О романе Гете ‘Страдания молодого Вертера’, Александровский Григорий Владимирович, Год: 1897

Критика
Время на прочтение: 48 минут(ы)
Скачать в PDF

О РОМАН ГЕТЕ

‘СТРАДАНІЯ
МОЛОДОГО ВЕРТЕРА’.

Начало міровой скорби въ германской литератур XVIII в.

(Къ вопросу о пессимизм).

ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЭТЮДЪ

Г. Александровскаго.

КІЕВЪ.
Типографія И. И. Чоколова. Фундуклеевская улица, домъ No 22.
1897.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Однимъ изъ современныхъ недуговъ, мучающихъ культурное человчество конца девятнадцатаго вка, является, безъ сомннія, пессимизмъ, т. е. недовольство жизнью вслдствіе убжденія въ томъ, что зло неизмримо преобладаетъ надъ добромъ, что вс лучшія движенія человческаго сердца роковымъ образомъ обречены на погибель и отцвтаютъ, не успвши расцвсть. Такой взглядъ на жизнь и человческую дятельность, не являясь чмъ-нибудь новымъ въ исторіи культуры, ибо онъ такъ-же старъ, какъ и жизнь, и его начала надо искать въ глубин вковъ, въ нашемъ столтіи, особенно во второй половин его, сталъ, можно сказать, господствующимъ и иметъ въ числ сторонниковъ своихъ немало славныхъ мыслителей и поэтовъ. Стоить только вспомнить столь хорошо извстныя образованнымъ людямъ имена Шопенгауэра, Гартмана, Ницше, Альфреда де-Мюссе, Флобера, Зола (въ нкоторыхъ его романахъ) Леопарди, Гюи де-Мопасана, г-жи Аккерманъ, Герцена, Лермонтова, отчасти Тургенева и цлый рядъ схожихъ съ названными по направленію второстепенныхъ представителей философіи и поэзіи, чтобы признать истинность сдланнаго сейчасъ утвержденія.
Кому не извстно страшное по-своему холодному спокойствію безнадежнаго отчаянія стихотвореніе Лермонтова ‘И скучно и грустно’:
И скучно и грустно, и некому руку подать
Въ минуту душевной невзгоды…
Желанья!… что пользы напрасно и вчно желать?…
А годы проходятъ — вс лучшіе годы!
Любить…. но кого-же?… на время — не стоитъ труда,
А вчно любить невозможно.
Въ себя-ли заглянешь?— тамъ прошлаго нтъ и слда:
И радость, и муки, и все такъ ничтожно….
Что страсти!— вдь, рано иль поздно, ихъ сладкій недугъ
Исчезнетъ при слов разсудка,
И жизнь, какъ посмотришь съ холоднымъ вниманіемъ вокругъ,
Такая пустая и глупая шутка…..
Можно было бы привести множество мстъ, не мене безотрадныхъ, изъ перечисленныхъ русскихъ и иностранныхъ писателей, подтверждающихъ установившуюся за нкоторыми изъ нихъ репутацію поэтовъ-пессимистовъ. Мрачный взглядъ на жизнь, распространяемый могучими умами и талантами, выражающими въ своихъ произведеніяхъ одно изъ многочисленныхъ настроеній современнаго образованнаго общества, мало по малу сталъ господствующимъ міровоззрніемъ и обратился въ манію, настоящую болзнь вка, которая грознымъ призракомъ стоитъ передъ духовными очами современнаго общества. Какъ часто намъ приходится читать и слышать печальныя повсти о самоубійцахъ, поканчивающихъ всякіе расчеты съ жизнью только потому, что жизнь надола, что нтъ смысла въ безцльномъ существованіи и т. п. Можно смло сказать, что огромный процентъ самоубійствъ происходить вслдствіе недовольства жизнью вообще, вслдствіе разочарованія въ свтлыхъ и разумныхъ сторонахъ ея. Но далеко не вс пессимисты, придя къ убжденію въ безсмысленности человческаго существованія, кончаютъ всякіе расчеты съ жизнью: большая часть ихъ продолжаетъ жить, махнувъ рукой на все, отказавшись отъ своихъ стремленій, цлей и плановъ, вполн предавшись вол судьбы. Эти живые мертвецы, потонувшіе въ мутномъ мор разочарованія и отчаянія, отличающіеся полнымъ равнодушіемъ и пассивной податливостью, служатъ яснымъ доказательствомъ того, какъ глубоко пустило въ современномъ обществ свои корни пессимистическое міровоззрніе. Эта болзнь вка, становясь повальной, все боле и боле обращаетъ на себя вниманіе тхъ, кому дорога судьба человчества, и заставляетъ крпко задуматься надъ средствами борьбы съ нею.
Вотъ почему въ послднее время это видное теченіе общественной мысли и чувства стало, можно сказать, злобой дня и обсуждается на вс лады, какъ въ частныхъ разговорахъ, такъ и въ газетныхъ и журнальныхъ статьяхъ, публичныхъ рчахъ и научныхъ сочиненіяхъ. Изслдователи этого въ высшей степени важнаго для нашего времени вопроса стараются изучить пессимизмъ во всхъ его проявленіяхъ и оттнкахъ, какъ въ настоящее, такъ и въ прошлое время, такъ какъ борьба со всякимъ зломъ, а тмъ боле нравственнымъ, требуетъ прежде всего полнаго изученія его. Однимъ изъ настроеній частной и общественной мысли, очень близкимъ къ пессимизму и служащимъ первою ступенью къ нему, является такъ называемая міровая скорбь (Weltschmerz). Разница между пессимизмомъ и міровою скорбью заключается въ томъ, что послдняя есть только какъ-бы мрачное настроеніе, при которомъ по временамъ пробуждается и вра въ лучшее будущее, между тмъ какъ пессимизмъ есть боле или мене сознательное философское убжденіе въ ничтожеств человка во всхъ отношеніяхъ, въ невозможности вести какую-либо борьбу со зломъ. Міровая скорбь, можно сказать, является какъ-бы первымъ признакомъ, началомъ мрачнаго міровоззрнія. Такъ какъ міровая скорбь тсно связана съ пессимизмомъ и, ставши удломъ, главнымъ образомъ, поэзіи, подготовляетъ почву этому послднему, то ясно, что вопросъ о міровой скорби въ такой-же степени является важнымъ, какъ и вопросъ о пессимизм. Представители міровой скорби въ поэзіи встрчаются не рдко. Укажемъ хотя бы на Байрона, Гейне, Николая Ленау, Фруга, Минскаго и Надсона, который еще такъ недавно былъ и, пожалуй, теперь остается кумиромъ части современной молодежи, что прямо указываетъ на то, какъ близко ея сердцу исповдуемое имъ міровоззрніе. Чтобы не быть голословными, приведемъ слдующее его стихотвореніе.
….. И крики оргіи, и гимны ликованья
Въ сіяньи праздничномъ торжественныхъ огней,
А рядомъ — жгучій стонъ мятежнаго страданья…
Разнузданный развратъ, увнчанный цвтами —
И трудъ поруганный…. Смющійся глупецъ —
И плачущій въ тиши незримыми слезами,
Затерянный въ толп, непонятый мудрецъ!..
И это значитъ жить?.. И это перлъ творенья,
Разумный человкъ?… Но въ пошлой суетн
И въ пестрой смн лицъ — ни мысли, ни значенья,
Какъ въ лихорадочномъ и безобразномъ сн…..
Но эта жизнь томитъ, какъ склепъ томитъ живого,
Какъ роковой недугъ, гнетущій умъ и грудь,
Въ часы безсонницы томитъ и жжетъ больного —
И некуда бжать…. и некогда вздохнуть!
Или вотъ его взглядъ на жизнь:
Бдна, какъ нищая, и какъ рабыня лжива,
Въ лохмотья яркія пестро наряжена —
Жизнь только издали нарядна и красива,
И только издали влечетъ въ себ она.
Но чуть вглядишься ты, чуть встанетъ передъ тобою
Она лицомъ въ лицу — и ты поймешь обманъ
Ея величія подъ ветхой мишурою
И красоты ея — подъ маскою румянъ.
Въ приведенныхъ строкахъ, принадлежащихъ одному изъ поэтовъ міровой скорби, звучатъ уже чисто пессимистическія ноты, и это указываетъ, какъ міровая скорбь близка въ пессимизму. Едва-ли кто станетъ утверждать, что міровая скорбь является желаннымъ настроеніемъ поэзіи и жизни. Наоборотъ, вс, вроятно, согласны съ тмъ, что нтъ ничего, столъ парализующаго человческую дятельность, какъ сознаніе безполезности ея, и это сознаніе самымъ удручающимъ образомъ дйствуетъ на человка, заставляетъ его совершенно опускать руки и быть ‘къ добру и злу постыдно равнодушнымъ’. Если міровая скорбь приводитъ къ такимъ послдствіямъ, то ее нельзя игнорировать, а необходимо ревностно бороться съ нею. Но только изучивъ исторически міровую скорбь, только уяснивъ себ во всхъ подробностяхъ ея происхожденіе и проявленіе, мы можемъ выступить на самую борьбу съ нею, не рискуя понести полнаго пораженія. Историческое знакомство съ проявленіемъ міровой скорби тмъ боле любопытно, что ныншняя міровая скорбь и міровая скорбь прошлаго времени, въ общемъ, весьма схожи, и уяснивъ себ характерныя ея черты и смыслъ хотя-бы въ третьей четверти прошлаго вка въ Германіи, мы тмъ самымъ подвинемся въ изученіи и современнаго пессимистическаго міровоззрнія.
Все выше сказанное поможетъ, мн кажется, объяснить, почему я выбралъ предметомъ своей статьи романъ Гете: ‘Страданія молодого Вертера’, являющійся лучшимъ выразителемъ ‘эпохи бурныхъ стремленій’. Съ этой эпохой связано возникновеніе въ нмецкой поэзіи новаго настроенія, которое принято называть міровою скорбью. Кром того, лучшій выразитель настроенія этой эпохи, названный выше романъ Гете, своимъ огромнымъ, даже въ наши дни поразительнымъ литературнымъ успхомъ во всемъ цивилизованномъ мір, сослужилъ немалую службу длу распространенія пессимистическаго міровоззрнія среди образованныхъ читателей. Но не только въ этомъ заключается интересъ боле близкаго знакомства со ‘Страданіями молодого Вертера’. Съ изученіемъ этого романа связано много любопытныхъ для всякаго образованнаго человка вопросовъ. Прежде всего, онъ принадлежитъ перу такого геніальнаго поэтическаго таланта, какъ Гете, и всми критиками единогласно признается однимъ изъ лучшихъ его произведеній. Въ высшей степени интересно прослдить исторію созданія подобнаго художественнаго произведенія, такъ какъ это можетъ пролить нкоторый свтъ на вообще темный вопросъ о процесс поэтическаго творчества. Тутъ же мы ясно можемъ увидть, какъ порою бываетъ сильно взаимодйствіе между поэтомъ и окружающимъ его. обществомъ, и какъ велико вліяніе на общество художественныхъ произведеній. Не мене любопытно прослдить отношеніе общества второй половины прошлаго столтія къ названному роману. Мы увидимъ здсь, какъ часто произведенія геніальныхъ авторовъ бываютъ совершенно непонятыми ихъ современниками. Наконецъ, любопытно выяснить и т достоинства ‘Страданій молодого Вертера’, благодаря которымъ этотъ романъ занялъ видное мсто во всемірной литератур. Я не считаю нужнымъ обходить молчаніемъ вс эти вопросы, связанные съ изученіемъ занимающаго насъ романа Гете, и въ дальнйшемъ изложеніи буду останавливаться на нихъ.

I.

