Экскурсы в область русского эпоса, Миллер Всеволод Федорович, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 37 минут(ы)

**Экскурсы въ область русскаго эпоса *).**

*) Русская Мысль, кн. III.

III.
Илья и Рустемъ.

Всякій, кто знакомъ съ эпическими подвигами Ильи Муромца и съ похожденіями иранскаго Рустема, разбросанными на множеств страницъ персидской Книги царей, не найдетъ между тми и другими такого поразительнаго сходства, которое давало бы основаніе для выставленія нашей гипотезы, предполагающей вліяніе восточнаго типа Рустема на былевой типъ Ильи. Дйствительно, мы не находимъ, по крайней мр, съ перваго взгляда, въ Рустеміад такихъ похожденій, которыя разительно напоминали бы бой Ильи съ Соловьемъ-разбойникомъ, съ Идолищемъ, Жидовиномъ, разбойниками и т. под., не говоря уже о томъ, что иранскій національный герой — не крестьянскій сынъ, а могущественный полунезависимый властитель Сейестана. Поэтому, чтобы представиться убдительнымъ, наше предположеніе, что личность Рустема значительно повліяла на образованіе эпическаго типа Ильи Муромца, должно быть обставлено подробными и детальными розысканіями, которыя должны, между прочимъ, уяснить путь, которымъ иранскіе отголоски достигали южной Руси, и послдовательныя измненія, постигнувшія личность Ильи въ развитіи нашего эпоса.

Въ дальнйшемъ мы думаемъ держаться слдующаго плана. Сначала мы сопоставимъ обоихъ богатырей — Илью и Рустема — въ общихъ чертахъ характера и постараемся уяснить сходство въ основномъ тип. Затмъ разсмотримъ отдльные эпизоды эпической исторіи того и другаго богатыря.

Изъ моей статьи Отголоски иранскихъ сказаній на Кавказ {Этнограф. Обозрніе, кн. II, стр. 1—36.} видно, что отголоски иранскаго эпоса на Кавказ сводятся почти исключительно къ нкоторымъ, наиболе популярнымъ, похожденіямъ Рустема. Исторія персидскихъ царей, къ царствованіямъ которыхъ пріурочиваетъ иранскій эпосъ различные подвиги своего національнаго богатыря, не могла сама по себ интересовать туземцевъ Кавказа, и только богатырская личность Рустема была выдвинута изъ массы другихъ иранскихъ сказаній и, усвоенная народною памятью, контаминировалась личностями другихъ кавказскихъ богатырей врод Батраза, Урызмэга, Амирана и проч. Такое ко центральное положеніе занимаетъ Рустемъ и вообще Рустеміада въ народныхъ персидскихъ преданіяхъ. Эпическая исторія Рустема есть, вмст съ тмъ, исторія великой національной борьбы Ирана съ Тураномъ, такъ что смертью Рустема, можно сказать, почти оканчиваются и борьба съ Тураномъ, и иранскій эпосъ. Подобно тому, какъ Илья Муромецъ въ дятельности своей связывается, главнымъ образомъ, съ татарами и можетъ считаться главнымъ героемъ татарскаго періода {См. Халанскій. Р. Филол. Встн. 1886 г., No 1, стр. 116.}, такъ Рустемъ въ народномъ сознаніи персовъ до сихъ поръ неразрывно связанъ съ идеей о борьб Ирана съ сверными кочевниками тюрками. До сихъ поръ имя національнаго пехлевана прикрплено и къ родной его области Сейестану, и ко многимъ другимъ, которыя были свидтелями его подвиговъ. ‘Современные персы,— говоритъ г. Зиновьевъ {Эпическія сказанія Ирана Н. Зиновьева. Спб., 1866 г., стр. 100.},— соединяютъ съ Сейестаномъ воспоминаніе о Рустем, котораго славный родъ тамъ царствовалъ. Жители этой области называютъ его именемъ неизвстныя имъ по происхожденію развалины {Такъ, гора, поднимающаяся ива озера Хамуна близъ р. Хилменда, называема горой Рустема (кух-и Рустэмъ) иначе кух-и Хеваджи (Риттеръ: ‘Иранъ’, ч. I, ‘тр. 818, въ перевода, издан. Имп. русс. юпр. общ.), развалины на гор кух-и Ходжа называются крпостью Рустема (тамъ же, стр. 842), съ урочищемъ Хансуръ (домъ свадьбы) связано преданіе, что здсь богатырь Гивъ сочетался бракомъ съ дочерью Рустема (тамъ же, стр. 816), съ горнымъ озеромъ Деки-Тиръ (горы стрлы) — преданіе, что здсь Рустемъ досталъ стрлу, которой убшъ Исфендіара (тамъ же, стр. 316).}. Да и вн Сейестана въ Гиркан Узелей видлъ престолъ Рустема и другой такой же въ Исфахан. Въ Мазандеран, театр многихъ великихъ подвиговъ героя, гд, по свидтельству Еазвкни, цлая горная область называется Рустемдаръ {См. также Риттеръ: ‘Иранъ* (русск. изд.), ч. I, стр. 148.}, ему показывали дв или три Рустемовы дороги, подобныя которымъ Поттингеръ видлъ въ степи. Войско Тимура, во время нашествія на Сейестанъ, разрушило такъ называемую плотину Рустема (bendi Rustam) такъ, что, по выраженію Шерифъ-Эддина, тамъ не осталось и слдовъ древняго памятника, а прі разореніи древней столицы этой страны, во всемъ Сейестан раздавались крики, которыми заклинали духъ героя: ‘Рустемъ, подними изъ гробницы свою голову и взгляни на Иранъ, доставшійся въ руки твоихъ смертельныхъ враговъ, туранскихъ воиновъ’.

Воплотивъ преимущественно въ Рустем идею великой національной борьбы съ Тураномъ, персидскій эпосъ долженъ былъ поставить своего пехлевана на недосягаемую высоту, сдлать его и физическимъ, и духовнымъ главою всхъ современныхъ ему богатырей Ирана. Дйствительно, сила его необычайна: по свидтельству армянскаго историка Моисея Корейскаго (въ V в.), разсказывали, что она равна сил 120 слоновъ. Рустемъ одинъ поражаетъ цлое войско, вырываетъ съ корнемъ огромныя деревья {Mohl, I, стр. 435.}, поднимаетъ и бросаетъ съ легкостью такіе громадные камни, которыхъ не могутъ и приподнять вс другіе пехлеваны {Mohl, I, стр. 446, Ш, р. 311.}, подставляетъ себя подъ скатывающуюся съ горы каменную глыбу и т. под. Такая необычайная сила дана Рустему отъ Бога (о чемъ герой самъ нердко заявляетъ) {Наприм., Mohl, III, стр. 188.} для совершенія подвиговъ, полезныхъ его народу. По вол божества, Рустемъ родится необычайнымъ путемъ (чрезъ кесарское сченіе) {См. Mohl, I, стр. 277 слд.}, причемъ представитель божества, вщая птица Симургъ, предвщаетъ его отцу, что Рустемъ будетъ величайшимъ героемъ и, вмст съ тмъ, мудрымъ въ совт {Ibid.}.

Фирдоуси, который черпалъ матеріалъ для своего изложенія подвиговъ Рустема изъ народныхъ сказаній, несомннно представлявшихъ много варіантовъ, не сообщаетъ подробностей преданія о томъ, что чрезмрная сила Рустема была уменьшена божествомъ, такъ какъ земля не могла держать его тяжести. Но такое преданіе несомннно существовало. Въ эпизод о Сохраб, описавъ неудачный для Рустема второй бой съ сыномъ, поэтъ говоритъ: ‘Я слышалъ, что Рустемъ получилъ отъ Бога вначал такую силу, что его ноги погрязали, когда онъ становился на камень. Онъ былъ недоволенъ такою непомрною силой, которой не желалъ. Онъ обратился къ Творцу съ мольбою освободить его отъ части силы, такъ чтобы онъ могъ ходить по земл, и благой Богъ, по желанію гороподобнаго Рустема, уменьшилъ его силу. Но когда онъ находился въ опасности и его сердце раздиралось боязнью, внушаемой ему Сограбомъ, онъ снова обратился къ Богу съ мольбой: ‘Творецъ! помоги рабу твоему въ этихъ обстоятельствахъ! О, Всемогущій Боже и Всесвятйшій, отдай мн мою силу такою, какою ты даровалъ мн ее сначала’. Богъ отдалъ ему ее, какъ онъ просилъ, и увеличилъ силу его тла настолько, насколько ее раньше убавилъ {Mohl, II, стр. 131.}.

Остановимся здсь и припомнилъ нкоторыя черты Ильи. Сила Ильи также божественнаго происхожденія и дана ему для полезныхъ подвиговъ. Не останавливаясь на разбор преданія о приход къ Иль каликъ, сложившагося подъ вліяніемъ агіологіи, отмтимъ только сходство въ общей иде. Представители божества уменьшаютъ силу богатыря на половину {Киревскій, I, стр. 2.}, причемъ это уменьшеніе силы мотивируется каликами (въ одной сказк) {Киревскій, I, прилож. No 2.} такъ: ‘много дано силы Иль: земля не снесетъ’. Хотя не самъ Илья просить странниковъ уменьшить ему силу (какъ Рустемъ проситъ объ этомъ божество), но, все-таки, подобно Рустему, сознаетъ, что чрезмрной силы ему не надобно. Такъ, отказываясь во второй разъ наклониться къ щели гроба, изъ которой Святогоръ дуновеніемъ передалъ ему часть своей силы, Илья говоритъ: ‘Будетъ съ меня, большій братецъ, не то земля на себ носить не станетъ’ {О. Миллеръ, стр. 247.}. Другое сходство силы Ильи и Рустема представляется въ томъ, что, уменьшенная временно, она по молитв богатырей возростаетъ, когда они находятся въ критическомъ положеніи. Подобно тому, какъ Рустемъ, посредствомъ молитвы, передъ третьимъ боемъ съ Сохрабомъ получаетъ всю свою прежнюю силу, такъ и нашъ Илья, лежа подъ сыномъ (подсокольничкомъ), взмолился Спасу Пречистому и вздохнулъ крпко:

‘Стоялъ я за церкви Божіи, за т же честна монастыри,

И хранилъ я стольной Кіевъ-градъ,

Да еще я хранилъ Черниговъ-градъ,

Да еще очистилъ я дорогу прямозжую’ *).

*) Ефименко: ‘Матеріала ко этногр. русск. насел. Архангельской губ.’, ч. II, стр. 81.

И немедленно, укрпившись въ силахъ, сбросилъ съ себя подсокольника. По другому пересказу {Киревскій, I, стр. 51.}, Илья въ томъ же положеніи вспоминаетъ святыхъ отцовъ и апостоловъ, и немедленно у него ‘лежучи втрое силы прибыло’ {Ср. еще Киревск., IV, стр. 46.}.

Подобно тому, какъ громадная сила Рустема выражается въ несовсмъ обычныхъ пріемахъ, напримръ: вырываніи дерева съ корнемъ, такъ при случа и Илья даетъ такія же доказательства чрезвычайной силы.

‘Пріхалъ (Илья) къ застав — дремучимъ лсамъ:

Онъ лвой рукой коня ведетъ,

А правой рукой дубы рветъ’ *).

*) Ефименко, назв. соч., стр. 20. Срав. Киревск., I, стр. 81 (правой рукой рветъ дубье съ кореньями), и сказка оба Иль М. (Киревск., I, приложеніе No 1): шедши она за водою, за которое дерево онъ ни ухватится, изъ корню видернеи. Также Рыбниковъ, II, стр. 826, III, стр. 17, 25, IV, стр. 9.

Одинъ изъ пріемовъ Рустема въ борьб состоитъ въ томъ, что онъ поднимаетъ противника вверхъ и бросаетъ его на землю {См. описаніе борьба Рустема съ Пуладвендомъ. Mohl, III, стр. 206.}. Къ такому же пріему прибгаетъ, какъ извстно, Илья {Киревск., І, стр. 6, 51, 76, 84, IV, стр. 12.}. Рустемъ въ увлеченіи боя съ тюрками охватываетъ тюрка и избиваетъ имъ другихъ {Mohl, I, стр. 865.}. Такъ Илья въ разныхъ былинахъ, но преимущественно въ былин о Калин-цар, схватываетъ татарина и прокладываетъ, размахивая имъ, себ путь въ татарскомъ войск {См. Киревск., I, стр. 75, Гильфердингъ: ‘Онеж. был.’, столб. 455, 908, 945′ 1271, 1297 и 1299 и друг. Къ этому пріему мы возвратимся ниже.}.

