Екатерина II
[О смерти императрицы Елизаветы Петровны]
Объяснение.
ПРИМЕЧАНИЯ
[О смерти императрицы Елизаветы Петровны]
[О смерти императрицы Елизаветы Петровны], Екатерина Вторая, Год: 1797
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Екатерина II. Сочинения / Сост. и примеч. В. К. Былинина и М. П. Одесского.
М., ‘Современник’, 1990.
Граф Александр Андреевич Безбородко написал краткое начертание дел политических, военных и внутренных государыни императрицы Екатерины II, самодержицы всероссийской, так как и знаменитейших событий во дни ея царствования. Он починает тако. В 1762 году. Вступление ея императорскаго величества на всероссийский престол.
Во время болезни блаж[енной] пам[яти] госуд. имп[ератрицы] Елисаветы Петровны, в декабре месяце 1761 года, слышала я из уст Никиты Ивановича Панина, что трое Шуваловы, Петр Иванович, Александр Иванович и Иван Иванович чрезвычайно робеют о приближающей[ся] кончине государыни императрицы, о будущем жребии их, что от сей робости их родятся у многих окружающих их разнообразные проекты, что наследника ея все боятся, что он не любим и не почитаем никем, что сама государыня сетует, кому поручить престол, что склонность в ней находят отрешить наследника неспособнаго, от котораго много имела сама досады, и взять сына его семилетнаго и мне поручить управление, но что сие последное, касательно моего управления, не по вкусу Шуваловым. Из сих проектов родилось, что посредством Мельгунова, Шуваловы помирились с Петром III, и государыня скончалась без иных распоряжений. Но тем не кончилась ферментация публики, а начало ея приписать можно дурному Шуваловскому управлению и беззаконному Бестужевскому делу, то есть с 1759 году.
При самой кончине Госуд. Имп. Елисаветы Петровны прислал ко мне князь Михайла Иван. Дашков, тогдашной капитан гвардии1, сказать: ‘повели, мы тебя взведем на престол’. Я приказала ему сказать: ‘Бога ради не начинайте вздор, что Бог захочет, то и будет, а ваше предприятие есть равновременная и не созрелая вещь’. К князю Дашкову же езжали и в дружбе и согласии находились все те, кои потом имели участие в моем возшествии, яко то: трое Орловы2, пятеро капитаны полку Измайловскаго и прочие, женат же он был на родной сестре Елисав. Воронцовой, любимицы Петра III. Княгиня же Дашкова от самаго почти ребячества ко мне оказывала особливую привязанность, но тут находилась еще персона опасная, брат княгинин, Семен Романович Воронцов, котораго Елисавета Роман., да по ней и Петр III, чрезвычайно любили. Отец же Воронцовых, Роман Ларионович, опаснее всех был по своему сварливому и перемечливому нраву, он же не любил княгиню Дашкову3.
Императрица Елисавета Петровна скончалась в самое Рождество 25 декабря 1761 года, в три часа за полудни, я осталась при теле ея. Петр III, вышед из покоя, пошел в конференцию и прислал мне сказать чрез Мельгунова, чтоб я осталась при теле, дондеже пришлет мне сказать. Я Мельгунову сказала: ‘вы видите, что я здесь, и приказание исполню’. Я из сего приказания заключила, что владычествующая фракция опасается моей инфлу[е]нции. Тело императрицы еще обмывали, когда мне пришли сказать, что генерал-прокурор князь Шаховской отставлен по его прошению, а обер-прокурор сенатской Александр Иван. Глебов пожалован генерал-прокурором. То есть слывущей честнейшим тогда человеком отставлен, а бездельником слывущей и от уголовнаго следствия спасенный Петром Шуваловым зделан на его место генерал-прокурором.
Тело императрицы Елисаветы Петровны едва успели убрать и положить на кровать с балдахином, как гоф-маршал ко мне пришел с повесткою, что будет в галерее (то есть комнаты чрез три от усопшаго тела) ужин, для котораго повещено быть в светлом богатом платье. Я послала по богатое платье в комнаты сына моего, живущаго возле покойной государыни. Я оделась и паки в таком наряде пришла к усопшему телу, где мне велено было оставаться и ждать приказаний. Тут уже окошки были открыты и Еванггелие читали.