XVIII-й вкъ въ жизни западно-европейскихъ народовъ ознаменованъ великою культурною и политическою борьбою во имя братства, равенства и свободы, охватившей почти вс западно-европейскія государства. Но прежде чмъ эта борьба проявилась открыто, съ оружіемъ въ рукахъ за баррикадами, она въ теченіе нсколькихъ десятковъ лтъ велась при помощи другого, боле благороднаго оружія, при помощи горячаго, убдительнаго слова, съ отчаянной смлостью направляемаго противъ всего того, что оскорбляло человческій разумъ и достоинство, что препятствовало проявленію разумной свободы личности и подавляло ее. Наиболе ярко и рельефно проявилось это движеніе въ форм безкровной революціи у французовъ и англичанъ, этихъ передовыхъ европейскихъ націй, и отъ нихъ, точно круги на вод отъ брошеннаго камня, распространилось по другимъ народамъ и государствамъ, сказываясь у каждаго изъ нихъ, сообразно національному характеру и условіямъ исторической жизни, въ той или иной форм.
Однимъ изъ отголосковъ англо-французскаго освободительнаго движенія должно быть признано литературно-общественное движеніе въ Германіи въ теченіе первыхъ двухъ-трехъ десятилтій второй половины прошлаго вка. Это движеніе ознаменовалось совершенно особеннымъ, невдомымъ дотол среди нмцевъ направленіемъ, охватившимъ почти все молодое поколніе Германіи, оправившейся отъ послдствій Тридцатилтней войны. Эпоха эта боле всего извстна, какъ пора горячаго, необузданнаго протеста противъ господствующихъ порядковъ. Молодые представители этого движенія, а въ немъ участвовала только молодежь, называли себя бурными геніями, титанами, потому что они, подобно послднимъ, стремились къ ниспроверженію всего существующаго строя жизни. Опредленныхъ, ясныхъ убжденій у нихъ не было: то они глубоко религіозны, то скептики въ высшей степени, то оптимисты, то пессимисты, то грубо циничны, то сантиментальны. Одна только общая черта замчается у этихъ молодыхъ титановъ: полное отвращеніе ко всему рутинному въ жизни и стремленіе найти новыя, боле разумныя начала доя своего существованія. Этотъ періодъ былъ настолько новъ и необычаенъ доя самихъ нмцевъ, что они подыскали доя него оригинальное, кажется, единственное въ своемъ род названіе, которое немедленно привилось къ нему. Они назвали его ‘періодомъ бури и натиска’, Sturm and Drang Periode, позаимствовавъ этотъ эпитетъ у одного изъ представителей эпохи, озаглавившаго такъ свою драму. Нкоторые зародыши ‘бурныхъ стремленій’ въ области литературы можно подмтить съ 40-хъ годовъ прошлаго вка въ литературныхъ кружкахъ, группировавшихся около Глейма, Геллерта, Клошитока и нк. другихъ. Въ жизни этихъ кружковъ рзво бросается въ глаза необычайная на нашъ взглядъ чувствительность и порыванія въ индивидуализму. Ясне выступаютъ идеи Sturm und Drang Period’а въ сочиненіяхъ Гаманна, явившагося, по выраженію нкоторыхъ, какъ-бы отцомъ ‘періода бурныхъ стремленій’. Въ его Sokratische Denkwrdigkeiten восхваляется высшая степень индивидуальности — геніальность, которой позволительно нарушать установившіяся правила и традиціи, и глубокая, сердечная вра, не смущаемая контролемъ разсудка {См. Deutsche Nationallitteratnr, изд. Krschner’а т. 79 с. 9—12.}. Но преимущественно сказывается въ эпох Sturm und Drang вліяніе Руссо. Все молодое мыслящее поколніе того времени въ Германіи, почти вс таланты воспитывались на теоріяхъ ‘величайшаго философскаго поэта’, какъ называлъ Руссо Шиллеръ.
Самыми популярными сочиненіями Руссо въ это время въ Германіи были ‘Эмиль’ и ‘Новая Элоиза’. Авторъ драмы Sturm und Drang (Клингеръ) такъ писалъ относительно ‘Эмиля’ Руссо: ‘это первая книга нашего столтія, первая книга новаго времени. Юноша, у котораго нтъ руководителя, пусть выбираетъ себ Руссо. Онъ невридимымъ проведетъ его черезъ лабиринтъ жизни, дастъ ему силы выдержать борьбу съ людьми и съ судьбою. Его сочиненія написаны подъ внушеніемъ чистйшей добродтели и истины. Они заключаютъ въ себ новое откровеніе природы, дающей по временамъ понять своимъ любимцамъ священнйшія тайны, о которыхъ, казалось, люди совсмъ не подозрвали’ {Schmid. Lenz und Klinger c. 111.}. Поэтъ Ленцъ, другой представитель ‘періода бури и натиска’, писалъ о ‘Новой Элоиз’, что это наилучшая книга, какая только была когда-нибудь напечатана на французскомъ язык. Молодой Гете въ Вецларскій періодъ своей жизни, по словамъ одного изъ современниковъ, также очень уважалъ Руссо.— Кром воздйствія идей, выдвинутыхъ въ XVIII в. Руссо, въ Sturm und Drang Period’ должно быть отмчено также вліяніе англійской литературы въ произведеніяхъ Оссіана, Юнга, Стерна, Попа, Ричардсона и Шекспира {Такъ, Ленцъ занимался переводомъ на нмецкій языкъ ‘Essay on criticism’ Попа, составлялъ планъ объясненія Шекспира и кое-что перевелъ изъ него. Юный Гете тоже сильно увлекался Шекспиромъ и Оссіаномъ, и слды этого послдняго увлеченія сказались на его роман ‘Страданія молодого Вертера’. На драматическихъ произведеніяхъ бурныхъ геніевъ замтно вліяніе изученія Шекспира, какъ въ отношеніи вншней формы, такъ и содержанія. (Напр. ‘Гецъ’ Гете, ‘Домашній учитель’ Ленца, ‘Юлій Тарентскій’ Лейзевица и нкоторыя др.). Никто другой, какъ они создали у себя на родин, культъ великаго англійскаго драматурга и перенесли въ нмецкую литературу лучшіе пріемы его творчества. Что касается до вліянія Стерна и Ричардсона, то оно боле всего сказалось въ чрезмрной чувствительности дятелей этой эпохи.}. Произведенія названныхъ писателей, на ряду съ Руссо, внесли въ нмецкую литературу и жизнь сантиментализмъ и пессимистическія нотки и поддерживали протестъ противъ установившихся, отжившихъ свой вкъ взглядовъ на человческую личность и общественную жизнь. Увлеченіе идеями ‘женевскаго апостола печали’ не могло не вызвать у нмецкой молодежи третьей четверти прошлаго столтія преклоненія передъ матерью природой и стремленія жить по ея законамъ. Ssse, heilige Natur, lass mir gehn auf deine Spurl Leite mich an deiner Hand, wie ein Kind am Gngelband! {Deutsche Nationallit. т. 79 с. 30. Сравн. также стих. Ленца ‘An die Sonne’ ib. т. 80 с. 248 и мн. др.} восклицаетъ одинъ изъ Штольберговъ, выражая общее настроеніе друзей. Въ этомъ преклоненіи передъ безыскусственной природой и въ желаніи сообразовать свою жизнь съ ея законами заключаются главныя характерныя черты Sturm und Drang Period’s, вс остальныя могутъ быть, за нкоторыми немногими исключеніями, сведены къ этимъ основнымъ, проходящимъ красной нитью черезъ всю эпоху. Страсть къ путешествіямъ ради самихъ путешествій, частыя прогулки въ горахъ, лсахъ и лугахъ, стремленіе къ уединенной деревенской жизни, созерцаніе голубого неба и наблюденіе за жизнью милліардовъ наскомыхъ, общеніе съ простолюдинами и дтьми {Сравн. восхищеніе простолюдинами и ихъ жизнью у Руссо въ ‘Новой Элоиз’ въ 23-мъ письм первой части.} — все это было вызвано желаніемъ стать какъ можно ближе во всему естественному и неподдльному. Одно изъ дйствующихъ лицъ (Ла-Фэ) названной драмы Клингера такъ мечтаетъ о счастіи со своей возлюбленной: ‘Я сдлаюсь невиннымъ пастухомъ, мы пріобртемъ себ стадо, Вильдъ подаритъ намъ одну изъ своихъ собакъ и мы промечтаемъ такъ всю свою жизнь, будемъ жить всегда въ мир и любви’. Тотъ-же Ла-Фэ увренъ, что на лон природы, въ тни деревъ, у прохладнаго ручья, рука объ руку съ любимой женщиной, онъ забудетъ наконецъ мучившую его всю жизнь меланхолію {Deutsche Nationallit т. 79 с. 113 и 114. Точно такое-же отношеніе къ природ, какъ къ врачу наболвшей души, мы находимъ и у Руссо въ ‘Новой Элоиз’: ‘Я думаю’, говоритъ въ 23-мъ письм первой части Сенъ-Пре, описавъ своей возлюбленной одну очаровательную мстность: ‘что никакое сильное душевное волненіе, никакая ипохондрія не можетъ устоять подъ вліяніемъ подобнаго мстопребыванія’.}. ‘Ахъ, дайте мн поле для моего княжества, журчащій ручей для моего ликующаго народа, плугъ для меня и мячъ для моихъ дтей!’ восклицаетъ Юлій, герой трагедіи ‘Юлій Тарентскій’, принадлежавшей перу Лейзевица, одного изъ бурныхъ геніевъ {Deut. Nationallit. т. 79 с. 740.}. Ничто такъ не противно этимъ защитникамъ естественности, какъ догма, формальность. Самое слово ‘чиновникъ’, ‘сословіе’ вызываетъ въ ихъ отвращеніе. ‘Gelertenstand! Stand? Pfui!’ {Deutsche Nationallit. т. 80 с. 130.} пишетъ I. Шлоссеръ, одинъ изъ представителей этого движенія. ‘Боже, сколько сословій!’ восклицаетъ онъ дале: ‘сословіе ученыхъ, юристовъ, проповдниковъ, писателей, поэтовъ — всюду сословія и нигд людей’. Окружавшая житейская пошлость и ограниченность угнетала вообще бурныхъ геніевъ. ‘Когда я всматриваюсь въ узкій кругъ идей, въ который совершенно погружены дти Адама, въ ихъ пошлыя и вчно однообразныя занятія и въ ихъ радости, у меня длается такъ тяжело на сердц, что я проклинаю себя, что не родился крестьяниномъ’ {Ibidem с. 117.}, пишетъ герой романа ‘Waldbruder’ Ленца, въ которомъ нужно видть самого автора.— Усердное, тщательное изученіе чего-либо, не имющаго прямого отношенія къ безыскусственной природ, не привлекало представителей этого новаго теченія нмецкой жизни и литературы, такъ какъ оно могло помшать ихъ стремленію къ естественности. Всякая сухая научная или философская, система возбуждаетъ въ нихъ только отвращеніе, ‘самый лучшій способъ стать дуракомъ — это приняться строить системы’ {Schmid. Lenz und Klinger с. 77.}, заявляетъ Клингеръ устами одного изъ своихъ героевъ въ das leidende Weib. ‘Человкъ долженъ мечтать, а не заблуждаться, не философствовать, если онъ хочетъ быть счастливымъ’, говоритъ Ла-Фэ, одно изъ дйствующихъ лицъ, въ Sturm und Drang. Но не только указанныя явленія вызывали протестъ бурныхъ геніевъ. Весь старый общественный строй подвергался самой строгой и негодующей критик. Въ этомъ отношеніи ‘періодъ бури и натиска’ напоминаетъ близко знакомую намъ эпоху въ жизни русскаго общества, эпоху шестидесятыхъ годовъ, и если названное движеніе въ нмецкой жизни прошлаго вка носило боле литературно-индивидуалистическій характеръ, чмъ общественно-политическій, то все-же оно необходимо молчаніемъ тхъ аномалій общественной жизни, которыя наиболе рзво бросались въ глаза. О родной Германіи Клингеръ такъ отзывается устами дьявола Левіафана, котораго главный бсъ посылаетъ за Фаустомъ. ‘О, нмцы — это чурбаны, которые рабски гнутъ спину передъ высокимъ положеніемъ и богатствомъ, передъ всми противоестественными раздленіями людей, которые врятъ, что ихъ князья и высокопоставленныя лица созданы изъ другого матеріала, чмъ они сами, которые считаютъ для себя лестнымъ умирать за нихъ и позволяютъ продавать себя для убійства къ другимъ князьямъ. Слыхалъ-ли ты тамъ въ теченіе цлыхъ столтій хоть одно слово о возстаніи противъ тирановъ? Они считаютъ себя свободными, потому что ихъ князья и епископы могутъ сдирать съ нихъ кожу, какъ имъ угодно’ {Deutsche Nationallit. т. 79 с. 162—3. Приведенныя слова, какъ и многія другія мста изъ произведеній бурныхъ геніевъ, могутъ служить возраженіемъ, противъ мннія, что ‘періодъ бурныхъ стремленій’ не затрагивалъ общественныхъ вопросовъ. См. напр. мнніе Шахова въ ‘Гете и его время’.}.
Вообще въ произведеніяхъ бурныхъ геніевъ проповдуется полная свобода каждой отдльной личности, идеаломъ считается человкъ, освободившійся отъ всякихъ правилъ, закона и авторитета, живущій своимъ собственнымъ умомъ, слдующій только велніямъ своего сердца, единственнаго законодателя. Доброе сердце ставится выше всего, къ нему на каждомъ шагу примняютъ эпитеты: fhlende, empfindliche, schne, zarte, reine, arme и т. п., ему предоставляется полная свобода, контроль разума совершенно устраняется, оно считается единственнымъ виновникомъ человческаго блага и несчастья. Отсюда дикія, необузданныя, съ нашей точки зрнія, выходки, какъ напримръ, пляска ночью вокругъ дуба, или желаніе быть натянутымъ на барабанъ, а не то и взлетть на воздухъ вмст съ зарядомъ изъ пистолетнаго дула {Срав. реплику Вильда въ начал Sturm und Drang Клингера.}. Теперь кажутся странными, непонятными, пожалуй, нелпыми подобныя дйствія и желанія, но не нужно забывать, что все это вносило въ нмецкую жизнь новый, освжающій элементъ, будило дремавшую мысль и сознаніе, призывало къ протесту и борьб.— Къ 70-мъ годамъ прошлаго вка это движеніе достигло наибольшей силы и напряженія, увлекши за собою чуть ли не всю образованную молодежь того времени. Да здравствуетъ простота и свобода и да погибнетъ все, мшающее стремленію къ нимъ — стало лозунгомъ времени. Стремленіе въ простот и естественности, къ непосредственному, искреннему чувству и безыскусственной природ, ожесточеніе противъ всего, что хоть сколько-нибудь мшало осуществленію этого стремленія достигли крайнихъ предловъ. Всякая формальность, условность, все, что напоминало правила и искусственность, возбуждало къ себ полное отвращеніе. Свобода мысли и чувства была возведена въ культъ, и за каждою отдльною личностью признавалось безграничное право выражать ихъ по-своему. Увлеченіе индивидуализмомъ вызвало культъ генія, въ которомъ въ высшей степени проявляется личная сила и самобытность. Чуть не каждый воображалъ себя геніемъ и на этомъ основаніи совершалъ самые необыкновенные, не рдко безсмысленные поступки. ‘Бытъ бурнымъ и сантиментальнымъ, быть дикимъ и слезливымъ значило быть геніемъ. Все обыденное было скучно, и это обыденное ненавидлъ геній, онъ не хотлъ вести себя по правиламъ, не хотлъ даже правильно писать’ {Льюисъ. Жизнь Гете.}.
Въ это-же время въ представителяхъ ‘періода бури и натиска’ особенно ярко сказывается, на ряду съ отмченными чертами, чрезмрная чувствительность, восторженность, экзальтированность и міровая скорбь. Источникъ сантиментальности скрывался въ культсердца, о которомъ мы уже говорили. Что касается до міровой скорби, то корни ея, кажется, нужно искать, цомимо вліянія англійской литературы, въ идеяхъ Руссо, съ поразительной быстротой распространившихся въ то время въ Германіи ‘Tout est bien sortant des mains de l’Auteur des cbauses, tout dgnr entre les mains des hommes’ {Руссо. Начало ‘Эмиля’.} — таковъ первый невеселый тезисъ ученія Руссо. Какъ ни стремились его горячіе поклонники въ прошломъ вк въ Германіи слиться съ безыскусственной природой, они не могли не видть, что ‘людскія руки’ забрали себ слишкомъ много власти надъ міромъ и, въ частности, надъ ними самими, что очень и очень трудно выйти побдителями изъ борьбы съ исковерканнымъ человчествомъ. Такой разладъ идеала съ дйствительностью, при полномъ подчиненіи разсудка чувству, возбуждалъ малодушіе при первой неудач и создавалъ изъ восторженныхъ поклонниковъ Руссо нытиковъ и людей съ мрачными взглядами на жизнь. Но если ученіе Руссо о несовершенств человческой природы, извращенной имъ самимъ, вызывало пессимистическія мысли, оно въ то же время, въ иные моменты, не могло не наполнять самымъ полнымъ, глубокимъ восторгомъ сердца своихъ молодыхъ приверженцевъ въ сред германской молодежи третьей четверти 18-го столтія. Такой восторгъ имлъ всегда мсто, когда человкъ чувствовалъ, что онъ хоть на нсколько мгновеній освобождается отъ засасывающей его тины уничтожающихъ все лучшее въ мір жизненныхъ условій, когда онъ сознавалъ себя истиннымъ сыномъ природы и общился съ этой всеобщей матерью.
Въ начал 70-хъ годовъ прошлаго вка въ Геттинген образовался ‘Союзъ бардовъ’, къ которому принадлежали многіе даровитые писатели, какъ Фоссъ, оба графа Штольберга, Миллеръ и др. Сохранились любопытныя письма одного изъ членовъ этого кружка, отрывки изъ которыхъ въ достаточной степени обрисовываютъ настроеніе молодежи, увлеченной идеями ‘періода бури и натиска’. ‘Оба Миллера, Генъ, Гельти, Версъ и я’, сообщаетъ въ одномъ письм Фоссъ: ‘отправились въ сосднюю деревню. Вечеръ былъ превосходный, и луна свтила во всемъ блеск. Мы вполн предались наслажденію природой. Въ крестьянской изб мы напились молока и вышли въ открытое поле. Здсь попалась намъ дубовая роща, и мы поклялись въ дружб подъ этими священными дубами. Мы украсили шляпы внками изъ дубовыхъ листьевъ, положили ихъ подъ дерево, взялись за руки и принялись танцовать вокругъ дерева, призывая луну и звзды въ свидтели нашего союза и клянясь въ вчной дружб. Потомъ мы условились держаться возможно большей справедливости при обсужденіи нашихъ произведеній и сходиться на наши собранія съ большею аккуратностью и торжественностью’ {Шерръ. Шиллеръ и его время.}. Въ другихъ письмахъ разсказывается о томъ, какъ члены кружка читали оды Клопштока и обсуждали свои собственныя произведенія, какъ предавали сожженію сочиненія ‘развратителей нравовъ’ Вольтера и Виланда, какъ цлую ночь, блуждая при лунномъ свт по полямъ, сочиняли стихи, говорили о поэзіи, Клошиток, Германіи, свобод, добродтели и т. п. Вс члены ‘Союза бардовъ’ были необыкновенно чувствительны: при отъзд графовъ Штольберговъ ‘es war ein lautes Weinen’.

