О поэзии и философии путешествий с древних времен до XVI века, Дени Фердинанд, Год: 1833 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 24 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ В. Г. БЛИНСКАГО.

ВЪ ДВНАДЦАТИ ТОМАХЪ

ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ И СЪ ПРИМЧАНІЯМИ С. А. Венгерова.

ТОМЪ I.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. М. Стасюлевича. Bac. Остр., 5 лин., 28
1900.

О поэзіи и философіи путешествій съ древнихъ временъ до XVI вка.
(Фердинанда Дени).

‘Телескопъ’ 1833, No 17, стр. 3—26 и No 18, стр. 135—155. Цензурн. разршеніе отъ 2 окт. 1833 г. и 30 дек. 1833 г.

Этотъ переводъ не упоминается въ письм къ брату. Не указывается онъ и въ другихъ матеріалахъ для біографіи Блинскаго. Но подъ нимъ стоятъ обычные иниціалы Блинскаго, и переводъ, слдовательно, принадлежитъ ему.

Еслибъ мы жили въ XVI вк, то надлежало бы еще доказывать, ‘какимъ образомъ путешествія въ отдаленныя земли ознакомили людей съ важными предметами, кои не должны быть презираемы учеными людьми, хотя объ нихъ и не упоминается въ книгахъ древнихъ’:— такъ начинаетъ Теве одно изъ своихъ предисловій. Въ ныншнія времена разсуждать о польз путешествій, конечно, значило бы говоритъ общія мста, но несмотря на то, показать ихъ пользу самую существенную и характеръ самый важный, значитъ еще наложить на себя трудъ совершенно новый.

Теперь очень хорошо знаютъ, что безъ путешествій не было бы исторіи, а безъ познанія открытыхъ ими системъ не было бы столь обширной философіи. Равнымъ образомъ нын согласны и въ томъ, что поэзія заимствовала новые цвты отъ различныхъ извстій, кои были посредствомъ ихъ собраны. Но что знаютъ вообще объ отличительномъ дух самыхъ путешественниковъ? Что сдлано для того, чтобы расположить ихъ умственно по классамъ и обхватить хотя въ общихъ чертахъ исторію ихъ нравственнаго вліянія? Ссылаясь на нихъ, обыкновенно смшиваютъ вка и людей: если нуженъ какой-нибудь фактъ, то его находятъ и выдаютъ точно такимъ, какъ пересказываетъ его какой-нибудь скиталецъ XVI столтія, или какой-нибудь ученый XIX вка, человкъ, исполненный религіознаго усердія и путешествовавшій единственно для того, чтобы прежде смерти приложиться къ древу Святого Креста, или разочарованный энтузіастъ, у котораго не было другой религіи, кром знанія, другого бога, кром славы. Вс эти люди, не имвшіе ничего общаго между собою, кром презрнія опасностей для удовлетворенія своей религіозной или ученой потребности, вс эти люди, говорю я, находили одинаковый пріемъ у тхъ, кои искали только однихъ фактовъ: и сіи факты, понимаемые неврно, за недостаткомъ умнія посвятиться въ сокровенный энтузіазмъ какого-нибудь пламеннаго миссіонера, въ удалый, отважный духъ рыцаря, писавшаго свои записки наканун битвы, или въ сухое и холодное терпніе ученаго наблюдателя подробностей, заставляли философовъ-домосдовъ и поэтовъ-мечтателей въ тиши своихъ кабинетовъ выводить самыя превратныя заключенія или предаваться самымъ безсмысленнымъ восторгамъ, такъ что даже было невозможно разубдить ихъ въ сихъ заблужденіяхъ, происходившихъ отъ совершеннаго невднія духа времени и человка. Не видите ли вы, какъ, н. п., Монтескье, сей великій геній, заточенный, по выраженію Балланта, въ своемъ вк, долженъ былъ впасть въ самыя жалкія заблужденія, или по тому, что путешествія, на которыя онъ есылался, слишкомъ отставали отъ его идей относительно философіи, или потому, что самъ онъ не понималъ ихъ истиннаго характера? Знанія Руссо въ семъ отношеніи были такъ ничтожны, что его всеувлекающее краснорчіе никакъ не могло ихъ пополнить. Самъ Вольтеръ, который, какъ критикъ, обладалъ конечно проницательностью боле глубокою и ученостью боле разнообразною, чмъ Руссо, самъ онъ только отчасти предвидлъ, какъ можно пользоваться путешественниками и какую недоврчивость должно имть къ нимъ.

Когда поэзія XVIII вка бралась изображать чуждыя страны, то она оцвтлялась только самымъ блднымъ мерцаніемъ поэзіи путешественниковъ: и однакожъ до того времени бывали, люди, кои съ трогательною искренностью разсказывали о дивныхъ явленіяхъ природы, бывали огненныя души, коихъ жаръ не могъ не сообщаться, лишь бы только ихъ поняли, лишь бы только захотли вмст съ ними посвятиться въ таинства жизни людей другого образованія! Но къ ихъ повствованіямъ оставались холодными или не имли раздлять ихъ энтузіазма. Сіи безобразные сборники, кои называются Исторіями Путешествій и которые Лагарпъ думалъ усовершенствовать риторическою нивелировкою стиля двадцати путешественниковъ, только что разслабляли внутренній духъ ихъ, и он счастливы еще, что хвастливый критикъ не передлалъ ихъ совершенно, сообразуясь съ требованіями своего вка, который, объявляя войну предразсудкамъ, принималъ самый важнйшій изъ нихъ, — предразсудокъ презрнія къ сильнымъ, могучимъ вкамъ, черезъ которые два успло перейти человчество.

Но сіе заблужденіе было ли наконецъ исправлено? Понимаютъ ли въ XIX вк краснорчіе и поэзію путешествій, сообразно временамъ и народамъ, къ коимъ он принадлежатъ, чувствуютъ ли ихъ философическое вліяніе? Въ нкоторыхъ отношеніяхъ можно отвчать утвердительно, въ другихъ пока еще нтъ. Нын оказываютъ недоврчивость къ сомнительнымъ источникамъ, лучше понимаютъ великія задачи, предлагаемыя современными путешественниками вслдствіе трудовъ ихъ предшественниковъ, но одни теряются въ географической учености, другіе не совсмъ смло берутся за дло, и во всякомъ случа нравственная хронологія путешествій почти все еще остается въ небреженіи. Между тмъ здсь, какъ и въ исторіи, хронологія есть единственный свтильникъ, препятствующій заблуждаться уму человческому, ибо открываетъ ему собственные его успхи.

Поэзія путешествій понимается еще мене, чмъ ихъ философія: это вопль, заброшенный въ пустын, на берегахъ океана, посреди развалинъ, вопль, въ который никто еще не хотлъ вслушаться! Между тмъ это поэзія самая восторженная, самая высокая, тмъ боле истинная, что часто рождается въ душахъ самыхъ простыхъ, есть самое искреннее выраженіе уединеннаго благоговнія, слово невольно вырывающееся при вид неожиданнаго зрлища, поэзія природы, независимой отъ человка, всегда свободная и часто возвышающаяся даже надъ тмъ, что возбуждаетъ ея одушевленіе.

Сія поэзія путешествій есть добыча, завоевываемая постояннымъ, разнообразнымъ чтеніемъ, и чтобъ испытать вс ощущенія, которыя можетъ она возбуждать, читателю предлежитъ трудъ столь же почти тяжелый, какъ и трудъ самаго путешественника. Онъ долженъ перейти много песковъ, прежде чмъ встртитъ свжій источникъ живой воды или зеленющійся оазисъ посреди пустыни. Вотъ почему такъ мало понимаютъ сію поэзію и такъ мало ей удивляются, это происходитъ отъ того, что почти никогда не знаютъ, гд искать ее, ютъ того, что сія великая Одиссея, столь разнообразная въ своихъ выраженіяхъ, разлита въ тысяч твореній, почти неизвстныхъ, коихъ одни заглавія составили бы цлую книгу.

