О крепостном состоянии и о переходе из него к гражданской свободе, Самарин Юрий Федорович, Год: 1854 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 133 минут(ы)

Русская социально-политическая мысль. 1850-1860-е годы: Хрестоматия

М.: Издательство Московского университета, 2012. — (Библиотека факультета политологии МГУ).

Самарин Юрий Федорович

О КРЕПОСТНОМ СОСТОЯНИИ И О ПЕРЕХОДЕ ИЗ НЕГО К ГРАЖДАНСКОЙ СВОБОДЕ⁴⁷

С самого начала Восточной войны⁴⁸, когда еще никто не мог предвидеть ее несчастного исхода, громадные приготовления наших врагов озабочивали людей, понимавших положение России гораздо менее, чем наше внутреннее неустройство.

События оправдали их опасения. Мы сдались не перед внешними силами западного союза, а перед нашим внутренним бессилием. Это убеждение, видимо проникающее всюду и вытесняющее чувство незаконного самодовольствия, так еще недавно туманившее нам глаза, досталось нам дорогою ценою, но мы готовы принять его, как достойное вознаграждение за все наши жертвы и уступки.

Мы слишком долго, слишком исключительно жили для Европы, для внешней славы и внешнего блеска и, за свое пренебрежение к России, мы поплатились утратою именно того, чему мы поклонялись,— утратою нашего политического и военного первенства.

Теперь, когда Европа приветствует мир, как давно желанный отдых, нам предстоит воротить упущенное. С прекращением военных подвигов, перед нами открывается обширное поприще для трудов мирных, но требующих не менее мужества, настойчивости и самоотвержения. Мы должны обратиться на себя самих, исследовать коренные причины нашей слабости, выслушать правдивое выражение наших внутренних потребностей и посвятить все наше внимание и все средства их удовлетворению.

Не в Вене, не в Париже и не в Лондоне, а только внутри России завоюем мы снова принадлежащее нам место в сонме Европейских держав, ибо внешняя сила и политическое значение государства зависит не от родственных связей с царствующими династиями, не от ловкости дипломатов, не от количества серебра и золота, хранящегося под замком в государственной казне, даже не от числительности армии, но более всего отдельности и крепости общественного организма. Чем бы ни болела земля: усыплением мысли, застоем производительных сил, разобщением правительства с народом, разъединением сословий, порабощением одного из них другому — всякий подобный недуг, отнимая возможность у правительства располагать всеми подвластными ему средствами и, в случае опасности, прибегать без страха к подъему народной силы, воздействует неизбежно на общий ход военных и политических дел.

Эта истина, под тяжкими ударами судьбы, постепенно проникает в общественное сознание, и оттого в минуты, подобные настоящей, охотнее, чем в спокойное время, выслушивается горькая правда, совесть общественная говорить громче, больнее отзываются старые, запущенные недуги и, казалось бы, в той же мере должна возрастать решимость на всякую жертву для коренного исцеления {Пример подобной благородной решимости подала Пруссия после поражения под Иеною и Тильзитского мира. Разбитая и униженная, она приступила к внутреннему своему обновлению в самое то время, когда Французские гарнизоны занимали ее крепости, а государственные доходы поглощались военными контрибуциями. Тогда были задуманы и начаты все коренные преобразования в ее общественной организации. Сюда относится: упразднение барщины, крепостного состояния, отвод земель поселянам, упразднение местных и сословных привилегий, стеснявших свободу торговли и промыслов, устройство областной администрации, военных сил и народных училищ. Благодаря великим государственным деятелям, в ту пору явившимся, Штейну, Гарденбергу и продолжателям их трудов, единодушному содействию целого общества и благородной любви Фридриха Вильгельма к правде и свободе, униженная Пруссия быстро поднялась и не только воротила утраченное, но стала выше прежнего.}⁴⁹.

Во главе современных, домашних вопросов, которыми мы должны заняться, стоит, как угроза для будущего и как препятствие в настоящем для всякого существенного улучшения в чем бы то ни было,— вопрос о крепостном состоянии. С какого бы конца ни началось наше внутреннее обновление, мы встретимся с ним неизбежно. Мы не можем миновать его и не должны уклоняться от его разрешения, ибо нравственные и вещественный потребности целых сословий, возникающие естественно, исторически-законно из данного положения, подлежать разумному направлению правительств только до известной поры. Можно их признать, обдумать и проложить путь к их удовлетворению, можно также противопоставить им упорное отрицание и заглушить их. В первом случае, преобразование совершается в общественном сознании прежде, чем на практике, и потому существующий порядок вещей, раздвигаясь постепенно, дает место образующимся новым явлениям, во втором, сдавленные потребности, встречая на всех точках систематический отпор, по-видимому, исчезают, но это обман: они только уходят вглубь. Лишенные гласного проявления, удаленные от света, они дозревают в тишине и мраке и там перерождаются в темные страсти, неразумные, как стихийные силы, и также неодолимые. Наконец, по поводу ли общего бедствия, голода, пожаров, повальной болезни, или распущенного, неведомо когда и кем, вздорного слуха, или сумасбродной выходки отважного бродяги, они прорываются неожиданно, достигнув до той роковой поры своего развития, когда уже никакая человеческая сила не может ни сдержать, ни направить их стремления. Остается одна материальная с ними борьба, потрясающая надолго все основы общества, каков бы ни был ее исход. Вот чему учит нас пример других народов и наша собственная историческая опытность.

Вопрос о крепостном праве находится еще в первой поре своего развития, но дальнейший ход его зависит от того, в какое отношение к нему станет в настоящую минуту правительство и общество. Если мы не хотим осудить себя на роль безгласных жертв в грядущей развязке, то пора повернуться к нему лицом, назвать его по имени и решиться, наконец, произнести во всеуслышание то, что уже давно лежит у всех на сердце, как опасение или надежда, как разумное убеждение или как темная забота, неотвязчиво нас преследующая.

В полной уверенности, что вопрос о крепостном праве развился до полной зрелости, что разрешение его требует не только твердой воли со стороны правительства, но, сверх того и по преимуществу, ясного сознания и чистосердечного содействия со стороны сословия, наиболее заинтересованного в мирном его разрешении, с единственною целью вызвать к спокойному и добросовестному обсуждению всех его сторон, составлена настоящая записка. Пишущий эти строки желал бы избегнуть раздражительных сторон вопроса, он обязывается не останавливаться на случайных злоупотреблениях, в которых выражаются личные пороки и страсти, но вместе с тем, будучи сам помещиком, он вменяет себе в долг картину зла, истекающего из существующих законов, из действий правительства, из бытовых отношений, веками выработанных, выставить со всевозможною ясностью и ничего не смягчая, ибо, в настоящем деле, резкость выражения и строгость осуждения, даже при ошибочном воззрении, гораздо извинительнее натянутых оправданий и умышленных недомолвок.

Влияние крепостного права на общественную нравственность

Еще недавно, лет двадцать тому назад, правительство и общество признавали крепостное право за несомненное зло. Против этого никто не возражал, никто за него не заступался и спорили только о том: наступило ли время упразднить его, каким путем из него выйти, чем заменить существующий порядок. Прискорбно сознаться, что теперь уже не то. Правительство приняло крепостное право под свое особенное покровительство: оно изъято безусловно из круга тех вопросов, о которых позволено рассуждать печатно, самые отдаленные намеки на вредные его стороны преследуются цензурою с беспощадною строгостью, наконец, в нашей литературе и в изданиях казенных стали появляться апологии крепостного права, выведенные не из юридических или административных соображений, но из общих, религиозно-нравственных начал, — апологии самого существа крепостного права {Особенно замечательно в этом отношении одно место в наставлении для образования воспитанниц женских учебных заведений, изданном в 1852 году. В пользу крепостного права приведены тексты из Священного Писания — единственный, доселе небывалый пример в нашей литературе. В немногих словах, совет, предлагаемый автором инструкции воспитанницам, может быть выражен следующим образом: берегите крепостное право, как учреждение божественное, как Божью заповедь, употребляйте его как власть родительскую над детьми. Не прямой ли из этого вывод что правительство, упразднив это право в Остзейском крае и в Польше, нарушило Божью заповедь?}⁵⁰.

На чем же помирилось общественное мнение, какими доводами или опытами оно переубедилось, из каких общих понятий истекает современное его воззрение? На все эти вопросы трудно отвечать. Воззрение, теперь господствующее в официальном мире, не поддается строгому разбору по самой его неопределенности. На нем лежит какой-то идиллический оттенок. Оно не вникает в предмет, в действительные отношения крестьян к помещикам, но восхищается ими, или точнее, восхищается какими-то идеальными, им же самим созданными призраками. Полнейшее выражение его заключается в риторической фигуре уподобления помещика отцу семейства, а крепостных людей его детям. Так теперь принято, и эта фигура в последнее время имела такой успех, так часто повторялась, что для многих она получила значение неопровержимого доказательства, полного ответа, разрешающего все недоумения разума и совести.

В чем же заключается сходство? Хотим ли мы сказать, что крестьяне связаны с помещиком узами кровного родства? Или мы хотим себя уверить, что до XVII века наш народ находился в состоянии жалкого сиротства, и что Борис Годунов не крестьян прикрепил к помещикам, а помещиков прикрепил к крестьянам в качестве опекунов? Или не думаем ли мы, что как, по слову Апостола, не чада должны приобретать имение для родителей, а родители для своих чад {Второе Посл. к Коринф. гл. 12. ст. 14.}, так и у нас, не крестьяне работают на господ, а господа работают на крепостных своих людей, в надежде сделать их равными себе и передать им со временем свое состояние, свое образование и вообще все, чем дорожат сами?..

Если ни в природных, ни в исторических, ни в хозяйственных отношениях нет сходства, то в чем же искать его, как не единственно в юридической неопределенности власти родительской и власти помещичьей, в беззащитности детей и в беззащитности крестьян? Закон не вмешивается в отношения родителей к детям, он не считает нужным вооружать последних оборонительными орудиями против естественной, притом известным возрастом ограниченной власти первых. Таким же образом, или сходно с тем, поступает закон и в отношении к крепостному сословию. Вот единственная точка соприкосновения обеих властей. Но разве в этой юридической неопределенности, в этом полновластии с одной стороны, и в этой беззащитности с другой, заключается сущность союза родителей с детьми? Неужели тот, кому дано безотчетно располагать судьбою ближнего, через это одно становится для него отцом?

Совестно было бы занимать читателей разрешением этих вопросов. Сами защитники так называемых патриархальных отношений крестьян к помещикам никогда не выдерживают своей темы и беспрестанно сбиваются на понятия, идущие с нею в разрез: ‘К чему вмешательство закона и права, к чему вводить юридические формальности и тонкости в такую область, где все проникнуто взаимною любовью и доверием?’ — Это мы слышим беспрестанно, пока идет дело о полицейской власти помещика, а вот, что говорится крестьянам, когда коснется дело до собственности: ‘Знайте, земля моя, не ваша, мое добро для вас чужое, я вам отвел участок из моей земли, так подавайте оброк или ступайте на барщину’. Странно, с какою быстротою чадолюбивый отец превращается в ревнивого собственника, дети в фермеров, семейные отношения в торговую сделку! Гораздо последовательнее крестьяне. С чужого голоса научились и они повторять: ‘Вы наши отцы, мы ваши дети’, и прибавляют про себя: ‘Мы все твои, а все твое наше’ {Во всеподданнейшем донесении Смоленского предводителя от лица дворянства, 1849 года, по возбужденному вопросу о добровольных сделках с крестьянами, мы читаем следующее: ‘Крестьяне издавна составили себе убеждение, обратившееся с течением времени в твердую уверенность, что земля, на которой они живут и которою только пользуются, если не собственность их, то, по крайней мере, общая с помещиком’. Это убеждение, конечно, не нравится помещикам, но что может возразить против него тот, кто сам себя называет отцом, крестьян своими детьми, и на этом основании противится всякой попытке ограничить его произвол установлением правомерных отношений?}⁵¹.