II.

Къ этому именно времени относится романъ въ письмахъ ‘Страданія молодого Вертера’, въ которомъ, какъ въ фокус, отразились вс существенныя черты эпохи. Успхъ ‘Страданій молодого Вертера’ былъ необычаенъ. По словамъ Вильгельма Регберга, автора книги ‘Goethe und seine Jahrhundert’, появленіе этого романа своимъ безпримрнымъ дйствіемъ создало цлую историческую эпоху въ жизни нмцевъ, не только въ литератур, но и въ образ мыслей и въ нравахъ. ‘Впечатлніе, произведенное книгой, говоритъ Гете о ‘Страданіяхъ молодого Вертера’: ‘было велико, даже огромно, и это преимущественно потому, что она появилась въ самое благопріятное время’ {Гете. Поэзія и правда.}. Этотъ романъ сразу сдлалъ изъ Гете одного изъ любимйшихъ писателей во всей Западной Европ. Онъ получаетъ множество писемъ съ выраженіемъ благодарности, его посщаютъ совершенно незнакомые люди, нмцы и иностранцы, сгорающіе желаніемъ лично выразить свою признательность автору восхитившаго ихъ романа. Вецларъ, служившій мстомъ событій, ставшихъ канвой для ‘Стр. мол. Вер.’, усердно посщается чувствительными туристами, жаждущими пролить слезы надъ могилой Іерусалема, первообраза Вертера. Синій фракъ, костюмъ Вертера, длается чуть не обязательнымъ для молодежи. Извстны неоднократные случаи самоубійствъ молодыхъ людей обоего пола, у которыхъ въ карманахъ находили романъ Гете, и это дало поводъ г-ж Сталь замтить, что ни одна изъ самыхъ красивыхъ женщинъ въ мір не вызвала столько самоубійствъ, какъ Вертеръ. Любопытныя свднія на этотъ счетъ мы находимъ въ автобіографіи Гете. ‘Если мн удалось’, пишетъ Гете о ‘Страданіяхъ молодого Вертера’, ‘превратить дйствительность въ поэзію и черезъ это доставить себ облегченіе, то мои друзья пришли къ ложному выводу, что нужно поэзію обращать въ дйствительность и, подражая моему герою, застрлиться. Къ такому выводу пришли сначала немногіе, но потомъ это распространилось въ масс публики, и книга, принесшая мн столько пользы, стала въ высшей степени. вредной для общества’. Вскор за появленіемъ въ печати ‘Страданій Вертера’ въ Германіи возникаетъ цлый циклъ литературныхъ произведеній, различнымъ образомъ разрабатывающихъ исторію Вертера. Не меньшую популярность пріобрли ‘Страданія молодого Вертера’ и въ другихъ государствахъ Европы. Въ теченіе 1776—77 г. этотъ романъ былъ три раза переведенъ на французскій языкъ, въ 1779 г. появился англійскій переводъ его. Затмъ онъ былъ переведенъ на испанскій, португальскій, датскій, шведскій, польскій, итальянскій, мадьярскій и русскій яз. Татьяна Ларина, влюбившись въ Онгина, какъ извстно, тоже увлекается ‘Страданіями молодого Вертера’. И за границей, какъ въ Германіи, возникло нсколько литературныхъ произведеній, разрабатывающихъ сюжетъ этого романа (см. Appel. Werther und seine Zeit c, 15—43). Необычайный успхъ этого романа въ Германіи понятенъ, такъ какъ въ немъ въ чудномъ поэтическомъ образ воплощено было господствующее настроеніе эпохи. Но чтобы объяснить его успхъ въ другихъ странахъ и понять всемірное значеніе этого романа, необходимо ближе познакомиться съ нимъ самимъ.
Въ ‘Страданіяхъ молодого Вертера’ Гете обработалъ въ художественной форм эпизодъ, главнымъ дйствующимъ лицомъ котораго былъ онъ самъ. Поздне Гете выразился о Вертер, что онъ, подобно птиц пеликану, питалъ его кровью своего сердца. Поэтому будетъ не безынтересно припомнить событіе изъ жизни Гете, послужившее канвою для интересующаго насъ романа и охарактеризовать личность великаго писателя въ эпоху созданія ‘Страданій молодого Вертера’ и ближайшую къ ней.
Весною 1772-го года 23-хлтній Гете прізжаетъ въ Beцларъ, гд онъ долженъ былъ по желанію отца заняться судебной практикой. Молодой поэтъ, еще мало извстный тогда читающей публик, онъ уже пользовался большою извстностью въ Страсбург, среди группировавшейся около него молодежи, увлеченной идеями ‘періода бури и натиска’. Самъ Гете вполн раздлялъ отмченныя выше стремленія и увлеченія бурныхъ геніевъ, и это, какъ увидимъ ниже, помогло ему дать яркій типъ передового человка того времени. Молодой писатель далеко не былъ доволенъ своимъ новымъ положеніемъ. ‘Усвоивъ и понявъ, насколько было возможно, положеніе длъ, какъ старыхъ, такъ и новыхъ, я, естественно, не могъ ожидать много радостей для себя отъ пребыванія въ Вецлар. Перспектива найти въ небольшемъ, хотя и красиво расположенномъ городишк два міра — одинъ мстный, уже отжившій свой вкъ, а другой, хотя и новый, но совершенно мн незнакомый, была не особенно пріятна’ {Wahrheit und Dichtung.}. Такъ отзывался впослдствіи старикъ-Гете о своемъ настроеніи посл прізда въ Вецларъ. Оставивъ въ сторон свои служебныя занятія, Гете сближается съ кружкомъ веселыхъ образованныхъ молодыхъ людей, но вскор оставляетъ ихъ общество, утомленный однообразно-шутливымъ времяпрепровожденіемъ. Онъ знакомится съ Готтеромъ, занимавшимся тогда англійской литературой, въ обществ котораго теперь и проводитъ время, высказывая ‘свои познанія, вкусы и предположенія’. Однажды Готтеръ, находясь въ расположенной недалеко отъ Вецлара деревн Гарбенгейм вмст съ Гете, познакомилъ этого послдняго съ нкимъ Кестнеромъ, секретаремъ при Гановерскомъ посольств, добрымъ, сердечнымъ человкомъ и хорошимъ работникомъ. Сохранилось нсколько писемъ и отрывковъ изъ дневника Кестнера, которые какъ нельзя лучше помогаютъ намъ возсоздать до нкоторой степени духовный образъ Гете во время его прізда и пребыванія въ Вецлар. ‘Этой весной’, писалъ въ 1772 году Кестнеръ: ‘прибылъ сюда изъ Франкфурта нкто Гете, по званію докторъ правъ, 23-хъ лтъ, единственный сынъ весьма богатаго отца. Желаніе отца было, чтобы онъ занялся судебной практикой, но его собственныя намренія совершенно иныя — онъ намренъ заняться изученіемъ Гомера {Объ увлеченіи въ Вецлар Гомеромъ Гете помнилъ во время писанія ‘Поэз. и прав.’ Cp. Wahr, und Dicht, кн. 12.}, Пиндара и прочимъ, на что укажутъ ему его умъ и сердце. У него большія способности, это въ полномъ смысл слова геній и при томъ человкъ съ характеромъ, у него чрезвычайно живое воображеніе, и поэтому онъ обыкновенно выражается образами и сравненіями… У него пылкія чувства, и въ тоже время онъ иметъ большую власть надъ собой. Образъ мыслей у него благородный, совершенно свободный отъ всякихъ предразсудковъ, онъ поступаетъ такъ, какъ считаетъ нужнымъ по своему разумнію, не заботясь о томъ, нравится ли это другимъ, согласно ли это съ модой, допускается ли общепринятыми правилами. Ему ненавистно всякое принужденіе. Онъ любитъ дтей и находитъ большое удовольствіе проводить съ ними время. Онъ страненъ, bizarre….. Чтобы дать понятіе о его образ мыслей, скажемъ, что онъ очень уважаетъ Руссо, но не поклоняется ему слпо. Онъ не изъ тхъ, кого называютъ ортодоксальнымъ, и это не изъ гордости, не par caprice, и не потому, чтобы хотлось изъ себя корчить нчто особенное….. Хотя и ненавидитъ скептицизмъ, но стремится въ истин, къ полному разъясненію дли себя нкоторыхъ важныхъ вопросовъ, и хотя думаетъ, что нкоторые важнйшіе уже окончательно для него разъяснились, но, сколько я замтилъ, этого еще нтъ… Христіанскую религію онъ очень уважаетъ. Онъ вритъ въ будущую жизнь, въ лучшее существованіе. Онъ стремится къ истин, но больше цнить чувство истины, чмъ ея демонстрацію. Онъ уже многое сдлалъ, многое изучилъ, многое прочелъ и еще больше продумалъ’ {Goethe und Werther. Briefe Goethe mit erlaternden Documented heraus, von А. Kestner. Stuttgardt 1855. c. 35—39.
9-го марта 1772 года невста Гердера Каролина писала о Гете: ‘онъ добросердечный, веселый малый, безъ всякихъ притязаній на ученость, онъ постоянно возится съ дтьми’. (Гаймъ. Гердеръ и его вр. l. c. 594). Тутъ же говорится о томъ, что Гете декламировалъ цл. страницы Стерна и Шекспира.}.
Такимъ представлялся Гете во время своей жизни въ Вецлар одному изъ лично знавшихъ его людей, относившемуся къ нему, какъ это видно изъ тона письма, безъ всякаго пристрастія. Если мы обратимся въ сохранившимся письмамъ и произведеніямъ Гете эпохи, непосредственно предшествовавшей его пребыванію въ Вецлар и созданію интересующаго насъ романа, то мы увидимъ, что отзывъ Кестнера о своемъ новомъ знакомомъ былъ вполн справедливъ.
Мистико-христіанское настроеніе Гете въ дух католической церкви, явившееся результатомъ общенія съ госпожею Клетгенбергъ, къ этому времени мало по малу исчезло. Уже 26-го августа 1770 года онъ писалъ г-ж Клетгенбергъ о кружк страсбургскихъ благочестивцевъ, съ которыми онъ познакомился: ‘они до такой степени скучны, когда начинаютъ говорить, что мой рзвый темпераментъ совершенно ихъ не выносить. Все это люди ограниченные…. Они такъ пунктуальны и церковны, что мн уже нечего больше о нихъ говорить’ {Der junge Goethe. Seine Briefe und Dichtungen, heraus von Hirzel. T. 1. c. 249.}. Тутъ-же Гете возвышается до убжденія, что Богъ есть любовь.
Такая перемна во взглядахъ молодого Гете должна быть приписана вліянію Гердера, которое надо признать вообще однимъ изъ самыхъ важныхъ факторовъ въ дл развитія умственной и нравственной жизни молодого Гете въ страсбургскій періодъ его жизни, какъ извстно, предшествовавшій вецларскому эпизоду, давшему матеріалъ для интересующаго насъ романа. Гете самъ признавалъ все значеніе этого вліянія, когда писалъ на закат жизни о результатахъ общенія съ Гердеромъ въ Страсбург: ‘что касается пользы, доставленной мн этими немногими недлями, то я могу сказать, что вс впослдствіи мало по малу исполненныя намренія Гердера были въ то время высказаны въ своей сущности, и что благодаря этому я былъ поставленъ въ выгодное положеніе: все, что я до того времени замышлялъ и изучалъ, я могъ дополнить, связать съ боле высокими цлями и расширить’. (Wahr. und Dicht.). Гердеръ тоже открыто заявилъ слдующимъ образомъ въ своихъ ‘Воспоминаніяхъ’ о вліяніи на Гете: ‘могу сказать безъ хвастовства, что я внушилъ ему нкоторыя идеи, которыя моли-бы когда отбудь принести плоды’. Для насъ важно опредлить, насколько Гете былъ обязанъ Гердеру тми идеями, которыя являются характерными для ‘періода бурныхъ стремленій’. Нельзя не признать, что и въ этомъ отношеніи Гете не мало почерпнулъ отъ Гердера, котораго онъ посщалъ по нсколько разъ на день и съ глубокимъ интересомъ бесдовалъ съ этимъ замчательнымъ нмецкимъ мыслителемъ и писателемъ, знакомство съ которымъ было для него ‘самымъ важнымъ событіемъ въ теченіе его пребыванія въ Страсбург’. (Поэзія и прав. к. 10). Вліяніе Гердера на Гете прежде всего сказалось въ тхъ литературныхъ взглядахъ и понятіяхъ, которые воспріимчивый и чуткій къ прекрасному молодой страсбургскій студентъ жадно перенималъ отъ своего случайнаго учителя. Какъ разъ во время пребыванія въ Страсбург Гердеръ особенно увлекался Шекспиромъ. Въ его письмахъ этого времени въ невст и друзьямъ не разъ можно встртить восторженные отзывы о знаменитомъ англійскомъ драматург, котораго онъ, но его собственнымъ словамъ, не только читалъ, но и изучалъ въ полномъ смысл этого слова. (Гаймъ, Гердеръ. l. c. 4831 Результатомъ такого увлеченія Шекспиромъ явилась статья Гердера о немъ въ ‘Листахъ для нмецкой жизни и искусства’, которая, по словамъ Гете (Поэзія и прав. в. 10), была въ этомъ отношеніи profession de foi страсбургскаго кружка бурныхъ геніевъ. Нкоторые изслдователи, какъ напримръ Гаймъ (назв. соч. т. l. c. 486), приходятъ даже къ заключенію, что тогдашнее увлеченіе бурныхъ геніевъ Шекспиромъ должно быть объяснено именно вліяніемъ на этихъ послднихъ взглядовъ Гердера. Но если даже и не соглашаться вполн съ Таймомъ, такъ какъ тогда были и другія лица, ставившія высоко Шекспира и вліявшія на бурныхъ геніевъ, какъ напр. Лессингъ, то все-же не подлежитъ сомннію, что въ многочисленныхъ бесдахъ съ Гете Гердеръ не разъ боле или мене подробно высказывалъ свои мысли объ увлекшемъ его величайшемъ англійскомъ драматург и такимъ образомъ помогалъ молодому поэту понять и оцнить должнымъ образомъ знаменитыя его произведенія. Самъ Гердеръ писалъ, что онъ ‘неоднократно обнималъ своего юнаго друга передъ портретомъ Шекспира’. (Гаймъ, Гердеръ. l. c. 485). Знакомству съ Оссіаномъ Гете также обязанъ вліянію Гердера, съ которымъ онъ вмст изучалъ его поэзію. Какъ извстно, вторая часть ‘Страданій Вертера’ носитъ на себ явные слды занятій Гете поэзіей Оссіана. Не кто иной, какъ Гердеръ, внушилъ Гете обратить серьезное вниманіе на Гомера, произведенія котораго онъ восхвалялъ, какъ лучшій образецъ натуральной народной поэзіи съ сильнымъ, непосредственнымъ чувствомъ и слдами могучаго творческаго генія, на Свифта, Гольдсмита, а также и на Руссо, о ‘Новой Элоиз’ котораго Гердеръ писалъ около этого времени, что это одна изъ книгъ, доставляющихъ ему наибольшее удовольствіе. (Гаймъ, назв. соч. l. c. 478). Происшедшій съ Гете переворотъ въ его взглядахъ на современную французскую ложноклассическую литературу, которая представляется ему теперь устарлой и чванной и сама по себ и въ лиц своего представители Вольтера, долженъ быть приписанъ также главнымъ образомъ вліянію Гердера, въ письмахъ котораго изъ Страсбурга находится не мало рзкихъ замчаній по адресу Вольтера и другихъ представителей французской литературы (Таймъ, Гердеръ. l. c. 474—6). Негодованіе Гете и его страсбургскаго кружка на грубый матеріализмъ нкоторыхъ французскихъ мыслителей находили себ полное сочувствіе и поддержку въ Гердер, чувствовавшемъ отвращеніе въ матеріалистическимъ взглядамъ энциклопедистовъ. Въ стать Гердера ‘О происхожденіи языка’, съ которой Гете познакомился еще въ рукописи во время своего пребыванія въ Страсбург, было высказано съ увлекательнымъ краснорчіемъ не мало мыслей, подъ которыми охотно подписался бы всякій бурный геній: тутъ говорилось о могуществ и величіи ничмъ неизвращенной природы? отстаивались права человчества, упоминалось не разъ о томъ, что безконечное совершенствованіе есть назначеніе человческаго рода, длались нападенія на высокомріе и педанство, защищались права на самостоятельность каждой отдльной личности. Вс эти и подобныя мысли, соотвтствуя зарождавшемуся новому общественно-литературному теченію, находили въ юномъ Гете ревностнаго истолкователя и послдователя. Подводя итогъ всему, сейчасъ сказанному о вліяніи Гердера на Гете въ періодъ его бурныхъ стремленій, нельзя, кажется, не признать, что Гердеръ, если не создалъ изъ знаменитаго автора ‘Фауста’ бурнаго генія, то не мало способствовалъ развитію и выясненію въ немъ тхъ идей, которыя являются отличительными для Sturm und Drand Period’а. Отмченное выше преклоненіе Гердера передъ Шекспиромъ, его увлеченіе Гомеромъ, Гольдсмитомъ, Свифтомъ, ‘Нов. Элоизой’ Руссо, отвращеніе къ псевдо-классицизму, съ одной стороны, и матеріализму, съ другой, и т. д.,— все это мы находимъ и у бурныхъ геніевъ съ тою только разницею, что у этихъ послднихъ вс отмченныя мысли и мннія не оригинальны, а навяны различными произведеніями французской, англійской и родной нмецкой литературы.
