О сравнительном методе автора происхождения русских былин, Миллер Всеволод Федорович, Год: 1871 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 40 минут(ы)

О сравнительномъ метод автора происхожденія русскихъ былинъ.

Comparaison n’est pas raison.

Кто-то сказать, что графически можно изобразить прогрессъ науки въ вид спиральной линіи: не прямо, не послдовательно ступаетъ она шагъ за шагомъ, а идетъ, постоянно уклоняясь изъ стороны въ сторону, впадая изъ одной крайности въ другую. Этотъ ходъ науки бываетъ особенно замтенъ, когда ея разработк представляется новое поле, новооткрытый матеріалъ. Видя невозможность охватить этотъ матеріяхъ старымъ методомъ, вспахать новое научное поле старымъ орудіемъ, изслдователь ищетъ новыхъ орудій, боле удобныхъ для его работы: свойства матеріяла опредляютъ и орудіе, служащее къ его разработк.

Вотъ новое орудіе найдено и пущено въ ходъ, рыхлая почва легко поддается ему и общаетъ обильный урожай, понятно увлеченіе изслдователя: весь прежній методъ потерялъ въ его глазахъ кредитъ, прежнія орудія негодятся, все устроенное прежде должно сломать и перестроить’…

Но проходятъ первые порывы и увлеченіе, встрчаются новыя затрудненія, и изслдователь съ инымъ чувствомъ обращается въ прошедшему. Чувство пренебреженія и даже антипатіи начинаетъ уступать мало-по-малу мсто боле разумному отношенію къ прежнимъ результатамъ. Анализируя прошедшее безпристрастно и хладнокровно, изслдователь подмчаетъ, что и въ немъ есть нчто хорошее, есть положительный результатъ, который можетъ быть употребленъ въ дло и принесть хорошіе плоды. Только тогда, когда изслдователь пришелъ къ такому взгляду на прошедшее, стоитъ онъ на дйствительно научной почв. Чуждый увлеченія и предубжденій, связываетъ онъ въ стройное цлое результаты прошедшаго съ надеждами будущаго, свивая, подобно Бояну, об полы времени.

Такой процессъ повторяется безпрестанно въ исторія отдльныхъ наукъ, и историческій опытъ не проникаетъ въ практику, не измняетъ этого спиральнаго хода.

По поводу статьи г. Стасова Происхожденіе русскихъ былинъ лотереей о бросить взглядъ на исторію сравнительнаго метода, который онъ примнилъ къ изученію русскихъ былинъ. Изъ краткаго обозрнія ея можно извлечь нкоторыя указанія могущія, по нашему мннію, предостеречь изслдователя отъ крайностей и увлеченій. Мы разсмотримъ въ общихъ чертахъ ходъ сравнительнаго метода въ лингвистик, какъ въ той наук, гд сравненіе возвысилось до степени научнаго метода, примнимаго и къ прочимъ отраслямъ филологіи вообще.

Сравнительная грамматика родилась недавно, и обстоятельства сопровождавшія ея рожденіе, хорошо извстны. Открывается древній, благородный языкъ, поражающій удивительнымъ сходствомъ съ языками Европы, открывается громадная литература, считающая свое существованіе тысячелтіями. И то и другое приводитъ европейскую мысль въ восторгъ. Сравненіямъ, увлеченіямъ нтъ предловъ. Романтическая школа старается видть въ древнихъ произведеніяхъ Индіи осуществленіе своихъ идеаловъ. Нмецкій энтузіазмъ отыскиваетъ въ нихъ драгоцнные перлы чистаго романтизма и вводитъ ихъ во всеобщее обращеніе въ Европ. Но увлеченіе миновало, энтузіазмъ охладлъ, страсть къ натяжкамъ и сравненіямъ встртила справедливый отпоръ отъ старой, уже твердо установившейся науки классической филологіи, и зачатки новаго метода потеряли вредитъ въ глазахъ науки и общества. Зданіе, начатое безъ плана и прочнаго фундамента, грозило скорымъ паденіемъ, нуженъ былъ опытный зодчій, который внесъ бы въ постройку правильность и прочность. Такимъ архитекторомъ былъ Боппъ. Изъ хаотической массы сравненій извлекъ онъ т зерна, которыя могли пустить ростки, могли быть положены въ основу науки. Плоды Бопповой сортировки матеріяла были блестящи: явилась новая наука съ прочнымъ основаніемъ, съ массою самыхъ неожиданныхъ результатовъ и богатыми надеждами на будущее. Теперь наука о язык считаетъ уже седьмое десятилтіе своего существованія, она испытала уже многое, она можетъ взглянуть ни пройденный путь и извлечь правила, обезпечивающіяся дальнйшій прогрессъ. Итакъ, обстоятельства сопровождавшія рожденіе сравнительной грамматики, таковы: сначала былъ открытъ огромный матеріалъ (санскритъ, зендъ), затмъ явился сравнительный методъ для его разработки, и результатомъ приложенія метода къ матеріалу явилась новая наука. Какую же опытность вынесъ этотъ методъ изъ 65-лтняго своего приложенія?

Первымъ и вполн понятнымъ явленіемъ въ новой наук было чрезмрное увлеченіе санскритомъ. Въ немъ видли единственный ключъ къ объясненію всхъ формъ и всего лексическаго матеріяла другихъ индо-европейскихъ языковъ. Онъ являлся единственнымъ законодателемъ всякой этимологіи. Все индивидуальное въ языкахъ старались всякими натяжками объяснить изъ санскрита. Признавши однажды, что онъ древне прочихъ языковъ, старались въ каждой черт его видть древнйшій и чистйшій типъ. Санскриту какъ бы отказывали въ той участи, которой подвергается всякій языкъ въ своей исторической жизни,— въ фонетическомъ искаженіи. Чтобъ ограничиться однимъ примромъ, вс европейскія названія числа 4 — , доричес. , qimttuor, гот. tidvr, четыре производили изъ санскритскаго atvaris. Звукъ согласно съ этимъ воззрніемъ есть первоначальный и перешелъ въ , , qu, f. Теперь такое толкованіе уже несостоятельно, опытъ показалъ, что и санскритъ не избгъ фонетической порчи и что, напримръ, въ данномъ случа не первоначальный звукъ, а продуктъ смягченія первоначальнаго к, какъ показываетъ литовское keturis.

Съ другой стороны, старались также всякому европейскому слову подъискать какой-нибудь корень въ санскрит, имющій какое-нибудь общее значеніе, въ род: идти, длать и т. п. Подъискавъ такой корень, старались во что бы-то ни стало вывести значеніе даннаго слова изъ первоначальнаго значенія корня. Но значеніе многихъ корней въ санскритъ трудно уяснить, а лексическія средства того времени (словари Вильсона и Бенфея) были еще очень скудны. Неясное понятіе о значеніи какого-нибудь корня давало широкое поле всякаго рода предположеніямъ и боле или мене остроумнымъ соображеніямъ, неврныхъ этимологій, основанныхъ на неврно выставленномъ значеніи корней, набралась значительная масса. Но съ появленіемъ словаря С:-Петербургской Академіи Наукъ (въ 1855 г.) превращается ихъ существованіе, и съ появленіемъ каждаго новаго тома выметались съ научной арены груды этимологическаго сора.

Въ настоящее время опытъ относительно этого пункта привелъ къ тому результату, что не въ одномъ санскрит должно искать первоначальнаго значенія европейскихъ словъ, что для уясненія этого значенія важне изслдовать значеніе подобныхъ словъ въ живыхъ языкахъ, чмъ длать гадательныя предположенія о значеніи санскритскаго корня. Этимологическое правило Пикте,— partir toujours du mot sanscrit s’il existe,— оказалось, и до сихъ поръ оказывается все мене и мене состоятельнымъ.

Другой недостатокъ, подмченный исторіей сравнительнаго метода, состоитъ въ слдующемъ: многіе изслдователи хотли видть въ древнихъ языкахъ европейскихъ татія же искаженія Фонетики по отношенію къ санскриту, какія замчаются въ романскихъ нарчіяхъ относительно латыни, хоти, впрочемъ, ни одинъ изъ этихъ изслдователей не считалъ санскритъ матерью европейскихъ языковъ. Особенною свободою въ объясненіи всего индивидуальнаго помощію санскрита отличается Поттъ, который, въ противоположность своему вообще трезвому взгляду, упорно отстаиваетъ до сихъ поръ свою теорію ‘призвуковъ’ (praofix thorie) противъ нападкокъ большинства другихъ ученыхъ. Теорія эта стремится доказать что очень многіе корни въ индо-европейскихъ языкахъ суть продуктъ сліяніи какого-нибудь предлога съ боле простымъ корнемъ, при чемъ она допускаетъ сильное фонетическое искаженіе. Свои доказательства основываетъ она за подвижности измнчивости предлоговъ. Вотъ нсколько примровъ Поттовыхъ этимологій: кор. bhrj — сіять (, fulgeo) сводится на abhi + rj (an — glnzen), сан. dhji — meditari ( ) на adhi — i =ad — ire, сан. ppas — дурной — на apa + p (ab—gelangen, ab—irren), въ свою очередь кор. р (ар—iscor) за + api + = dazu heran gehen. Вообще въ большинств случаевъ гласная или согласная въ подъем слова, по этой теоріи, есть остатокъ предлога: d предлога ut, n — ni, v — предлога vi, s — sam и т. п. Разлагая такимъ процессомъ отдльные цльные корни за первоначальныя части, можно, при нкоторомъ остроуміи, найти каждой части аналогію въ санскрит, но такое упражненіе не приноситъ пользы наук. Оно порождено увлеченіемъ санскритомъ и искусственными этимологіями индусскихъ грамматиковъ. Въ санскрит сложеніе, или правильне, сліяній глаголовъ съ предлогами составляетъ одну изъ самыхъ знаменательныхъ и широко развитыхъ особенностей. Но изслдованія показали, что это аглютинативное свойство распространено на эпическій санскритъ, а въ древнйшемъ, ведійскомъ, не иметъ такого развитія. Слдовательно Поттъ и партизаны его-теоріи думаютъ найти индивидуальныя черты эпическаго санскрита въ древнихъ языкахъ Европы, какъ будто эти черты были уже вполн готовы до періода выдленія языковъ.

Боле трезвый взглядъ на примненіе сравнительнаго метода выводитъ изъ этого увлеченія слдующее предостереженіе: не должно видть въ такихъ корняхъ, которые въ отдльныхъ языкахъ являются цльными, продукта сложенія. Если нтъ соотвтствующаго по форм и значенію цльнаго корня въ санскрит, то должно успокоиться на мысли что данный корень есть индивидуальное достояніе языковъ въ которыхъ онъ находится, а не прибгать къ искусственному разложенію изъ желанія все объяснить санскритомъ.

Такое же вредное вліяніе на сравнительную грамматику имло и иметъ стремленіе къ обобщенію или отождествленію. Явленіе отдльныхъ языковъ не довольствовались сравнивать съ санскритомъ, а старались вполн отождествлять. Бенфей и Лео Мейеръ предполагаютъ что индоевропейскій пра-языкъ имлъ уже огромный запасъ готовыхъ словъ, которыя выдлившіеся языки вынесли и сохранили безъ всякаго измненія (конечно кром фонетической травестіи, если можно такъ выразиться). Они какъ бы не различаютъ полнаго сходства отъ неполнаго и стараются во многихъ случаяхъ отождествить и образовательные элементы, причемъ, конечно, не стсняются законами фонетики. Вмсто того чтобъ допустить что, напримръ, отъ первоначальнаго корня ud, который выражалъ понятіе влажности въ различныхъ языкахъ, пошли слова при помощи извстныхъ суффиксовъ — an, (сан. udan) (греч. ) in, (гот. vato изъ vat-in) а, (о-да), они стараются доказать что отъ санскрита, или первоначальнаго udan, произошло греч. чрезъ переходъ n въ r, что фонетически всего мене вроатно.

Защитниками индивидуальныхъ правъ языковъ выступили Корсенъ Курціусъ, Шлейхеръ. Они доказываютъ что нужно различать полное сходство отъ частнаго, что во многихъ случаяхъ есть только родство словъ по корню, что для науки плодотворне изслдовать индивидуальность языковъ, чмъ посредствомъ смлыхъ обобщеній отождествлять въ нихъ наблюдаемыя явленія съ чмъ-нибудь подобнымъ въ санскрит, и что наконецъ, наука лишится прочнаго основанія, если, ради обобщенія, изслдователи будутъ пренебрегать фонетическими законами, вполн выясненными и установленными. Законодателемъ въ наук явится тогда личный вкусъ и полетъ фантазіи.

