О похвальныхъ словахъ Ломоносова (*).
К.
‘Встникъ Европы’. Часть LXIII, No 11, 1812
О похвальных словах Ломоносова, Каченовский Михаил Трофимович, Год: 1812
Время на прочтение: 13 минут(ы)
(*) Изъ Разсужденія, читаннаго въ торжественномъ собраніи Общества любителей Россійской Словесности.
Всеблагое Провидніе, по недовдомымъ судьбамъ своимъ, иногда являетъ міру людей великихъ, предназначаемыхъ для внезапнаго и быстраго распространенія чудесныхъ перемнъ въ порядк духовной натуры. Такіе люди счастливо достигаютъ цли своей необыкновенными путями. Они уклоняются отъ господствующихъ правилъ и мнній, преодолваютъ препятства, и разливаютъ вокругъ себя лучезарный свтъ новаго ученія. Исторія наукъ свидтельствуетъ, что часто одна догадка служитъ основаніемъ такой мысли, отъ которой проистекаютъ безчисленныя слдствія.
Представимъ себ пространный садъ, коего большая часть лежитъ въ запустніи: тамъ возносятся гордыя дерева, отъ небреженія одичавшія, здсь, густо переплетшіеся кустарники ждутъ руки прилжнаго домостроителя, которой искусно умлъ бы отдлить засохшія втви отъ здоровыхъ, инд возникаютъ младыя лторосли принужденно растущія на земл имъ чуждой, въ другомъ мст пестрютъ цвты между крапивою и терніемъ. Таковъ былъ вертоградъ Россійской словесности до временъ Ломоносова. Надлежало начертать новой планъ, исторгать, очищать, насаждать, устроивать, приводить все въ порядокъ. Великіе труды предлежали будущимъ дятелямъ, но какихъ можно было надяться успховъ безъ наставленій мудраго руководителя? Явился Ломоносовъ.
Уже водворены были въ Россіи науки историческія, филологическія, математическія, уже славились ученостію своею многіе Россіяне, чужестранцы, призванные попечительнымъ правительствомъ, трудились ревностно въ С. Петербургской академіи и по всей справедливости заслужили себ признательность учеными своими сочиненіями. Но вс человческія свднія остаются почти безполезными, когда кругъ дйствія ихъ тсно ограниченъ, и когда нтъ способа распространить ихъ въ народъ, a единственнымъ къ сему средствомъ служитъ языкъ отечественный, для каждаго вразумительный и каждому любезный. Латинской языкъ былъ общимъ письменнымъ въ цлой Европ, въ средніе вки по вліянію Папской власти, a посл возрожденія наукъ потому что онъ открывалъ сокровища просвщенной древности. Ученые люди необходимо должны были упражняться въ немъ со всею неутомимостію, скажу боле: Муроты и Еразмы даже блистали искусствомъ своимъ въ Латинскомъ краснорчіи. Но я спрашиваю: гд науки принесли боле пользы, тамъ ли гд знанія были исключительнымъ удломъ только людей ученыхъ, или тамъ гд наслдованная отъ древнихъ и вновь прнобртенная мудрость посредствомъ природнаго языка разсыпаема была для всхъ вмст съ цвтами отечественнаго краснорчія? Когда новые языки доведены уже были до совершенства у разныхъ народовъ, тогда и польза наукъ и утхи словесности содлались общимъ достояніемъ. Познавши выгоды просвщенія, и мы по необходимости должны учиться древнимъ и новымъ чужестраннымъ языкамъ, однакожъ не для того единственно чтобы чисто выражать на нихъ свои мысли (ибо въ еромъ успхи наши были бы мало полезны, a усилія и тягостны и вредны), но чтобы прнобртаемыя посредствомъ чужихъ языковъ знанія распространять въ своемъ отечеств. Мн прежде всего упомянуть бы надлежало, что народъ независимый, могущественный и знаменитый, употребляющій свой собственной языкъ во храмахъ молитвенныхъ и въ домахъ своихъ, въ судилищахъ и въ стан военномъ, долженъ гордиться имъ, какъ твердою оградою своего благосостоянія, но рчь моя клонится единственно къ польз просвщенія. Ломоносовъ будучи искусенъ въ Латинскомъ языкъ, на которомъ сочинилъ онъ нсколько ученыхъ разсужденій, постигъ великимъ умомъ своимъ, что гораздо славне, быть законодателемъ и первымъ образцомъ въ словесности отечественной, нежели смшаться въ толп писателей ново-латинскихъ, и что гораздо полезне учить и восхищать безчисленное множество своихъ согражданъ, нежели быть вразумительнымъ только для ученыхъ.