Возвращаемся къ характеристик юнаго Гете. Еще въ Страсбург же занимается онъ сочиненіями Бруно и, до нкоторой степени, усваиваетъ его пантеистическіе взгляды. Онъ беретъ подъ свою защиту геніальнаго мученика мысли и возражаетъ Бейлю, находившему нелпой философію Бруно. Подъ вліяніемъ пантеизма Джордано Бруно написаны слдующія комментаріи на главу изъ сочиненія Фабриціуса, сохранившіеся въ памятной книжк сггудента-Гете. ‘Размышлять о Бог отдльно отъ природы и трудно и опасно, это все равно, какъ если-бы мы отдляли душу отъ тла. Мы знаемъ душу только чрезъ посредство тла, и Бога только чрезъ посредство природы. Поэтому мн представляется совершенно нелпымъ обвинять въ нелпости тхъ, которые въ своихъ философскихъ разсужденіяхъ не отдляютъ Бога отъ міра. Все существующее необходимо входитъ въ существо Божіе, такъ какъ Богъ есть единое существо, которое въ себ все заключаетъ. Даже и священное писаніе не противорчивъ этому пониманію, хотя мы и толкуемъ его изреченія весьма различно, каждый по своему’ {Льюисъ. Жизнь Гете l. c. 95, латинскій текстъ, принадлежащій Гете.}.
Тутъ-же, въ Страсбург, у юнаго Гете устанавливается все боле и боле полное единеніе съ природой, которое мы находимъ такъ ясно выраженнымъ въ ‘Страданіяхъ молодого Вертера’. Лтомъ 1771 г. онъ предпринялъ вмст съ Вейландомъ и Энгельбахомъ дв продолжительныхъ экскурсіи по Лотарингіи и Верхнему Эльзасу, гд онъ наслаждался роскошными видами природы, интересовался народными пснями и сказаніями {Поэзія и правда.}. Вотъ что онъ пишетъ, между прочимъ, изъ Саарбргокена о своемъ путешествіи по Верхнему Эльзасу лтомъ 1771 г. ‘Вчера мы цлый день провели въ путешествіи и къ наступленію ночи прибыли къ Лотарингскимъ горамъ, гд протекаетъ въ чудной долин Шааръ. Когда я, взглянувъ вправо глубокой долины, увидлъ меланхолически тихую, мерцающую рку, а налво спускающійся съ горы мрачный буковый лсъ и птичекъ, тихо и таинственно летающихъ по кустарникамъ, у меня на сердц стало такъ же тихо, какъ и въ окружающей природ, вс огорченія дня были забыты, какъ мечта, и нужно было употреблять усиліе, чтобы вызвать ихъ въ памяти’ {Der junge Goethe. l. c. 255. Письмо отъ 27-го іюня.}.
Какъ видно изъ приведеннаго письма, природа успокаивающимъ образомъ дйствуетъ на юнаго поэта, явленіе столь характерное, какъ мы упоминали, для бурнаго, генія. Въ этомъ самомъ письм мы находимъ любопытныя замчанія о дйствіи любви на человческое сердце, замчанія, подъ которыми подписался-бы любой бурный геній. ‘Сердце, когда оно любитъ,— слабо: какъ тревожно бьется тогда оно въ вашей груди, слезы выступаютъ на глазахъ, и вы плачете съ невыразимымъ наслажденіемъ,— о! тогда ваше сердце такъ слабо, что вы длаетесь безсильны даже противъ цпи изъ цвтовъ, и не потому, чтобъ какая-либо чарующая сила длала эту цпь крпкой, а потому что у васъ нтъ воли ее разорвать’ {Ibidem, с. 256.}. Эти же слова, въ которыхъ надо видть слдствіе любви къ Фридерик, указываютъ, насколько былъ чувствителенъ Гете въ указанное время. Вообще въ отношеніяхъ Гете къ Фридерик Бріонъ не мало можно замтить чертъ, которыя впослдствіи явились характерными для вертеризма. Самъ Гете смотрлъ на эти отношенія именно такимъ образомъ и впослдствіи, въ бесд съ Эккерманномъ, призналъ, что въ этой любви уже были зародыши вертеризма. Очень характерно для этого періода въ жизни Гете его увлеченіе Шекспиромъ, передъ которымъ преклонялись страсбургскіе бурные геніи. Рчь Гете о знаменитомъ англійскомъ драматург, читанная въ Страсбург въ одномъ изъ собраній его молодымъ друзьямъ, достаточно ярко рисуетъ отношенія молодого поэта къ Шекспиру. ‘Какъ только я прочелъ одну страницу’, говорилъ Гете о впечатлніи, произведенномъ на него твореніями Шекспира: ‘я сдлался его на всю жизнь, а когда я прочелъ цлое произведеніе, то я былъ какъ слпорожденный, котораго чудодйственная десница въ одно мгновеніе сдлала зрячимъ: я увидлъ, я почувствовалъ, что мое существованіе безконечно расширилось предо мною, все было ново мн неизвстно, и моимъ глазамъ становилось больно отъ необыкновеннаго свта’ {Der junge Goethe, т. 2 с. 40.}. Шекспиръ, по мннію нашего поэта, великъ особенно тмъ, что въ своихъ произведеніяхъ даетъ врные природ образы. ‘Природа, природа! ничто такъ не врно природ, какъ люди Шекспира!’ {Ibidem, с. 42.}.
Въ періодъ, предшествовавшій жизни въ Вецлар, нашъ поэтъ былъ такъ-же чувствителенъ, какъ и впослдствіи, во время переживанія эпизода, послужившаго канвою для разбираемаго нами романа. Въ письм отъ 15-го октября 1770-го года къ Фридерик Бріонъ изъ Страсбурга находятся слдующія любопытныя въ этомъ отношеніи слова: ‘мы сейчасъ мняемъ свое избалованное настроеніе, если намъ хоть чуточку станетъ тяжело, но за то сейчасъ же являемся съ лкарствомъ и говоримъ: ‘успокойся, мое сердце: ты не долго будешь въ разлук съ нею, съ тми, кого ты любишь, успокойся, мое сердце!….’ Мы его тшимъ иллюзіями, чтобы у него хоть что-нибудь было, и тогда оно длается тихимъ и спокойнымъ, какъ малое дитя’ {Der junge Goethe. 1. 246—7.}. Таковъ былъ въ общемъ, насколько можно возстановить по оставшимся документамъ, 23-хлтній Гете наканун вецларскаго эпизода.
Черезъ нкоторое время посл прізда въ Вецларъ онъ познакомился съ семействомъ главноуправляющаго ‘das teutsclie Haus’, по фамиліи Буффъ. Совтникъ Буффъ былъ вдовъ, и всмъ его хозяйствомъ и воспитаніемъ меньшихъ я тей завдовала 19-ти лтняя дочь Шарлотта. Въ начал іюля 1772 года Гете познакомился съ этой дочерью совтника Буффъ, помолвленной за секретаря Гановерской миссіи Кестнера. Знакомство состоялось по дорог на одинъ сельскій балъ, куда Гете отправился вмст съ большимъ обществомъ молодежи, въ числ которой находилась и Шарлотта. Гете халъ съ нею въ одномъ экипаж. Молодая очаровательная двушка, веселая и бойкая, съ перваго-же раза произвела неотразимое впечатлніе на Гете, не смотря на то, что въ его сердц еще жило воспоминаніе о другомъ предмет любви — Фридерик. На этомъ балу находился и женихъ Лотты, но онъ пріхалъ двумя часами позже своей невсты, и Гете, не зная, что понравившаяся ему двушка помолвлена, все время ухаживалъ за нею. На другой день посл бала онъ не упустилъ случая познакомиться съсемействомъ Шарлотты и былъ еще боле очарованъ прелестной двушкой, увидавъ ее въ домашнемъ быту, въ роли заботливой хозяйки, замнявшей мать для маленькихъ братьевъ и сестеръ. Чуть не каждый день посщаетъ теперь Гете д. совтника Буффа и проводитъ много часовъ въ обществ Шарлотты, ея жениха и меньшихъ дтей совтника, которыя сразу полюбили новаго знакомаго. Гете, всегда любившій дтей, съ удовольствіемъ возился съ сестрами и братьями Лотты, играя съ ними въ разныя игры и разсказывая занимательныя исторіи. Мало по маху общество Шарлотты стало необходимымъ для Гете. Какъ многіе влюбленные, молодой поэтъ мечталъ, что Шарлотта ему сочувствуетъ, и ея простыя дружественныя отношенія принималъ за выраженіе особенной симпатіи, но поведеніе Лотты было безупречно. Доврчивый и честный Кестеръ, чуждый всякой ревности, съ радостью длилъ свой досугъ съ поклонникомъ Лотты, котораго онъ сразу понялъ и оцнилъ по заслугамъ. Между тмъ увлеченіе Гете все росло и становилось опаснымъ для общаго спокойствія трехъ друзей. Самъ Гете началъ понимать, что изъ его увлеченія не можетъ выйти ничего добраго и онъ ршился сразу оборвать его.
10-го сентября 1772 года Гете проводилъ послдній вечеръ въ обществ Шарлотты и ея жениха. Гете былъ очень грустно настроенъ, онъ зналъ, что на слдующій день оставитъ Вецларъ, но ршилъ не говорить объ этомъ Шарлотт и Кестнеру и предпочелъ ухать, не простясь съ ними, чтобы избавиться отъ лишнихъ мученій. На другой день Кестеръ получилъ слдующую записку отъ Гете: ‘Его уже не будетъ здсь, когда вы получите эту записку! Его уже не будетъ здсь! Передайте Логг прилагаемое письмецо. Я былъ совсмъ покоенъ, но вашъ вчерашній разговоръ разорвалъ мн сердце на части. Я ничего не могу вамъ сейчасъ сказать, какъ только прощайте! Если бы я пробылъ у васъ на одно мгновеніе дольше, я бы не выдержалъ. Теперь я одинъ и завтра узжаю. О, моя бдная голова!’ {Der junge Goethe heraus, v. Hirzel. 1, c. 312. Любопытно сравнить приведенныя строки съ письмомъ Вертера въ конц первой части романа.}.
Изъ другихъ вецларскихъ знакомыхъ Гете слдуетъ упомянуть еще объ одномъ лиц. ‘Это былъ Іерусалемъ, сынъ свободомыслящаго духовнаго ученаго. Онъ такъ-же, какъ и Кестнеръ, состоялъ при посольств. Іерусалемъ былъ красивый блондинъ, съ пріятой наружностью, средняго роста, круглолицый и съ мягкими, спокойными чертами. Его голубые глаза можно было назвать скоре привлекательными, чмъ выразительными. Онъ былъ одтъ на ниже-нмецкій ладъ, въ подражаніе англичанамъ, въ синій фракъ, цвта желтой кожи жилетъ, такіе-же панталоны и въ ботфорты съ темнокоричневыми отворотами. Онъ интересовался самыми разнообразными вещами, особенно-же любилъ рисунки и экскизы, въ которыхъ изображался тихій характеръ уединенныхъ мстностей’ {Поэзія и правда.}. Іерусалемъ вообще былъ мало общителенъ, нердко впадалъ въ меланхолію и думалъ о самоубійств, несчастная любовь къ жен одного изъ его пріятелей еще боле усиливала его пессимистическое настроеніе. Впослдствіи, когда Гете уже ухалъ изъ Вендора, Іерусалемъ застрлился. Причиной его самоубійства послужило какъ мрачное міровоззрніе которое, еще боле усилилось, когда онъ, служа въ посольств и отъ всей души ненавидя свою службу, повздорилъ со своимъ начальникомъ, такъ и обратившаяся въ настоящую болзнь, лишенная взаимности любовь.
Съ отъздомъ Гете изъ Вендора его дружественныя отношенія къ Кестнеру и Шарлот не прекратились. Три друга поддерживаютъ дятельную переписку, и письма Гете полны самой нжной привязанности и дружбы. Въ нихъ не рдко звучать грустныя, меланхолическія ноты. Мы узнаемъ изъ автобіографіи, что молодой писатель въ это время былъ очень пессимистически настроенъ. Вмст съ передовой молодой Германіей онъ мучился мрачными мыслями, олицетворенными впослдствіи въ Вертер. Модная мысль о самоубійств довольно долго нарушала покой его души. Подъ вліяніемъ ея онъ знакомится съ исторіей самоубійствъ, перебираетъ въ своей голов средства для лишенія жизни и, опьяненный моднымъ повтріемъ, кладетъ возл себя, ложась въ постель, отточенный кинжалъ, которымъ надется прекратить свое существованіе. Однако здоровая натура одержала верхъ, и кинжалъ, а съ нимъ и ипохондрическое настроеніе были отброшены. 10-го октября 1772 года, услыхавъ, будто Gou, одинъ изъ его вецларскихъ знакомыхъ, лишилъ себя жизни, онъ пишетъ Кестнеру: ‘Сообщите мн немедленно, насколько подтверждаются слухи о Gou. Я уважаю такой поступокъ и жалю человчество…. но я надюсь никогда не огорчить моихъ друзей подобнымъ извстіемъ о себ’ {Der junge Goethe, т. l. c. 321.}.
Между тмъ увлеченіе Шарлоттой, если судить по сохранившимся письмамъ, попрежнему живо въ сердц Гете, оно ярко бросается въ глаза въ письмахъ, обращенныхъ въ вецларсвимъ друзьямъ. Но уже черезъ три мсяца посл отъзда изъ Вендора онъ пишетъ Кестнеру, что совершенно свободенъ отъ своего чувства къ Лотт и жаждетъ снова любить. Въ январ 1773 года онъ уже влюбленъ въ одну двушку, которая такъ-же, какъ и Шарлотта Буффъ, родилась 11-го января.
Здсь будетъ умстно выяснить, насколько въ дйствительности была сильна любовь Гете къ Шарлотт Буффъ. На этотъ счетъ существуетъ два взгляда. По мннію однихъ изслдователей, Гете былъ до безумія влюбленъ въ Лотту и поэтому страшно мучился и терзался, пока время, разстояніе и новыя впечатлнія не охладили его чувства {Ср.— напр. Dnzer. Goethes Leiden des jungen Werthers. c. 38 и др.}, по мннію другихъ, эта любовь далеко не была глубокимъ, могучимъ чувствомъ, какимъ она является у Вертера. Это было скоре сильное увлеченіе, ‘поэтическая страсть’, какъ выражается по этому поводу Льюисъ. Если это увлеченіе, казалось, одно время захватываетъ все существо Гете, то оно ослабло такъ-же скоро, какъ и возникло. Послднее мнніе намъ кажется наиболе соотвтствующимъ дйствительности, и поэтому мы подробне остановимся на немъ и пересмотримъ т аргументы, которые можно привести въ его подтвержденіе. Остановимся прежде всего на сообщеніяхъ самого Гете о любви къ Лотт, которыя мы находимъ въ ‘Поэзіи и правд’. Въ томъ мст автобіографіи, гд Гете говоритъ о вецларскомъ эпизод своей жизни, не Трудно замтить въ высшей степени холодный, спокойный тонъ, которымъ Гете разсказываетъ обо всемъ этомъ, хотя тотъ-же самый старикъ Гете уметъ въ нжныхъ, поэтическихъ выраженіяхъ разсказать о своемъ чувств въ Фридерив Бріонъ. Невольно возникаетъ предположеніе, что любовь къ Лотт Буффъ была значительно слабе любви въ дочери пастора Бріона. Приведенныя дальше соображенія покажутъ, какъ кажется, что вецларскій романъ юноши Гете не только былъ мене интенсивенъ въ отношеніи чувства, чмъ игра въ любовь съ Фридерикой, но и вообще не заслуживаетъ названія серьезной любви. Посмотримъ, какъ себя держитъ Гете посл отъзда изъ Бецлара. Ухавъ изъ Вецлара въ самый разгаръ увлеченія Лоттой, Гете любуется блестящими ландшафтами, попадающимися на пути, весело проводитъ время въ семейств госпожи Ларошъ, не упуская случая поухаживать за ея 16-тилтней дочерью Максимиліаной, занимается литературой, предпринимаетъ экскурсіи въ обществ веселыхъ мужчинъ и женщинъ и т. п. Все это далеко непохоже на безнадежно влюбленнаго.
Часто въ доказательство страстной, глубокой любви Гете въ Лотт ссылаются на тонъ его писемъ въ этой послдней, переполненныхъ горячими сердечными изліяніями, но не надо забывать, въ какой періодъ жизни знаменитаго писателя были написаны эти письма. Въ это время молодой Гете, какъ и вся передовая германская молодежь, отдавалъ свою дань культу сердца и чувствительности, которой и переполнены почти вс его письма, адресованныя въ разнымъ лицамъ. Нкоторые изслдователи, признавая вполн глубокимъ и искреннимъ увлеченіе Гете Шарлоттой Буффъ, говорятъ въ то же время о томъ, что юный писатель, какъ во время жизни въ Вецдар, такъ и потомъ, вплоть до окончанія романа, былъ въ высшей степени пессимистически настроенъ, и міровая скорбь Вертера есть реальное воспроизведеніе настроенія самого автора въ эпоху созданія романа. Это мнніе является до нкоторой степени преувеличеннымъ. Пессимизмъ Гете, какъ мы упоминали, былъ результатомъ моды, а не глубоко продуманнымъ философскимъ настроеніемъ, какимъ онъ, вроятно, былъ, напримръ, у Іерусалема. Человкъ съ пессимистическими взглядами не сталъ бы наслаиваться жизнью и срывать цвты удовольствія, подобно Гете, умвшему не разъ своею жизнерадостностью и бьющимъ нлючемъ весельемъ очаровать всхъ, кто его только видлъ въ это время.