Въ заключеніе упомянемъ еще о недостатк, который впрочемъ теперь, посл строгаго изслдованія фонетическихъ законовъ, все боле и боле устраняется изъ науки, — объ отождествленіяхъ основанныхъ на звуковомъ сходств. Наука доказала что звуковое сходство не можетъ быть единственнымъ мриломъ для сравненія, что каждый языкъ иметъ свои фонетическія условія, и что слдовательно два слова происходящія отъ одного корня, не могутъ быть въ двухъ разныхъ языкахъ вполн тождественны фонетически. Сложилось даже убжденіе что слова фонетически тождественныя въ большинств случаевъ не имютъ ничего общаго, не состоятъ въ родств между собой.

Вотъ т недостатки которые подмтила въ своемъ прошедшемъ исторія сравнительной грамматики. Соотвтственно этимъ ошибкамъ выведены положительныя правила которыми она теперь руководствуется. Уклоненіе отъ этихъ правилъ неминуемо сводитъ изслдователя на почву субъективности, куда за нимъ не можетъ послдовать научная критика, ибо она не иметъ дла съ личнымъ вкусомъ, игрой воображенія или капризомъ Фантазіи….

Какое же отношеніе иметъ все это къ г. Стасову? Обязательны ли для него правила сравнительнаго метода? Но нашему мннію, обязательны. Методъ изслдованія у г. Стасова сравнительный, хотя цль не та, для которой до сихъ поръ работалъ этотъ методъ. До сихъ поръ, какъ извстно, онъ старался выслдить родство Фактовъ востока съ Фактами запада, у г. Стасова онъ приложенъ съ цлью доказать тождество восточныхъ сказокъ съ русскими былинами и заимствованіе Русскими своихъ былинъ съ востока. Положимъ, что предположеніе г. Стасова врно, но вдь никто же не согласится, что методъ научный долженъ измняться сообразно съ той цлью, которою задался его прилагатель. Напротивъ, всякій скажетъ что г. Стасовъ не долженъ измнять характеръ сравнительнаго метода, не долженъ подлаживать его къ своей цли, если только хочетъ быть научнымъ. Однакоже г. Стасовъ не посвятилъ даже страницы на то, чтобъ уяснить читателямъ, какими правилами онъ руководствуется при сближеніяхъ: читатель весьма часто не можетъ видть тождества тамъ, гд его указываетъ авторъ и недоумваетъ надъ его сближеніями. Если авторъ иметъ въ виду научную цль, а не какую-нибудь личную, постороннюю, чуждую наук, то онъ долженъ, но вашему мннію, прежде всего строго и отчетливо выяснить себ методъ, который прилагаетъ къ матеріалу и строго держаться этого метода. Для того же, кто хочетъ доказать что-нибудь во что бы то ни стало, конечно, методъ остается на послднемъ план, онъ держится его если это ему удобно, и покидаетъ его при первомъ случа, если чувствуетъ себя имъ стсненнымъ. Ниже мы увидимъ, что правила выведенныя сравнительнымъ методомъ въ сравнительной грамматик въ примнимы и къ сравнительному изученію сказаній, и что въ пріемахъ г. Стасова замчаются недостатки соотвтствующіе (опять-таки въ извстномъ род) вышеприведеннымъ недостаткамъ, подмченнымъ исторіей сравнительнаго метода въ лингвистик. Чтобы познакомиться съ методомъ г. Стасова мы ограничимся разборомъ его сопоставленій и сравненій былинъ о Садк-богатомъ-Гост съ восточными сказаніями. {Мы взяли былину о Садк безъ выбора, потому только что имемъ подъ руками именно 2-й т. Вст. Европы за 1868 г.}

Сравненіе былинъ о Садк съ восточными сказками г. Стасовъ начинаетъ съ того эпизода, въ которомъ Садко сходитъ въ море въ Морскому царю. Противъ прозаическаго изложенія псни сдланнаго г-мъ Стасовымъ (стр. 227), можно замтить вообще, что оно, стушевывая индивидуальный характеръ псни, боле удобно для сближеній. Притомъ авторъ уметъ искусно выставить на видъ т детали которыя ему нужны для сравненія и пройти молчаніемъ другія, мене удобныя для объясненія. Напримръ, не безъ цди упоминаетъ онъ о той подробности, что дружина строитъ Садку корабли, хотя эта подробность встрчается только въ весьма немногихъ псняхъ. Построеніе кораблей дружиною нужно г-ну Стасову потому что въ соотвтствующей (по его мннію) восточной сказк (стр. 240) есть эта подробность. Затмъ посл метанія жеребьевъ, которое такъ обстоятельно описано во всхъ псняхъ и стушевывается въ изложеніи г. Стасова, Садко беретъ свои гусли золотострунныя и велитъ спустить на море доску (въ одномъ пересказ она названа шахматницей съ золотыми тавлеями). Если г. Стасовъ счелъ нужнымъ упомянуть о шахматниц (которая, какъ извстно, восточное изобртеніе), то не слдовало бы опустить и другой подробности занесенной въ большинство пересказовъ, — именно:

Тутъ взялъ онъ но праву руку

Образъ Миколы угодника,

А во лвую гусли яровчаты (Рыбн. III, 244).

Что подробность эта не вставлена вскользь видно изъ того, что былина не забыла объ ней, ибо нсколько дале подводный царь спрашиваетъ Садка:

Что у тебя есть во правой руки

И что у тебя есть во лвой руки?

на что Садко отвчаетъ:

Есть у меня во правой руки

Образъ Миколы угодника….

Еслибъ авторъ упомянулъ эту черту, то не сказалъ бы (24): ‘Св. Никола Можайскій появляется въ нашей псн всякихъ причинъ условливающихъ его самого и его совты: богъ Агни, богиня пустынножительства, мудрый брахманъ-совтникъ, слпой кормчій — являются и подаютъ свои совты восточнымъ героямъ для того, что всякій разъ индйской или тибетской поэм и сказк надо указать, какъ благочестіе, подвижничество и добродтель никогда не остаются безъ награды и помощи со стороны небесныхъ силъ’. Есть ли въ восточныхъ сказкахъ тенденція, приписываемая имъ г. Стасовымъ, мы увидимъ ниже. Если она есть,— то тмъ же самымъ можно было бы объяснить помощь Миколы угодника. Дале, передавая эпизодъ о выбор двицы, г. Стасовъ называетъ эту двицу Черновой на основаніи одного пересказа (Рыбн. I. 379). Нужна эта красавица Чернова для того чтобы ори сличеніи найти въ ней послдній отголосокъ миической двы, прядущей черными нитками, въ преданіи объ Утанк, изъ Магабгараты. Между тмъ эта таинственная Чернава, по большинству пересказовъ, есть нчто въ род нмецкой Aschenputtel, замарашки, а имя объясняется весьма просто тмъ, что она двка поваренная. (См. Киршу Дан. 342.)

Не бери ты изъ нихъ хорошую, румяную,

Возьми ты двушку поваренную,

Поваренную, что котора хуже всхъ.—

Idem. Рыбн. III, 247.

А третью толпу приведетъ поддонный царь,—

Въ третьей толпы княгину себ выбери

Которая идетъ позади всхъ,

Поменьше она и почерня вс&#1123,хъ.

Во всемъ этомъ трудно видть черноокую, но г. Стасовъ остановился на одномъ варіянт о красавиц Чернов лишь потому что во всхъ восточныхъ сказкахъ упоминается о красавицахъ, а о замарашкахъ и поварихахъ не говорится. Между тмъ, логика сказки требуетъ чтобы двушка выбранная Садкомъ, была похуже всхъ,— вдь царь Морской хочетъ его надуть своими красавицами. {У Рыбн. I. 380. Чернава есть олицетвореніе рки Чернавы.

Какъ проснулся Садко въ Нов-Город

О рку Чернаву на крутомъ кряжу.

Это объясняетъ, почему двушка названа Чернавой. Между тмъ г. Стасовъ въ прозаическомъ изложенія выпустилъ эти строки, хотя излагаетъ довольно близко по этому варіанту.}

Наконецъ въ конц псни г. Стасовъ счелъ особенно важною черту, что Садко, спасшись изъ моря, очутился на крутомъ кряжу надъ ркою. Почему ему понадобилась такая, повидимому, несущественная подробность? Потому что въ нкоторыхъ восточныхъ сказаніяхъ оригиналъ нашего Садка возвращается по воздуху на родину, и слдовательно замченъ своими родственниками летящимъ на высот. Такимъ образомъ полетъ по воздуху представляетъ очевидную для г. Стасова аналогію съ тмъ, что и Садко вдругъ оказывается стоящимъ на высот около своего жилища, и именно въ этомъ положеніи впервые видятъ его снова близкіе родственники (стр. 240). Но въ другихъ псняхъ Садко очутился подъ Новымъ-Городомъ,

А лвая нога на Волхъ-рк (Кирша Дан. 343).

А чаще всего о берег не упоминается. Не говоря уже о томъ, что крутой берегъ — эпитетъ безпрестанно повторяющійся въ былинахъ, слдовательно не вносящій ничего топографическаго въ этотъ эпизодъ, вамъ непонятно, почему г. Стасовъ думаетъ что для смотрящаго изъ Новгорода, Садко стоящій на крутомъ берегу Ильменя или Волхова, представляется стоящимъ на высот? Берегъ можетъ быть высокъ относительно уровня воды, но мы не знаемъ, выше ли онъ той мстности гд стоитъ Новгородъ.

Вотъ примръ того, какъ г. Стасовъ приготовляетъ русскій матеріалъ для сравненія съ восточнымъ. На эти мелкія неточности въ передач былины мы, конечно,не обратили бы вниманія, еслибы изъ этихъ неточностей не созидалось цлое зданіе. Очевидно, что эта подготовка вызвана тми восточными сказками, которыя г. Стасовъ иметъ привести, какъ оригиналы русской былины, очевидно также, что въ передач былинъ онъ сообразовался съ подробностями въ нихъ упоминаемыми. Научны ли эти пріемы? До сихъ поръ, по крайней мр въ области сравнительной филологіи, существовало то убжденіе, что прежде чмъ сравнивать какое-нибудь явленіе одного языка или народа съ другимъ, нужно критически приготовить сравниваемый матеріалъ. Напримръ, ища объясненія какого-нибудь слова въ санскрит, должно напередъ прослдить это слово по литературнымъ памятникамъ, по говорамъ, по ближайшимъ родственнымъ нарчіямъ и, восходя въ древность, опредлитъ возможно древнйшій видъ его, освободивъ его отъ позднйшихъ осадковъ. Мы поступили бы не научно, сравнивая русское слово дочь прямо съ санскритскимъ духитар, и утверждая что у перешло въ о, х перешло въ ч и т. д. — map отпало. Нтъ. Нужно найти возможно древнйшую славянскую форму этого слова (въ древне-славянскомъ) и тогда мы найдемъ боле раціональное объясненіе. Соотвтствующее этому правило должно, по нашему мннію, прилагаться и къ сравненію былинъ. Нужно сначала подвергнуть критической оцнк матеріалъ, выяснить его древнйшую форму, освободивъ ее отъ позднйшихъ наносовъ и вставокъ. Только посл этой предварительной работы сравненіе можетъ быть плодотворно, ибо оно выяснитъ то, что не можетъ быть выяснено на основаніи критической оцнки самого матеріала. Методъ критическій (историческій) и сравнительный должны помогать другъ другу, первый долженъ отдлитъ древнйшее отъ позднйшаго, случайное отъ не случайнаго, не существенное отъ главнаго, второй — объяснить этотъ остатокъ, это главное, на основаніи обширныхъ сравненій. Но у г. Стасова мы напрасно стали бы искать подобной критической обработки матеріала. Онъ сравниваетъ безъ всякой системы подробности которыя ему кажутся сходными съ подробностями восточныхъ сказокъ, опускаетъ другія, въ которыхъ аналогіи не усматриваетъ, выбираетъ изъ варіантовъ т, которые ему удобне и, если все-таки большаго сходства при этомъ не оказывается, то онъ обвиняетъ русскія былины въ нелогичности и искаженности.

