в страхе. Их догнали, привели к капитану, который обласкал их. Начались расспросы и англичане узнали, что они в великой земле, которую звали Россией и где правит царь Иван Васильевич. Тогда и они сказали, что хотят завести торговлю и что у них граната от короля. Начальство холмогорское донесло об этом царю (тогда Архангельска еще не было: он построен, когда усилилась торговля с англичанами). Царь велел Ченслеру приехать к себе в Москву, принял его милостиво. Ченслер воротился в Англию, откуда приехал послом от новой королевы Марии и тогда условились о том, как впредь вести торговлю. Англичанам дано много льгот: для них повсюду открыт свободный путь, они могли торговать беспошлинно, суд у них был свой и подчинялись они только своему главному управителю. К англичанам царь Иван Васильевич был всегда благосклонен, особенно когда вместо Марии воцарилась умная сестра ее, Елизавета. С тех пор начинается торговля англичан с Россией).
Если так выгодно было далекое море, покрытое льдом, и путь в которому не был безопасен, то как же было бы выгодно море Балтийское, сношение по которому было бы ближе я удобнее и по берегам которого жили народы, уже издавна торговавшие с Новгородом. Все это вспомнил царь, вспомнил и то, как мешали ливонцы всяким сношениям нашим с другими народами и потому задумал покончить с Ливонию. Тогда это казалось делом нетрудным: между немцами не было никакого ладу и порядка: епископ рижский, который когда-то призвал себе на помощь рыцарей, считал себя государем Ливонии, а гроссмейстер (начальник рыцарей, выбиравшийся пожизненно) не хотел ему уступить. Рыцари теперь оставались без дела, потому что уже не оставалось более язычников, которых они могли бы обращать, а воевать с соседними- государствами, польским и русским, они боялись, другого же дела кроме войны они не знали и потому ссорились между собою, корились и с гроссмейстером, подчиниться ему они не хотели. Каждый из них, живя в своем зА мке, привык к самоволию: он мог делать с бедными латышами, обращенными в рабы, все. что угодно: хоть убивать, за это никто не взыскивал. Немудрено, что они привыкли к самоуправству и часто гроссмейстеру приходилось силою усмирять рыцарей и брать приступом их крепкие замки. Дома рыцари только и делали, что пьянствовали и развратничали. Жители городов, тоже немцы, боялись рыцарей, которые готовы были их грабить и вместе с тем ненавидели их, да и гроссмейстера мало слушали: у них были свои льготы и за эти льготы они готовы были стоять. Незадолго до того времени прибавилась еще причина ссоры: в Ливонии появилось лютеранство, тогда еще новая вера, которая очень понравилась в Германии, где не любили власти папы, а лютеранство прежде всего учило, что ненужно слушать папы. Многие рыцари сделались лютеранами, другие остались католиками. Начались ссоры и попреки из-за веры. Бремя начать войну было самое удобное.
В 1554 г. магистр предложил возобновить мир, которому вышел уже срок. Начались переговоры. Русские потребовали, чтобы притом помянули о дани с Дерпта (древнего русского Юрьева), которая некогда платилась русским и на которую согласились немцы при великом князе Иване Васильевиче, дяде царя. Немцы заметили, что русские стоят на своем, решились обмануть: обещать дань на письме, и когда придется платить, сказать русским, что платить запретил им император немецкий, которого они по имени считали своим государем. Так и сделали: в 1557 г. приехали в Москву послы, а дани не привезли. Когда их спросили: ‘привезли ли дань?’ они ответили: ‘не привезли’, тогда с ними прекратили всякие переговоры. Из Москвы послали приказ купцам русским остановить торговые деда с Ливониею, и начали готовить войско. Узнал магистр и заключил мир с Польшею, но попробовал еще раз обмануть русских: посланы были послы с обещанием дани, но дани не привезли опять. Говорят, что царь позвал их обедать и когда сняли крышки с блюд, послы увидали, что блюда пустые. С тем послы и уехали. Ливонцы не ждали скорого нападения русских и все важное дворянство пировало на свадьбе какого-то ревельского горожанина, когда пронеслась весть, что царские войска уже вступили в Ливонию, несмотря на то, что время было зимнее. Войска эти не брали крепостей, но жгли, грабили и убивали по пути. Тогда все вели так войну, только недавно поняли, что должно сражаться с неприятелем, а безоружных следует щадить. Неприятели тогда не встретили наши войска и спокойно ушли в Иван-город (река Нарова была тогда границею, на одном берегу ее стоял немецкий город Нарва, а на другом — русский Иван-город). Когда писали они немцам, чтобы спешили покаяться, послушались немцы и послали просить мира. На время остановилась война, но в самый великий четверг Немцы с-пьяна начали стрелять из Нарвы по Иван-городу. Царь велел наказать за то немцев: явилось войско и сожгло несколько селений. Немцы опять начали стрелять, им ответили с Иван-города, Нарва загорелась и тогда немцы послали в Москву с повинною. Царь потребовал, чтобы Нарву отдали русским: послы согласились, но когда вернулись назад, в городе зашумели, к ним пришла подмога из Ревеля. Нарва нечаянно загорелась, русские ворвались в нее и царь объявил город русским. Когда магистр прислал сказать, что Дерптская дань готова, царь отвечал ему, что теперь дерптской дани мало и что он потребует дани со всей Ливонии, и война началась еще сильнее.
28-го мая русские войска вступили в Ливонию и шли с воеводами Петром Шереметевым и князем Курбским к Дерпту. Войско ливонское (всего до 8,000 чел.) не могло успешно биться с русскими и только и надежды было у рыцарей что на города, но и в городах было не лучше. В Дерпте ливонцы продолжали свои ссоры и те самые, которые кричали, что скорее дадут 100 талеров на войну, чем один талер для мира, не давали ни копейки. Лишь только русские взяли первый пограничный город, сам магистр ушел от войска и за старостью отказался от своего звания, выбрали нового магистра — Кешлера, которому пришлось быть последним магистром ордена ливонских рыцарей.