Несмотря на то, какъ мы посл докажемъ, поэтическія и философическія идеи путешественниковъ (а он никакъ не могутъ быть отдльны одн отъ другихъ), имли сильное вліяніе на творенія, появившіяся въ конц XVIII столтія, особенно на современныя историческія сочиненія относительно къ религіознымъ идеямъ, и благодаря имъ, естественная исторія человка, основывавшаяся досел на пошлыхъ фактахъ, наконецъ придетъ въ состояніе объяснить для насъ различныя поколнія рода человческаго, изъ поколній различныя склонности, а изъ склонностей вс великія событія, споспшествовавшія успхамъ человчества.

Гердеръ, сей великій поэтъ-философъ {Отдавая полную справедливость глубокомысленнымъ и утшительнымъ идеямъ, прелестному и поэтическому стилю Гердера, нельзя не пожалть, что его сочиненія писаны назадъ тому сорокъ лтъ. Касательно нкоторыхъ фактовъ онъ не много учене Монтескье, но не знаетъ еще множества другихъ, коихъ и не могъ никакъ знать по естественному порядку вещей, но которые однако дали бы совершенно другой видъ нкоторымъ частямъ его системы. Подобныя творенія, даже если носятъ на себ печать самаго высокаго генія, какъ, напр., Духъ Законовъ, не могутъ быть читаемы спустя полвка, если только читатели будутъ слдовать движенію, возбуждаемому усовершенствованіемъ знаній и новыми открытіями. Когда самыя остроумнйшія умствованія основаны на фактахъ, коихъ лживость явно изобличается, то всякая доврчивость должна исчезнуть. Съ другой стороны, нельзя не чувствовать, что нмецкій авторъ владлъ какъ будто нкоторымъ родомъ предвиднія того, что нкогда будетъ. Сіи желанія исполнились: большая часть неизвстныхъ для него пунктовъ совершенно объяснилась, но просвщенный читатель не можетъ довольствоваться авторитетами, на которыхъ онъ основывался. Очень бы желательно было, чтобы переводчикъ, передавшій съ такимъ талантомъ красоты Гердера на французскій языкъ, дополнилъ замчаніями то, чего недоставало въ подлинник, подобныя прибавленія, съ умньемъ сдланныя, привели бы твореніе сіе въ большую гармонію съ современны.мы идеями. Впрочемъ и въ томъ вид, въ какомъ вышло изъ-подъ пера автора, оно было феноменомъ для своего времени. Тогда Индія была едва извстна, не было ни твореній Кольбрука, Варда и Дюбуа, для познанія ея учрежденій, ни твореній Даніеля, Сольвниса и Бюрнуфа, для изученія наружныхъ ея формъ. Великій трудъ Египетской Коммиссіи долженъ былъ явиться не прежде, какъ по истеченіи двадцати лтъ. Сальтъ еще не совершилъ путешествія въ Абиссинію, Удней, Клаппертомъ, Ленгъ, Молльянъ не отыскивали съ опасностью жизни своей славнаго города въ центр Африки, открытаго наконецъ неустрашимымъ Кальи. Макартней, де-Гинь, Барровъ, Клапротъ, Ремюза еще не посвятили насъ въ таинства Китайской Имперіи. Гумбольдтъ еще не заставилъ узнать, съ самой поэтической и вмст съ самой философической точки зрнія, двухъ великихъ американскихъ имперій, коихъ древности недавно открыты для насъ огромнымъ твореніемъ лорда Кингсборуга. Спиксъ и Марціусъ еще не выставляли всхъ сокровищъ своихъ знаній: принцъ де-Нювидъ (Neuwied), (слдовало, конечно, перенести: принцъ или князь Нейвидскій. С. В.), г. де-Сентъ Илеръ и столько другихъ, должны были появиться не прежде нашего времени. До Вардена, Геккевельдера, Шелькрафта и записокъ Нью-Іоркскаго Общества, что было извстно намъ вргаго и удовлетворительнаго о народахъ сверной Америки? Что могли сказать о новое Голландіи до Куннингама, Окслея и того капитана Стурта, который недавно открылъ великіе притоки водъ, подозрваемые Окслеемъ? Наконецъ, только съ нкотораго времени Пероны, Фрейсиветы, Дюрвили, Лессоны, Дюнерре, Крузенштерны, Блоссевилли, путешественники, ученые и философы сообщили новый характеръ знаніямъ, зависящимъ отъ путешествій. Какіе успхи, даже въ способ, коимъ рисовальщики, находившіеся при сихъ экспедиціяхъ, представляли предметы, поражавшіе ихъ взоры! Посмотрите на Корнса, Бруке, Ругендаса: здсь вы можете изучать истинную физіономію людей и истииный видъ пейзажей, здсь уже васъ не обманутъ, какъ обманывали лтъ за тридцать передъ симъ Годжесъ и его подражатели, кои всегда оставались Греками, на зло самимъ себ. А сія бездна частныхъ публикацій и періодическихъ листковъ, гд обнародываются открытія, кои, еслибъ ожидать ихъ напечатанія въ отдльномъ сочиненіи, никогда не вышли бы въ свтъ! Какое побужденіе для XIX вка! Какое движеніе въ пользу знанія и философіи!}, угадавшій, сколько умомъ, столько или еще боле чувствомъ, великіе законы человчества, Гердеръ имлъ довольно воображенія и учености для того, чтобы искусно пользоваться путешественниками: ему недоставало только людей. Г. Контъ, въ своемъ Разсужденіи о Законодательств, далеко оставилъ за собою ученость Монтескье. Гг. Баллантъ, Шлоссеръ, Шатобріанъ, Кювье, Гееренъ, Ремюза, помощью своихъ знаній и генія, открыли въ путешественникахъ характеры различныхъ мстъ и различныхъ временъ: почему могутъ отвчать на вс голоса, ихъ вопрошающіе, и изученіемъ минувшаго почти заставляютъ понимать будущее.

Но должно сказать, что есть еще и теперь, даже между людьми достойными, между учеными и поэтами, такіе, кои неопредленному слову путешествія придаютъ слишкомъ ограниченную идею, которые охотно смшали бы между собою факты, переданные Ралейгомъ и Гумбольдтомъ, Гобгоузомъ, Гайтономъ и если бы самая обыкновенная ученость не останавливала ихъ, и которые въ исторіи или въ философіи съ равной готовностью примутъ документъ, принесенный разсказчикомъ, повствующимъ о стран, населенной безголовыми людьми, о птиц Рокъ съ крыльями во сто футовъ и о город Эльдорадо, съ какой опираются на свидтельство геніальнаго человка, измрившаго Шимборазо и своимъ обширнымъ взглядомъ объявшаго чудеса дйствительныя, гораздо разнообразнйшія, гораздо величественнйшія и въ тысячу разъ боле заключающія въ себ поэзіи, чмъ вымыслы, порождаемые лживымъ воображеніемъ.

Попытаемся же теперь изобразить хотя въ общихъ чертахъ ученую исторію путешествій, соображаясь съ эпохами, людьми и мстами. Поэзія представится намъ сама собою: ибо она плаваетъ надъ совокупностью сихъ безчисленныхъ разсказовъ, внимаемыхъ людьми отвсюду, со временъ Моисея до нашихъ.

Обозрвая философическимъ взглядомъ совокупность извстій, до насъ дошедшихъ, мы сначала поражаемся рдкостью путешествій у древнихъ, даже у племенъ Эллинскаго происхожденія, коимъ принадлежатъ начала всхъ ученыхъ трудовъ, усвоенныхъ нашимй идеями. Исключая Павзанія, который явился не прежде, какъ черезъ два столтія посл Р. X., и въ которомъ путешественникъ смшивается съ поэтомъ и историкомъ, не было путешествій, дйствительно* заслуживающихъ сіе названіе, какъ только между христіанами и вообще народами, боле или мене приближавшимися къ христіанскимъ идеямъ, каковы націи мусульманскія.