Погодя несколько, пришли от государя мне сказать, чтоб я шла в церковь. Пришед туда, я нашла, что тут все собраны для присяги, после которой отпели вместо панихиды благодарственный молебен, потом митрополит новогородской Сеченов5 говорил речь государю. Сей был вне себя от радости и оной ни мало не скрывал, и имел совершенно позорное поведение, кривляясь всячески, и не произнося окроме вздорных речей, не соответствующих ни сану, ни обстоятельствам, представляя более не смешнаго Арлекина, нежели инаго чево, требуя однако всякое почтение. Из церкви вышедши, я пошла в свой покой, где до самаго ужина я горько плакала толико о покойной государыне, которая всякия милости ко мне оказывала и последние два года меня полюбила отменно, как и о настоящем положении вещей. Когда кушанье поставлено было, мне пришли сказать, и я пошла к ужину, стол поставлен был в куртажной галерее персон на полтораста и более, и галерея набита была зрителями. Многие, не нашед места за ужином, ходили так же около стола, в том числе Иван Иванович Шувалов и Мельгунов. Сей из прислужников Шуваловых зделался их протектором. У Ивана же Ивановича Шувалова хотя знаки отчаянности были на щеке, ибо видно было, как пяти пальцами кожа содрана была, но тут, за стулом Петра III стоя, шутил и смеялся с ним. Я сидела возле новаго императора, а возле меня князь Никита Юрьевич Трубецкой, которой во весь стол ни о чем не говорил, как о великой своей радости, что государь царствует. Множество дам также ужинали: многия из них так, как и я, были с разплаканными глазами, а многия из них тот же день, не быв в дружбе, между собою помирились. Ужин сей продолжался часа с полтора. Пришед в свои комнаты, я начала раздеваться, чтоб лечь в постелю, когда принесли повестку, чтоб дамам на завтра быть в робах богатых, и будет большой обеденной стол в той же галерее, сидеть же по билетам. Потом я легла в постель, но я, хотя пред тем две ночи не спала, проводя оных в покое покойной императрицы, но сон далеко от меня был и никак заснуть не могла, и начала размышлять о прошедшем, настоящем и будущем. И зделала я следующее заключение: ежели в первом часу царствования отставили честного человека, а не постыдились на его место возвести бездельника, чево ждать? Говорила я себе: твою инфлуенцию опасаются, удались от всево, ты знаешь, с кем дело имеешь, по твоим мыслям и правилам дела не поведут, следовательно ни чести, ни славы — тут не будет, пусть их делают, что хотят. Взяв сие за правило своего поведения, во все шесть месяцев царствования Петра III я ни во что не вступалась, окроме похорон покойной Государыни, по которым траурной комиссии велено было мне докладываться, что я и исполнила со всяким радением, в чем я и заслужила похвалу от всех. Я же тут брала советы от старых дам, графини Марьи Андр. Румянцовой, графини Анны Карловны Воронцовой, от фельдмаршалши Аграфены Леонтьевны Апраксиной и иных, подручно случающихся, в чем и на них угодила чрезвычайно.
На другой день поутру нарядилась в богатой робе и пошла к обедне, потом на поклон к телу, а оттудова к столу по билетам. Сей стол был с разплаканными глазами почти у всех, и мало было лиц равнодушных, и усталь на всех видно было. После обеда я пошла к себе. Во время сего стола тело покойной Государыни анатомили. К вечеру пришли мне сказать, что посланы курьеры для освобождения и возвращения в Петербург Бирона, Миниха, Лестока и Лопухиных, и что Гудович6 едет в Берлин с объявлением о вступлении на престол Императора. Я на сие сказала: ‘дела поспешно идут’.
На третий день я, надев черное платье, пошла к телу, где отправлялась панихида, тут ни Императора и никово не было, окроме у тела дневальных, да те, кои со мною пришли. Оттудова я пошла к сыну моему, а потом посетила я графа Алексея Григорьевича Разумовскаго в его покое во дворце, где он от чистосердечной горести по покойной Государыне находился болен. Он хотел пасть к ногам моим, но я, не допустя его до того, обняла его и обнявшись оба мы завыли голосом и не могши почти говорить слова оба, я, вышед от него, пошла к себе.