Соотвтственно непомрной сил Рустемъ отличается и огромнымъ аппетитомъ. Онъ съдаетъ заразъ по цлому онагру {Mohl, IV, стр. 476.}, но особенно много пьетъ. Ему подносятъ огромную чашу вина, въ увренности, что онъ неосушитъ ея, и онъ не только выпилъ до дна этотъ ‘красный фонтанъ’ (какъ выражается Фирдоуси), но потребовалъ, чтобы другая чаша была безъ примси воды {Mohl, IV, стр. 506.}. Рустемъ любитъ бражничать, такъ что обыкновенно, когда послы отъ царя приходятъ звать его на службу, онъ удерживаетъ ихъ и пьянствуетъ съ ними нсколько дней. Нашъ Илья въ этомъ отношеніи еще превосходитъ иранскаго богатыря. Между всми русскими богатырями, въ числ которыхъ есть и спеціалистъ-пьяница Василій, Илья можетъ выпить заразъ всхъ больше. Такъ Васька-пьяница, собираясь на Батыгу, говоритъ Владиміру:

‘Поднеси-ка мн чарычьку похмльную,

Которой чарой пьетъ Илья Муромецъ.

А Илья пьетъ чарой въ полсема ведра’ *).

*) Киревскій, II, стр. 94.

На этомъ свойств Ильи народная былина любитъ останавливаться и смаковать самый процессъ испиванія. Такъ, Илья говоритъ Владиміру:

‘Еще ты, славный князь кіевской да Владимірской!

Ты неси-ко цяшу большую да обручьную,

Зелена вина да полтора ведра!’

Илья-то беретъ ее да одной рукой,

Онъ и пьетъ ее да на одинъ духъ,

Еще все-то ему мало кажется:

‘Ты неси еще, князь, цяшу большую,

Цяшу большую да обручьную,

Еще два ведра да зелена вина,

Все со водоцькой, да со наливоцькой,

Со крпкими да со напитками’.

Илья примаится да одной рукой,

Онъ и пьетъ ее на одиной духъ’ *).

*) Киревскій, I, стр. 84 и слд.

Впомнимъ дале, какъ голи кабацкіе угощаютъ, сложившись по копечк, Илью виномъ, причемъ богатырь, переодтый каликой, выпиваетъ полтора ведра единымъ духомъ и говоритъ:

‘Да и ой же вы, толи да кабацкіе!

Не напоили старика, лишь раззадорили’ *).

*) Гильфердингъ, ст. 1120, 1134.

Затмъ онъ въ свою очередь угощаетъ гостей и упивается уже основательно. Отмтимъ тутъ же, что какъ персидскій эпосъ не вмняетъ своему богатырю въ вину то, что онъ, предаваясь пьянству, не спшитъ на призывъ царя, такъ и наши былины, повидимому, съ удовольствіемъ отмчаютъ это свойство Ильи. Такъ, въ былин о Мама, Илья посланъ звать богатырей, стоящихъ на пол Куликов.

‘Говорятъ тутъ могучіе богатыри

Старому козаку Иль Муромцу: —

Ты сойди-ко къ вамъ во блъ шатеръ,

Выпить у насъ чару зелена вина!—

Сходилъ Илья Муромецъ съ добра коня,

Входилъ онъ къ нимъ во блъ шатеръ,

Выпивалъ онъ чару зелена вина,

Зелена вина въ полтора ведра.

Наливали богатыри другу чару,

Подносили чару Иль Муромцу,

Съ той ли чары Илью хмель зашибъ.

Ложился Илья Муромецъ во бломъ шатр,

Во бломъ шатр опочивъ держать.

Богатырскій сонъ на двнадцать день.

А Владимір князь Илью ждетъ — пождетъ,

Илью ждетъ-пождетъ и не дождется *).

*) Киревскій, I, стр. 61.

Обратимъ теперь вниманіе на т черты нравственнаго характера Рустема и Ильи, которыя длаютъ этихъ богатырей естественными глазами среди другихъ.

Тотъ и другой, будучи уврены въ свой сил, отличаются спокойнымъ мужествомъ и этимъ противу полагаются другимъ, боле юнымъ и заносчивымъ богатырямъ. Фирдоуси отмчаетъ именно эту черту Рустема, называя его ‘славнымъ, многолюбимымъ пехлеваномъ, благороднымъ и спокойнымъ’ {Mohl, IV, стр. 9.}. Та же черта настолько уяснена нашими изслдователями въ Иль Муромц, что не считаемъ нужнымъ приводить примры изъ былинъ. Тотъ и другой пренебрегаютъ земными благами и отличаются нестяжательностью. Эта черта также въ достаточной степени указана въ Иль. Примрами нестяжательности Рустема можетъ служить слдующее: царь мазандеранскій предлагаетъ Рустему, посланному къ нему Кейкаусонъ, царственный подарокъ. Но онъ отказался отъ его даровъ: одеждъ, коней, золота, такъ какъ презиралъ и внцы, и пояса {Mohl, I, стр. 488.}. Въ другой разъ Рустемъ пригналъ въ Иранъ табунъ отличныхъ коней Афрасіаба и роздалъ ихъ иранцамъ, не желая самъ имть другого коня, кром Ракша, и послалъ отбитыхъ въ Туран слоновъ царю {Mohl, III, стр. 229.}. Отсутствіе корыстолюбія, однакоже мшаетъ иранскому и русскому богатырямъ добывать богатую добычу или получать ‘заработное’. Рустемъ, какъ владтельный князь Сейестана, богатъ уже по рожденію и получаетъ драгоцнные подарки отъ царей Ирана за свои безчисленныя услуги. Нашъ Илья, хотя и не цнитъ богатства, нердко въ былинахъ представляется весьма богатымъ. Въ этомъ, какъ и въ другихъ чертахъ Ильи, замчается какая-то двойственность, причины которой мы постараемся уяснитъ ниже. Вотъ, напримръ, какія богатства возитъ съ собой старый козакъ:

‘Только взять вамъ у стараго:

Кожа на плечахъ въ пятьсотъ рублей,

Чуденъ крестъ на груди въ три тысячи,

По карманамъ золотой казны смты нтъ,

А косматому бурушк у меня и цны нтъ’ *).

*) Рыбниковъ, I, стр. 63.

Или:

‘Въ колчан у меня стрлъ до пяти сотъ есть,

Что кажняя стрла стоитъ пять рублей.

А чистыхъ со мной денегъ сорокъ тысячей’ *).

*) Киревскій, I, стр. 15. См. также: Кирев., стр. 17, 23, 27. Гильфердингъ, столб. 923, 924, 1023, 1186.

Эти деньги Илья заработалъ своими подвигами. Такъ, когда онъ освободилъ городъ Бекетовецъ отъ татаръ, то

‘Тутъ мужики бекетовцы

Насыпали ему чашу красна золота,

Другую чашу чиста серебра,

Третью насыпали скатна жемчуга.

Подносятъ, подаваютъ ему,

Принялъ старичекъ, самъ проговоритъ:

— Это, братцы, мое зарабочее’ *).

*) Рыбниковъ, I, стр. 47

Такіе же подарки, какъ зарабочее, принимаетъ Илья отъ дтей Соловья-разбойника {Тамъ же, стр. 49.}, отъ царя Константина Боголюбовича {Рыбниковъ, I, стр. 94.} и находить золотой казны безъ смты въ одну изъ своихъ поздокъ {Ibid., стр. 65.}. Вообще слдуетъ подчеркнуть для дальнйшаго тотъ фактъ, что великорусскій крестьянинъ-пахарь видитъ въ своемъ идеальномъ представител Иль не мужика-пахаря, а вольнаго козака, добывающаго богатство на пол бранномъ палицею и мечомъ булатнымъ, т.-е. тмъ способомъ, которымъ обогащались представители высшаго боеваго сословія.

Отмчая дальнйшія черты характера Рустена и Ильи, слдуетъ указать на ихъ благочестіе. Эта черта тмъ боле естественна, что у обоихъ сила божественнаго происхожденія. Рустемъ нердко обращается съ молитвой къ божеству, испрашивая у него помощи. Примры благочестія Ильи можно найти во множеств былинъ.

Соединеніе необыкновенной физической силы съ высокими нравственными свойствами — благородствомъ, великодушіемъ, благочестіемъ, нестяжательностью и др.— возвышаетъ Рустема и Илью надъ всми современными имъ богатырями, которые, какъ мы увидимъ, относятся къ нимъ съ глубокимъ уваженіемъ. Оба народа — персы и русскіе — вмст съ тмъ, даютъ своимъ идеальнымъ представителямъ преклонный возрасть. Персидскій эпосъ, представляя полную біографію Рустема, отъ рожденія до смерти, какъ бы скользить надъ его ранними подвигами. Вс дивныя дла, прославившія его имя, совершены имъ уже въ зрломъ возраст, нкоторыя въ глубокой старости. Въ теченіе его жизни смняется на престол Ирана цлый рядъ царей — Маночихръ (царствовавшій, по Фердоуси, 120 лтъ), Невдеръ (7 лтъ), Зевъ (6 лтъ), Гершаспъ (5 лтъ), Кейкобадъ (100 лтъ), Кейкаусъ (150 лтъ), Кейхосровъ (60 лтъ), Лохраспъ (120 л.), Гуштаспъ (100 л.), но главные подвиги Рустема приходятся на царствованія Кейкауса (походъ въ Мазандеранъ, война съ Афрасіабомъ) и Кейхосрова (продолженіе борьбы съ туранцами, бой съ дивомъ Айваномъ, освобожденіе Бижена), когда Рустему было уже нсколько сотъ лтъ. Говоря о своихъ подвигахъ съ Исфендіаромъ, маститый герой выражается о себ въ слдующихъ словахъ: ‘Уже боле 600 лтъ, какъ я родился отъ Заля, и въ теченіе всего этого времени я былъ пехлеваномъ міра и не боялся ничего, ни явнаго, ни сокрытаго’ {Mohl, IV, стр. 496.}. Нтъ сомннія, что эпическая біографія Рустема была составлена не народными ‘сказителями’, а предшествовавшими Фердоуси собирателями народныхъ сказаній, причемъ и тусскій поэтъ принялъ участіе въ ея пополненіи. Народъ зналъ отдльныя сказанія о томъ или другомъ подвиг Рустема, причемъ, какъ всегда бываетъ, пріурочивалъ къ имени своего національнаго героя подвиги другихъ эпическихъ и сказочныхъ личностей. Такимъ образомъ, въ теченіе вковъ и въ равныхъ областяхъ Ирана накопилась такая масса отрывковъ Рустеміады, что ученымъ составителямъ Книги царей приходилось разбитъ исторію Рустема и его предковъ на цлый радъ царствованій не мене эпическихъ царей Ирана. Біографія Рустема была сведена изъ отдльныхъ сказаній подобно тому, какъ нкоторые изъ нашихъ изслдователей былинъ длаютъ попытки (на нашъ взглядъ неудачныя) составить эпическую біографію Ильи Муромца или Садка. Такія попытки разверстать въ извстной послдовательности отдльные подвиги Ильи длаютъ, впрочемъ, и нкоторые ‘сказители’, причемъ обыкновенно впадаютъ въ явное противорчіе, какъ мы увидимъ ниже. Поэтому лучшими былинами, въ смысл сохраненія большей полноты деталей, представляются обыкновенно такія, въ которыхъ воспвается тотъ или другой подвигъ Ильи или рядъ подвиговъ, уже давно связанныхъ въ одномъ разсказ. Относительно Рустема можно установить фактъ, что въ народныхъ сказаніяхъ о его подвигахъ онъ представлялся не молодымъ героемъ (врод Сіавуша, Исфендіара), а богатыремъ солиднаго или преклоннаго возраста, который уже самъ по себ давалъ ему право на уваженіе боле юныхъ богатырей. Передъ его глазами смняется нсколько поколній царей и богатырей, какъ видно изъ тхъ ‘былинъ’, въ которыхъ онъ является воспитателемъ и руководителемъ молодыхъ пехлевановъ (Сіавуша, Бахмана и др.).