Равнымъ образомъ должно сдлать исключеніе въ пользу китайцевъ, которые доказали въ своей Шинъ-И-Тіанъ или Исторіи чужестранныхъ народовъ {Сія коллекція, составляющая 72 тома in 8, китайскими буквами, и которую можно полагать въ 10 томахъ in 4 нашими, можетъ быть современемъ будетъ переведена на французскій языкъ, и вроятно тогда границы древней географіи значительно распространятся, Піанъ-И-Тіанъ составляетъ часть Ку-Кин-Ту-Шу литературной энциклопедіи въ 6,000 томахъ.}, что издавна совершали большія путешествія, ибо цитуютъ имена многихъ навсегда исчезнувшихъ народовъ, между коими странствовали назадъ тому дв тысячи лтъ!

Несмотря на то, если мы будемъ искать первыхъ письменныхъ свидтельствъ географическихъ понятій и первыхъ преданій о путешественникахъ, то найдемъ ихъ у всхъ древнихъ народовъ. Санскритская литература представляетъ боговъ индійскаго Олимпа, посщающихъ страны, орошаемыя Гангесомъ, и сія совершенно небесная поэзія открываетъ намъ первобытныя чудеса земного шара. Одинъ изъ фактовъ самыхъ древнйшихъ представляетъ памятники египетской живописи, недавно открытые Шамполіономъ младшимъ, гд между людьми дикими изображены люди нашего племени, влекомые въ рабство, и отцы тхъ, кои нкогда должны были горделиво возсдать на пирамидахъ, нагіе, обремененные цпями, подобно тмъ индійцамъ, кои, назадъ тому три вка, были представлены Изабелл и Фердинанду. Явно, что египтяне путешествовали. Это доказываетъ какъ сей фактъ, такъ и другія открытія, повидимому не столько важныя, но тмъ не мене убдительныя {Теперь можно видть въ Парижскомъ Музе японскія вазы, возобновленныя египтянами и привезенныя младшимъ Шамполіономъ.}. Кто скажетъ намъ,куда двались сіи разсказы о русоволосыхъ дикаряхъ, коихъ въ то время находили посреди суровой оледенлой земли, объ этихъ людяхъ безъ одянія, безъ крова, кои, нын будучи властителями міра, читаютъ свое происхожденіе на гробахъ тхъ, кои нкогда называли себя также повелителями земли! Странный результатъ путешествій, преемственно слдовавшихъ другъ за другомъ! Любопытство человка такъ живо, жажда знанія такъ сильна въ немъ, что, дабы пріобрсть хотя слабыя права на историческое происхожденіе, онъ перерываетъ боле обломковъ, нежели сколько древность нагромоздила камней, дабы завщать вкамъ свою славу!

Но самое важнйшее путешествіе изъ всхъ, скрытыхъ отъ насъ во мрак временъ, есть, безъ сомннія, путешествіе, совершенное тмъ богодухновеннымъ мужемъ, который, вырвавшись изъ Мемфиса, извелъ въ пустыню цлую націю, бесдовалъ лицемъ къ лицу съ Богомъ, далъ народу своему религію какъ законодатель и, наконецъ, утомленный великимъ дломъ, приготовившимъ новыя судьбы міру, испросилъ себ дозволеніе опочить смертнымъ сномъ на вершин горы невдомой. Пятокнижіе есть письменный памятникъ сего великаго путешествія, и, чудное дло! ежели мы перейдемъ отъ него къ историку, который съ самымъ неутомимымъ терпніемъ разыскивалъ въ наши дни происхожденіе народовъ, то сія священная книга и въ историческомъ отношеніи пріобртаетъ ту же важность, какую придаютъ ей религіозныя врованія. Шлоссеръ нашелъ въ ней первыя начала всхъ хронологій.

Греки, кои такъ удачно передали намъ черты различныхъ народовъ, — греки представляютъ самыя поэтическія и самыя занимательныя извстія о древнихъ временахъ: и превосходнйшій изъ географовъ, Малте-Брюнь, въ Иліад и Одиссе искалъ свта, дабы озарить понятія древнихъ о первобытномъ таинственномъ мір, гд пребываніе людей почти смшивалось съ жилищемъ боговъ.

Платонъ ли выдумалъ Атлантиду? Или это было древнее извстіе, сохраненное преданіемъ? Мадера, съ своими разодранными скалами и зеленющими холмами, Тенерифъ съ своимъ поднебеснымъ пикомъ, увнчаннымъ снгами, съ своими прекрасными долинами и плодоносными пригорками, съ своимъ исчезнувшимъ народомъ: не это ли Атлантида? Или, можетъ быть, не должно ли, вмст съ Дюпе, искать сей таинственной страны въ земляхъ, кои называются теперь Новымъ Свтомъ и понын представляютъ удивленнымъ взорамъ развалины, столько-же, можетъ быть, древнія, какъ и развалины Египта? Мы не безъ намренія сдлали здсь этотъ вопросъ, мы заговорили о самомъ чудномъ и самомъ древнемъ преданіи, въ ту минуту, какъ оставляемъ таинственныя воспоминанія о миологическихъ путешествіяхъ, дабы приступить къ путешествіямъ письменнымъ, философически смшивающимся съ исторіей.

Сначала я воздамъ должную дань удивленія простот греческихъ писателей, ихъ благородству даже въ самыхъ заблужденіяхъ, въ нихъ есть какая-то поэтическая и вмст важная философія, зависящая отъ климата, мстъ и природы, ихъ окружающей, но ихъ личность исчезаетъ предъ величіемъ событій, о коихъ они повствуютъ, это не скитальцы, гоняющіеся за приключеніями, ищущіе только эффектовъ, изображеніе вншняго человка и его твореній замняетъ у нихъ движенія и восторги души. Геродотъ, Страбонъ, Діодоръ Сицилійскій, Павзаній, эти свтила древности, съ сановитостью, до излишества оффиціальною, водятъ васъ по народамъ, коими были окружены, ихъ презрніе къ варварскимъ племенамъ выказывается слишкомъ рзко, имъ нужны были только обычаи, рдко мысли, они столько учены, что не могли быть простодушными, столько важны, что трудно быть съ ними въ сочувствіи. Пріятно видть Неарха, устремляющагося къ Инду, но какая философическая идея была слдствіемъ столь отважнаго путешествія, въ продолженіе коего цивилизація внутренней Азіи, уже и тогда древняя, представила взорамъ чужестранцевъ общественную жизнь, совершенно для нихъ новую? Невольно покушаешься думать, что надо пройти много степеней гражданственности, прежде чмъ нравственная личность народовъ совершенно откроется путешественникамъ.

Павзаній, который и хронологически находился уже очень далеко отъ отца исторіи, первый между древними заслуживаетъ названіе путешественника въ собственномъ смысл. Но какъ сухо въ немъ поэтическое чувство среди одной изъ самыхъ поэтическихъ странъ земли! Что касается до философіи, то, какъ было уже замчено, онъ раздумывается иногда весьма важно, какое выбрать изъ двухъ преданій, кои оба равно кажутся нелпыми, трудно также забыть, что у него цлыя три главы посвящаются описанію какого-нибудь сундука. Со всмъ тмъ, когда читаешь его, то въ ум остается впечатлніе благородное, важное, отчасти монотонное, и, безъ сомннія, происходящее отъ той прекрасной природы, которая всегда находилась предъ его взорами и которая такъ тсно связывается съ архитектурою, созданною по ея образцу, совершенно для вншней жизни.