Тем временем Шереметев осадил Дерпт, жители с отчаяния послали просить помощи у магистра, магистр ответил им, что хвалит их храбрость, а помочь не может, потому что у самого нет войска. Послали тогда дерптцы бить челом воеводам, им обещаны были разные льготы. Кто хотел выехать, тех выпустили и дали караул, чтобы с ними не случилось чего-нибудь дурного. Вошедши в город, Шереметев повестил, чтобы ратные люди под страхом жестокого наказания не смели обижать горожан, а жители не смели продавать им вина. За порядком смотрели строго, каждую ночь караульные объезжали город, забирали пьяных и буянов из своих. Жителям воевода велел сказать, что готов выслушать всех, кто придет жаловаться на ратных людей. Узнав о таком милостивом обращении русских, 20 городов сдались Шереметеву. Наступила зима и воеводы, оставив только немного людей по городам, со всем своим войском возвратились по домам.
Узнал Кетлер, что русских людей осталось мало и задумал их выгнать. Перед тем он хотел-было мириться и послал просить мира у царя. ‘Пусть сам придет в Москву, — отвечал царь — сколько будет покорен, столько и милости окажу’. — ‘Лучше смерть, чем стыд!’ сказал Кетлер и стал собирать войско. Собрал до 10,000 чел. и осадил Ринген (близ Дерпта) и взял его, когда у русских недостало зарядов, чтобы отразить. Посылал свой отряд и за границу грабить русские места, но больших городов не осаждал: так мало у него было войска, да и самый Рингеи скоро оставил, убив с досады 400 человек русских. В январе 1559 г. русские опять пришли в Ливонию: их было 130,000 чел., они разбили магистра и целый месяц пустошили Ливонию. Попробовали было ливонцы обратиться за помощью к королям датскому и шведскому, но оба эти короля, уже старики, не хотели начинать войны с Россией), а только просиди царя пощадить Ливонию, царь отвечал им, конечно, что это не их дело, они и отступили. Тогда Кетлер обратился в королю польскому Сигизмунду-Августу, сыну короля Сигизмунда, последнему из потомков Ягайлы.
Между польским королем и русским царем не было прочного мира: в Польше помнили, что вся Русь западная, которая — как мы знаем — была тогда во власти великого князя литовского, а великий князь литовский был и польским королем, вся эта Русь, как единоверная той Руси, которая была под властью своего родного даря, захочет рано или поздно соединиться с государством этого царя, а не подчиняться власти католиков. Тем только и держалась польская власть в той стране, что русским панам было лучше быть заодно, с Польшею, где паны делали чтС хотели, а в Москве приходилось слушаться воли государя. Чем сильнее становился дар русский, тем больше боялись его в Польше, где не могли еще забыть, как отец тогдашнего даря отнял Смоленск. Знали, что ему хочется и Киева и всех русских городов, да и теперь еще русские войска ходили по Днепру на Крым и русский царь принял на службу свою казацкого гетмана. Казаки жили на землях, которые считались принадлежащими Руси литовской и потому должны бы подчиняться великому князю литовскому. Больше же всего не нравилось полякам то, что литовский государь мог быть отдельным: бывали примеры, что литвины выбирали себе особого государя. ЧтС если выберут они себе царя русского! — думали поляки и хлопотали всеми силами, чтобы соединить неразрывно оба государства, чего и достигли немного позже на сейме люблинском (1569). По всему этому поляки не могли желать добра России: они даже не хотели называть русского государя царем, чтобы не возвысить его даже именем, (об этом велись длинные споры). Как же обрадовались в Польше, когда Кетлер явился просить помощи.
Сигизмунд-Август обещан ему помощь и Кетлер поспешил в Ливонию.
Пока король собирался начать войну, Кетлер вернулся в Ливонию и спешил идти к Дерпту. В городе засел князь Катырев-Ростовский, который решился обороняться, Кетлеру не удалось взять города страхом, а долго стоять под городом было нельзя: начались холода, ненастье, пронесся слух, что идет русское войско. Пришлось Кетлеру со стыдом отступить. А русское войско шло: оно опустошило Ливонию, взяло крепкий Мариенбург, построенный на озере, озеро замерзло и рать русская подошла к городу по льду. Весною пришли новые воеводы, в их числе были князь Курбский, так храбро бившийся под Казанью, и сам Алексей Адашев, любимец царский. Они разбили старика Фюрстенберга, бывшего магистра, лучшего из всех воинов немецких: вышел Фюрстенберг из Феллина и стал за болотами. Он думал, что русские не пойдут чрез болото и ошибся: русские перешли через болото, Курбский заманил Фюрстенберга к тому месту, где стояла засада и старик едва успел бежать в Феллин. Вслед за тем 60,000 чел. русских пошли к Феллину. То был город крепкий, его защищали три каменные крепости и глубокие рвы, в нем было 450 пушек и множество запасов. Когда же подошли русские к городу, они начали стрелять: в городе загорелось. Перепугались немцы и попросили мира, воеводы наши согласились и обещали всем свободу, требовали только выдачи Фюрстенберга. Его повезли пленником в Москву. Кетлер был в бешенстве, перевешал многих из воинов, которые не могли отстоять разных городов от русских, но горю не помог: города сдавались без боя и русские били не только немцев, но и поляков, пришедших на помощь немцев. Кетлер стал уже думать не о том, как защитить орден, а об том, кому бы его выгоднее продать. Соседи готовились вступить в Ливония), чтобы заранее захватить богатую добычу. Шведы захватили Ревель. Кетлер поторопился отдать свою землю королю польскому в полное владение и только выговорил себе в полное владение Курляндию (1561 г.). Так кончился орден и Росеии пришлось воевать уже с Польшею и со Швецией).