Спрашивается теперь, въ какомъ возраст совершаетъ свои подвига Илья Муромецъ и что извстно про его юность?

Просматривая былины объ Иль, нетрудно убдиться, что вс подвига совершены имъ уже въ преклонномъ возраст, ‘старымъ’ козакомъ.

Хотя нердко говорится въ былинахъ:

‘А здилъ-то старъ по чисту полю,

И отъ младости да старъ до старости,

И отъ старости да до гробной доски’ *),

*) Гильфердингъ, столб. 310, также ст. 1052, 1201, 1246.

но ни одинъ подвигъ, совершенный Ильей во младости, народу не извстенъ {Мы не говоримъ здсь о мстныхъ преданіяхъ Карачарова, о которыхъ ниже.}. Илья называется старымъ въ то время, когда ранитъ Соловья и привозитъ его въ Кіевъ {Наприм., Рыбников, I, NoNo 9, 10, 11.}, когда встрчаетъ разбойниковъ {Наприм., Киревскій, I, стр. 18.}, бьется съ Нахвальщикомъ {Киревскій, I, стр. 53.}, съ Мамаемъ {Ефименко, стр. 34.}, когда детъ въ Царьградъ {Рыбниковъ, I, стр. 92.}, когда ссорится съ Владиміромъ {Рыбниковъ, I, стр. 95.}, бьется съ Калиномъ-царемъ {Рыбниковъ, I, стр. 101.}, съ сыномъ, убиваетъ королевишну и проч. Можетъ явиться мысль, что эпитетъ ‘старый козахъ’, встрчавшійся въ нкоторыхъ эпизодахъ изъ подвиговъ Ильи (положимъ, наприм., въ бо съ сыномъ), затмъ обобщился и былъ безсознательно переносимъ народомъ и въ такія былины, въ которыхъ нкогда Илья являлся молодымъ. Такая эпическая забывчивость свойственна народнымъ былинамъ, въ которыхъ, напримръ, Калинъ-царь преспокойно самъ себя называетъ ‘собака-Калинъ-царь’, или татаринъ самъ прибавляетъ къ себ эпитетъ ‘поганаго’. Но подобною эпическою наивностью можно объяснить только появленіе эпитета ‘старый’ въ такъ называемыхъ сводныхъ былинахъ, въ которыхъ сказители соединяютъ въ одно цлое вс подвиги Ильи {Наприм., Киревск., I, стр. 25. Илья проситъ отца купить себ жеребчика и немедленно по отъзд уже названъ ‘старымъ козакомъ’ (стихъ 26).}. Изъ отдльныхъ же былинъ видно, что народъ дйствительно представлялъ себ Илью старикомъ со всми атгрибутами старости. Такъ, въ былин изъ с. Усть-Уреня {Киревскій, I, стр. 31 и слд.}, содержащей встрчу съ разбойниками и Соловьемъ, про Илью говорится:

‘Поблла его головушка,

Посдла его бородушка’.

Самъ Илья въ былин о Мама {Ефименко, No 8, стр. 34.}, описывая свою наружность царю, говоритъ:

‘У стараго-то бородушка сивая,

Сивая бородушка да красивая’.

Наконецъ, прямое указаніе на глубокую старость Ильи, только вполовину уступающую возрасту Рустема, находимъ въ былин No 197 Гильфердинга, содержащей начало, разсказа о трехъ поздкахъ и открывающейся слдующимъ образомъ:

‘здитъ-то старъ по чисту полю,

А самъ себ, старый, дивуется:

‘Ахъ, ты, старость, старость ты старая,

А старая старость глубокая,

А глубокая старостъ триста годовъ,

А триста годовъ да пятьдесятъ годовъ!

Застала ты стараго во чистомъ пол’ и т. д.

Такимъ образомъ, оказывается, что вс подвиги были совершены Ильей въ старомъ возраст и что онъ искони представлялся ‘старымъ козакомъ’ воображенію великорусскаго сказителя. До насъ не дошло ни одной былины о подвигахъ, совершенныхъ Ильей въ молодости, и такихъ подвиговъ за нимъ не зналъ и самъ народъ. Съ нашей точки зрнія объясненіе этому факту можетъ быть слдующее. Самою раннею чертой въ тип Ильи мы считаемъ именно ту, которая, такъ сказать, закрплена за нимъ его постояннымъ эпитетомъ ‘старый козакъ’. Древнйшій прототипъ Ильи былъ старый козакъ (т.-е. вольный, независимый богатырь) Рустемъ, перешедшій изъ Ирана въ степные разсказы тюркскихъ кочевниковъ (половцевъ) и подъ новыми именами продолжавшій поляковать на простор южно-русскихъ и сверо-кавказскихъ степей. Изъ этихъ степныхъ разсказовъ образъ вольнаго богатыря-всадника перешелъ въ разсказы русскіе, сохранивъ тотъ возрастъ, въ которомъ Рустемъ совершалъ свои подвиги въ Иран. Одинъ изъ наиболе популярныхъ и распространенныхъ эпизодовъ Рустеміады несомннно бой отца съ сыномъ, и этотъ эпизодъ необходимо предполагаетъ въ отц уже почтенный возрасть. Мы увидимъ ниже, что наши сказанія объ Иль и сын всего ближе примыкаютъ къ восточнымъ и сложились подъ вліяніемъ Рустеміады. Старымъ является также Рустемъ сравнительно съ посаженнымъ имъ на престолъ безумнымъ царемъ Кейкаусомъ. По нашей теоріи, отношенія Рустема къ иранскому царю отразились на отношеніяхъ Ильи къ Владиміру, какъ и самъ эпическій Владиміръ во многихъ чертахъ напоминаетъ Кейкауса. Отсюда естественно, что во всхъ былинахъ, гд изображается Илья Муромецъ на служб Владиміра, онъ является уже старымъ. Старшимъ по возрасту представлялся дале иранскій Рустемъ въ отношеніи другихъ пехлевановъ, во глав которыхъ онъ стоитъ, старымъ являлся замститель Рустема и въ южнорусскихъ степныхъ разсказахъ, находясь также во глав прочихъ богатырей. Старымъ поэтому оказывается Илья, стоя на застав богатырской съ дружиной богатырей. Такимъ образомъ, разъ усвоенный южною Русью типъ стараго козака,— типъ, сложившійся подъ вліяніемъ степныхъ отголосковъ Рустеміады, переходитъ затмъ на?сверъ и сохраняется по консерватизму эпоса въ великорусскихъ сверныхъ областяхъ, среди мужиковъ-пахарей, чуждыхъ полякованію по степи, не знающихъ ни сделышекъ черкасскихъ, ни блыхъ шатровъ, ни тугихъ луковъ,— словомъ, никакихъ аттрибутовъ жизни степныхъ рыцарей. Впрочемъ, на этого степнаго рыцаря Суздальско-Ростовская Русь старалась наложить свою печать. При переход типа ‘стараго козака’ въ великорусскую крестьянскую среду, козакъ становится сыномъ крестьянина, указывается даже село, въ которомъ онъ родился, и называются по имени его родители. Но крестьянское происхожденіе пришито къ козаку (и, въ конц-концовъ, къ владтельному князю Рустему) лишь живыми нитками. Илья уходитъ изъ дому, какъ только ноги начали ему служить, и оказывается ‘старымъ козакомъ’ уже сейчасъ за воротами отцовскаго дома {Чтобы согласить названіе козака съ крестьянскимъ происхожденіемъ, одна былина (Калинина, Гильферд., No 5) указываетъ поводъ, по которому Ильи получилъ это прозвище. За убіеніе Соловья-разбойника Владиміръ благодаритъ Илью и говоритъ:

‘Нареку теб я имя да по новому:

Будь-ко ты козакъ да Илья Муромецъ,

А живи-тко ты у насъ во Кіеви’.}. Такъ и не удалось великорусскому сказителю по сю пору согласить несогласимое — сдлать ‘вольнаго’ человка крестьяниномъ-пахаремъ {Во избжаніе недоразумнія, считаю нелишнимъ замтить тутъ же, что въ одномъ изъ дальнйшихъ экскурсовъ я разсматриваю, какимъ образомъ сравнительно позднее появленіе козачества нисколько не противорчитъ принимаемой мною древности типа Ильи — стараго козака.}.

Впрочемъ, въ гаданіяхъ о ‘первоначальномъ’ Иль мы зашли дальше, чмъ позволяютъ разсмотрнные до сихъ поръ факты. Возвращаемся къ дальнйшему сопоставленію Рустема и Ильи, именно обратимъ вниманіе на отношенія того и другаго къ другимъ богатырямъ и послднихъ къ нимъ обоимъ.

Рустемъ можетъ быть названъ facile princeps по отношенію къ современнымъ ему пехлеванамъ Ирана. Онъ ихъ предводитель въ бою, всегда принимающій на себя самую трудную и опасную работу. Во время натиска на войско непріятелей онъ вламывается въ центръ, между тмъ какъ другіе вожди нападаютъ на фланги. На него одного возлагаютъ вс надежды, когда Иранъ находится въ критическомъ положеніи, и эти надежды никогда не обманываютъ. Онъ блюститель царскаго престола {Mohl, IV, стр. 491.} и границъ Ирана (Сейестана, Забулистана или Нимруза). Онъ спасаетъ и царя (Кейкауса), и все иранское войско, попавшее въ плнъ къ царю Мазандерана. Онъ воспитываетъ царевича Сіавуша (сына Кейкауса), чтобы сдлать его достойнымъ престола, онъ же впослдствіи, по завту умирающаго Исфендіара, беретъ къ себ его сына, царевича Бахмана, и заботится о немъ, ‘какъ о своей душ’ {Mohl, IV, стр. 655.}. Вс современные ему богатыри цнятъ его высоко, былъ даже, случай, когда ему предлагали корону Ирана, но онъ отказался отъ этой чести {См. выше Экск. I.}. Когда Кейкаусъ оскорбилъ Рустема, вс неіхеваны были возмущены этимъ поступкомъ и убждали царя примириться съ великимъ героемъ. Когда царь Кейхосровъ отвернулся отъ своихъ пехлевановъ, то они, подозрвая, что онъ подпалъ вліянію дива, вызываютъ Рустема изъ его области и ищутъ у него совта {Mohl, IV, стр. 179.}.

Такое же почетное мсто занимаетъ Илья среди другихъ богатырей. Почти все, что выше сказано о Рустем, можетъ быть отнесено и къ Иль. Онъ многократно выручаетъ князя изъ бды неминучей, одолваетъ такихъ противниковъ, отъ которыхъ отказались другіе богатыри (Добрыня, Алеша), беретъ себ середку татарской рати {Киревскій, IV, стр. 44.}, и потому богатыри смотрятъ на него, какъ на своего естественнаго вождя, и повинуются ему безпрекословно. Такъ, желая потшиться надъ Владиміромъ, созывающимъ въ страх богатырей противъ Калина, угрожающаго отнять у него Опраксію, Илья говоритъ богатырямъ:

‘Ай же вы, братьица крестовые,

Крестовые братьица, названые,

Молодой Потокъ сынъ Ивановичъ,

Молодой Добрынюшка Никитичъ!

Видно, пришла князю тревогушка,

Тревога, бда неминучая,

Что тревожитъ насъ, могучіихъ богатырей,

А подите-ка, братцы, отказывайтесь,

Что не можемъ мы служить за Кіевъ градъ’ *),

*) Рыбниковъ, I, стр. 99.

и богатыри немедленно отказываются передъ Владиміромъ. Въ другой былин ‘князья-бояре’, высказывая свой взглядъ на Илью, какъ на защитника государства, говорятъ Владиміру:

‘Гой еси ты, ласковъ Володимеръ князь!

Мы вс съ тобою, со княгинею,

За тебя мы положимъ наши головы,

А рать поведетъ Илья Муромецъ:

Мы дадимъ ему нашихъ дтушекъ,

Коней смлы ихъ, сабли острыя,

Стрлы мткія со туги луки’ *).

*) Киревскій, I, стр. 56.

Такимъ образомъ, вс приближенные къ князю будутъ отсиживаться съ нимъ въ Кіев, а отразить врага (Тугарина Блевича) въ чистокъ пол посылаютъ Илью Муромца. Самъ Владиміръ нердко въ былинахъ называетъ Илью ‘первымъ русскимъ богатыремъ’ (наприм., Рыбнин., I, No 38, стр. 228, II, No 17, стр. 80), повторяя этимъ лишь всеобщее мнніе {Напримръ: ‘Кого нтъ сильне да могуче?