Послдуемъ теперь за авторомъ въ восточную литературу и прежде всего, въ Гаривансу. Зная теорію г. Стасова, читатель ожидаетъ встртить какой-нибудь разсказъ о геро спустившимся на дно морское, чтобъ устранить препятствіе останавливавшее корабль, о игр героя передъ морскимъ существомъ, о выбор невсты и т. д. Ничуть не бывало. Дло идетъ (стр. 229 и 230) о нкоторомъ цар Яду, родоначальник племени Ядавовъ, который породнился съ подводнымъ царемъ Наговъ. Нтъ мотива объ остановк корабля, нтъ игры на гусляхъ или другомъ какомъ инструмент. Общаго здсь только одно вншнее движеніе — путешествіе на дно морское. Мотивъ этого движенія совершенно иной: царь Наговъ предрекаетъ царю Яду великую будущность и славное потомство: ‘твое поколніе разростется въ семь знаменитыхъ втвей.’ Безпристрастный взглядъ видитъ въ этомъ эпизод Магабъараты одну изъ тхъ безчисленныхъ генеалогическихъ легендъ, которыми такъ изобилуетъ санскритская литература. Фантастическое отношеніе Индусовъ къ исторіи обыкновенно переплетаетъ легендарными, эпическими мотивами древо происхожденія всякой знаменитой исторической личности, или правильне, историческаго имени. Здсь нужно было придумать объясненіе генеалогіи Ядавовъ, поколнія очень древняго и славнаго, часто упоминаемаго въ Ведахъ {Въ поколніи Ядановъ родился Кришна (Аватара бога Вишну), почему онъ часто называется Yaduviramukhya — предводитель героевъ Яду, или Yadupatih — владыка Ядавовъ.} вмст съ колномъ Турвасу. По склонности къ фантастическимъ генеалогіямъ, Индусы воспользовались и здсь очень распространеннымъ у всхъ народовъ мотивомъ о схожденіи въ подводную или въ преисподнюю и о бракахъ, заключаемыхъ тамъ героями. У всякаго народа много сказокъ, въ которыхъ герой, спустившись туда по какой-нибудь причин, находитъ тамъ дверцы и царевнъ, женится на послднихъ и выходитъ счастливо на Божій свтъ. Но въ былин о Садк именно и нтъ этого избитаго мотива: главное содержаніе ея очевидно не бракъ на Чернав, а игра предъ Морскимъ царемъ ни гусляхъ. Бракъ представляется какъ хитрость, посредствомъ которой царь Морской хочетъ удержать Саджа при себ. Въ сказаніи о Яду, главный мотивъ — бракъ, царь На то въ предлагаетъ ему своихъ пятерыхъ дочерей, какъ бы исполняя волю судьбы, и не желаетъ удержать царя на дн морскомъ.

И такъ характеръ обихъ былинъ, цль путешествія героя и вс послдствія пребыванія на дн морскомъ не совпадаютъ на столько, чтобъ видть въ русской былин перелицовку, передлку имъ восточнаго матеріала. Общимъ остается только вншнее движеніе — путешествіе къ Морскому царю. Заимствованіе еще пока не ясно, и г. Стасовъ приглашаетъ насъ прочесть въ сборник Сомадевы-Бъатты сказку о брахман Видушак, ‘которая какъ, бы послужила оригиналомъ для послдующихъ редакцій. Изъ многихъ похожденій Видушакя онъ выбираетъ то, которое, по его мннію, соотвтствуетъ путешествію Садка къ Морскому царю. Но для врной оцнки этого эпизода нужно знать, кто такой этотъ Видушака и вкратц передать его похожденія. Видушака въ индусскихъ сказкахъ очень популярная личность: это типъ сказочнаго героя въ индусскомъ вкус. Онъ храбръ по индусски (напр. отрзаетъ носы у мертвецовъ на кладбищ), здитъ верхомъ на злыхъ ракшасахъ, самыхъ страшныхъ созданіяхъ индусской фантазіи, одерживаетъ на каждомъ шагу побды надъ женскими сердцами, такъ что подъ-конецъ, своихъ долгихъ похожденій запасается пятью женами въ различныхъ странахъ и привозитъ ихъ на родину на спин летящаго ракшасы. Это индусскій Одиссей, котораго мужество ослабляется только тмъ обстоятельствомъ, что во всхъ подвигахъ ему помогаетъ божество, или пожалуй, это еще боле индусскій донъ Хуанъ, привлекающій сердца даже богинь.

Хотя, для пущей важности, Видушака сдланъ брахманомъ по происхожденію, однако онъ бросаетъ монастырь и становится наслдникомъ престола. Въ сказк брахманы представляются лукавыми обманщиками, лицемрами и грубіянами, такъ что авторъ Сомадевы Бъатты, по поводу одного грубаго ихъ поступка, замчаетъ: ‘ибо сосудъ трусости, грубости и гнвливости суть брахманы. (Katha sarit sgara III гл. 18). Главные подвиги Видушаки слдующіе: онъ даетъ пріютъ царю въ монастыр и такимъ образомъ попадаетъ къ его двору, отрзаетъ носы у трехъ мертвецовъ на кладбищ и тмъ выигрываетъ пари, разрушаетъ чары одного брахмана-колдуна и спасаетъ тмъ царскую дочь на которой за это и женится, проживъ мсяцъ съ нею, одерживаетъ любовную побду надъ сердцемъ небесной двы Бъадры, которая была свидтельницей его мужества, и женится на ней по способу бракосочетанія гандарвовг (небесныхъ музыкантовъ), покинувъ первую супругу, теряетъ Бъадру по зависти небесныхъ существъ, которыя компрометированы ея связью со смертнымъ. (Бъадра скрывается на гор Удая отъ преслдованія Видьядаровъ), прикинувшись помшаннымъ, обманываетъ тестя и первую жену и идетъ искать Бъадру, во время поисковъ спасаетъ одну царевну отъ козней ракшасы, который уже пожралъ ея 700 молодыхъ мужей въ первую брачную ночь (эпизодъ чрезвычайно напоминающій бракъ Товита), женившись за ней, онъ скоро спать покидаетъ молодую жену, преслдуемый мыслью о небесной супруг Бъадр и въ город Танралиптик сходится съ купцомъ Скандадасой, который хотлъ предпринять морское путешествіе. Затмъ уже слдуетъ эпизодъ передаваемый г-мъ Стасовымъ И такъ вотъ при какихъ обстоятельствахъ мы снова встрчаемъ морское похожденіе. Разсмотримъ его подробности: Видушака спускается не по требованью Морскаго царя, а добровольно, чтобъ добыть дочь купца, хозяина корабля и половину его богатства, слдовательно поводъ къ путешествію на дно морское уже иной. Видушака самъ вызывается на подвигъ, Садко норовитъ отъ него отдлаться жеребьями. Спустившись въ море Видушака находитъ не Морскаго царя, не дворецъ, не царицу-Воданицу, не водныхъ двъ и т. д., а спящаго великана, за ногу котораго зацпился корабль. Затмъ, когда Видушака отрубилъ ногу и освободилъ корабль, купецъ велитъ обрзать веревки на которыхъ спустился Видушака, какъ водолазъ, чтобъ оставить его на дн мора. Этотъ сказочный мотивъ, здсь вполн умстный, но немыслимый въ былин о Садк, повторяется безчисленное множество разъ- въ народныхъ сказкахъ.— И такъ, во всхъ этихъ подробностяхъ можетъ усматривать сходство только поднятое за дыбы воображеніе г-на Стасова. Дале, Видушака садится на отрубленную ногу великана, плыветъ на ней по морю и достигаетъ берега. Этимъ оканчиваются его приключенія на мор.

Когда онъ достигъ берега, продолжаетъ сказка, побный Гануману (царю обезьянъ) переплывшему море для Рамы, съ небесъ раздался божественный голосъ: ‘Хорошо, хорошо! Нтъ никого мужественне тебя, я доволенъ твоей ршительностью. Теперь ты прибылъ къ безплодному берегу, но черезъ семь дней пути прійдешь ты къ городу Каркот, а оттуда отправившись съ обновленнымъ мужествомъ, достигнешь желанной цли (т.-e. найдешь супругу Бъадру). Прежде ты приносилъ мн много жертвоприношеній и за то я благосклоненъ къ теб: по моему велнью ни голодъ, ни жажда не будутъ тебя мучить, ступай бодро къ своей цли.’

Эти слова произнесъ богъ Агни, котораго прежде чествовалъ Видушака. Мы перевели эту подробность только потому, что съ богомъ Агни г. Стасовъ сближаетъ Николу Можайскаго и передаетъ дло такъ, какъ будто этотъ совтъ герою былъ давъ во время морскаго приключенія, а не по окончаніи его, чтобы найти боле сходства съ совтомъ Николы Садку. Но г. Стасовъ не указалъ что подобные совты съ небесъ Видушака получаетъ не въ одномъ этомъ эпизод, а во многихъ другихъ, такъ что вообще вс его дйствія и предпріятія руководятся ими и что слдовательно нтъ внутренней связи между совтомъ Агни и пребываніемъ Видушани въ мор,— связи, которую мы видимъ между совтомъ Николы и пребываніемъ Садка у Морскаго царя. Голосъ съ небесъ является какъ deue ex machina везд гд нужно прицпить новое похожденіе къ предъидущему, такъ какъ въ сказкахъ вообще вс дйствія героевъ связываются не логическою послдовательностью, а вншнею связью, вмшательствомъ сверхъестественныхъ силъ. Что касается внутренняго содержанія обоихъ совтовъ, то всякій видитъ какъ мало между ними общаго.

Слдуя дальше за г. Стасовымъ, мы замчаемъ пропускъ въ изложеніи дальнйшихъ судебъ Видушаки. Опуская дальнйшіе эпизоды, онъ останавливается на послднемъ, который представляетъ, по его мннію, аналогію съ окончаніемъ былины о Садк. Такой пропускъ придаетъ совершенно фальшивый колоритъ всему сравненію, какъ увидимъ сейчасъ, но г. Стасову онъ нуженъ, потому что, приклеивъ этотъ вырванный изъ конца эпизодъ къ похожденію Видушаки на мор, онъ длаетъ индусскую сказку боле похожей на былину. Чтобъ опредлить въ какомъ отношеніи послдній эпизодъ находится къ морскому похожденію, мы послдуемъ за Видушакой.

Получивъ предписаніе отъ Агни, Видушака приходитъ въ городъ Каркоту и находитъ пристанище въ монастыр, затмъ женится еще на одной царевн, прогнавъ во время брачной ночи злаго ракшасу. Этотъ ракшаса тотъ же что и въ предъидущемъ похожденіи, тогда онъ лишился руки, теперь, попавшись въ плнъ Видушак, онъ разсказываетъ свою исторію, изъ которой узнаемъ что и та и эта царевна — его дочери и что онъ избавлялъ ихъ отъ мужей-трусовъ, убивая этихъ послднихъ въ первую брачную ночь. Онъ радъ что теперь об дочери замужемъ за храбрымъ Видушакой и предлагаетъ себя въ помощники своему зятю. Затмъ Видушака снова покидаетъ супругу и отправляется на спин тестя-ракшасы въ гор Удая, гд живетъ возлюбленная Бъадра. Теперь только слдуетъ эпизодъ, излагаемый г. Стасовымъ, при чемъ дло не обходится безъ путаницы. Такъ, по словамъ автора, ракшаса, на спин коего Видушака прибылъ къ гор, есть тотъ же самый демонъ-великанъ, что останавливалъ корабль на мор (стр. 231), хотя сказка нигд не упоминаетъ о ихъ тождеств. Это отождествленіе не недосмотръ: оно сдлано съ преднамренной цлью, а именно: въ былин о Садк Морской царь останавливавшій корабль содйствуетъ браку Садка съ Чернавой, въ сказк о Видушак ракшаса содйствуетъ браку героя съ царевной (хотя совершенно случайно), въ былин царь Морской останавливаетъ корабль, въ сказк спящій великанъ останавливаетъ корабль, т.-е. царь Морской тождественъ съ одной стороны съ ракшасой, съ другой — со спящимъ великаномъ. Но дв величины равныя третьей — равны между собой, слдовательно спящій великанъ равенъ или тождественъ ракшас. Логика какъ будто соблюдена, но, къ сожалнію, сказка ея знать не хочетъ и отличаетъ спящаго великава отъ ракшасы: первый дйствуетъ въ одномъ только морскомъ эпизод, послдній является въ нсколькихъ другихъ помощникомъ Видушак и между ними нтъ ни малйшей связи.

