В.В. Розанов
В.В. Розанов
О ‘русском гражданине’
О ‘русском гражданине’
* * *
* * *
О ‘русском гражданине’, Розанов Василий Васильевич, Год: 1911
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Понятие ‘гражданского чувства’, ‘гражданских мотивов’ — одно из острых и чутких наших понятий. Книга, наполненная ‘гражданскими чувствами’, расхватывается, лишенная их — не имеет хода. Человек ‘высоких гражданских чувств’ тоже отовсюду виден, высоко несет голову, напротив, лишенный этого — презираем, затаптывается.
‘Россия — страна высоких гражданских чувств’, — можем сказать с гордостью.
Даже в крошечных республиках Греции понятие ‘гражданина’ не было известно, там были, как в Аттике, ‘геоморы’, ‘демиурги’, т.е. ‘ремесленники’, ‘земледельцы’, — деления бытовые или по работе. Ему предшествовали деления родовые, племенные, в общем — семейные. Первый, кто создал понятие ‘гражданина’, был Рим. ‘Civis romanus sum’ звучало на пространстве целого мира, и когда Рим умер, то все еще повторяется через полторы тысячи лет по его смерти. Вообще первая травка всегда всего лучше растет. Кто первый дал миру какое-нибудь понятие, обыкновенно и осуществляет его так, как никому потом не удавалось, не удастся. Моммзен хорошо говорит, что только один Юлий Цезарь был настоящим ‘кесарем’ в мире, и что хотя потом было много лиц, принявших личное имя Цезаря в нарицательный титул себе, но что все это были уже пародии первого. И потому, просто, что были ‘десятой травой’ на одном пласту земли.
Поверят ли русские, что ‘римские граждане’ были не хуже ‘русских граждан’? Чем другим, а здравым смыслом русские не обделены. Итак, без сомнения, они поверят, что римляне были более чутки к проявлению ‘гражданского чувства’, чем мы.
Была борьба с Аннибалом, расслоившаяся в ряде битв, где римляне были все побеждаемы. Но страшная энергия города — ‘Romae Aeternae’ (титул на монетах) — и слышать не хотела о мире, об окончании войны. И после каждого поражения ворота его растворялись, и по ‘Аппиевой дороге’ выходили и шли навстречу врагу все новые и новые легионы, — все ‘отцы’, все ‘братья’, ‘сыновья’, ‘женихи’ девушек: почти на верную гибель. Потому что Аннибал казался и был до сих пор непобедимым… Только полководцы стали осторожнее: они следили за Аннибалом, но уклонялись от битв, не шли ‘на удочку’, ‘в засаду’, к чему всегда манил их гениальный карфагенянин.
Аннибал ждал и не мог дождаться. Римляне были осторожны. ‘Обжегшись на молоке, дули на воду’. Заскучал Аннибал.
В войске были по обычаю два консула, и ‘команда над войском’ чередовалась между ними. Аннибал пронюхал, что один консул очень осторожен, другой же отважен, пылок, героичен… и, словом, ‘молод и зелен’.
Аннибал не был ни ‘молод’, ни ‘зелен’. Он уже потерял один глаз, и был одноглазое чудище, непобедимое, страшное, которое готовилось пожрать Рим, как древний одноглазый Циклоп пожрал спутников Одиссея. Римляне страшно боялись.
Аннибал ‘задрал’ юношу, устроил притворное ‘бегство’, втянул римлян в какую-то трясину, но затем — обернулся и не только разбил, но истребил римское войско, самое цветущее и могущественное, какое имел силы собрать Рим. В отчаянной битве, которая походила скорее на ‘убой скота’, погиб и осторожный консул. Но каким-то чудом, совершенным чудом, уцелел легкомысленный, славолюбивый консул, который дал себя обмануть Аннибалу… Как поручик Пирогов в ‘Невском проспекте’ съел пирожок после порки, так этот полководец, ‘как ни в чем не бывало’, собрал кое-каких солдатишек и пошел к Риму…
— Казнить! Казнить! — кричали мне гимназистики III класса, когда я им это рассказывал и доходил до пункта: ‘полководец ведет остатки разбитых войск к Риму’.
Это были русские мальчики.
Римляне отворили ворота: и весь сенат (‘civis Romanus sum’) вышел навстречу виновнику страшного поражения. Затаив в сотне медных грудей горечь, презрение к ‘мальчишке’, седовласые римляне поклонились юноше и благодарили его, что он ‘не отчаялся в спасении отечества’… Т.е. не растерялся, не ‘спрятался под стол’, не убил себя, — как естественно бы всякому, с головой, с умом, с гордостью.
Они притворились, что не заметили его легкомыслия. ‘Съели пилюлю молча’. Опять собирали войско, последних братьев, последних сынов. Только осторожнее выбирали консулов…
И с этого момента — именно почему-то с этого момента — Аннибал начал клониться перед железным Римом. ‘Стало так случаться’, что все ему начало ‘не удаваться’. ‘Не удается’ и ‘не удастся’… Судьба? Бог? Пока Рим не раздавил его и уже затем раздавил и самый Карфаген, и наконец целый мир, как стальные щипцы давят лесные орехи. ‘Мало орехов!’ ‘Давайте больше!..’ Все мякло, таяло в железных объятиях.