Пришед в свой покой, услышала, что император приказал приготовить для себя покой от меня чрез сени, где жил Александр Иванович Шувалов, и что в его покое, возле моих, будет жить Елисавета Романовна Воронцова.
В сей день вечеру Император поехал куда-то на вечеринку править Святки.
Как покои Александра Ивановича Шувалова убраны были дни чрез два, император перешел в них, а Елисавета Воронцова в его покой переехала, мои же покои парадные обили черным сукном, и людей Император принимал в оных, по утрам и по вечерам езжал в гости ко всем знатным особам, кои устроили для него великия пиры, от сих пиров я уклонилась по причине великого кашля.
Накануне того дня, как переносить положено было тело покойной государыни из той комнаты, где скончалася, на парадную постелю, император ужинал у графа Шереметьева7, тут Елисавета Воронцова приревновала не знаю к кому и приехали домой в великой ссоре. На другой день, после обеда часу в пятом она прислала ко мне письмо, прося меня, дабы я для Бога самаго пришла к ней, что она имеет величайшую нужду говорить со мною, сама же не может прийти ко мне, понеже лежит больна в постели. Я пошла к ней и нашла ее в великих слезах, увидя меня, долго говорить не могла, я села возле ея постели, зачала спросить, чем больна, она, взяв руки мои, целовала, жала и обмывала слезами. Я спрашивала, об чем она столь горюет? Она мне на то сказала: ‘пожалуй, потише говорите’. Я спросила: ‘какой причины ради?’ Она мне сказала: ‘в другой комнате сестра моя, Анна Михайловна Строгонова, сидит с Иваном Ивановичем Шуваловым’ (c’est dire, qu’elle leurs avoit mnag un randez vous, tandis qu’elle s’entretenoit avec moi)8. Я разсмеялась, и она посвободнее стала от слез и начала меня просить, чтоб я пошла бы к императору и просила бы его имянем ея, чтоб он бы ее отпустил к отцу жить, что она более не хочет во дворце остаться. При сем она бранила его окружающих всячески и его самаго. Чево она уже и накануне у Шереметьева делала к удивлению всех слышателей, и за что Император приказывал отца ея арестовать, но однако упросили его. Я сказала, чтоб она ково инаго выбрала для сей комиссии, которая ему будет, можно быть, досадительна, но она уверяла меня, что ему то и надобно и не чрез ково окроме меня ей о том просить, понеже все бездушные бездельники, а одна я, на ком она полагает свое упование. Дабы укратить мое у нея пребывание, я обещала ей пойти к нему и донести ему о ея прозьбе, и пришед к себе, я послала наведоваться, дома ли он и можно ли к нему придти. Сказали, что опочивает, а как проснулся часу в седьмом, пришли мне сказать и я пошла к Императору. Я нашла его в шлафроку, ходил взад вперед по комнате и был еще весьма сонен. Я начала говорить ему: ‘ежели вы дивитеся моему приходу, то еще более удивитеся, когда сведаете, с чем я пришла’, и разсказала ему все от слова до слова, как Елиз. Ром. Воронцова ко мне писала, и что говорила со мною, и как я отклоняла сию комиссию и причины, кои она имеет не вверять окроме меня оной. Он, услыша сие с удивлением и задумчивостию, заставил меня повторить сказанное. В сие время вошли в комнату Мельгунов и Лев Александрович Нарышкин. Он им разсказывал, с чем я пришла, с досадою на Елисав. Воронцову. Сие продолжилось с час, наконец я сказала: ‘какой ответ прикажете ей сказать, или ково иново пошлете?’ На сие Мельгунов и Нарышкин ему советовали сказать, что он к ней пришлет ответ. Я пошла к себе и велела Елисавете Воронцовой сказать, что к ней ответ прислан будет. Погодя, она паки прислала ко мне сказать, что она отпущена, одевается и ждет карету, дабы ехать изо дворца к отцу, и просит дозволения прийти ко мне прощаться. Я сказала: ‘пусть прийдет’. Между тем чрез мою переднюю, пред уборной, зделалось великое бегание: то Мельгунов, то Нарышкин к ней, и от нея взад вперед ходили, что продолжалось часу до одиннацатаго, тогда сам Император к ней пошел и, побыв у нея, возвратился в свои покои, а она ко мне написала цыдулку, что она ко мне не будет, понеже ей приказано остаться во дворце. Я легла спать, а на другой день ввечеру Петр III с Мельгуновом и Львом Нарышкиным, пришед ко мне, бранили и ругали всячески Елизавету Воронцову, и видно было, что им хотелось, дабы я пристала к их речам, но я молча слушала, Император же тут разсказывал, как она не хотела надеть мой портрет, когда он ее пожаловал камер-фрелиною, и хотела иметь его портрет. Он думал, что зато осержусь, но когда он увидел, что я тому смеюсь и ни мало не сержусь, тогда вышел вон из комнаты. Тогда Мельгунов и Лев Нарышкин мне пеняли, что, имев такую хорошую оказию выгнать ее из дома, не воспользовалась тем. Я им отвечала: ‘а я вам дивлюсь, что вы сами не успели в своем желании вчерась’.