III.

Но потребность художественнаго творчества не замолкала въ юномъ Гете. Все пережитое и перечувствованное въ вецларскій періодъ жизни просилось вылиться на бумагу. Поэтъ чувствовалъ, что, изобразивъ пережитыя душевныя волненія, онъ освободится отъ нихъ и будетъ способенъ къ новой жизни. Неясный образъ Вертера все чаще и чаще вставалъ передъ духовными очами нашего писателя, не доставало только вншней оболочки для задуманнаго типа, но она скоро явилась. Въ конц октября 1772 года Гете получилъ извстіе о самоубійств Іерусалема. Онъ страшно былъ пораженъ этимъ. ‘Несчастный Іерусалемъ!’ пишетъ онъ Бестнеру: ‘извстіе было ужасно и неожиданно, оно было тмъ отвратительне при пріятнйшемъ подарк любви {Разумется письмо Кестнера.}. Несчастный!’ ‘Смерть Іерусалема’, читаемъ мы въ ‘Wahrheit und Dichtung’: ‘причиной которой была несчастная страсть въ жен друга, вывела меня изъ оцпеннія. Я не только наблюдалъ происшедшее съ нимъ, но и самъ пережилъ подобное, и потому не удивительно, что я вдохнулъ въ задуманное мною произведеніе весь тотъ жаръ, который не позволяетъ видть никакой разницы между дйствительностью и художественнымъ созданіемъ’.
23 сентября 1774 г. Шарлотта Кестнеръ получила отъ Гете рукопись и при ней письмо слдующаго содержанія: ‘при чтеніи ты почувствуешь, Лотта, какъ дорога для меня эта рукопись, этотъ экземпляръ я ли меня такъ-же дорогъ, какъ если-бы онъ былъ единственнымъ на свт. Онъ долженъ быть твоимъ, я его сотни разъ цловалъ и пряталъ, чтобы никто не могъ его коснуться. О, Лотта! Прошу тебя, никому не показывай его, кром Мейера, онъ явится сперва на Лейпцигской ярмарк. Я хотлъ бы, чтобы ты и Кестнеръ прочли его отдльно, и каждый написалъ мн словечко’. Эта рукопись была романъ въ письмахъ ‘Leiden des jungen Werthere’.
Концепція этого романа очень проста и несложна, чему соотвтствуетъ и ограниченное число дйствующихъ лицъ. Вертеръ, Лотта и Альбертъ,— вотъ, собственно говоря, вс центральныя фигуры, около которыхъ вращается содержаніе романа Гете. Это содержаніе сводится въ слдующему. Въ Валгейм, одномъ изъ самыхъ заурядныхъ нмецкихъ городковъ, поселяется молодой человкъ, по имени Вертеръ. Почему онъ бросилъ мать и любящаго друга и поселился въ Вальгейм, опредленно сказать нельзя. Можно думать, что неудачи и потрясенія въ духовной жизни юноши слишкомъ подйствовали на его чувствительное сердце и заставили искать успокоенія въ перемн мста и въ новыхъ впечатлніяхъ. Вертеръ отъ всей души радъ уединенію, этому цлительному бальзаму для всхъ уставшихъ въ кипучей жизни душъ. Онъ наслаждается весенней природой, такъ успокоительно дйствующей на его больное сердце, слушаетъ тихое журчаніе ручейка, упивается ароматомъ цвтущихъ деревъ, наблюдаетъ, Лежа въ высокой трав подъ открытымъ небомъ, жизнь тысячи наскомыхъ. Общества развитыхъ, интеллигентныхъ людей для него не нужно, онъ старается только сблизиться съ простыми людьми низшаго класса и дтьми, въ которыхъ онъ находитъ непосредственность и простоту чувствъ и желаній. Эта жизнь на лон природы въ высшей степени благотворна для него, въ одномъ изъ писемъ къ своему другу Вильгельму онъ хвалится своимъ душевнымъ счастьемъ и повоемъ. Но не. долго наслаждался имъ Вертеръ. Одна роковая встрча ршаетъ его судьбу. Мстная молодежь затяла сельскій балъ. Вмст со своею дамой и и ея теткой Вертеръ долженъ былъ захать за Шарлоттой С., дочерью городского совтника. Невинно двственная прелесть Шарлотты, ея простота, спокойствіе и цльность натуры окончательно поражаютъ слабое сердце молодого человка. Забывъ свою даму, онъ весь вечеръ ухаживаетъ за Лоттой и при прощаньи проситъ разршенія навстить ее на слдующій день. Съ первой же встрчи между ними возникаютъ дружественныя отношенія, не замедлившія перейти у Вертера въ сильную любовь. Но рердце Лотты принадлежитъ другому: у нея есть женихъ, ухавшій на нкоторое время по дламъ, котораго она любитъ и не хочетъ промнять ни на кого другого. Хотя Вертеръ и знаетъ это, новая страсть совершенно завладваетъ имъ. Ежедневно теперь посщаетъ Вертеръ семейство совтника, играетъ съ его маленькими дтьми, гуляетъ съ Лоттой, исполняетъ ея порученія и, опьяненный своею любовью, начинаетъ допускать возможность взаимности со стороны обожаемой двушки. А чувство все ростетъ. Каждое утро Вертеръ просыпается съ мыслью увидть любимую двушку и цлый день только и думаетъ о томъ, какъ-бы исполнить свое желаніе. Онъ чувствуетъ себя совершенно счастливымъ: ‘дни, сберегаемые для счастливцевъ, вотъ какіе дни переживаю я’, пишетъ онъ въ одномъ изъ писемъ. О какомъ-нибудь занятіи не можетъ быть и рчи, потому что все существо Вертера поглощено любовью въ Шарлотт. Между тмъ, прізжаетъ женихъ Лотты Альбертъ. Съ этого времени для Вертера начинается новый періодъ страсти, принимающей трагическую окраску. ‘Пріхалъ Альбертъ’, пишетъ онъ другу: ‘и я узжаю’. Но не такъ легко было для слабохарактернаго Вертера исполнить свое благоразумное ршеніе. Онъ слишкомъ привыкъ слушаться сердца въ ущербъ разсудку, слишкомъ много далъ власти своей несчастной любви, слишкомъ наслаждался и дорожилъ ею, чтобы быть въ состояніи порвать всякія сношенія съ тою, чье присутствіе доставляло ему столько счастья. Вертеръ не ухалъ, онъ попрежнему приходитъ въ домъ совтника и проводитъ время въ обществ Лотты и ея жениха. Душевное спокойствіе совершенно покинуло его. Только черезъ дв недли ухалъ онъ изъ Вальгейма, когда несчастная любовь еще боле усилилась.
Въ начал второй части романа мы застаемъ Вертера на служб. Онъ пытается спастись отъ своей страсти въ работ и поступаетъ на службу въ посольство. Первое время онъ, повидимому, доволенъ, хотя и не забываетъ Лотты, силуэтъ которой виситъ у него въ комнат, но уже черезъ мсяцъ онъ совершенно разочарованъ и въ своей дятельности и въ окружающихъ людяхъ. ‘Я боюсь’, пишетъ онъ: ‘что мы съ посланникомъ не въ состояніи ужиться, онъ совершенно невыносимый человкъ’. И дйствительно, прослуживъ пять мсяцевъ, Вертеръ подаетъ въ отставку, побужденный къ этому оскорбленіемъ, которое ему бросила въ лицо мстная аристократія.
Чуть только Вертеръ остался безъ дла, какъ страсть къ Шарлотт снова всецло завладла имъ. Черезъ нкоторое время онъ опять возл Лотты, ставшей уже женою Альберта. Ему казалось возможнымъ жить въ тсной дружб съ нею и ея мужемъ. Но мало по малу въ его сердц возникаетъ чувство ревности къ Альберту. Ему кажется, что Лотта была бы счастливе съ нимъ, чмъ со своимъ мужемъ. Обаятельный образъ любимой женщины преслдуетъ его повсюду, ни на минуту не давая покоя. Любовь переходитъ въ мучительный недугъ, чуть не въ помшательство. Жизнь для бднаго Вертера представляется теперь совершенно безцльной. ‘Ахъ, эта пустота, эта ужасная пустота на душ’, восклицаетъ онъ въ отчаяніи. Мысли о самоубійств все чаще и чаще приходятъ въ голову бдному страдальцу. Альбертъ и Лотта понимаютъ мучительное состояніе Вертера, и послдняя, подъ вліяніемъ мужа, ршается посовтовать ему рже бывать у нихъ, или даже, что еще лучше, совсмъ ухать. Этотъ совтъ какъ бы открылъ Вертеру глаза: онъ теперь ясно увидалъ всю безвыходность своего положенія и ршилъ покончить съ собой. Бдное сердце слабаго Вертера не было въ состояніи побдить сильнйшую изъ человческихъ страстей и предпочло не жить вовсе, чмъ жить безъ взаимности оо стороны любимой женщины. Таково въ сжатомъ, блдномъ очерк содержаніе ‘Страданій молодого Вертера’.
Изъ изложенія содержанія ‘Страданій молодого Вертера’ видно, что въ первой части романа Гете воспроизвелъ, можно сказать детально, эпизодъ изъ собственной жизни въ Вецлар. Что касается до второй части, то въ основу ея положены событія изъ жизни одного изъ вецларскихъ знакомыхъ Гете — Іерусалема, о которомъ мы упоминали раньше. О самоубійств Іерусалема Гете получилъ подробное письмо отъ Кестнера. Стоитъ только сравнить это письмо съ романомъ, чтобы понять, какъ и тутъ Гете широко воспользовался находящимся въ его рукахъ матеріаломъ. И такъ, ‘Страданія молодого Вертера’ являются до извстной степени копіей дйствительности. Но, взявъ готовую форму, Гете, благодаря своему колоссальному художественному таланту, сумлъ влить въ эту форму новое содержаніе и въ лип$ героя своего романа, близко напоминающаго самого автора и Іерусалема, дать яркій современный и общечеловческій типъ.