Старика Ильи да Ильи Муромца’ (Гильфердингъ, No 248).}. Любопытныя черты, характеризующія отношенія другихъ богатырей къ Иль, содержитъ старина про Алешу Поповича изъ собранія Ефимемо. Алеша съ дружиной вызжаетъ изъ Ростова на подвиги и спрашиваетъ дружину, хать ли имъ въ Кіевъ, Черниговъ или къ морю синему? Дружина совтуетъ хать въ Кіевъ. По дорог встрчается рать Василія Прекраснаго, угрожающая Кіеву, и Алеша хочетъ ‘ослободить крашенъ Кіевъ-градъ’, мотивируя свое ршеніе такими словами:

‘Выслуга наша не забудется,

А пройдетъ про насъ слава великая,

Про выслугу нашу богатырскую,

И узнаетъ про насъ старый козакъ Илья Муромецъ,

Илья Муромецъ, сынъ Ивановичъ:

Не дошедши, старикъ намъ поклонится’.

Такимъ образомъ, богатыремъ и его дружиной руководитъ не желаніе снискать благодарность князя Владиміра, а желаніе заслужить похвалу отъ главнаго русскаго богатыря. Въ той же былин дале Алеша, приглашенный на княжескій пиръ,

‘Отдаетъ чело на вс четыре стороны,

А особенно поклонился старику Иль Муромцу’ *).

*) См. Ефименко, стр. 26 и 28.

Не съ меньшимъ уваженіемъ относится къ Иль прізжій богатырь Дюкъ Степановичъ. Онъ подъзжаетъ къ нему и, на предложеніе Ильи побороться, падаетъ ему во блы ноги со словами:

‘Одно у насъ на неб солнце красное,

Печетъ во всю землю святорусскую,

А одинъ на Руси могучъ богатырь,

Старый козакъ да Илья Муромецъ.

Кто сметъ съ нимъ поборотися,

Тотъ боками отвдати матки травы’ *).

*) Рыбн., III, No 29, стр. 162, срав. I, стр. 140, и III, стр. 169.

Приведенные примры достаточно уясняютъ, съ какимъ почтеніемъ относятся другіе богатыри къ Иль Муромцу. Разсмотримъ теперь его отношенія къ боле молодымъ богатырямъ.

Преобладающею чертой въ этихъ отношеніяхъ являются добродушіе и ласковость. Илья братается съ Добрыней и Алешей, причемъ считается ихъ старшимъ крестовымъ или названымъ братомъ. Онъ научаетъ Добрыню, какъ справиться съ бабой Горынинкой {Киревскій, I, стр. 11, 14, 16.}.

Онъ не сердится на молодаго Дюка Степановича за то, что онъ разбудилъ его, желая научиться у него всмъ похваткамъ, поздкамъ богатырскимъ, братается съ нимъ крестами и, отпуская его въ Кіевъ, даетъ ему совтъ не хвастать на пиру.

‘А станутъ обижать тебя на честномъ пиру,

Держи ко мн всточку во чисто поле,

Ко моему шатру блополотняному —

Такъ не обидятъ тебя во город во Кіев’ *).

*) Рыбн., I, No 47. См. отношенія Ильи къ Дюку также у Рыбн., II, стр. 141, 164, 188.

Онъ безпокоится душою о молодомъ Ермак, бьющемся съ татарами, посылаетъ остановить его сначала Алешу, затмъ Добрыню, наконецъ, детъ самъ.

‘Подъхалъ къ богатырю святорусскому,

Наложилъ онъ свои храпы крпкіе

На его на плечики могучія,

Прижималъ его къ свожу ретивому сердечушку’ *).

*) Рыбн., I, стр. 118.

Онъ оказываетъ услугу крестовому младшему брату Потыку, извстивъ его о бгств его коварной жены съ королемъ Политовскимъ {Рыбн., No 16, стр. 74.}.

Вообще Илья чуждъ чувства соперничества или соревнованія. Онъ относится къ другимъ богатырямъ благодушно, какъ къ братьямъ, всегда готовъ помочь имъ совтомъ и выручить изъ бды. Особенно теплы его отношенія къ молодому Ермаку, который въ нкоторыхъ былинахъ называется поэтому его племянникомъ {Киревскій, I, стр. 61, 65.}. Примромъ отсутствія зависти къ молодымъ богатырямъ можетъ служить событіе, разсказанное въ былин Ефименко. Когда Алеша очистилъ дорогу въ Кіевъ, разбивъ войско Василія Прекраснаго, но не былъ почтенъ Владиміромъ и приглашенъ на пиръ, Илья детъ къ князю въ Кіевъ и настаиваетъ передъ Владиміромъ, чтобъ онъ почтилъ молодаго богатыря:

‘Соберитко-cя, князь Владиміръ, почестенъ пиръ,

Позовитко-cя Алешу Поповича на почестенъ пиръ,

Посажетко-cя Алешу во большо мсто

И уотчуй ко-ея Алешу зеленымъ виномъ,

Зеленымъ виномъ, да медомъ сладкиимъ’ *),

*) Ефименко, стр. 27.

И князь слушается совта стараго богатыря.

Подобно тому, какъ здсь Илья ходатайствуетъ передъ княземъ за молодаго Алешу, такъ Рустемъ старается оправдать своего воспитанника Сіавуша передъ его отцомъ Кейкаусомъ. Кейкаусъ негодуетъ на сына за то, что онъ прекратилъ войну съ Афрасіабомъ и заключилъ съ нимъ міръ, хотя и на выгодныхъ для Ирана условіяхъ. Отецъ хочетъ отозвать сына и замнить его другимъ полководцемъ. Тогда Рустемъ горячо ходатайствуемъ передъ Кейкаусомъ за сына, оправдываетъ его поступокъ и свош правдивыми рчами возбуждаетъ противъ себя гнвъ царя. Послдній доходить до того, что отсылаетъ Рустема въ его область: ‘Я пересталъ,— говоритъ царь, — называть тебя другомъ и не хочу, чтобы ты сражался за меня’ {Mohl, IV, стр. 224.}. Разгнванный герой съ дружиной поспшно узжаетъ въ Сейестанъ.

Относясь благожелательно къ младшимъ богатырямъ, Илья является миротворцомъ въ ихъ взаимныхъ ссорахъ и не дозволяетъ длу дойти до убійства. Такъ, когда расходившійся Добрыня кинулъ коварнаго Алешу о кирпиченъ полъ и хотлъ ‘переправить второй-етъ разъ’,

‘Такъ скочилъ старый козакъ Ильи Муромецъ,

Захватилъ за плечики за могутами за молодецкія,

Ай же ты, Добрынюшка Никитиничъ,

Не убей ты смертію напрасною

Меньшаго братца Алешу Поповича!’ *).

*) Рыбн., I, 26, стр. 146.

Такъ же удерживаетъ Илья Дюка, хотвшаго, согласно условію состязанія, отсчь голову Чурил Пленковичу {Рыбн., II, No 28, стр. 150.}.

Заканчивая параллельную характеристику обоихъ національныхъ богатырей — иранскаго и русскаго, намъ слдуетъ указать еще на сходство въ отношеніяхъ Рустема къ царю и Ильи къ князю, о чемъ уже была у насъ рчь въ экскурс по поводу сопоставленія Владиміра съ Кейкаусомъ. Мы видли, что оба богатыря посвящаютъ вс свои силы на службу отечеству, служатъ ‘длу, а не лицамъ’ и держатъ себя весьма самостоятельно по отношенію къ предержащей власти. Тотъ же тонъ, который слышится часто въ словахъ Рустема, звучитъ и въ устахъ Ильи, когда онъ склоняется на подвиги не ради царя и княгини, а ради вры христіанской, бдныхъ вдовъ и малыхъ дтей {Киревскій, IV, стр. 42 и 43.}.

Мы видли также, что представители власти — Кейкаусъ и Владиміръ — личности довольно низменныя въ нравственномъ отношеніи — поступаютъ иногда недостойнымъ образомъ съ главнымъ національнымъ богатыремъ, оберегателемъ ихъ особы и государства. Кейкаусъ изъ-за мелкаго раздраженнаго самолюбія угрожаетъ повсить Рустема, Владиміръ сажаетъ Илью въ пожизненное заключеніе въ погреба глубокіе.

Но за несправедливымъ гнвомъ властелина на богатыря слдуетъ съ ихъ стороны раскаяніе и народный эпосъ — иранскій и русскій — ставитъ ихъ въ унизительное положеніе передъ національными богатырями. Особенно ярко выставлено униженіе Владиміра въ одной былин о Баты (изъ собранія Киревскаго), содержащей, какъ мы сейчасъ увидимъ, еще одну интересную для насъ черту. Батый съ огромною ратью подступаетъ къ Кіеву съ обычными угрозами и требуетъ выдачи богатырей Ильи, Добрыни и Алеши. Ильи въ Кіев не было, такъ какъ пріздъ къ князю билъ ему запрещенъ. Владиміръ идетъ въ страх молиться Богу въ церковь, встрчаетъ калику и разсказываетъ ему о требованіяхъ Батыя. На это калика открывается ему:

‘Не зови меня нищей каликой перехожею,

Назови меня старымъ козакомъ Ильей Муромцемъ’.

Билъ челомъ Владиміръ до сырой земли:

‘Ужь ты здравствуй, старъ козакъ Илья Муромецъ!

Постарайся за вру христіанскую,

Не для меня, князя Владиміра,

Не для ради княгини Апраксія,

Не для церквей и монастырей,

А для бдныхъ вдовъ и малыхъ дтей!’

Говоритъ старъ козакъ Илья Муромецъ:

‘Ужъ давно намъ отъ Кіева отказано,

Отказано отъ Кіева двнадцать лтъ’ *).

*) Киревскій, IV, стр. 42 и 43.

Затмъ, простивъ князя, Илья уничтожаетъ войско Батыя. Такимъ образомъ, Владиміръ здсь прямо сознается, что виноватъ предъ богатыремъ и не заслуживаетъ, чтобы изъ-за него и его жены тотъ выступилъ на непріятеля. Вмст съ тмъ, мы узнаемъ, что, вслдствіе какой-то давней ссоры, Владиміръ запретилъ Муромцу въздъ въ Кіевъ. Этотъ отказъ отъ двора напоминаетъ вышеприведенный поступокъ Кейкауса съ Рустемомъ,— отсылку послдняго царемъ въ Сейестанъ, откуда національны! богатырь прізжаетъ уже черезъ нсколько лтъ, чтобъ отчитать царя за его отношенія къ Сіавушу (ставшія причиной его смерти) и убить любимую жену царя, Судабэ. Впрочемъ, это не единственные примры того, что Рустемъ въ теченіе извстнаго времени не появляется при двор иранскаго царя или во глав его войска и проводитъ жизнь на іраямки государства. Изъ словъ Исфендіара мы узнаемъ, что въ теченіе правленія непопулярныхъ и неугодныхъ ему царей Лохраспа и Гуштаспа (этого alter ego Кейкауса, какъ увидимъ ниже), Рустемъ не появлялся при царскомъ двор {Mohl, IV, стр. 467.}. Посланный отцомъ Гуштаспомъ къ Рустему, чтобы привести его въ оковахъ, Исфендіаръ велитъ сказать богатырю: ‘Ты, о пехлеванъ, оскорбилъ сердце царя, ты не представился къ его славному двору, не видлъ вельможъ, его окружающихъ, ты выбралъ себ въ мір отдаленную окраину, гд ты скрываешься’ {Mohl, IV, стр. 469.}. На нашъ взглядъ, это напоминаетъ пребываніе Ильи вн Кіева на застав и также двнадцатилтнее отсутствіе Ильи, когда ему, по неизвстной намъ причин, было отказано въ прізд ко двору Владиміра. Укажемъ тутъ же на нкоторыя другія мелкія аналогіи между Рустемомъ и Ильей, не придавая имъ, впрочетъ, большаго значенія.

