О сочиненіяхъ Петрова.
О сочинениях Петрова, Петров Василий Петрович, Год: 1813
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Въ Изящной словесности каждаго народа содержится мра его просвщенія, гражданскаго могущества, благосостоянія. Народъ, неосвободившійся отъ оковъ первобытнаго невжества, близокъ къ дикости безсловесныхъ тварей: весьма ограниченныя, немногія нужды, едва примтныя отношенія, самый малый кругъ поздній стсняютъ языкъ его въ предлахъ бдности. Народъ угнтенный чуждымъ господствомъ, слабый по своей малочисленности, незнакомый съ высокими чувствами своего достоинства и любви къ отечеству, потовымъ трудомъ едва приобртающій немногія потребности для своего существованія, незнающій выгодъ промышленности и торговли, неспособенъ произвести краснорчивыхъ витій и поетовъ, наполняющихъ души согражданъ своихъ восторгомъ и доставляющихъ имъ неизъяснимыя наслажденія. Успхи просвщенія зрютъ очень медленно, Римляне семьсотъ лтъ дожидались Цицероновъ своихъ и Гораціевъ, которые явились между ними не тогда какъ первые цари ихъ сражались съ близкими народами за бытіе своего малаго государства, но уже въ то время когда Проконсулы Римскіе въ трехъ частяхъ свта начальствовали надъ областями.
Говоря объ изящной словесности, надобно имть въ виду точнаго измрителя оной — я разумю вкусъ истинной, основанной на твердыхъ началахъ, общій всмъ вкамъ и всмъ народамъ. Онъ показывалъ разность между первыми Опытами и превосходными твореніями зрлаго и образованнаго таланта, и въ симъ-то именно твореніямъ судить надобно о степени просвщенія лучшей части гражданъ и благосостояній всего гражданскаго общества.
Въ славной вкъ Екатерины Россіяне наслаждались уже разнообразными выгодами народа могущественнаго, изобилующаго всми пособіями, великаго и счастливаго. Удивительно ли, что при сей Государын, въ ея царствованіе, приготовленное безсмертными подвигами Петра и материнскою попечительностію Елисаветы, явились Пснопвцы, достойные самыхъ блистательнйшихъ временъ Греціи и Рима? Можетъ быть найдутся люди, которымъ покажется мнніе наше слишкомъ увеличеннымъ, въ такомъ случа мы просимъ ихъ о дарованіяхъ писателя судить не по слабымъ его сочиненіямъ. Но по тмъ, которыя въ полной мр заслуживаютъ одобреніе всхъ истинныхъ любителей изящества, и которыя даютъ неотъемлемое право на знаменитость.
Петровъ стяжалъ себ сіе безцнное право. Въ числ его стихотвореній {Сочиненія Василія Петрова. 3 Ч. въ 8 д. С. Петербургъ, къ Медицинской типографіи, 1811 года.} находятся нкоторыя образцовыя составляющія наилучшее украшеніе Россійской словесности. Талантъ его извстенъ былъ Екатерин, которая, уважай истинное просвщеніе, не только неоскорблялась употребленіемъ Славянскихъ словъ въ его одахъ, но удостоивала Сочинителя снисходительною своею бесдою. Петровъ былъ любимъ первыми особами въ Государств. Онъ хвалилъ въ одахъ своихъ и посланіяхъ Потемкина, Румянцева, Орловыхъ, но хвалилъ не изъ подлой лести, не по тому единственно что они были знатныя особы, а какъ мудрецъ, какъ врный сынъ Россіи, съ восторгомъ разсуждающій о полезныхъ для Отечества подвигахъ друзей своихъ и согражданъ знаменитыхъ.
Нашъ стихотворецъ учителей, какъ Ломоносовъ, Расинъ, Мильтонъ, Попъ, Клопштокъ и прочіе славнйшіе въ свт Стихотворцы, то есть онъ сперва знакомился съ древними языками, а потомъ уже занимался языками новыми и употребительными, въ которыхъ усплъ весьма не трудно тому, что положилъ хорошее основаніе своей наук, и которые у насъ только, по милости смтливыхъ иностранцовъ, почитаются нкоторыми за важнйшій предметъ ученія и за совершенство образованности. Василій Петровичъ Петрровъ, сынъ одного изъ Московскихъ священнослужителей, былъ нсколько времени учителемъ Піитики, Риторики и Греческаго языка въ здшней духовной Академій, въ которой и самъ онъ прежде обучался. Покровительству Потемкина обязанъ онъ благодарностію за счастливую судьбу свою, по одобренію сего Мецената онъ 1768 года опредленъ былъ въ штат Придворной библіотеки, скоро потомъ его отправили въ Англію, гд въ теченіе пяти лтъ онъ научился языкамъ Англійскому, Нмецкому и Французскому. Петровъ считался уже при Кабинет переводчикомъ, когда изданъ въ свт (1772) Опытъ Историческаго словаря о Россійскихъ Писателяхъ, въ которомъ по исчисленіи напечатанныхъ од его, епистол, надписей, случайныхъ стиховъ, ‘нкоторыми много похваляемыхъ’, и перевода первой псни Виргиліевой Енеиды, написано: ‘Вообще о сочиненіяхъ его сказать можно, что онъ напрягается итти по слдамъ Россійскаго Лирика, и хотя нкоторые и, называютъ уже его вторымъ Ломоносовымъ, но для сего сравненія надлежитъ ожидать важнаго какого-нибудь сочиненія, и посл того заключительно сказать, будетъ ли онъ вторый Ломоносовъ,— или останется только Петровымъ и будетъ имть честь слыть подражателемъ Ломоносова.’ Натурально, что Петрову неприятно было читать о себ приговор столь строгой и притомъ въ словар, гд вовсе не слдовало бы произносить о живомъ писател мнній, ни на какихъ доводахъ неоснованнаго. Онъ въ самомъ дл разсердился, и негодованіе свое изъявилъ въ письм изъ Лондона къ … {Часть III, стр. 105—119.}. Чтобы опровергнуть статью Словаря, онъ хотлъ всю книгу сдлать смтною. Вотъ Забавной отрывокъ изъ упомянутаго посланія, по которому однакожъ было бы не Справедливо судишь о достоинств таланта, славне оказавшаго себя въ одахъ и письмахъ важнаго содержанія:
‘…Я шлюсь на Словаря,
Въ немъ имя ты мое найдешь безъ фонаря,
Смотритко тамо я какъ солнышко блистаю,
На самой маковк Парнасса превитаю!
То правда, косна желвь тамъ сдлана орломъ,
Кокущка лебедемъ, ворона соколомъ,
Тамъ монастырскіе запечны лежебоки
Пожалованы вс въ искусники глубоки,
Коль вришь словарю, то сколько есть дворовъ,
Столь много на Руси великихъ авторовъ,
Тамъ подлой на ряду съ писцомъ стоитъ алырщикъ,
Игумен тутъ съ клюкой, тутъ съ мацами батырщикъ,
Здсь дьяконъ съ ладономъ, тамъ понамарь съ кутьей?
Съ баклагой збитеньщикъ и водоливъ съ бадьей?
А все то авторы, все мужи имениты,
Да были до сихъ поръ оплошностью забыты:
Теперь свт умному обязанъ молодцу,
Что полну ихъ именъ составилъ памятцу,
Въ дни древни, въ старину жилъ, былъ, де царь Вашуто,
Онъ былъ, да жилъ да былъ, и сказка то вся туто.
Такой-то въ едакомъ писатель жилъ году,
Ни строчки на своемъ не издалъ он роду,
При всемъ томъ слогъ имлъ, поврьте, молодецкой,
Зналъ Греческой язык, Китайской и Турецкой,
Тотъ умныхъ столько-то наткалъ проповдей:
Да ихъ въ печати нтъ. О! былъ онъ грамотй,
Въ семъ год цвлъ Фома, а въ едакомъ Ерема:
Какая же по немъ осталася поэма?
Слогъ пылокъ у сего и разумъ такъ летучъ
Какъ молнія въ еиръ сверкающа изъ тучь.
Сей первой издалъ въ свт шутливую піесу,
По точномъ правиламъ и хохота по всу.
Сей надпись начерталъ, а етотъ патерикъ,
Въ томъ разума былъ пудъ, а въ етомъ четверикъ.
Тотъ истину хранилъ, чтилъ сердцемъ добродтель,
Друзьямъ былъ врный другъ и бднымъ благодтель
Въ великомъ тл дух великой же имлъ,
И видя смерть въ глазахъ былъ мужественъ, и смлъ.
Словарикъ знаетъ все, въ комъ умъ глубокъ въ комъ млокъ.
Кто съ нимъ ватажился, былъ другъ ему и братъ,
Во святцахъ тотъ его неменьше какъ Сократъ.
И други, что своимъ дивитеся работамъ,
Сію вы памятцу читайте по субботамъ!
Кагда жъ возлюбленный всеросскій нашъ словарь
Плохъ разумомъ судья, плохъ нашихъ хвалъ звонарь:
Кто жъ будетъ цновщикъ сложеній стихотворныхъ,
Кто силенъ различить хорошія отъ вздорныхъ?’
При изданіи Словаря были уже напечатаны разныя стихотворенія Петрова, высокимъ изяществомъ наполненныя. Не понимаю, какъ можно было незамтить въ Од на побду Россійскаго флота надъ Турецкимъ (1770) неподражаемыхъ строфъ, въ которыхъ врными чертами и яркими красками стихотворчески изображено величественное и ужасное зрлище морскаго сраженія!
Полночны Тифисы, защитники Россіи,
Летятъ среди валовъ! Гремящи въ облакахъ
Перуны въ ихъ рукахъ,
Послушны имъ стихіи!
Преходятъ морь стези, гд кроется ихъ врагъ,
Очами ищутъ, гд Турецкой ветъ флагъ.
Нашли, обрадуясь пустились, полетли!
Всхъ руки на ударъ простерты, взнесены,
Вс гнвомъ разжены!
Постигли, загремли!
Я зрю плывущихъ Етнъ побдоносный строй,
Какъ ихъ ведетъ морямъ незнаемый Герой!
Ихъ парусы крыл, ихъ мачты лсъ дремучій!
Вдругъ ступятъ, вдругъ блеснутъ вновь грянутъ, вновь грозятъ!
И идутъ и разятъ
Какъ громомъ тяжки тучи!
ануарій птамъ и Святославъ летитъ,
И вихремъ за собой и хлябь и дымъ крутитъ!
И (*) горнихъ именемъ поборниковъ зовомый,
(*) Корабль Трехъ Святителей.
Ростиславъ, и съ нимъ Европа межь валовъ
Пускаютъ на враговъ
Безперерывны громы!
Евстафій весь въ огн, бросаетъ огнь и смерть,
Крутится, движется колеблетъ понтъ и твердь!
Тамъ (*) страшная гора привязанна цпями,
(*) Корабль Трехъ ерарховъ, гд находился флота Предводитель.
Какъ разродившійся Везувій, воздухъ рветъ,
Не престая реветъ
И борется съ горами!
Не молкнетъ трескъ снастей, желзныхъ свистъ шаровъ,
Густится думъ столбомъ всходя до облаковъ,
Стисненны межь громадъ въ громады волны плещутъ!
И втрилъ бизна и дневныхъ свтъ лучей
Сокрылись отъ очей,
Одни перуны блещутъ!
О опытъ тягостной нетрепетныхъ сердецъ!
Ужасенъ взору бой, ужасне конецъ.
Тамъ дв, крылатыя, дв грозные махины
Какъ Етна съ Геклою, одна съ другой слетясь,
Всей тяжестью сразясь,
Вспылали средь пучины!
Ихъ звукомъ, понтъ, брега и воздухъ потрясенъ
И Грекъ и Туркъ вдали содрогся ужасенъ,
Недвижимъ Россъ стоитъ и смертью смерть встрчаетъ!
Таковъ талантъ Петрова и такова кисть его! Онъ изображаетъ не для глазъ только, но даже и для слуха, и если въ душ читателя неотзываются страшные звуки сего морскаго сраженія, то конечно уже не талантъ, стихотворца тому причиною. При ныншнихъ обстоятельствахъ любопытно знать, что въ царствованіе Екатерины Турція два раза начинала, воевать противъ Россіи по наущенію Французскаго Кабинета, которой тайно помогалъ Европ въ ея дйствіяхъ. Петровъ указываетъ на сіе важное обстоятельство тогдашней политики:
Что тако озаренъ средь темной ночи понтъ!
Не Фебъ ли ускорилъ взлетть на горизонтъ?
Нтъ, вижду, мстятъ врагамъ разгнванные Россы!
Ихъ ето, ихъ горятъ торжественны огни!
Секвана! встань, взгляни,
Какъ гибнут чалмоносцы!
И въ другомъ мст той же оды:
Крпи, и громомъ ихъ (*), сколь можешь, Галлъ, снабжай,
Себ и своему студъ роду умножай!
Прапрадды твои въ непросвщенны лта
Въ слдъ (**) Римлянина шли въ далекій юга край,
Ты днесь воюешь втай
На Россовъ за Махмета!
(*) Турковъ.
(**) За Юлемъ Цесаремъ въ Александрію.
Мы видли картины піитическаго воображенія. Посмотримъ теперь на правила философа, въ похвальныхъ стихахъ Вельмож, разсуждающаго о дйствіяхъ нравственнаго міра, и въ то же время почти непримтно дающаго полезныя совты. Въ начал одной своей оды онъ обращается къ Графу Григорію Григорьевичу Орлову, котораго называетъ защитникомъ строгаго Зинонова ученія и стоикомъ посреди великолпій трона, потомъ продолжаетъ:
Не розы, не луга, не красныя дубровы,
Я истины суровы
Днесь свту возвщу.
Богатство, пышность, власть, все съ нами умираетъ,
Преходитъ все какъ сонъ все вчность пожираетъ,
Рожденье смертныхъ есть ко смерти первой шагъ,
Едина тлнію доброта не причастна,
Едина неподвластна
Мгновенныхъ року благъ.
Уже Рим древній палъ, подобно слабой трости,
Уже Катоновы во прахъ истлли кости,
Сократовъ пеплъ давно въ ничто преобращенъ,
Но добродтель ихъ понын процвтаетъ,
Какъ солнце къ намъ блистаетъ
Изъ мрачности временъ.
Многія письма Петрова къ Императриц Екатерин, ко Князю Потемкину, къ Графу Орлову, къ Графу Румянцову наполнены философическими разсужденіями, показывающими умъ зрлой, образованной основательнымъ ученіемъ.
Потемкинъ былъ другомъ и покровителемъ Петрова до самой своей кончины, Получивъ увольненіе отъ придворной службы въ 1780 году съ Чиномъ Статскаго Совтника и съ пенсіею, Піить нашъ, кажется, большую часть времени своего провелъ при Свтлйшемъ Княз, коего кончину оплакалъ въ прекрасномъ и трогательномъ стихотвореніи:
Увы! почто сей свт толь рано ты оставилъ,
И тысячи тобой терзатися заставилъ?
Твой мужественный вид не то друзьямъ вщалъ,
И исполинскій станъ, иное общалъ,
Цвлъ разум, во плещахъ являлась сила многа,
Величественъ былъ взоръ и образ полубога,
Внчала сдина не вс еще власы:
Куда геройскія двалися красы?
Увы! померкли вс, все стало смерти жертва,
Достойна долго жить о! како видимъ мертва?
Рыдайте Музы днесь изъ глубины сердецъ:
Осиротели вы, во гроб вашъ отецъ!
Что мило вамъ теперь среди земнаго круга,
Лишившимся сего защитника и друга?
Проклятая война! кто выдумалъ тебя?
Природы гнусный врагъ, врагъ обществъ и себя,
Ты, ты естественна рушительница чина,
Толь тяжкаго для насъ урона ты причина!
Въ сердечной горести мы ищемъ средствъ облегчить ее, и кажется намъ иногда, будто находимъ ихъ, когда жалуемся на причину нашего стованія, но горесть наша неуменьшается, и мы чувствуемъ, что жалобы наши несправедливы. Таковъ ходъ движеній сердца человческаго. Петровъ недавно обвинялъ войну, теперь онъ перемняетъ свои мысли и чувства.
Но ахъ! не брань сего атланта утомила,
Не тягость ратныхъ длъ въ немъ силы преломила,
Со славой брань его сдержали рамена:
Въ миръ рушилась сія Россійскихъ странъ стна,
Тогда насъ рок потрясъ, какъ бури перестали,
Тогда ударилъ громъ, какъ бури миновали.
Все показываетъ истинную, а непритворную скорбь Сочинителя. И можно ли по разсчету и съ намреніемъ предаваться печальнымъ вспоминаніямъ, которыя въ горести особенно приятны нашему сердцу, ибо питаютъ его какою-то сладостною отрадою? Послушаемъ:
О сколь обманчивы, сколь тщетны судъ надежды!
Чмъ мы на свтъ семъ ласкаемся, невжды!
Высока Промысла незнающи стезей,
Во упованіи спимъ полномъ на князей.
Я первый, я примръ, сколь смертные суть слпы,
Колико о вещахъ мечтанья ихъ нелпы.
Бывъ смертною въ одр не разъ объятъ грозой,
Я мнилъ, что ты, Герой, почтишь мой гробъ слезой,
Что прежде я умру: то мн казали лта.
Я скорбенъ былъ, ты здравъ, ты крпокъ, полонъ цвта,
Судьба, казалось, съ тмъ въ живыхъ меня блюла,
Чтобъ было пть кому твои, Герой, дла:
Какъ ее, впреки моимъ и мыслямъ и желанью,
Я долженъ чтить тебя, чтить слезъ не псней данью,
Преживъ тебя, болзнь по смерть въ душ питать,
И утшенія нигд необртать!
Наемный ласкателъ надулъ бы стихи свой высокопарною и холодною ложью, къ которой и безъ-того уже вс слишкомъ много прислушались. Петровъ оплакивая своего благодтеля и друга, небоится говорить о его слабостяхъ.
Я зрлъ, (повдаютъ уста мои не ложь)
Внчанныхъ щастіемъ и славою вельмож,
Но зрлъ сквозь вку тнь, иль облакъ издалека!
Ты мн единь въ теб даль видть человка
Со слабостями, но въ немъ блистательныхъ отликъ
И превосходствъ какій созерцавался ликъ!
Среди разнообразныхъ и многотрудныхъ дл службы государственной Князь Потемкинъ неупускалъ случай въ свободные часы питать душу свою высокими разсужденіями о предметахъ, которые составили славу знаменитйшихъ философовъ. Вотъ доказательство,
Вообразя бесдъ уединенныхъ сладость,
И проливанну мн отъ отчихъ взоровъ радость,
Источники утхъ, которымъ дружба мать,
Что долженъ въ сиромъ днесь я сердц ощущать!
Ты пренья велъ со мной о Промысл и рок,
О смерти, бытіи, и цломъ міра ток,
Премудрая глава! мой днесь вопросъ рши:
Какому должно быть той жребію души,
Что съ лучшею себя разставшись половиной,
Живетъ и движется печалію единой
И утшенія ту только имать тнь,
Что зритъ въ гаданіи коль свтелъ твой тамъ день?
Есть особаго рода стихи, которые въ хорошихъ поэмахъ, какъ луна между звздами, отличаются необыкновенною красотою. Въ немногихъ счастливо выраженныхъ словахъ заключается иногда мысль обширная, для изъясненія которой надлежало бы въ другомъ случа употребить цлой періодъ, но которая отъ того потеряла бы свою силу, подобно спирту вылитому въ большой сосудъ, водой наполненный. Стихотворецъ даетъ разумть, что не только свой, но и чуждые народы оплакиваютъ смерть Потемкина, и потомъ говоритъ:
Изъ варварскихъ очей Россійски слзы льются.
Память Петрова должна быть любезною для всякаго Русскаго сердца. Онъ пророческимъ гласомъ предрекъ {Въ Од на всевожделнное рожденіе Великаго Князя АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВИЧА 1777 года. Ч. I, стр. 144—147.} славу Bеликаго нашего САМОДЕРЖЦА:
Герой, Герой изыдетъ въ свтъ,
Онъ силой свыше облечется,
Поборникъ правды прослыветъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сквозь нжную во зрак младость
Коль бодрый въ немъ сверкаетъ духъ!
Во очесахъ ліющихъ радость
Написано: Онъ смертнымъ другъ!
Плещьми Героя образуетъ!
Вождя движеньми показуетъ!
Уже изъемлясь изъ пеленъ,
Достигнуть хочетъ въ полубоги,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вражда отъ насъ навкъ исчезни,
Союзъ будь крпче утвержденъ,
Забуди Рождшая болзни:
Утшься, АЛЕКСАНДРЪ рождена,
Ему поклонятся языки,
Его почтутъ земны Владыки.
Коль мощный, зри, сердецъ Онъ Царь!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Онъ Росской славы звукъ умножитъ,
Жаръ новый пснопвцамъ вложитъ:
Я сказалъ выше, что талантъ Петрова извстенъ былъ Екатерин, прибавлю, что сія Великая Государыня животворнымъ ободреніемъ своимъ принимала участіе въ перевод Виригиліевой Енеиды, и даже сообщала Петрову свои замчанія о слог. Мы видимъ это въ письм къ Императриц отъ Переводчика, поднесшаго Ей окончанную Виргиліеву поему на Русскомъ язык. Оно принадлежитъ въ исторіи Екатеринина вка, ибо показываетъ благое дятельныя склонности и упражненія безсмертной Просвтительницы своего народа. Каждой питомецъ Музъ возрадуется духомъ, когда узнаетъ, съ какою благородною смлостію пролагатель Енеиды, и единственно по праву своего таланта, изъясняется передъ Обладательницею милліоновъ!