О прекрасномъ въ искусств *).
О прекрасномъ въ искусств *).
*) Лекція, читанная въ пользу высшихъ женскихъ курсовъ при третьей гимназіи 11 марта 1889 г.
В. Гольцевъ.
‘Русская Мысль’, кн.IX, 1889
О прекрасном в искусстве, Гольцев Виктор Александрович, Год: 1889
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Каждый изъ насъ помнить, что въ дтств ему нравились раскрашенныя картинки, на которыя не станетъ смотрть взрослый. По мр того, какъ накоплялись наблюденія и шла незамтно, но постоянно работа мысли, эстетическій вкусъ становился тоньше и сложне. Ребенокъ любить ярко окрашенный шарикъ, для подростка такого шарика недостаточно,— онъ съ пренебреженіемъ отброситъ его. Тотъ же прогрессъ происходитъ и въ слуховыхъ ощущеніяхъ, — о другихъ чувствахъ мы говорить не станемъ, такъ какъ они играютъ незначительную роль въ области эстетическихъ волненій. Изъ двухъ рисунковъ ребенокъ десяти или двнадцати лтъ выберетъ уже тотъ, который ему боле нравится по содержанію. Иной, наоборотъ, предпочтетъ лучше окрашенную картинку. У взрослаго человка вкусы также мняются, по крайней мр, въ подробностяхъ. Всякій на себ испыталъ, что способность получать наслажденіе отъ какого-либо художественнаго произведенія непостоянна. Если я4чмъ-либо встревоженъ, то музыкальная пьеса или стихотвореніе не произведетъ на меня надлежащаго впечатлнія. Если мною овладла глубокая радость, то я пропущу мимо ушей самую великолпную элегію?
То, что наблюдаетъ въ своей жизни отдльный человкъ, наблюдается и въ исторіи. Въ каждомъ изъ насъ, въ краткомъ вид, какъ будто повторяется прожитое человчествомъ. Не трудно убдиться во вліяніи на наши эстетическія чувства, на нашъ художественный смыслъ, и наслдственной передачи способностей или недостатковъ, и вліянія окружающей насъ среды. Пои такихъ условіяхъ возможно ли говорить о прекрасномъ въ искусств? Не будетъ ли это повтореніемъ метафизическихъ фразъ о вчной красот, о красот самой въ себ, то-есть о томъ, что опровергается исторіей, психологіей и жизненнымъ опытомъ?
Я думаю, что вопросъ о прекрасномъ принадлежитъ къ числу интереснйшихъ вопросовъ и въ теоретическомъ и въ практическомъ отношеніи. Измнчивость взглядовъ на прекрасное отнюдь не исключаетъ возможности удовлетворительнаго его опредленія, въ основныхъ и главныхъ чертахъ, по крайней мр. Вдь, мнялись и научныя воззрнія, мнялись нравственныя идеи, что вовсе не мшаетъ существовать точной наук и попыткамъ, которыя становятся все боле и боле удовлетворительными, поставить на научную почву ученіе о нравственности. Вопросъ о прекрасномъ важенъ потому, что искусство играло и играетъ громадную роль въ жизни человчества. Въ будущемъ, по всей вроятности, роль эта еще боле усилится. Произведенія искусства даютъ разумный отдыхъ отъ будничной тяжелой работы, они возбуждаютъ въ насъ энергію мысли, возвышаютъ наши помыслы и чувства.
Но всегда ли и всякое ли искусство производитъ такія послдствія? Къ сожалнію, отвтъ долженъ бытъ отрицательнымъ. Мы знаемъ, что искусство служило иной разъ безнравственнымъ цлямъ и потакало дурнымъ инстинктамъ. Для того, чтобы разобраться въ этомъ сложномъ вопрос, необходимо обратиться къ даннымъ психологіи, съ одной стороны, и не терять изъ вида, съ другой стороны, что человчество развивается изъ поколнія въ поколніе, изъ народа въ народъ, повинуясь великому закону эволюціи. Приведемъ нкоторыя данныя этого рода.
Реалистическая эстетика,— говоритъ Бёльше {Vilhelm Bleche: ‘Die naturwissenschaftlichen Grundlagen der Poesie. Prolegomena einer realistischen Aesthetik’. 1887.},— исходитъ не отъ метафизической точки зрнія, а отъ дйствительнаго, предубжденнаго изслдованія. Основаніемъ современной мысли вообще служатъ естественныя науки. Поэзія, какія бы особенныя цли она себ ни поставила, какъ бы ни различалась она въ своемъ существ отъ наукъ естественныхъ, не можетъ не принимать въ соображеніе, не можетъ не поддаваться вліянію точнаго изученія природы и человческой души. Шиллеръ и Гёте неустанно стремились къ тому, чтобы въ своихъ художественныхъ произведеніяхъ ставить и разршать философскія и психологическія задачи. Поэтому истинная реалистическая поэзія предполагаетъ со стороны художника нелегкій трудъ. Создать образъ, который является естественнымъ и, въ то же время, типичнымъ, который возвышается до идеала и интересуетъ насъ во многихъ отношеніяхъ,— это и самое трудное, и самое высокое изъ того, что можетъ творить человческій геній.
Искусство и наука, идеалъ и дйствительность, должны возвышаться рука объ руку. Какъ можетъ, напримръ, современный художникъ игнорировать научную постановку вопроса о свободной вол, о наслдственной передач душевныхъ особенностей?