Въ нкоторыхъ былинахъ, какъ извстно, Владиміръ, устроивая пиръ, зоветъ богатырей, но не зоветъ Илью Муромца {Наприм., Рыбниковъ, I, стр. 95.}, что служитъ поводокъ къ крупной ссор Ильи съ княземъ. Встрчается и другая черта, что Илью обижаютъ мстомъ за княжескимъ столомъ. Такъ, въ одной былин {Киревскій, IV, стр. 47.} Владиміръ, не узнавъ Илью, долго не бывшаго въ Кіев и назвавшаго себя Никитой Заолшаниномъ, садилъ его не съ боярами, а съ дтьми боярскими, что вызвало со стороны богатыря слдующія характерныя слова:

‘Ужъ ты батюшка, Владиміръ князь,

Князь Владиміръ стольно-кіевскій!

Не по чину мсто, не по сил честь.

Самъ ты, князь, сидишь со воронами,

А меня садишь съ воронятами!…’

За такія рчи князь велитъ тремъ богатырямъ вытолкать гостя, но ни они, ни вс прочіе не могли сдвинуть его съ мста. Илья такъ отдлалъ всхъ богатырей, что Владиміръ долженъ опять унизиться передъ нимъ:

‘О ты гой еси, старъ козакъ Илья Муромецъ!

Вотъ теб мсто подл меня,

Хоть по правую руку аль лвую,

А третье мсто — куда хошь садись’ *).

*) Там же, стр. 48.

Нчто подобное представляетъ, въ разсказ Фирдоуси, столкновеніе Рустема съ Исфендіаромъ, который, напомнимъ, дйствуетъ по приказанію царя, не питая самъ враждебности къ Рустему.

Исфендіаръ не зоветъ Рустема къ себ на пиръ, хотя раньше общалъ его пригласить. Маститый герой долго ждалъ дома напрасно посланнаго Исфендіара. Затмъ Рустемъ идетъ въ шатеръ царевича и въ рзкихъ словахъ изливаетъ свое негодованіе на его поступокъ. Исфендіаръ извиняется, старается смягчить гнвъ старика, однако, приглашаетъ его ссть лишь по лвую сторону рядомъ съ собою. Снова обиженный пехлеванъ восклицаетъ: ‘Это не мое мсто, я хочу ссть на мсто, принадлежащее мн по праву’. Тогда царевичъ приглашаетъ его ссть по правую руку, но Рустемъ недоволенъ и этимъ. Наконецъ, Исфендіаръ велитъ поставить золотое сдалище передъ собою для Рустема и послдній, все еще негодующій, садится {Mohl. IV, стр. 489—493. Мста за княжескимъ столомъ встрчаются и въ нашихъ былинахъ. Такъ, на убіеніе Соловья-разбойника Владиміръ жалуетъ Илью тремя мстами:

‘Первое мсто — подл меня ты сядь,

Друго мсто — супроти меня,

Третье мсто — гд ты хочешь, тутъ и сядь’ (Киревскій, I, стр. 39).}.

Такимъ образомъ, хотя личности Владиміра и Исфендіара ничего не имютъ общаго, мы находимъ здсь любопытное сходство въ ситуаціи Рустема и Ильи. Того и другаго не зовутъ на пиръ, оскорбляютъ въ мст за столомъ, причемъ упоминаются три почетныя мста, и тотъ, и другой высказываютъ свое негодованіе властелинамъ. Конечно, этимъ мелкимъ аналогіямъ мы не придаемъ значенія: он могутъ пригодиться для полноты только тогда, когда главное наше положеніе — о вліяніи личности Рустена на личность Ильи — будетъ обосновано боле прочно.

Въ настоящее же время съ насъ достаточно, если изъ всего вышеизложеннаго читатель вынесъ убжденіе, что между личностями, типами иранскаго и русскаго главнаго богатыря существуетъ значительное? сходство и что для дальнйшаго сопоставленія того и другаго въ ихъ дятельности есть достаточное основаніе. Разсмотрнныя до сихъ поръ физическія и нравственныя черты Рустема и Ильи могутъ быть сведены къ. слдующимъ:

1) Оба по физической сил стоятъ выше всхъ современныхъ имъ богатырей и даютъ нердко сходныя доказательства своей силы (вырыванія дерева, маханіе туркомъ (татариномъ), взбрасыванье вверхъ непріятеля и друг.).

2) У обоихъ сила благотворная и божественнаго происхожденія.

3) У обоихъ она была уменьшена божествомъ, такъ какъ обременяла ихъ и землю.

4) Оба отличаются продолжительностью жизни (700 — 350 л.) и совершаютъ (главные) подвиги уже въ преклонномъ возраст.

5) Оба любятъ бражничать и могутъ выпить вина больше другихъ богатырей.

6) Оба въ нравственныхъ качествахъ стоятъ ^выше другихъ богатырей, отличаясь благочестіемъ, нестяжательностью, спокойствіемъ въ сознанія своей силы, благодушіемъ и проч.

7) Оба являются во глав всхъ прочихъ современныхъ богатырей, совершаютъ подвиги, отъ которыхъ вс другіе отказываются, являются главными оберегателями отечества и блюстителями престола и находятся въ эпическихъ сказаніяхъ въ тснйшей связи съ борьбой своего отечества противъ національныхъ враговъ (туранцевъ, татаръ).

Оба добродушно и безъ зависти относятся къ молодымъ богатырямъ, помогаютъ имъ совтомъ и дломъ, обучаютъ ихъ воинскимъ пріемамъ, ходатайствуютъ за нихъ передъ властителями.

9) Оба высоко уважаемы прочими богатырями, которые повинуются имъ и стоятъ на ихъ сторон при столкновеніи ихъ съ предержащею властью.

10) Наконецъ, къ обоимъ современные имъ властители не всегда относятся по достоинству, причемъ въ личностяхъ властителей (Кейкауса — Владиміра) и въ другихъ отношеніяхъ замчается сходство (Экскурсъ 1). Обоихъ властители при вспышк гнва хотятъ погубить (повсить, зарыть песками рудожелтыми), въ чемъ потомъ раскаиваются. Обояхъ не приглашаютъ на пиръ или оскорбляютъ въ мст на пиру и предъ обояи властители унижаются, когда наступаетъ бда, причемъ богатыри великодушно ихъ прощаютъ, такъ какъ отдляютъ интересы отечества отъ иныхъ, что, однако, не мшаетъ національнымъ героямъ высказывать свое пренебреженіе въ лицо представителямъ предержащей власти.

Установивъ такое сходство въ типахъ Рустема и Ильи, мы можемъ перейти теперь къ сравненію ихъ дятельности, съ нкоторою надеждой, что путь, по которому мы до сихъ поръ шли, можетъ привести къ чему-нибудь заслуживающему вниманія.

Приступая къ сопоставленію подвиговъ Ильи и Рустема, я считаю нужнымъ, для оправданія пріемовъ, употребляемыхъ мною при сравненія деталей, напомнить нкоторыя черты самого матеріала, подлежащаго изслдованію, т.-е. нашихъ былинъ и эпическихъ сказаній Ирана въ изложеніиФирдоуси.

Покойный Гильфердингъ сдлалъ совершенно врное наблюденіе надъ самымъ процессомъ сказыванія былинъ онежскими сказителями. ‘Можно сказать, что въ каждой былин есть дв составныя части: мста типическія, по большой части описательнаго содержанія, либо заключающія въ себ рчи, влагаемыя въ уста героевъ, и мста переходныя, которыя соединяютъ между собою типическія мста и въ которыхъ разсказывается ходъ дйствія. Первыя изъ нихъ сказитель знаетъ наизусть и поетъ совершенно одинаково, сколько бы разъ онъ ни повторялъ былину, переходныя мста, должно быть, не заучиваются наизусть, а въ памяти хранится только общій остовъ, такъ что всякій разъ, какъ сказитель поетъ былину, онъ ее тутъ же сочиняетъ, то прибавляя, то сокращая, то мняя порядокъ стиховъ и самыя выраженія. Въ устахъ лучшихъ сказителей, которые поютъ часто и выработали себ, такъ сказать, постоянный текстъ, эти отступленія составляютъ, конечно, весьма незначительные варіанты, но возьмите сказителя съ мене сильною памятью или давно отвыкшаго отъ своихъ былинъ и заставьте его пропть два раза кряду одну и ту же былину, вы удивитесь, какую услышите большую разницу въ ея текст, кром типическихъ мстъ.

‘Эти типическія мста у каждаго сказителя имютъ свои особенности, и каждый сказитель употребляетъ одно и то же типическое мсто всякій разъ, когда представляется къ тому подходящій смыслъ, а иногда даже некстати, прицпляясь къ тому или другому слову. Оттого вс былины, какія поетъ одинъ и тотъ же сказитель, представляютъ много сходныхъ и тождественныхъ мстъ, хотя бы не имли ничего общаго между собою по содержанію. Такимъ образомъ, типическія мста, о которыхъ я говорю, всего боле отражаютъ на себ личность сказителя. Каждый изъ нихъ выбираетъ себ изъ массы готовыхъ эпическихъ картинъ запасъ, боле или мене значительный, смотря по сил своей памяти, и, затвердивъ ихъ, этимъ запасомъ одинаково пользуется во всхъ своихъ былинахъ. У двухъ, сказителей, Ивана Фепонова и Потапа Антонова, богатыри отличаются особенною набожностью,— они то и дло молятся Богу, а изъ этихъ сказителей, Фепоновъ — калика, т.-е. пвецъ духовныхъ стиховъ по профессіи, Антоновъ же, хотя простой крестьянинъ-земледлецъ, но выучился былинамъ тоже отъ калики по профессіи, нын умершаго. Такимъ образомъ, набожный складъ духовныхъ стиховъ отразился у нихъ и въ былинахъ’ {Онежск. былины, стр. XXVII.}.

Эти наблюденія Гильфердинга въ достаточной степени разъясняютъ для насъ состояніе, въ которомъ дошли до насъ былины, и указываютъ въ общемъ, какимъ путемъ получались столь многочисленные варіанты одного и того же сюжета. Какъ ни обширна сравнительно съ нашей память сказителей, не ослабленная грамотностью, однако, удержать въ памяти нсколько большихъ былинъ, иногда въ сотни стиховъ, сказитель могъ лишь, подъ тмъ условіемъ, что твердо помнилъ только типическія мста, а мста переходныя, т.-е. фабулу, изображающую самыя дйствія и событія, зналъ только въ вид остова, и, притомъ, боле или мене полнаго, по деталямъ. Передавая, наприм., какую-нибудь былину о первой поздк Или въ Кіевъ, сказитель зналъ наизусть или, по крайней мр, хорошо помнилъ рчи, которыя произносили Илья, Владиміръ, Соловей и дти Соловья, отчетливо излагалъ loci communes, врод процесса сдланія коня, кладенія поклоновъ, испиванія чары зелена вина и т. п., но передавалъ самое содержаніе ‘своими словами’, конечно, подходящими подъ заурядный эпическій складъ, и могъ при этомъ то опускать нкоторыя детали дйствія, то прибавлять другія изъ запаса своей памяти, внося ихъ въ передаваемый сюжетъ изъ другихъ былинъ, на основаніи нердко какой-нибудь псіхологической ассоціаціи. Насколько слаба и случайна можетъ быть подобная ассоціація, вносящая въ какую-нибудь былину отдльныя черты изъ другихъ, видно изъ детальныхъ разысканій академика А. Н. Веселовскаго, нердко при разбор былинъ отсылающаго на надлежащее мсто такія детали, которыя наросли случайно по какой-нибудь ассоціаціи, пришедшей въ голову сказителю. Въ виду того, что процессъ контаминація былинныхъ сюжетовъ и лицъ, вслдствіе устной передачи, продолжался нсколько столтій и продолжается въ Заонежь еще досел, многіе сюжеты представляютъ такое множество варіантовъ, что нтъ возможности добраться до одного основнаго извода, а приходится установить ихъ нсколько, иногда два или три (ср., наприм., былины о бо Ильи съ сыномъ). Сравненіе между собою дошедшихъ до насъ варіантовъ иногда не позволяетъ идти дале установленія такихъ двойственныхъ или тройственныхъ типовъ. Однако, не трудно убдиться, что и эти послдніе, до которыхъ мы можемъ дойти, типы нкогда возникли тмъ же путемъ контаминаціи, какъ и варіанты одного и того же сюжета, но за отсутствіемъ матеріала мы не можемъ уяснить процесса контаминаціи, такъ какъ былины, которыя ее вызвали, до насъ не дошли. Нельзя же думать, что дошедшія до насъ и изданныя былины представляютъ весь древнерусскій былинный репертуаръ. Напротивъ, въ нихъ слдуетъ видть лишь послдніе бренные остатки древняго богатства былевой поэзіи.