От дня кончины покойной Государыни был во дворце двойной караул, то есть один — полный караул у тела, а другой таковой же у императора. В сие же время случились великие морозы, караульня же была мала и тесна, так что не помещались люди, и многие из солдат оставались на дворе. Сие обстоятельство в них произвело, да и в публике, или прибавило, роптание. Всякой день же из дворца выходили новыя истории, то тово арестуют, то другова, с женщинами, коих ежедневно множество звал ужинать, у себя, либо где в гостях, поссорится и мужа велит посадить без шпаги, либо к кому по службе за безделицу придерется и велит посадить на гауптвахту. Изо стола же почти никогда не вставал, не быв без языка почти пиян, и проявилось у него множество новых фаворитов, между прочими капитан-поручик полку Преображенскаго, князь Иван Федор. Голицын, на котораго вдруг налепил орден святыя Анны, а до того дня мало кто его и знал. В сие время император взял в кабинет секретаря, бывшаго конференц-секретаря Дмитрия Васил. Волкова. Про сего Ник. Иван. Панин думал и мне говорил, что сей Мельгунову и Шуваловым голову сломит, про него тогда думали, что главу имеет необыкновенную, но оказалось после, что хотя был быстр и красноречив, но ветрен до крайности, и понеже писал хорошо, то более писывал, а мало действовал, а любил пить и веселиться.
Две недели по кончине покойной государыни умре граф Петр Иван. Шувалов. За несколько дней до кончины его, он и брат его большой, Александр Иван. Шувалов, были от императора пожалованы в фельдмаршалы. И проявилось новое определение. Вдруг Император пожаловал в четырех полков гвардии четыре полковники, а именно в Преображенской — фельдм. князя Никиту Юрьевича Трубецкаго, в Семеновской — фельдм. графа Александра Ивановича Шувалова, в Измайловской — фельдм. графа Кирила Григорьевича Разумовскаго, в конной гвардии хотел пожаловать графа Алексея Григорьевича Разумовскаго, но сей оттого пошел в отставку и на его место сделан полковником принц Жорж Голштинской9. Сии новые полковники сами всячески спорили и старались отвратить сие пожалование, но не предуспели. Полкам же гвардии сие было громовой несносной удар.
Хотя огромные похороны и при оных великолепные выносы указом покойной Государыни запрещены были, но однако господа Шуваловы выпросили у бывшаго Императора, дабы граф Петр Иван, со великолепной церемонией) погребен был: сам Император обещался быть на выносе. В назначенный день ждали очень долго Императора и он не прежде как к полудню в печальной день приехал, народ же ждал для смотрения церемонии с самаго утра, день же был весьма холодной. От той нетерпеливости произошли разные в народе разсуждения: иные, вспомня табашной того Шувалова откуп, говорили, что долго его не везут по причине той, что табаком осыпают, другие говорили, что солью осыпают, приводя на память, что по его проекту накладка на соль последовала, иные говорили, что его кладут в моржовое сало, понеже моржовое сало на откуп имел и ловлю трески. Тут вспомнили, что ту зиму треску ни за какия деньги получить нельзя, и начали Шувалова бранить и ругать всячески. Наконец тело его повезли из его дома на Мойке в Невской монастырь. Тогдашной генерал-полицеймейстер Корф ехал верхом пред огромной церемонией, и он сам мне разсказывал в тот же день, что не было ругательства и бранных слов, коих бы он сам не слышал противу покойника, так что он, вышед из терпения, несколько из ругателей велел захватить и посадить в полиции, но народ, вступясь за них, отбил было, что видя, он оных отпустить велел, чем предупредил драку и удержал по его словам тишину.