За предлами нашего познанія лежитъ иной міръ, онъ намъ совершенно неизвстенъ. Но не падаютъ ли при этомъ т идеалы, потребность въ которыхъ вызывала обветшалыя теперь метафизическія построенія? Отнюдь нтъ, только идеалы эти становятся намъ ближе и ярче выступаютъ передъ нами. Вся природа въ величественной борьб за существованіе ведетъ къ установленію гармоніи, а въ мір человческомъ борьба эта должна сопровождаться все большимъ и высшимъ счастьемъ людей. Отъ искусства мы требуемъ,— говоритъ Бёльше,— тенденціи къ гармоничному, здоровому, счастливому. Понятіе прекраснаго развилось именно изъ понятія о здоровомъ, нормальномъ. Поэтъ-реалистъ долженъ изображать жизнь, какъ она есть. Въ жизни существуетъ указанное стремленіе къ здоровью и счастью, какъ желаніе, которому далеко до безусловнаго исполненія. Идеализировать вовсе не значитъ замнять дйствительныя вещи фантастическими, все окрашивать въ розовую краску. Идеализируетъ тотъ, кто выдвигаетъ к ярко освщаетъ стремленія къ счастью и совершенствованію, которыя на самомъ дл существуютъ и только затемняются сложною игрой жизни. Реалистическая поэзія, лишенная всякаго идеала, представляется Бёльше ршительно непонятною.
Въ психологической области для поэта ничего не можетъ бытъ привлекательне появленія геніевъ, пролагающихъ человчеству новые пути въ наук, въ общественной жизни, въ мір искусства. Изъ глубины исторіи ярко выдляются величественныя фигуры Колумба, напримръ, или Гуттенберга, съ ихъ дйствительнымъ торжествомъ, съ ихъ горькими страданіями. Поэзія должна сохранить свою старую роль воспитательницы рода человческаго, и на этой почв ея стремленія сходятся съ стремленіями естественныхъ наукъ достигнуть для людей здоровья и счастья.
Необходимость внимательнаго изученія психологическаго процесса, который называется художественнымъ творчествомъ, ярко обрисовывается въ интересномъ сочиненіи одного современнаго французскаго писателя — Габріеля Сеайля: Опытъ о геніи въ искусств {Gabrieli Sailes: ‘Essai sur le gnie dans l’art’.}.
Мысль,— говоритъ Сеайль,— продолжаетъ жизнь, стремится приспособить ее къ себ, организовать все въ нее проникающее, мысль есть творчество. Изъ множества ощущеній создается единство чувствованія. Ни сознаніе, ни воля не входятъ въ первый періодъ этого процесса. Нашъ духъ инстинктивно стремится къ тому, чтобы овладть наплывомъ безконечнаго множества впечатлній и организовать ихъ. Его первымъ актомъ является потребность въ гармоніи, а гармонія есть существенная принадлежность красоты. Въ глубин души происходитъ глухая работа, и вдругъ, съ быстротою молніи, вспыхиваетъ подготовленная этою работой идея или образъ. Во всхъ областяхъ психической жизни этотъ процессъ въ общемъ к главномъ сходенъ. Гармонія, сведеніе къ общей мысли или стройному образу обступающихъ насъ ощущеній, воспоминаній и волненій составляетъ органическую потребность, потому что безпорядокъ въ этомъ отношеніи равнозначителенъ страданію и смерти. Единство въ разнообразіи — это гармонія, совокупность многихъ фактовъ согласно звучащихъ актовъ — это — красота, и давать жизнь мысли — значитъ давать красоту міру. Мы являемся дломъ нашихъ идей. Если эти идеи противорчивы, наше существо раздлено, мы умалены. Руководящею идеей служитъ идея прогресса, которая видитъ въ настоящемъ частицу будущаго, которая позволяетъ въ ныншнемъ зл предчувствовать грядущее добро. Чтобы быть въ гармоніи съ самимъ собою, каждый долженъ быть въ гармоніи съ своими ближними, которые такъ или иначе на него воздйствуютъ.