Но возвратитесь нсколькими годами назадъ и посмотрите между римлянами на Тацита, путешественника съ душою мощною, съ умомъ проницательнымъ: онъ былъ у германцевъ {Я знаю, что путешествіе сіе не есть строго доказанная истина, но какъ отъ 89 до 93 года нашей эры неизвстно, что длалось съ Тацитомъ, то лучшіе біографы допускаютъ вроятность путешествія его, въ сіе время, къ народамъ, кои онъ описывалъ.}. Изображая ихъ обычаи, онъ является въ равной мр поэтомъ и историкомъ: онъ говоритъ нсколько словъ Риму, который въ то время составляетъ цлый міръ, и угнетенная нація предстаетъ съ своимъ истиннымъ характеромъ твердаго, мужественнаго величія! Человкъ, рукою столь врною изобразившій ужасныя преступленія своихъ соотечественниковъ, отдыхаетъ среди суровыхъ добродтелей дикаго народа. Но между тмъ личность сего народа не вполн ему открыта: и хотя досел ссылаются на его свидтельства, но въ XIX вк древнихъ германцевъ знаютъ гораздо лучше, чмъ зналъ ихъ Тацитъ. Онъ составилъ себ въ крупныхъ чертахъ идеалъ жизни дикой, и сей идеалъ запечатлнъ такою истиною, что ко всмъ младенчествующимъ народамъ. различнымъ по происхожденію и характеру, можно приложить сіи общія черты, въ коихъ изображены первобытныя добродтели, но которыя, не выражая оригинальнаго типа извстной націи, могли быть достаточными для древности, а для насъ уже недостаточны.

Спросите у Цезаря словечко среди его побдъ: онъ скажетъ вамъ съ такою благородною простотою, что вы будете глубоко тронуты. Путешественникъ-завоеватель совершенно исчезаетъ въ разсказ, его очерки быстры, взгляды глубоки, у него поэзіи больше въ цлости мысли, чмъ въ выраженіи. Однакожъ мы очень мало знали бы древнихъ Галловъ, еслибъ у насъ были только одни комментаріи Цезаря.

Позже дла перемнились. Варварскіе народы съ презрніемъ описываются странствующими завоевателями, кои слды свои знаменуютъ разрушеніемъ. Ужасный путешественникъ былъ тотъ свирпый гуннъ, который изображенъ Іорнандомъ, историкомъ и путешествователемъ IV вка. Сей послдній спрашивалъ себя въ простот сердца, не отъ совокупленія ли смертныхъ съ злыми духами произошли гнусные сподвижники Аттилы въ отдаленныхъ степяхъ свера!

Между тмъ народы перемнили врованіе: древняя цивилизація разрушилась, люди различнаго происхожденія, съ различною общественною организаціею, смшались и ознакомились другъ съ другомъ, народы потеряли свою особность, стали наблюдать другъ друга вблизи, Съ большею внимательностью. Изъ этой смси происхожденія и врованій, изъ этого начала всеобщности въ род человческомъ долженъ возникнуть духъ наблюдательности, который будетъ проницательне, могущественне, способне судить о подробностяхъ, чмъ духъ наблюдательности древнихъ. Но сей огромный шагъ впередъ сдлается не прежде, какъ по прошествіи многихъ вковъ, ибо надо будетъ сотворить новый языкъ для выраженія новыхъ идей, кои станутъ бродить въ человческомъ род. Между тмъ, въ ожиданіи сего переворота города разрушаются потоками варваровъ, какъ жатва, ниспровергаемая свернымъ втромъ, и отсюда понятно, сколько горькой истины заключается въ Нумаціан, путешественник первыхъ вковъ нашей эры, который, по крайней мр, на тотъ разъ былъ проникнутъ истиннымъ одушевленіемъ, когда въ своей безобразной поэм, которую самъ назвалъ путешествіемъ, восклицалъ:

Cernimus exemplis oppicla posse mori {Нумаціанъ былъ отъявленный врагъ христіанъ. Его поэма содержитъ въ себ краткое описаніе нкоторой части Италіи.}.

Нкоторые современники Рутилія Нумаціана были наблюдательне его, но ихъ должно искать въ пустыняхъ отшельниковъ, притомъ же отцы иваидскіе такъ презирали землю, что не слишкомъ охотно говорили ни о ея чудесахъ, ни о ея бдствіяхъ. Впрочемъ Святый Василій описывалъ, какъ поэтъ, а Блаженный Августинъ очевидно былъ путешественникъ, имвшій наиболе философіи въ первые вка нашего лтосчисленія.

Но между тмъ какъ на запад устанавливалась новая вра, странное событіе совершается въ глубин Востока: жрецы буддизма оставляютъ Китай и идутъ въ Индію собрать свои священныя книги. Сіе путешествіе описано ими на китайскомъ язык, но мы еще не знаемъ, какія чудеса должны повдать намъ сіи жрецы-путешественники. Говорятъ, что Абель Ремюза намревался ихъ открыть намъ, и можно заране быть увренными, что сіе пріобртеніе, завоеванное у литературы едва извстной, показало бы намъ съ новой точки зрнія одно изъ величайшихъ вроисповданій, раздляющихъ между собой міръ нравственный.

Путешествія V и VI столтій суть печальные памятники первыхъ вковъ христіанской цивилизаціи, когда религіозныя преданія смшивались съ самыми грубйшими баснями. Такъ, когда св. Арнульфъ, галльскій епископъ, возвратился изъ Іерусалима и поручилъ одному шотландскому аббату составить исторію своего путешествія, то не знаешь, чему боле удивляться, легковрности ли прелата или простодушію разсказчика!

Что касается до путешественниковъ восточныхъ, то кром того, что они лучше знакомятъ насъ съ Востокомъ, въ среднихъ вкахъ есть періодъ, когда должно справляться съ ними, дабы узнать самый Западъ въ философическомъ отношеніи. Такъ арабскій путешественникъ, Эбд-Аллахъ Якути, описываетъ въ XII вк нравы Россіи: и когда говоритъ о жертвоприношеніи молодой двушки на гроб вождя, то какъ будто переноситъ насъ во времена варварства давно минувшаго, или въ одну изъ странъ Полинезіи, кои донын такъ печально возобновляютъ для насъ нравы временъ первобытныхъ {Персіанинъ Абдулъ Ризакъ еи,е любопытне въ своихъ извстіяхъ.}.

Но толчокъ уже данъ былъ Европ. Въ эпоху крестовыхъ походовъ путешествія становятся общею потребностью. Винцентъ де Бове издаетъ свое Историческое Зерцало (Speculum Historiale), хроники различныхъ путешествователей, коихъ простота не должна быть искажаема. Крестоносцы говорятъ объ иныхъ вещахъ съ такимъ добродушіемъ, что часто возбуждаютъ и смхъ и слезы. Читайте Сира де Жуанвиля.

Святый Людовикъ и Папа посылаютъ добрыхъ монаховъ въ Татарію, обратить къ. христіанству Великаго Хана. И вотъ Рубруквисъ, Плано-Карпини, Асцелинъ, складываютъ сказки въ род Тысячи Одной Ночи и выдаютъ на ряду съ самыми справедливыми повствованіями о завоеваніяхъ Кублая-Хана! Но они не имли никакого намренія обманывать, и мы, раздляя ихъ энтузіазмъ, охотно бродимъ съ ними среди татаръ, кои досел еще не измнились.

Марко Поло, коего соотечественники называли messer Millioni и котораго смшную сторону довольно удачно изображаетъ сіе шутливое прозвище, ибо ему нравились только странныя описанія ложныхъ богатствъ, Марко Поло былъ великій выдумщикъ небывалыхъ вещей, великій разсказчикъ чудесъ неслыханныхъ, но въ его отважности есть какая-то поэзія, онъ владетъ какимъ-то инстинктомъ философической наблюдательности, которая еще и теперь заставляетъ ссылаться на его показанія, когда нужно открыть истину. Нкоторые географы провозгласили его Гумбольдтомъ среднихъ вковъ: и дйствительно, должно признаться, что его знанія были чудомъ для его времени.