IV

Переходимъ въ характеристик дйствующихъ лицъ романа. Остановимся на Альберт, Шарлотт и особенно на Вертер, оставляя въ сторон эпизодическія лица.
Въ своей автобіографіи Гете говоритъ, что лило, послужившее первоосновой для его Альберта, ‘отличалось спокойнымъ, ровнымъ характеромъ, ясностью взглядовъ, опредленностью рчей и поступковъ. Его замчательная дятельность и неусыпное трудолюбіе обратили на него вниманіе начальства’ {Поэзія и правда.}. И дйствительно, счастливый соперникъ Вертера представляетъ собою уравновшенную, недалекую натуру съ здоровымъ разсудкомъ, дятельную, добрую, честную. Онъ прізжаетъ въ своей невст и видитъ у нея ежедневно молодого человка, къ которому Лотта чувствуетъ самое сердечное расположеніе и глубокую дружбу. Кажется, должна бы была разыграться бурная сцена ревности, тмъ боле, что Вертеръ до безумія влюбленъ въ Шарлотту. Но Альбертъ слишкомъ честенъ и справедливъ, чтобы быть способнымъ на подобныя, ни на чемъ не основанныя подозрнія. Онъ настолько уважаетъ свою невсту и врить ей, что не допускаетъ и мысли о какой-бы то ни было съ ея стороны измн. Онъ сразу оцнилъ достоинства Вертера и чувствуетъ къ нему самую нжную дружбу. Какъ человкъ свжій, здоровый, съ крпкими нервами, для котораго уже одинъ процессъ жизни пріятенъ, Альбертъ, естественно, является врагомъ самоубійства. По его мннію, самоубійство не боле, какъ слабость, ‘потому что гораздо легче умереть, чмъ стоически переносить полную мученій жизнь’. Привязанность въ жизни, быть можетъ, чисто физическая, настолько сильна въ Альберт, что онъ никакъ не можетъ понять Бергера, доказывающаго ему однажды ту простую истину, что нельзя обвинить всякаго самоубійцу и вмнять ему въ преступленіе его проступокъ, не разобравши сначала толкомъ всхъ мотивовъ, приведшихъ его къ такому ршенію. ‘Я не могу себ представить’ говоритъ Альбертъ: ‘какъ можетъ быть человкъ настолько безразсуднымъ, чтобы застрлиться, уже одна мысль объ этомъ возбуждаетъ во мн отвращеніе’. Эти слова очень характерны для Альберта: онъ именно не можетъ себ представить, не можетъ понять того, что не соотвтствуетъ его природ, его мысль, по справедливому замчанію покойнаго А. А. Шахова, не способна ни на широкія обобщенія, ни на рзкія, оригинальныя мннія. Бертеръ такъ характеризуетъ жениха Лотты, съ которымъ онъ только что познакомился: ‘онъ благородный, хорошій человкъ, къ которому нельзя не быть расположеннымъ, онъ честенъ… у него много чувства… онъ цнитъ Лотту и, кажется, рдко когда иметъ дурное настроеніе духа’. Такимъ представляется Альбертъ читателю съ перваго съ нимъ знакомства, такимъ остается онъ и до конца романа. Онъ не перестаетъ все время любить и уважать Вертера, не смотря на то, что тотъ посл второго своего прізда все боле и боле омрачалъ своею страстью картину его тихаго семейнаго счастья. Онъ долгое время не даетъ почувствовать несчастному влюбленному, насколько неумстно и опасно для него-же самого его постоянные визиты къ молодой чет. Вмсто этого Альбертъ не рдко оставляетъ комнату жены, когда туда приходилъ Бертеръ, не желая своимъ присутствіемъ еще боле усиливать и безъ того тягостное положеніе своего друга. Если такое поведеніе не можетъ быть одобрено вполн разсудительнымъ человкомъ, то все-же оно длаетъ честь доброму сердцу мужа Лотты. Только когда любовь Вертера достигаетъ крайнихъ предловъ, и сосди начинаютъ поговаривать объ его отношеніяхъ въ Шарлотт, Альбертъ нершительно высказываетъ своей жены желаніе удалить Вертера. Лотта ничего не отвтила, и Альбертъ, предполагая, что огорчилъ ее, вмсто того, чтобы подумать объ исполненіи своего намренія, всячески старается отклонить разговоръ о Вертер. Онъ никакъ не можетъ отважиться на ршительный шагъ, предпочитая оставаться въ тягостной неопредленности. Онъ дятеленъ и благоразуменъ только тамъ, гд эта дятельность не выходитъ за предлы обыденныхъ житейскихъ отношеній. Чуть только жизнь постановила его въ необычайное, затруднительное положеніе, онъ не знаетъ и не уметъ найти изъ него выхода. Вполн врнымъ себ остается Альбертъ и передъ самоубійствомъ Вертера, когда тотъ присылаетъ къ нему слугу съ просьбою одолжить на дорогу- пистолеты. Ему и въ голову не приходитъ, что Вертеръ хочетъ покончить съ собою, и онъ велитъ жен дать пистолеты, удивляясь, почему та, понявшая все, колеблется. Какъ и прежде, Альбертъ не въ состояніи понять того, что несогласно съ его взглядами и убжденіями.
Таковъ Альбертъ. Не удивительно, что Кестнеръ былъ страшно огорченъ, увидавъ себя въ такомъ изображеніи, и писалъ Гете: ‘какое презрнное существо этотъ Альбертъ! И зачмъ было выставлять его такимъ пустоголовымъ!’ {Goethe und Werther с. 222.}.
‘Столько простоты при такой разсудительности, столько доброты и вмст твердости! Какое спокойствіе души, соединенное съ живостью и дятельностью!’ Такъ описываетъ Вертеръ своему другу невсту Альберта. Не смотря на то, что онъ писалъ эти слова въ. то время, когда уже былъ неравнодушенъ къ Шарлотт, они довольно врно характеризуютъ ее. Насколько мы знаемъ Лотту изъ романа, она чувствительная, простая двушка, не втренная, живая, съ добрымъ сердцемъ. Умершая мать поручила ей воспитаніе ея маленькихъ братьевъ и сестеръ, и Шарлотта съ честью выполняла это завщаніе, ставши для сиротъ второю матерью. Она ведетъ все домашнее хозяйство отца, ухаживаетъ за дтьми и исполняетъ такимъ образомъ вс сложныя и трудныя обязанности хозяйки и матери. Вся жизнь для Лотты — ‘источникъ невыразимыхъ радостей’. Въ свободное отъ хозяйственныхъ занятій время она отдыхаетъ въ кружк близкихъ знакомыхъ и подругъ, читаетъ сантиментальные романы, наслаждается религіозными одами Клопштока. Всегда покойная, веселая, полная жизнерадостности, она всмъ уметъ сказать хорошее, ласковое слово и уничтожить скверное расположеніе духа. Она иметъ жениха, котораго очень любитъ, но эта любовь не нарушаетъ ея душевнаго равновсія: она чужда какихъ-бы то ни было бурныхъ проявленій и такъ-же тиха и спокойна, какъ и все существо Шарлотты. Какъ и вс двушки ея возраста и характера, Лотта съ большимъ удовольствіемъ развлекается танцами,— ‘она и сердцемъ и душою въ нихъ’. Бойкая, ласковая, обходительная, она уметъ воодушевить цлое общество, и ея непринужденная веселость невольно передается и старикамъ и молодежи, находящимся въ ея присутствіи. Такова эта двушка, ‘извстный типъ сантиментальной идиллической нмки, бдной критической мыслью, и въ которой уже довольно ясно замчаются зародыши будущей tchtige Frau’ {Шаховъ Гете и его время.}. Не удивительно, что Вертеръ полюбилъ Шарлотту. Онъ нашелъ въ ней то, чего больше всего не доставало ему самому,— непосредственность и цльность натуры, счастливый удлъ немногихъ людей.
Отличительной чертой натуры Вертера должно быть признано преобладаніе чувства и фантазіи надъ разсудкомъ. Это, по замчанію одного изслдователя, не дйствующій, а чувствующій типъ. Вертеръ принадлежитъ въ разряду людей, не смотря на сильно развитой умъ, длающихся рабами своихъ страстей, побдить которыя они не могутъ, при всемъ своемъ желаніи. Слдующія строки письма Вертера какъ нельзя боле подтверждаютъ эту мысль: ‘какъ часто призываю я свою кипящую кровь въ покою, ибо ты ничего не видлъ столь неровнаго, столь непостояннаго, какъ это сердце. Милый! Теб ли я буду говорить это, теб, который такъ часто бывалъ свидтелемъ, какъ я бросался отъ печали къ распутству, отъ сладкой меланхоліи къ гибельнымъ страстямъ. Я ношусь со своимъ сердцемъ, какъ съ больнымъ ребенкомъ: ему на все дана воля’. Вертеръ много читалъ, но чтеніе еще боле развило его чувствительность, богатую фантазію и воображеніе, не научивъ подчинять влеченія сердца трезвому разуму. Самъ Вертеръ это очень хорошо понимаетъ. ‘Ты спрашиваешь’, пишетъ онъ: ‘долженъ-ли ты прислать мн мои книги. Ради Бога, избавь меня отъ нихъ. Я не хочу больше ни руководствъ, ни совтовъ, ни возбужденій. Это сердце и безъ того тревожно, мн нужна колыбельная псня, и я нахожу ее въ Гомер’.
Попытаемся выяснить міросозерцаніе Вертера. Жинь человческая, по его мннію, есть тотъ-же сонъ, такъ все въ ней неопредленно, неясно, безцльно. Люди подобны малымъ дтямъ въ своей безсмысленной дятельности: и т и другіе не знаютъ, что они длаютъ, къ чему стремятся, для чего живутъ и совершаютъ свою постоянную сизифову работу. Строго говоря, ршительно все равно, заниматься ли какимъ-нибудь дломъ, признаваемымъ всми важнымъ, или считать горохъ и чечевицу: вдь все въ жизни кончается пустяками. Вотъ какое убжденіе выработалъ себ страстный, впечатлительный Вертеръ нсъ вліяніемъ книгъ и жизни. Теоретически онъ не признаетъ никакого смысла въ существованіи человка, вся дятельность котораго кажется ему совершенно нелпой и безсмысленной. Въ самомъ дл, къ чему жить, работать, тратить силы, когда все въ жизни оканчивается вздоромъ, когда нтъ разницы между дятельностью какого-нибудь великаго борца за человчество и считаніемъ гороховыхъ зеренъ. Если жизнь не иметъ никакой разумной цли, если все въ мір ничтожество и пустяки, то лучше совсмъ не жить, лучше сразу превратить эту никому ненужную, пустую комедію. Таковъ логическій выводъ изъ убжденій героя романа. Мы узнаемъ въ Вертер столь хорошо знакомый нашему времени типъ человка, зараженнаго міровой скорбью, пессимиста, потерявшаго цль и смыслъ жизни. ‘Въ Вертер,— говоритъ Шаховъ,— мы видимъ перваго рзкаго представителя того переходного міровоззрнія, которое господствовало въ конц 18-го и начал 19-го вка и которое сильно распространилось въ наше время. Это первый выдающійся ‘скорбникъ,’ за которымъ слдуетъ цлая фаланга однородныхъ съ нимъ типовъ.’
Но откуда этотъ пессимизмъ, отчего Вертеръ изврился въ жизни и потерялъ всякій смыслъ ея? Причины, приведенигія Вертера къ пессимистическому взгляду на жизнь, двухъ родовъ: внутренія и вншнія. Главный источникъ мрачнаго міровоззрнія нашего героя лежитъ въ немъ самомъ, въ его психической организаціи. Мы уже упоминали о томъ, что основными чертами его натуры должно быть признано преобладаніе чувства надъ разсудкомъ и чрезмрно развитая фантазія. Люди, надленные духовной организаціей Вертера, почти всегда роковымъ образомъ обречены нести крестъ страдальца. Относясь слишкомъ страстно къ переживаемому ими счастью или неудачамъ, они во все время своего, по большей части, короткаго земного существованія, то и дло, что переходятъ отъ необузданнаго восторга въ самой мрачной меланхоліи. Но такъ какъ земная юдоль, какъ извстно, въ большинств случаевъ, не балуетъ человка радостями, то у такихъ людей огорченіе отъ неудачъ мало по малу беретъ верхъ надъ свтлыми впечатлніями отъ немногихъ счастливыхъ дней, и въ результат получается личность, надленная характерными чертами того типа, которому усвоено названіе скорбника. Всякая мало-мальски сильная страсть къ чему бы то ни было для такой натуры пагубна, если ей даже и удается съ большимъ трудомъ освободиться отъ нея, она оставитъ неизгладимый слдъ въ душ, столь для нея доступной. Но съ другой стороны, люди, надленные подобнымъ душевнымъ строемъ, не могутъ беззавтно отдаться какой-нибудь одной иде, благодаря своей впечатлительности, они обречены на постоянное колебаніе и душевную раздвоенность, которая ни въ коемъ случа не можетъ мириться хоть съ кратковременнымъ счастьемъ. Эти натуры, вслдствіе чрезмрно-развитого чувства симпатіи, очень чутки ко всякаго рода ‘новымъ вяньямъ’ и не рдко примыкаютъ съ страстнымъ увлеченіемъ и глубокой врой къ проповдникамъ плнившаго ихъ ученія. Сначала они будто и удовлетворены имъ и благодаря этому чувствуютъ себя на верху блаженства. Но вскор же миражъ разсевается: старыя традиціи, заглушенныя было новымъ увлеченіемъ, выплываютъ внаружу и нарушаютъ кратковременное блаженство. Какъ ни стараются люди, подобные Вертеру, оттолкнуть отъ себя старыхъ ‘боговъ,’ они, какъ грозное привидніе, стоять передъ ихъ духовными очами, внося разладъ, борьбу и раздвоеніе въ ихъ мысли и сердце. Что-то роковое тяготетъ надъ такими людьми у нихъ вчно
Кого-то нтъ, кого-то жаль,
Куда-то сердце рвется въ даль,
вчная неудовлетворенность, пустота. Во всякія эпохи у всхъ народовъ были и будутъ подобныя лица. Но есть историческіе моменты, наиболе способствующіе возникновенію такихъ типовъ. Это такъ называемыя переходныя эпохи, когда общественная жизнь любого народа, переставъ, въ силу тхъ или иныхъ обстоятельствъ, течь по прежнему руслу, влекомая геніальными вождями, пытается пробить себ новый путь. Очень немногіе люди обладаютъ настолько сильной волей, чтобы быть въ состояніи отбросить совершенно старые идеалы и зажить новой жизнью. Такъ называемый средній человкъ, примкнувъ къ передовому направленію, не бываетъ въ состояніи раздлаться съ традиціями вскормившей его эпохи. Онъ совершено невольно, самъ не замчая того, пытается служить ‘Богу и мамон,’ разочаровывается и въ своихъ собственныхъ силахъ и въ силахъ вообще человка, становится нытикомъ, пессимистомъ. Натуры, подобныя вертеровской, въ такія минуты общественныхъ переживаній становятся на виду у всхъ, обращаютъ на себя вниманіе, заслуживаютъ всеобщее сочувствіе. Масса понимаетъ, что он въ боле рзкой, обостренной форм испытываютъ то же, что и она сама, и потому внимаетъ имъ и не рдко подражаетъ.— Мы сейчасъ сказали, что въ жизни человчества бываютъ эпохи, наиболе благопріятствующія возникновенію типовъ, подобныхъ Вертеру. Такой именно эпохой являлась третья четверть прошлаго вка въ Германіи. Это была пора, когда лучшая часть общества, прійдя къ сознанію негодности выдохшихся руководящихъ принциповъ, стала страстно искать новыхъ идеаловъ и правилъ и обрла ихъ въ указанныхъ раньше идеяхъ, почерпнутыхъ изъ французской и англійской литературы. Эти идеи, какъ мы уже имли случай замтить, во многихъ случаяхъ были далеко не оптимистическаго характера и внушали своимъ приверженцамъ скоре мрачное міровоззрніе, чмъ жизнерадостность. Такимъ образомъ, источники пессимизма Вертера коренятся какъ въ господствующемъ теченіи мысли той эпохи, представителемъ которой онъ является, такъ и въ его собственномъ характер. Въ частности, на мрачное настроеніе Вертера вліяли, кром указаннихъ причинъ, и чисто случайныя, побочныя обстоятельства. Сюда должна быть отнесена несчастная страсть нашего героя въ невст и впослдствіи жен другого. Любопытно слдить при чтеніи романа, какъ подъ вліяніемъ ея все боле и бол суживается врутъ очарованій Вертера, какъ онъ подъ гнетомъ сильнаго чувства забывать обо всемъ въ мір, кром своихъ любовныхъ мученій. Въ одномъ изъ своихъ писемъ Вертеръ длаетъ намекъ о причинахъ, впервые послужившихъ источникомъ его мрачнаго міровоззрнія. Когда его страданія достигли величайшей степени, у него вырывается такое восклицаніе: ‘Боже небесный! Неужели ты назначилъ людямъ быть счастливыми только до тхъ поръ, пока они станутъ вполн разумными, или когда потеряютъ разсудокъ.’ Такимъ образомъ, по мннію Вертера, развитой разумъ является источникомъ человческаго несчастья, разрушителемъ счастливой и блаженной жизни. Безпокойная мысль уничтожила миръ души Вертера, разрушила его старыя убжденія, не давъ взамнъ ничего новаго, и остался бдный человкъ ‘безъ руля и безъ втрилъ,’ слабымъ и безпомощнымъ на арен жизни. Нечего удивляться тому, что онъ уходитъ отъ общества просвщенныхъ, развитыхъ людей и сближается съ простолюдинами и дтьми: такъ умирающій отъ чахотки больной схватываетъ порою руку своей молодой сидлки и прижимаетъ ее къ изсохшей, больной груди, ему радостно чувствовать возл себя бьющую ключемъ жизнь и легче переносить предсмертныя муки. Подобно ему и Вертеръ отдыхаетъ въ обществ выросшихъ на лон природы людей, не испытавшихъ гибельныхъ сомнній и мученій мысли. Его истерзанное міровою скорбью сердце успокаивается при вид простыхъ, неразвитыхъ поселянъ и дтей, для которыхъ въ жизни все такъ просто и ясно, и нтъ ‘проклятыхъ вопросовъ,’ доставившихъ ему столько мученій.
