О Софии Премудрости Божией
О Софии Премудрости Божией
Митрополит AHTOHИЙ.
М.А.
(‘Новое Время’ (Белград, Сербия). 1924. No 1005 (4 сентября) С. 2).
О Софии Премудрости Божией, Храповицкий Алексей Павлович, Год: 1924
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Когда это кончится? Господи! Когда же это кончится? Спрашиваю с болью сердце, но не о большевиках, не о революции, а об упорном и по-видимому совершенно неисправимом фантазерстве тех, кто считает себя генералами от науки и литературы.
Они с легкой руки Вл. С. Соловьева выдумали Четвертую Ипостась св. Троицы, назвали ее именно премудростью или Софией, или душой мipa, женственным началом в Божестве и носятся с этим нелепым и диким вымыслом, как с писанною торбой, хотя Церковь во времена еще Иова и царя Соломона, а в Новом Завете — Апостола Павла, а особенно во время обличения ариан, со всей определенностью заявляла, что Премудрость есть Вторая Ипостась св. Троицы, Сын Божий и ничто иное. А все эти глупости о душе мipa, о женственном начале в Боге пустили в ход немецкие пантеисты и полу-пантеисты в начале 19 века и среди них Шеллинг, с которого Вл. С. Соловьев преспокойно списал свои ‘Чтения о Богочеловечестве’, которые он предлагал петербургской публике в Соляном Городке около 1875-6 годов и которые наша неосведомленная в философии журнальная критика признавала наиболее творческим и наиболее оригинальным произведением нашего философа. Главная беда его последователей в том, что они опускали и опускают без внимания его ценные философские выводы и его некоторые даже богословские и библейские наблюдения, а подхватывают его парадоксы, из коих над некоторыми он сам смеялся и еще более смеялся над читателями, которые принимали эти парадоксы и шаржи всерьёз, да, не только принимали всерьез, но почитали их наивысшим проявлением его творчества и его таланта, несравненно высшим, чем его философские труды и выводы, в которых-де не было ничего особенного. Так приблизительно выражались отцы профессора Булгаков, Флоренский и Соловьев — племянник. Парадоксы эти и шаржи появились в стихотворениях Соловьева — дяди, которые также названные литераторы ставят выше его диссертаций и трактатов.
Они принимают всерьёз его нелепое и даже нечистоплотное стихотворение о своих ‘сочетаниях’ с этой мифической Софией, душой мipa и четвертой ипостасью. Боже мой, до каких геркулесовых столбов мог договориться этот высокоталантливый философ и поэт!
И вот в подтверждение его парадоксов наши современники находят возможным обращаться ‘к истории русского искусства, русской иконописи’. Несколько раз в публичных лекциях и в печатных статьях мы указывали на то, что такое обращение есть плод неосведомленности, вернее богословского невежества наших современников, но они делают вид, что не замечают этих разъяснений. Впрочем, к делу.
Премудрость Ипостасная изображается на иконах двумя способами, или как Ангел Завета (Сын Божий) в виде огненного Херувима с предстоящими Богоматерью и Предтечей (в Новгор. Софийском соборе), или в живописном изображении слов Библии: ‘Премудрость созда Себе дом и утверди столпов седмь’ (Притч. 9, 1). Здесь изображена женщина, стоящая на портике посреди семи столбов. ‘Видите, — говорят соловьевцы, — это не Богоматерь, ибо женщина изображена без Младенца, это и есть Четвертая Ипостась, женственное начало в Боге’ и пр. и пр.
Эти господа не изволили читать притчей, ни слушать паримий на богородичные праздники, ни церковных прославлений Ее.
Поймете ли вы наконец, господа, что икона изображает не самую Премудрость, но только Дом Премудрости, который есть не иное что, а девственное чрево Божией Матери, внедрившее Сына Божия, почему Она и изображается на помянутой иконе имущей Младенца не на руках, а во чреве, как живой дом Премудрости с семью столбами.