Прочитавъ окончаніе сказки мы поймемъ, почему г. Стасову нужно было приклеить его. Видушака находитъ свою супругу Бъадру, Садко, спасшись изъ моря, возвращается въ объятіи своей жены: и здсь и тамъ являются на сцену толпы двицъ, и здсь я тамъ возвращеніе героя сверхъестественное, и здсь и тамъ его видятъ стоящимъ на высот и т. д. Словомъ, опять подмчены одн вншнія движенія въ пространств и оставлена въ сторон внутренняя связь и причины ихъ вызывающія. Всматриваясь внимательне въ сказку и въ былину, мы замчаемъ полное различіе и вс эти мелкія отождествленія оказываются натяжками.

Нахожденіе Бъадры не иметъ ничего общаго съ похожденіемъ Видушаки за дн морскомъ. Поиски Бъадры — главное содержаніе всей сказки, а похожденія встрченныя во время поисковъ — какъ бы отдльные эпизоды. Такимъ отдльнымъ эпизодомъ, прервавшимъ на время поиски, является путешествіе Видушаки на дно морское. Въ былин бракъ на Чернав не есть главное содержаніе, какъ очевидно для всякаго. Морскія двы, олицетвореніе ркъ въ былин, не имютъ ни малйшаго сходства съ подругами богини Бъадры, черпающими воду изъ озера. Т и другія являются въ совершенно отдльныхъ эпизодахъ и при различныхъ условіяхъ. Первыя на дн морскомъ въ качеств невстъ для Садка, послднія не въ мор, гд не оказалось ничего кром спящаго великана, а на суш, у замка богини Бъадры, и не въ качеств невстъ для Видушаки, имющаго уже четырехъ женъ. Черпаніе воды изъ озера этими двами не заключаетъ никакого намека на ихъ водяное происхожденіе или какую особую связь съ водой: оно введено очевидно для того чтобы провести одинъ очень распространенный у Индусовъ и другихъ народовъ сказочный мотивъ о томъ, какъ существо искомое узнаетъ о присутствіи существа ищущаго, близкаго ему, по кольцу, упущенному послднимъ въ сосудъ. Никола Можайскій не можетъ быть замной голоса Агни: первый является Садку въ мор, даетъ совтъ разорвать струны на гусляхъ, чтобы не губить душъ христіанскихъ и затмъ выбрать себ невсту по извстной примт, второй, хотя и является въ нкоторыхъ эпизодахъ сказки, но какъ бы нарочно не для спасенія Видушаки изъ моря и не съ совтомъ о выбор жены. Пляшущій царь Морской очевидно не похожъ ни на спящаго великана, ни на ракшасу, на спин котораго здитъ Видушака. Наконецъ весь эпизодъ о нахожденіи Бъадры выхваченъ авторомъ произвольно изъ общей связи и приклеенъ къ другому.

И такъ, несмотря на очевидныя натяжки, намренныя неточности и искаженія, г. Стасов не достигаетъ своей цли, не можетъ доказать тождество сказки о Видушак съ былиной о Садк. Общаго между ними остается только одинъ голый и безсодержательный Фактъ, что и въ той и другой нкто спускается въ море,— въ чемъ, разумется, нельзя еще усматривать передлку или заимствованіе.

Затмъ г. Стасовъ приглашаетъ васъ въ Дзанглунъ прочесть похожденія брахмана Джимпа-Чемпо (стр. 233 и 234). Читаемъ и удивляемся, въ чемъ г. Стасовъ замчаетъ хотя бы малйшее сходство, а между тмъ на стр. 240, онъ еще прибавляетъ что и псня о Садк гораздо боле подходитъ къ разсказамъ Дзанглуна, чмъ въ разсказамъ Гаривансы (о Яду) и Ката-саритъ-сагары (о Видушак)!

Какія существенныя черты ожидаетъ всякій встртить въ разсказ, изъ котораго русская былина могла бы получить объясненіе? 1) Путешествіе героя по морю. 2) Остановку корабля. 3) Снисхожденіе героя на дно морское. 4) Музыку въ подводномъ царств. 5) Женидьбу на двиц водянаго происхожденія. 6) Чудесное избавленіе чрезъ вмшательство сверхъестественнаго существа.— Ничего этого нтъ въ буддійской легенд о Джимпа-Чемп. Главное содержаніе ея — поиски за камнемъ Чинтамани, исполняющимъ вс желанія. Съ этой цлью герой отправляется странствовать въ сопровожденіи явившихся на его зовъ смльчаковъ. Ограбленный разбойниками, онъ занимаетъ 1000 унцій золота у одного брахмана и общаетъ жениться на его дочери по возвращеніи на родину. Остановки корабля и снисхожденія героя на дно морское вовсе нтъ. Путешественники пристаютъ къ берегу, нагружаютъ корабль драгоцнностями и дутъ домой. Одинъ Джимпа-Чемпо не хочетъ воротиться безъ чудеснаго камня. Отпустивъ спутниковъ, онъ пускается на поиски, входитъ въ море и переносится по воздуху, при помощи ракшасовъ, на землю, къ серебряному замку царя Змевъ, у котораго находится камень Чинтамани. Не музыкой забавляетъ герой царя Змевъ, а самъ забавляется, между прочимъ, музыкой (по мннію г-на Стасова музыку, замняетъ проповдь буддизма, произнесенная Джимпа-Чемпой). Не на водяной двушк женится онъ, а пріобртаетъ отъ царя Змевъ драгоцнный камень: ни о какихъ женщинахъ не говоритъ сказка. Притомъ нужно замтить, что тотъ же мотивъ,— посщеніе замка и пріобртеніе драгоцннаго камня,— повторяется три раза: сперва Джимпа-Чемпо приходитъ въ замокъ серебряный, затмъ въ лаписъ-лазуревый, наконецъ въ золотой, въ каждомъ замк онъ получаетъ отъ царя по камню Чинтамани. {Послдовательное посщеніе трехъ дворцовъ, одинъ лучше другаго, встрчается весьма часто въ сказкахъ всхъ народовъ.} Затмъ слдуютъ утрата драгоцнностей чрезъ воровство,— мотивъ довольно избитый, но не имющій никакой аналогіи въ былин о Садк, и въ заключеніе — возвращеніе утраты посредствомъ угрозы вычерпать море и тмъ погубить похитителей-змевъ,— разсказъ въ индусскомъ гиперболическомъ вкус. Можетъ быть окончаніе легенды тождественно съ окончаніемъ былины? И здсь и тамъ возвращеніе на родину, и здсь и тамъ является женщина (жена Садка — невста Джимпа-Чемпо), и здсь и тамъ возвращеніе необыкновенно (въ былин во время сна Садко выносится изъ моря, въ легенд — Джимпа-Чемпо переносится домой по воздуху при помощи чудодйственнаго камня) и т. п. Нужно замтить что г. Стасовъ особенно напираетъ на тождество окончаній. Дйствительно, окончанія для его отождествленій весьма удобны, они но большей части одни и тже,— всегда счастливы: если герой совершалъ подвиги вдали отъ родины, то непремнно возвращается домой, и почти всегда необыкновеннымъ образомъ, если не былъ женатъ, — то съ молодою женой, если уже и прежде былъ женатъ, то возвращается въ объятія врной супруги, дома встрчаютъ его почести, веселье и удивленіе его подвигамъ со стороны домашнихъ и знакомыхъ. Все это столько же принадлежитъ одной сказк сколько и другой, вообще всему сказочному міру, а потому не удивительно что можетъ встртиться на тхъ же правахъ и въ легенд о Яду, и въ сказк о Видушак, и въ сказаніи о Джимпа-Чемпо, и даже въ былин о Садк. Пріурочивать стереотипное окончаніе въ одной какой нибудь сказк и заключать изъ того о заимствованіи можетъ только предвзятая теорія, а не научное сравненіе.

И такъ, просмотрвъ сказку Дзанглуна, мы находимъ въ ней еще мене сходства съ былиной о Садк, нежели въ предъидущихъ.

Слдующую легенду изъ того же сборника, приводимую г-мъ Стасовымъ, и разсматривать не стоитъ. Она передлана изъ предъидущей, или правильне, варьянтъ ея не заключаетъ въ себ, какъ и первая, ничего существеннаго для сравненія. Нужна она г-ну Стасову лишь потому что въ нкоемъ ‘старомъ кормчемъ’, дающемъ передъ смертію совть царевичу Седову какъ добыть камень Чинтамани, онъ усматриваетъ ‘старика сдатаго или старчищу не-знай-себя (Николу Можайскаго)’. Несходство очевидно для всякаго, но не для г. Стасова. Нтъ сходства ни въ мст совта, ни во времени, ни въ повод, ни въ цди, ни въ содержаніи. Есть только отвлеченный и безсодержательный фактъ, что въ одной сказк является совтъ и въ былин является совтъ. Этого достаточно г. Стасову для сопоставленія. Все же прочее несходное въ легенд съ былиной, — отсутствіе личности соотвтствующей Морскому царю, отсутствіе женитьбы героя въ подводномъ царств, отсутствіе морскаго приключенія, т. е. остановки корабля и снисхожденія героя въ море,— для него какъ бы не существуетъ.

Въ слдующей и послдней легенд оригиналомъ Садка является достопочтенная духовная особа Самгъа-Ракшита, проповдникъ буддизма. Онъ отправляется въ морское путешествіе по просьб купцовъ желающихъ дорогой поучиться у него правиламъ буддизма. Это странное желаніе изучать законъ дорогой, хотя можно бы изучать его и дома на досуг, вводитъ сказка очевидно для того, чтобъ дать возможность Самгъ-Ракшит распространить законъ у подводныхъ существъ, религіозная проповдь — главная струна, звучащая во всей легенд. Объ отношеніяхъ къ подводному царю, подобныхъ отношеніямъ Садка къ Водянику, не можетъ быть и рчи, да и все подводное приключеніе Самгъи-Ракшиты есть только эпизодъ его проповдническихъ странствованій, какъ показываетъ то, что выбравшись отъ Наговъ (безъ помощи сверхъестественнаго существа), онъ отправляется проповдывать дальше и распространяетъ вру Будды у брахмановъ въ пустыножительств. Обращеніе брахмановъ есть pium deeiderium буддистовъ, идеалъ осуществленіе котораго въ сказаніяхъ льститъ буддійскому религіозному самолюбію.

Въ цустыножительств является женщина-богиня побуждающая Самгъу-Ракшиту къ проповди. Съ нею г. Стасовъ сравниваетъ двицу Чернаву, подругъ Бъадры и др., хотя сходство ограничивается только тмъ, что во всхъ этихъ сказаніяхъ является женщина, но въ различное время, при различныхъ обстоятельствахъ, съ различною цлью.

Обративъ брахмановъ въ буддійство Самгъа-Ракшита велитъ имъ схватиться за край его одежды и тогда ‘подобный царю лебедей, съ распростертыми крыльями, онъ понесся по воздуху силою своего сверхъестествевнаго могущества, покинулъ т мста и воротился домой.’ Просмотрвъ легенду, мы опять усматриваемъ сходство съ былиной только въ томъ, что въ легенд есть, между прочимъ, эпизодъ о снисхожденіи одною героя въ подводное царство. Несходно все остальное, — мотивъ снисхожденія, личность героя, обстоятельства сопровождавшія это снисхожденіе и приключенія въ подводномъ царств.

Посмотримъ теперь какіе выводы длаетъ авторъ изъ сопоставленія этихъ пяти восточныхъ сказаній съ былиной? Выводы его поражаютъ своею смлостью. ‘Этихъ примровъ, говоритъ авторъ (стр. 239), кажется, вполн достаточно для того, чтобъ убдиться, что приведенная выше псня о Садк создалась не въ нашемъ отечеств, а за восток, что она на оригинальное созданіе русскаго народнаго творчества, она разсказъ древнихъ легендъ, издревле ходившихъ по востоку въ разнообразныхъ видахъ и редакціяхъ.’ Мысль эта подкрпляется слдующими соображеніями: ‘Нашъ новгородскій купецъ Садко есть не что иное, какъ являющійся въ русскихъ формахъ индйскій царь Яду, индйскій богатырь-брахманъ Видушака, тибетскій брахманъ Джимпа-Чемпо, тибетскій царевичъ Гедонъ, индйскій монахъ Самгъа-Ракшита.’ На это положеніе можно отвтить только то, что оно зависитъ отъ прочихъ, т. е. будетъ врно, если судьбы этихъ восточныхъ личностей совпадутъ съ похожденіемъ Садка. ‘Новгородская купецкая дружина Садкова — это толпа купцовъ, идущихъ охотой сопровождать индйскихъ и тибетскихъ: царевича, брахмана, купца, монаха, въ ихъ морскихъ предпріятіяхъ.’