Страстный, порывистый, привыкшій дйствовать подъ вліяніемъ временнаго настроенія, Вертеръ совершенно чуждъ догматизма. Въ религіи и въ искусств, въ служебной деятельности и въ обыденной жизни онъ врагъ всякаго формализма и правилъ, которыя, по его мннію, только мшаютъ живому чувству и естественному его выраженію. По своимъ религіознымъ убжденіямъ онъ скоре всего пантеистъ, чмъ исповдующій какую-нибудь изъ христіанскихъ религій, а для пантеиста, какъ извстно, не существуетъ догматизма въ религіи {См. письмо Вертера отъ 18-го августа.}. О догматизм въ искусств онъ отзывается такъ: ‘въ пользу правилъ искусства можно многое сказать, какъ и въ пользу общественныхъ приличій. Человкъ, поступающій по нимъ, не можетъ сдлать чего-нибудь нелпаго или дурного, подобно тому* какъ тотъ, кто руководствуется въ жизни правилами закона и общественнаго благосостоянія, не можетъ сдлаться невыносимымъ сосдомъ или необычайнымъ злодемъ, но все таки, всякое правило, чтобы тамъ ни говорили, притупляетъ естественное чувство и его проявленіе.’ Рутинныя правила, которымъ Вертеру приходится подчиняться на служб и при сношеніяхъ съ обществомъ, ограниченность понятій и интересовъ окружающихъ людей отталкиваютъ его своею пошлостью и мелочностю. ‘Дятельность!’ восклицаетъ онъ съ горечью о своей служб при посольств: ‘да если тотъ, кто садитъ картофель да здитъ въ городъ продавать свою рожь, длаетъ не больше меня, я готовъ еще 10 лтъ проработать на этой каторжной галер, къ которой я теперь прикованъ. А эта мишурная нищета, эта скука съ грубымъ народомъ, который постоянно торчитъ передъ глазами! А эта погоня за чинами! Они только и думаютъ о томъ, какъ бы хоть на одинъ шагъ опередить другъ друга. Дрянныя, достойныя сожаленія страсти здсь нагишомъ….’ ‘Что это за люди, все вниманіе которыхъ сосредоточено на церемоніал, которые только и мечтаютъ о томъ, какъ-бы занять за столомъ боле почетное мсто.’ Вертеръ, какъ мы видимъ, выше обыденной буржуазной среды съ ея ‘умренностью и аккуратностью,’ привыкшей жить по опредленному шаблону и оцнивающей жизненныя явленія со своей узко-личной точки зрнія. Онъ не можетъ мириться съ господствующими взглядами и поэтому везд является протестующимъ лицомъ противъ установившихся правилъ и традицій.
Вертеръ въ высшей степени гуманенъ и не ршается осуждать человка только потому, что тотъ совершилъ какой-нибудь проступокъ. Онъ понимаетъ, что люди во многихъ случаяхъ дйствуютъ подъ вліяніемъ независящихъ отъ нихъ обстоятельствъ, невольными рабами которыхъ они подъ часъ являются. Сочувствіе Вертера всегда на сторон униженныхъ и оскорбленныхъ: двушка, отдавшаяся любимому человку, по его мннію, несравненно лучше безсердечнаго эгоиста, воспользовавшагося ея неопытностью. Такъ будетъ думать только тотъ, кто съ большою любовью относится къ человчеству и понимаетъ условія жизни, которые не рдко господствуютъ надъ ‘царемъ природы.’ Вертеръ страстно любитъ природу. Измученный неразршимыми проблемами, послушный рабъ своего сердца, онъ жадно созерцаетъ спокойную красоту мірозданія и отдыхаетъ на груди матери-природы, убаюканный ея мирными, картинами. Только въ общеніи съ природой онъ находитъ себ успокоеніе. Если мы еще отмтимъ въ натур Вертера крайнюю субъективность и чувствительность, то укажемъ вс существенныя черты, принадлежащія этому образу.
И вотъ, этотъ истомленный мучительными мыслями, чувствительный юноша встрчается съ Лоттой, одаренной всми тми качествами, передъ которыми онъ благоговетъ, соединенными съ обаяніемъ женственности, красоты и молодости. Не смотря на то, что въ его сердц еще живо воспоминаніе о другой, горячо любимой когда-то женщин, онъ съ первой же встрчи безумно влюбляется въ Лотту, невсту другого. Вертеръ видитъ въ ней олицетвореніе простоты и естественности, уравновшенность всхъ духовныхъ силъ, которую онъ тщетно пытается создать для своего внутренняго міра. Лотта не сочувствуетъ ему, и Вертеръ гибнетъ жертвою своей несчастной любви. У него нтъ настолько силы воли, чтобы побдить свою любовную страсть, онъ слишкомъ субъективенъ и эгоистъ для этого. Онъ не способенъ пожертвовать своимъ чувствомъ, какъ и не въ состояніи отдаться на служеніе какой-нибудь иде, ибо для этого нужно прежде всего то, что называется альтруизмомъ. Онъ не можетъ подчинить себ свои страсти, которыя всецло властвуютъ надъ нимъ и доводятъ его до могилы. Лотта, понявшая Вертера, справедливо замчаетъ ему въ одномъ мст романа, что насточивость его чувства объясняется невозможностью завладть предметомъ любви. Это замчаніе, быть можетъ, въ значительной степени объясняетъ намъ причину столь сильной любви Вертера. Ели-бы Лотта была свободна, и Вертеръ добился ея сочувствія, можно наврное сказать, что онъ въ скоромъ времени охладлъ-бы къ ней, какъ охладлъ въ другой, нжно любимой женщин, воспоминаніе о которой тихо звучитъ въ начал романа. Но въ томъ и бда, что Лотта полюбила другого, и желаніе Вертера не можетъ быть исполнено. Непреодолимыя препятствія только раздуваютъ пагубную страсть, которая, наконецъ, становится выше силъ Вертера, и онъ только въ могил находитъ избавленіе отъ нея.
Между писателемъ и окружающимъ его обществомъ, по большей части, существуетъ тсная связь, выражающаяся въ воздйствіи писателя на общество и обратно. Чмъ боле чутокъ писатель, чмъ боле горячо онъ принимаетъ участіе въ жизни своихъ современниковъ, тмъ скоре онъ улавливаетъ характерныя черты времени и облекаетъ ихъ въ своихъ произведеніяхъ въ плоть и кровь художественныхъ типовъ. Молодой Гете былъ именно однимъ изъ такихъ чуткихъ писателей, переживая съ молодой Германіей увлеченіе идеями ‘періода бурныхъ стремленій’, онъ сумлъ, благо даря своему могучему таланту, создать ярко-художественный типъ ‘Strmer’а und Drnger’а,’ въ которомъ воплотились вс характерныя черты этой эпохи. Вс литературныя произведенія, взятыя вмст, другихъ, увлеченныхъ этимъ движеніемъ писателей, не дадутъ такого яснаго представленія о Sturm und Drang Periode, какъ ‘Страданія молодого Вертера.’ Какъ чечевица собираетъ въ одну яркую точку массу солнечныхъ лучей, такъ и нашъ геніальный авторъ соединилъ въ одномъ образ все то, что было наиболе характернаго въ пережитомъ имъ теченіи нмецкой жизни третьей четверти прошлаго столтія.
Раньше я указывалъ наиболе существенныя свойства ‘періода бури и натиска’. Если мы всмотримся внимательне въ образъ Вертера, то увидимъ, что вс эти черты мы найдемъ и въ немъ. Вертеръ всми силами своей души ненавидитъ все неестественное, фальшивое, все то, что коверкаетъ и опошляетъ человка и удаляетъ его отъ матери-природы, въ тсномъ единеніи только съ которой онъ можетъ быть счастливъ. Ему отвратительна жизнь городовъ, въ которыхъ сосредоточены помшанные на обычаямъ и приличіяхъ люди, занятые пошлыми житейскими дрязгами, гд царить жестокосердіе, сухое педанство и грубый эгоизмъ. Онъ стремится на просторъ, на лоно природы, въ простымъ, неиспорченнымъ ложной культурой людямъ, жизнь которыхъ проходить въ честномъ труд и добрыхъ, правдивыхъ отношеніяхъ въ ближнимъ. Природа и только одна безыскусственная природа, по мннію Вертера, можетъ возвратить человку потерянное блаженство, нужно стряхнуть съ себя всю грязь, всосавшуюся во вс поры души современнаго человка чуть не съ перваго дня рожденія, нужно порвать невидимыя сти предразсудковъ и, освободившись отъ нихъ, начать новую жизнь. Хваленый ‘царь природы’ все исказилъ и испортилъ: и свою божественную натуру, и искусство, и глубоко коренящееся въ душ каждаго мыслящаго существа истинное религіозное чувство. Все это очень хорошо понимаетъ Вертеръ и, понимая, надленный страстнымъ темпераментомъ, не можетъ не относиться съ отвращеніемъ къ господствующему строю жизни. Въ противовсъ окружающему жестокосердію и холодно-разсудительному отношенію къ ближнимъ, онъ старается развить въ себ мягкость сердца, чувствительность и доброту, борется, по мр своихъ слабыхъ силъ, съ мертвящимъ формализмомъ религіи, искусства и обыденной жизни, общится какъ можно больше съ природой и простыми, хорошими людьми.
Но не выйти Вертеру побдителемъ изъ затянной имъ неравной борьбы. Онъ принадлежитъ къ тмъ людямъ, о которыхъ поэтъ сказалъ:
Суждены вамъ благіе порывы!
Но свершить ничего не дано!
Онъ не только не въ состояніи ничего ‘свершить’, но и отлично понимаетъ это и не тшитъ себя сладкими иллюзіями. Конечно, уже это одно сознаніе собственнаго безсилія не можетъ создать въ человк радужнаго взгляда на жизнь. Но къ этому присоединяется еще навянное эпохой убжденіе въ ничтожеств человка, въ трудности борьбы съ всесильною людскою пошлостью, въ господств зла надъ добрыми начинаніями отдльныхъ немногихъ личностей, въ перевс порока надъ добродтелью, настроеніе, столь характерное для такъ называемыхъ переходныхъ эпохъ и, въ частности, для ‘періода бурныхъ стремленій.’ Все это, вмст взятое, длаетъ изъ Вертера типъ пессимиста, скорбника, отдльныя черты котораго можно подмтить и въ другихъ представителяхъ Sturm und Drang Period’а. Въ исторіи любви къ Лотт Вертеръ также является сыномъ своего времени. Привыкнувъ ставить выше всего велнія своего сердца, которому ‘на все дана воля’, онъ не въ состояніи справиться съ охватившей все его существо любовной страстью къ двушк, завдомо не могущей принадлежать ему, и, подъ вліяніемъ терзаній отъ нераздленнаго чувства, трагически кончаетъ свою жизнь. Предметъ его обожанія также очень характеренъ для дикаго генія. Лотта является олицетвореніемъ неиспорченнаго человка, развившаго на лон природы свои хорошія естественныя качества. Словомъ, весь Вертеръ, со всми его мыслями, симпатіями и антипатіями, есть родной сынъ своего вка, типичнйшій представитель ‘періода бури натиска.’
Но если-бы Вертеръ былъ только типомъ ‘эпохи бурныхъ стремленій’, то онъ далеко не имлъ-бы того значенія въ исторіи литературы, какое онъ по справедливости тамъ занимаетъ Являясь лучшимъ художественнымъ типомъ передового человка третьей четверти прошлаго вка въ Германіи, онъ въ то-же время дорогъ для насъ и какъ общечеловческій типъ одного изъ скорбниковъ, отличительной чертой которыхъ является, съ одной стороны, стремленіе передлать свою и общественную жизнь согласно новому, лучшему идеалу, а съ другой, убжденіе въ томъ, что, въ сущности говоря, это стремленіе не можетъ быть осуществлено, потому что въ жизни слишкомъ много зла.
Дв указанныя причины являются главнымъ источникомъ міровой скорби и пессимизма для всхъ временъ и народовъ. Отсюда понятно отношеніе разбираемаго романа Гете и въ пессимистическому взгляду на жизнь вообще. Въ этомъ роман мы находимъ яркій художественный образъ человка съ мрачными воззрніями на жизнь, и этотъ образъ характеренъ не только для Sturm und Drang Period’а, но и для всякой переходной эпохи. Понявъ Вертера, мы поймемъ и общечеловческій типъ мірового скорбника, близкаго по своимъ убжденіямъ въ пессимизму.
И въ этомъ прежде всего заключается непреходящее, міровое значеніе ‘Страданій молодого Вертера, такъ какъ въ высшей степени цнны т литературныя произведенія великихъ авторовъ, въ которыхъ изображены общечеловческіе типы. Но Вертеръ близокъ чуть-ли не каждому мыслящему человку и независимо оттого, что въ немъ, изображенъ типъ всхъ временъ и народовъ. Гете не даромъ впослдствіи говорилъ, что многимъ людямъ на извстной стадіи ихъ жизненнаго пути будетъ казаться, что Вертеръ написанъ спеціально для нихъ. Лучшей части молодежи приходится въ боле или мене сильной степени переживать совокупность очарованій и разочарованій, которыя переживалъ Вертеръ. Въ извстномъ період жизни многіе изъ насъ испытывали и испытываютъ міровую скорбь и потому найдутъ1 въ Вертер своего кровнаго брата.
Затмъ, въ роман Гете ‘Стр. мол. Вертера’ кром ярко очерченнаго общечеловческаго типа, мы находимъ самый тонкій, самый полный художественной правды и глубокаго пониманія человческой природы, анализъ несчастной любви, выполненный съ изумительнымъ искусствомъ. Въ этомъ отношеніи ‘Стр. мол. Вер.’ могутъ быть поставлены наряду съ геніальными документами о жизни человческаго духа и сердца. Наконецъ, Вертеръ всегда будетъ дорогъ человчеству, какъ созданный геніальнымъ художникомъ слова типъ протестующаго противъ установившихся рутинныхъ порядковъ и обычаевъ жизни. Въ жизни человчества еще долго будетъ происходить борьба и смна взглядовъ и убжденій, и всякій, борющійся съ господствующими воззрніями, всегда, въ большей или меньшей степени, будетъ находить въ Вертер нчто сродное себ.
Такая борьба есть неизбжный удлъ человчества, а потому и Вертеръ, вченъ, а вмст съ нимъ вчно и имя его великаго творца — Гете.