Немалую службу, при возстановленіи въ древнемъ вид нкоторыхъ значительно попортившихся отъ устной передачи эпическихъ сюжетовъ, можетъ сослужить сравнительный методъ, такъ блестяще прилагаемый акад. А. Н. Веселовскимъ въ его мастерскихъ работахъ. Нердко ему удавалось, привлекая иностранный эпическій матеріалъ (византійскій, нмецкій, французскій и др.), весьма наглядно уяснить первоначальный видъ того или другаго былиннаго сюжета, дошедшаго до насъ либо въ обрывкахъ, ибо значительно искаженнаго всякаго рода примсью. Нердко исходомъ для такой реставраціи служитъ какая-нибудь типическая черта, какой-нибудь характерный мотивъ, который завдомо принадлежитъ извстной групп однородныхъ эпическихъ сюжетовъ и даетъ возможность отнести къ послдней и былину, въ которой онъ встрчается. Поэтому весьма важно для изслдователя обращать вниманіе на типическія детали, указывать на ихъ raison d’tre и уяснять ихъ первоначальное мсто и происхожденіе, особенно въ виду того, что какая-нибудь понравившаяся народу деталь переносится при случа изъ той былины, которой она первоначально принадлежитъ, въ другія, въ силу той или другой ассоціація идей. Пояснимъ это однимъ примромъ.

Мы знаемъ, что Илья Муромецъ проявляетъ свою силу, между прочимъ, тмъ, что, схвативъ татарина, машетъ имъ и прокладываетъ себ дорогу въ татарскомъ войск. Это онъ длаетъ въ столкновеніи съ Калиномъ-царемъ {Киревскій, I, стр. 76, Гильфердингъ, столб. 1271, 1297, 1299,455, Рыбниковъ, II, стр. 212.}, съ Батыемъ {Киревскій, IV, стр. 46.}, съ Идолищемъ {Гильфердингъ, ст. 241, 908, 945, Рыбниковъ, I, стр. 93, III, стр. 87.} и даже съ разбойниками {Гильфердингъ, ст. 1248, 1256, 1218, 1156.}. Однако, то же самое въ другихъ былинахъ длаютъ другіе богатыри: Добрыня {Наприм., Рыбниковъ, I, стр. 160, Гильфердингъ, ст. 493.}, Иванъ или Иванушка Даниловичъ {Киревкій, III, стр. 41, Гильфердингъ, ст. 930.}, Василій Ивановичъ, сынъ князя Карамышевскаго {Гильфердингъ, ст. 97.}, богатырь Суровецъ {Киревскій, III, стр. 109 и 112.}, такъ что, принимая въ разсчетъ наличность этой черты во многихъ былинахъ, можно думать, что такой способъ избіенія враговъ былъ популяренъ въ русскомъ эпос. Спрашивается, однако, такъ ли это на самомъ дл и не принадлежалъ ли этотъ мотивъ первоначально какому-нибудь одному сюжету и затмъ былъ сказителями пріуроченъ къ разнымъ богатырямъ и внесенъ въ разные сюжеты? Дйствительно, если мы внимательне разсмотримъ вс былины, въ которыхъ встрчается маханіе татариномъ, то убдимся, во-первыхъ, въ томъ, что первоначально этотъ пріемъ избіенія татаръ принадлежалъ лишь одному Иль Муромцу, и, во-вторыхъ, въ томъ, что онъ былъ первоначально примненъ послднимъ только въ столкновеніи въ Калиномъ-царемъ {Такъ, не трудно видть, что въ былин Рыбникова (I, стр. 160) маханье татариномъ приписано Добрын потому, что положеніе Добрыни въ посольств у корола Бутеяна напомнило сказителю сходное положеніе Ильи въ посольств у цари Калина. Въ былин Гильфердинга No 192 замтно вліяніе того же сюжета: Иванушк Даниловичу устраиваютъ подкопы, какъ Иль, и онъ, какъ Илья въ былин о Калин, разрываетъ путы и машетъ татариномъ. Другая былина объ Иван Данилович (Киревскій, III, стр. 41), записанная въ Симбирской губ., испорчена. Подъ вліяніемъ былинъ объ Иль и Калин маханье татариномъ перенесено и на богатыря Суровца, такъ же попадающаго въ татарскіе подкопы (Киревскій, III, стр. 109 и 112). Такимъ образомъ, вс трое богатырей, машущихъ татариномъ (Добрыня, Иванъ Даниловичъ, Суровецъ), заимствовали эту черту отъ Ильи и именно изъ былинъ о Калин. Если Илья машетъ татариномъ въ былин о Баты Багаевич (Киревскій, IV, стр. 38—46), то потому, что и другія детали этой былины совпадаютъ съ деталями былинъ о Калин (подкоп, наложеніе оковъ на Илью). Маханье татариномъ въ былинъ объ Иль и Идолищ (Гильфердингъ, No 186, ст. 908) пришито совсмъ не кстати, тикъ какъ Иль не зачмъ пролегать себ улицы. Притомъ, въ большинств былинъ того же сюжета этой детали нтъ, какъ нтъ ея и въ большинств былинъ о встрч Ильи съ разбойниками. Такимъ образомъ, умстна эта деталь только въ былинахъ о Калин.}. Водворивъ теперь мотивъ ‘маханія татариномъ’ на надлежащее мсто на основаніи разбора русскаго былиннаго матеріала мы можемъ спросить себя: въ виду соотвтствія въ другихъ чертахъ Ильи Муромца Рустему, нельзя ли видть и въ разсматриваемомъ мотив отголосокъ Рустеміады, и немедленно припоминаемъ, что и иранскій національный пехлеванъ въ одномъ изъ своихъ боевъ съ турками схватываетъ турка и избиваетъ имъ другихъ. Взглянемъ на обстоятельства, сопровождающія этотъ мотивъ въ Рустеміад, съ цлью поискать другихъ аналогій между иранскимъ и русскимъ эпосомъ.

Изъ Фирдоуси мы узнаемъ, что положеніе Ирана по смерти царя Зева было критическое. Велась война съ туранскимъ царемъ Афрасіабомъ, а въ Иран престолъ былъ не занятъ. Пехлеваны избираютъ царемъ Кейкобада, живущаго при гор Алборз, и привести новоизбраннаго царя долженъ Рустемъ. Между тмъ, турки въ огромномъ числ залегли путь къ царю и Рустемъ пробивается чрезъ нихъ. Афрасіабъ, услыхавъ объ этомъ, даетъ войско туранскому богатырю Калуну и велитъ ему преградить пути иранцамъ {Mohl, I, стр. 360.}. Между тмъ, Рустемъ прибываетъ во дворецъ Кейкобада, объявляетъ ему объ его избраніи на престолъ, и оба со свитой дутъ въ Иранъ. Встртившись съ туранскимъ войскомъ Калуна, Рустемъ не дозволяетъ Кейкобаду принять участіе въ битв {Ibid., стр. 864.} и беретъ на себя прогнать непріятеля. Тутъ-то онъ въ пылу боя схватываетъ турка и избиваетъ имъ другихъ, такъ что изумленный Калунъ думаетъ, что видитъ предъ собой дива {Ibid., стр. 865.}. Затмъ Рустемъ бьется съ Калуномъ, поднимаетъ его на копь вверхъ и сбрасываетъ на землю. Наконецъ, обращаетъ въ безпорядочное бгства все тюркское войско и вмст съ царемъ благополучно продолжаетъ путь, по окончаніи котораго идетъ семидневный пиръ.

Конечно, если мы сравнимъ этотъ разсказъ съ нашими былинами а Калин-цар (иначе Баты, Мама, Улавищ, Ку и бал, Курбан и др.),въ ихъ современномъ вид, то мы найдемъ между ними мало сходства. Замтимъ только, что эти былины о Калин и др. сложены изъ разныхъ мотивовъ (Василій-пьяница, заключеніе Ильи въ яму, посольство Ильи съ княземъ и др.), изъ кбТорыхъ одинъ (три подкопа, въ которые падаетъ богатырь съ конемъ) хорошо извстенъ въ Рустеміад и каждый иметъ свою исторію. Для насъ достаточно пока отмтить слдующія аналогіи между изложеннымъ персидскимъ разсказомъ и былиной.

1) Критическое положеніе государства и царя.

2) Пріздъ къ царю (князю) избавителя (Рустема, Ильи) {Томская былина о Калин, записанная Потанинымъ, не знаетъ эпизода съ Василіемъ-пьяницей. При приступ Калина богатырей нтъ въ Кіев. Затмъ какъ разъ прізжаетъ въ князю Илья Муромецъ, успокоиваетъ его и, наконецъ, освобождаетъ отъ Калина. См. О. Миллеръ, стр. 689.}.

3) Богатырь-избавитель детъ вмст съ царемъ (княземъ).

4) Царь (князь) не принимаетъ лично участія въ битв съ непріятелемъ, старающимся преградить путь.

5) Богатырь (Рустемъ, Илья) бьется съ цлымъ войскомъ непріятеля (турокъ, татаръ).

6) Машетъ схваченнымъ туркомъ (татариномъ), пролагая себ путь.

7) Убиваетъ затмъ, подбросивъ вверхъ, предводителя непріятелей (Калуна, Калина).

Если приведенныя аналогіи — не чистая случайность, то мы имли бы для нашихъ былинъ объ Иль любопытный фактъ, что отголоски Рустеміады звучатъ въ нихъ не только въ отдльныхъ мотивахъ, но сохранились въ одномъ случа даже въ собственномъ имени (Калунъ, Калинъ). Впрочемъ, быть можетъ, мы увлеклись ‘случайно случившимся случаемъ’ и зашли опять слишкомъ далеко впередъ. Напомнимъ, что пока мы разсмотрли детальный мотивъ (маханіе татариномъ) только съ тою цлью, чтобы указать на то, какой работ подлежатъ отдльные мотивы, и оправдать сопоставленіе одиночныхъ мотивовъ иранскихъ и русскихъ, хотя повидимому, другія обстоятельства, ихъ окружающія, имли между собою мало общаго. Если мы прибгаемъ къ этому сопоставленію отдльныхъ лоскутьевъ, представляющемуся, повидимому, не вполн научнымъ, то именно въ виду того, что при устной передач въ теченіе вковъ отдльные мотивы, нкогда принадлежавшіе одной масти, перетасовываются между собою такъ же случайно, какъ карты въ колод. А такую колоду картъ нердко напоминаетъ собою какая-нибудь сводная обширная русская былина.

Отмтивъ нкоторыя свойства русскаго матеріала, которыя нужно имть всегда въ виду при изслдованіи эпоса, скажемъ нсколько словъ о томъ состояніи, въ которомъ дошли до насъ сказанія иранскаго эпоса въ поэм Фирдоуси.

Нтъ сомннія въ тонъ, что хотя русскій поэтъ пользовался народными. сказаніями, частью записанными до него, частью слушанными имъ самимъ, однако, при самомъ добросовстномъ къ нимъ отношеніи, онъ не могъ не наложить на нихъ своей печати, тмъ боле что перелагалъ ихъ въ стихи и былъ иногда стсненъ самою метрическою формой. Поэтъ, человкъ образованный, жившій при роскошномъ двор султана, покровителя литературы, не могъ усвоить себ грубой простоты народныхъ сказаній, старался облагородить эпическихъ героевъ, приписавъ имъ т черты утонченности, изящества и благородства, которыя высоко цнитъ человкъ культуры. Сохраняя остовъ разсказовъ и выбирая, притомъ, т варіанты, которые больше удовлетворяли его эстетическому и нравственному чувству, Фирдоуси влагаетъ свободно, по своему усмотрнію, въ уста древнихъ пехлевановъ и царей пространныя цвтистыя рчи, заставляетъ ихъ писать краснорчивыя и напыщенныя письма, какъ бы предполагая, что быть древнихъ кранцевъ по культурности не отличался отъ придворныхъ сферъ султана Махмуда. Все это мы должны имть въ виду, черпая эпическій матеріалъ у русскаго поэта, но особенно должны оттнитъ то обстоительсто, что даже въ переработк Фирдоуси чувствуется въ персидскомъ эпос присутствіе варіантовъ одного и того же сюжета {См. исторію Сіавуша, составленную Фирдоуси изъ двухъ параллельныхъ версій. Mohl, II, стр. VII.}. Для нашей цли пока достаточно указать на несомннный варіантъ Рустеміады, который слдуетъ видть въ похожденіяхъ богатыря Исфендіара, этого alter ego Рустема {См. Spiegel: ‘Eraninche Altrethumskunde’, I, стр. 668 и 720, Зиновьевъ: ‘Эпическій сказанія Ирана’, стр. 97.}. На доказательств этой мысли мы остановимся въ виду того, что пользуемся ниже сказаніями объ Исфендіар наравн со сказаніями о Рустем.