В Москве тем временем сделалась важная перемена: царь Иван Васильевич сделался грозным к своим боярам. Началось с того, что осенью 1569 г. возвращался он с царицею с богомолья, в Можайске она захворала. Сделалась беспутица: ехать было дальше нельзя. В болезни царица сказала боярам нетерпеливое слово: бояре обиделись. Узнал об этом царь и рассердился: он все еще не мог забыть, как у его постели, когда он умирал, крамольничали бояре и не хотели признавать царем его сына. Знал он, что и главные его советники, Сильвестр и Адашев, не любят царицы. Тогда-то, раздосадованный, он послал Адашева воеводою в Ливонию, а Сильвестр сам выпросился на покой в Кирилов монастырь. Когда ушли от царя прежние его советники, появились у него новые. Эти новые стали ему ноговариват на прежних, и недовольный царь охотно верил новым советникам. Тем временем Анастасия, поправилась-было, но в июле 1560 г. сделался в Москве пожар: загорелось на Арбате. Поднялся ветер и пошел дальше по деревянным и тесным улицам, горели Арбат, Чертолье (теперь Пречистенка), Новинское. Пожар испугал царицу, царь, еще живую, отвез ее в Коломенское, а сам пошел тушить пожар. В этот день потушили, а чрез два дня пожары возобновились. Царице, которую привезли в Кремль, становилось все хуже и хуже, и, наконец, 7-го августа она скончалась. Неутешно плакал по ней царь: его должны были поддерживать под руки. Плакала вся Москва, провожая ее в Вознесенский монастырь, где тогда хоронили цариц. Говорили, что даже нищие пришли не за милостынею, которую тогда щедро раздавали, а для того, чтобы оплакать свою кормилицу и поилицу.
Тогда новые советники царские стали уверять царя, что царицу извели Сильвестр, Адашев и друзья их. Поверил царь, собрал во дворце своем бояр, митрополита и других архиереев, и приказал им судить тех, кого называли изменниками. ‘Позовите их — сказал митрополит — мы выслушаем, что они скажут’. — ‘Разве не знаешь — стали кричать советники царские — что колдуют силою дьявольскою? они заворожили царя, заворожат и нас’. Тогда все верили в колдовство и митрополит замолкал. Сильвестра и Адашева осудили за глаза: Сильвестра сослали в Соловки, Адашева посадили в тюрьму в Дерпте, где он и умер. Всех друзей их разослали в ссылку. Потом иные из них были казнены. Царь начал подозревать всех, а советники еще прибавляли к его подозрениям и старались ноговаривать на кого могли, царя веселили пирами, да травлями. Когда умер Адашев, они не постыдились сказать: ‘Вот твой изменник сам отравил себя!’ Тогда-то Вишневецкий, который так много помог в Крымском походе, спешил опять уехать из Москвы. Так почти на сто лет потеряна была возможность взять под царскую руку казаков днепровских, только при царе Алексее Михайловиче гетман Хмельницкий подчинился России.
Тем временем поляки вошли в Ливонию, но сначала дело проходило в неважных сшибках, поляки даже начинали переговоры и хотели добиться Ливонии. Паны просили митрополита помочь им: ‘Не знаю мирских дел’ — отвечал Макарий, царь же отвечал прямо: ‘Не отдаю Ливонию, пусть знает король польский, что и Литва — моя вотчина, пусть исправится, пока есть время, иди ждет себе наказания’.
Переговоры кончились. В декабре 1562 г. сам царь собрал большое войско: у него было говорят — 80,000 конницы, более 200,000 пехоты и 200 пушек, при войске было три бывших царя казанских, четыре царевича татарских и князь Володимир Андреевич. Царь шел на крепкий Полоцк (Витебской губернии). Король испугался, любимец его князь Радзивил пошел на выручку города, но пока он шел, царь занял уже часть города. В городе открылся голод, потому что из окрестностей все сбежались в его крепкие стены, оттого припасов недостало, а подвозу и быть не могло: русские со всех сторон окружили город. Воевода городской Довойна думал-думал, что делать, и придумал выслать из города всех лишних, так прогнано было 20,000 человек. В городе поднялся ропот, царь принял всех высланных ляхов, велел их кормить и одеть, в город послал сказать: ‘Отворите добровольно, ждите милости, не отворите — буду казнить’. Тогда полочане потребовали от своего начальника, чтобы он сдал город, послушался Довойна и впустил русских. Воевода был отослан в Москву, все деньги казенные были взяты на царя: много серебра и золота, войску, которое стояло в Полоцке, позволено было или уйти, или остаться на службе царской, кто уходил, тем не делали вреда. В Полоцке царь оставил воеводою князя Петра Ивaновича Шуйского, и дал ему наказ: город укрепить наспех, в крепость никого без нужды не пускать, горожан не притеснять, а судить их по их старым обычаям. Так Радзивил ничего не сделал против русских.
Устроив все в Полоцке, царь поехал в Москву. По дороге народ весело сбегался ему на встречу. У Москвы тоже далеко за городом встретил его народ, митрополит ожидал его у церкви Бориса и Глеба (на Арбате). Отсюда царь пошел пешком в соборы. С Польшею заключено было перемирие на шесть месяцев. Завязались переговоры. Поляки воспользовались этим временем и собрались с силами: в начале 1564 г. Радзивил разбил у Орши князя Шуйского. Русские побежали, поляки разграбили область Дерптскую. Около того же времени царь узнал другую горькую новость: один из лучших его воевод князь Андрей Курбский, друг Адашева, которого царь щадил за его храбрость, вдруг ушел в Польшу и получил разные милости от короля: король был рад такому знатному изменнику. Скоро Курбский затеял дерзкую переписку с царем: писал ему укоры, царь отвечал на его письма тоже укорами и тем больше опалялся против бояр. Если Курбский (думал царь) бежал от одного гневного слова, которое сказал царь два года тому назад, когда его разбили поляки, то чего же ждать от других? И стал думать царь, как бы сделать, чтобы избавиться измены: он никому больше не верил. Думал он долго и, наконец, продумал.