Обозрвая исторію витійства, я уже показалъ, въ какомъ состояніи найденъ Ломоносовымъ языкъ Россійскій. Тогдашніе ораторы и писатели безъ разбору употребляли слова богослужебнаго языка и гражданскаго, проповди и учебныя сочиненія пестрились ненужными словами и фразами чужестранными, правила Славянской грамматики не могли служить руководствомъ для познанія свойствъ языка Россійскаго. Надлежало сперва опредлить различіе между словами книжными и употребляемыми въ разговорахъ, надлежало показать, въ какомъ случа соединять должно одни съ другими, не длая странной пестроты въ слог, надлежало составить грамматическія правила. Все сіе Ломоносовъ исполнилъ, и такимъ образомъ утвердилъ языкъ на прочномъ основаніи. Одна правило объ употребленіи словъ соотвтственно стилю было бы достаточною виною къ прославленію его безсмертнаго имени, хотя можетъ быть внезапная мысль подала ему случай къ сему важному открытію, подобно какъ упадшее съ дерева яблоко вразумило Невтона къ объясненію притягательной силы въ системъ всемірной.
Вознамрившись разсмотрть похвальныя слова Ломоносова, я долженъ былъ упомянуть о заслугахъ его въ Россійскомъ языкъ, ибо читая прекрасную прозу его, плняясь стройными и звучными періодами, удивляясь изяществу реченій, непростительно было бы потерять изъ виду хотя на одну минуту, что самъ онъ былъ творцемъ своего краснорчія. Правильному расположенію могъ онъ научиться въ школ, древніе и новые ораторы и латинская риторика преподали ему наставленіе въ искусств предлагать матерію свою такимъ образомъ, чтобы содержаніе рчи удобно напечатлвалось въ памяти слушателей и читателей. Но и здсь неоставлю безъ замчанія, что Ломоносовъ умлъ остеречься отъ тхъ затйливыхъ подраздленій школьныхъ, которыя многосложностію своею затрудняютъ ходъ рчи. Мы увидимъ, какая простота въ порядк, какая правильность въ частяхъ слова, и какая въ предложеніи ясность отличаютъ ораторскую прозу нашего витіи. Но да будетъ мн позволено еще остановиться надъ тми пособіями, которыми онъ руководствовался въ незабвенныхъ трудахъ своихъ. Въ описаніи жизни его упомянуто, что находясь въ родительскомъ домъ, онъ читалъ церковныя книги, вотъ главной источникъ, откуда разумъ его почерпнулъ свой богатства. Нтъ сомннія, что многихъ словъ онъ невыразумлъ, но слухъ его заблаговременно привыкъ уже къ прекраснымъ Славянскимъ выраженіямъ, которыя навсегда остались въ его памяти, и коихъ смыслъ посл уже объяснился для него самъ собою. Смло утверждаю, что сіе, по видимому весьма неважное обстоятельство и отъ многихъ у насъ небрегомое при воспитаніи: юношества, послужило основаніемъ учености Ломоносова. Посмотримъ дале на его упражненія и свднія: прежде нежели объявилъ себя писателемъ, онъ постарался приобрсти необходимо нужныя для того познанія, учился древнимъ и новымъ языкамъ, читалъ классическихъ авторовъ, занимался разными науками и даже художествами. Изъ примровъ, которыя переводилъ онъ для своей Риторики, изъ самыхъ похвальныхъ словъ, о которыхъ я говорить намренъ, и вообще изъ всхъ его твореній очевидно открывается, что онъ любилъ тхъ древнихъ писателей, по которымъ вс новйшіе образовали свои дарованія, a отнюдь неприлплялся къ млочной словесности чужестранной, хотя и въ его уже время мода предписывала, законы своимъ поклонникамъ, и заставляла ихъ почитать мишуру за чистое золото. Воспомянувъ о слав авторовъ, онъ говоритъ: ‘Счастливы Греки и Римляне передъ всми древними Европейскими народами. Ибо хотя ихъ владнія разрушились, и языки, ихъ изъ общенароднаго употребленія вышли, однако изъ самыхъ развалинъ сквозь дымъ, сквозь звуки въ отдаленныхъ вкахъ, слышенъ громкой голосъ писателей, проповдающихъ дла своихъ Героевъ… Кто о Гектор читаетъ безъ рвенія? Возможно ли безъ гнва слышать Цицероновъ громъ на Катилину? Возможно ли внимать Гораціевой лир, не склонясь духомъ въ Меценату, равно какъ бы онъ ныншнимъ наукамъ былъ покровителемъ {См. о польз книгъ церковныхъ.