О старообрядчестве, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1914
Время на прочтение: 4 минут(ы)
———————
Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 4. Церковь, народ и революция (1910-1917) / Сост., коммент. С. В. Черткова. М., 2016.
———————
Помню, как в первый раз был в ‘собеседовании со старообрядцами’.
Это было очень давно. Почти двадцать лет тому назад. Я был учеником первых классов гимназии. Старообрядчеством интересовался я очень мало. Меня интересовало, как это будут ‘спорить в церкви’…
Дело было в Казани. ‘Беседовал’ со старообрядцами профессор Духовной академии, ныне покойный, Ивановский.
Помню полуосвещённую церковь. Громадные, точно по нескольку пудов весу, книги. И очень спокойного, седого старика, который уверенно открывал эти книги и читал то одно, то другое место.
О чём спорили, я не помню. Помню только, что меня поражало знание стариком этих больших книг.
Что ни скажут — он сейчас откроет книгу и прочтёт именно то, о чём спрашивают.
Беседовали очень мирно. Совсем не похоже было на ‘спор’. Даже немножко скучно…
Через двадцать лет я снова попал на ‘спор’. Теперь ‘скучно’ не было: спор кончился почти дракой!
Миссионер кричал:
— Полиция!.. Кощунство!.. В участок!..
Кого-то схватили за локти. Кого-то подхватили и потащили на руках к выходу. Отдельные слова были:
— Ловушка!..
— Разбойники!..
— Сами разбойники!..
— Не церковь, а базар!..
— Бога забыли!..
Кто кричал, кто кого обличал, где были ‘православные’, где были ‘старообрядцы’ — ничего нельзя было разобрать.
Не спор, а война. Не церковь, а ‘бранное поле’!
Двадцать лет тому назад полиция преследовала старообрядцев. Споры проходили мирно. Теперь полиция старообрядцев не трогает. И потому миссионеры находят нужным приглашать её в церковь. Но вопрос не в этом. Вопрос в том, могут ли с полицией или без полиции ‘беседы’ привести к какому-либо положительному результату, к взаимному пониманию и, тем более, к сближению.
Если вы спросите, что лежит в основе споров православных со старообрядцами, вам скажут: сугубая аллилуйя, хождение посолонь, двуперстное и трёхперстное сложение, начертание имени ‘Иисус’.
И действительно, православные миссионеры и старообрядческие начётчики спорят главным образом — об обряде и букве.
Но основное различие православия и старообрядчества не в этом.
Поэтому все споры не касаются главного.
За внешней реформой Никона стоял — по чувству старообрядцев — ‘дух Антихриста’. ‘Аллилуйя’, и ‘хождение посолонь’, и ‘Иисус’ — это лишь внешние показатели антихристианского духа.
В чём же суть?
А суть во внутреннем порабощении Церкви. В её ‘омирщении’. Из ‘духовной’ она становилась ‘светской’.
Пётр Первый ненавидел ‘раскольников’ именно за этот ужасный дух старообрядчества.
Очень скоро слилось воедино внутреннее различие ‘старой’ и ‘новой’ веры — с внешними символами, и стали умирать ‘за единый аз’.
Мало-помалу большинство совершенно утратило чувство внутреннего расхождения — остался спор о сугубой аллилуйе и двуперстном сложении.
‘Споры’ и попытки ‘близиться’ также перешли на схоластические обсуждения древних преданий, на выяснения вопроса, что спасительнее: ‘двоить’ или ‘троить’ аллилуйю и т. д.
Совершенно ясно, что в этой плоскости спор решён быть не может и сближения никакого получиться — тоже.
В лучшем случае будут мирно беседовать, как двадцать лет тому назад.
В худшем — тащить в полицию и кричать: ‘Кощунство!.. В участок!..’