3-го декабря 1564 г. приказал царь уложить в сани все свое золото, серебро, посуду, одежду, кресты и образа, велел боярам и духовенству придти в Успенский собор, где митрополит служил обедню. После обедни царь простился со всеми, сел в сани с царевичами и царицею (тогда он был женат во второй раз на горской княжне Марие Темрюковне), велел ехать за собою некоторым своим любимцам и отряду конницы. Б Москве не знали, куда он уехал, только через месяц проведали, что он живет в Александрювской слободе (теперь город Александров, Владимирской губернии), узнали потому, что от царя приехал гонец и привез две гранаты митрополиту и горожанам. К митрополиту царь писал о том, как много мятежей и неправд видел он прежде от бояр. ‘И теперь они таковы же’ — писал царь — ‘воеводы не хотят служить отечеству и выдают его врагам, когда же я по правде разгневаюсь на них, то митрополит и духовенство начинают просить за виноватых, и тем досаждают царю и огорчают его. Не хочу больше сносить этого, оставляю царство и поселюсь, где Бог укажет’. К горожанам писал царь, что к ним он милостив и на народ не гневается. Граматы были прочитаны вслух. Народ взволновался. Приступили к митрополиту, стали просить его, чтобы он умилостивил царя, говорили, что сами готовы растерзать царских изменников. Духовенство и бояре поехали в слободу. Иван Васильевич допустил их к себе и, после долгих просьб, сказал, что для митрополита и архиереев принимает опять державу.
2-го февраля царь опять приехал в Москву, собрал все чины, духовные и светские, и объявил им свою волю: он опять принимает державу, но только с тем, чтоб не мешали ему наказывать изменников и ослушников воли царской, казнить их, отбирать имение и делать, что ему угодно. Не верил он прежним своим слугам и потому набрал 1,000 человек, с которых взял присягу, что они готовы жертвовать царю всем и жизнью, и друзьями, и родными. Этих людей он на звал опричниками, а на содержание себя и опричины назначил около 30 городов с их уездами. В Москве отделил себе несколько улиц и даже велел заложить новый дворец между Арбатом и Никитскою. Все остальное государство поручил в управление боярам, которых назвал земскими. Все важные дела эти бояре должны были докладывать царю.
Устроив опричину, царь казнил тех из бояр, которым верил меньше других. Тяжелы стали опричники земле: они делали, что хотели, царь не верил, когда ему жаловались на опричников, а опричникам всегда верил. Они тешились над всяким, и никто слова против них не мог сказать. В Москве царь жил мало, а больше в слободе, где дворец был как крепость. Часто нападало на него раздумье и он долго и много молился Богу, а потом опять или подбивали его, или сам пугался чего нибудь и грозным приезжал в Москву.
Тем временем с Польшею начались переговоры: поляки отдавали Полоцк, хотели только Ливонии. Ливония нужна им потому, что здесь было много крепостей и отличные гавани для судов. Царь не хотел отдать Ливонии: не даром так много лет думал об ней, за нее он готов был отдать без выкупа всех пленных, готов был заплатить выкуп за русских пленных, Поляки спорили. Тогда царь задумал собрать выборных со всей Русской Земли и спросить их: отдать ли Ливонию Польше? Выборные съехались 2-го июля 1566 г. и в один голос сказали, что отступить от Риги и других городов нельзя: тогда поляки всегда будут грозить Новгороду и Пскову: ‘Пусть будет мир или война, как угодно государю, задумает воевать, мы благословляем такую мысль’ (сказали духовные). ‘Мы холопы государевы и если к его делу годны, то готовы головы класть’ — сказали служилые люди. ‘Мы люди не служилые — говорили купцы: — службы не знаем, ведает дела Бог, да государь, за животы же свои не стоим, готовы и головы сложить, только чтобы была государева рука везде высока и победительна’.
Затем стали готовиться к войне: строить крепости, собирать войска. Сам царь вышел из Москвы (в 1667 г.), да вернулся с дороги: он услыхал, что в Ливонии язва. Все дело кончилось тем, что русские жгли и пустошили земли ливонские, поляки — русские, настоящей войны не было. А скоро (1570 г.) заключено было перемирие на три года: паны представили царю, что по смерти Сигизмунда выберут в короли его самого, или одного из царевичей. В Польше короли выбирались: умирал король, сходилось все дворянство (шляхта) и выбирали короля, на которого все соглашались. Пока были несогласные, короля не считали королем, оттого нередко дело доходило до драки: те, которых было больше, заставляли остальных силою признать своего короля. До сих пор выбирали из одного рода ягайлова, но у Сигизмунда детей не было и с ним род королевский кончился.
Тем временем нашелся еще новый враг — турки. Турецкому султану Сулейману (который завоевал много земель и при котором турки были так сильны, как никогда, ни прежде, ни после) обидно было видеть, что христианский царь завладел мусульманскими царствами, Казанью и Астраханью. Султан считал себя главою всех мусульман (т.е. верующих в Магомета, что у нас называется бусурман) и хотел, чтобы и эти царства покорялись ему, как покорялся ему царь крымский. Оттого он и затеял послать на Астрахань крымского царя и свои войска. Крымский царь принялся за это дело неохотно: он хотел бы покорить самому себе все татарские царства, а не туркам, и потому тянул дело и даже писал о том в Москву. Сулейман умер, но сын его Селим не бросил отцовского дела и велел хану Девлет-Гирею готовиться к походу, велел также выступить и кафинскому паше (теперь Феодосия в Крыму, Кафа-город тогда принадлежал туркам). Всех войск у них было около 100,000 человек и идти они должны были Доном, при устьях которого стоит город Азов, тогда турецкий. На Дону турки не встретили никакого препятствия: царь знал сам, как труден поход в этих местах и потому почти не думал обороняться. Турки, когда дошли до того места, где Дон подходит близко к Волге, затеяли копать канал, чтобы им перевести суда из одной реки в другую, но дело было трудное и потому бросили его, только даром потратив время, и пошли сухопутьем в Волгу. На походе к Астрахани, когда паша, боясь идти на город, задумал строить зимовье, турки взбунтовались, к ним пристали и татары: хану поход этот был противен. К тому же наша узнал, что идет сильная рать русская на помощь городу, тогда он решился идти назад. Хан повел его безводною степью. Много турок погибло по пути и только одна треть возвратилась домой. Паше было бы плохо, если бы он не догадался послать подарки султанским любимцам, у турок и теперь еще за деньги можно от всего откупиться. Больше турки не беспокоили России, потому что начали войну с венецианцами: торговый город Венеция в Италии, тогда был богат и силен, у него были большие владения в соседстве с турками и много кораблей.