Впечатлнія, которыми непрерывно обогащается наша душа, образуются въ гораздо большей степени отъ насъ самихъ, отъ нашихъ органовъ, чмъ отъ вншнихъ предметовъ. Они организуются въ образы, которые являются живыми элементами нашего духа, борются за существованіе съ другими образами, укрпляются или гаснутъ въ нашемъ сознаніи. Образъ есть одухотворенное ощущеніе (Limage, c’est la sensation spiritualise). Онъ въ значительной степени зависитъ отъ насъ, можетъ быть вызванъ или видоизмненъ по нашей вол, тогда какъ ощущеніе намъ навязывается. Я слышу, напримръ, ружейный выстрлъ и не могу устранить это ощущеніе. Образъ вступаетъ въ ассоціацію съ другими образами, стремится стать дйствительностью. Извстный опытъ Шеврёля съ гирькою доказываетъ, что образъ движенія становится причиною настоящаго движенія. Держите гирьку и вообразите то движеніе, которое вы захотите придать ей. Она и въ самомъ дл закачается въ этомъ направленіи. Нечувствительное движеніе руки явится результатомъ опредленнаго напряженія мысли. Это становится особенно яснымъ въ болзненныхъ случаяхъ, когда какой-либо образъ исключительно захватываетъ нашу душевную жизнь. Въ этомъ отношеніи образа къ духу и движенію именно и заключается зародышъ искусства. Воображать — значитъ жить, и въ нкоторой степени каждый изъ насъ является художникомъ. Темныя потребности организма, ощущенія, воспоминанія, чувствованія и страсти самопроизвольно возбуждаютъ образы, которые соотвтствуютъ совокупности этихъ процессовъ. Воображеніе поддерживаетъ насъ въ работ, требующей долгаго и связнаго напряженія силъ. Поэзія вещей заключается въ нашемъ дух. Очарованіе какого-либо предмета зависитъ въ наиболе значительной мр отъ связанныхъ съ этимъ предметомъ воспоминаній, отъ волненій, которыя возбуждаетъ его присутствіе. Отсюда такое разнообразіе вкуса, какое приходится всмъ намъ наблюдать. Одинъ и тотъ же предметъ различно дйствуетъ на различно одаренныхъ и воспитанныхъ людей, различно дйствуетъ на одного и того же человка въ несходные моменты его жизни. Поэтому-то много красотъ имютъ, исключительно субъективныя значенія: нтъ возможности дать о нихъ хотя приблизительное понятіе другому человку. Прекрасенъ не вншній предметъ самъ по себ, а то, что длается во мн. самомъ, что вижу я самъ, въ чемъ состоитъ моя собственная жизнь. Прекрасенъ идеалъ, который ростетъ и видоизмняется въ исторіи и составляетъ необходимую принадлежность нашей природы, потому что мы не можемъ. воображать, не идеализируя. Идеалъ есть ничто иное, какъ естественное движеніе мысли къ вполн гармоничной жизни. Изъ безобразнаго даже исходитъ красота, ибо безпорядокъ усиливаетъ въ насъ стремленіе жъ стройности и законченности. Произведеніе искусства всегда возникаетъ я выполняется подъ вліяніемъ чувства, но импульсъ часто дается, во всякомъ случа, поддерживается нашею волей. Размышленіе подготовляетъ свободную игру воображенія, направляетъ его, ставить ему границы, заставляетъ его выражать опредленныя чувства и идеи. Артистъ долженъ чутко прислушиваться и приглядываться къ тому, что длается вокругъ него. Искусство не исходить отъ абстрактной идеи, но мысль входитъ необходимою составною частью въ каждое художественное произведеніе. Формальная эстетика права только въ томъ случа, когда возстаетъ противъ пренебреженія формою, которая должна органически соотвтствовать иде. Раздлять идею и форму — значитъ уничтожать искусство. Но идея пріобртаетъ свое истинное значеніе въ искусств только тогда, когда она становится чувствомъ, когда она завладваетъ всмъ духомъ художника возбуждаетъ образы, способные живо и ярко воплотить эту идею. Искусство — не процессъ разсужденія, оно — сама жизнь. Крайній реалистъ превращаетъ искусство въ ремесло, крайній идеалистъ — въ философію, а сторонникъ искусства для искусства является жонглеромъ, который играетъ словами, звуками, линіями и красками. Искусство — это живущая идея, ставшая центромъ внутренней жизни и создающая себ тло изъ образовъ, она была бы ничмъ безъ формы, но эту форму творитъ сама идея. Печаль, радость, разсказъ, случай,— все, можетъ вызвать художественную эмоцію, результатомъ которой выйдетъ произведеніе искусства. Бетховенъ слышитъ исторію героической испанки, которая, переодвшись въ мужское платье, чудомъ энергіи и преданности спасаетъ любимаго человка изъ тюрьмы, въ которой онъ долженъ былъ погибнуть. И вотъ въ душ геніальнаго композитора зарождается Фиделіо. Художникъ постоянно думаетъ о своемъ произведеніи, хотя иной разъ самъ этою то и не думаетъ. Во всякомъ серьезномъ произведеніи искусства дло не обходится безъ сознательной работы ума и замтныхъ усилій воли. И чмъ больше у художника этого ума и чмъ сосредоточенне его воля, тмъ значительне будетъ и его художественный трудъ. ‘Я никогда не думаю, — говорилъ Ламартинъ,— за меня думаютъ мои идеи’. А Гёте писалъ слдующее: ‘Я предоставляю предметамъ спокойно дйствовать въ моей душ, потомъ я наблюдаю это дйствіе и спшу врно передать его,— вотъ вся тайна того, что люди называютъ даромъ генія’. Для художника идеи сейчасъ же пріобртаютъ плоть и кровь. Гёте говоритъ: ‘Дв идеи никогда не представляются моему уму абстрактно, он немедленно превращаются въ двухъ лицъ, которыя вступаютъ между собою въ бесду’.
Въ зародыш произведенія, какъ въ зерн, заключаются уже вс его части, которыя впослдствіи пропорціонально разовьются. Изъ неясныхъ очертаній выдлится и главная идея произведенія, и ея подробности. Въ этомъ смысл цлое опредляетъ эти подробности. Прекрасное есть общее въ индивидуальномъ (Le beau est le gnral dans l’individuel). Красота — ‘то всегда человческій духъ, раскрытый на встрчу себ подобныхъ. Искусство не связано съ эгоистическими нуждами и является цвтомъ жизни. Долгая и незамтная работа многихъ поколній подготовляетъ ту почву, на которой потомъ пышно развертывается геній. Но и великому художнику необходима рабо а надъ своимъ дарованіемъ. Бахъ, юношей, по ночамъ, при лунномъ свт, переписывалъ музыкальныя произведенія Фробергера, Керля и Пательбеха, которыхъ, вслдствіе ихъ трудности, еще не давали Баху. Вся жизнь Моцарта есть исторія геніальнаго труда. Въ горькой нужд онъ создаетъ свои музыкальныя произведенія, на смертномъ одр онъ оканчиваетъ нкоторыя изъ нихъ. Умирая тридцати шести лтъ отъ роду, онъ оставилъ посл себя столько произведеній, что одинъ списокъ ихъ занимаетъ 511 страницъ in 8о. Гайднъ разсказываетъ про нужду и печали своей молодости и прибавляетъ: ‘Но когда я садился за мое старое фортепіано, не было на свт царя, которому бы я позавидовалъ’.