Въ нкоторыхъ областяхъ Ирана личности царевича Исфендіара были приписываемы въ народныхъ сказаніяхъ почти вс черты и подвиги, которые въ другихъ областяхъ усвоивались Рустему. Намъ неизвстно, вслдствіе какихъ причинъ подвиги Рустема были перенесены на другого богатыря, но подобное явленіе, принадлежитъ къ числу заурядныхъ въ исторіи эпическихъ сказаній. Припомнимъ, наприм., что въ нашемъ эпос Ермакъ иногда совершаетъ т же подвиги, что Илья, какъ и послдній иногда смшивается со Святогоромъ. Характернымъ для иранскаго эпоса, по крайней мр, въ обработк Фирдоуси, является то, что второй Рустемъ (Исфендіаръ), богатырь младшаго поколнія, сдланъ современникомъ перваго Рустема, что сказанія изображаютъ ихъ враждебное столкновеніе и убіеніе Рустемомъ No 1 Рустема No 2, слдствіемъ чего является, впрочемъ, смерть Рустема No 1. Объяснить эту черту мы постараемся ниже, теперь же сравнимъ между собою подвиги обоихъ Рустемовъ, чтобы убдиться въ ихъ тождеств.

Исфендіаръ является сыномъ царя Гуштаспа, запоминающаго по своему характеру и дйствіямъ царя Кейкауса, и играетъ при отц такую же роль, какъ Рустемъ при Кейкаус, то-есть становится главнымъ хранителемъ и защитникомъ царства, причемъ, однако, въ своихъ дяніяхъ Исфендіаръ проникнутъ новымъ духомъ, пропагандой усвоеннаго Гуштасномъ ученія Зердушта (Зороастра).

При Гуштасп и Исфендіар война съ Тураномъ ведется такъ же энергично, какъ при Кейкаус, хотя Рустемъ уже сошелъ со сцены и живетъ въ своемъ родномъ удл, не прізжая ко двору новаго царя. Во глав туранцевъ стоитъ Арджаспъ, второе изданіе царя Афрасіаба. Онъ начинаетъ войну, узнавъ, что въ Иран принята новая религія, и является ея ожесточеннымъ противникомъ. Вообще въ борьб эпигоновъ, кром національной, замчается еще религіозная подкладка. Пехлеванъ государства Исфендіаръ одерживаетъ побды въ отдльныхъ бояхъ съ туранскими богатырями, изъ которыхъ нкоторые убиваютъ родственниковъ Гуштаспа.

Подобно Рустему, онъ устремляется обыкновенно въ центръ непріятеля и ищетъ убить Арджаспа, который обращается въ бгство. Посл наступившаго перерыва въ войн, нкто Гурезмъ, завидовавшій его успхамъ, старается оклеветать его передъ отцомъ. Онъ возбуждаетъ въ Гуштасп подозрніе противъ сына, убдивъ его, что послдній угрохаетъ его свобод и намревается заключить его и овладть престоломъ. Подозрительный царь велитъ наложить на сына оковы и заключить его въ занокъ Гумбеданъ, приковавъ узника къ четыремъ желзнымъ столбамъ. Узнавъ, что главный защитникъ Ирана сидитъ въ заточеніи, туранскій царь Арджаспъ съ войскомъ вторгается въ Иранъ, овладваетъ столицей Балломъ, во время отсутствія царя, убиваетъ его престарлаго отца Лохраспа и, оставивъ столицу, продолжаетъ опустошать области Ирана. Жена Гуштаспа скачетъ въ Сейестанъ, гд онъ находится, и извщаетъ его о дйствіяхъ турокъ. Гуштаспъ выступаетъ противъ непріятелей, но терпитъ пораженіе и ищетъ спасенія въ бгств. Совтникъ Джанаспъ говоритъ ему, что единственная надежда на опасеніе лежитъ въ Исфендіар, заключенномъ въ замк, и царь, раскаявшись въ своемъ необдуманномъ поступк, посылаетъ Джамаспа освободить сына. Разсказавъ о бдственномъ положеніи царя, Джанаспъ склоняетъ Исфендіара къ примиренію съ нимъ, и богатырь, освобожденный отъ оковъ, устремляется на подвиги {См. Mohl, IV, стр. 817—875.}.

До сихъ поръ нтъ сходства между похожденіями Исфендіара и Рустема и можно отмтить только для дальнйшаго нкоторое сходство въ ихъ отношеніяхъ къ царю. Оба являются главными защитниками государства и престола и къ обоимъ неблагодарные и подозрительные цари (Кейкаусъ, Гуштаспъ) относятся враждебно. Кейкаусъ угрожаетъ повсить Рустема, Гуштаспъ сажаетъ Исфендіара въ темницу, но затмъ, когда наступаетъ бда неминучая, оба царя сознаютъ свою вину передъ богатырями и стараются ее загладить. Богатыри же великодушно имъ прощаютъ и спасаютъ государство. Помирившись съ отцомъ, который проситъ у него прошеніе {Mohl, IV, стр. 808.}, Исфендіаръ сильно тснитъ туранскаго царя, избивая сотнями его богатырей. Арджаспъ въ смятеніи. Одинъ изъ его пехлевановъ, Кергсаръ, успокоиваетъ его и хвастается, что вступитъ въ бой съ Исфендіаромъ и убьетъ его. Онъ пускаетъ въ Исфендіара стрлу. Тотъ сдлалъ видъ, что раненъ, во когда Кергсаръ подскочилъ, чтобы снести ему голову, Исфендіаръ накинулъ ему арканъ на шею, стащилъ его съ коня, связалъ ему руки на спин и повлекъ его съ собою въ ряды иранцевъ {Mohl, IV, стр. 886.}. Услыхавъ о плненіи своего главнаго пехлевана, Арджаспъ обращается съ остаткомъ войска въ бгство. Гуштаспъ посылаетъ Исфендіара, чтобы покончить съ Арджаспомъ, и общаетъ ему передать престолъ, если онъ проникнетъ въ страну турокъ и освободитъ своихъ сестеръ, уведенныхъ Арджаспомъ изъ Ирана {Mohl, IV, стр. 890.}. Дале у Фирдоуси слдуетъ исторія семи заставъ, т.-е. семи препятствій, которыя преодоллъ Исфендіаръ по пути въ мдный замокъ, недоступную твердыню туранскаго царя. Эти семь подвиговъ Исфендіара являются вторымъ боле распространеннымъ изданіемъ семи подвиговъ, совершенныхъ Рустемомъ по дорог къ царю мазандеранскому, который держалъ въ плну Кейкауса со всмъ его войскомъ.

Въ разсказ Фирдоуси о мазандеранскихъ похожденіяхъ Рустема {Mohl, I, стр. 404—480.} перечисляются поэтомъ семь встрчъ богатыря: 1) Ракшъ (конь Рустема) убиваетъ льва. 2) Рустемъ находитъ источникъ. 3) Рустемъ бьется со змемъ. 4) Рустемъ убиваетъ колдунью. 5) Рустемъ овладваетъ Ауладомъ. 6) Рустемъ бьется съ дивомъ Арзенгомъ. 7) Рустемъ убиваетъ благо дива. У того же поэта заставы, встрченныя Исфендіаромъ, перечисляются слдующимъ образомъ: 1) Исфендіаръ убиваетъ двухъ волковъ {Mohl, IV, стр. 398.}. 2) Исфендіаръ убиваетъ львовъ {Ibid., стр. 398.}. 3) Исфендіаръ убиваетъ змя {Ibid., стр. 400.} 4) Исфендіаръ убиваетъ колдунью {Ibid., стр. 404.}. 5) Исфендіаръ убиваетъ птицу Симурга {Ibid., стр. 408.}. 6) Исфендіаръ проходитъ черезъ снга {Ibid., стр. 411.}. 7) Исфендіаръ проходитъ черезъ воду и убиваетъ Кергсара {Ibid., стр. 418.}. Уже одно перечисленіе подвиговъ того и другаго богатыря показываетъ ихъ параллельность. Нкоторые вполн совпадаютъ (убіеніе львовъ, драконовъ, колдуньи), другіе представляютъ аналогіи, на которыя, мы укажемъ ниже. Теперь же обратимъ вниманіе на соотвтствіе двухъ личностей, хотя враждебныхъ богатырямъ, но отчасти руководящихъ ини, впрочемъ, поневол, при совершеніи подвиговъ. Такія лица: Ауладъ при Рустем и Кергсаръ при Исфендіар.

Рустемъ, пройдя на Ракш страну вчнаго мрака, а затмъ страну вчнаго свта, чувствуя усталость, отпустилъ коня и легъ на одной полян. Караульщикъ, увидя коня, топтавшаго траву, и спящаго человка, подошелъ къ Рустему и разбудилъ его ударомъ палки по ногамъ. Рустемъ вскочилъ и оторвалъ сторожу поляны уши. Послдній побжалъ съ жалобой къ властителю этой страны Ауладу, молодому богатырю, который съ своею дружиной въ, это время охотился въ лсу. Ауладъ, выслушавъ жалобу сторожа, въ негодованіи направляется къ Рустему и кричитъ ему, какъ онъ смлъ пройти по запретнымъ мстамъ и пустить коня на лугъ? Рустемъ не обращаетъ вниманія на угрозы Аулада и, вступивъ въ бой съ его дружиной, обращаетъ ее въ бгство. Затмъ онъ догоняетъ Аулада, закидываетъ ему на шею арканъ (какъ Исфендіаръ — Кергсару), стаскиваетъ его съ коня, связываетъ ему руки на спин и уводитъ съ собою. Впрочемъ, Рустемъ не убиваетъ Аула да, а общаетъ ему даже престолъ Мазандерана, если Ауладъ будетъ служить ему проводникомъ къ мстопребыванію благо дива и другихъ враговъ и укажетъ, гд сидитъ въ заключеніи царь Кейкаусъ. Ауладъ соглашается и разсказываетъ Рустему о всхъ заставахъ, которыя онъ встртитъ на пути. Дйствительно, Ауладъ служилъ Рустему врно въ теченіе всхъ его похожденій въ Мазандеран, постоянно слдуя за нимъ на аркан въ этой стран дивовъ, и Рустемъ также исполняетъ свое общаніе: по его настоянію, освобожденный Кейжаусъ утверждаетъ Аулада на престол Мазандерана {См. Mohl, I, стр. 416—420 и 448.}.

Проводникъ Исфендіара, Кергсаръ, ведомый имъ съ собою на аркан по пути къ мдному замку Арджаспа, оказался гораздо коварне проводника Рустемова. Вначал онъ врно описывалъ предстоящія заставы, причемъ каждый разъ Исфендіаръ, разспрашивая Кергсара, велитъ угостить его виномъ {Mohl, IV, стр. 421.}, но затмъ, видя, что Исфендіаръ счастливо преодолваетъ вс затрудненія, онъ обманываетъ его, давъ ему ложное указаніе, и посл 7-й заставы, перейдя неожиданно встрченную массу воды вбродъ, Исфендіаръ разскаетъ лживаго проводника на полы своимъ мечомъ {См. Mohl, IV, стр. 394, 898, 407.}.

Мы не безъ цли нсколько подробне сопоставили личности Аулада и Кергсара,— он пригодятся намъ впослдствіи, при разъясненіи личности нашего Соловья-разбойника. Теперь же обратимъ вниманіе на нкоторыя другія совпаденія въ подвигахъ Рустема и Исфендіара. Оставляя въ сторон, какъ боле безцвтные подвиги, убіеніе волковъ {Въ этомъ, какъ и въ другихъ похожденіяхъ, борьб съ дракономъ, освобожденіи сестеръ, убіеніи неврнаго царя, Исфендіаръ близко напоминаетъ Георгія.}, львовъ, драконовъ, отмтимъ нкоторыя черты въ столкновеніи богатырей съ колдуньями. Оба богатыря въ прекрасной уединенной мстности пьютъ вино, играютъ на музыкальномъ инструмент (лиръ, гитар) и поютъ, къ обоимъ подходитъ колдунья подъ видомъ обворожительной красавицы и богатыри угощаютъ ее чарой вина. Затмъ, при произнесеніи Рустемомъ имени Бога и при наложеніи Исфендіаромъ на красавицу цпи съ заклятіемъ, колдунья принимаетъ свой настоящій ужасный и безобразный видъ и богатыри убиваютъ ее {См. Mohl, I, стр. 412—414, и IV, стр. 406—407.}.