V.

Какъ же отозвалась современная литературная критика о разобранномъ нами роман Гете? Если симпатіи массы нмецкой и иной читающей публики были всецло на сторон новаго романа, то далеко не съ такимъ сочувствіемъ отнеслась къ нему присяжная критика, не преминувшая дать свою оцнку заинтересовавшему и увлекшему всхъ произведенію. Вскор за выходомъ въ свтъ романа въ печати образовалось два совершенно противоположныхъ лагеря — восторженныхъ панегиристовъ и хулителей ‘Страд. молод. Вертера.’ Небольшіе по объему отзывы Виланда, Шмида, Мерна, Шубарта и нкоторыхъ другихъ полны неподдльнаго восторга отъ новаго произведенія и комплиментовъ его автору. ‘Я не знаю,’ писалъ одинъ рецензентъ: ‘правда это, или вымыселъ, но я знаю, что это совершенно естественно и можетъ вызвать слезы у кого угодно.’ Другой критикъ (Шубартъ), передавъ въ- двухъ словахъ концепцію романа, замчаетъ: ‘этотъ простой сюжетъ авторъ сумлъ обработать съ такой мощью генія, что вниманіе и восторгъ читателя возростаетъ съ каждымъ письмомъ.’ ‘Все боле и боле возростающее стремленіе къ обдуманному самоубійству, изображеніе лица необыкновеннаго въ своихъ чувствахъ и разсужденіяхъ, дивная простота разсказа и описаній, совершенно чуждая обычныхъ прикрасъ романтическихъ писателей, необычайная естественность и правдивость разсказа и мягкость языка,’ писалъ Шмидъ о разбираемомъ роман Гете: ‘могутъ исходить только отъ человка такого, который легко станетъ, какъ нашимъ Гольдсмитомъ, такъ и нашимъ Шекспиромъ.’ Восторженный отзывъ Якж въ его ‘Правд’ заканчивается слдующими словами: ‘Habe warmen, herllchen Dank, guter Genius, der du Werthers Leiden den edlen Seelen zum Geschenke gabst.’
какъ ни справедливы были подобныя похвалы, он не могли заглушить озлобленнаго рычанія сухихъ педантовъ искусства и сторонниковъ рутинныхъ взглядовъ и нравственности, которые не замедлили предпринять цлый походъ противъ молодого автора ‘Страд. Вертера.’ Не довольствуясь журнальными статьями, они выпускаютъ цлый рядъ брошюръ, въ нсколько десятковъ страницъ каждая, гд новый романъ подвергается самому пошлому глумленію. Главный пасторъ евангелическо-лютеранской церкви Св. Екатерины въ Гамбург Геце (Goetze) помстилъ въ Приложеніяхъ къ Hamburgische Nachrichten ‘Kurze, aber notwendige Erinnert ngen ber die Leiden des jungen Werthers und ber verschiedene nachher erfolgte dazu gehrige Aufstze.’ ‘Къ произведеніямъ,’ говорится тутъ: ‘могущимъ служить лучшимъ доказательствомъ испорченности нашего времени, мы справедливо относимъ ‘Страданія (врне сказать, глупости, безумства) молодого Вертера.’ Этотъ романъ, по словамъ Геце, не иметъ другой цли, какъ оправдать позорное самоубійство отъ любви и выставить такой поступокъ за героическій подвигъ. ‘И цензура не запретила печатать эту приманку сатаны’, восклицаетъ въ жалкомъ негодованіи Геце. Онъ доходитъ до того, что направляетъ полицію конфисковать и запретить читать эту безконечно вредную, по его мннію, книгу, содержащую въ себ апологію самоубійства. Шлетвейнъ, будущій гессенскій профессоръ, выпустилъ въ свтъ два трактата, боле 60-ти страницъ каждый, въ которыхъ онъ обвиняетъ Гете въ томъ, что тотъ обезчестилъ прахъ погибшаго (разумется Іерусалемъ) и ‘подсластилъ безумныя страсти, чтобы отравить ими своихъ бдныхъ современниковъ.’ Міровоззрніе Вертера онъ находитъ въ высшей степени безотраднымъ, въ которомъ Богъ является какимъ-то тираномъ, природа чудовищемъ, а человкъ — круглымъ дуракомъ. Было еще нсколько подобнаго рода ругательныхъ статей. Между ними выдляется плоская пародія извстнаго берлинскаго книгопродавца и критика Николаи, подъ заглавіемъ ‘Радости молодого Вертера,’ въ которой онъ, по его собственнымъ словамъ, выставилъ пошлость философіи гетевскаго Вертера. По замыслу Николаи, Вертеръ не усплъ убить себя, т. к. Альбертъ вложилъ въ пистолетъ вмсто пули пузырь съ куриной кровью. Тмъ не мене, обрызганный посл выстрла кровью, Вертеръ падаетъ на постель и воображаетъ, что сейчасъ долженъ умереть. Альбертъ успокаиваетъ его и уступаетъ ему Лотту, на которой Вертеръ женится и черезъ 10 мсяцевъ длается отцомъ. Отсутствіе средствъ къ жизни и болзнь жены заставляютъ его приняться за трудъ. Онъ раздражается тмъ, что не можетъ по прежнему бездльничать и бродить по горамъ и лсной чащ, длается равнодушнымъ въ Лотт, и та въ отместку ему обзаводится ухаживателемъ и т. д. Слабая пародія Николаи не имла успха даже среди его друзей.
Самъ Гете отвтилъ Николаи нсколькими колкими эпиграммами. Приведемъ дв изъ нихъ:
Mag jener dnkelhalte Mann
Mich als gefhrlich preisen:
Der plumpe, der nicht schwimmen kann —
Er will dem Wasser verweisen!
Was schiert mich der Berliner Bann
Geschmcklerpfaffenwesen!
Und wer mich nicht verstehen kann,
Der lerne besser lesen!

—-

Vor Werthers Leiden,
Mehr noch von seinen Freidn
Bewahr uns, lieber Herre Gott. *).
*) Der junge Gothele 3 с. 179—180.
Даже такой крупный критическій талантъ, какъ Лессингъ, не понялъ Вертера. Онъ увидлъ въ геро романа Гете только глупаго, слабохарактернаго юношу, не сумвшаго справиться со своею любовною страстью. Сохранилось извстіе, что Лессингъ сильно былъ оскорбленъ за горячо любимаго имъ Іерусалема, который, по его мннію, былъ истиннымъ, глубокомысленнымъ философомъ, а не чувствительнымъ дуракомъ, подобно Вертеру, Говорятъ даже, что предпринятое имъ вскор посл появленія въ печати ‘Страд. молод. Вртера’ изданіе сочиненій покойнаго Іерусалема имло, главнымъ образомъ, цлью поднять въ глазахъ современниковъ личность безвременно погибшаго своего друга. Сохранилось любопытное письмо Лессинга къ Эшенбургу, выясняющее отношеніе знаменитаго автора ‘Лаокоона’ къ новому роману Гете. Поблагодаривъ Эшенбурга за присылку ‘Страд. молодого Вертера,’ прочтенныхъ имъ съ большимъ удовольствіемъ, Лессингъ пишетъ: ‘не думаете-ли вы, что романъ долженъ имть нсколько иного рода конецъ? Пару указаній еще на то, какъ Вертеръ выработалъ въ себ такой необычайный характеръ, и какъ другой юноша, поставленный въ подобное же положеніе, могъ предохранить себя отъ этого…. Неужели вы думаете, что греческій или римскій юноша могъ такимъ образомъ и въ силу такихъ причинъ покончить съ собою? Конечно нтъ. Они умли совершенно иначе обезопасить себя отъ крайности любовныхъ увлеченій. Во времена Сократа такое подчиненіе богу любви, побуждающее предпринять нчто совсмъ противоестественное, не простили бы даже и двушк. Подобныхъ великановъ-карликовъ могло произвести только христіанское воспитаніе, которое такъ хорошо уметъ превращать жизненную потребность въ духовное совершенство. И такъ, любезный Гете, еще одну небольшую главу въ конц и чмъ циничне, тмъ лучше.’ {Аппель. Werther und seine Zeit с. 189. Тамъ-же и другіе критическіе отзывы о ‘Стр. Верт.’}
Такимъ образомъ, Лессингъ, какъ видно изъ приведеннаго письма, отнесся къ ‘Страданіямъ молодого Вертера’ такъ же, какъ впослдствіи его другъ Николаи въ названной уже пародіи на романъ Гете. Подъ страданіями Вертера онъ, повидимому, подразумвалъ только его мученія отъ несчастной любви и совершенно проглядлъ его міровоззрніе, какъ главный источникъ его душевной сумятицы.
Мы видимъ, какъ отнеслись присяжные критики и читающая публика къ ‘Страданіямъ молодого Вертера.’ Можно сказать, что въ сущности, за немногими исключеніями, ни современное общество, ни критики не поняли должнымъ образомъ разбираемаго романа. Большинство читателей увидло въ знаменитомъ произведеніи призывъ къ самоуничтоженію и, смотря по взглядамъ, отнеслось къ нему съ восторгомъ или съ негодованіемъ. Съ этой точки зрнія какъ мы видли, смотрли на романъ и т несчастные, которые, прочитавъ его, добровольно лишали себя жизни, и авторы многихъ ругательныхъ статей, направленныхъ противъ ни въ чемъ неповиннаго Гете. Такое непониманіе или, врне говоря, искаженіе современниками мыслей, выраженныхъ въ художественномъ произведеніи, можно не рдко наблюдать въ исторіи литературы. Часто подобное непониманіе идей писателя кроется въ недоразвитости общества, но въ иныхъ случаяхъ оно можетъ быть удовлетворительно объяснено просто недостаточнымъ вниманіемъ къ читаемому произведенію и оцнкою его съ точки зрнія предвзятыхъ мнній. Но истинно художественное произведеніе, рано или поздно, въ глазахъ современниковъ или потомства, получаетъ присущую ему цну и на долгое время, а то и навсегда, служитъ источникомъ высокаго поэтическаго наслажденія, давая въ то-же время и богатую пищу для ума. Примръ ‘Страданій Вертера’ служитъ лучшимъ доказательствомъ этому.

ИСТОЧНИКИ и ПОСОБІЯ.

1. Собраніе соч. Гете въ перев. русскихъ писателей, изд. Гербеля 10 т.
2. Д.-Г. Льюисъ. Жизнь Гете, пер. подъ ред. Невдомскаго 2 т.
3. Goethe Wahrheit und Dichtung.
4. Appel Werther und seine Zeit.
5. Der junge. Goethe Seine Briefe und Dichtungen von 1764—1778. Heraus, von S. Hirzel. 3 тома.
6. Шерръ. Гете въ молодости и его поэтическія произведенія.
7. А. Шаховъ. Гете и его время.
8. Шереръ. Исторія нмецкой литературы, перев. съ нм. подъ ред. Пыпина.
9. W. Scherer Aufstze ber Goethe.
10. Г. Гетнеръ. Исторія всеобщей литературы 18-го в. т. III.
11. Шерръ. Шиллеръ и его время.
12. H. Blase. La jeunesse de Gethe. B. de deux М. 1857. T. 9.
13. Rouesaeu. Julie ou la nouvelle Helose.
14. S. Schutze. Der junge Goethe. Ein Bild seiner inneren Entwickelung. (1749—1775).
15. Deutsche Nationalliteratur, heraus, v. Krschner B. 79, 80, 81.
16. I. Merz. Goethe von 1770—1773, oderseine Bezeichnungen zu Friderike von Sosenheim und Werther’s Lotte.
17. Weissenfeis. Goethe in Sturm und Drang.
18. Schmid. Lenz und Klinger.
19. Dnzer. Goethes Leiden des jungen Werthers.
20. Ridderhoff. Sophie von La-Bsche.
21. Геймъ. Гердеръ и его время 2 тома.
22. Goethe und Werther. Briefe Golthe mit erlaternden Documenten, heraus, v. А. Kestner.,
Александровский Григорий Владимирович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Замечания на отрывок из сочинения г-жи Сталь об Германии, Снядецкий Андрей Андреевич, Год: 1815
  2. Опасный символ, Радек Карл Бернгардович, Год: 1931
  3. Наука о стихотворении и поэзии, Буало Никола, Год: 1674
  4. Фридрих Ницше, Преображенский Василий Петрович, Год: 1892
  5. Духовное христианство и сектанство в России, Бердяев Николай Александрович, Год: 1919
  6. Вопросы теории и психологии творчества. Том IV. Проф. А. Л. Погодин. Язык, как творчество. ‘Психологические и социальные основы творчества речи’. Происхождение языка. Изд.-ред. Б. Лезин. Харьков. 1913 г, Юшкевич Павел Соломонович, Год: 1914
  7. Творения Платона, Бердяев Николай Александрович, Год: 1899
  8. Этика нигилизма, Франк Семен Людвигович, Год: 1909
Электронная библиотека