Поработавши надъ замысломъ, сообразивши все необходимое для полноты и стройности произведенія, художникъ долженъ ждать момента, когда его охватить одушевленіе, когда весь предшествовавшій трудъ какъ бы расплавится въ общемъ горячемъ порыв. Но и здсь сознательная роль воли не прекращается, потому что это одушевленіе необходимо поддерживать. Большое произведеніе не можетъ быть создано сразу, и сохранить между частями органическую связь могутъ только совокупныя усилія всхъ способностей художника. Только усилія эти не должны быть замтны впослдствіи,— въ этомъ заключается признакъ истиннаго таланта. Нарушьте форму, напримръ, ритмъ стиха, и поэзія отлетитъ отъ произведенія. На это давно указывали многіе, въ томъ числ и одинъ изъ нашихъ поэтовъ, Я. П. Полонскій. Онъ приводилъ въ примръ стихотвореніе Кольцова:
Не шуми ты, рожь,
Сплымъ колосомъ,
Ты не пой, косарь,
Про широку степь.
Переставьте слова — и получится нчто безцвтное и банальное: ты, рожь, сплымъ колосомъ не шуми, не пой, косарь, про широку степь.
Эстетическое удовольствіе,— говоритъ Сеайль,— не есть пассивное чувство. Слушать симфонію — значитъ ее исполнять. Вкусъ есть истинное искусство. Художникъ приводить въ движеніе лишь то, что заключается въ нашей душ, и наслаждаться артистическимъ произведеніемъ — значитъ создавать его въ себ. Чмъ больше вызвано въ насъ художникомъ идей, чмъ совершенне гармонія этихъ идей, тмъ выше эстетическое наслажденіе. И поэтому до извстной степени справедливо то горделивое удовольствіе, которое испытываемъ мы, глядя на картину великаго живописца или читая повсть великаго художника: въ эти моменты, по образцу этихъ произведеній, мы создаемъ красоту въ собственной душ. Въ полнот наслажденія, въ согласіи ума и чувства лежитъ источникъ того, что въ области эстетическихъ волненій отсутствуетъ эгоизмъ. Жизнь есть борьба, а искусство вносятъ міръ въ насъ самихъ и примиряетъ съ другими. Счастье длаетъ добрымъ. Красота художественнаго произведенія доступна всмъ, здсь нтъ мста для зависти или соперничества между тми, кто наслаждается этою красотой. Искусство есть искусственный рай,— говоритъ Сеайль, но черезъ нсколько страницъ прибавляетъ: искусство не обитаетъ на ледяныхъ высотахъ, оно везд, гд есть жизнь, гд люди волнуются и симпатизируютъ другъ другу. Мы превращаемъ въ красоту все, что насъ трогйетъ, и поэзія вызываетъ въ насъ не одну радость, но г печаль. Какъ сама жизнь, прекрасное не допускаетъ строгаго и исключительнаго опредленія. Одно несомннно: выборъ идей, богатство ихъ развитія и сочетанія — вотъ что измряетъ геній и красоту. Идеализировать — значитъ заставлять предметъ жить боле напряженною, боле горячею жизнью.
Французскій писатель заглянулъ, такимъ образомъ, въ тайники художественнаго творчества. Онъ указалъ на органическій ростъ художественнаго произведенія, на руководящую роль въ этомъ процесс идеи, которая всегда соединена у большихъ художниковъ съ эстетическими волненіями, живетъ и развивается въ этихъ волненіяхъ. Не отрицая и возможности, и великой пользы формальныхъ опредленій прекраснаго, признавая и то, что ничтожный самъ по себ предметъ можетъ быть превращенъ талантомъ художника въ предметъ высоко-эстетическій, Сеайль настаиваетъ, однако, на томъ, что красота и геній измряются содержаніемъ произведенія. Я приведу нсколько другихъ доказательствъ этой простой мысли, потому что она до сихъ поръ не пользуется общимъ признаніемъ.
Вотъ что говоритъ Крамской въ письм {Иванъ Николаевичъ Крамской, его жизнь, переписка и художественно-критическія статьи, стр. 97.} къ . А. Васильеву: ‘У него (у Шишкина) нтъ тхъ душевныхъ нервовъ, которые такъ чутки къ шуму и музык въ природ и которые особенно дятельны не тогда, когда наняты формой и когда глаза ее видятъ, а, напротивъ, когда живой природы нтъ уже передъ глазами, а остался въ душ общій смыслъ предметовъ, ихъ разговоръ между собою и ихъ дятельное значеніе въ духовной жизни человка, и когда настоящій художникъ, подъ впечатлніями природы, обобщаетъ свои инстинкты, думаетъ пятнами и тонами и доводить ихъ до того ясновиднія, что стоитъ ихъ только формулировать, чтобъ ‘го поняли’. Въ другомъ письм къ тому же лицу Крамской говорить о необходимости сравнивать картину съ задачей, съ требованіями ума и идеала {Ibid., стр. 102.}.