Мы упомянули, что Исфендіаръ встрчаетъ сень заставъ на пути къ цли своего путешествія — мдному недоступному замку, въ которомъ съ своимъ войскомъ сидитъ туранскій царь Арджаспъ. Подобнаго замка не встрчаетъ Рустемъ въ Мазандеран, но если мы разсмотримъ детали проникновенія Исфендіара въ мдный замокъ, то немедленно припомнимъ нчто весьма сходное въ числ подвиговъ Рустема. Не имя возможности силой прониинуть въ мдный зДмокъ, Исфендіаръ прибгаетъ къ хитрости. Онъ переодвается купцомъ, нагружаетъ нсколько верблюдовъ товарами, велитъ затмъ принести 160 ящиковъ, въ которые сажаетъ столько же воиновъ, и беретъ съ собою еще 20 самыхъ храбрыхъ въ качеств погонщиковъ каравана. Караванъ Исфендіара пропущенъ въ ворота замка. Жители замка рады торговцамъ, и самъ Арджаспъ принимаетъ ихъ любезно и разспрашиваетъ купца, что слышно объ Исфендіар. Исфендіаръ затмъ нанимаетъ домъ и производитъ торговлю. Сестры, живущія въ замк въ качеств рабынь, приходятъ къ нему, чтобы разспросить его о Гуштасп и Исфендіар. Онъ сначала притворяется, затмъ открывается имъ и говоритъ о цли своего прізда. Затмъ онъ приглашаетъ всхъ богатырей царя съ его согласія къ себ на пиръ, который онъ устраиваетъ на террас укрпленія дворца. Ночью, во время пира, Исфендіаръ зажигаетъ огонь, что было условнымъ знакомъ для его войска, остававшагося вн города, избиваетъ богатырей царя, вмст съ своею дружиной, ворвавшеюся въ замокъ благодаря всеобщей паник, и, наконецъ, вбжавъ во дворецъ, убиваетъ самого Арджаспа {См. Mohl., IV, стр. 428—488.}.

Почти вс черты приведеннаго разсказа встрчаются въ сказаніи о похожденіяхъ Рустема, въ то время, когда онъ освобождаетъ Бежана, сидящаго въ ям въ город Афрасіаба въ Туран. Отсылая за подробностями къ нашей передач этихъ похожденій Рустема {См. нашу статью Отголоски иранскихъ сказаній на Кавказ и Этмграф. Обозрніи, кн. II, стр. 19—21.}, отмтимъ только главныя совпадающія черты.

Рустемъ переодвается купцомъ и съ караваномъ проникаетъ въ городъ Афрасіаба, сестрамъ Исфендіара, узнающимъ брата, соотвтствуетъ Мениже, которой открывается Рустемъ, костру, зажженному Исфевдіаромъ,— костеръ, зажженный Менижэ близъ ямы Бежана, тамъ и здсь главное дйствіе совершается ночью, причемъ богатыри вторгаются во дворецъ царя, тамъ и здсь богатырь нападаетъ на царя, но Рустемъ только обращаетъ его въ бгство, Исфендіаръ же убиваетъ.

Приведенныхъ аналогій между Рустемомъ и Исфендіаромъ достаточно, чтобы доказать, что на имя Исфендіара наслоились въ иранскихъ сказаніяхъ многія черты Рустема и что, быть можетъ, въ другихъ варіантахъ похожденій Рустема, не попавшихъ въ редакцію Фирдоуси, но ходившихъ въ устахъ народа въ разныхъ областяхъ Ирана, можно было бы найти еще боле сходныхъ мотивовъ въ похожденіяхъ Рустема и Исфендіара. Замтимъ, что Исфендіаръ можетъ быть названъ восточнымъ Рустемомъ и что на личности и подвигахъ его отразилась та религіозная реформа, ученіе Зердушта (Зороастра), мстомъ зарожденія которой, по иранскимъ сказаніямъ (Фирдоуси), является Балхъ, древняя Бактра. Въ то время, какъ Кейкаусъ и другіе ранніе цари дйствуютъ въ Фарс и предпринимаютъ (Кейкаусъ) походы въ Мазандеранъ (къ Каспійскому морю) и южныя страны, Гуштаспъ царствуетъ въ Бадх (Бактріан) и оттуда чрезъ сына (Исфендіара) пропагандируетъ новое вроученіе. Древнйшій герой Ирана Рустемъ не сочувствуетъ Гуштаспу и новой религіи. Онъ остается за предлами историческихъ событій въ своей окраинной области, онъ уже сошелъ со сцены. Гуштаспъ враждебенъ ему и за неисполненіе имъ обязанностей вассала, и за сопротивленіе принять Зердуштову вру. Отсюда понятно, что на восточнаго Рустема (Исфендіара), идеальнаго представителя новаго времени и новаго религіознаго ученія, наложены народными сказаніями спеціальныя черты ревностнаго пропагандиста религіи и что въ области, гд онъ является національнымъ героемъ, онъ долженъ быть поставленъ выше Рустема. Но старый Рустемъ, которому смерть на бою не написана, еще живъ и народныя сказанія задаются вопросомъ, въ какія отношенія станетъ новый Рустемъ къ старому. Въ сказаніяхъ, обработанныхъ Фирдоуси, мы находимъ компромиссъ, который долженъ нравственно удовлетворить сторонниковъ Рустема и Исфендіара, и ту же глубоко-трагическую развязку, какую мы видимъ въ сказаніяхъ о бо Рустема съ Сохрабомъ. Смерть юнаго богатыря Исфендіара является какъ неизбжное ршеніе судьбы, въ которой никто не виноватъ. По ршенію рока, Рустемъ долженъ убить Исфендіара, хотя всми средствами избгаетъ боя съ нимъ, и затмъ самъ долженъ послдовать за нимъ въ могилу. Припомнимъ нкоторыя подробности столкновенія обоихъ героевъ, такъ какъ нкоторыя изъ нихъ пригодятся намъ для дальнйшаго.

Когда Исфендіаръ счастливо окончилъ предпріятіе противъ Арджаспа и убилъ туранскаго царя, Гуштаспъ въ восторг общаетъ уступить сыну престолъ, но вскор раскаивается, и когда Исфендіаръ напоминаетъ ему объ этомъ, приказываетъ сыну привести въ Иранъ скованнаго Рустема. Исфендіаръ угадываетъ, съ какимъ намреніемъ посылаетъ его отецъ, и иметъ мрачныя предчувствія. Несмотря на это, онъ готовится на новыя подвигъ, отправляется въ Сейестанъ и посылаетъ встникомъ къ Рустему, котораго онъ высоко уважаетъ, своего сына Бахмана. Возвратившись съ охоты, Рустемъ радушно встрчаетъ юношу, обнимаетъ его, даетъ ему пиръ и приглашаетъ къ себ его отца Исфендіара. ‘Еще никто не налагалъ на меня оковъ,— говоритъ онъ,— но пусть поститъ меня сынъ Гуштаспа со своею дружиной, два мсяца мы будемъ веселиться, охотиться и пить, я стану учитъ ею военному искусству, онъ молодъ, а я старъ. Когда же онъ задумаетъ возвратиться, я отворю ему свои сокровища, провожу его къ отцу пусть онъ забудетъ свою ненависть’. Исфендіаръ на слова Рустема, переданныя ему Бахманомъ, отвчаетъ, что онъ долженъ во что бы то ни стало исполнить приказаніе отца: ‘Богъ свидтель, что сердце мое обольется кровью, когда я заключу тебя въ оковы, но царь общалъ мн корону, и едва ею украсится голова моя, я отпущу тебя домой съ дарами’.

При свиданіи оба героя разсказываютъ другъ другу о своихъ подвигахъ. Дале слдуетъ извстное намъ оскорбленіе Рустема на пиру, споръ и назначеніе поединка. Сперва противники сражаются копьями, затмъ мечами и булавами, наконецъ, переходятъ къ стрламъ. Стрлы Исфендіара пронзаютъ тигровую кожу Рустема, Рустемъ и конь его (Рахшъ) покрыты ранами, а тло Исфендіара невредимо. Они сражаются на отдаленномъ мст, одинъ на одного, но Зеварэ, братъ Рустема, является, чтобы узнать о послдствіяхъ боя. Исфендіаръ видитъ въ этомъ нарушеніе слова и ведетъ свою дружину: начинается сраженіе, въ которомъ падаютъ два сына Исфендіара, въ ярости онъ поражаетъ Рустема стрлою и наноситъ ему опасную рану. Богатырь спасаете’, пользуясь темнотою, на гору. Видя израненнаго сына, старикъ Залъ призываетъ чудесную птицу Сімурга, покровительницу его дома {Отмтимъ въ отношеніяхъ въ Симургу различіе между Рустемомъ Исфендіаромъ. Симургъ, божественная птица языческой древней религіи Ирана, покровительствуетъ семь Зала, котораго она спасла ребенкомъ, а Исфендіаръ, представитель новой религія, убываетъ Симурга (см. выше).}. Симургъ высасываетъ кровь изъ ранъ Рустема, исцляетъ его и убждаетъ не вступать въ новый бой: неминуемая гибель постигнетъ убійцу Исфендіара. Но Рустемъ отвчаетъ: ‘Только бы мн убить врага и поддержать славу моего мужества: пусть гибнетъ тло, лишь бы осталось мое имя!’ Тогда Симургъ уноситъ героя къ чиненому морю, гд ростетъ вязъ, съ которымъ связана жизнь Исфендіара. Рустемъ срываетъ съ этого роковаго дерева втвь, изъ которой долженъ сдлать себ стрлу. На другой день поединокъ возобновляется. Напрасно Рустемъ убждаетъ Исфендіара отказаться отъ боя, зная, что держитъ его жизнь въ своихъ рукахъ. Исфендіаръ не хочетъ слышать о примиреніи и Рустемъ направляетъ въ его глазъ волшебную стрлу. Смертельно ранивъ Исфендіара, онъ въ такомъ же отчаяніи, какое овладло имъ, когда онъ убилъ Сохраба. Умирающій богатырь проситъ Рустема позаботиться о его сын Бахман и научить его владть оружіемъ. Онъ прощаетъ Рустема въ своей смерти и во всемъ винитъ отца. Рустемъ общаетъ исполнитъ его просьбу и оплакиваетъ свою судьбу {Мы пользовались наложеніемъ этого разсказа у г. Зиновьева: Эпическія сказанія Ирана, стр. 98 и слд.}.

И такъ, мы видимъ, что, съ одной стороны, Исфендіаръ тотъ же Рустемъ новаго поколнія, съ другой — напоминаетъ Сохраба въ его роковомъ столкновеніи съ отцомъ. Роль Афрасіаба, всячески старающагося устроить враждебную встрчу между отцомъ и сыномъ, исполняетъ на этотъ разъ отецъ Исфендіара, Гуштаспъ, который, напоминая этимъ Афрасіаба, съ другой стороны, напоминаетъ Кейкауса своимъ враждебнымъ отношеніемъ и къ старому Рустему, на котораго хочетъ наложить оковы, и къ молодому Исфендіару, посылая его на врную гибель, ибо не было человка, который могъ бы убить въ бою Рустема.

Этими выдержками изъ Шахъ-намэ мы ограничиваемся, считая ихъ достаточными для доказательства мысли, что Исфендіаръ есть alter ego Рустема, и что поэтому его подвигами мы можемъ пользоваться наравн съ подвигами Рустема при сопоставленіи иранскаго національнаго богатыря съ русскимъ.

Всев. Миллеръ.

(Продолженіе слдуетъ).

‘Русская Мысль’, кн.IV, 1891

Экскурсы въ область русскаго эпоса *).

III.Илья и Рустемъ.

Читайте также:

**Экскурсы въ область русскаго эпоса *).**

III.
Илья и Рустемъ.