Подвести турок и не дать им завладеть бывшим татарским царством, было приятно хану крымскому, но также приятно было ему грабить и жечь Россию и потому в 1571 г. он вышел в поход, распуская слух, что идет на Астрахань, а сам шел в Москве. Царь стал-было в Серпухове защищать берега Оки, но скоро уехал к себе в слободу, а оттуда в. Ярославль, воеводы не успели сберечь переправы и хан шел уже к столице. Тогда воеводы спешили перегнать его и заслонить город. Татары рассудили, что сжечь предместье лучше, чем приступать к стенам или биться. От предместья пожар перекинуло в Кремль: церкви расседались от пожара, люди, которые были в церквах или каменных погребах, задыхались: так задохся в своем погребе раненый князь Бельский, в кремлевских палатах толстые железные связи перегорели и изломались от жара. Иан же пошел в это пламя, а остановился в селе Коломенском. Потом, возвращаясь назад, послал грамоту, в которой требовал отдачи Астрахани и Казани. Царь, чтобы выиграть время, обещался вступить в переговоры об Астрахани.
Не надеялся хан на обещание царское и летом 1572 г. собрал 120,000 войска и опять пошел к Москве. У Оки ждал его воевода князь Воротынский. Хан отобрал 20,000 войска, и послал их к Москве, а остальным велел перестреливаться с русскими, русские отстреливались до вечера, а к ночи сам хан переправился через Оку. Воротынский узнал это и погнался за ним. Он догнал его на берегу реки Лопасни, в 50-ти верстах от Москвы. Было несколько сшибок, много татар убито. Увидел хан, что не пробраться ему к Москве и бежал ночью. Более он уже не тревожил России при Иване Васильевиче.
Царь этим временем все оставлял опричину и много зла она наделала России: много людей подпало через нее царскому гневу, подпал и митрополит Филипп.
Из рода бояр Колычевых, Филипп, рано возлюбил постническую жизнь и 30-ти лет от роду в 1537 г. постригся в строгом монастыре Соловецком. Своим постничеством, умом и строгою жизнью он заставил братию полюбить себя, его выбрали в игумены. Стал он тогда наблюдать, чтобы монахи жили честно, завел во всем порядок, устроил богатые вотчины монастырские и порядком, который завел, увеличил с них доход, поправил монастырские строения, завел разные ремесла. Тогда был обычай, чтобы игумены монастырей приезжали к царю в Москву и царь давал им подаяния. Филипп также ездил в Москву, узнали его бояре, узнал и царь, и все полюбили святого инока. Умер митрополит Макарий. Аванасий, выбранный на его место, отпросился на покой. Царь хотел сделать митрополитом Германа, владыку казанского. Герман стал поучать царя как ему жить, не понравилось это царю, а любимцы нашептали ему, что Герман хочет быть вторым Сильвестром. Тогда царь вспомнил о Филиппе и вызвал его.
Филипп приехал и объявил, что только тогда примет паству, когда царь уничтожит опричину. Прогневался царь. ‘Я не искал великого сана — сказал Филипп — да позволит мне царь удалиться’. Стали духовные уговаривать Филиппа. Он послушался, обещался ‘не вступаться в опричину и домашний царский обиход’, и поставлен в митрополиты.
Вскоре донесли царю, что самые важные бояре и князь Володимир Андреевич затевают пристать к Польше. Царь задумал испытать своих бояр и велел тайно передать им письмо, как будто от польского короля. Бояре отвечали на это письмо бранью, но не поверил царь: показалось ему, будто они догадались, откуда пришли письма и начал он опять казнить. Бояре просили митрополита заступиться, но святой отец вспомнил свой обет и хоть с горем, но промолчал. Все-таки опричники не могли ему простить, что он хотел уничтожить опричину и не переставали клеветать на него.
Раз, 28-го июля 1568 г., Филипп служил в Новодевичьем монастыре, где были царь и бояре. Митрополит шел крестным ходом по стене и сбирался читать евангелие: оглянувшись назад, видит он одного опричника в тафье (шапочка, какую носят татары, бреющие голову). ‘Державный царь! — сказал митрополит — должен ли благочестивый следовать магометанской вере?’ — ‘Как!’ сказал царь. — ‘Посмотри на служителя своего: он точно из лика сатанинского’. А опричник успел уже спрятать тафью. Государь, которому уже прежде наговорили на Филиппа, подумал, что он все выдумал и начал его укорять. За тем ушел и нарядил суд. На суде стали говорить против Филиппа не только опричники, но и многие духовные, даже соловецкий игумен Паисий, назначенный на его место. ‘Что посеешь, то и пожнешь’, сказал Филипп Паисию, а царю сказал он: ‘Умру так же честно, как жил и готов лучше умереть, чем оставаться митрополитом и терпеть всякие беззакония’.
Прошло несколько недель. Филиппа не трогали. Раз, 8-го ноября, служил он в Успенском соборе, в церковь пришел один из царских любимцев Алексей Басманов, с бумагою в руке, за ним толпа опричников, митрополита схватили, совлекли с него ризы святительские, одели в платье простого монаха и вывезли в один из московских монастырей, оттуда отправили в Отроч монастырь. Народ бежал за святым мучеником, плакал и рыдал. ‘Молитесь, молитесь!’ — говорил старец, благословляя народ.