Какова дружина Садка — трудно ршить по пснямъ, но во всякомъ случа это не ассоціація купцовъ подъ предводительствомъ одного главнаго, вс тридцать кораблей по пснямъ неотъемлемая собственность Садка, а къ дружин онъ относится такъ:

А ярыжки вы, люди наемные,

А наемные люди подначальные! (Кирша Дан. стр. 337).

или: Ай же, вы дружинушка хоробрая! (Рыбн. I. 367 375.)

или: Ай же, слуги мои врные! (Рыбн. I. 363.)

ила: Ай же, дружки братья корабельщика! (Рыбн. III. 242.)

ила: Ай же вы, дружинушка, прикащики мои! (Рыбн. III. 248.)

Итакъ въ этихъ ярыжкахъ наемныхъ, корабельщикахъ, слугахъ и прикащикахъ нельзя видть купцовъ.

Но купецкой дружины нтъ и въ восточныхъ сказаніяхъ, въ Гариванс въ преданіи о Яду ея нтъ: царь детъ прогуливаться съ своимъ гаремомъ, въ сказк о Видушак можно бы подразумвать купецкую дружину, но объ ней не говорится: Видушака детъ за чужомъ корабл купца Свандадасы, слдовательно корабельщики не могутъ состоять къ нему въ ассоціативномъ отношеніи. Въ Дзанглун — смльчаки охотники дутъ добывать драгоцнности, въ сказк о Самгъ-Ракшит являются 500 купцовъ, но не въ качеств дружины героя: напротивъ, они берутъ его съ собою чтобъ слушать отъ него правила буддійскаго вроученія. Откуда же взялъ г. Стасовъ купецкую дружину сопровождающую восточныхъ героевъ?… Но положимъ даже что Фактъ существованія дружины вполн совпадалъ бы, можно ли здсь усматривать заимствованіе? Нисколько. Дружина, или толпа предпринимателей, является необходимой принадлежностью морской экспедиціи, не одному же герою занимать цлый корабль. Слдовательно еслибъ въ этомъ и было совпаденіе, то совпаденіе было бы случайное. Дале: ‘Нашъ царь Морской или царь Водяникъ — это царь Наговъ, царь Змевъ, ракшаса индйскихъ и тибетскихъ легендъ….’

Если въ какой-нибудь сказк у какого-то ни было народа герой спускается въ подводную или въ преисподнюю, то читатель непремнно ожидаетъ что этотъ герой встртитъ тамъ живое человкообразное существо. Для человка интересне всего человкъ. Не будь человкообразнаго существа въ подземномъ мір, этотъ міръ потерялъ бы всякій интересъ въ глазахъ эпическаго творчества. Такимъ образомъ, имя эпизодъ о путешествіи Садка, или кого-нибудь другаго на дно морское, можно a priori заключить по сказочной логик, что онъ найдетъ тамъ живое существо. Фактъ существованія этого существа не представляетъ поэтому важной аналогіи. Нужно чтобъ встрченное въ мор существо было одинаково въ сравниваемыхъ сказаніяхъ и чтобъ дйствія его относительно героя были сходны {Сравненіе г. Стасовымъ общихъ логическихъ требованій сказки подобно тому, какъ еслибы кто утверждалъ: такое-то русское слово сходно съ санскритскимъ потому что состоитъ, какъ санскритское, изъ корня и суффикса. Корень и суффиксъ есть общій типъ всякаго индоевропейскаго слова. Но чтобы сравнить, нужно доказать тождество корней.}. Но этого-то именно и нтъ въ сравниваемыхъ сказаніяхъ. Царь Змевъ, въ сказаніи о Яду, похищаетъ царя не музыки ради, а чтобъ породниться съ нимъ, и не желаетъ посредствомъ хитрости оставить его у себя. Въ сказк о Видушак вмсто Морскаго царя мы видимъ спящаго великана, слдовательно остановившаго корабль безъ всякой вины, сношенія съ нимъ Видушаки ограничиваются тмъ, что онъ отскаетъ великану ногу и плыветъ на ней по морю. Въ разсказахъ Дзанглу на герой вовсе не спускается на дно морское. Такимъ образомъ и здсь отождествленія г. Стасова не имютъ основанія.

Дале: ‘Въ приведенныхъ восточныхъ поэмахъ, сказкахъ и легендахъ мы видимъ покровительствующее (часто сверхъестественное) существо, которое предостерегаетъ героя или совтуетъ ему: по однимъ разсказамъ,— это богъ Агни, по другимъ, слпой старикъ кормчій, по третьимъ, буддійскій отшельникъ: у насъ вс они превратились въ св. Николу Можайскаго, являющагося подъ видомъ ‘старика сдатаго или старчища не знай-себя’. Сопоставленіе Николы Можайскаго съ голосомъ Агни и со старымъ кормчимъ, уже вами разобрало. Въ легенд о Самгъа-Ракшит съ нимъ сличается буддійскій отшельникъ. Отшельникъ является въ разсказ о пребываніи Самгъи-Ракшиты въ обители брахмановъ,— эпизод не имющемъ ничего общаго съ его морскимъ похожденіемъ (А Никола Можайскій является Садку на дн морскомъ). Буддистъ укоряетъ брахмановъ за недружелюбный пріемъ великаго проповдника и указываетъ Самгъ-Ракшит незанятую хижину въ которой приглашаетъ его отдохнуть. Сколь ко тутъ общаго съ совтомъ Николы Можайскаго пусть судитъ всякій.

Дале: ‘Наши морскія двицы, дочери Морскаго царя, и съ одною, что лучше всхъ, изъ числа которыхъ Садко, по предложенію Морскаго царя, долженъ выбрать себ невсту,— это дочери царя Змевъ, но однимъ восточнымъ источникамъ двицы съ золотыми ведрами, прислужницы небесной двы Бъадры — по другимъ, богини съ камнемъ Чинтамани — по третьимъ, богиня пустыножительства — по четвертымъ.’ Эти сближенія кром натяжекъ основаны еще на неточностяхъ. Въ былинахъ не говорится чтобы 300 или 900 двицъ были дочери Морскаго царя, а невста выбранная Садкомъ, по большинству пересказовъ, какъ мы видли, не лучше всхъ, а хуже всхъ. Подъ эти условія не подходитъ женитьба царя Яду въ подводномъ мір, двицы съ золотыми ведрами, подруги Бъадры (въ сказк о Видушак) являются не въ мор, не во время морскаго похожденія героя и не въ качеств невстъ. Богини съ камнемъ Чинтамани не невсты, не морскія двы, а аксессуарныя хранительницы чудныхъ каменьевъ, искомыхъ героемъ. О богин пустыножительства и говорить нечего.

Наконецъ послднее сближеніе музыки Садка съ проповдью правой вры буддійскимъ героемъ можетъ быть сдлано смха ради, а не съ научною цлью. (На стр. 261 авторъ признаетъ общественную миологическую связь музыки съ водою и игры на струнахъ съ бурею, неужели и проповдь буддистовъ иметъ связь съ водою?!)

Доказавъ полное тождество въ главномъ, г. Стасовъ переходитъ къ деталямъ, къ рамкахъ разсказа, и находитъ ихъ довольно полно уцлвшими въ былин:

1) Герой самъ себ строятъ корабли съ помощью купецкой дружины.— Эта черта, совершенно случайна и не упоминаемая въ большинств пересказовъ, не иметъ аналога и въ восточныхъ сказаніяхъ. Въ преданіи о Яду, сказк о Видушак, въ легендахъ Дзанглуна ея вовсе нтъ. Упоминается о постройк кораблей только въ Самгъа-Ракшит, но здсь, какъ мы видли, не герой хозяинъ и строитель корабля, а купцы пригласившіе его съ собой.

2) Корабли или корабль останавливается на всемъ ходу.— Эта подробность взята изъ сказки о Видушак (гд корабль задлъ за ногу великана) и сказки о достопочтенномъ Самгъа-Ракшит. Во всхъ прочихъ восточныхъ сказкахъ ея нтъ.

3) Герой думаетъ умилостивить богатыми приношеніями божество которое мшаетъ кораблямъ идти.— Черта эта является изо всхъ приводимыхъ сказокъ только въ сказк о Видушак, но не бросаетъ драгоцнности, ибо онъ голъ какъ соколъ и детъ на чужомъ карабл.

4) Ничего не помогаетъ, и герой спускается въ море. Вотъ единственный сходный мотивъ изо всхъ сравненій, какъ мы уже указали. Онъ является въ 3-хъ сказаніяхъ, приводимыхъ г. Стасовымъ: въ преданіи о Яду, въ сказк о Видушак, въ легенд о Самгъ-Ракшит. Но прочія детали, какъ можно ожидать a priori, не совпадаютъ да и не могутъ совпадать.

3) Тутъ (на дн моря) онъ видитъ замокъ или дворецъ, тамъ живетъ враждебное сверхъестественное существо, причина остановки. Въ преданіи о Яду есть не только дворецъ, но я цлый городъ, тмъ не мене существо живущее въ немъ не причина остановки корабля и не враждебно герою. Видушака не находитъ дворца, а только спящаго великана. Джимпа-Чемно и Гедонъ даже не спускаются въ море. Слдовательно эта подробность, эта частица Стасовской мозаики, взята изъ сказки о Самгъа-Ракшит.

6) Онъ остается здсь нсколько времени, занимая подводное существо пріятнымъ для него образомъ (музыкой — вроученіемъ). Не знаемъ чмъ занимаетъ Яду царя Наговъ, ибо преданіе объ этомъ молчитъ. Видушака вовсе не гоститъ въ мор и потому никого ничмъ не занимаетъ. Джимпа-Чемпо и Гедопъ не спускаются въ море, Самгъа-Ракишта занимаетъ царя Наговъ проповдью, которая кажется г. Стасову похожей за плясовую Садка въ подводномъ царств.

7) Потомъ онъ получаетъ отъ этого существа въ подводномъ царств даръ (волшебную дву — волшебный камень). Яду получаетъ не одну дву, а цлыхъ пять, но не за музыку. Видушака добылъ въ мор отрубленную ногу. Если же г. Стасовъ иметъ въ виду Бъадру, то она была добыта не въ подводномъ царств, а была и прежде законною пятою частью Видушаки. Джимпа-Чемпо и Гедонъ можетъ-быть и получили бы что-нибудь въ мор, еслибы спустились. Что получилъ за свою проповдь Самгъа-Ракшита — достоврно неизвстно: сказка о гонораріи не упоминаетъ.

При добытіи этого драгоцннаго дара является на сцн толпа двъ и благопріятное существо (сверхъестественное или духовное). Какъ ни общи эти штрихи, однако и въ этотъ контуръ нельзя вставить подробности восточныхъ сказокъ. Въ преданіи о Яду о толп двицъ не говорится, такъ же какъ о благопріятномъ существ. Въ сказк о Видушак хотя и являются двы съ золотыми ведрами и благопріятный голосъ Агни, но и то и другое въ разное время и по различному поводу.

Въ сказк о Джимпа-Чемп о двахъ не говорится, въ преданіи о Гедон есть 500 богинь съ каменьями Чинтамани, но сцена происходитъ не подъ водою. Въ Сэмгъа-Ракшит является въ качеств благопріятнаго существа буддійскій отшельникъ, но не при двахъ, которыхъ нтъ, и не при добытіи драгоцнности, которой также нтъ, а въ обители брахмановъ.

Затмъ въ 9) слдуетъ уже упомянутый salto mortale г. Стасова относительно того, что герой возвращается на родину сверхъестественнымъ, необыкновенно быстрымъ образомъ, при чемъ вдругъ оказывается стоящимъ на высот, около своего жилища, и именно въ этомъ положеніи его видятъ снова его близкіе родственники.