Пора бы убедиться в логике народного инстинкта и уразуметь, что отсутствие гарантий против произвола помещика находит себе казнь в отсутствии надлежащего основания и твердых границ для собственности вотчинника.

Помещик провозглашает себя отцом своих крепостных людей, и правительство утверждает его в этом звании, но этого мало. Осуществление семейных отношений требует еще одного условия, а именно, чтобы те, на долю которых выпал жребий оставаться по гроб детьми, признали добровольно указанного им господина за своего отца. Предположив, что помещик с своей стороны способен принять и выполнить достойно свою роль, спросим себя: каково внутреннее отношение к нему его крепостных людей? Та ли с их стороны безотчетная привязанность к нему, всецелая доверенность, простота и непринужденность отношений, которыми держится союз родителей с детьми, без которых неограниченность и неопределенность родительской власти превратилась бы в невыносимую тягость? Не задумается над разрешением этого вопроса тот, кто имел случай читать следственные допросы по делам о неповиновении крестьян или кто, живя в деревнях, прислушался к народной молве и приучил свое ухо различать правдивое выражение мыслей простых людей от их официальных речей, ибо и крестьяне имеют свой особенный официальный язык для обращения с своим помещиком, язык подобный тому, какой употребляем мы, обращаясь к правительству.

Оставляя даже в стороне личные наблюдения, как предмет спорный, можно указать на документальные, бесспорные и всем доступные свидетельства. Пусть переберут наши законодательные памятники со времен Уложения⁵². О каком настроении духа в крепостном сословии красноречиво свидетельствует целый ряд манифестов, указов и циркуляров, повелевающих крестьянам безропотно повиноваться их господам и не давать веры слухам о вольности? Отчего подобными актами открывались все новые царствования? Отчего в последнее время усилено наблюдение за поведением крепостных людей? Что значат периодические движения масс в разных губерниях и эти неопределенные, глухие молвы о скорой свободе, всегда где-нибудь доносящиеся? Отчего с каждым годом возрастают опасения помещиков, а вместе с страхом и раздражительность? Где ж тут признаки сыновней преданности, привязанности и доверия?…

Могут возразить и действительно возражают, что народ не понимает своего блага, по грубости своей не ценит отеческой заботливости помещиков, по легковерию увлекается злонамеренными внушениями — пусть так! Мы никого не обвиняем и не оправдываем, а стараемся только уяснить себе характер существующих отношений. Они представляются в следующем виде: помещик пользуется почти неограниченною и безотчетною властью отца в семействе, крестьяне же видят в нем не отца, а природного врага своего и рвутся от него на волю.

Прямое и косвенное влияние этих отношений на помещиков, вооруженных крепостным правом, на крестьян, связанных им, на чиновников, охраняющих его, налагает свое клеймо на нравственную физиономию каждого из этих сословий. Начнем с помещиков.

Мысль и воля человека испытывает на себе постоянное давление общественного мнения, действующее на все его нравственное существо точно так же, как давление атмосферы действует на его физический организм. Оно не изменяет внутренних его свойств, не искореняет страстей и порочных наклонностей, но сдерживает их проявление. Наоборот, как в безвоздушном пространстве всякое тело раздувается и выходит из своих законных пределов, так точно, при известных условиях, страсти, увлечения, прихоти, даже, по существу своему, невинные странности характера — разрастаются на свободе, достигают до уродливых размеров и порождают иногда изумительные явления дикого разврата или безумной жестокости. Взгляните на образованного Европейца у себя на родине, там, где общественное мнение, им уважаемое, поддерживает его и не дает упасть ниже условного нравственного уровня, и вспомните, что позволяет себе тот же Европеец в отдаленных колониях Америки и Индии. Одинаковой опасности подвергается и помещик в кругу своих крепостных людей. Как полновластный господин, он действует на них всею тяжестью своей личности и не испытывает на себе их нравственного воздействия, ему нет отпора в равномерных правах людей, его окружающих. Их отношения, законом определенные, не могут измениться, хотя бы он лишился их уважения и сделался для них предметом негодования или презрения. Их нравственный суд над ним до него не восходит {Положив себе за правило не останавливаться на злоупотреблениях, имеющих характер случайный, как бы часто они не повторялись, мы указываем здесь только на общие условия, вызывающие их. Не выходя из круга своих личных наблюдений, читатель, если он живал в деревнях или следил за ходом уголовных дел, легко подведет примеры под эту статью.}.

Но этого мало. Навык к самовластию и самоугождению развивается не только вследствие отсутствия внешнего противодействия, но еще в особенности потому, что со стороны своего окружения из крепостных людей, помещик ежечасно подвергается искушению дать полную волю своему произволу. Ему предстоит борьба с собою и, сверх того, борьба с его подчиненными. Трудно ему заранее заключить свою волю в пределы и не переступить их, но еще гораздо труднее заставить крестьян и дворовых, ближайших исполнителей его распоряжений, признать эти пределы и уважить их, ибо, где все зависит от прихоти одного человека, естественно должно всего опасаться, но за то можно и всего добиваться.— ‘Захочет барин, чего не сделает!’ и в этом убеждении, на долголетнем опыте основанном, люди, которых участь отдана в его руки, со всех сторон осаждают его самыми бессовестными требованиями и обидными для других домогательствами {Например, крестьянин требует, чтобы, во имя своего полновластия, помещик приказал другому крестьянину выдать свою дочь за его сына и, если помещик откажется подбирать женихов к невестам, вся деревня заропщет (смотри об этом статью помещика Титова в No 4 Земледельческого Журнала за 1836 год).

Второй пример: несколько лет тому назад, в одном оброчном имении, крестьянин, занимавшийся выделкою разных вещей из меди для Московских купцов, настоятельно упрашивал своего господина, чтобы для поправления его дел, приходивших в расстройство, запрещено было прочим крестьянам, одной с ним вотчины, занимавшимся тем же ремеслом, принимать в Москве заказы из первых рук, а велено бы им было работать всем на него, просителя, по той цене, какую он назначит. На все доказательства несправедливости его требования, он отвечал ‘отец ты наш, на все твоя воля: как велишь, так тому и быть’.

Третий пример: в некоторых имениях, зажиточные крестьяне откупаются от поставки рекрутов натурою денежными взносами. Деньги идут в господскую кассу, а на место откупившегося, исправляет повинность семья, стоящая под ним на очереди. Значит: помещик продал одного из своих детей другому. На этот источник доходов помещики были наведены богачами из крестьян.

Четвертый пример: также по настоятельным требованиям крестьян, ввелся и поддерживается доселе обычай, при разбирательстве жалоб, в случае недостатка доказательств против обвиненного, допрашивать розгами. Есть имения, в которых он до того укоренился, что отступление от него подателем жалобы принимается за явное пристрастие со стороны помещика или его поверенного к обвиняемому. Многие говорят: ‘все это в наших нравах, такова натура Русского мужика, он это все любит’. Действительно любит, также как мы любим давать взятки, чтобы спасти законную собственность от грабежа и, привыкнув к этому, начинаем несправедливый иск в надежде успеть взятками.}⁵³.

Таким образом, при малейшем послаблении (а кто за себя поручится, что воля его, утомленная борьбою, подчас не изнеможет), самый добросовестный помещик неприметно выходит из границ, им самим для себя очерченных. При первой встрече с крепостными людьми своими, он сталкивается с отвердевшим понятием о его полновластии, о том, что может себе позволить помещик и чего можно от него ожидать. Как далеко оно расходится с тем идеальным понятием, которое сложилось в голове самого помещика, еще не выезжавшего из города и в тишине лелеявшего благие намерения! Что же выйдет из этого столкновения? Станет ли твердости у помещика на первых же порах ответить решительным: не могу или не хочу? Выдержит ли он недоумение обманутых ожиданий, молчаливое, но очень понятное сострадание его ближайших подчиненных к его неопытности? Не побоится ли он молвы, которая мигом разнесется о его слабости, о его неумении взяться за дело, — молвы, которая немедленно подстрекнет к разным шалостям, воровствам и беспорядкам? Вероятнее всего, так обыкновенно и бывает, что, не желая уронить себя и остаться непонятым, а может быть, из ложного снисхождения к понятиям его окружающих, он подчинится им, отложив на время свои благие намерения. Но этот шаг решителен. Одно послабление влечет за собою другое, и, через год, на просьбу прикащика: ‘уж прикажите, сударь, по старому’, помещик отвечает, махнув рукою. И вот уж он вполне помещик и с каждым днем глубже и глубже втягивается во все права и принадлежности звания, которыми еще недавно возмущалась его совесть. Кто не видал этому примеров?

Обратимся к народу. Народ покоряется помещичьей власти как тяжкой необходимости, как насилию, как некогда покорялась Россия владычеству Монголов, в чаянии будущего избавления. Но на сколько покорность за совесть возвышает нравственность человека, на столько же, при невозможности явной борьбы, унижает ее покорность за один страх. В этом отношении, коренное понятие народа, отвергающего про себя законность помещичьей власти, конечно, противоречит Своду Законов, мы и не беремся оправдывать его, но указываем на то, что есть, что всем известно и чего никто не решается сказать. Отношения крепостных людей к их помещикам развивают в первых притворство, обман и лесть. Оттого крестьяне, почти во всех обстоятельствах жизни, обращаются к своему помещику темными сторонами своего характера. Умный крестьянин в присутствии своего господина притворяется дураком, правдивый бессовестно лжетему прямо в глаза, честный обкрадывает его, и все трое называют его своим отцом.

Взгляд народа на крепостное право, хотя и глубоко в нем затаенный, хорошо известен как помещикам, так и правительству. Помещики боятся за себя, блюстители благочиния боятся за общественный порядок и под влиянием этого двойного страха производятся и решаются дела о неповиновении крестьян и злоупотреблениях помещичьей власти. Для предупреждения самых злоупотреблений правительство не предоставило себе почти никаких средств {Доказательством может служить страшное дело крестьян помещика N. в Ставропольской губернии. Доведенные до отчаяния своим господином, который разорял их систематически, насиловал их жен и дочерей, крестьяне, наконец, отложились от него, в полном сознании ожидавшей их участи. По приказанию губернатора, по безоружной толпе, стоявшей густою массою у церкви, сделано было три выстрела картечью. Произведенное исследование обнаружило, что губернатор был вынужден прибегнуть к этому средству, потому что, несмотря на все убеждения и угрозы, крестьяне оставались непреклонными, и губернатор был оправдан, но правы ли были местные власти, все вообще, в глазах которых крестьяне доведены были N. до такого состояния, что самая насильственная смерть была ими принята, как избавление от жесточайшей участи? Этот вопрос даже не был возбужден. Еще недавно, убийство X., который в самом Петербурге, в глазах явной и тайной полиции, мучил свою прислугу и, наконец, поплатился жизнию за долговременную безнаказанность, еще яснее засвидетельствовало всю недействительность предупредительного надзора, со стороны правительства, для ограждения крепостных людей от злоупотреблений помещичьей власти.}, они постепенно накопляются, никому неведомые, разумеется, кроме тех, которые от них терпят, не имея права жаловаться, — накопляются до тех пор, пока переполнится мера Русского долготерпения. Обыкновенно, с этой только минуты вступается в дело местное начальство.

Всем известно, что наше законодательство стремится довести производство следствий и применение наказаний до безошибочной точности алгебраической выкладки, но, как бы близко оно ни подошло к своей цели, участие в уголовном делопроизводстве живой личности следователя и судьи не могло быть вполне устранено, а живая личность более или менее поддается влиянию живой современности. При обсуждении данного случая к строгим требованиям закона примешивается мысль о том, какими общими последствиями может отозваться на практике то или другое решение, и вот почему обыкновенно случается, что приговор над уличенным помещиком смягчается боязнью ослабить или уронить в его лице значение помещика, а виновные крестьяне казнятся не столько в меру их вины, сколько в меру возбужденных опасений, казнятся не за одно совершенное ими преступление, а в назидательный страх другим {Например, пассивное сопротивление или неповиновение превращается в восстание, а преступление, учиненное против помещика, как частного лица, рассматривается как оскорбление правительственной власти. Подобного рода натяжкам, клонящимся к усугублению наказаний, заслуженных крепостными людьми, весьма трудно положить предел по следующей причине. Всякий чиновник, как представитель власти правительством установленной, относится к своим подчиненным единственно в сфере его служебной деятельности, вне этой сферы он относится к ним как частное лицо, как чиновник, он требует исполнения обязанностей, законом определенных, но он не в праве, во имя своей власти, требовать личных себе услуг. Дело служебное и дело частное здесь ясно различаются. Помещик возведен также на степень власти правительством установленной: он судит, рядит и наказывает, сверх того, в качестве же помещика, он выгоняет своих крестьян на свои поля, сажает своего крепостного кучера на козлы своей кареты, заставляет своего камердинера чистить свои сапоги. При этих отношениях, есть ли какая-нибудь возможность разобрать, в каких случаях ослушание против помещика, или оскорбление ему нанесенное, относится к его личности, и, в каких случаях оно восходит до представителя правительством установленной власти? По крайней мере, в нашем законодательстве не было даже ни одной попытки подвести отношения владельцев к их крепостным людям под эти две категории, и оттого всякое ослушание, всякое оскорбление рассматривается, как преступление против власти или как бунт. Справедливо ли это?}. Таким образом, коренная неправда основных отношений влечет за собою целый ряд частных несправедливостей со стороны самого правительства, невольно потворствующего неправде.

Влияние крепостного права на политическое благоустройство

Во всей Европе существовало крепостное право до известной поры и в некоторых землях до весьма недавней, но, может быть, нигде оно не было так исторически беззаконно, как у нас, а потому так вредно и опасно в политическом отношении. В тех землях, где государственный организм сложился из разнородных начал, успевших отвердеть в своей исключительности задолго до их совокупления под одною верховною властью, где каждое сословие, развившись в разобщении с другими, внесло в государственный союз выработанный свод исключительных прав, притязаний и предрассудков, где самая верховная власть поочередно подчинялась и служила односторонним видам враждующих между собою племен, сословий и политических партий — там, порабощение одного класса народонаселения другому, при всей безнравственности подобного явления, по крайней мере, не было лишено исторического оправдания, как неизбежный вывод из основных посылок, как недуг, но недуг прирожденный самому организму. Не так было в России: у нас государство сложилось из цельного вещества дружным усилием всей земли и, как в старину, так и до настоящей минуты, все сословия его поддерживают. Оттого, всякий Русский, как бы далеко он ни стоял от престола, видит в Русском Царе самого себя, тогда как, например, во Франции крестьянин не мог не чуждаться короля, называвшего себя, как Франциск, первым дворянином Франции, или, как Людовик Филипп — королем-мещанином⁵⁴. Если таково происхождение и таков характер Русского государства, то почему же не все сословия в равной степени пользуются его покровительством? Почему 22 миллиона подданных, платящих государственные подати, служащих государственную службу, поставлены вне закона, вне прямого отношения к верховной власти, числясь в государстве только по ревизским спискам⁵⁵, как мертвая принадлежность другого сословия? Для оправдания этой несправедливости, иногда прибегают к предположению какой-то сделки, в силу которой правительство, вооружив помещиков крепостным правом, в тоже время возложило на них ответственность за поселян, обязанность их опекать, кормить в неурожайные годы, обстраивать и защищать от всяких обид {Так в ‘Земледельческом Журнале’ (1821 г. No IV) мы находим следующее определение помещика: ‘Помещиком я разумею наследственного чиновника, которому верховная власть, дав землю для населения, вверила чрез то и попечение о людях населенных. Он есть природный покровитель сих людей, местный их судья, ходатай за них, попечитель о неимущих и сиротах, наставник в благом, наблюдатель за благоустройством и правами’. В записке 1849 г. против указа о обязанных поселянах, Смоленский губернский предводитель выразил туже мысль еще определительнее: ‘В нашем обширном отечестве, более десятка миллионов народонаселения управляется своими помещиками под руководством законов. Правительство не имеет с ними никаких прямых отношений. Помещики стоят лицом к государству и ответствуют ему за целость миллионов народа. В лице их заключается власть и административная, и полицейская, и судебная… Исполнение всех этих обязанностей помещиками, соединенное с ответственностью и ручательством их имуществ, не стоит ничего ни правительству, ни народу (!))’. Откровенность, с которою защитник крепостного права выразил свое убеждение, что правительство, избегая собственных хлопот и денежных расходов, предпочитает отдачу помещикам в откупное содержание суда и расправы над одиннадцатью миллионами своих подданных, заслуживает полного уважения, но странно, что правительство не отреклось от приписанных ему видов.}. Но это толкование, не выдерживающее самой поверхностной критики, как объяснение происхождения помещичьей власти и, очевидно, придуманное в новейшее время для ее оправдания, когда, развившись до последних своих пределов, оно начало клониться к упадку, еще положительнее самого крепостного права противоречит понятию Русской земли о назначении верховной власти. Хотя бы даже подобною сделкою могло быть облегчено тяжелое бремя государственного управления, Россия никогда не поверит, чтобы правительство могло решиться отдать сознательно часть своих подданных в откупное содержание. Государственная власть, со всеми ее обязанностями, со всею ее нравственною ответственностью перед целою землею, не подлежит ни отчуждению, ни разделу. В убеждении Русского человека, беспрепятственное, прямое, никем не прерванное отношение каждого сословия к верховной власти, поставленной над всеми сословиями и равно близкой ко всем, так же существенно необходимо для здоровья государственного организма, как свободное обращение крови во всех жилах человеческого тела. Чем по природе своей однороднее и цельнее этот организм, тем живее сочувствие целого с каждою из частей, и оттого онемение одного члена, наглухо перехваченного мертвым узлом крепостного права, отзывается болезненным расслаблением или судорогами во всем государственном составе. Крепостное сословие, хотя, конечно, не сознает отчетливо, за то живо ощущает историческую беззаконность своего обидного положения и по естественному порядку вещей ставить его в вину дворянству. Дворянство разлучило простой народ с Царем. Ставши поперек между ними, оно заслоняет народ от Царя и не допускает до него народных жалоб и надежд. Оно же скрывает от народа светлый образ Царя и оттого слово последнего или не доходит до простых людей, или доходит искаженным. Но народ любит Царя и рвется к нему, и Царь с своей высоты с любовью смотрит на народ, издавна замышляя его избавление. Когда-нибудь они откликнутся и через головы дворян протянут руки друг другу {Тем, кому этот очерк политического воззрения крепостного состояния на современность покажется натянутым, мы советуем, при удобном случае, разузнать, какими словами рассказывается в народе история Пугачева, или, после любого значительного бунта против помещика, расспросить, как судят другие крестьяне, непричастные к бунту, о действиях их соседей. К сожалению, большинство помещиков и людей служащих на все явления, раскрывающие перед ними общее настроение крепостного сословия, смотрят слишком поверхностно, приписывая особенную важность случайным поводам к беспорядкам и принимая последствия за причины. С этой точки зрения прибегают обыкновенно к предположению злонамеренных подстрекательств. Бесспорно, попадаются и подстрекатели, хотя далеко не так часто, как думают помещики, но ошибка в том, что самое периодическое появление разглашателей ложных слухов вызывается общими ожиданиями и надеждами, постоянно бродящими в народе. Совершенно сходное явление представляют у нас самозванцы. Действующими лицами являются: Гришка Отрепьев, Пугачев, Кондратий Селифанов, но если бы не возмущался народных слух молвою о цареубийствах, то никто бы из них не увлек за собою толпы, никому бы и в голову не пришло выдать себя за царя. Можно устраивать коренные причины беспорядков и должно об этом заботиться, но надеяться, не касаясь причин, предупредить поводы к беспорядкам, было бы безумием: ибо все на свете может послужить поводом. При современном настроении крепостного сословия, пьяная речь беглого солдата, превратно понятый указ, появление небывалой болезни, приезд Государя в Москву (как это было в 1843 году), всякое происшествие, почему либо обращающее на себя внимание, может произвести где-нибудь тревогу и возбудить мгновенно присущую мысль о свободе, ничтожный беспорядок может также легко перейти в бунт, а бунт развиться до общего восстания. Все это возможно в каждую минуту, и никакая полиция, разумеется добросовестная, не поручилась бы за один день спокойствия.}⁵⁶.

Таковы представления и постепенно зреющие надежды 11-ти миллионов людей. Что же помешает им перейти в дело?

Конечно, нам ответят: строгое наблюдение и предупредительные меры правительства. Но, к несчастию, не одни помещики, живущие в деревнях, а все дворяне, в том числе и служащие, вс сословие чиновников, от станового пристава до полного генерала, не выключая духовенства, все правительственные лица, наполняющие промежуток между простым крестьянином и Царем, в глазах народа заподозрены. Когда через их посредство доходит до него Высочайшая воля, не согласная с тайными его ожиданиями, народ не верит посредникам. В его понятиях Царь и правительство никогда не сливаются. Объявляется ли отыскивающим свободы Высочайшая резолюция о неправильности их иска, крестьянам чудится подлог или обман, доходит ли до них манифест, между печатных строк они читают обещание желанной свободы {Последние призывы в морское и сухопутное ополчение бесспорно были составлены со всевозможною ясностию и осторожностью. Видно, что пером сочинявшего их правило не столько желание поднять дух народный, сколько боязнь беспорядков и сопряженных с ними хлопот. Все, что можно было придумать для предупреждения неосновательных толков, которых опасались, было употреблено в дело, и, несмотря на все это, опасения до некоторой степени оправдались. Известно, что в некоторых уездах Тверской губернии крестьяне поднялись массами без позволения помещиков, так что полиция должна была прибегнуть к валовому сечению для охлаждения их усердия. В Тамбовской и Рязанской губерниях, несмотря на толкования и увещания, крестьяне собирались толпами и уходили из деревень. В Киевской — помещичьи крестьяне объявили, что они идут за Царя поголовно, а панам своим отслужили. За излишнее усердие по ним дали несколько выстрелов.

Вот еще пример: в Тамбовской губернии, в 1847 году, при продаже с публичного торга имения князи Голицына, крестьянам было предложено откупиться и вместе с тем ясно объявлено, чтоб они не ожидали и не просили никакого от казны пособия. Вопреки этому, они отправили от себя депутата в Петербург, где он лично утруждал покойного Государя просьбою о переводе на них казенного долга. При обратном препровождении этого депутата в Тамбов, сообщена была Высочайшая воля, чтобы, по водворении просителя на месте жительства, сам вице-губернатор растолковал прочим крестьянам точный смысл указа 8 Ноября. После продолжительных объяснений, потребовали от крестьян подписки в том, что они прослушали и поняли указ вполне, но здесь обнаружилась во всей силе та недоверчивость, о которую так часто разбиваются все меры и средства правительства. Крестьяне долго отказывались дать подписку, боясь чрез это преградить себе пути к дальнейшим ходатайствам. На уверения, что самому Государю их домогательства неугодны, они возражали: для чего не прислали указа прямо к ним, для чего распечатали не при них и т.п. Наконец, подписку отобрали, вс, по-видимому, кончилось, но через несколько дней узнали, что те же крестьяне тайно наводили справки о том, не вышло ли чего-нибудь на просьбу, поданную ими Государю. Этот случай вполне характеризуем отношении крепостного сословия к правительству но всем гражданским делам об отыскивающих свободы или по жалобам на помещиков.

В 1853 году, крестьяне N… (о которых было упомянуто выше), получив отказ в их иске во всех инстанциях, отложились от своего владельца и на все убеждения духовенства и местных властей отвечали, что они ожидают резолюции на просьбу, посланную ими в собственные руки Государя-Наследника. Их, наконец, разуверили картечью и пулями.

Неоднократное повторение подобных случаев не могло укрыться от внимания властей, находящихся в прямых отношениях к владельческим крестьянам. Смоленский губернский предводитель в записке, уже цитированной нами, в которой он старался представить в выгоднейшем свете отношения крепостных людей к помещикам, писал, однако же, следующее: ‘Всегда достаточно было распоряжений правительства к подавлению опасного духа и водворению спокойствия в народе, при всем том, что народ бессознательно подозревает, что эти распоряжения не проистекают от воли Царя. Там же, где выражалась ясно положительная и непременная воля Государя, народ с благоговением принимал ее, так, например, в прошедшем году (1848) всенародное объявление циркуляров о Высочайшей воле, чтобы крепостные люди повиновались законной власти своих помещиков, водворило совершенное спокойствие’. — Ошибочность последнего удостоверения губернского предводителя ясно обнаружена позднейшими происшествиями. Два года спустя, в 1851 году, вот что писал начальник той же Смоленской губернии: ‘Недоверие к лицам, служащим по выборам дворянства, и еще меньшее доверие к полициям вынуждает крестьян Смоленской губернии обращаться с жалобами на своих господ в С—Петербург к самому Государю Императору’.}⁵⁷.

Такова сила исторического убеждения или предчувствия. О чем бы ни заговорило правительство во всеуслышание, как бы ясно оно ни выражалось, слова его возбуждают всякий раз одни и те же сокровенный надежды или непобедимое сомнение в их подлинности.

Никакой закон, ни даже словесные убеждения от имени Государя, хотя бы их передавали жандармские офицеры, флигель- и генерал-адъютанты, не примирят народа с крепостным правом и не искоренят в нем твердой уверенности, что Царь давно замышляет даровать ему желанную вольность.

Да и разумно ли с нашей стороны желать, чтобы народ разочаровался? Страшно теперь, когда он надеется, менее ли будет страшно, когда в нем заморят надежду и он отчается!

Недоверчивость крепостного сословия к правительству у нас обыкновенно приводится в доказательство невежества крестьян и совершенного в них отсутствия всякого понятия о законности. Доказательство неопровержимо. Наш простой народ не знает ни Свода Законов, ни форм делопроизводства, ни отношений властей и учреждений между собою и к верховной власти, но именно по этой причине, действие правительства на массу ни на чем ином основано быть не может, как на личном доверии к исполнителям царской воли. Когда и этот единственный рычаг вываливается из рук правительства, когда толпа встречает его чиновников с убеждением, что ее обманывают, других средств не остается, как только штыки и картечь. Опасное средство!

Итак, триста тысяч помещиков, не без основания встревоженных ожиданием страшного переворота, одиннадцать миллионов крепостных людей, твердо уверенных в существовании глухого, давнишнего заговора дворянства против Царя и народа, и в то же время считающих себя за одно с Царем в оборонительном заговоре против их общего врага, дворянства, законы, в которых народ не признает подлинного выражения царской воли, правительство, заподозренное народом в предательстве и не внушающее ему никакого доверия, — вот чем мы обязаны крепостному праву в отношении политическом.

Может ли считать себя безопасным внутри и благоустроенным государство, под которое подведен этот страшный подкоп? Может ли оно свободно и бестрепетно двигать всеми в нем заключенными силами?

Влияние крепостного права на народное хозяйство

Обратимся теперь к экономической стороне вопроса. Всякая промышленность, в том числе и земледельческая, требует совокупного участия трех условий: материала, данного природою, капитала и труда, но капитал есть ничто иное, как сбереженный плод предшествовавших человеческих усилий, и потому от степени напряжения и производительности народного труда зависит, главнейшим образом, успех во всех отраслях народного хозяйства. Тысячи внешних, второстепенных обстоятельств могут иметь влияние на человеческий труд, то возбуждая его, то ослабляя, но основной закон его развития остается постоянно и везде неизменным: производительность труда находится в прямом отношении к свободе трудящегося. Чем менее он стеснен в выборе занятия, в распоряжении своим временем и своими силами, тем успешнее его труд, наоборот, производительность труда постепенно упадает по мере ограничения свободы трудящегося. Оттого всех хуже работает невольник, для которого нет иных понуждений, кроме страха, несколько лучше невольника, но гораздо хуже вольнонаемного, работает барщинник, а поденщик в свою очередь далеко уступает наемнику на урочном положении {См. Stuart Mill (Principes d’conomie politique т. I, гл. 5, 2), Rscher (Grundlagen etc. 39) и вообще всех известных экономистов. К тому же заключению, путем наблюдения, пришли издавна просвещеннейшие из наших помещиков. В Земледельч. Журн. 1834 г., No 17, мы читаем: ‘Оброчник имеет гораздо более возможности развертывать свои способности, чем барщинник, ибо он улучшает свое состояние на том пути, куда его влечет склонность. Предаваясь какому-нибудь ремеслу или промыслу но собственной своей воле, а не по направленно другого, он более пользуется опытом, более исправляет собственный свои ошибки и следовательно несравненно более научается мыслить, чем тот, который все делает механически по наряду другого’. В No 3 того же журнала за 1835 г. ‘Крестьянское правило в барщинских работах: чем меньше и хуже, тем лучше’. — В статье Вилькинса 1843 года: ‘Кто из помещиков, лично занимавшихся своим хозяйством и обрабатывающих землю издельными крестьянами, не знает, по собственному опыту, как медленно и небрежно исполняются наши барщинские работы, если нет за ними внимательного и строгого присмотра. Сколько обманутых и неудавшихся расчетов просто оттого, что вообще па барщине выгоды крестьян диаметрально противоположны выгодам помещика!’ — Псковский помещик Волков выразил туже мысль в следующих словах: ‘Труд не должен быть принудительным, если желают, чтобы человек работал с высшею степенью физических и умственных своих способностей… Смело можно сказать, что в хорошо управляемых барщинах, три четверти барщинников отвечают за себя и за других, т.е. что работы утягиваются по крайней мере на четвертую долю времени. Когда бы эту потерю исчислить по всем имениям, то, я думаю, результат оказался бы государственной важности’ (Земледельч. Журнал 1852 года, No 1). Другой помещик, Лодыженский, идет еще далее и утверждает, что в барщине всегда пропадает работы па половину (Земледельч. журнал 1853 года, No 1).

Убеждение в негодности и непроизводительности вынужденного труда, постепенно распространяясь в кругу просвещенных и добросовестных помещиков, заставило искать средств заменить или ослабить принудительный надзор в распоряжении крестьянскими работниками, не отрекаясь от права на самый труд. Это был бесспорно значительный шаг вперед, хотя в пределах крепостного права задача сама по себе не разрешима, ибо можно ли устранить принуждение в производстве принудительных работ? Отсюда родились попытки подвести крестьянские повинности под определенное, урочное положение. Несколько таковых положений, особенно замечательных как доказательство пробудившейся потребности, самими помещиками ощущаемой, выдти из области неограниченного произвола, было напечатано в Журнале Сельского Хозяйства 1852 и 1853 годов. В том же издании (1852 года, No 2), в прекрасной статье Кошелева, очень ясно доказана, с одной стороны, невозможность строгого применения урочного положения к полевым работам, с другой, опасность этой системы собственно в нашем хозяйстве, где уроки определяются не по вольному ряду, а по усмотрению владельца, и при неограниченном праве взыскания за неисполнение с безответных крепостных людей, опасность облекать произвол в формальную законность. Указание на эту важную, совершенно новую и далеко не исчерпанную тему заслуживает великой благодарности автору статьи.}⁵⁸. Этот общий закон, давно признанный за одно из немногих бесспорных положений политической экономии, вполне применяется к современному состоянию земледелия в России. Первое побуждение, заставляющее человека напрягать силы для тяжелого механического труда, есть, конечно, нужда, боязнь остаться без куска хлеба. Второе, высшее, к нему присоединяющееся, это твердая уверенность, что нажитое честным трудом пойдет в пользу трудившегося, иными словами: доверенность к законам, охраняющим собственность. Почти не нужно доказывать, что первое из этих побуждений значительно ослабляется, а второе совершенно подрывается крепостным правом. Обязательная ответственность помещика за каждого из его крестьян, застраховывая последнего от нищеты и голода, слагаете него часть его личной ответственности за самого себя. Право на постороннюю помощь, это единственное, за то неотъемлемое право, присвоенное всякому крепостному человеку по его состоянию, уравнивая разорившегося от стечения несчастных обстоятельств труженика с тунеядцем, естественно поощряет беспечность.

В этом давно убедились наши помещики, и хозяйственная литература наша исполнена жалоб на эту тему {Смоленский губернский предводитель в своей записке говорит: ‘Теперь крестьяне в неурожайные годы в житнице владельца находят необходимое продовольствие и семена, и оттого многие сделались беспечны и небрегут собственным своим хозяйством. Помещики обязаны весьма часто делать пожертвования для крестьян беспечных и ленивых’. Вот отзывы известных сельских хозяев. Бунина: ‘Крестьяне всегда ожидают от нас помощи и, к сожалению, мало думают о наших способах’. — Поздюнина: ‘Беспечность, столь замечательная в издельных крестьянах и происходящая единственно оттого, что они в нуждах своих почти безвозмездно получают пособия от помещика, при оброчном состоянии крестьян, если не совсем уничтожается, то по крайней мере ослабляется тем, что как бы в поощрение трудолюбию, при оброке бывает менее дурных примеров, при которых помещик вынужденным находится делать пособие своим крестьянам’. В другом месте, говоря об издельных крестьянах, тот же писатель утверждает, ‘что не в полной мере делаемое от помещика крестьянам пособие (как в 1834 году), производит в них негодование и что нельзя помещикам ожидать рассудительности и благодарности от необразованных крестьян своих’. (Землед. Журнал 1834 г. No 18, 1836 г. No 27, 1845 г. No 11).}.

С другой стороны, собственность крестьянина, все, что зарабатывается им в дни свободные от барщины, не только не ограждается формальным законом от насильственного посягательства со стороны помещика, но даже в обычае, который во многих случаях у нас строже и нравственнее закона, понятия о крестьянской собственности так шатки, так неопределенны и произвольны, что уверенность в спокойном обладании нажитым имуществом крепостному сословию в массе решительно недоступна {Оставляя в стороне грубые злоупотребления, мы утверждаем, что на каждом шагу встречаются обычные посягательства на собственность крестьян, никого не оскорбляющие, бессознательные, иногда даже невольные. Например: соглашаясь дать крестьянину своему отпускную, помещик назначает ему выкуп не по соразмерности с оброком, от него получаемым, но единственно по состоянию выкупающегося, действительному или предполагаемому, оттого он требует и получает с него в десятеро более, чем с другого. Между тем, отпуская на волю крестьянина среднего состояния и богача, владелец в обоих случаях теряет одно и тоже: оброк, которым тягла облагаются поровну, или барщину, исправляемую в одинаковой мере по числу тягол. Оба крестьянина также приобретают одно и тоже: право располагать собою, но один платит против другого тройную и четверную цену потому только, что он богат, иными словами, потому что дольше, успешнее, усерднее другого трудился. Итак, помещик облагает огромным налогом свободный труд крестьянина и, пользуясь случаем, берет много единственно на том основании, что есть с чего взять. Точно таким же образом поступает удельное ведомство и казна в имениях коннозаводских, взыскивая с увольняемых для записки в купечество по 1300 р. сер. с души, а для записки в мещанство по 600 р. Каким именем назвать такой поступок?

Вот другой случай, вовсе нередкий: помещик, снисходя к просьбе зажиточного крестьянина, позволяет ему откупиться от рекрутства. Деньги получает помещик, крестьянин сходит с очереди, а поставка рекрута падает на ближайшее семейство. Еще чаще бывает, что крестьянин нанимает рекрута на стороне, разумеется на свои деньги, и, сдавши его, приносит помещику квитанцию, а сам по прежнему продолжает платить оброк или ходить на барщину.

Третий пример: крестьянин покупает в городе дом на свои деньги, но на имя своего господина, что и теперь продолжается, хотя по закону крепостные люди могут приобретать недвижимую собственность на свое имя. Помещик разоряется, и по взысканиям, на него предъявленным, все имение его, в том числе и дом, принадлежащей его крестьянину, поступает в продажу, крестьянин впадает в нищету, увлеченный своим господином, без всякого дурного намерения со стороны последнего. Возможность подобных явлений, не говоря уже о насильственном посягательстве на собственность, объясняет достаточно почему крепостные люди почти повсеместно так тщательно скрывают свое состояние. Эта боязливая заботливость выражается в различных формах. В местах, отдаленных от промышленных центров, существует постоянное обыкновение прятать монету в кувшинах, зарывать их в землю или навоз, затыкать ассигнации в щели и т.п. Кто знает, на какую сумму через это выходит из оборота мелких капиталов. Некоторые помещики, по возможности строго уважавшие крестьянскую собственность, пытались для пользы самих же крестьян убедить их не держать денег у себя, а отдавать их на сбережение в господскую контору с правом обратного получения при первом востребовании, но, за двумя или тремя исключениями, эти попытки не имели успеха Причина весьма понятна: личная доверенность к человеку редко бывает в состоянии пересилить привычку, укоренившуюся от недоверчивости к целому порядку установившихся и законом освященных отношений. Несмотря на все это, много добросовестных людей еще придерживается у нас того мнения, будто бы отсутствие законного разграничения между собственностью помещика и собственностью крестьянина заменяется и вознаграждается тождеством их интересов. Чтобы понять всю ошибочность этого мнения, достаточно припомнить, как часто мы видим разоренных крестьян за богатыми помещиками, и спросить себя: часто ли попадаются богатые крестьяне за обедневшими помещиками? Помещик может получать большие выгоды и не делится ими с крестьянами, в потерях же его значительная часть падает всегда на их долю. И это называется тождеством выгод!}⁵⁹.

Итак, ослабление главных пружин народной производительности — вот прямое последствие настоящего положения рабочего крепостного сословия. Выражая этими словами вывод из неопровержимых фактов и из отзывов Русских хозяев, нельзя не вспомнить живой полемики, возгоревшейся во Франции в 1848 году, когда после Февральской революции, торжествующие социалисты, захватив верховную власть, приступили к приложению своей теории организации труда⁶⁰. Все сериозные возражения, против них предъявленные, сводились к следующим двум: ‘принимая на себя удовлетворение нуждам каждого, вы дадите премию тунеядству, подрывая право собственности, вы запугаете капиталы: ныне находящиеся в обращении скроются, а накопления новых остановятся’. Нам, конечно, были совершенно чужды вопросы и страсти, в то время волновавшие Францию, но мы следили с напряженным участием за борьбою партий, и с свойственною нам горячностью к чужому делу, мы рукоплескали издали мужественным противникам в то время торжествовавшей школы и не находили слов для осуждения социалистов. Напрасно! Если бы мы взглянули на вопрос хладнокровнее и глубже, мы бы вероятно заметили, что возражения, под которыми похоронена была теория организации труда, падали во всей силе и на крепостное право. Не нам, единственным во всей Европе представителям этого права, поднимать камень на социалистов. Мы с ними стоим на одной доске, ибо всякий труд невольный есть труд, искусственно организованный. Вся разница в том, что социалисты надеялись связать его добровольным согласием масс, а мы довольствуемся их вынужденною покорностью {Для избежания всякого недоразумения, считаем не лишним заметить, что мы не думаем простирать сравнения на политический характер социальных школ современной Франции. Впрочем, этот характер, в высшей степени революционный, вовсе не составляет принадлежности самой теории, Людовик Наполеон, самодержавно правящий судьбою Франции, мог бы сделаться социалистом и применить политико-экономические начала этой теории без баррикад, без народных собраний и зажигательных воззваний. Сами социалисты, по крайней мере многие из них, склоняются в пользу формы правления неограниченной, в ком бы верховная власть ни сосредоточивалась. Но мы привыкли представлять себе всякого социалиста каким-то пугалом в усах, длинной бороде, с зверским взглядом и в лохмотьях. Таким он мог являться вследствие внешних обстоятельств, но самое учение вовсе не требует этой трагической обстановки. Не переставая быть ложным и вредным, оно очень легко может облечься в общую одежду консерваторства самого непреклонного, а в этой форме, к сожалению, мы не узнаем его.}⁶¹.

Кроме механического труда, о котором мы говорили доселе, или так называемой черной работы, всякое промышленное предприятие требует участия задумывающей мысли и исполняющей воли.

Представителем этих высших способностей в деле сельской промышленности является у нас один помещик, в этом отношении занимающий место западного фермера или заводчика (в обширном смысле entrepreneur⁶²). Но крепостное право ставит первого в исключительное положение, которому подобного не представляет ни одна промышленность, основанная на вольном труде. Из этого положения вытекают значительные выгоды для частных лиц и огромные потери для народного хозяйства. Фермер держит столько батраков, сколько ему потребно по объему его хозяйства, сумма рабочих сил, приводимых им в действие, в точности соответствует его оборотному капиталу, и оттого всякое новое предприятие или расширение старого, требуя прибавочных сил, неминуемо вовлекает его в новые расходы. Все усилия фермера, естественно, устремляются к тому, чтобы заменить по возможности дорогой труд бесплатным участием неодушевленных сил природы (огня, воды, паров) и усовершенствованием способов производства работа довести производительность их до высшей степени. Наоборот, наш Русский помещик обязан по закону содержать всех приписанных к его земле крепостных людей, хотя бы он и не находил в них пользы, за то, располагая их обязательным трудом, он не нуждается в собственном оборотном капитале, он властен напрягать рабочие силы, состоящие в безотчетном его распоряжении до последних пределов физической возможности, не опасаясь остаться без рабочих, хотя бы требования его превышали в несколько крат стоимость отведенных крестьянам угодий. При этих условиях, истекающих из порядка вещей освященного законом, Русскому помещику легко получить с населенного имения доход, конечно, незначительный по сравнению с богатством природных средств, за то не налагая на себя тяжкого бремени личных хлопот и трудов. А многие ли захотят трудиться, не ощущая нужды, когда можно целый век прожить без труда? К чему бы, например, изобретать или заводить машины, жертвовать значительные суммы в видах постоянного сбережения времени и труда, когда труд и время не представляют для Русского помещика определенной ценности? {В одной из своих статей о нашем сельском хозяйстве, Вилькинс рассказывает следующее: одному помещику предлагали завести у себя молотильную машину, но, отдавая ей полную справедливость, он отвечал, что считает ее для себя негодною. ‘Это почему?’ спросил хозяин с удивлением. ‘Да как же, батюшка, был ответ, если бы я завел у себя молотильню, так что же бы стали делать у меня бабы-то целую зиму?’ (Журн. Сельск. Хозяйства 1845 г., No 9). Почти теми же словами повторено это возражение Безобразовым в 1853 году в его ‘Взгляде Русского помещика на сельское управление и хозяйство’. На практике это равнодушие является у нас господствующим. Вспомним, как медленно распространяются у нас изобретенные в других землях машины и усовершенствованные способы производства работ по части земледелия, как мало мы изобрели сами, как часто мы не находим ни молотилки, ни веялки, ни сеялки в имениях таких владельцев, у которых через два, три года обновляется в домах вся мебель. Можно сказать, что усовершенствование сельского хозяйства в России пока еще дело охотников, любителей, к которому масса помещиков равнодушна именно потому, что не видит в нем ни нужды, ни денежного рассчета.}

Нужно ли усилить доход, есть и на то сподручные средства: прибавить по полдесятине господской запашки на тягло⁶³, накинуть подводу, сделать сверх-очередный наряд или увеличить урок. Что может быть простее и дешевле? {Все это истекает не из нашего характера, а из нашего положения. Тоже было и в других землях при порядке вещей, у нас существующем. Вот что писал в 1835 году опытный Немецкий хозяин: ‘Стоит только обратиться за тридцать лет назад, чтобы увидеть как далеко отставала тогда Пруссия от теперешней степени просвещения, особливо в классе земледельцев и вообще сельских жителей. Крестьяне оценивались только по мере телесных сил своих и по степени покорности, а это давало повод владельцам обижать их всячески. Тот, кто умел делать больше прижимок земледельцу и требовать от него большей работы, тот почитался лучшим экономом. Все хозяйственные занятия шли точно так же, как при отцах наших и дедах, без малейшей перемены или улучшения. В то время почли бы сумашедшим того, кто бы поверил, что в большом имении можно довольствоваться наемными людьми’ (Земл. Журн. 1836 г., No 5).}

В общем ходе промышленности бескорыстная любовь к улучшениям и охота к труду не может заменить живого ощущения нужды. Она-то пробуждает в массах дремлющие способности ума и воли, изощряет изобретательность и порождает предприимчивость. Где нет этого могучего двигателя или где он ослаблен, спокойствие и удобства, достающиеся в удел не многим, сопровождаются всеобщим, безотрадным застоем. Нельзя не сознаться, что таков отличительный характер нашего сельского хозяйства в сравнении с прочими отраслями нашей собственной промышленности, фабричной и заводской {Стараясь во всех случаях подкреплять наши выводы отзывами людей, наблюдавших современный порядок вовсе не с тем, чтобы искать в нем улик против крепостного права, мы укажем на сочинение известного хозяина Мейера ‘О системе полеводства в степных губерниях’. Жалкое состояние хлебопашества у таких помещиков, которые с успехом ведут другого рода предприятия по откупам, подрядам и фабрикам, он объясняет именно тем, что на эти последние предприятия не жалеют не только денег, но и личных хлопот. Ясно, что только при существующем отношении крестьян к помещикам, хозяйство последних может идти кое-как, принося доход, без употребления на него капитала и заботливости.}⁶⁴.

Выгодность или невыгодность всякого предприятия обнаруживается строгою отчетностью. Отчетность требует подведения всех без изъятия расходов производства к одному общему знаменателю ценности, а ценность всякого предмета, выражая отношение запроса к предложению, устанавливается при условии полной свободы договаривающихся сторон. Русская поговорка: ‘цену Бог строит’, выражает не только факт, но основный экономический закон. Где нарушена эта свобода каким бы то ни было предустановленным отношением, как, например, безусловною подчиненностью одного лица другому, там не может быть ни верности в определении ценности, ни полноты в отчетности, ни надежной поверки промышленных предприятий, ни обнаружения сделанных в нем ошибок. Утверждая, что масса обязательного труда, заменяющая весь оборотный капитал в помещичьем хозяйстве, представляет собою действительный расход, но расход неопределимой ценности, мы должны оговориться. Оценив землю, отданную крестьянам, положив в счет несколько процентов на разные пособия в случае пожаров, падежей, неурожаев, на уплату податей и т.д., каждый помещик может, хотя приблизительно, исчислить, во что обязательный труд его крепостных людей ему обходится {Как предлагает Кикин в своих замечаниях на статью Вилькинса в Земл. Журн. 1834 г., No 3.}, но цифра, выведенная этим путем, не имеет ничего общего с действительною ценностью труда {Почти все помещики наши убеждены в том, что заведение хлебопашества на коммерческом основании, (кроме некоторых местностей, не требующих удобрения и необыкновенно щедро вознаграждающих самый ничтожный труд), при вольном найме рабочих, было бы убыточно, в этом убеждении (за справедливость которого мы не ручаемся), ясно выражается сознание, что рабочие силы обходятся им дешевле действительной их стоимости. Афросимов, в своем ‘Опыте оценки работ в дворянских поместьях’, исчисляет, что в Мценском уезде, у тяглеца, при трехдневной барщине и при обыкновенном наделе землею, остается 41 руб. чистого и верного дохода, а у годового батрака 77 руб. с большим риском. К этому он прибавляет: ‘Не предположили бы из этого расчета, что я нахожу выгоднее отдавать всю землю в взймы и не иметь крестьян. Эта мысль была бы самая ошибочная!.. Мы не можем с выгодою ни в наймы отдавать наших земель, ни обрабатывать их наемными… в обоих случаях лишились бы своего состояния’. Не ясное ли доказательство, что представленная оценка произвольна и что в сумму помещичьего дохода входит процент с капитала, называемая крепостным правом?’.}. По той же причине и доход, получаемый помещиком от земледелия или другой отрасли хозяйства, далеко не есть еще доказательство выгодности предприятия {Вилькинс, в своих примечаниях на Векерлина, говорит: ‘Мы стараемся только учитывать необходимые для нас денежные доходы, не обращая внимания на то, что получение их сопряжено больше или меньше с существенными издержками, которые не заметны для нас потому, что мы не платим за них чистыми деньгами… Крестьянам своим за работу мы денег не платим, а частые неурожаи приписываем воле Божией’. (Земл. Журн. 1844 года, No 12).

Тот же автор, в своем образцовом исследовании о сельском хозяйстве в губерниях, лежащих на Север от Москвы, доказывает, что две трети воздельюаемой в них земли не обеспечивают насущного пропитания обрабатывающих се крестьян. Очевидно, что такое предприятие не принадлежит к разряду производительных, тогда как помещики могут получать от него доход, как бы скудны ни были урожаи на их полях. Сколько подобных предприятий исстари заведено и продолжается в пространной России единственно потому, что есть рабочие, прикрепленные к земле, которых можно, не тратя ни копейки, употреблять как и на что вздумается!}.

Наши мыслящие хозяева давно сознали эту существенную разницу, долго старались определить себе действительную ценность труда и отношение ее к цене, в которую обходится помещикам обязательный труд, но безуспешно. Живая, назидательная полемика, возникшая из столкновения разных мнений об этом предмете, оставила по себе только один, впрочем, очень важный результат. Доказана неразрешимость возбужденной задачи по недостатку данных, которых и быть не может, где нарушена свобода труда, где цену труда не Бог строит, а устанавливает человеческий произвол {Некоторые хозяева выводят оценку труда из ценности произведений, переставляя произвольно термины вопроса. Стоимость произведений или цена, в которую обходится хлеб производителю, слагается из совокупности расходов производства, в том числе и задельной платы, не оценив предварительно работы, нельзя определить во что обошлось произведение. Что же касается до цены, по которой оно продается на рынке, то, очевидно, что она зависит от естественного плодородия почвы, от урожая, запроса и многих причин, не имеющих прямого влияния на ценность труда.

Вилькинс, глубже и добросовестнее всех рассмотревший вопрос, различает внутреннюю ценность труда (valeur intrins&egrave,que) от номинальной цены или платы за работу. Первая, признаваемая им за нормальную, соответствует, по его мнению, стоимости продовольствия, иными словами: равняется удовлетворенно жизненных потребностей и более ничему. Вторая, случайная, зависит от многих побочных обстоятельств. Нормальную цену Вилькинс принимает за основание всех расчетов для определения во что обходится самому производителю возделывание сельских продуктов, и затем, переходя к оценке барщины, он говорит: ‘Если крестьянину в собственном его хозяйстве день стоит 18 фунтов муки (здесь подразумевается продовольствие работника, его семейства и содержание лошади, переложенное на муку), то можно ли найти какой-нибудь достаточный повод к предположению, чтоб этот же самый рабочий день стоил дороже или дешевле на барщине?’ Против этого можно возразить: 1) Тэер, у которого Вилькинс заимствовал свою систему, ограничивает ее применение двумя условиями, предполагая, что цена труда соразмеряется ценности продовольствия в землях, достаточно населенных и при обыкновенном порядке вещей, ни то, ни другое условие к нам не применяется. 2) Кроме насущного пропитания, есть множество других потребностей, частью по существу своему необходимых, частью сделавшихся таковыми. Все они входят в понятие, какое составляет себе каждый человек о своем содержании. Весьма трудно оценить их по одиночке, еще труднее отделить в них существенное от произвольного. 3) Хлеб, сукно, сахар, все вообще произведения человеческого труда из рук производителя переходят в чужие руки вследствие мены или торга, продавец сбывает их единственно потому, что покупщик ценит их свыше внутренней их стоимости, дороже той цены, в которую они обошлись производителю, труд есть тот же товар, и потому помещик, располагающий рабочими силами крестьянина, не может принять за основание своих расчетов ту цену, в которую сам крестьянин оценивает свою работу. 4) Наконец, если под нормальною ценностью труда подразумевать количество съестных припасов, потребное на пропитание работника, то слово ценность употреблено неправильно и выведенная норма, одинаковая для Калифорнии, где в два месяца чернорабочий наживает капитал, и для Ирландии, откуда ежегодно выходят толпы переселенцев, не находящих себе насущного пропитания, не может принести нам никакой пользы в наших хозяйственных расчетах. Если же к понятию о количества, мы присоединим понятие о ценности, то мы впадем в систему оценки труда по его произведениям, систему, отвергаемую Вилькинсом на том основании, что мука, крупа, сено суть произведения предшествовавшего труда, а ценность произведений, по его же словам, зависит от многих случайных обстоятельств, не имеющих прямого влияния на ценность труда.

Волков, в своих замечаниях на статью Вилькинса, и Калачев, в описании с. Вески, Владимирской губернии, предлагают оценивать труд издельного крестьянина по оброку, какой он мог бы уплачивать, но им справедливо возражает Вилькинс, что нет ничего произвольнее, непостояннее и изменчивее наших оброков.

Н. Н. Муравьев и за ним многие другие определяют ценность обязательного труда крепостных людей по средней плате наемному работнику. Нет сомнения, что этот способ оценки, сам по себе, самый правильный и рациональный, но, к несчастью, нельзя извлечь из него никакой надежной данной для руководства на практике, ибо сравнение обязательного труда с вольным предполагает существование вольного труда, как товара, постоянно требуемого и постоянно предлагаемого. У нас же, количество вольнонаемного труда, употребляемого в сельском хозяйстве, так ничтожно по отношению к массе обязательного труда, что плата батраку составляет как бы исключение из общего правила, по которому нет возможности составить себе даже приблизительное понятие о том, во что бы обошелся вольный труд, если бы помещики не имели в своем безотчетном распоряжении барщины, а крестьяне могли бы свободно располагать своим временем и своими силами. Вилькинс, совершенно неправый в опровержении этой системы оценки вообще, совершенно прав в доказательствах ее неприменимости к современной России. Но от него ускользнуло еще следующее обстоятельство: значительная часть наших вольнонаемных батраков принадлежит к числу крепостных людей, отпущенных на оброк, и потому в плату, ими выпрашиваемую, входит, сверх расходов на их содержание, сверх вознаграждения за труд, сумма на покрытие оброка, иными словами: процент, нарастающий на капитал, называемый крепостным правом, из чего следует, что это право при теперешних обстоятельствах служит регулятором и для вольного найма.

Наконец, Поздюнин, опровергнув очень основательно все исчисленные системы оценки обязательного труда, приходит к убеждению в невозможности удовлетворительного разрешения задачи и говорит: ‘Разбирая беспристрастно труды многих, занимавшихся определением ценности работ земледельца, вижу, что эти господа добиваются золота алхимиков’. В этих словах гораздо больше правды, чем сколько предполагал сам автор. Смотр, перевод Тэера, примечания Муравьева, Земледельч. Журн. 1844 г. No 10, 1845 г. No 7 и 9, 1847 г. No 6, 1853 г. No 6, Земледельч. Газеты 1839 г. No 4.}⁶⁵.

Практические последствия этой неопределенности могут быть весьма различны, в иных случаях, содержание крестьян может обходиться помещику дороже стоимости их труда, в других, угодья, предоставленные крестьянам в пользование, могут не стоить и половины отрабатываемой ими барщины или оброка, которым они обложены, но с точки зрения народного хозяйства гораздо важнее и вреднее этих частных несправедливостей самая их неуловимость, ошибки везде неизбежны, но строгая отчетность, где она возможна, немедленно обнаруживает их, наводя в тоже время на средства к их исправлению, при недостатке же отчетности, ошибки плодятся до бесконечности и, повторяясь много лет сряду в одних и тех же формах, вовлекают целое государство в неисчислимую потерю сил и времени.

При тесной связи экономических условий сельского хозяйства у нас в России с юридическими отношениями дворянского сословия к крепостному, всякая перемена к лучшему или худшему в системе помещичьего хозяйства должна, естественно, отзываться более или менее крутым переломом не только в хозяйстве, но и в целом быту поселян. Последовательность этих явлений представляет много поучительного и указывает нам какую будущность готовит крепостному сословию развитие рационального хозяйства, основанного на крепостном праве.

Лет 70 тому назад, владельцы значительных имений мало занимались сельским хозяйством и по большей части довольствовались умеренным оброком {Из этого должно исключить отдаленные от центра степные области, как, например, Заволжский и Новороссийский край, они населены в недавнее время переводом крестьян из внутренних губерний. Самое их население было спеку-ляциею помещиков, и крестьяне с минуты их водворения посажены на барщину. Оброчная система в этих краях существует почти исключительно в казенных и удельных имениях.}, собирая сверх того натурою разные припасы для своих домашних потребностей. Они управляли своими вотчинами издали, поверхностно, сильно налегая на свою дворню и оставляя в покое крестьян. Только в случае неисправности в платежах или важных беспорядков, принимаемы были в отношении к последним единовременные меры строгости. Лучше ли, хуже ли, чем теперь, жили в то время крестьяне — об этом судят различно, но то несомненно, что они жили своим умом и, отдавая помещику часть произведений своего труда, располагали свободно всем своим временем и всеми своими рабочими силами.

Этот порядок вещей изменился постепенно от совокупного действия многих причин. Имения быстро дробились, и с каждым новым разделом средства владельцев уменьшались, а потребности их как существенные, так и искусственные, порожденные непомерным развитием роскоши, не только не ограничивались, но возрастали в изумительной прогрессии. Между тем крестьяне, обедневшие во многих местах от истощения земель, от ряда неурожайных годов, от прекращения некоторых промыслов, отчасти от той же прихотливой роскоши, которая и их коснулась, не только не выносили увеличения оброков, но даже в платеже прежних денежных повинностей становились неисправными. Тогда дворяне почувствовали необходимость пристальнее заняться своими делами, увеличить свои доходы, обеспечить на будущее время верное их поступление и, для достижения этих целей, естественно избрали самое сподручное и дешевое средство: заведение барщины. Крестьяне все еще оставались полными хозяевами в своих домашних занятиях и в своем быту, но половину их времени и рабочих сил помещики взяли в свое распоряжение {О переводе с оброка на барщину в губерниях средней полосы, см. Землед. Журн. 1821 г., No 11, ‘Послание Калужского помещика’, 1834 г., No 17 ‘О неумеренных запашниках’, 1852 г. No 2, ‘Хозяйственный обзор Нижегородского уезда’, Бобарыкина.}.

Принявшись за дело, к которому не могли их приготовить ни государственная служба, ни жизнь в столицах, имея перед глазами блистательные успехи земледелия в Англии и Германии, наши хозяева, на этом поприще, как и на всех других, увлеклись слепым подражанием западным образцам. Начались толки о введении высоких пород рогатого скота, улучшенных орудий и многопольной системы, за толками последовали опыты. Эти опыты, по большей части неудачные и возбудившие недоверчивость к выводам науки вообще, принесли, однакоже, ту великую пользу, что самые неудачи навели на исследование отличительных особенностей нашего сельского хозяйства, препятствующих применению иностранных теорий. Можно сказать, что только с этой минуты, когда возник вопрос о коренных условиях земледельческой промышленности в России сравнительно с Западною Европою, наука сельского хозяйства прочно водворилась на нашей почве и вступила в период самостоятельная своего развития.

Над этим вопросом трудились многие, но Вилькинсу⁶⁶, литературная деятельность которого доселе еще не оценена по достоинству, первому удалось взять в руки тот узел, которого не могли ощупать другие. Мы не можем отказать себе в удовольствии привести следующее место из его сочинений, содержащее в себе полнейший вывод из всего им написанного: ‘В чужих краях успешный ход сельского хозяйства преимущественно зависит от употребления наличного капитала, а у нас в России хозяйство помещика вполне и непосредственно зависит от частного хозяйства крестьян его. Но как это частное хозяйство в свою очередь зависит от многих совокупно-действующих физических и нравственных условий, которые, однако же, все вместе не могут заменить очень простого условия, денег, то эта цепь зависимостей была и будет камнем преткновения для дальнейших успехов дворянского хозяйства до тех пор, пока быт и земледелие самих крестьян не придут в известную степень улучшения’.

Весьма близко к той же мысли подошли Н.Н. Муравьев⁶⁷ в его примечаниях к Тэеру, Майер и другие наши писатели. По мере ее распространения, вопросы о почве, удобрении, севооборотах и способах производства полевых работ постепенно уступали место выдвинутому на первый план вопросу: об управлении крестьянами, как рабочим механизмом, заменяющим у нас оборотный капитал {В 1835 г. секретарь Общества Сельского Хозяйства писал: ‘Многие помещики жалуются, что опытность хозяина должна состоять теперь более в умении управлять самыми крестьянами, нежели их работами’.}. На этом, естественно, должно было сосредоточиться внимание просвещенных хозяев, ибо им предстояло избрать одно из двух: остаться навсегда, во всех своих распоряжениях, в полной зависимости от крестьян, или же, наоборот: привести хозяйство крестьян в полную зависимость от господского, обеспечив их безбедное существование, взяв их в вечную опеку и преобразовав их домашний быт на новый лад, придуманный помещиком в видах наивыгоднейшей для него организации их труда.

Практика взялась за выполнение второй половины программы. Можно ли за это винить помещиков? Не ясно ли, что с их стороны не было свободно-обдуманного выбора, а было вынужденное следование той системе, которая вытекает из порядка вещей, основанного на крепостном праве? Несколько указаний пояснят нашу мысль.

Каждому помещику известно по опыту, что он отвечает первый за беспечность его крестьян. Ошибки и упущения в их домашнем хозяйстве вовлекают его неожиданно в безвозвратные расходы и тем расстраивают надолго самые обдуманные его расчеты. Как же не подумать об ограждении и себя и крестьян от гибельных последствий их беззаботности?

Придуманы разные средства, неизвестные нашим дедам. Некоторые благоразумные хозяева после уборки хлеба отбирают у крестьян из собственного их урожая семена на будущий год и держат этот запас под господским замком. Польза очевидна: крестьяне не останутся без семян, а помещику не придется ссужать их из своего амбара {Земледел. Журн. 1834 года, No 20 и 1846 года, No 1.}.

Другие, для предупреждения мотовства и безрассудных издержек, к которым склонны крестьяне, безусловно запрещают им, без разрешения конторы, занимать деньги и продавать что бы то ни было из своего имущества, отпуская крестьян на заработки, помещики сами назначают им куда идти, условливаются за них с подрядчиками, принимают от последних заработанные деньги, ведут им расход, уплачивают из них крестьянские долги и выдают им на руки остатки не вдруг, а по частям и то лишь на определенные расходы {Земледел. Журн. 1849 года, No 25 и 1848 года, No 2.}.

Для предупреждения безрассудных браков и обеспечения призрения вновь образующихся семейств, в нескольких благоустроенных имениях постановлено не выдавать крестьянину дозволения на женитьбу прежде, чем он обучится в совершенстве какому-нибудь мастерству и докажет свое умение, исполнив на господском дворе заданный ему управный урок.

Есть имения, в которых пошли далее и где, для предупреждения размножения бесполезной дворни, принято за правило всеми мерами затруднять вступление в брак молодых людей этого звания.

Сам Вилькинс, доказав негодность барщинских работ при раздроблении действующих сил и обременительность надзора над каждым работником порознь, предлагаешь коренное преобразование в домашнем быту поселян — учреждение, так называемых, сводных семейств. Ссылаясь на удачный опыт, произведенный в Рязанской губернии, он советует всем соединять в одно хозяйство по нескольку тягловых, женатых работников, не менее 4-х. Сведенные семьи должны жить в одном дворе, иметь один стол, скот, орудия, запасы, словом, вся движимость должна быть у них общая. Над каждым таковым хозяйством помещик назначает начальника, который полновластно распоряжается всеми рабочими силами сводного хозяйства как на барщине, так и у себя дома, отвечает за успешность работ, за нравственность своих подчиненных и, наконец, распоряжается их детьми как своими собственными {Вилькинс говорит: ‘Владелец должен заранее приготовиться к тому, что мужички его не с большою охотою примут это нововведение. И не мудрено: сколько частных самолюбий будет страдать оттого, что их отдают в опеку в то время, как они привыкли уже к мысли ‘я сам себе большой’, сколько личных гордостей возмутится оттого, что в делах и поступках они должны будут отдавать отчет такому же своему брату крестьянину, а этот, в свою очередь, избран будучи хозяином и предвидя себе лишние хлопоты и заботы, употребит все старание, чтобы как-нибудь избавиться от нежданной почести. Здесь-то именно помещику представится случай показать с непоколебимою твердостью, что постоянное следование принятому плану может очень скоро уладить все дело’. См. Земледел. Журн. 1843 года, No 18. Нет, не с частными самолюбиями и не с личною гордостью пришлось бы помещику иметь дело, но с врожденным всякому человеку сознанием его личной самостоятельности в пределах его хозяйства и его семьи. Прикованный к одному месту крепостным правом, лишенный прав гражданских, крестьянин, возвращаясь с барщины, входит в свою избу, садится за свой стол с своею семьею и, по крайней мере, в этом тесном и бедном мире ощущает себя человеком, а не бездушною рабочею сплою. И это ощущение, эту искру человечности автор, глубже всех изучивший условия и требования помещичьего хозяйства, советует задуть поскорее, без чего дело не пойдет на лад) А что бы подумали помещики, если бы правительство, убедившись в их неумении распоряжаться хозяйством и воспитывать детей, решилось отдать их в опеку чиновникам от короны и учредить сводные вотчины? Как бы назвали они непоколебимую твердость правительства в осуществлении этого предприятия?}.

Дикая мысль! подумают многие из читателей, и стоит ли останавливаться на случайном заблуждении умного человека… Но дело в том, что иногда самые натянутые предположения, если только они истекают из живого ощущения неудобства и тягости данного положения, к немалому изумлению нашему сбываются на практике. Мы сейчас представим тому доказательство. В статье о возможности рационального хозяйства в России, тот же Вилькинс доказывает очень строгим и добросовестным расчетом, что для помещика выгоднее держать крестьян на барщине, чем на оброке, а было бы еще выгоднее взять их на свое содержание, завести собственную упряжь и орудия, и целый год заставлять крестьян работать, разумеется, не платя им ничего за труды, но этот вывод, при всей его верности в хозяйственном отношении, самому Вилькинсу показался страшным, и он окончил свою статью, выразив убеждение, что редкий помещик согласится добровольно приступить к такой системе хозяйства. Эта статья была писана в 1833 году, с тех пор, как верность его экономического вывода, так и ошибочность его личного убеждения, доказана фактически постепенным размножением месячников. Это название, как известно, присвоено у нас особому виду крепостных людей: крестьянам по занятиям и образу жизни, но переведенным на положение дворовых. Не имея ни собственных изб, ни земли, ни хозяйства, они получают от своего помещика помещение, обыкновенно в нарочно выстроенных флигелях или казармах, по нескольку семейств в одной избе, получают определенное продовольствие, одежду, и за то круглый год работают на него целою семьею. Месячники, кажется, прежде всего появились в Белоруссии и Малороссии, теперь же они попадаются во многих губерниях, даже в многоземельных, как например, в Оренбургской и Симбирской, притом всегда в самых мелких поместьях. Судя по слухам (которыми мы поневоле должны руководствоваться за неимением твердых статистических данных), где быстрее дробятся имения, там наиболее размножаются месячники. Тесное соотношение этих двух явлений заслуживает внимания. Конечно, коренная причина зла заключается не в самом дроблении имений, но это обстоятельство усиливает и доводит до крайних пределов губительное действие тех общих условий, о которых мы говорили выше, а именно: права безотчетного распоряжения рабочими силами крестьян и ответственности помещика за всех числящихся за ним людей.

Несоразмерность потребностей как существенных, так и искусственных, с средствами к их удовлетворению в домашнем быту дворянского сословия составляет к несчастию не исключение из обыкновенная порядка, а общее правило. Об этом много было рассуждаемо печатно с разных точек зрения. Понятно, что чем быстрее имения дробятся на мелкие участки, тем ощутительнее становится эта несоразмерность, ибо потребности, привычки, понятия не могут со дня на день изменяться и ограничиваться так круто и быстро, как оскудевают источники доходов при каждом новом разделе. Чем же восполнить недостаток рук, как не перебором дней, увеличением уроков и учащением чрезвычайных нарядов? Разумеется, подобные вымогательства ведут к неминуемому разорению крестьян, а затем и помещика, но это последствия отдаленные, а мы обыкновенно живем со дня на день и мало помышляем о будущем. Впрочем, мы не думаем утверждать, чтобы так было во всех мелких помещичьих хозяйствах, еще менее решились бы мы сказать, что этого не бывает в больших имениях, но ежедневный опыт убеждает, что в общей массе дробление имений ниже известной точки неразлучно с упадком благосостояния крестьян.