В 1569 г. какой-то волынец Петр донес царю, что новгородцы написали грамоту к королю польскому, его послали на следствие в Новгород и он привез оттуда грамоту, которую нашел будто бы за образом в Софийском соборе. Царь разгневался, послал вперед себя войско занять монастыри около Новгорода и заставить все пути, а за войском вслед поехал и сам. По дороге послал просить благословения у Филиппа. ‘Я благословляю только добрых и на доброе’ — ответил св. мученик и тут же царский посланный Малюта Скуратов задушил его.
В крещенье приехал царь в Новгород. На мосту встретил его с крестом архиепископ: ‘Злочестивый! — сказал ему царь — ты держишь в руках не крест, а оружие. Ты со своими едино- думцами замыслил предаться польскому королю’. Вечером велел он схватить его. На другой день вместе с сыном своим Иваном поехал царь на Городище (близ Новгорода), сюда приводили к ним людей, которых царь судил и приказывал казнить: больше топили в проруби в Волхове. Так продолжалось до 13-го февраля. Тогда царь позвал к себе выборных по человеку с улицы и сказал им: ‘Судит Бог общему нашему изменнику, владыке Пимену: вся та кровь взыщется на нем и на его советниках, а вы теперь живите, не печальтесь’.
Из Новгорода царь поехал во Псков, но здесь никого не казнил, говорят, что сердце его смягчил блаженный Никола Салос, который разъезжал на палочке и говорил царю: ‘Покушай хлеба-соли, а не человеческой крови’.
Что же было тогда в Ливонии? Слух о казнях в Москве дошел и до Ливонии, и боялись ливонцы покориться грозному царю. Тогда двое пленных, Таубе и Крузе, предложили Ивану Васильевичу поискать такого князя, которого можно было сделать под своею рукою государем Ливонии. Говорили они царю, что такой князь есть: брат датского короля, Магнус, живет на острове Эзеле (у берегов Ливонии, теперь в Лифляндской губернии) и что того Магнуса можно уговорить сделаться королем ливонским под рукою великого государя. Ливонцам обещали сохранить их права и льготы, не порочить их веры, даже давать, когда нужно, помощь, только чтобы Магнус помогал царю, когда потребуется и не задерживал тех, которые едут в Россию. Магнус приехал в Москву, царь обещал отдать за него племянницу свою, дочь Володимира Андреевича и отпустил его с тем, чтобы он шел добывать Ревель, которым завладели Шведы. Осада не удалась. Шведы подвезли запасы к городу морем, а в русской рати, бывшей с Магнусом, показалась зараза. Магнус остался однако до зимы, но все-таки должен был уйти, ничего не сделав. Таубе и Крузе, боясь царского гнева, решились перебежать к шведам или полякам, но чтобы их лучше приняли, задумали завладеть Дерптом. Они вошли в город со своим полком и начали избивать русских, но русские разбили их и прогнали. Тогда и Магнус подумал, что можно и его заподозрить, и ушел опять на остров Эзель. Царь спешил его успокоить и обещал сам придти к нему на помощь. Магнус опять ободрился.
В 1572 г. умер король польский Сигизмунд-Август. В Польше и Литве начались смуты: каждый почти пан хотел своего государя, особенно ссорились литовцы с поляками, литовцам сильно не нравилось то соединение Польши с Литвою, которое сделано было в конце царствования Сигизмунда насильно и с хитростями, литовцы знали, что оно выгодно для поляков. Поляки теперь надеялись захватить себе все должности в Литве и накупить здесь земель, к тому же, как католики, поляки думали обратить в латинство и Литву, где почти весь народ и много панов были православными. Православные и хотели выбрать королем польским царевича Феодора. Но царь хотел, чтобы выбрали его самого, если не королем, то по крайней мере великим князем литовским, только он забыл дарить панов, а это было всего нужнее, оттого и вспомнили, что он и в Москве казнил много бояр, вспомнили, что он и туркам враг, (а турок боялись в Польше) и королем выбрали Генриха, брата французского короля Карла. Карл скоро умер и Генрих после него остался наследником, ему приятнее было царствовать в своей земле. Тогда он бежал из Польши. Опять начались ссоры между пажами и выбрали наконец в 1576 г. королем Стефана Батория, подручника турок князя Седьмиградского (теперь Трансильвания, область австрийская).
Пока в Польше шли споры, царь сам пошел в Ливонию на шведов и взял с собою Магнуса. В декабре 1572 г. осадил он крепость Виттенштейн (в Эстляндии), при осаде был у бит его любимец Малюта. За то, когда крепость была взята, царь велел сжечь пленников, сам же вернулся в Новгород, а шведы пришли и разбили Магнуса. Дар послал переговариваться о мире, а Магнуса позвал в Новгород и здесь отпраздновал его свадьбу.
В разных переговорах и мелких сшибках тянулось все время, пока Баторий не укрепился на престоле. Иван Васильевич не считал его врагом опасным и видя, что от поляков ему ждать нечего, напал (в 1577 г.) на ту часть Ливонии, которую заняли поляки. Магнус тоже занял некоторые города и заставил их присягать себе, как ливонскому королю.
Царь был рассержен тем, как смел Магнус это сделать без его позволения и пошел отнимать те города, которые он занял. Сам Магнус был в Вейдене и не знал, что-ему делать. Царь подошел к Бендену, потребовал к себе Магнуса, тот пришел и поклонился царю в землю. Царь велел запереть его в какую-то хижину, но город не сдался: ‘Умрем и не отдадимся на муки — говорили начальники города: — умрем, если Бог несотворит для нас чуда’. Три дня осаждали город и, наконец, ворвались. Воины, сидевшие в крепости, ушли в дом бывших магистров: здесь приобщились, потом подожгли порох, заранее положенный под дом, и взлетели на воздух. Царь взял еще несколько городов и, возвращаясь в Россию, отпустил к Стефану одного пленного поляка, приказывая сказать королю: ‘Видишь ли мое величие? мирись, если не хочешь погибнуть!’