И. Е. Рпинъ, къ которому я обратился за разъясненіями относительно процесса художественнаго творчества, отвтилъ мн, что сознательность и преднамренность онъ видитъ у всхъ геніальныхъ представителей искусства, что эти свойства составляютъ необходимые элементы художественной дятельности. ‘Натуры, необычайно одаренныя способностью творчества и проникновенностью міровыхъ явленій, — пишетъ мн И. Е. Рпинъ, — одарены также сильно и богато идеями, которыя, можетъ быть, складываются изъ массы непосредственныхъ наблюденій надъ окружающимъ міромъ, но он формируются потомъ въ сознательное цлое, хотя и глубокое, расплывающееся до необычайныхъ размровъ и неуловимыхъ очертаній’. ‘Художественныя натуры,— продолжаетъ И. Я. Рпинъ, — мыслятъ синтетически, воплощая свои идеи въ образы, иногда имъ представляются прямо сцены и образы, и уже посл авторы находятъ въ этихъ непосредственныхъ явленіяхъ т или другія идеи’. Но мы не можемъ прослдить, какимъ процессомъ произошло это непосредственное возникновеніе идей, можетъ бытъ, юно есть плодъ долгаго исканія, душевнаго усилія и является намъ красивымъ цвтомъ вдругъ, такъ какъ намъ не виднъ и не интересенъ стебель и корень’. ‘Если бы творческія натуры не руководствовались разумнымъ анализомъ своихъ вдохновеній, он блуждали бы во тьм’.
Мн кажется, что это свидтельство одного изъ лучшихъ нашихъ художниковъ иметъ глубокій интересъ и большую важность. Оно служитъ доказательствомъ того, что художественное творчество — процессъ сложный, въ которомъ мысли, выростая на опредленномъ настроеніи, видоизмняютъ или укрпляютъ его. Красота является поэтому также понятіемъ сложнымъ. Возьмемъ для примра новую картину г. Рпина Святитель Николай. Въ середин, на первомъ план, стоитъ на колняхъ приговоренный къ смертной казни. Его помертввшее лицо опущено, рука въ цпяхъ,— онъ почти умеръ, въ ужасномъ ожиданіи роковаго удара. Налво отъ зрителя воины держатъ молодаго человка, также обреченнаго на казнь. Направо весь уголъ картины занимаетъ громаднаго роста палачъ, который хочетъ занести мечъ, чтобы отрубить голову осужденному. Но вотъ подходитъ святитель Николай — маленькій, тщедушный старичокъ, съ добрыми глазами, въ которыхъ какъ будто остановились слезы. Онъ положилъ свою худенькую и безсильную руку на протянутый гигантомъ-палачомъ мечъ. Палачу ничего не стоитъ пальцемъ положить на мст святителя. Тутъ находятся, кром того, правитель и стража. Но для васъ ясно, что казни не будетъ, что духъ побдилъ физическую силу, что гуманное чувство, поднявшее святаго Николая, всколыхнуло и подняло такое же чувство въ народной масс. Эта масса толпится на второмъ и третьемъ план картины, въ ней, съ появленіемъ ея духовнаго вождя, явились радость и надежда,— и зло должно отступить, признать себя побжденнымъ. На душ у васъ становится свтло и тепло, — художникъ, помоему, создалъ прекрасное произведеніе.
Не знаю, это ли имлъ въ виду сказать своими образами г. Рпинъ, но онъ, по собственному признанію, пишетъ свои картины сознательно, просвтляетъ свою художественную работу работою мысли, потому-то его картины и имютъ большую эстетическую цну и большое общественное значеніе.
Маленькое лирическое стихотвореніе можетъ быть, конечно, написано сразу, такъ сказать, вылиться изъ души. Ему предшествовала долгая общая работа чувства и мысли у художника. Сознательные элементы творческаго процесса здсь не выдлили. Данный порывъ, преобладающее въ опредленное время настроеніе, благодаря особому дарованію писателя, овладли его душою, быстро организовали образы въ стройное цлое. Но мы знаемъ, что даже великимъ поэтамъ приходилось иногда отдлывать свои лирическія стихотворенія. А для поэтовъ сравнительно небольшаго таланта,— въ особенности для начинающихъ,— безпечальная теорія, предоставляющая каждому писать, что придетъ въ голову и какъ придетъ въ голову, неизбжно поведетъ къ очень печальнымъ результатамъ. Приведи одинъ примръ изъ стихотвореній молодаго и даровитаго поэта, г. Фофанова. Вотъ что написалъ г. Фофановъ:
Опять я вяжу т аллеи,
Опять брожу у миляхъ мстъ,
Гд вздохи я слагалъ въ хорея,
А поцлуи въ анапестъ.
И вонъ пригорокъ тотъ отлогій,
Гд съ ней о счасть я мечталъ,
Гд яркій серпъ луня двурогой
Часы свиданья пожиналъ.
И вонъ то озеро, гд прежде,
Казалось, блдный рой наядъ
Сбгался въ облачной одежд
Пить съ влажныхъ лилій ароматъ.
Но все безмолвно здсь отнын,
Лишь эхо сонное одно
Сидитъ въ раздумчивой кручин
И смотритъ въ озеро на дно.