Мы уже не говорим о том, что случайная средневековая картина не могла бы быть опорою, (а эта кажущаяся опора у них единственная) для богословского фантазерства, для основания целой ереси, нарушающей основной догмат обще-христианской веры о трех Ипостасях в едином Божестве: но ведь и эта самая икона выражает самое точное церковное учение о том, что Премудрость Божия или София вселилась в утробу Пресвятой Девы и более ничего.
Перед нами новая книга: ‘Проблемы русского религиозного сознания’. Просят моего отзыва. Немало симпатичного нашел я в этой книге, но чтобы спокойно о том писать, я счел нужным прежде излить свою горечь на упорное и прямо невежественное охранение ее авторами (на сей раз некоторыми из них) этой нелепой ссылки на икону Софии. Правда, они уже не решаются прямо и полностью повторять нелепые выводы соловьевцев о том, будто на ней изображена ‘душа мipa’, и прочей дребедени: но все же г. Бердяев говорит, что ‘идея Софии — Премудрости Божией, связанная с душой мipa, есть по преимуществу русская идея (видимо, он считает германского философа Шеллинга русским?), раскрывшаяся в русской иконописи (когда? где?) и в русской религиозной мысли (стр. 114 и 126, где упоминается снова душа мipa)’. Еще более неопределенное и темное указание, но несомненно на ту же икону и с тою же нелепою тенденцией, находится у Карсавина (стр. 197).
Достоевский в одном месте (кажется в Дневнике Писателя) пишет, что он особенно негодует на тех людей, которые, высказав какую-либо глупость или повторив чужую, не слушают возражений и спокойно продолжают нести свою ахинею, как будто не слыша того, что им только что вслух предложили опровержение сказанного. Такое же впечатление производит повторение и нелепого толкования той иконы, совершенно понятной для мало-мальски грамотного человека.
Не менее нелепое и обскурантное возвращение к бывшей у нас дикой и бессмысленной ереси именно божничества, осужденной и Константинопольским Патриархом Иоакимом III с его Синодом и очень осторожным Синодом Русским, позволяет себе г. Бердяев (стр. 91) и г. Карсавин (стр. 180), называя ее имяславческим движением (они забыли, что на русском языке связью между соединенными словами бывает буква о или е, исключение только в слове — богадельня). Первый определяет ее совершенно ложно, т.е. так, как начал ее определять известный авантюрист Булатович через два года после ее осуждения. Ересь утверждала, что имя Божие есть сам Бог (совершенная бессмыслица), а уже потом, когда её анафематствовали, Булатович заговорил о какой-то Божественной энергии (тоже в сущности бессмыслица).
Другой участник сборника ‘Проблемы’ повторяет тоже невежественные оправдания той ереси мало просвещенным профессором Московской Духовной Академии (Муратовым) о том, будто бы имясловие (опять малограмотность) принимает философский реализм, а не номинализм, как современное богословие. Но дело в том, что средневековый спор номиналистов и реалистов шел об общих понятиях (реально ли понятие стол, человек и т.п. или ему соответствует определенный предмет, а оно есть имя целой группы определенных предметов). Именобожническое же лжеучение касается имени собственного (Иисус) или имени единичного (Бог), а потому к спору реалистов и номиналистов не имеет никакого отношения. Впрочем, г. Карсавин не стесняется ни общепринятыми догматами, ни логикой: он пишет на странице 194: православию близка интуиция единства Божества, не только как единства ‘сущностного’ (неологизм довольно дикий), но и как единства ипостасного. Автор, очевидно, совершенно не понимает последнего слова, ибо такое единство было бы ересью Савелия и отрицанием Отца и Сына и Святого Духа. Ипостась означает лицо, а мы веруем в три Лица Пресвятой Троицы, а не в одно.
Р.S. Dixi et animam levavi. [Сказал и душу облегчил! — лат.] Продолжение своего отзыва о названной книге я посвящу преимущественно ее положительным сторонам.