Что-жъ касается до длинныхъ рчей, коими съ избыткомъ наполнено его путешествіе, то он слишкомъ далеки отъ тхъ оригинальныхъ формъ, кои должны показывать цивилизацію совершенно отличную отъ нашей: его Татары говорятъ, какъ древніе римляне, чувствуемъ, что или память худо служила путешественнику, или самъ онъ слагалъ сіи рчи, ослабляя тмъ оригинальный колоритъ своихъ картинъ {Касательно Марко-Поло и нкоторыхъ предшествовавшихъ ему путешественниковъ, можно справляться съ важнымъ сочиненіемъ графа Бальделли Бони, которое мало еще извстно въ Европ.}.

Но какими чудесами не одолжена Европа симъ отважнымъ людямъ, кои первые проникли въ невдомыя глубины Востока? Огнестрльный порохъ, книгопечатаніе, компасъ, извстные въ сихъ отдаленныхъ странахъ съ столькихъ вковъ, показались въ Европ, по возвращеніи Рубруквиса, Пляно-Карпини и Марко-Поло. И кто насъ увритъ, чтобъ это не были тайны, принесенныя ими и неопредленно разсказанныя смтливымъ людямъ, коихъ геній развернулся сими слухами и которые безъ нихъ, можетъ быть, ничего-бъ не придумали, ничего-бъ не сдлали!

Конечно, весьма любопытный и вмст весьма философическій трудъ составило бы изслдованіе о сихъ путешественникахъ, разсказчикахъ чудесъ, никогда ими невиданныхъ, но собранныхъ изъ преданій Востока, кои они, сами обманутые, выдавали за несомннныя. Во всемъ прочемъ они были весьма искренни, и потому очень любопытно и достойно самыхъ важныхъ размышленій, у Мандевилля, Дайтона, Бертрандона де Ля-Брокьеръ, Одрика брата ордена Миноровъ, Брохарда, Гюэня и столькихъ другихъ, едва извстныхъ однимъ ученымъ, находить многіе факты, сначала упорно отвергаемые, но потомъ признанные за несомннные, между тмъ какъ т, кои пустили ихъ въ оборотъ, остались добычею неизвстности.

Никогда не должно забывать, читая нкоторыхъ путешественниковъ XII, XIII, XIV, XV и XVI столтій, что это были люди, движимые преимущественно самыми восторженными религіозными идеями. Науки и даже исторія ничего не значили для тхъ, кои презирали вс опасности съ тою только цлію, чтобы поклониться гробу Спасителя, и, какъ замчаетъ одинъ разсудительный писатель, по возвращеніи своемъ въ Европу только то одно и разсказывали, да и спрашиваемы были только объ одномъ этомъ.

(Окончаніе слдуетъ).

О поэзіи и философіи путешествій.
Съ древнихъ временъ до XVI вка.
(Окончаніе),

Мы уже дали замтить, что путешественники временъ предшествовавшихъ XVI вку съ усердіемъ собирали поэтическія преданія Востока и чрезъ то имли положительное вліяніе на поэзію. Ихъ посредничествомъ восточный міръ фей тсно соединился съ гаэлическимъ. И вотъ пери Мерджіунъ-Бану, въ своихъ длинныхъ ризахъ, сверкающихъ рубинами, въ сафирной корон, облитой лучезарнымъ сіяніемъ, прилетаетъ на благовонномъ облак и, слагая съ себя восточный блескъ, остается жить посреди другихъ чудесъ, порхаетъ надъ зеленющимися озерами Европы, рзвится въ туманахъ, скользитъ по блднющей радуг. Она перемнила и имя и одежду: она уже стала Мургъ-ля-Фе (Mourgue la Faye) и, какъ блестящія растенія востока, кои наполняютъ пріятнымъ благовоніемъ страны нашего климата, но которыхъ цвты уже поблекли, феи Персіи и Аравіи бросаютъ на поэзію среднихъ вковъ какой-то сладостный и печальный отсвтъ, заставляющій позабывать ослпительное сіяніе ихъ отчизны. По возвращеніи Гайтоновъ и Мандевиллей, а часто и гораздо позже, чудесныя путешествія ихъ переписывались искусными монахами, кои обогащали ихъ мелочными блестками каллиграфическаго искусства, затмъ слдовали раззолоченныя заглавныя буквы, картинки, представлявшія воситительныхъ-зврей, людей-крокодиловъ, путника, присутствующаго съ таинственнымъ священникомъ Іоанномъ при осад какого-нибудь города, или сарацинъ, производящихъ ужасное кровопролитіе между идолопоклонниками. Если это братъ Одрикъ, изъ ордена Миноровъ, или Бріэль, изъ ордена Братьевъ-Проповдниковъ, то его представляли въ монашескомъ плать, вырывающимся отъ обольщеній какой-нибудь сирены, или отъ ярости льва, украшеннаго человческою головою. Сіи изображенія, почерпнутыя изъ сказочной части сихъ книгъ, какъ ни были фантастически, имли могущественное нравственное вліяніе на духъ времени. Эти идеи чудеснаго въ извстіяхъ путешественниковъ такъ сильно укоренились, что въ XVI вк перешли черезъ океанъ и появились въ Новомъ Свт, облекаясь здсь точно въ т же формулы, какъ и въ путешествіяхъ первыхъ странниковъ. Посл крестовыхъ походовъ жаръ къ путешествіямъ въ восточныя страны нсколько поохладлъ, однакожъ путешествіе Бертрандона де ля Брокьеръ было еще путешествіемъ поэтическимъ въ дух рыцарства, онъ прошелъ всю западную часть Азіи, всю восточную Европу, и въ 1433 году возвратясь, явился въ одежд сарацина къ герцогу Бургонскому, съ лошадью, которая одна прослужила ему въ сей удивительной поздк И вотъ доходимъ мы до самаго поэтическаго, самаго великаго изъ путешественниковъ, до того, который съ такимъ жаромъ стремился къ пріобртенію новаго міра, какъ будто къ пріобртенію рая. Это душа закаленная, подобно душ Данта: онъ вычитываетъ въ священныхъ книгахъ успхъ своего предпріятія, и однако цлыя осьмнадцать лтъ скрываетъ въ груди свою тайну, свой жаръ. И, поврите лну по истеченіи сего времени ему показалось, что онъ обрлъ рай земный: онъ увидлъ великую рку, которая орошала сіе мсто наслажденій, услышалъ небесные голоса, кои говорили изъ облаковъ и вщали ему въ буряхъ: ‘О, безумный! коснящій увровать въ своего Бога, въ Бога всхъ, и служить ему! Что сдлалъ онъ боле для Моисея и Давида, своего служителя?.. Чудно прославилъ онъ на земл твое имя… Индію, сію богатую часть міра — даровалъ онъ теб… Ключи отъ предловъ океана, запертыхъ замками, столь крпкими, предалъ въ твои руки!.. Кто огорчалъ тебя такъ жестоко и такъ часто: Богъ или міръ?..’ Этотъ поэтъ былъ Христофоръ Колумбъ, онъ носитъ на себ желзныя цпи и плащъ адмирала, королева ему покровительствуетъ, онъ умираетъ, когда умираетъ она, когда мысль его уже боле не понимается. Вотъ для Поэзіи! Теперь взглянемъ на Колумба въ отношеніи къ знанію и философіи и мы увидимъ, что знанія его были также худо оцнены, какъ и пылкое, могучее воображеніе.