Едва ушел царь из Ливонии, его воеводы не могли стоять против поляков, соединившихся со шведами, и города начали сдаваться один за другим. Сам Магнус, которого царь отпустил в Ливонию, перешел к полякам. В 1579 году в Москве узнали, что король польский выступает в поход сам и идет к Полоцку. Полоцкие воеводы больше трех недель держались в дубовой крепости и оборонялись храбро: когда загоралось где-нибудь, жители, даже женщины и старики, тушили пожар, спускались со стены по веревкам за водою, многих убивали, тогда другие становились на их место. Тяжело было и рати короля польского: трудно было добывать припасы в краю лесном, где людей мало и где еще недавно велась воина. Король придумал зажечь город с разных сторон, сделался пожар, жители гасили целый день и ждали помощи, помощи не приходило, пришлось сдаваться. После Полоцка Баторий взял Сокол, где перерезано было до 4,000 русских, и потом воротился в свою землю.
В 1580 году Баторий опять выступил в поход. Долго он собирался, потому что поляки не давали денег: по их обычаю, чтобы собрать деньги, надо было созвать выборных из дворянства (шляхты). Деньги Баторию нужны были и но тому, что войско у него было наемное: тогда были такие люди, которые нанимались на военное время, это были люди привычные к войне, а то войско, которое собиралось на военное время, а на мирное распускалось, было и своевольнее, и меньше привычное. Так польская шляхта не хотела служить у Батория в пехоте, по их обычаю конная служба была почетнее пехотной: в старинные годы все дворянство служило на конях, оттого воин и назывался по-немецки рыцарь (конник). Справился Баторий со своими поляками и пошел на Русь, взял несколько городов, опустошил землю и вернулся назад.
На третий год Баторий занял денег и вытребовал от своей шляхты, чтобы она собрала деньги за два года вперед, потому что неудобно всякий раз останавливать войну и просить денег. На этот раз Баторий пошел ко Пскову. Псков был крепость сильная, потому что псковичи, которым так часто приходилось драться с ливонцами, только и думали о том, как бы укрепить свой город. Боеводою в городе был князь Иван Петрович Шуйский, войска сидело в городе до 12,000 человек, но у Батория было до 100,000 человек. Когда король подступил к крепости, то увидел, что крепость эта сильнее, чем он думал, и что у него мало военных запасов, но делать уж было нечего. 1-го сентября начали осаду, а 8-го пробили стену и пошли на приступ: неприятели ворвались в пролом и взяли две башни. Русские начали было отступать, тогда князь Шуйский стал уговаривать их стоять крепко. Пришел печерский игумен со крестом и ратные люди прогнали войска польские, одну башню взорвали, из другой прогнали венгров, служивших у Батория. После этой неудачи, король долго не мог ничего делать: у него не было пороху, послал он за ним к Кетлеру. Привезли порох, стали еще делать приступы, подкапывать подкопы, но все напрасно: приступы отбивали, узнавали где подкопы, пробирались туда, и резали неприятелей. Когда подходили польские войска, то стали их убивать из окон, прорезанных в стене, обливали со стен горячею смолою и кипятком. В войске польском начался ропот, потому что припасы к ним не шли, а чтобы город сдался, этого и надеяться скоро было нельзя: сколько ни посылал Баторий грамот во Псков, сколько ни обещал льгот, воеводы и слышать не хотели о сдаче. Королю надо было ехать на сейм (шляхетское собрание), но у него правою рукою были Замойский. Замойский остался подо Псковом и строгостью успел заставить замолчать тех, которые роптали, он был справедлив: одинаково наказывал и знатных, и незнатных. Полякам оставалось только стоять: они не взяли не только Пскова, но и Печерского монастыря. Пока русские храбро отстаивали Псков, шведы вели войну в Ливонии. Их воевода Делагарди взял Гапсаль, потом Нарву, Иван-город, даже старые русские города Ям (теперь Ямбург) и Копорье.
Тяжела была двойная война царю: он хотел по крайней мере помириться с Польшею. Все попытки, которые он делал, до сих пор были не успешны: Баторий требовал всей Ливонии и не мог забыть, что в начале царь не хотел назвать его ‘братом’ (государи обыкновенно зовут друг друга братьями), а называл соседом. Он писал царю обидные письма. Но теперь царь захотел мириться и стал искать посредника: Баторий был католик, должен был послушаться папы. Вспомнил это царь и написал папе, что готов воевать с турками, только бы освободил его от войны польской. Обрадовался этому случаю папа и послал в Москву ученого монаха Антония Посевина, которому поручил и посредником быть, и об соединении церквей говорить (а соединение церквей у папы значило подчинение ему). Начались эти переговоры еще до псковской осады. Посевин приехал в Москву и начал говорить о вере, царь ответил ему, что прежде надо заключить мир. Сошлись послы в Запольском Яме (Псковской губернии, порховского уезда). Послам нашим князю Елецкому и Алферьеву велено было стоять за Ливонию до последней крайности, но в переговорах Посевин больше стоял за поляков: ему казалось выгоднее, чтобы Ливония была за польским королем католиком, потому он и говорил царю, что несмотря на неудачу, Баторий до тех пор будет стоять подо Псковом, пока не возьмет город, а Баторию так или иначе приходилось кончить войну: поляки на отрез отказали давать и денег, и людей. Царь, когда Посевин обманул его, велел послам быть уступчивее, оттого Посевин грубил им на каждом шагу, когда они говорили не по нем: князя Елецкого он взял за воротник шубы, перевернул его, пуговицы оборвал и кричал: ‘Подите от меня из избы вон! я с вами не стану ничего говорить!’ Так велись переговоры и кончились тем, что 6-го января 1582 года заключили перемирие на десять лет: царь уступал Полоцк и Ливонию, а король все, чтС он взял во Псковской области. Когда Посевин вернулся в Москву, он опять заговорил о вере, но царь долго не хотел говорить с ним, а потом заспорил. ‘Папа не Христос — сказал он ему — престол, на котором носят его — не облака, а те, кто носят — не ангелы. Если папа живет не по учению христову, то он волк, а не пастырь!’ — ‘Если папа-волк (сказал Посевин): так что уж мне и говорить!’