Так вот как… Сенат был просто собрание граждан, которое ‘держало думу’ города. Сенат ничем не управлял, не ‘правительствовал’. Он был просто авторитет, мысль, ‘дума про себя’ Рима, был ‘молчание’ Рима — у, какое грозное, у, какое страшное! В ту пору, при Аннибале, мало разговаривали, ‘разговоры’ пошли после Сципионов, при Цицероне.
А тогда Рим молчал, пахал и сражался.
‘Консулы’ же были правительство, ‘власть исполнительная’, по Монтескье, могли даже ‘рубить головы’, для чего и имели безотлучно при себе ликторов с секирами. Вообще, по русской терминологии, ‘ужасные люди, а 1а Держиморда’.
И вдруг — мальчишество! Кровавое, поставившее Рим на край гибели!
Вдруг многодумный сенат выходит навстречу, кланяется мальчишке, благодарит ‘за надежду о судьбе отечества‘…
Я не стану спорить, что русские ‘консулы’, т.е. вся наша администрация снизу доверху, не были талантливее и успешнее сего несчастного и самонадеянного римского консула, который был так позорно обманут и разбит Аннибалом. И вообще ничего не идеализирую там, наверху…
Но здесь, внизу? где гражданство?
Здесь я не нахожу бронзы, а лишь глину и песок. Послушайте, не это ли наша вечная история:
— Правительство провалилось! Ха-ха-ха!! Ату его! ату его! Пиль!
— Полководец разбит: почему же его не в три шеи?!
— Говорят, тот украл: да разве он мог не украсть?!
— Ведь мы имеем государство воров!
— Ведь это не отечество, а помойная яма!
— Ату их! Гони, гони!! Пиль! пиль!
Позвольте, господа!
Это не гражданство!
Это не государство!
Это просто обывательский клуб, откуда ‘завсегдатаи’, встав из-за карт, задумали ‘сыграть в политику’, ‘в гражданство’ и т.п.
Вот параллель. Соглашаюсь условно на минуту, что правительство (‘консулы’) совершенно не право в деле с университетами и студентами, это оно их обидело, и всячески вообще поступило не так (‘консул потерял войска’).
Но тем не менее оно, правительство, ‘правит державою’, правит судьбою.
‘Судьба’ эта — всех нас, русских. ‘Будущность России’.
Профессора, как бы там ни было, все-таки ‘служащие’. Вдруг они выходят в отставку массою, т.е. преднамеренно и сознательно ‘дезорганизуют службу’, зачеркивают часть управления.
Знаете ли, как бы с ними расправились консулы в Риме?
Как бы с ними поступил совет десяти в Венецианской республике? Как с дезорганизующими партию подчиненными, с ‘младшими товарищами’, поступили бы старшие ‘товарищи’, коноводы? ‘Исполнительный комитет’?
Мы все знаем, как было бы: назавтра после отставки дезорганизаторы не жили бы. Конечно, все хорошо знают, что это так!!
Но то, что сейчас мы наблюдаем у себя, это что-то чухломское, а вовсе не римское.
… Приват-доценты, лекторы все выходят в отставку!
‘Браво! браво! браво!’
Хоть закрываться министерству.
‘Брависсимо!’
‘Господа, адрес!! Господа, приветствие!!!’
И восемь земских врачей подписывают ‘адрес подавшим в отставку’.
Но ведь это же Чухлома, а не Рим. Так Ноздрев ‘колотил чубуком’ Чичикова за то, что тот ‘украл’, и тем проявлял ‘гражданское чувство негодования’. Вообще Ноздрев многих ‘обличал’, помните, на балу у губернатора. Ноздрев был куда резче даже Щедрина.
Но все это — обывательщина, и Щедрин, и Ноздрев, и подписывающие адреса господа. Все это страшно несерьезно. Все это клуб. Только ‘клуб с затяжными картами’, за черту которого почему-то никак не умеет переступить русский человек. ‘Предел ему такой положен’ — как говорит купчиха у Островского.
И ‘консулы’ плохи. При таких ‘гражданах’ почему быть хорошим ‘консулам’? откуда? В консулы выходят из ‘граждан’: а у нас есть только клуб и клубисты, обывательщина и обыватели. Неоткуда взяться.
Странно, дико подумать: но приходит порой на мысль, что наши ‘чиновники с кокардой’ все-таки более граждане, в них более ‘civis romanus sum’, нежели в профессорах, членах Г. Думы, протестующих врачах и доцентах. Они знают хоть азбуку ‘гражданского чувства’: солидарность, дисциплину и порядок. Ведь без этого каша. Ведь без этого уж окончательный ‘клуб’.
Просто иногда не поймешь, зачем мы ‘призывали Рюрика, Синеуса и Трувора’. Стрелять бы нам по лесам белок, как вотяки. Это на тысячу лет. Потом тысячу лет играть бы в карты. А ‘правительствовать’ не наш черед. Нация ‘privatissima’, исключительно приватных чувств и приватных отношений. ‘Хорошие суседи’, и только.
Впервые опубликовано: Новое Время. 1911. 2 марта. No 12561.