Мы видли, что называетъ г. Стасовъ высотою въ былин о Садк — это крутой берегъ. Авторъ почему-то предполагаетъ, что взору наблюдателя изъ Новгорода онъ представляется высотою. Посмотримъ, что соотвтствуетъ всему этому въ восточныхъ сказкахъ. Яду выходятъ изъ воды подобно мсяцу: о необыкновенно быстромъ образ выхожденія и о высот не говорится. Можетъ быть впрочемъ и то, что г. Стасовъ понимаетъ дло аллегорически, т.-е. думаетъ что царь Яду, посл визита царю Змевъ, возвысился въ глазахъ своихъ подданныхъ. Видушака и Джимпа-Чемпо прилетаютъ на родину, первый на ракшас, второй при помощи чудодйственнаго камня (но ни тотъ, ни другой, къ сожалнію, не возвращаются изъ воды, какъ Садко). Какимъ образомъ Гедонъ добрался до дому, сказка умалчиваетъ. Достопочтенный Самгъа-Ракшита летитъ съ 300-ми брахмановъ, держащихся за его полы, но не на родину, а въ мстопребываніе Будды, для посвященія своихъ учениковъ. Впрочемъ, вс эти три летающіе героя вообще пользуются Этимъ способомъ передвиженія, а не исключительно при возвращеніи домой, что собственно нужно г. Стасову.

Но довольно этого механическаго и вншняго сравненія. Намъ хотлось только привесть примръ, какимъ способомъ составляется эта пестрая могаика и какъ г. Стасовъ ‘акы бъчела любодльна со вьсякого цвта пьсанія събираеть въ единъ стъ’.

Мы уврены, что авторъ могъ бы собрать еще боле деталей для своего сборнаго оригинала, еслибы вмсто пятя привелъ десять восточныхъ сказокъ. Изъ всхъ девяти разсмотрнныхъ пунктовъ, нтъ ни одного, который оказался бы равно во всхъ Пяти сказкахъ. Это одно указываетъ уже на невозможность сравнивать детали: но г. Стасову детали нужны во что бы то ни стало, ибо безъ ихъ совпаденія ни коимъ образомъ не докажешь заимствованія, и вотъ начинается трудная, механическая работа.

Чтобы доказать, съ какого оригинала сдлана копія, нужно имть оригиналъ передъ глазами. Господинъ же Стасовъ нсколько разъ оговаривается, что онъ не считаетъ ни одну изъ приведенныхъ имъ восточныхъ сказокъ настоящимъ оригиналомъ русской былины. Какимъ же способомъ можно доказать сходство копіи съ оригиналомъ, если оригинала нтъ? Исходъ одинъ — самому составить оригиналъ.

Положеніе автора очень щекотливое, ибо заключаетъ въ себ внутреннее противорчіе: съ одной стороны утверждается, что оригинала нтъ (ибо переводовъ или литературнаго общенія у насъ съ Монголами не было), съ другой стороны, если не утверждается прямо, то чувствуется необходимость имть оригиналъ для доказательства копировки. Чтобы выйти изъ этого затруднительнаго положенія, нужно сочинить оригиналъ.

Какъ бы сдлалъ тотъ, кто хотлъ бы доказать, что какая-нибудь картина есть копія, и не имлъ бы оригинала? Онъ сталъ бы сравнивать ее со многими картинами за-разъ. Въ одной находится та же поза для такого-то лица, въ другой тотъ же раккурсъ для другой фигуры, въ третьей — изображена такая же коллонада, въ четвертой — такая же амфора, такая же собака и т. д.

Такую-же работу предпринялъ г. Стасовъ. Изъ многихъ былинъ онъ заимствуетъ по одной или по нскольку подробностей и составляетъ сводный оригиналъ, постоянно сообразуясь съ бдною русскою копіей. Трудъ, очевидно, безполезенъ, но притомъ и не вполн добросовстенъ, потому что, дабы облегчить его себ, труженикъ прибгаетъ не только къ натяжкамъ (что можно объяснить ученымъ азартомъ), но и къ намреннымъ неточностямъ и недомолвкамъ. Кто дастъ себ трудъ прослдить сборный оригиналъ по источникамъ, изъ коихъ онъ былъ собранъ, и сличить его съ русской копіей, тотъ легко подмтитъ эти свойства Стасовской мозаики, и только добродушный читатель, врящій автору на-слово, удивится, прочтя длинный списокъ аналогій — да и то только въ томъ случа, если не подмтитъ что сборный оригиналъ составленъ по копіи, слдовательно немудрено что схожъ.

Приводимаго дальше космическаго эпизода изъ Магабъараты объ Утанк не стоило бы и касаться,— до такой степени онъ далекъ отъ былины, но прочтя выводы г-на Стасова, мы не можемъ пройтй ихъ молчаніемъ: они драгоцнны для опредленія метода автора, что насъ именно и занимаетъ.

Вс сравненія держатся либо на пустыхъ обобщеніяхъ, либо на игр словъ. Серьги, за которыми посылаетъ У танку жена брахмана, подъ предикатомъ ‘драгоцнности’ обобщаются съ торговою цлью Садка. Утанка встрчаетъ препятствіе у воды (именно, купается и у него крадутъ серьги), Садко встрчаетъ препятствія на вод. Что это, если не пустая игра предлогами въ у и на? Но г. Стасовъ изъ каламбура длаетъ такой выводъ: въ обоихъ случаяхъ водный элементъ играетъ важную роль. Можно ли, спрашиваемъ мы, сравнивать былину о Садк съ похожденіями У танки по количеству воднаго элемента (допуская даже количественныя измренія г. Стасова)? Въ былин мы видимъ море-океанъ, подводное царство, морскаго царя, морскихъ двъ (олицетвореніе рки), бурю, а здсь брахманъ Утанка купается въ рк, совершая свои омовенія. Очевидно, что все купанье аксесуаръ, главный мотивъ тотъ, что Утайка теряетъ драгоцнность и долженъ идти отыскивать ее въ преисподнюю. Сказк нужно, чтобы драгоцнность была украдена, какъ же это удобне сдлать? Украсть ее должно подземное существо, которое боится напасть на героя-брахмана. Но Утанка — брахманъ и долженъ совершать по закону свои омовенія гд бы онъ ни былъ, при этомъ онъ, конечно, скинетъ одежду и отложитъ драгоцнность. Очевидно, что всего удобне и естественне было воспользоваться для воровства этой минутой, и потому купанье внесено въ сказку. Словомъ, водный элементъ здсь ни при чемъ. Дале, между прочимъ, сравнивается игра Садка на гусляхъ предъ морскимъ царемъ съ тмъ обстоятельствомъ, что Утанка подулъ въ задъ миическому коню. Сходство очевидно, жаль только, что музыкальные инструменты не совсмъ схожи…

Въ томъ же род и прочія сближенія которыя мы, краткости ради, обходимъ, ибо намъ остается еще сказать нсколько словъ о разбор двухъ другихъ псенъ о Садк,— псни о чудесномъ обогащеніи и псни о состязаніи его съ Новгородомъ.

Подвергая критик об псни, г. Стасовъ приходитъ къ тому результату, что относительно первой древне и первобытне пересказъ, гд Садко обогащается отъ чудеснаго улова рыбы, обратившейся въ послдствіи въ деньги, а относительно второй — тотъ, гд Садко побждаетъ Новгородъ. Эти критическіе пріемы основаны не на внутренней оцнк былины, а только на томъ, что оба эти варіанта легче обобщить со сказкою о Пурн, которую г. Стасовъ сближаетъ съ ними.

Въ самомъ дл, почему г-ну Стасову не удобенъ первый варіантъ? Припомнимъ его содержаніе: Садко бдный человкъ, промышляющій игрою на гусляхъ. Его долго не зовутъ на пиры. Онъ идетъ на берегъ Ильменя и играетъ на гусляхъ. Восхищенный музыкою* Морской царь велитъ ему побиться объ закладъ съ новгородскими купцами, что въ Ильмен есть рыба золотыя-перья и т. д. Какъ бы г. Стасовъ ни возставалъ противъ того что Садко гусляръ по профессіи, былина все-таки приписываетъ его обогащеніе игр на гусляхъ. Но ничего подобнаго нтъ въ сказк о Пурн, какія бы натяжки ни употребили, мы гуслей и игры на нихъ не находимъ въ ней. Очевидно что гусли безъ всякаго права забрались въ русскую былину, очевидно, это или абсурдъ, или позднйшая вставка. По подобной же причин забракованъ и первый варьянтъ 2-ой псни, т.-е. признаніе Садка, что Новгородъ богаче его. Эпичне и логичне второй, гд Садко поождаетъ Новгородъ. Дло въ томъ, что въ восточной сказк есть нкоторый купецъ Пурна, который (хотя и не состязается богатствомъ съ своимъ роднымъ городомъ) оказывается однако самымъ богатымъ купцомъ.

Обработавъ критически русскую былину, г. Стасовъ излагаетъ сказку о Пурв. Сказка хороша, безспорно хороша, но чтобъ видть въ ней что-нибудь схожее съ былиной, нужно смотрть въ тотъ микроскопъ, который предлагаетъ г. Стасовъ. Не вдаваясь въ мелочной ея разборъ, спросимъ себя:, въ чемъ состоите главное содержаніе 1-й псни о Садк. Въ томъ, отвтитъ всякій, что Садко становится богатымъ при помощи своей игры на гусляхъ, за которую его обогащаетъ Морской царь, или по другому вярьянту при помощи чуднаго улова, который ему послалъ Морской царь. Въ томъ и другомъ случа покровительство воды очевидно. Вмсто чего-нибудь подобнаго г. Стасовъ предлагаетъ намъ одну изъ множества сказокъ объ обогащеніи человка чрезъ ловкость и умнье пользоваться случаемъ, а чтобъ ввести какой нибудь водный элементъ, онъ, между прочимъ, приводить такую параллель: въ легенд Пурна получаетъ сокровища (куски сандальнаго дерева) отъ человка идущаго съ въ русской былин Садко получаетъ ихъ отъ удалаго добраго молодца (т.-е. отъ олицетворенія Ильменя) пришедшаго съ Ильменя, или отъ Морскаго царя. Это пустое, вншнее сопоставленіе закрываетъ все громадное различіе русскаго разсказа съ индусскимъ. Пурна наживаетъ богатство безъ всякой посторонней или чудесной помощи, онъ ловкій спекулянтъ, пользующійся чужими промахами. Основаніемъ его богатства было то, что онъ встртилъ человка поднявшаго выброшенные моремъ куски сандала. Умя различать сорты этого дерева и пользуясь неопытностью этого человка, Пурна покупаетъ его ношу за баснословно дешевую цну и затмъ при удобныхъ случаяхъ распродаетъ, какъ ловкій торговецъ, сандалъ по кускамъ, наживая при этомъ огромные барыши. Во всемъ этомъ заставляетъ насъ видть г. Стасовъ Садка и его чудесное обогащеніе. Пусть это видитъ кто можетъ.

Т же пріемы прилагаются къ псни о состязаніи Садка съ Новгородомъ, и здсь оказываются сходныя черты со сказкой ‘Пурна,’ ускользающія отъ невооруженнаго глаза. Главный мотивъ въ былин тотъ что Садко хвастаетъ скупить весь товаръ въ Новгород, соперничаетъ съ богатствомъ цлаго города. Вмсто этого намъ указываютъ, что Пурна купилъ у прибывшихъ въ Супрараку иностранныхъ купцовъ весь привезенный товаръ. Никакого заклада противъ города не было. Пурна, какъ опытный торговецъ, желаетъ только нажить хорошіе барыши, предупредивъ покупкой товара другихъ купцовъ. Въ былин хвастливая удаль, въ сказк торговая спекуляція безъ всякаго хвастовства и удали. Но для г-на Стасова различіе не замтно.

Дале, ‘противниками Пурны, завидующими его богатству, являются все купечество и два брата Пурны, противниками Садка, бьющимися съ нимъ объ закладъ, являются вс мужики, люди новгородскіе, и два настоятеля,’ такимъ образомъ два брата Пурны суть прототипы двухъ новгородскихъ настоятелей. Сказка о Пурн начинается съ избитаго мотива о трехъ братьяхъ, кром нихъ есть еще четвертый, незаконный — Пурна, на котораго смотрятъ другіе братья какъ на движимое имущество: именно, по смерти отца оба старшіе раздлили между собою наслдство, а третій взялъ себ вмсто своей доли Пурну, который исполняетъ у него разныя домашнія работы и состоитъ на побгушкахъ. Выборъ третьяго брата, какъ бываетъ обыкновенно въ сказкахъ, оказывается самымъ удачнымъ. Ловкій Пурна становится богатымъ и обогащаетъ брата взявшаго его къ себ. Затмъ вводится общій мотивъ о зависти двухъ братьевъ къ третьему, при которомъ въ вид factotum состоитъ Пурна. Что же имютъ эти сказочные братья сходнаго съ настоятелями новгородскими омой Назарьевымъ и Лукой Зиновьевымъ?