Серпъ луны, который пожиналъ часы свиданья, и сонное эхо, которое сидитъ и смотритъ на дно озеро,— это вопіющая безсмыслица, а безсмысленное и прекрасное исключаютъ другъ друга. Слдовало обработать это стихотвореніе или не печатать его.
Что же сказать не о мелкихъ стихотвореніяхъ,— дл короткаго поэтическаго настроенія,— а о большихъ художественныхъ произведеніяхъ, которыя пишутся годами, въ которыхъ долженъ быть обдуманъ планъ, установлена соразмрность частей? Для всякаго ясно, что подобное произведеніе вызоветъ разнообразныя истолкованія, что критика будетъ искать въ немъ смысла, раскрывать его эстетическое и общественное значеніе. Взгляды критики могутъ не сойтись со взглядами автора, но, вдь, какіе-нибудь взгляды долженъ же имть самъ этотъ авторъ. Его произведеніе росло и выросло на почв какого-либо міропониманія, и трудно предположить, чтобы дйствительно выдающійся художникъ никогда не задавался вопросомъ, въ какомъ отношеніи стоитъ его созданіе къ его міропониманію {Въ стать г. О. В. Письма о современной журналистик, напечатанной въ No 5 Наблюдателя, говорится при разбор, между прочимъ, моей статьи О задачахъ искусства (Русская Мысль 1888 г., кн. XI) слдующее: ‘…вс положенія, относящіяся жъ тенденціозности или нетенденціозности въ искусств, односторонни и не исчерпываютъ всего ‘одержанія искусства’. Читатели могутъ судить, что я не впадаю въ такую односторонность.}.
Если художнику удалось изобразить рядъ характеровъ, связанныхъ единствомъ дйствія, вполн безстрастно, такъ что его симпатіи или антипатіи вы ни къ кому не замтили,— никто не станетъ осуждать за это художника. Пусть будетъ его произведеніе богато содержаніемъ, пусть образы его будутъ живы и ярки,— его произведеніе и вопреки вол художника получитъ, помимо эстетическаго, и общественное значеніе. Здсь кстати будетъ опровергнутъ одинъ ходячій упрекъ нашей критик шестидесятыхъ годовъ за то, что она будто бы требовала отъ искусства только тендендіозныхъ произведеній. Этотъ упрекъ основанъ на незнакомств съ дломъ. Вотъ что писалъ Добролюбовъ въ знаменитой стать: Что такое обломовщина. Отвчая на вопросъ: составляетъ ли высшій идеалъ художественной дятельности объективное творчество, подобное спокойному, безстрастному творчеству Гончарова, Добролюбовъ говоритъ: ‘Категорическій отвтъ затруднителенъ и, во всякомъ случа, былъ бы несправедливъ безъ ограниченій и поясненій. Многимъ не нравится спокойное отношеніе поэта къ дйствительности, и они готовы тотчасъ же произнести рзкій приговоръ о несимпатичности такого таланта. Мы понимаемъ естественность подобнаго приговора и, можетъ быть, сами не чужды желанія, чтобы авторъ побольше раздражалъ наши чувства, посильне увлекалъ насъ. Но мы сознаемъ, что желаніе это нсколько обломовское, происходящее отъ наклонности имть постоянно руководителей даже въ чувствахъ’. Я думаю только, что наклонность, о которой говоритъ Добролюбовъ, и естественна, и законна. Никто изъ насъ не достаточно авторитетенъ, чтобъ руководить безукоризненно своими чувствами, потому что наши личныя чувства воспитываются въ общественной сред, преобразуются подъ многочисленными личными и общественными вліяніями. Намъ необходимо искать руководителей въ. томъ или другомъ отношеніи. Непосредственное воспитательное значеніе искусства очень велико, и мы вправ желать, чтобы художникъ разумно и честно воспользовался своимъ дарованіемъ, чтобы онъ не зарылъ его въ землю и не послужилъ, прямо или косвенно, цлямъ общественной неправды. Художникъ можетъ насъ просто позабавить смшною сценой или поласкать нашъ глазъ красивыми переливами красокъ. И за то спасибо. Опять-таки ничего подобнаго люди шестидесятыхъ годовъ не отрицали. Вотъ что пишетъ Н. Г. Чернышевскій въ одномъ изъ примчаній къ Основаніямъ политической экономіи Д. С. Милля: ‘Если работникъ подаритъ жен или дочери серебряныя серьги, купленныя за полтинникъ или за день труда, это удовольствіе, наврное, столько оживятъ и ободрить его, что онъ на довольно долгое время становится энергичне и усердне въ работ, и производительность его труда, наврное, увеличится многими рублями отъ этого потраченнаго на удовольствіе полтинника’. Лестно ли сравненіе нкоторыхъ художественныхъ произведеній,— по содержанію, а не по форм, конечно,— съ серебряными серьгами,— это другой вопросъ.