Знанія Колумба были совершенно въ дух его времени: странная смсь идей древности съ идеями библіи и святыхъ отцовъ. Но религіозное изступленіе сообщало сей хаотической смси необычайную силу и могущество. Открытіе было сдлано уже въ то время, когда генуезецъ, въ порыв энтузіазма, возымлъ мысль, что должно плыть на Западъ, это было новое: fiat lux! силой коего новый міръ воззванъ былъ изъ мысли человка. Какое было потомъ его желаніе? Онъ предполагалъ водрузить знамя Кастиліи на Святомъ Гроб, пройдя чрезь какой-то Катай, вроятно Китайское государство: съ этой странной географической гипотезой онъ умеръ бы съ голода, если бы не встртилъ на своемъ пути Гуанагами. Прибывъ въ Гаити, онъ ищетъ тамъ Ципангу, чудеснаго города съ золотыми дворцами, упоминаемаго Маркомъ Ноло и его предшественниками. Не очевидно ли, что, за исключеніемъ одной мысли, оплодотворенной волею женщины, дивныя открытія Колумба были не что иное, какъ слдствіе поэтической и религіозной мечты, подкрпляемой ложною ученостію вка? Сверхъ того, я беру здсь въ помощь свидтельство одного человка, на котораго никогда не ссылаются, но который однакожъ говорилъ всегда съ собственнаго опыта: Андрей Теве, который путешествовалъ съ товарищами Колумба, говоритъ, что Колумбъ былъ свдущъ во всемъ, касающемся до философіи, но очень худо зналъ дла, относящіяся до мореходства.

Такъ какъ мы раздляемъ сіе мнніе касательно необыкновеннаго человка, столь худо оцненнаго своимъ вкомъ, на который между тмъ имлъ онъ такое великое вліяніе, то повримъ одно общее историческое мсто, которое столь же ложно, какъ и точка, съ коей смотрятъ на Колумба. Онъ и Америго Веспуцци отнюдь не были между собой врагами, напротивъ, для великаго человка пріятно было отдавать справедливость тому, изъ котораго сдлали ему соперника, обвинивъ его въ суетномъ честолюбіи. Отъ времени и обстоятельствъ зависятъ иногда подобныя несправедливости, которыя не всегда должно приписывать тому, кто извлекъ изъ нихъ боле пользы, и которыя всегда должно стараться заглаживать.

Какъ назовете вы путешественника-завоевателя, который, вошедши въ дверцы кареты Карла V, на вопросъ о своемъ имени отвтствовалъ: ‘Государь, я тотъ, который подарилъ вамъ гораздо боле провинцій, чмъ сколько предки ваши оставили вамъ городовъ?’ Прочтите письма Фернандо Кортеца: прочтите также его духовное завщаніе, чтобы убдиться, какъ хорошо можетъ иная фраза изобразить, съ философической точки зрнія, человка и цлый вкъ!

‘Что-жъ касается до туземныхъ невольниковъ, взятыхъ въ плнъ, или купленныхъ, то давно уже спрашивается: можно ли безъ угрызенія совсти оставлять ихъ въ своей власти? По ршеніи сего вопроса, я совтую Дону Мартыну, сыну моему, и его наслдникамъ ничего не щадить, дабы достигнуть въ семъ случа точнаго знанія истины, и это для блага моей и ихъ совсти’. !

Я увренъ, что вы также не забыли слдующей фразы того другого путешественника, въ коемъ трогательнйшія добродтели были современны величайшимъ преступленіямъ. Лас-Казасъ восклицаетъ:

— ‘Я видалъ иногда по двнадцати вождей ихъ, распростертыхъ на желзной ршетк въ честь двнадцати апостоловъ’.

Васко де Гама явился поэтомъ, когда великій поэтъ почувствовалъ силу его души, когда заговорилъ Камоэнсъ.

Мы наименовали теперь одного изъ тхъ людей, кои составляютъ собою особое семейство и соединяютъ столь тсно вдохновеніе поэтовъ съ наблюдательностью путешественниковъ, что трудно опредлить имъ настоящее мсто. Особенно въ XVI вк появились сіи блуждающіе пвцы искавшіе безпрестанно новыхъ береговъ, чтобы прославлять новыя завоеванія. Камоэнсъ, Корте-Реаль, Ерцилла, занимаютъ между ними первое мсто: какъ ни обширенъ былъ ихъ поэтическій геній, но взоръ ихъ всегда притуплялся отъ блеска новой для нихъ природы. Сожалніе ли объ отчизн было тому причиною, или неимніе силъ освободиться отъ описательныхъ формулъ древнихъ? Какъ бы то ни было, но они внимали только пнію соловья подъ мрачными сводами Индійскихъ лсовъ, природа украшалась для нихъ на всхъ берегахъ розами, орошенными слезами Авроры, величественными кринами, скромными фіалками, сими вчными предметами Виргиліевскихъ сравненій. Какъ будто пламенная страна пальмъ съ ея раскаленнымъ небомъ, съ ея зеленью, обливаемою, но не сожигаемою огнями солнца, съ ея огромными рками, равноцвтно блестящими птицами, какъ будто вс сіи чудеса были не въ состояніи возбуждать ихъ энтузіазма! Они занимались только страстями и приключеніями. Уже гораздо позже Бернарденъ де Сенъ-Пьеръ и Шатобріанъ должны были вспомнить сію поэзію чуждыхъстранъ, дотол находимую только у немногихъ, кои были столь простодушны или столь невжественны, что говорили только то, что видли.

Міръ увеличился цлымъ міромъ, путешествія слдовали другъ за другомъ: то были путешествія кровавыя. Тогда поэзія существовала боле въ дйствіяхъ странниковъ, чмъ въ ихъ разсказахъ, часто отличающихся сухимъ и краткимъ изложеніемъ какого-нибудь факта, который долженъ былъ измнить лице вселенной. Алонзо де Охеда, Магелланъ, Квеиросъ не поэты, но поэты могутъ сдлать ихъ своими героями.

Впрочемъ, не было ничего безплодне перваго путешествія, совершеннаго въ сію эпоху вокругъ свта. Кажется, Пигафетта былъ безъ глазъ и безъ души.

Когда читаешь извстія путешественниковъ первой половины XVI вка, то мысль поражается однимъ вмст поэтическимъ и философическимъ обстоятельствомъ: это общее стремленіе находитъ въ мір, только что открытомъ, миологическія врованія Греціи и религіозныя идеи евреевъ.

Важный вопросъ здсь представляется: были-ль сіи путешественники обмануты своими воспоминаніями, или, лучше, преданіями, кои три вка назадъ были гораздо живе, чмъ нын? То, что XVIII вкъ упрямо отрицалъ по своему ложному скептицизму и невднію фактовъ, теперь принимаетъ нкоторую степень вроятности, которая постепенно увеличивается, нравственное вліяніе Азіи на Новый Свтъ теперь уже почти доказано. Эти блые законодатели, коихъ намъ представляютъ съ бородами: Манко Канакъ, Бочика и Кетцаль-Коатль, о которыхъ американское преданіе говоритъ, какъ о людяхъ, принадлежавшихъ къ другому племени, коихъ странническая жизнь такъ таинственна и которыхъ первые путешественники превратили въ св. апостола ому, этотъ Вотанъ Чіапанейцевъ, столь сходный по имени съ однимъ карагенскимъ божествомъ, вотъ крестъ, находимый между нкоторыми индійскими народами и посл открытый на величественныхъ памятникахъ древней Америки, эти невдомыя книги, смыслъ коихъ непонятенъ для дикарей Уканялы, но которыя они тщательно сохраняютъ, эти разсянныя слова, столь совершенно похожія на слова Греціи, Финикіи или Индіи: всего этого было очень достаточно для того, чтобы ввести въ заблужденіе ограниченную ученость XVI вка, тмъ боле, что и XIX идетъ еще ощупью въ своихъ догадкахъ. Однакожъ, извстно, что схоластическія воспоминанія имли большое вліяніе на разсказы путешественниковъ, ибо вскор индійцы начали добиваться чести заслужить во всхъ отношеніяхъ названіе: Indios mui Latinos (индійцевъ отличныхъ латинщиковъ).