Никогда ни той, ни другой стороне не удастся убедить друг друга, что надо молиться не тремя, а двумя перстами, или наоборот. Не удастся убедить уже по одному тому, что все люди находятся во власти привычки. Особенно же сильны привычки религиозные. Нельзя себе представить, чтобы сотни тысяч старообрядцев в один прекрасный день, потому что Полянский новыми доводами убедил Мельникова, что трёхперстное сложение древнее, стали бы молиться ‘щепотью’. Не может этого быть уже по одному тому, что десятки лет всем наперёд известные ‘доводы’ не действовали, с чего же это они подействуют в 1914 году!
Но если препирательства о букве и обряде не могут создать сближения, может быть, есть другой какой-нибудь путь?
Да, есть!
Но такой путь, который ещё больше заставляет сомневаться в возможности сближения, по крайней мере, в ближайшее время.
Для этого должна произойти и в православии, и в старообрядчестве целая духовная революция!
Нельзя убедить друг друга, как ‘лучше’ молиться — двумя или тремя перстами.
Но можно самим убедиться, что не в этом дело!
Это не значит, что православие и старообрядчество должны признать ‘ненужность’ крестного знамения, превратиться в ‘рационалистических сектантов’. Это значит только, что оба исповедания могут понять непреложную христианскую истину: важна не форма, а содержание.
Важно не то, на какой горе будут молиться, а как молиться. Не то, каким крестом креститься, а как креститься, что переживать в это время и что выражать своим двуперстным или трёхперстным сложением.
Как будто бы требуется немногого и до осязательности очевидного в религиозном смысле.
Но для того, чтобы это сознала Церковь, как старообрядческая, так и православная, повторяю — нужна даже не реформа, а настоящая революция.
Эта революция привела бы к тому, что обе стороны предоставили бы друг другу внешнюю сторону соблюдать сообразно привычкам той и другой стороны. Было бы признано возможным соединение православия и старообрядчества при сохранении этих внешних различий.
И тогда вопрос о возможности сближения был бы перенесён в другую плоскость.
Но нет ли внутренних препятствий к сближению?
Ответ на этот вопрос должен быть отрицательный: внутренних препятствий нет.
Смешение ‘светского’ с духовным — это исторический грех, который может и должен быть сознан.
Старообрядчество в этом пункте сохранило истину.
Оно через все гонения, через все страдания пронесло на своих плечах идею церковной свободы, идею царствия Божия не от мира сего.
В этом пункте возможно ‘сближение’ православия со старообрядчеством, потому что внутренняя основа их одна. Разница только в том, что православие было господствующим и потому впало в ‘мировой грех’. Старообрядчество было гонимым и потому сохранило дух внутренней свободы.
И если бы у того и другого исповедания хватило сил стряхнуть власть мёртвой буквы и обрядности — внутренняя религиозная свобода объединила бы их.
Мы знаем один знаменательный случай перехода из православия в старообрядчество — это переход архимандрита Михаила, ныне старообрядческого епископа.
Общее мнение: архимандрит Михаил принял старообрядчество, чтобы уйти из-под власти Синода и избежать церковного суда. Это до того для всех ‘ясно’, что кажется смешным оспаривать. Епископа Михаила считают совершившим заведомо неискренний поступок, вроде ‘крещения’ для получения вида на жительство. Одни судят его за это строго, другие — ‘снисходительно’.
Помню, как несколько лет назад ептскоп Михаил с горечью возражал на это в одном, в общем дружественном к нему, журнале: он говорил, что любит старообрядчество давно и давно стал мечтать о нём.
‘Трагедия’ епископа Михаила была в том, что он, воинственный, тогда ещё черносотенный иеромонах, сознал внутреннюю порабощённость церкви. На своём же деле он лишь окончательно в этом убедился, и ему был прямой путь в старообрядчество. Не потому ушёл еп. Михаил в старообрядчество, что ‘уверовал’ в сугубую аллилуйю, а потому, что изверился в церковной свободе.
И он принял ту веру, которая эту свободу исповедует.
И всё православие объединится со старообрядчеством только тогда, когда, оставив в стороне ‘собеседования’ об ‘азах’, сознает всю важность церковной свободы и всю тяжесть своего исторического греха.