Возьмемъ большія и дорогія серебряныя серьги — новую картину Семирадскаго: Фрина готовится погрузиться въ ласковыя волны. Средиземнаго моря. Красота и блескъ повсюду, но какая красота?— только формъ, а не духа. Я далекъ отъ мысли осуждать художника или умалять значеніе о такихъ произведенія, но указываю лишь на то, что культомъ чистой красоты можно и не удовольствоваться, что этотъ культъ, при своей исключительности, можетъ повести,— да это и бывало въ исторіи,— къ безнравственнымъ послдствіямъ. Мы не говоримъ художнику: дайте намъ идею, мы говоримъ: какъ хорошо, если у великаго таланта есть глубокая мысль, какъ прекрасно произведеніе, въ которомъ, въ переливахъ красоты, свтится гуманное чувство! Мы выставляемъ не произвольное требованіе: сознательно работаютъ сами художники, и многіе изъ нихъ констатируютъ это явленіе. Приведу въ примръ опять того же писателя. Двадцать пятъ лтъ тому назадъ Я. П. Полонскій напечаталъ статью: Прозаическіе цвты поэтическихъ смянъ. Въ этой стать онъ доказывалъ, что многія изъ тхъ идей, которыя защищалъ тогда Писаревъ, уже заключались въ стихотвореніяхъ Полонскаго. Поэтъ указывалъ при этомъ, какъ много предварительнаго труда кладетъ художникъ для своихъ произведеній. Такъ, по словамъ г. Полонскаго, его маленькое, но дйствительно превосходно’ стихотвореніе Аспазія потребовало нсколькихъ лтъ изученія греческой жизни. Если въ какомъ-либо произведенія тенденція неуклюже бросается въ глаза, то корить за это идейное искусство такъ же нелпо, какъ упрекать чистое искусство за промахъ того или другаго изъ его представителей, за серпъ луны, напримръ, пожинающій часы любви.
Въ исторіи мы замчаемъ смну идеаловъ, торжество или исчезновеніе разнообразныхъ идей. Въ произведеніяхъ искусства этотъ міръ идей и чувствъ отражается всегда въ большей или меньшей степени. Такъ, характеръ античнаго искусства ясно отличается отъ характера средневковаго искусства. Когда противъ послдняго наступила реакція, то она получила также опредленное идейное содержаніе. Гёте и Шиллеръ выступаютъ на защиту античнаго идеала искусства, и Брандесъ указываетъ, какъ далеко заходятъ оба великіе нмецкіе поэта въ этомъ стремленіи. Въ произведеніи большого художника мы всегда можемъ раскрыть его міропониманіе, подмтить идеи времени и личныя свойства художника. Именно въ созданіяхъ искусства душевный складъ эпохи и выступаетъ съ особою рельефностью и яркостью. Сочиненіе, глубоко волновавшее современниковъ, возбуждаетъ нердко непобдимую скуку у ближайшихъ потомковъ. Утрачивается интересъ къ содержанію многихъ произведеній, эстетическій вкусъ переростаетъ многія изъ тхъ формъ, которыя прежде нравились. Профессоръ Троицкій говоритъ, что единственный признакъ, дающій прекраснымъ предметамъ право называться прекрасными, есть именно то духовное волненіе, какое называется эстетическимъ волненіемъ или чувствомъ красоты. ‘Нтъ единаго качества, дающаго предметамъ прекрасный характеръ!. Но все въ нашей жизни подлежитъ общимъ законамъ развитія. Измняются не только наши эстетическіе вкусы, но и наши идеи, наши знанія. Отъ времени до времени происходятъ то въ одной, то въ другой области человческой жизни боле или мене продолжительныя попятныя движенія, но научное знаніе и философская мысль, которая опирается на это знаніе, неустанно и побдоносно двигаютъ человчество по пути личнаго и общественнаго совершенствованія. Искусство не можетъ не являться союзникомъ науки и философіи. Наука расчищаетъ и укрпляетъ для него почву и вооружаетъ техническими знаніями, философія освщаетъ ту дорогу, по которой долженъ идти художникъ. Художнику слдуетъ знать психо-физіологическія основанія эстетическаго чувства и наполнять свои произведенія такими образами, въ которыхъ чувствуется вяніе великихъ и великодушныхъ идей. Красота художественныхъ произведеній,— говоритъ Гюйо,— будетъ становиться все боле и боле значительною по мр того какъ эти произведенія станутъ выражать все боле и боле возвышенную умственную и нравственную жизнь. Искусство можетъ выбрать для себя предметъ не прекрасный, но такъ изобразить его, что въ насъ будетъ вызвано эстетическое волненіе, намъ передастся доброе чувство или свтлая мысль самого художника, мы испытаемъ такое же отношеніе къ этому предмету, какое было въ гуманной душ художника. Напомню хоть о Шинели Гоголя. Намъ можетъ быть представлена мрачная картина, напримръ, сожженія на костр за религіозныя несогласія. Неужели можно предположить, что живописецъ, который возьмется за такую тему, въ состояніи отнестись къ ней вполн безстрастно, не принять сторону ни инквизиціи, ни ея жертвъ? Во всякомъ случа индифферентизмъ при такихъ условіяхъ былъ бы явленіемъ уродливымъ. Древніе греки поклонялись чистой красот, красот формъ человческаго тла. Сонмъ иліонскихъ старцевъ, увидавши Елену, велъ такія крылатыя рчи:
Нтъ, осуждать невозможно, что Трои сыны и Ахейцы
Брань за такую жену и бды столь долгія терпятъ:
Истинно, вчнымъ богинямъ она красотою подобна!
Правда, Сократъ издвался надъ Иппіасомъ, который находилъ, что прекрасное есть прекрасная двушка {Сочиненія Платона, пер. Карпова, ч. IV: Иппіась Большой.}. Но, по Сократу, искать прекраснаго не слдуетъ въ мір вещей чувствопостигаемыхъ, потому что здсь мы будемъ встрчать только прекрасное относительное. Сократъ, въ конц діалога, припоминаетъ пословицу, что прекрасное — трудно, что, любя прекрасное, онъ все-таки не знаетъ, въ чемъ оно состоитъ, не знаетъ абсолютно прекраснаго. Съ тхъ поръ прошли многія столтія. Геніальные мыслители пытались разршить задачу, которая была поставлена Сократомъ, и безплодность ихъ усилій свидтельствуетъ, что самая задача или недостижима, или ложно поставлена. Въ области искусства мы видимъ, какъ видоизмнялись содержанія и формы художественныхъ произведеній, какъ искусство впитывало въ себя идеальныя стремленія, достоинства и пороки эпохи, какъ оно совершенствовалось технически и захватывало все новыя и новыя области явленій. Прекрасное въ искусств ростеть и развивается въ обществ и каждый успхъ знанія, каждая побда общественной мысли иметъ на него облагораживающее и возвышающее вліяніе. Мы любуемся красивыми линіями, красками и звуками, но изъ глубины художественнаго произведенія встаетъ гуманное чувство и разумная мысль. Все существо наше охватыи іется сложнымъ волненіемъ, въ которомъ побдоносно владычествуетъ и пра въ достоинство человка, радостное сознаніе торжества идеала или горькое раздумье надъ поруганною правдой, надъ разбитыми надеждами. Искусство не только утшаетъ и примиряетъ, оно зоветъ и на борьбу, на тяжелый трудъ личнаго и общественнаго совершенствованія. Да, конечно: искусство составляетъ сладкій отдыхъ жизни, но какой отдыхъ? Знаменитый генералъ первой французской республики, Гошъ, говорилъ: ‘дайте мн отдыхъ, но только чтобъ этотъ отдыхъ не былъ бездйствіемъ’. Прекрасное художественное произведеніе отвлекаетъ насъ отъ дрязгъ и суетъ обыденной жизни и въ то же время очищаетъ душу, вливаетъ въ нее новыя нравственныя и умственныя силы.
Я считалъ необходимымъ тщательно проврить т мысли, которыя я здсь излагаю. Съ этою цлью я обратился за совтомъ къ графу Л. И. Толстому, и вотъ, въ подлинныхъ словахъ, взглядъ творца Войны и мира на прекрасное въ искусств:
‘Произведеніе искусства хорошо или дурно отъ того, что говоритъ, какъ говоритъ и насколько отъ души говорить художникъ. 1) Для того, чтобы художникъ зналъ, о чемъ ему должно говорить, нужно, чтобы онъ зналъ то, что свойственно всему человчеству и, вмст съ тмъ, еще неизвстно ему, т.-е. человчеству. Чтобы знать это, художнику нужно быть на уровн высшаго образованія своего вка, а, главное, жить не эгоистичною жизнью, а быть участникомъ въ общей жизни человчества. И потому ни невжественный, ни себялюбивый человкъ не можетъ быть значительнымъ художникомъ. 2) Для того, чтобы говорить хорошо то, что онъ хочетъ говорить (подъ словомъ ‘говорить’ я разумю всякое художественное выраженіе мысли), художникъ долженъ овладть мастерствомъ. А чтобы овладть мастерствомъ, художникъ долженъ много и долго работать, подвергая свою работу только своему внутреннему суду. 3) Для того, чтобы отъ всей души говорить то, что онъ говоритъ, художникъ долженъ любить свой предметъ. А для этого нужно не начинать говорить о томъ, къ чему равнодушенъ и о чемъ можешь молчать, а говорить только о томъ, о чемъ не можешь не говорить, о томъ, что страстно любишь. Изъ этихъ трехъ основныхъ условій всякаго произведенія искусства главное послднее: безъ него, безъ любви къ предмету, по крайней мр, безъ искренняго, правдиваго отношенія къ нему, нтъ произведенія искусства’.
‘Нервъ искусства есть страстная любовь художника къ своему предмету, а если это есть, то произведеніе всегда будетъ удовлетворять к другимъ двумъ требованіямъ — содержательности и красот: содержательности будетъ удовлетворять потому, что невозможно страстно любить ничтожный предметъ, а красот потому, что, любя предметъ, художникъ не пожалетъ никакихъ трудовъ для того, чтобы облечь любимое содержаніе въ паи лучшія формы’.
Очевидно, что въ общемъ и главномъ этотъ взглядъ великаго художника согласуется съ тмъ, который защищается мною. Только Л. Н. Толстой, какъ моралистъ, придаетъ первенствующее значеніе моменту нравственному, личному, сторонники же того направленія, къ которому я принадлежу, боле выдвигаютъ моментъ общественный. Чмъ глубже заглянулъ художникъ въ душу человка, чмъ больше идей и интересовъ, которыми живетъ каждый народъ и все человчество, охватилъ онъ своимъ созданіемъ, тмъ лучезарне его слава, тмъ благотворне его вліяніе, тмъ прекрасне его произведеніе. Въ созданіяхъ искусства свтитъ солнце человческаго разума, и я кончу словами нашего великаго поэта:
Ты, солнце свтлое, гори!
Какъ, эта лампада блднетъ
Предъ яснымъ восходомъ зари,
Такъ ложная мудрость мерцаетъ и тлетъ
Предъ солнцемъ безсмертнымъ ума.
Да здравствуетъ солнце, да скроется тьма!