}?’ Вотъ куда устремлялъ онъ свое вниманіе, и всему ученому свту извстно, что Ломоносовъ не тщетно произносилъ имена сихъ мужей великихъ! Такой человкъ зналъ истинную имъ цну, и конечно по убжденію разума и по чувству сердца восхищался безсмертными ихъ произведеніями, онъ желалъ, чтобы и Россійская словесность могла подобными же хвалиться, желалъ и повторилъ страшную, непреложную истину, что съ паденіемъ природнаго языка не мало затмится слава всего народа {Тамъ же.}. При такой увренности и обладая такимъ богатствомъ приобртенныхъ познаній, могъ ли онъ ослпиться ложнымъ блескомъ суемудрія, нерадящаго о благ отечественнаго языка, могъ ли уклониться отъ истиннаго пути, ведущаго къ польз и слав?
Въ Похвальномъ словъ Императриц Елисаветъ Петровн {Произнесенномъ 1749 года.} витія прославляетъ доброты сея Государыни: благочестіе, мужество, великодушіе, мудрость, человколюбіе, милосердіе и щедрость. Каждая добродтель покарана въ особливой части, и вс сіи части, искусными переходами соединенныя одна съ другою, составляютъ содержаніе похвальнаго слова. Изъ простой мысли, что вс обитатели Россіи веселятся въ день восшествія на Престолъ Елисаветы и прославляютъ ея благодянія, Ломоносовъ умлъ составить великолпное начало приступа, роскошно убраннаго цвтами краснорчія, изобилующаго картинами восхитительными и плняющаго слухъ доброгласною полнотою періодовъ. Витія возноситъ съ собою слушателей до высоты недосягаемой и показываетъ мысленнымъ взорамъ ихъ прекраснйшее зрлище, ‘Тамъ со благоговніемъ предстоя олтарю Господню чмъ священный, съ куреніемъ благоуханія возвышаетъ молитвенные гласы и сердце свое къ Богу о покрывающей и украшающей церковь Его въ тишин глубокой, инд при радостномъ звукъ мирнаго оружія достигаютъ до облаковъ торжественные плески Россійскаго воинства, показующаго свое усердіе къ благополучной и щедрой своей Государын. Тамъ сошедишсь на праздничное пиршество градоначальники и граждане въ любовной бесд воспоминаютъ труды Петровы, совершаемые нын бодростію Августйшей его Дщери, инд по прошествіи плодоноснаго лта, при полныхъ житницахъ, ликуя скачутъ земледльцы, и простымъ по усерднымъ пніемъ Покровительницу свою величаютъ. Тамъ плаватели покоясь въ безопасномъ пристанищ, въ радости волненіе воспоминаютъ, и сугубымъ веселіемъ день сей препровождаютъ, инд по пространнымъ полямъ Азійскимъ, разъзжая степные обитатели, хитрымъ искусствомъ стрлы свои весело пускаютъ, и показуютъ, коль они готовы устремить ихъ на враговъ своея Повелительницы. Обвороженный слушатель забываетъ, что предлагаемыя описанія включены здсь единственно для наполненія приступа, какъ богатый мыслями витія уметъ дарованіемъ своимъ оправдать сухія и можетъ быть слишкомъ пренебрегаемыя правила риторики объ искусственномъ распространеніи слова. Посмотримъ дале на ходъ и связь мыслей. Обитатели Россіи веселятся, Академія радуется, приноситъ Благодтельницъ своей благодареніе, прославляя Монаршескія Ея добродтели. Такимъ образомъ витія довелъ насъ до своей матеріи. Казалось бы, что ничего уже боле не остается, какъ исчислять доблести Государыни, но Ломоносовъ находитъ возможность еще доставить намъ сладостное удовольствіе приличнымъ употребленіемъ прекраснйшей риторической фигуры {Прохожденія.}. Ни слушатели, ни читатели не возроптали бы на витію, когда бы онъ выразилъ мысль свою только сими словами: не буду говорить о великихъ предкахъ Елисаветы и о блистающей лпот лица Ея, и поспшу представить душевныя Ея доброты. У несравненнаго Ломоносова сія мысль изъ малаго потока становится величественною ркою, гордо, но спокойно текущею между отлогими берегами. Внимайте чудесному его краснорчію.