Сравненія простираетъ г. Стасовъ даже на самыя выраженія, словамъ Садка въ варіант который авторъ призналъ позднйшимъ,— ‘нтъ, не я, видно, богатый купецъ новгородскій, богаче меня великій Новгородъ,’ — онъ приводитъ въ параллель слова Пурны: ‘можно ли одной росинкой наполнить цлый сосудъ?’ — Сопоставленіе обоихъ изрченій основано на недоразумніи: Пурна, не довольствуясь своимъ богатствомъ, ршается на боле смлое торговое предпріятіе, на морское путешествіе. Въ коммерческой жажд наживы, онъ съ пренебреженіемъ относится къ своему богатству и произноситъ до, вольно обыкновенное въ подобныхъ случаяхъ въ санскритской литератур изрченіе: можно ли одною росинской наполнить сосудъ, т.-е. мое богатство ничтожно какъ росинка въ сравненіи съ сосудомъ влаги. Этимъ мотивируетъ онъ свое отплытіе за море для обогащенія. Г. Стасовъ толкуетъ его изреченіе по своему {Т. е. можно ли мн одному со всми съ ними сладить, стр. 257.}, не замчая нкоторой логической несообразности: съ какой стати станетъ Пурна сознаваться въ своемъ безсиліи, если только-что показалъ свою силу купцамъ, заставивъ ихъ себ кланяться?

Этими и подобными сближеніями старается г. Стасовъ затушевать полное различіе сказки съ былиной и обморочить читателя. По если два лица не сходны между собою на простой взглядъ, то никакія анатомическія, гистологическія и микроскопическія наблюденія не убдятъ никого въ ихъ сходств. Никто не найдетъ въ нихъ другаго сходства кром общечеловческаго которое народъ формулируетъ такъ: носъ вдоль, ротъ поперекъ и т. п. Въ такомъ сходств, пожалуй, нельзя отказать и восточной сказк съ русской былиной.

Мы ограничились разборомъ одной былины, потому что этотъ разборъ вполн выясняетъ методъ и пріемы г. Стасова. Въ немъ обнаруживается ненаучность и поверхностность его сближеній, высказываются вс ихъ слабыя стороны,— натяжки, недомолвки, преднамренныя и ненамренныя искаженія и неточности. Теперь слдовало бы сдлать общіе выводы о его метод, но мы позволимъ себ предварительно бросить взглядъ на русскія псни о Садк и просмотрть критически матеріяхъ, выводимый авторомъ чрезъ заимствованіе съ востока.

Не беремся ршить вопросъ — можно ли разсматривать псни, выходящія о Садк въ связи, какъ это длаетъ г. Безсоновъ, т. е. видть въ нихъ отдльные моменты изъ его эпической біографіи. Сначала Садко представляется бднымъ гусляромъ, потомъ обогащается при помощи морскаго царя, затмъ бьется объ закладъ съ новгородскимъ купечествомъ и, побжденный великимъ Новгородомъ, детъ добывать новыя богатства. 12 лтъ здитъ онъ по разнымъ ркамъ и морямъ, и на возвратномъ пути въ Новгородъ подвергается морскому приключенію. Избгнувъ счастливо опасности, онъ окончательно водворяется въ Новгород и вступаетъ во второй разъ въ состязаніе съ городомъ, но теперь уже побждаетъ городъ, скупивъ вс товары до того, что въ рядахъ остались одни черепаны, гнилые горшки, да и т битые. Показавъ свое непомрное богатство, онъ однако употребляетъ его на цли христіанскія — строитъ три церкви.

Кажется, мы будемъ ближе къ пониманію эпоса, если будемъ разсматривать эпическія произведенія такъ, какъ они есть, не читая между строками, ничего не дополняя и не стараясь найти въ нихъ своихъ личныхъ взглядовъ и тенденцій. Кажется также, что мы врне оцнимъ личность Садка, если будемъ составлять себ представленіе о немъ изъ впечатлнія получаемаго отъ чтенія отдльныхъ псенъ. Если представленіе неудовлетворительно, если личность обрисована съ меньшей яркостью и пластичностью, чмъ бы мы желали, то въ этомъ вина не наша, ибо таковою она представляется самому народу, создавшему объ ней псни.

Какимъ же Садко представляется народу? Съ одной стороны купцомъ, гостемъ богатымъ, съ другой — гусляромъ. Въ нкоторыхъ былинахъ есть только одна изъ этихъ личностей, напр., у Рыбникова No 61, 62 (стр. 365) разсказывается о путешествіи Садка на дно морское, но объ игр на гусляхъ не говорится, такъ что, прочтя только эти былины, мы знакомимся только съ Садкомъ-купцомъ. Изъ этого, кажется, можно заключить, что на имя Садка,— вроятно историческое, легло въ народномъ представленіи два наслоенія — гусляра и купца. Отъ смшенія обихъ личностей происходитъ та неясность, которая получается читателемъ. Нельзя ли выдлить изъ псень т мотивы, которые относятся къ гусляру, и т, въ которые облеченъ богатый купецъ новгородскій?

Итакъ, во 1-хъ, что говоритъ псни о Садк какъ о гусляр?

Бдный гусляръ, пробавляющійся по городскимъ пирамъ игрою на гусляхъ, сидитъ у берега моря и изливаетъ свою тоску въ музык. Выходитъ царь Морской и, восхищенный игрою, обогащаетъ гусляра. Гусляръ детъ по морю, корабль останавливается, Морской царь требуетъ Садка къ себ. Садко беретъ гусли въ руки и опускается за дно морское’ во дворецъ Морскаго царя. Подъ веселую игру его идетъ вплясъ царь Водяникъ и царица Водяница. Чтобъ навсегда оставить музыканта у себя, Водяникъ хочетъ его связать женитьбой на двушк своей стихіи. Но благосклонная къ Садку царица Водяница (этотъ варіантъ очевидно древне Николы Можайскаго) даетъ ему спасительный совтъ относительно жены, и Садко, послушавшись ея, возвращается на Божій свтъ.

Все вышесказанное мы имемъ право отнести къ Садку-гусляру (als einem solchen). Ибо хотя въ послдней псни Садко называется богатымъ гостемъ, хотя онъ окруженъ дружиной, иметъ 30 кораблей и дорогія шубы соболиныя, однако главное содержаніе основано не на этомъ, а за игр его передъ морскимъ царемъ. Отправляясь къ нему, онъ беретъ съ собою свой инструментъ, заставляетъ плясать царя и т. д.

Какія же черты принадлежатъ Садку-купцу, или вообще герою-предпринимателю? Садко строитъ корабли, сваливаетъ на нихъ товары новгородскіе, здитъ по Волхову, по Ладожскому озеру, по Нев, по Синему морю. 12 лтъ гуляетъ онъ по Волг и получаетъ прозвище Волжскій Суръ. Прощаясь съ Волгою, онъ бросаетъ въ нее каравай хлба. Волга шлетъ чрезъ него поклонъ Ильменю, поручая его покровительству своего брата. Садко записывается въ братчину Никольщину и платитъ сыпь великую, хвастаетъ богатствомъ за пиру, бьется объ закладъ противъ всего города, скупаетъ товары,— по однимъ пснямъ успшно, по другимъ — неуспшно, строитъ палаты блокаменныя и храмы Божіи.

Во всхъ этихъ чертахъ Садка-купца нельзя отрицать, какъ длаетъ г. Стасовъ, мстнаго пріуроченія и развитія эпическихъ мотивовъ, нельзя не видть и историческаго осадка. Предположивъ даже, что г. Стасовъ доказалъ бы, что эти мотивы перешли на Русь съ востока, онъ не съумлъ бы отвтить на вопросъ: почему же они пріурочились именно къ областямъ Новгородскимъ гд ходятъ въ народ и и теперь, и почему мы не встрчаемъ ихъ въ областяхъ Кіевскихъ Черниговскихъ, Рязанскихъ, Суздальскихъ?

Черты Новгородскаго быта, жизни, торговли, уже достаточно выяснены вашими изслдователями въ псняхъ о Садк-гост-богатомъ и потому не входимъ въ подробности.

Если различеніе двухъ личностей въ Садк основательно, если дйствительно народная Фантазія слила гусляра и купца подъ одно историческое славное имя, то вс отождествленія и сравненія г. Стасова оказываются безплодными. Ни въ одной изъ приводимыхъ имъ восточныхъ сказокъ нтъ ни одного лица и событія, соотвтствующихъ Садку-гусляру. Съ другой стороны, и купецъ Пурна, какъ индусъ, не можетъ имть ничего общаго, кром профессіи, съ новгородскимъ эпическимъ купцомъ.

Изъ всего матеріала собраннаго авторомъ, можно сдлать только одинъ выводъ,— что и въ восточныхъ сказкахъ есть мотивъ о путешествіи героя въ подводное царство, что это мотивъ всемірный. Но каждый народъ разсказываетъ его по своему, каждый выставляетъ свою причину и поводъ къ такому путешествію, каждый по своему описываетъ героя, его встрчи, похожденія и выходъ изъ подводнаго міра. Психологическая же причина существованія одного и того же мотива у разныхъ народовъ та, что вообще народная фантазія стремится проникнуть и въ ндра земли, и на дно морское, населяя эти области человкообразными существами и вводя въ нихъ анализирующую и наблюдающую личность человка.

Итакъ, въ восточныхъ сказаніяхъ нтъ ничего подобнаго Садку-гусляру, но еслибъ г. Стасовъ не былъ увлеченъ оріентоманіей, еслибъ сравненія его не сводились исключительно къ фактическому оправданію предвзятой теоріи заимствованія, а имли бы цлью изученіе русскаго эпоса на основаніи иноземныхъ эпическихъ преданій, то отъ него не ускользнули бы нкоторые греческіе эпическіе мотивы, въ которыхъ во всякомъ случа можно найти боле сходства съ Садкомъ-гусляромъ, чмъ въ восточныхъ сказкахъ. Мы имемъ въ виду древнеэллинскія преданія объ Орфе и объ Аріон. Разсмотримъ ихъ въ общихъ чертахъ.

Основный мотивъ преданія объ Орфе въ аид — сила и вліяніе музыки даже въ подземномъ мір. На связь музыки съ водою, очевидную въ былинахъ о Садк, какъ а равно, увидимъ, въ преданіи объ Аріон, указываетъ можетъ-быть то, что отцомъ Орфея считаютъ рчное божество Энгра (Preller, Grich. Myth. II, 341). (Садку покровительствуетъ водяное божество.) Исторія Орфея извстна: утративъ Евридику, онъ идетъ въ аидъ и играетъ на лир. Музыкой трогаетъ онъ сердце супруги Плутона Прозерпины, и она отдаетъ ему Евридику. (Садко также пользуется расположеніемъ царицы-Водяницы, и она даетъ ему совтъ относительно выбора невсты.) Прозерпина возвращаетъ Орфею Евридику съ условіемъ, чтобъ онъ не оборачивался назадъ и не смотрлъ бы на свою жену. (Нчто похожее можно, пожалуй, видть въ условіи, на которомъ Садко долженъ получить невсту.) Условіе Прозерпины не выполняется, и Евридика, какъ принадлежащая аиду, остается въ немъ, Орфей уходитъ одинъ и на вки теряетъ жену. (Чернава, водяная два, остается въ своей стихіи, Садко выходитъ на Божій свтъ).

Впрочемъ мелочнымъ сходствамъ мы не придаемъ значенія и не заслоняемъ ими другія несходныя черты. Сходенъ главный мотивъ — посщеніе подземнаго или подводнаго царства гусляромъ или греческимъ киародомъ.

Образъ музыканта, забавляющаго музыкой подземный міръ,— образъ Орфея и Садка,— можно до сихъ поръ найти въ народныхъ сказкахъ. Это показываетъ что представленіе о томъ было широко распространено на Руси. Такъ, въ сказк ‘Скрипачъ въ Аду’ (Аан. V, No 47, стр. 217), мы находимъ нсколько чертъ довольно близкихъ къ былин и къ греческому преданію: скрипачъ попалъ случайно въ адъ, черти (не ваши) стащили его съ печи и заставили играть на скрипк. Онъ три года игралъ, а ему за три дня показалось, уморился и говоритъ: ‘Что за диво! Бывало игралъ я,— въ одинъ вечеръ вс струны изорву, а теперь третій день играю и все цлы. Господи, благослови!’ Только вымолвилъ,— вс струны и лопнули. ‘Ну, братцы! говоритъ скрипачъ, сами видите: струны лопнули, не на чемъ играть!’ Черти даютъ ему струны, а онъ говоритъ: ‘Нтъ, братцы, ваши струны мн не годятся, у меня свои дома есть — дайте схожу!’ Черти послали съ нимъ одного бсенка, чтобъ скрипачъ не ушелъ, но скрипачъ обманулъ своего спутника, протянулъ время отлучки до птуховъ и остался на земл.