Впрочемъ сіе общее стремленіе жить только идеями Рима и Греціи принадлежитъ къ сей эпох, такъ же какъ презрніе къ религіознымъ идеямъ или характеристическимъ дйствіямъ чуждыхъ племенъ принадлежало къ другой (XVIII вку). Разсмотримъ еще нкоторыхъ изъ сихъ людей, мысль коихъ была такъ религіозна, что оцвтила собой вс ихъ преданія.

Между ними есть одинъ, котораго теперь очень мало знаютъ, но который разлилъ въ своихъ сочиненіяхъ столько пламенной и рыцарской поэзіи, что его считали жертвой собственнаго воображенія. Безпрестанно находясь подъ вліяніемъ воспоминаній о восточномъ великолпіи, восторженный впечатлніями славы и горести, поэтъ по слогу и мыслямъ, Мендецъ Пинто считаемъ былъ холодными умами за обманщика, другіе смотрли на него, какъ на человка, обманываемаго своими мечтами. Сего путешественника, св его странными приключеніями, должно читать съ осторожностію, и притомъ еще съ извстнымъ расположеніемъ души, имющимъ сходство съ его душею. Слдуйте за нимъ въ его семнадцатилтнемъ невольничеств на берегахъ сихъ восточныхъ острововъ, кои онъ вмст съ китайцами называетъ рсницами міра. Смотрите на него въ его странствованіяхъ между малайцами, народомъ, который мечтаетъ только о пламенной любви, о граціозной пляск, о неумолимомъ мщеніи, который, предаваясь всмъ страстямъ, составляетъ одно изъ самыхъ поэтическихъ племенъ на земл.

Посмотрите на Мендеца Пинто, захватывающаго двухъ любовниковъ, кои плывутъ по Тихому Морю, украшенные цвтами, упоенные благовоніями, вслушайтесь въ выраженія ихъ любви: такія выраженія не выдумываются. Въ этой волшебной живописи дйствительной жизни гораздо боле прелести, чмъ въ самомъ прекраснйшемъ мст какой-нибудь восточной сказки.

Мендецъ Пинто, совершенно забытый XIX вкомъ, былъ переводимъ на вс языки, но никогда и ни на какомъ язык нельзя передать его поэзіи, которая происходитъ отъ самыхъ искреннихъ выраженій души и которая назначаетъ ему въ Португальской литератур мсто между самыми великими поэтами и самыми простодушными лтописцами.

Въ сіе время философическая часть путешествій приняла другой характеръ, ибо наука двинулась впередъ и почувствовала, что истинными ея помощниками должны быть путешественники. Факты начали распредлять съ большею послдовательностію въ извстіяхъ, вншнюю природу наблюдали съ большимъ успхомъ. Въ семъ отношеніи нкоторые ученые XVI вка заставили сдлать значительные успхи.

Белонъ, столь изысканный между натуралистами и уже столь искусный въ своихъ описаніяхъ Африки и Азіи, Геснеръ, котораго можно назвать Бюффономъ XVI вка, и который, если не путешествовалъ самъ, то съ неутомимымъ жаромъ пользовался повствованіями путешественникомъ: эти люди трудолюбивые и смлые, предшествуемые Петромъ мученикомъ, Ортеліо космографомъ, Мюнстеромъ, де-Бельфоре, дали совершенно новое направленіе путешественникамъ своего времени, направленіе, еще больше усиленное распространеніемъ твореній Аристотеля, очень быстро разлившихся тогда по Испаніи, которая была единственной землей, гд сохранилось полное преданіе о семъ писател. Путешествія Бензони, Зарате, и особенно путешествія Дакоста, отзываются симъ всеобщимъ движеніемъ, но ихъ авторы были почти чужды великихъ философическихъ идей, кои вскор должны были развиться. И именно въ семъ отношеніи Бернардино де-Сагагунъ {Объ изданіи твореній Бернардино де-Сагагуна въ Англіи см. Телеск. 1831 No 14. Изд. (т.-е. Надеждинъ. С. В.).} далеко превзошелъ ихъ. Съ своимъ сердцемъ истинно христіанскимъ, умомъ крпкимъ и возвышеннымъ, сильнымъ побждать нравственные предразсудки, хотя и окруженнымъ предразсудками учеными, сей старый монахъ понялъ, что христіанство, и особенно христіанскіе завоеватели, нанесли ужасный ударъ цивилизаціи, которая имла свои особыя основанія и выражала особый типъ, отдленный съ самаго начала отъ типовъ древняго міра. Въ Сагагун отлосительно мексиканцевъ находится слдующая достопримчательная фраза, гораздо позже развернутая Шатобріаномъ: ‘Такъ какъ испанцы истребили вс обычаи и вс формы правленія, коими управлялись индійцы, однимъ словомъ, хотли принудить ихъ жить по испански, во всемъ относящемся до вещей божественныхъ и земныхъ, и смотрли на нихъ какъ на идолопоклонниковъ и варваровъ, то весь ихъ общественный порядокъ разрушился!’ Можно сказать утвердительно, что если бы подобная терпимость была въ то время общею для всхъ, то она имла бы совершенно другое вліяніе на судьбу индійцевъ, чмъ вс трогательныя изображенія чіанскаго епископа. Идея Сагагуна есть великій законъ всеобщей правоты для человческаго рода, въ мысли, которую внушаетъ Лас-Казасъ, виденъ порывъ христіанина въ пользу страждущаго человчества. Сіи два монаха были современники, одинъ изъ нихъ оставилъ по себ труды неизвстные, даже долгое время презираемые и, можетъ быть, слишкомъ высокіе для своего времени, такъ что они остались непонятыми, другой, вдохновенный своею энергическою чувствительностію, поразилъ Европу ужасными картинами и конечно имлъ боле вліянія на философическія идеи своего времени, чмъ уединенный наблюдатель великаго политическаго закона. Сагагунъ угадалъ, что для міра будетъ нкогда чудомъ узнать краснорчіе и религіозную поэзію мексиканцевъ, и онъ наблюдалъ сіи прекрасныя преданія, которыя безъ него были бы совершенно позабыты, но міръ позабылъ его самого въ продолженіе трехъ сотъ лтъ. Лас-Казасъ подслушалъ только вопль горести и повторилъ его міру, міръ его понялъ и присудилъ ему безсмертіе. Для XVI вка нужна была философія дйствія, но XIX столтіе должно воздать полную справедливость тому, который предвидлъ его историческія и философическія потребности, и я, не обинуясь скажу, что Бернардино де-Сагагунъ былъ самый философическій писатель, какого только имли испанцы въ продолженіе своего великаго періода славы и открытій.

Въ сіе время путешественники-поэты принадлежали Франціи. Слдуйте за добрымъ Лери въ американскія страны, внимайте ему въ глубин древнихъ лсовъ Бразиліи, удивленному высокимъ зрлищемъ сихъ огромныхъ сводовъ зелени, убранныхъ ліанами, подобно храму, увнчанному цвтами, упоенному сими дикими благоуханіями, кои солнце вдыхаетъ, какъ божественный иміамъ. Въ присутствіи сихъ простодушныхъ индійцевъ, которые угадываютъ его энтузіазмъ, не понимая, онъ восклицаетъ въ изліяніи своего умиленія: ‘Воспрянь, воспрянь, душа моя! я повдаю теб великую радость!’

Въ другія минуты его поэтическая душа соединялась съ умомъ ученаго: онъ умлъ смотрть любопытнымъ окомъ на цвтокъ и на бабочку, зналъ все, что содержалось въ толстыхъ книгахъ его времени. Но ученость XVI вка исчезла, и, кажется, поэтъ помолодлъ съ лтами. Это, безъ сомннія, потому, что онъ понялъ съ пламеннымъ энтузіазмомъ сію тропическую природу, которая никогда не старется.