‘Для того описалъ бы я нын вамъ младаго Михаила, для стенанія и слёзъ праддовъ нашихъ приемлющаго съ внцемъ царскимъ тяжкое бремя поверженныя Россіи, обновляющаго разсыпанныя стны, сооружающаго разоренные храмы, собирающаго расточенныхъ гражданъ, наполняющаго расхищенныя государственныя сокровища, исторгающаго корень богоотступныхъ хищниковъ Россійскаго престола и Москву отъ жестокаго пораженія и глубокихъ ранъ исцляющаго, изобразилъ бы я нын премудраго и мужественнаго Алексія, бодрымъ своимъ духомъ ободряющаго Россію, начавшую паки двигать свои мышцы, утверждающаго благополучію подданныхъ спасительными законами, полни военною наукою, церковь истребленіемъ ереси, простирающаго побдоносный мечь свой на Сармацію, и Россія издревле принадлежащія великія княжества праведнымъ оружіемъ Россіи возвращающаго представилъ бы я Петра именемъ великаго, длами большаго, вліянною себ отъ Бога премудростію просвщающаго Россію и мужествомъ вселенную устрашающаго, единою рукою мечь и скипетръ обращающаго, къ художествамъ простирающаго другую, правленіемъ всхъ земныхъ монарховъ, трудами рабовъ своихъ превосходящаго, искореняющаго невжество, и науки насаждающаго, наполняющаго новыми полками землю и моря новымъ флотомъ покрывающаго, военные свои законы собственнымъ примромъ утверждающаго, и славу свою со славою отечества до небесъ возносящаго, начерталъ бы я въ умахъ вашихъ Героиню прекрасную, Августйшую Екатерину, среди варварскихъ набговъ, среди гремящаго оружія, среди шумящихъ ядръ, непоколебиму духомъ, премудрому Государію Премудрые совтф дающую, внчаему потомъ его рукою, пресченныя смертію предпріятыя дла многотрудившагося Россійскаго Геркулеса на рамена свои приемлющую: но слово мое къ собственнымъ добродтелямъ и достоинствамъ Монархини нашея поспшаетъ, на нихъ единыхъ истощить всю свою силу, неисчисляя подробно, но токмо знатнйшія представляя. Того ради неизображаю словомъ блистающія лпоты лица ея, являющія прекрасную душу, ни сановитаго возраста Мовархин приличнаго, ни величественной главы къ ношенію внца рожденной, ни устъ щедроту исторгающихъ, ни очей воззрніемъ оживляющихъ. Ибо ко всмъ человколюбивая Государыня взоръ свой обращаетъ. Всякъ видитъ, всякъ въ умъ своемъ изображаетъ, что такъ великій Петръ обращалъ свои очи, взирая на обновляющуюся Россію, такъ произносилъ свой голосъ, укрпляя воинства и ободряя къ трудамъ подданныхъ такъ, простиралъ свою руку, учреждая художества и науки, повелвая устроить полки и брани и выходить флоту въ море, такъ возносилъ главу, възжая въ побжденные грады и попирая поверженное неприятельское оржіе, толь бодро шествовалъ, осматривая свои начинающіяся стны, строящіеся корабли, исправляющіеся суды, и среди моря со дна возстающія пристани и крпости, не представляю вншнихъ Монархини нашея достоинствъ, но внутреннія душевныя токмо, изобразить потщусь Ея дарованія, которыхъ лику предходитъ любезное Богу, любезное человкомъ благочестіе, крпкое утвержденіе государствъ, красота внцевъ царскихъ, непостыдная надежда во брани, неразрывное соединеніе человческаго общества.’
