О русском переводе Гофмана, Боткин Василий Петрович, Год: 1838
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Порадуйтесь, Гофман не умер! Знаете? тот Гофман, который недавно рассказывал вам о ‘Недобром госте’, Гофман, с которым так тесно сблизила вас живая, увлекательная повесть о его жизни и сочинениях: он жив! — Смерть его казалась мне всегда сомнительной, недоконченные биографии Крейцера и Кота Мурра тешили меня темною надеждою на продолжение, и вот надежда моя сбылась: Гофман точно не умер. Распустив ложный слух о своей смерти, он потихоньку уехал из Берлина в Россию и, поселившись где-то в отдаленном, безвестном углу обширного царства, стал учиться по-русски. Наконец он выучился, и первое сочинение, которым он подарил нашу литературу, вышло под названием, поставленным в заглавии этой рецензии. Не дивитесь новой штуке Гофмана, мало ли штук делал он в жизнь свою, чем он не был: и юристом, и декоратором, и журналистом, и стенным живописцем. Отчего же не быть ему русским литератором? Да и что было делать ему в Германии? Когда он вздумал сыграть фарс своей смерти в Берлине, идеальная Тевтония уже начинала соблазняться реальностью: Менцель уже писал, и Гейне в университетской аудитории точил на А. В. Шлегеля остроты, которыми осыпает теперь закоснелую идеальность своих любезных немцев. В России Гофман думал найти более пищи для своей фантазии, и точно фантазия его окрепла, возвысилась, растянулась, силясь в восьми томах удержаться на одной идее, но вместе с тем одичала под сумрачным холодом нашего неба и вылилась созданием великим, но ужасающим, томительным, нечеловеческим, в котором сначала до конца каждая фраза обдает вас гробовым холодом. По мере сил, я постараюсь передать вам впечатление этого нового творения Гофмана. По заглавию можно принять эта восемь томов за перевод на русский язык известного сочинения Гофмана ‘Серапионовы братья’, но начните читать: с первых страниц мороз пробежит по коже, кажется, те же люди, те же слова, но они смотрят на вас как-то странно, их слова, их движения пугают вас как взгляд ‘недоброго гостя’. Нет, это не перевод: кто же может так переводить? Это что-то другое.
Читайте дальше, и вы вникнете в основную мысль нового создания Гофмана, мысль глубокую, но страшную, одну из тех мыслей, от которых волосы седеют в одну ночь. Это мысль о бессилии человека, это какая-то странная судьба, которая в виде дикой русской фразы заковывает всякое светлое чувство, всякую теплую мысль, которыми Гофман так богат, в какие-то безобразные, ледяные формы. Лотарий, Киприан, Сильвестр, Федор, Викентий (так пишутся эти имена в русских ‘Серапионовых братьях’) — все старые знакомцы ваши, но эти добродушные мечтатели, эти острые юмористы стоят перед вами как ряд ледяных статуи, и сквозь шероховатую прозрачность коры их милая улыбка пугает вас, как предсмертная гримаса. О страшно! страшно!
Шутки в сторону: скажите, г. переводчик Гофмана, имели ль вы мысль, которую я приписал воскресшему Гофману? Нет, вы не имели ее, вы отрекаетесь от ней, да и зачем иметь вам такие страшные мысли? Скажите же, по какому праву исказили вы, изуродовали, во второй раз умертвили Теодора? По какому праву потревожили вы прах его? И для чего же? Для того, чтобы сковать ему тесный, удушливый гроб из нетесаной прозы времен Сумарокова, расцвеченной фразеологией г. Галича. Не совестно ли, не грешно ли? Помилуйте! Знаете ли, что значит убить книгу (а вы ведь убили не одну книгу, а целый ряд превосходных созданий)? Слушайте: ‘Книги вещи не мертвые… хорошая книга — это мысль высокого ума, сосредоточенная в новой форме, переживающей обыкновенную жизнь. Предания веков не заменят утраченной истины, потеря которой может быть пагубна для целых пародов. Кто умерщвляет жизнь человека, сосредоточенную в книге, тот совершает более нежели человекоубийство, тот посягает на самый разум в его эфирной сущности… следовательно не на жизнь уже, а на бессмертие’. Это говорит Мильтон, поверьте хоть ему, если нам не верите, и раскайтесь.
Впрочем, слова вдохновенного поэта приведены здесь не для вас только, но для всех переводчиков-переделывателей, которые, бог весть по какому праву, искажают, уродуют, обрезывают чужие мысли: пусть прочтут и ужаснутся! Что до вас касается, пожалуйста, не переводите больше Гофмана. Не соблазняйтесь вашим знанием немецкого языка (которое заметно из преступного перевода вашего), этого слишком мало, для того чтобы переводить Гофмана. Если бы даже русский язык был у вас столько русским, как у г. Полевого, столько гибким, как у г. Марлинского, и тогда не соблазняйтесь, и этого слишком мало! Чтоб переводить Гофмана, надо чувствовать так же, как он чувствовал, а для этого надо так же страдать, так же сумасбродить и быть готову так же умереть, как он страдал, сумасбродил и умер. На это вы верно не согласитесь? так не беритесь же переводить Гофмана.