Зимою 1582 г. против шведов послан был Мстиславский, который и разбил их. Сам Делагарди пошел к Орешку (теперь Шлиссельбург), узнал, что идет Мстиславский и поворотил от города. Вдруг царь велел переговаривать о мире и заключено было перемирие на три года, по которому царь уступал Иван-Город, Ямь, Копорье.
Около этого же времени обрадован был царь вестью о покорении третьего татарского царства — Сибирского. Случилось это так: в Пермском краю издавна поселились промышленники Строгоновы, завели соляные варницы и получили от государей грамоты на пустые земли, которых в том краю было много. Сюда стали сходиться люди со всех сторон России, и край начал заселяться. Богаты были Строгоновы и от соли, и от торговли пушным товаром, не раз они своим богатством служили государям русским: так дали денег на выкуп Василия Васильевича из татарского плена. Богатство их завидно было разным народцам, жившим в окрестностях: вогулам, татарам, киргизам, которые только и жили, что грабежом. Чтобы оборониться от них, Строгоновым дано было позволение собирать ратных людей и строить крепости. Самый опасный их враг был царь сибирский. Его царство, которое называлось Сибирским от города Сибири (в нынешней Тобольской губернии), не было так велико, как то, что мы называем Сибирью: у него была только одна Тобольская губерния, но другие народы были еще слабее и царь сибирский был опасен тем, что часто нападал и тревожил. Задумали Строгоновы начать войну за Уралом в самой земле Сибирской и выпросили на то царское разрешение. Стали они для этого дела искать ратных людей и подумали, что но Волге ходят казаки и грабят, что этих грабителей можно обратить на доброе. Задумали и послали на Волгу переговариваться с казаками. Посланный Строгоновых нашел на Волге атамана Ермака Тимофеева, который и пришел в Чердынь к Строгоновым с 540 чел. казаков. Это было в 1579 году. Этих-то казаков Строгоновы снарядили для похода в Сибирь, прибавили к ним еще 300 чел. своих ратных людей, дали жалованье, одежду, пушки, пищали, проводников.
Узнал царь, что Строгоновы наняли разбойников казаков, прислал к ним гневную грамоту, грозил Строгоновым опалою и велел воротить казаков, но их воротить уже было нельзя: они уплыли далеко. Ермак переходил из реки в реку и вступил в Туру, где начиналась Сибирская Земля. Несколько татарских городков сожгли казаки и захватили пленных. Один из пленных был приближенным сибирского царя Кучума. Ермак отпустил его домой. Этот пленный в страхе сказал своему царю: ‘Русские воины сильны: когда стреляют из луков своих, то огонь пышет, дым выходит, стрел не видать, а уязвляют разными ранами и до смерти побивают, ущититься от них ничем нельзя: все на вылет пробивают’. Это он говорил о ружьях, татары тогда знали только луки. Испугался Кучум, послал царевича Маметкула на встречу русским, а сам укрепился над рекою Иртышем, Ермак разбил Маметкула и шел на царя. Задумались казаки и хотели бежать, нашлись храбрые и сказали юг: ‘Братцы! куда нам бежать? время осеннее, в реках лед смерзается: не побежим, худой славы не примем, укоризны на себя не положим, а будем надеяться на Бога: он и беспомощным по может’. Тогда и другие ободрились, пошли на ханское укрепление и взяли его. Царь бежал в свой город, забрал сокровища и бежал дальше. Казаки взяли Сибирь, но богатырь Маметкул был еще на свободе: он тревожил казаков. Его разбили на реке Вагае и взяли в плен. В 1582 г. Ермак известил Строгонова о своем счастье и послал своего товарища Ивана Кольцо (когда-то осужденного на смерть за грабежи на Волге, но бежавшего) с вестью к царю, что ‘он, Ермак, счастьем великого государя Ивана Васильевича, Сибирское царство завоевал’. Государь допустил к себе Кольцо, простил его и милостиво принял, велел служить молебны в соборе и раздавать милостыни нищим. Казаков, пока они жили в Москве, содержали на казенный счет и дарили деньгами. К Ермаку послал царь милостивую грамоту и богатые дары: два панциря, серебряный ковш, шубу с своего плеча и велел править Сибирью, пока не приедет воевода.
Царь не дожил до погибели Ермака, что случилось при его сыне Феодоре. Ночью Кучум из степи напал на казаков и сонных перебил, Ермак кинулся в Иртыш и утонул. Но Сибирь уже осталась за нами, пришли воеводы и утвердили Сибирь за Россиею.
С 1581 г. царь начал уже слабеть. Зимою 1584 г. он совсем разболелся: внутренность его начала гнить и тело пухнуть. Иногда ему становилось легче: тогда на кресле выносили его в комнату, где были царские сокровища. Накануне смерти ему стало легче от теплой ванны, он велел приготовить себе ванну и на другой день. Царь просидел в ней три часа, потом на постели начал играть в шашки с Бельским, и упал без чувств. Пришел митрополит и нА -скоро постриг его.
У него остались два сына: Феодор, добрый, набожный, но больной, который после него царствовал и был последним царем из рода Рюрика, и младенец Дмитрий, сын седьмой жены царской. Мученическая кончина этого Дмитрия много бед принесла России. Старшего своего сына, царевича Ивана, царь в гневе ударил жезлом (который и до сих пор стоит в Москве в Оружейной палате) и царевич больше не вставал.
Впервые отдельным изданием опубликовано: СПб., 1866.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/bestujev-rumin_k_n/bestujev-rumen_n_k_o_tom_kak_roslo_moskovskoe.html