По прошествии трех недель по кончине Государыни, я пошла к телу для панихиды. Идучи чрез переднюю, нашла тут князя Михаила Иван. Дашкова плачущаго и вне себя от радости и, прибежав ко мне, говорил: ‘государь достоин, дабы ему воздвигнуть штатую золотую, он всему дворянству дал вольность’, и с тем едет в Сенат, чтоб там объявить. Я ему сказала: ‘разве вы были крепостные и вас продавали доныне’? В чем же ета вольность? и вышло, что в том, чтоб служить и не служить по воле всякаго. Сие и прежде было, ибо шли в отставку, но осталось изстари, что дворянство, с вотчин и поместья служа все, окроме одряхлелых и малолетных, в службе империи записаны были, вместо людей дворянских Петр I начал рекрут собирать, а дворянство осталось в службе. От чево вздумали, что в неволе. Воронцов и генерал-прокурор думали великое дело делать, доложа государю, дабы дать волю дворянству, а в самом деле выпросили ни что иное окроме тово, чтоб всяк был волен служить и не служить. Пришед с панихиды к себе, я увидела у задняго крыльца стоит карета парадная с короною, и император в ней поехал в Сенат. Но сей кортеж в народе произвел негодование, говорили: как ему ехать под короною? он не коронован и не помазан. Рановременно вздумал употребить корону. У всех дворян велика была радость о данном дозволении служить или не служить и на тот час совершенно позабыли, что предки их службою приобрели почести и имение, которым пользуются.
За десять дней до погребения Государыни положили тело ея во гроб, и понесли оной в траурной зал посреди всех регалий, и народ двоижды на день допущен был, как и прежде, от дня кончины ея. В гробу Государыня лежала одета в серебреной гласетовой робе, с кружевными рукавами, имея на голове императорскую золотую большую корону, на нижнем обруче с надписию: ‘Благочестивейшая Самодержавнейшая Великая Государыня Императрица Елизавета Петровна, родилась 18 декабря 1709, воцарилась 25 ноября 1741, скончалась 25 декабря 1761 года’. Гроб поставлен на возвышении под балдахином, гласета золотаго с горностаиевым спуском от балдахина до земли, позади гроба посреди спуска герб золотой Государственной.
В 25 день генваря 1762 года повезли тело Государыни во гробе лежащей со всевозможным великолепием и подобающими почестями изо дворца чрез реку в Петропавловский собор в крепость. Сам Император, за ним я, за мною Скавронския, за ними Нарышкины10, потом все по рангам шли пеши за гробом от самаго дворца до церкви.
Император в сей день был чрезмерно весел и посреди церемонии сей траурной зделал себе забаву: нарочно отстанет от везущаго тела одра, пустя онаго вперед сажен тридцать, потом изо всей силы добежит, старшие камергеры, носящие шлееф епанчи его черной, паче же обер-камергер, граф Шереметьев, носящий конец епанчи, не могши бежать за ним, принуждены были епанчу пустить, и как ветром ее раздувало, то сие Петру III пуще забавно стало, и он повторял несколько раз сию штуку, от чево зделалось, что я и все, за мною идущие, отстали от гроба, и наконец принуждены были послать остановить всю церемонию, дондеже отставшие дошли. О непристойном поведении сем произошли многие разговоры не в пользу особе императора, и толки пошли о безразсудных его во многих случаях поступках.
По погребении тела покойной Государыни, начали во дворце убирать ея покой для Императора.