Отсюда начинается описаніе благочестія, a въ слдъ за нимъ и другихъ мною выше упомянутыхъ доблестей Императрицы Елисаветы. Исчислять ли мн вс красоты сего похвальнаго слова, гд витія напитанный чтеніемъ Цицерона и младшаго Плинія сыплетъ щедрою рукою цвты восхищающаго краснорчія, повторять ли взыванія торжествующей Россійской Церкви къ пресвтлому Жениху своего престолу, Церкви украшенной аки невста внецъ брачный, блистающей порфирою и златомъ и показующей ему свое великолпіе, напоминать ли вщанія Россіи къ Елисаветъ? представлять ли живое изображеніе дщери Петровой, съ крестомъ въ десниц шествующей къ отеческому престолу? Сравните прекраснйшія мста сіи, сравните обращенія, вопрошенія и другія фигуры нашего витіи съ краснорчивйшими мстами y Римскихъ ораторовъ, и скажите, не славно ли быть ученикомъ толь великихъ наставниковъ {Сicer. Catil. I. 7 Nunc te patria et cet. — Verr. VII. Ipse inflammatus scelere et cet. — Catil. IV. 6. Videor mоbi hanc urbem videre et cet. — Plin. paneg. XVII. 1. 2. — Cic. pro Mil. c. З7. Vos, Albani tumuli et. cet.}? Повсюду ясно открывается, что Ломоносовъ шелъ по слдамъ ихъ, руководствовался ихъ примрами и въ ораторскихъ движеніяхъ, и въ возвышенности мыслей, и въ выборъ словъ, и въ доброгласномъ расположеніи періодовъ. Я могу показать мста, гд онъ не только подражаетъ древнимъ, но даже заимствуетъ y нихъ мысли, присвоиваетъ ихъ посредствомъ разнообразныхъ измненій, и облекаетъ ихъ великолпною одеждою Россійскаго слова. Кто не видитъ Траянова панегириста, на примръ, въ слдующемъ начертаніи человколюбія Императрицы Елисаветы? ‘Когда возвышенная до толикой высоты власти и величества, которой уже человческое могущество превзойти не можетъ, крайнимъ къ подданнымъ своимъ, снисходительствомъ превыше смертныхъ жребія восходитъ {Cui nihil ad agendum faftigium superest, hic uno modo crescere potest, si se ipce submittit, securus magnitudinis suae. Paneg. c. 71.}.’ И дале: ‘отличается человколюбивая Государыня наша отъ великаго множества окружающихъ ея подданныхъ не кичливымъ воззрніемъ, не уничтожительнымъ гласомъ, не страннымъ повелніемъ, но прекраснымъ величествомъ, тихою властію, благороднымъ снисходительствомъ и нкоторою божественною силою вливающею несказанную радость въ сердца наши {Ununi ille se ex nobis, et hoc magis excellit atque eminet, quod unum ex nobis putat. Paneg. c. 2.}. Обращается при вратахъ пресвтлаго ея дому не ужасъ и трепетъ {Obversabatur foribus horror et minae. Pan.}, но кроткое человколюбіе, привлекающая сердца всхъ милость, и надежный стражъ величества врная любовь подданныхъ {Quanto nunc tutior, quanta securior eadem domus, postquam ejus non crudelitatis, sed amoris excublis, non solitudоne et clauftris defenditur?… Discimus experimento, fidelissimam esse eustadiam prineipis ipsius innicentiam. Cap. 42.}. Входящіе въ него не озираются безпрестанно, стнъ самихъ ужасаясь, ниже трепещущія стопы сомнительно простираютъ, но предваряющему ихъ веселію едва въ слдъ успвая, въ священныя Ея чертоги свтлымъ лицомъ шествуютъ {Ciи и подобныя имъ слова могли имть особливое дйствіе надъ тми, которые помнили Бирона. Плиній гораздо явственне показываетъ разность между Траяномъ и его злыми предшественниками. Смотри cap. 48 и 49.}’.