И здсь, и въ былинахъ миическое существо заставляетъ играть попавшаго къ нему человка, игра продолжается три года, три дня, или три часа, инструментъ лишается струнъ по божественному соизволенію (въ былин приказываетъ оборвать струны) Никола Можайскій — по нкоторымъ пересказамъ, въ сказк — струны обрываются отъ словъ: Господи, благослови!), и здсь, и тамъ музыканту предлагаютъ исправить инструментъ. Такъ (Рыбн. III, стр. 247, No 41) Садко говоритъ:

У меня сломались гусли яровчаты.

Говоритъ ему поддонный царь:

— У насъ есть слесаря и починятъ ихъ.

Говорятъ Садхо-купецъ, богатый-гость:

— Ай же ты, поддонный царь!

Не починить здсь моихъ гуселышекъ яровчатыхъ:

Надо починить — на Русь сходить!

То же почти говоритъ скрипачъ чертямъ. Дале, чтобъ удержать музыканта у себя, ему даютъ существо, подводнаго или подземнаго міра, Садку — Чернаву, скрипачу — бсенка провожатаго. Но музыкантъ обманываетъ это существо и остается на земл. Особенно близка къ сказк псня у Рыбникова, I, стр. 367. No 62. Въ ней мы читаемъ:

Приходила его (царя Моренаго) любимая дочь,

Взимала Садка, купца-богатаго,

Достала его на матушку на святую Русь.

Тутъ пошелъ Садко, купецъ, богатый-гость,

Поклонился и распростился съ ей:

— Ты прощай, царевна морская:

Я теб женихомъ не пришелъ,

А ты мн въ невсты не пришла,

Сказаніе объ Аріон, какъ можно вывести изъ показаній Геродота (I. 2. 3), было распространено у приморскихъ жителей Лесбійцевъ и Коринійцевъ, занимавшихся морскою торговлей. Личность Аріона извстна: это греческій киародосъ, нажившій себ большія богатства, своими искусствомъ — какъ Садко. Онъ детъ со всми богатствами на корабл изъ Тарента въ Коринъ, гд жидъ при двор Періандра. Корабельщики замыслили погубить и обокрасть его. Онъ хочетъ самъ доврить себя волнамъ, становится на скамью, надваетъ уборъ киарода и, сыгравъ прелюдію, бросается съ своимъ инструментомъ въ море. Музыка спасаетъ его: подплываетъ дельфинъ и выноситъ его на спин къ берегу у Корина.

И въ этомъ преданіи, кром общаго мотива,— связи музыки съ водою и спасенія артиста морскимъ существомъ,— можно пожалуй подмтить нкоторыя черты напоминающія былину о Садк до того момента, когда гусляръ бросается въ море. Оба музыканта изображаются богатыми, оба дутъ съ богатствами на коробл по морю. Конечно въ былин нтъ мотива о замысл корабельщиковъ, но все же оба артиста бросаются въ море не по доброй вол, а по вынужденію,— Аріонъ, отъ угрозъ корабельщиковъ, Садко — по приговору жеребьевъ. Оба бросаются съ аттрибутами своего искусства,— Садко съ гуслями, Аріонъ, съ киарой. Обоихъ, наконецъ, спасаетъ музыка, хотя различными путями. Фантазія Грековъ приписала спасеніе Аріона дельфину, и ввела мотивъ сходный съ еврейскимъ сказаніемъ о он. Вообще въ обоихъ преданіяхъ, греческомъ и русскомъ, боле сходны эпическіе образы героевъ, нежели ихъ похожденія. Для послднихъ можно найти боле аналогіи въ преданіи объ Орфе.

Повторяемъ впрочемъ, мы не имли въ виду отождествлять Садка съ Аріономъ и Орфеемъ, а привели сказанія о нихъ лишь для того, чтобъ показать, что во всякомъ случа въ нихъ скоре можно искать аналогій былин, чмъ въ восточныхъ легендахъ приводимыхъ г-мъ Стасовымъ.

Въ заключеніе резюмируемъ наши выводы о метод автора Происхожденія русскихъ былинъ.

1. Прежде всего насъ поражаетъ въ немъ механичность сравненій. Онъ не раскрываетъ внутренней стороны сказаній которыя сравниваетъ, а сопоставляетъ одн вншнія черты, одни движенія и жесты, не раскрывая причинъ и поводовъ которыми обусловлены эти движенія и жесты. Если Садко стоитъ на крутомъ кряжу, слдовательно высоко, и если Видушака летитъ тоже высоко — то этого достаточно г-ну Стасову для сближенія, если Садко плыветъ по вод и Утанка купается въ вод, то въ обоихъ случаяхъ присутствуетъ водный элементъ, если Садко получаетъ при этомъ предостереженіе отъ Николы Можайскаго и Видушака получаетъ совтъ отъ Агни, то сей послдній, по догадкамъ г-на Стасова, замненъ въ русской былин Николой,— а каково содержаніе совта, при какихъ условіяхъ онъ данъ — это для г-на Стасова дло постороннее. Вороченъ поверхностность сравненій не есть свойство, принадлежащее одному г-ну Стасову. Оно преобладало и въ сравнительномъ языкознаніи, при первомъ примненіи сравнительнаго метода къ изученію языковъ. На значеніе словъ очень мало обращалось вниманія. Вс отождествленія основывались на сходств звуковъ. Но это было въ т времена, когда еще не были изслдованы точные законы перехода звуковъ, когда весь отдлъ ‘Фонетика’ находился еще въ зачаточномъ состояніи. Теперь сравнительная грамматика уже совершенно чужда этого недостатка, какъ мы замтили выше, и вспоминаетъ о немъ съ тмъ чувствомъ, съ какимъ совершеннолтній вспоминаетъ объ играхъ своего дтства… Сравненіе этихъ пріемовъ съ игрой не преувеличено: дйствительно, способъ сближеній Стасовскій, точно также какъ и Шишковскій, не иметъ ничего научнаго и можетъ служить лишь хорошимъ упражненіемъ въ игр остроумія.

2) Другой недостатокъ метода г-на Стасова — это зависимость его сравненій отъ восточного матеріяла. Сравненіе обусловлено у него цлью съ которой предпринято. Исходнымъ пунктомъ служатъ восточныя сказки: къ нимъ приравниваются русскія былины. Находя въ восточной сказк какой-нибудь мотивъ, г. Стасовъ силится отыскать его въ русской былин (ищетъ, напримръ, въ былин аналогію миической дв, прядущей черными нитками и находитъ ее въ Чернав). Если же былина не упоминаетъ о чемъ-либо такомъ что есть въ восточной сказк, онъ обвиняетъ былину въ безсвязности и нелогичности. (См. наивные упреки г-на Стасова былин о Садк на стр. 240 и слд.). Выше мы указали впрочемъ, что и эти пріемы г. Стасовъ раздляетъ съ нкоторыми лингвистами слишкомъ увлеченными санскритомъ, но исторія сравнительной грамматики уже подмтила этотъ недостатокъ и старается отъ него отдлаться, не признавая боле состоятельнымъ правило Пиктэ: partir toujours du mot sanscrit s’il existe. (См. стр. 145).

3) Выше мы видли примры, что г. Стасовъ допускаетъ неточности въ передач какъ русскихъ былинъ, такъ и восточныхъ сказокъ. Изъ варіантовъ же онъ выбираетъ т, которые могутъ быть легче сближены съ восточными сказками, какія онъ иметъ въ виду привести. Этотъ недостатокъ принадлежитъ уже не методу, а личности. Наук вооруженной критикой такой недостатокъ не вреденъ, а вредитъ лишь автору, подрывая его кредитъ у читателей.

4) Но главнымъ недостаткомъ обусловленнымъ цлью автора считаемъ мы стремленіе видть полное тождество былинъ съ восточными сказками и въ цломъ и въ подробностяхъ, желаніе лишить русскія былины всего русскаго, національнаго. Всякій смотрящій на эпическіе мотивы извстнаго индо-европейскаго народа, какъ на его достояніе или наслдство вынесенное имъ изъ первоначальной родины, довольствуется сравненіемъ одних общихъ мотивовъ. Онъ понимаетъ что каждый народъ обработалъ, развилъ и обставилъ древній матеріяхъ по своему и знаетъ что совпаденіе въ частностяхъ, въ мелкихъ подробностяхъ можетъ быть только случайное, а все случайное исключается изъ области науки. Въ былин о Садк онъ не станетъ искать на восток, какъ г. Стасовъ, аналогій постройк кораблей, составу дружины, Никол Можайскому, гуслямъ и т. п., а удовольствуется указаніемъ аналогій для основнаго мотива, если ихъ найдетъ. Такое же стремленіе отождествлять детали замчается, какъ мы выше указала, у лигвистовъ Бенфея и Мейера, которые старались отождествлять не только корни, но и образовательные элементы. Хотя достоврно извстно что каждый народъ можетъ по своему развить одинъ общій корень, обставляя его разными префиксами и суффиксами, они все-таки стараются, какъ мы видли, отождествлять и суффиксы, признавая звуковыя пертурбаціи не признаваемыя научной фонетикой. Эти ненаучныя стремленія уже встртили отпоръ въ защитникахъ индивидуальныхъ правъ языковъ — Курціус, Шлейхер и Корсен.

5) Наконецъ къ вышеназваннымъ свойствамъ метода г-на Стасова можно присоединить еще отсутствіе критики сравниваемаго матеріала, или зависимость ея отъ содержанія восточныхъ сказокъ.

Ограничившись разборомъ одной былины, мы старались слдить за авторомъ шагъ за шагомъ, постоянно отыскивая Фактическое подтвержденіе его отождествленіямъ. Нашъ разборъ можетъ казаться мелочнымъ, придирчивымъ, но мы не нашли другаго средства уяснить себ вполн и отчетливо методъ г. Стасова. Мы поступили такъ, какъ поступили бы желая уяснить методъ Курціуса, Шлейхера или другихъ языкоизслдователей, т.-е. провряли бы вс ихъ сравненія.

Методу мы придаемъ особенное значеніе. Прилагаемый осторожно и добросовстно, сравнительный методъ длаетъ важныя открытія, какъ показываетъ блестящая исторія сравнительнаго языкознанія, въ противномъ случа онъ подрываетъ кредитъ къ наук и придаетъ даже комическій характеръ лингвистическимъ работамъ: не комическое ли представленіе соединялось въ прошломъ вк и въ начал ныншняго съ названіемъ ‘этимологъ’? Но для г-на Стасова методъ иметъ еще спеціальное значеніе. Вспомнимъ что задача автора можетъ быть ршена двумя путями — исторіей и сравненіемъ. Но историческихъ точныхъ данныхъ о переход восточныхъ сказаній на Русь чрезъ заимствованіе нтъ, а нкоторымъ предположеніямъ, приводимымъ авторомъ въ конц изслдованія, онъ самъ не придаетъ большой цны. Слдовательно ршеніе вопроса сводится на и если оно докажетъ такое сходство былинъ съ восточными сказками, которое не могло бы быть объяснено изъ доисторическаго родства, то заимствованіе Русскими восточнаго матеріала доказано.

Вотъ почему мы обратили особенное вниманіе на методъ. Если приложеніе его будетъ научно и добросовстно, то въ исторію цивилизаціи Россіи внесется новая глава о литературномъ вліяніи востока на русскій эпосъ, если же оно не научно, если сравненія не выдерживаютъ критики, то вся теорія заимствованія лишается кредита.

Отъ прочности отдльныхъ камней зависитъ прочность зданіи: отъ прочности отдльныхъ сравненій зависитъ прочность гипотезы г-на Стасова. Но мы видли что сравненія его не прочны, что отдльные камни зданія не обдланы, положены вкривь и вкось — и потому имемъ, кажется, достаточное основаніе заподозрить и прочность всей грандіозной и многолтней постройки.

Всев. Миллеръ.

‘Бесды въ обществ любителей Россійской словесности’. Выпускъ третій. Москва, 1871

О сравнительномъ метод автора происхожденія русскихъ былинъ.

Читайте также: