О смертной казни.
О смертной казни.
Москва, 24-го апрѣ,ля 1868 г.
О смертной казни, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1868
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянофильство и западничество (1860-1886)
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Томъ второй. Изданіе второе
С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891
Вислица, какъ странствующій педагогъ, обходитъ поочередно грады и веси Россійской Имперіи, преподавая свои назидательные уроки. Была она въ Рязани, спустилась внизъ по Волг, погостила въ Саратов, позамшкалась на ‘мирныхъ, благословенныхъ брегахъ Тавриды’, въ виду Чатырдага и роскошной синевы еодосійскаго залива, — завернула въ Одессу, будетъ въ Кіев, — направляется въ Могилевъ, Пинстъ, Минскъ, Витебскъ и Вильну, — везд наставляя и поучая наше полудикое населеніе. Говоримъ — ‘полудикое’, потому что, въ своемъ невжеств, оно не перестаетъ изумляться и ужасаться, встрчаясь съ этимъ непривычнымъ ему просвтительнымъ орудіемъ Европейской цивилизаціи, или, по крайней мр, тхъ Европейскихъ народовъ, которые гордятся своею образованностью. Теперь скоро мы уже совсмъ будемъ походить на Европу. Тлесныхъ наказаній — явныхъ, публичныхъ, по суду уже нтъ (то, что не по суду, то не въ счетъ и печатно не оглашается). Правда, народъ нашъ еще глупъ и ему еще не вполн въ-домёкъ, почему безчестне принять на тло наказаніе, чмъ на душу преступленіе, и мене позорно быть воромъ, чмъ быть высченнымъ, правда, онъ еще ясно не понимаетъ разницы между насильственнымъ бичеваніемъ и насильственнымъ заточеніемъ, — но все это не измняетъ факта, мы же, съ своей стороны, благословляемъ уничтоженіе тлесныхъ наказаній не столько ради наказуемыхъ, сколько ради самихъ наказующихъ и зрителей наказанія, — мы находимъ не безполезнымъ, чтобы Россія поотвыкла нсколько отъ кулака, отъ побоевъ, плетей и тому подобныхъ вразумленій тлесныхъ… Теперь у насъ есть, какъ и въ Европ, и траурныя колесницы, и эшафоты, и позорные столбы: правда, народъ нашъ еще простъ, не доразвился еще до воззрнія на преступника, какое существуетъ у простонародья цивилизованныхъ странъ Европы: онъ еще попрежнему смотритъ на осужденныхъ, какъ на ‘несчастныхъ’, и преступнику, выставленному у ‘позорнаго столба’, сыплетъ не ругательства, не комки грязи, какъ тамъ, на Запад, а свои мдныя трудовыя копйки… Теперь мы уже не счемъ ни кнутомъ, ни плетьми, — теперь мы вшаемъ. Мы обзавелись смертной казнью, какъ и въ образованной Европ… Головъ мы не рубимъ, какъ во Франціи, — такихъ машинъ нтъ, и мастеровъ такихъ наша молодая практика еще не воспитала: вшать несравненно легче, — ну да и въ Англіи вшаютъ. Правда, народъ нашъ, какъ мы уже сказали, еще дичится смертной казни, но ничего — привыкнетъ.
Было время и у насъ на Руси, когда жизнь человческая не цнилась ни во что, когда казнить смертью казалось дйствіемъ самымъ простымъ, обычнымъ, пошлымъ — въ старинномъ смысл этого слова: то и дло рубилъ топоръ, стягивалась петля, мозжили о земь колеса головы привязанныхъ въ нимъ преступниковъ. Но посл оргіи стрлецкихъ казней, посл лютой, кровавой бироновщины, — возмущенное нравственное чувство Россіи сказалось на высот трона — сердцемъ русской женщины, воспріявшей самодержавную власть и самодержавно отмнившей оффиціальное человкоубійство. Императрица Елисавета уничтожила смертную казнь, Екатерина II уничтожила пытку. Усталая Россія вздохнула свободнй. Историки и судебные архивы не показываютъ, чтобъ увеличилось число преступленій, и нравы не стали хуже, но, напротивъ, смягчились до того, что самый образъ казни изгладился изъ памяти народа, самое понятіе о законности смертной кары сдлалось ему чуждо: онъ отвыкъ отъ запаха, зрлища и вкуса крови, человческая жизнь стала ему цннй и святе… Были, конечно, въ теченіе послдовавшей затмъ сотни лтъ, случаи наказанія смертью, но эти случаи были рдки, — до того рдки, что вс они извстны и перечислены въ первыхъ изданіяхъ Свода Законовъ.
Россія утшалась и радовалась такимъ нравственнымъ характеромъ своего правосудія. Она справедливо гордилась этимъ преизбыткомъ человчности въ своемъ уголовномъ законодательств предъ всми уголовными кодексами міра. Дерзнувъ, хотя однажды, поступить самобытно, она опередила Европейскіе народы (какъ отчасти опередила ихъ потомъ и въ крестьянскомъ вопрос, въ разршеніи поземельной соціальной задачи). Писатели указывали на это отличіе Россіи, т. е. на отсутствіе смертной казни, какъ на выраженіе народнаго духа, какъ на коренную черту Русской и вообще Славянской національности. Поэты прославляли ея ‘безкровный судъ’: вспомнимъ хоть стихи Хомякова въ Россіи, и другое напечатанное его сочиненіе, гд съ такою гордостью говоритъ онъ о томъ, что Русское государство не знаетъ, не воспитало ‘цеха человкоубійцъ’ — палачей.
Въ 1833 году сооруженъ былъ, наконецъ, славнйшій памятникъ прошлаго царствованія — Сводъ Законовъ Россійской Имперіи — сводъ дйствующаго, на исторической основ, права. Въ XV том, во глав наказаній уголовныхъ и исправительныхъ, напрасно стали бы мы искать смертной казни, — она не значится вовсе, она не признана и не узаконена Сводомъ. Напротивъ, въ примчаніи въ статьямъ, перечисляющимъ разные виды уголовной кары, упомянуто, что смертная казнь уничтожена самодержавною волею императрицы Елисаветы, и что если затмъ и были случаи присужденія казни (которые при этомъ, какъ мы уже выше сказали, вс и поименованы — ихъ было всего три), то они составляютъ исключеніе, неизмняющее общаго закона, — исключеніе, допущенное поособому всякій разъ разршенію высшей власти и по приговору не обыкновеннаго, а особенно учреждаемаго, сверхзаконнаго, верховнаго уголовнаго суда. Разумется, здсь всего важне принципъ — и принципъ непримненія смертной казни въ уголовнымъ преступленіямъ былъ провозглашенъ Сводомъ Законовъ перваго и втораго изданій.
Такъ было до 1845 года. Въ этомъ году, во всеобщей неожиданности, безъ всякихъ предварительныхъ истолкованій, смертная казнь вдругъ получила у насъ право гражданства и признана нашимъ законодательствомъ, — не посредствомъ какого либо особаго акта признанія, а просто чрезъ изданіе новаго Уложенія о наказаніяхъ. Въ этомъ Уложеніи, въ лстниц уголовныхъ наказаній, стоитъ на первомъ мст смертная казнь, — какъ будто она никогда этого мста и не теряла. Какимъ образомъ Россія лишилась вдругъ своей ‘похвалы’, — того, что составляло для нея предметъ утшенія и гордости,— почему должна была она измнить своему дорогому преданію, — ради чего сочтено было нужнымъ отмнить ставшій органическимъ законъ императрицы Елисаветы и отнять у Россіи то отличіе ея уголовнаго кодекса, которымъ она славилась предъ прочими странами Европы — это осталось, по обычаю того времени, для Русскаго общества необъясненнымъ. Можетъ быть, по понятіямъ чиновниковъ-составителей Уложенія, въ этомъ-то отличіи и заключался существенный недостатокъ, и усматривалось несовершенство прежняго кодекса. ‘Во всей просвщенной Западной Европ, — такъ, вроятно, разсуждали они, — дйствуетъ смертная казнь: во Франціи, Германіи, Англіи — везд рубятъ головы или вшаютъ, — неужто же допустить дерзкую мысль, что мы ихъ опередили? Не отсталость ли это, скоре, съ нашей стороны? Неужто же мы ихъ человчне и лучше? И съ чего намъ смть быть лучше? Однимъ словомъ, безъ смертной казни какъ-то неловко, — на цивилизованную, на Европейскую страну не похоже’… Много объясненія почти и допустить нельзя. Или разв жесточе стали наши нравы? усилились преступленія? оказалась необходимость въ боле строгимъ, сдерживающихъ или ‘репрессивныхъ’ мрахъ? Но этого никакія историческія данныя не подтверждаютъ и уголовная статистика не доказываетъ, а обнаруживаетъ, наоборотъ, совершенно противное.
Могутъ замтить, конечно, что Уложеніе назначаетъ смертную казнь только за политическія или ‘государственныя’ преступленія, за которыя, на практик, случалось и прежде наказывать смертью, — и, вроятно, это и было причиной утвержденія 241—254 ст. новаго Уложенія со стороны высшихъ государственныхъ установленій, — но дло не въ практик, а въ принцип. Такъ или иначе, Россія не иметъ боле права хвалиться отсутствіемъ смертной казни въ своемъ кодекс, и однажды допущенный принципъ, измняя цлый сложившійся строй понятій, въ своемъ логическомъ развитіи приводитъ неизбжно и къ дальнйшимъ измненіямъ — боле практическаго свойства. Въ настоящее время смертная казнь не есть уже что-то непривычное, невиданное и неслыханное. Она прилагается теперь не за одни государственныя преступленія, но и за убійства, за дланіе фальшивыхъ ассигнацій (въ сверо-западныхъ губерніяхъ), — однимъ словомъ, за преступленія, за которыя въ Уложеніи опредлены, со всего точностью, иныя уголовныя наказанія — безъ лишенія жизни. Правда, лишенію жизни подвергаются теперь не на основаніи Уложенія и обычнаго уголовнаго судопроизводства, а по полевому военному суду, — но еслибы преданіе Елисаветы поддерживалось во всей своей жизненной сил нашимъ законодательствомъ, то едва и бы вошло въ такой повседневный обычай у нашихъ мстныхъ провинціальныхъ администраторовъ — ходатайствовать о допущеніи подобныхъ изъятій изъ общаго хода уголовнаго судопроизводства для преступленій, Уложеніемъ предусмотрнныхъ. Защитники смертной казни ссылаются обыкновенно на примръ Европейскихъ государствъ, гд еще недавно вопросъ объ отмн смертной казни былъ поднятъ и обсуждаемъ почти во всхъ представительныхъ собраніяхъ, поочередно, и везд, кром Саксоніи, ршенъ отрицательно, т. е. одна Саксонія въ ныншнемъ году постановила уничтоженіе смертной казни: въ Австріи, въ Англіи, большинство въ палатахъ высказалось за удержаніе плахи или вислицы. Вчера, въ иностранномъ отдл, помщено нами краткое извлеченіе изъ преній, происходившихъ по сему предмету въ британевовгъ парламент. Собственно по поводу этихъ преній и въ виду того авторитета, который имютъ для Русскаго общества примры Англіи, мы и сочли нужнымъ сказать сегодня свое слово о смертной казни. Изъ рчи Джона Стюарта Милля видно, до какой степени этотъ знаменитый свободо-мысленный писатель увязъ въ рутин Англійскаго практицизма, — до какой степени трудно самому умному изъ Англичанъ отршиться отъ національныхъ вковыхъ привычекъ, традицій, и выкарабкаться изъ наслоенныхъ столтіями соціальныхъ формацій и понятій. Но Англія, по этому самому, и не можетъ намъ быть указомъ. Въ Англіи, напримръ, до сихъ поръ король — а теперь королева — признается главою церкви, и самая церковь есть учрежденіе чисто-государственное, изобртенное статутомъ Генриха VIII. Въ Англіи… но исчислять вс уродливыя аномаліи Англійской государственной жизни здсь не мсто, — рядомъ съ этими аномаліями Англія владетъ такимъ сокровищемъ свободы совсти, мысли и слова, въ которомъ лежитъ для нея залогъ неоскудвающей жизни и цлебнаго врачеванія всякихъ золъ. Уже и теперь въ древнемъ Англійскомъ учрежденіи смертной казни сдлана брешь: парламентъ отмнилъ публичность казни, вполн убдившись доводами, что зрлище этого, возведеннаго въ святость закона, убійства иметъ вредное дйствіе на нравы народа. Конечно, такая отмна публичности обращаетъ казнь въ какое-то тайное убійство, конечно, при этомъ отнимается у наказанія характеръ и польза ‘устрашенія и спасительныхъ потрясающихъ впечатлній на народныя массы’, чмъ обыкновенно приверженцы плахи и вислицы стараются ихъ оправдывать, — но тмъ лучше: починъ сдланъ, и на этой нелогической формул остановиться нельзя. Поэтому совершенно не правы т въ Россіи, которые ссылаются, относительно смертной казни, на примръ Западной Европы. Они упускаютъ изъ виду, что тамъ, въ настоящее время, все же отъ времени до времени, и всякій разъ настойчиве, возбуждается вопросъ объ отмн смертной казни, объ ограниченіи случаевъ ея примненія, — тогда какъ у насъ, одновременно съ тамошними попытками отмны, введена смертная казнь вновь, и съ тамошнимъ ограниченіемъ — предлагается расширеніе случаевъ примненія смертной казни! Они забываютъ, что тамъ, въ Англіи напримръ, смертная казнь есть древній національный институтъ, котораго дйствіе не прерывалось ни разу въ теченіе какихъ нибудь тысячи лтъ, — а у насъ она давнымъ-давно утратила характеръ историческаго народнаго учрежденія и преблагополучно прерывалась на цлыя сто лтъ. Тамъ надо пріучатъ народъ отъ смертной казни, отъ этой тысячелтней его привычки, а намъ предстоитъ пріучать его вновь. Тамъ вынуждены ждать, чтобы смягчились нравы, а у насъ приходится ожесточать нравы — зрлищемъ человкоубійства. Странное дло! Странный видъ прогресса представляетъ Русское государство! Везд отъ тьмы идутъ къ свту, отъ жестокости къ милосердію, отъ средневковаго безчеловчія въ человчности, — отъ грубости нравовъ къ смягченію нравовъ… У насъ же наоборотъ: мы возвращаемся въ средневеовымъ формамъ наказанія, отъ свта въ сумраеу. Выходитъ по здравой логик, что наши нравы теперь, въ XIX вк, жесточе, сурове, преступне, чмъ во времена императрицы Елисаветы, въ половин XVIII вка?! Тогда можно было обходиться безъ смертной казни, а теперь нельзя??…
Говорить о вред и безнравственности смертной казни мы считаемъ излищнимъ. Это давно разъяснено Европейскою, отчасти и нашею литературой. Но и для невоспитаннаго на литератур, а воспитаннаго на слов евангельскомъ общества, вполн ясно и несомннно, что убіеніе человка, совершаемое хотя бы и мечомъ государственнымъ, противно духу и разуму ученія Христа, — Христа, хотвшаго милости, а не жертвы, не желавшаго смерти гршника. Для христіанина вполн очевидно, что самовластно и насильственно совращать человку (преступнику или гршнику) срокъ покаянія, ограничиваемый лишь предлами жизни человческой, — человкъ не въ прав…
Все это ясно, несомннно и очевидно, — но, впрочемъ, всего этого, именно у насъ, въ Россіи, даже и доказывать не стоитъ. Да, не стоитъ, — говоримъ это не безъ горечи. Не стоитъ потому, что не нынче, такъ завтра, черезъ нсколько лтъ, очень скоро, смертная казнь будетъ непремнно, неминуемо уничтожена во всхъ государствахъ Европы, какъ уничтожена она уже и теперь въ Саксоніи, къ тому идетъ. И какъ уничтожится она въ Европ, тогда и для насъ никакихъ уже иныхъ доказательствъ не потребуется, и вс наши современные русскіе доморощенные защитники смертной казна, — вс, зардвшись внезапнымъ стыдомъ, съ неудержимымъ жаромъ негодованія, хоромъ завопятъ о варварств сего учрежденія, о необходимости для Россіи сравняться съ цивилизованными странами Европы, — объ отмн смертной казни! И такъ же легко она отмнится, какъ была введена, — и никакихъ худыхъ послдствій отъ того не будетъ. И получимъ мы, съ подобострастною признательностью, отъ цивилизованной Европы, какъ даръ, какъ ея созданіе, то, что было наше, что принадлежало намъ по праву, что прежде еще Европы создала наша Русская жизнь… Все это будетъ скоро, скоро: можетъ быть Господь еще приведетъ насъ дожить до этого съ вами, читатель…