Перейдемъ ко второму слову {Оно произнесено 26 Апрля 1756.}, въ которомъ Ломоносовъ прославляетъ безсмертные подвиги Петра Великаго. То же богатство въ мысляхъ главныхъ и вспомогательныхъ, то же краснорчіе, то же искусство въ расположеніи періодовъ! Помазаніе на царство Императрицы Елисаветы, говоритъ онъ, столь же дивно, сколь дивно было ея рожденіе, ознаменованное Полтавскою побдою. Витія нашъ тщательно ловитъ вс возможные случаи, позволяющіе ему воспользоваться стяжаніемъ любимыхъ образцовъ своихъ. Къ самому началу приступа онъ умлъ привязать любезную для слушателей своихъ мысль Плиніеву: ‘Хотя бы еще кому сомнительно было, отъ Бога ли на земли обладатели поставляются, или по случаю, державы достигаютъ, однако единымъ рожденіемъ великія Государыни нашея увриться о томъ должно, видя, что она уже тогда избрана была владычествовать надъ нами {У Плинія: Ac si adhuc dubium, fuоsset, forte casuque, rectores terris, an aliquo numine darentur, principem tamen, nostrum ljqueret divmitus constitutum. Paneg. I.}.’ Счастливыя событія предвозвстили Елисавет вступленіе на престолъ отеческій, принявши скипетръ, она спасла и возвысила Россію, слдственно сдлалась истинною наслдницею длъ, и похвалъ Петровыхъ, слдственно похваляя Петра похвалимъ Елисавету. Таковъ порядокъ приступа. Благодарный витія вмсто того чтобы хвалить виновницу празднества, вознамрился представлять подвиги бзсмертнаго ея родителя, и предлагаетъ сначала о важнйшихъ длахъ его, потомъ о преодолнныхъ препятствахъ, наконецъ исчисляетъ и описываетъ его добродтели. Здсь по свойству матеріи необходимо надлежало допустить подраздленія, и говорить о каждомъ порознь, и такъ по расположенію нашего оратора къ дламъ Петровымъ принадлежитъ во первыхъ распространеніе наукъ въ Россіи, во вторыхъ военные подвиги на суш и на моряхъ, въ третьихъ гражданскія учрежденія, вторая часть гораздо короче: въ ней упоминаются препятства, внутри и вн отечества предстоявшія великому преобразителю, и счастливо преодолнныя его доблестями (переходъ къ третей части): благочестіемъ, премудростію, великодушіемъ, мужествомъ, правосудіемъ, кротостію, трудолюбіемъ. Вс сіи добродтели разсмотрны и показаны въ велелпномъ сіяніи. Въ расположеніи частей замтенъ недостатокъ полноты и соразмрности, употребленныя по необходимости подраздленія отнимаютъ отъ сего похвальнаго слова то преимущество простоты и легкости въ ход, которымъ отличается первое. Несмотря на то, и здсь талантъ Ломоносова является въ лучезарномъ блескъ своего величія, и здсь цвты краснорчія, сему роду словъ приличнаго, разсыпаны щедрою рукою, и здсь не мене виднъ умъ образованный правилами хорошей школы. Посмотрите, съ какою смлостію витія нашъ одушевляетъ науки: ‘Тогда математическому и физическому ученію, прежде въ чародйство и волхвованіе вмненному, уже одянному порфирою, увнчанному лаврами и на монаршескомъ престол посажденному, благоговйно почитаніе въ священной Петровой особ приносилось. Таковымъ сіяніемъ величества окруженныя науки и художества всякаго рода какую принесли намъ пользу, доказываетъ избыточествующее изобиліе многоразличныхъ нашихъ удовольствій, которыхъ прежде великаго Россіи Просвтителя предки наши не только лишались, но о многихъ и понятія не имли.’ Еще представлю вамъ примръ, съ какимъ движеніемъ сердца ораторъ упоминаетъ о военныхъ подвигахъ великаго Героя, и съ какимъ искусствомъ употребляетъ фигуры, приличныя толь сильному чувству. ‘Взирая нкогда Сенатъ Римскій на Траяна Кесаря, стоящаго предъ Консуломъ для принятія отъ него Консульскаго достоинства, возгласилъ: Тмъ ты болѣ,е, тмъ ты величественне! Какія восклицанія, какіе плески. Петру Великому быть долженствовали для его безприкладнаго снисхожденія? Видли, видли отцы наши внчаннаго своего Государя не въ числ кандидатовъ Римскаго Консульства, но межь рядовыми солдатами, не власти надъ Римомъ требующаго, но подданныхъ своихъ мановенія наблюдающаго. О вы мста прекрасны, мста благополучны, которыя толь чуднымъ зрніемъ насладились! о какъ, вы удивлялись дружественному неприятельству полковъ единаго Государя, начальствующаго и подчиненнаго, повелвающаго и повинующагося! о какъ вы удивлялись осад и проч.’ Ничего нтъ скучне холодныхъ восклицаній, натянутыхъ фигуръ и принужденнаго удивленія, здсь напротивъ того все кстати, все у мста. Могъ ли Ломоносовъ, говорить спокойно о безпримрномъ дяніи самодержавнаго Царя, приемлющаго на себя званіе простаго воина?
Разсматривая сіе похвальное слово, еще нахожу мста, гд Ломоносовъ переводитъ Плинія. Сходство въ добродтеляхъ человколюбиваго Траяна и безпримрнаго Петра заставило нашего витію брать не только краски, но даже рисунокъ y древняго панигириста, котораго всякой узнаетъ въ слдующемъ отрывк: ‘Часто межъ подданными своими просто обращался, неимя великаго и монаршеское присутствіе показующаго великолпія и раболпства. Часто общему свободно было просто встртиться, слдовать, идти вмст, зачать рчь, кому потребуется {Liberum est, ingredоente per publicum principe, fubsiftere, ocqurrere, comitari, praeterire, ambulas inter nos, hon quasi contingas: et copiam tui, non ut impules, facis. Haeret lateri tuo quisquis accessit… Pan. c. 24.}. Многихъ прежде Государей рабы на плечахъ, на головахъ своихъ носили, Его снисхожденіе превознесло выше самихъ Государей {Illos ergo humeri tervicesque seruorum super ora nostrа, te fama, te gloria etcet. Ibid.}.’ Или: ‘Съ кмъ сравню Великаго Государя! я вижу въ древности и въ новыхъ временахъ обладателей, великими названныхъ… иной завоевалъ многія государства, но свое отечество безъ призрнія оставилъ. Иной побдилъ неприятеля, уже великимъ именованнаго, но съ обихъ сторонъ пролилъ кровь своихъ гражданъ ради одного своего честолюбія, и вмсто тріумфа слышалъ плачь и рыданіе своего отечества и пpoч. {…Enituit aliquis in bello, sed, obsoleuit in pace: alium toga, sed non arma honestarunt, reuerentiam ille terrore, аlius amorem humanitаte captauit: ille quаesitam domi gloriam, in publico: hic in publico partam, domi perdidit. Pan. c. 4.}.’ Слдующая высокая мысль, украшенная въ Русскомъ переводъ вдохновеннымъ изреченіемъ Царя Псалмопвца, также взята изъ Плинія: ‘Часто размышлялъ я, каковъ Тотъ, Коиорой всесильнымъ мановеніемъ управляетъ небо, землю и море, дхнетъ духъ его и потекутъ, воды, прикоснется горамъ и воздымятся. Но мыслямъ человческимъ предлъ предписанъ! Божества постигнуть не могутъ! обыкновенно представляютъ его въ человческомъ вид. И такъ ежели человка, Богу подобнаго, по нашему понятію, найти надобно, кром Петра великаго необртаю {Saepe ega mecum P. С. tacitus agitaui, qualem, quantumque effe oporteret, cujus ditione nutuque maria, terra, pax, bella gererentur, quum interea fiugenti formantique mihi principem, quem aequata diis immortalibus potestas deseret, nunquam voto saltem concipere suceurrit sunilem huic, quem videmus. Ibid.}.’ Примтно, что Ломоносову предстояли ощутительныя неудобства къ приличному выраженію сей мысли въ своемъ похвальномъ слов.