Соперникъ Лери, Андрей Теве, удивительнымъ образомъ понялъ поэзію религіозныхъ преданій, это было еще необыкновенне въ XVI вк. Его умъ былъ возвышенъ, но сердце лишено жара. Сіи два человка не могли понять одинъ другого и взаимно ненавидли другъ друга. Однакожъ, посмотрите, какъ монахъ умлъ хорошо чувствовать все, что было благороднаго въ первобытной поэзіи младенчествующаго народа, онъ почти угадалъ одинъ изъ важнйшихъ вопросовъ нашего вка, когда говоритъ: ‘еслибъ эти добрые люди знали письмо, я бы подумалъ, что они заняли вс сіи выдумки у Гомера!’

Въ это время одинъ изъ героевъ Скотта, сиръ Вальтеръ Ралейгъ (мы теперь произносимъ Ралей. С. В.), присталъ къ устью Ореноко. Но не величественное зрлище великой рки поражаетъ англичанина, пожираемаго честолюбіемъ: его надменной королев нужно другое великолпіе: онъ длается поэтомъ по скупости, его пламенное воображеніе изобртаетъ Эльдорадо, или, лучше сказать, созидаетъ чудесный міръ изъ дикаго преданія. Онъ населяетъ Новый Свтъ обманчивыми сиренами, людьми безголовыми, такъ какъ Гайтонъ и Одрикъ населяли ими Азію. Его твореніе есть восточная сказка, въ коей цари, покрытые съ головы до ногъ золотомъ, владычествуютъ въ серебряныхъ городахъ. У него никакая ложь не идетъ отъ сердца. Я почти думаю, что онъ обманывалъ, не бывши самъ обманутымъ: явленіе рдкое въ XVI вк. Заглавіе его книги есть не что иное, какъ безстыдная ложь, которая въ XIX вк возбуждаетъ не боле, какъ улыбку, но въ XVI возбуждала жажду убійства и золота во всхъ сердцахъ.

Пусть представятъ себ на минуту то дйствіе, которое должна была произвести на нкоторые умы, пораженные открытіями Кортеца и Пизарро, маленькая книжка въ род брошюрки, способная но своей вроятности сдлаться народною, которая начиналась такъ: ‘Открытіе великой, богатой и великолпной Гвіанской имперіи, съ присовокупленіемъ извстія о великомъ Золотомъ Город Маноа, сочиненіе Кавалера Ралейга’. Много головъ отъ ней вскружилось, ибо исторія говоритъ о второй экспедиціи. Въ извиненіе Ралейга можно сказать, что XIX вкъ каждый день, улыбаясь, открываетъ происхожденіе его бредней, но игра была кровава, и простые люди досел ею обмануты, ибо недавно еще искали великаго города съ золотыми кровлями, который, по мннію индійцевъ, находился въ неб и показывался имъ въ Млечномъ Пути. Знаменитый Франсуа Дракке, какъ называютъ его въ современныхъ сочиненіяхъ, употреблялъ больше дйствія, чмъ слова, но когда видишь его покрытаго своимъ желзнымъ оружіемъ, посреди дикарей Виргиніи, кои занимаются передъ нимъ своею военною пляскою, украшенные блестящими перьями туземныхъ птицъ, то мечтаешь объ одной изъ тхъ сценъ, кои представляются на нашихъ театрахъ! Посреди вчно-юной природы, Понсе-де-Леонъ искалъ фонтана Молодости и открылъ прекрасную Флоридскую землю, коей самое имя напоминаетъ убранство безконечной весны.

Но всмъ этимъ пылкимъ и честолюбивымъ душамъ я предпочитаю религіозное простодушіе простака Ганса Штадена, бывшаго плнникомъ у могущественной бразильской націи въ продолженіе девяти мсяцевъ, гд ему постоянно угрожала ужасная смерть. Онъ довольствуется чтеніемъ псалма, когда дикіе приказываютъ ему пропть смертную его пснь. Чувствуешь, съ какимъ самоотверженіемъ предаетъ онъ жизнь свою на волю Провиднія. Если онъ и проливаетъ нсколько слезъ, то это потому, что воспоминаніе объ отчизн вмшивается въ его молитву. Равнымъ образомъ испытываешь живую и глубокую радость, когда ребяческое обстоятельство спасаетъ его отъ ужаснаго пира. Однимъ словомъ, нельзя надивиться, какъ удачно заглавія различныхъ извстій XVI вка заключаютъ въ себ простодушное выраженіе характера путешествій. Какая-то забавная простота находится въ путешествіи Ганса Штадена, и не иначе, какъ съ улыбкою, смшанною съ нкоторымъ рядомъ ужаса, возбуждаемаго страданіями бднаго путешественника, читаешь въ начал его путешествія: ‘Истинная исторія и описаніе одной земли дикихъ и нагихъ людодовъ въ Новомъ Свт, въ Америк, имъ самимъ виднной’.

Сказать ли хотя одно слово о легковрномъ Винцент-ле-Бланк, объ Альфонс-Сантонжскомъ? Страсть къ приключеніямъ заноситъ ихъ преимущественно на Востокъ, и они въ XVI вк продолжаютъ собою то время, когда путешественники попадали тотчасъ въ міръ фей, перехавъ чрезъ границу Франціи.

Посл всхъ сихъ путешественниковъ, столь мало извстныхъ нын и между тмъ столь достойныхъ всякаго вниманія, появился Клавдій д’Аббевиль, который хотлъ превратить Тупинамбасовъ въ островъ Марангамъ, онъ принадлежитъ еще XVI вку и касается XVII, онъ можетъ начать собой сей рядъ путешественниковъ миссіонеровъ, кои устремились на пріобртеніе душъ, такъ какъ другіе стремились къ пріобртенію богатствъ. Религіозный энтузіазмъ, одушевлявшій сихъ добрыхъ пастырей, пробудилъ въ нихъ новый родъ поэзіи: они безпрестанно соединяютъ идею о Бог съ созерцаемыми ими чудесами, иногда удивленные величіемъ души дикарей, видятъ еще въ ихъ краснорчіи какое-то божественное откровеніе, разсказываютъ слышанныя ими рчи, не слишкомъ искажая ихъ, Титъ Ливій не входитъ цликомъ въ составъ сихъ рчей, какъ бывало это прежде въ обыкновеніи, и изъ ндръ двственныхъ лсовъ возникаетъ религіозная поэзія, на которой нкоторымъ образомъ отпечатлвается двственность природы.

Эти французскіе монахи, кои собирали простодушныя слова или новыя душевныя движенія въ замну проповдуемыхъ ими высокихъ истинъ, были гораздо многочисленне монаховъ другихъ націй, и тогда какъ испанцы еще продолжали свои кровавыя завоеванія, сіи послдніе совершали завоеванія чисто умственныя, кои черезъ два вка должны были показаться въ созданіяхъ тхъ поэтовъ-путешественниковъ, коихъ псни были высокимъ гимномъ, вдохновеннымъ величественными сценами чуждой природы.

Невольно покушаешься сказать: если бы сіи монахи, такъ простые въ своихъ разсказахъ и при всемъ томъ великіе писатели, больше были читаемы въ свое время, то описательная поэзія въ XVI вк подверглась бы значительному измненію, но сіи забвенные поэты пли пснь уединенную, вырывавшуюся изъ лсовъ, повторяемую въ монастыряхъ, терявшуюся для міра и понятую только въ XIX столтіи.

Здсь окончимъ мы сей великій періодъ первыхъ путешественниковъ, кои, несмотря на ихъ предразсудки и странныя и неполныя наблюденія, такъ много сдлали для поэзіи и для исторіи. Вспомнивъ ихъ неутомимый жаръ, къ нимъ особенно можно примнить сію поговорку творца Новой Науки: ‘Любопытство, дочь невжества, есть мать знанія!’

Съ Франц. В. Б.

О поэзіи и философіи путешествій.Съ древнихъ временъ до XVI вка.(Окончаніе),

Читайте также:

О поэзіи и философіи путешествій.
Съ древнихъ временъ до XVI вка.
(Окончаніе),