При жизни Екатерины II из ее сочинений издавалась лишь часть, и та, как правило, без имени автора. Собрания литературных произведений императрицы начинают выходить с середины прошлого столетия. Лучшее из них подготовил в начале XX в. А. Н. Пыпин. Оно состояло из 12 томов (VI том, который должен был содержать ‘Наказ комиссии о сочинении Нового уложения’, не вышел, зато XII (Автобиографические записки) увидел свет в двух частях) и включало большинство введенных к тому времени в научный оборот текстов, количество которых к тому же было значительно увеличено в результате архивных разысканий. К сожалению, смерть академика Пыпина не позволила довести предприятие до конца.
В советское время сочинения Екатерины II не публиковались. Лишь сравнительно недавно табу было нарушено — в журнале ‘В мире книг’ в 1988—1989 гг. появилась одна из редакций ее автобиографических записок.
В настоящем томе печатаются отрывки из центрального философско-политического произведения Екатерины II — ‘Наказа комиссии о сочинении Нового уложения’, ее журнальная и педагогическая проза, юмористические сочинения, драматические хроники — ‘подражания Шакеспиру’, комедии, комическая опера ‘Горебогатырь Косометович’, автобиографические записки.
Произведения печатаются по изданиям конца XIX — начала XX в. В примечаниях к каждому тексту указывается, где он был опубликован впервые.
Орфография и пунктуация XVIII в. отличались неустойчивостью, и в настоящем издании — они авторские. Буквы, вышедшие из употребления, передаются в согласии с принятыми правилами (например, ‘ъ’ в конце слова опускается). В текстах, написанных Екатериной II по-французски и переведенных на русский язык в нашем веке, орфография и пунктуация более приближены к современной.
В квадратные скобки заключены вставленные составителями слова, необходимые по смыслу. Квадратные скобки в заголовках означают, что сама Екатерина II свое произведение никак не озаглавила, а заглавие придумано публикаторами.
Даты приводятся по старому стилю.
Впервые — Русская старина. 1899. С. 30—37. Печатается по тексту в кн.: Записки императрицы Екатерины II. СПб., 1907. С. 523—534.
‘Записка на российском языке’ написана для А. А. Безбородко (1747—1799), государственного деятеля и дипломата, секретаря Екатерины II, с 1783 г. фактического главы российской внешней политики, который работал над летописью событий ее правления.
1 Дашков М. И. (1736—1764) — вице-полковник лейб-гвардейского полка, муж знаменитой Е. Р. Дашковой, сторонник Екатерины Алексеевны.
2 Братья Орловы — Г. Г. (1734—1783), генерал-аншеф, один из организаторов переворота 1762 г., фаворит Екатерины II, А. Г. (1737—1807), участник переворота 1762 г. и убийства Петра III, адмирал и руководитель средиземноморской эскадры, победоносно сражавшейся в русско-турецкой войне 1768—1774 гг., Ф. Г. (1741—1796), участник переворота 1762 г., генерал-аншеф, отличился при Чесме.
3 См. ‘Собственноручные записки’, примеч. 100.
4 Шаховской Я. П. (1705—1777) — обер-прокурор Синода в 1742— 1753 гг., генерал-прокурор Сената 1760—1761 гг., был нелюбим Петром III за его щепетильность и пунктуальность в финансовых вопросах, человек легендарной честности, автор знаменитых ‘Записок’.
5 Димитрий (Сеченов) (1708—1767) — архиепископ Новгородский с 1757 г., короновал Екатерину II, вскоре — митрополит Новгородский, депутат Комиссии по сочинению Нового уложения, проводил политику Екатерины II по ограничению влияния церкви, выдающийся проповедник.
6 Гудович А. В. (1731—1808) — генерал-адъютант Петра III.
7 Шереметев П. Б. (1713—1788) — сын петровского фельдмаршала, генерал, обер-камергер, богач.
8 Значит, она им доставила свидание, в то время как беседовала со мною (фр.).
9 Принц Георг Голштинский (1719 — 1763) — родственник Петра III и Екатерины II, генерал-фельдмаршал.
10 Скавронские и Нарышкины были родственниками Елизаветы Петровны.