Кажется, что витія не имлъ времени обработать сіе похвальное слово съ такимъ тщаніемъ, какъ первое, въ которомъ и слогъ правильне и ходъ мыслей рознв, и вообще тонъ краснорчія выдержанъ удачне. Здсь Ломоносовъ иногда повторяетъ одну мысль, которая ему понравилась {На прим. ‘Монархи ни чмъ такъ величества, славы и высоты своего достоинства прирастить не могутъ, какъ подобнымъ сему снизхожденіемъ’ … ‘…возвеличенъ преславными длами, но все сіе больше безприкладнымъ снизхожденіемъ умножилъ, украсилъ’. ‘Его снизхожденіе превознесло выше самихъ государей.’}, иногда низко опускается съ высоты слога {На прим. ‘Того ради гвардія и прочее войско съ оружіемъ, съ военною казною, распустивъ знамена и ударивъ въ барабаны, въ Россію возвратилась.’ Или: ‘я вижу въ древности и въ новыхъ временахъ обладателей великими названныхъ. И правда предъ другими велики однако предъ Петромъ малы.’ Или: ‘за великія къ отечеству заслуги названъ онъ отцемъ отечества. Однако малъ ему титулъ.’ Или: ‘обучить новому артикулу’.}, иногда, хотя и весьма рдко, употребляетъ слова и обороты иностранныя, которыхъ избжать бы можно { На прим. ‘Даютъ хребетъ Россісскому войску.’ Или въ первомъ слов: ‘обращается при вратахъ пресвтлаго ея дому не ужасъ и трепетъ, но…’ также: ‘обращаются предъ нами живо Ея сладчайшія уста…’ или: ‘ничто есть толь похвально, какъ’…’ Или на второмъ слов: ‘войско къ регулярству приобыкшее!…’}. Несмотря на то смло утверждаю, что Ломоносова слогъ есть образцовый въ родъ краснорчія великолпнаго, роскошнаго, цвтущаго. Ему должно подражать въ хорошихъ мстахъ, которыхъ весьма много и въ которыхъ до нын еще никто съ нимъ не сравнился, а не въ посредственныхъ и слабыхъ, которыхъ въ Ломоносов очень мало и которыя находить можно у всхъ превосходнйшихъ писателей. Идущіе по слдамъ Ломоносова приближатся къ совершенству въ Россійской словесности, проложенной имъ путь необольщаетъ свтящимися огнями и обманчивыми призраками, которые иногда неосторожныхъ и легкомысленныхъ путниковъ приводятъ ко блату невжества. Писатель украшенный необыкновеннымъ даромъ разума и слова, обогатившій себя обширными и многоразличными познаніями, тщательно упражнявшійся въ исторіи и словесности своего отечества, избравшій учителями своими не современныхъ чужестранцовъ, легкимъ остроуміемъ и минутнымъ блескомъ отличающихся, но тхъ безсмертныхъ мужей, коихъ память освящена удивленіемъ потомства, такой, говорю, писатель иметъ право на довріе своихъ согражданъ, хотя бы нкоторые изъ нихъ непостигали и нечувствовали изящества его слога. Извстны предубжденія чужестранныхъ писателей о Россіи, несмотря на то Французъ Томасъ въ своемъ Опыт о похвальныхъ словахъ почти нехотя хвалитъ дарованія Ломоносова, длающаго, по его же словамъ, великую честь своимъ одноземцамъ. Томасъ предлагаетъ для примра нкоторые отрывки изъ втораго похвальнаго слова, и признается, что въ нихъ есть истинное, благородное краснорчіе. Онъ могъ видть въ Ломоносов только красоты общія, всмъ языкамъ, но могъ ли онъ оцнить достойно неабвенныя заслуги отца Россійскаго краснорчія?…