Вторая указанная выше причина еще важнее потому именно, что она действует почти независимо от характера владельца. В известном отношении, на помещика должно смотреть, как на лицо, несущее на себе обязанности страхового учреждения, всякая же страховка, полезная и выгодная при обширном круге действий, в малых размерах ведет к банкротству. Если, по скудости получаемых с имения доходов, выручка от каждого года в том же году расходуется, не оставляя по себе запасов на черный день, откуда возьмет помещик средства на поддержание крестьян в голодные годы или после пожаров, падежей и других несчастий? Необходимость чрезвычайного пособия одной деревне, вынужденная непредвидимым бедствием или, что также случается нередко, беспечностью крестьян, может временно расстроить владельца нескольких сот душ в трех или четырех деревнях, но не истощить его, ибо редко придется ему выручать из беды всех без изъятия крестьян его. При двадцати же и менее душах, очень нередко приходится выручать всех, именно в те годы, когда доходы безусловно прекращаются. Сознавая над собою эту вечно-угрожающую ему опасность, мелкопоместный владелец, естественно прежде богатого своего соседа, приступит к решительным мерам для предупреждения, по мере возможности, страшных для него неожиданностей. Он был бы не в силах поднять упавших крестьян, и потому он решается держать их постоянно на помочах, иными словами, он делается за них хозяином в их собственном хозяйстве, а крестьяне становятся простыми исполнителями его распоряжений. Отсюда один шаг до введения сводных семейств, или до перевода крестьян на положение месячников. Повторим еще раз: этот последний класс в общей массе крепостного сословия теперь еще незначителен по своей числительности, но он обращает на себя внимание по самой недавности его происхождения, как класс новейшего образования. В его лице перед нами является последнее произведение крепостного права и грозный намек на дальнейший путь его развития.

Теперь соберем в немногих словах результат всего предыдущего о неизбежном направлении рационального хозяйства, начавшегося на почве крепостного права. Воззрение на крестьян, как на рабочую силу, заменяющую оборотный капитал, и сознание ответственности помещика (не формальной, перед правительством, а действительной, денежной) за принадлежащих ему людей ведут к учреждению над ними предупредительной опеки. Опека, единожды допущенная, естественно распространяется, польза ее очевидна, а вред ускользает от глаз. Она проникает постепенно глубже и глубже в домашнее хозяйство крестьянина, связывая его по рукам и по ногам. На этом скате нет средств удержаться, ибо, с одной стороны, любовь к порядку и благоустройству побуждает идти далее, с другой, по мере ограничения личной ответственности крестьянина за самого себя, он действительно утрачивает постепенно способность жить своим умом. Мало-помалу личность его, как хозяина и семьянина, теряет вместе с естественными своими правами природные свои способности, низводится на степень какой-то бездушной, рабочей единицы и поглощается в механизме помещичьего хозяйства.

Мы не спорим, что и в этом есть своего рода порядок, но не тот, который сам собою образуется при свободном развитии человеческой природы, а весьма близко подходящий к тому, о котором мечтали Западные организаторы труда и прочие исправители законов, предустановленных Творцом.

Рассмотрев крепостное право с точек зрения нравственной, политической и хозяйственной, мы не сказали ничего нового. Мы представили только свод суждений просвещенных помещиков и вывод из самых простых, большею частою ими же сделанных наблюдений. Это дает нам право надеяться, что если не все, то по крайней мере многое из сказанного принято будет без противоречия со стороны беспристрастных читателей. Но, рядом с сознанием безнравственности крепостного права, его опасности и вредных его последствий в экономическом отношении, распространяется в нашем обществе мнение, что гнет его сам собою слабеет, что положение крепостного сословия ежедневно улучшается, а из этого заключают, что нет никакой нужды ускорять законодательными распоряжениями переход от современного состояния к лучшему, совершающийся естественным и мирным путем. В этом мнении есть много правды, но еще более неправды. Постараемся указать ту и другую, рассмотрев отношения помещиков к крестьянам в их современном движении.

К чему ведет современное движение в отношениях:

1-х помещиков к крестьянам

Если мы сравним личное обращение владельцев с их крепостными людьми в настоящее время с тем, что дошло до нас по преданию от конца прошлого века и начала нынешнего, то мы, конечно, убедимся, что примеры бесчеловечных истязаний и проявления дикого, бесцельного произвола стали гораздо реже. Грубость и суровость в обращении постепенно исчезают {Далеко, впрочем, не так быстро, как думают или уверяют те, которым хотелось бы доказать, что все идет к лучшему само собою. Собственно для их вразумления мы припомним недавнее убийство N… в Петербурге и еще следующий случай. В одном городе полиция открыла помещицу, которая выписывала из деревни крепостных девок, воспитывала их у себя и снабжала ими непотребный дом, ею же содержимый. Состарившихся она отсылала в деревню, а на выбылые места подготовляла новых.}, уступая неотразимому влиянию лучшей системы воспитания. Это великий успех, признак всеобщего смягчения нравов, но он сопровождается несомненным ослаблением помещичьей власти.

Поколение помещиков, слепо и всецело веровавших в нравственную законность крепостного права, которых мысль о его упразднении никогда не тревожила, постепенно вымирает. Их дети, воспитанные в иных понятиях, вступают в родительское наследство, не будучи в состоянии усвоить себе ни образа мыслей, ни образа действий своих отцов. Для них же становится вопросом то, чем пользовались беззаботно их предшественники. Привыкнув с ранних лет смотреть иными глазами на свои отношения к крепостным людям, усомнившись не только в нравственной законности, но вместе с тем и в самой прочности крепостного права, упраздненного во всей Европе, они должны так или иначе разрешить себе этот вопрос, принять сознательно на свою душу ответственность за свое право или отречься от него, но решительному выбору предшествует колебание между двумя противоположными крайностями, одинаково вредными: натянутою строгостью и неуместным послаблением. В том и в другом случае власть, утратившая веру в себя, подорванная сомнением, ускользает из рук молодых помещиков, а вместе с властью они теряют и самую возможность принести ту долю относительной пользы, за которую, быть может, поминают добром их предков. Добрые помещики в старом смысле становятся с каждым днем реже и невозможнее. Это также успех, как признак быстрого падения крепостного права, но пока мы живем под всеми его условиями — это зло, и зло современное, которому суждено с каждым днем усиливаться, пока мы не вступим на другую дорогу.

Обратимся к экономической стороне вопроса. Несомненно, что многие помещики заботятся о введении в своем хозяйстве порядка, отчетности и небывалой прежде формальной законности — это успех. С тем вместе, под влиянием условий, о которых говорено было выше, рабочие силы, состоящие в распоряжении помещиков, напрягаются до нельзя, повинности крестьян, особенно подводная {По справкам, наведенным в различных имениях Московской, Тульской и Рязанской губерний, оказывалось почти постоянно, особенно если в течении последних 60 лет имение несколько раз дробилось или переходило из рук в руки, что, где с тягла ставилась прежде одна подвода, там теперь ставят две, три, а иногда и более.}, в имениях издельных⁶⁸, увеличиваются и взыскиваются, хотя правильнее прежнего, но за то строже, крестьянские поля уменьшаются до последней возможности и лучшие земли отходят от них под господскую пашню {Особенно при размежеваниях часто происходят невыгодные для крестьян обмены, нередко даже отрезываются от них земли к господским полям, без всякого вознаграждения.}. Во многих губерниях, не только хлебородной, но даже северной полосы, как, например, в Нижегородской, Псковской и других, оброчное положение заменяется барщиною, или заводятся господские запашки при оброке, тогда как о переводе с барщины на оброк в помещичьих имениях почти нигде не слышно {Нельзя не пожалеть, что правительство, требующее от губернских властей разных ведомств множество статистических сведений, из коих очень многие по существу своему бесполезны или, по дознанной их недостоверности, вовсе негодны к употреблению, не собирает сведений через посредство дворянских предводителей о числе имений и душ, ежегодно переводимых с оброка на барщину и обратно по каждой губернии. Приведение в известность этих чисел не встретило бы никакого препятствия, потребовало бы незначительного труда и дало бы правительству драгоценную данную для разрешения вопроса: к чему ведет естественное развитие сельского хозяйства в помещичьих имениях, к постепенному ли облегчению тягости крепостного права или к ее усугублению? Не может быть, чтобы правительство не сознавало надобности в уяснении этого вопроса.}.

Это последнее обстоятельство чрезвычайно важно и заслуживаем особенного внимания в следующих отношениях. Во-первых, оброк выражает повинность крестьян с такою определительностью, до которой никогда не может быть доведена барщина. От множества условий, видоизменяющих ход полевых работ, расчеты в рабочих днях часто сбиваются, и законная норма нарушается, разумеется, в пользу власть имущих и в ущерб крестьянам. Во-вторых, самая легкая барщина для крестьян тягостнее умеренного оброка, потому что наряд в работу на помещика крайне стесняет их в употреблении рабочих сил и в домашних занятиях. Отсюда огромная трата времени и труда, бесплодная для помещика, убыточная для крестьян {Если предположить, что крестьянин на барщине в течение дня исполнит работы на 20 коп., то можно смело класть, что тот же крестьянин, проработав этот день у себя в поле, в огороде или на каком-либо промысле, заработал бы 30 коп. Итак, 10 коп. пропадают даром. Их теряет крестьянин, а помещик не получает. В применении к женской работе, это еще ощутительнее.}. В-третьих, наряд и надзор за рабочими на барщине сопряжен с ежедневными, раздражительными столкновениями и неизбежными несправедливостями. Барщина требует расправы на скорую руку: учащаются наказания за невыход на работу под пустыми предлогами, за нерадение, неисправность орудий, леность и ослушание, наказания, для разборчивого применения коих не достает ни досуга, ни терпения {Чтобы в этом удостовериться, достаточно сравнить конторские штрафные книги в нескольких хорошо устроенных имениях оброчных и в таковых же имениях, состоящих на барщине. В оброчных мы находили числительное отношение наказанных в течение года к народонаселению как 1 или 2:100, в издельных, как 4, 5,6 и более к 100.}. Между работниками и должностными крестьянами, как-то: десятскими, нарядчиками, старостами, которых определяет от себя помещик, в случае надлежащего с их стороны усердия, возникает вражда, нарушающая согласие в сельской общине, и при раскладке тягол или податей, особенно же при назначении рекрутских очередей, мирская сходка мстит немилосердно строгим и честным блюстителям помещичьих выгод. В случае же понаровки⁶⁹ со стороны последних к их родным и приятелям, рождается негодование и зависть. Все это зло смягчается до некоторой степени присутствием в деревне смыслящего дело помещика, но много ли у нас таких помещиков, которые бы могли и хотели постоянно жить в своих деревнях, вникать во все подробности управления и заниматься разбором мелочных, утомительных жалоб, не говоря уже о том, что постоянный личный надзор становится для помещика физически невозможным, если он владеет несколькими вотчинами, разбросанными в разных губерниях. В-четвертых, при барщине, помещик далеко запускает свою руку в семейный быт крестьян и втягивается, почти невольно, в стеснительное для них вмешательство во все мелочные подробности домашнего их хозяйства. Все сказанное нами выше о быстром распространении предупредительного опекания главнейшим образом относится к имениям издельным. В оброчных, помещику нет дела до того, чем и как промышляют его крестьяне, только бы к назначенному сроку исправно вносился оброк, но где помещик распоряжается сам их рабочими силами, он подвергается прямому ущербу, если крестьянин, променяв земледелие на другой, более выгодный промысл, уменьшит число своих лошадей, или не исправит к рабочей поре своих орудий, или овдовееттягловый хозяин, или засидится в девках крестьянская дочь. Многие думают, что недремлющий надзор помещика за крестьянами в их домашних распоряжениях приносит им пользу, приучая их к труду, бережливости и порядку, в доказательство приводят некоторые имения, отличающиеся внешним благоустройством и такие, которые исправились с учреждения барщины. Это мнение, особенно в последнее время, так укоренилось, что теперь уже начинают называть благоустроенным то имение, в котором крестьянин не смеет ступить шагу без разрешения конторы. Неоспоримо, что разорившийся от беспечности поселянин, у которого отбита охота к труду — и Бог знает чего он не вынесет прежде, чем у него опустятся руки — также как и расточитель помещик или замотавшийся купец, по всей справедливости и с пользою для них, могут быть подвергнуты опеке, но этим отнюдь не оправдывается систематическое применение к целому сословию той же исправительной меры в виде предупредительной. Мы даже готовы допустить, что постоянная угроза со стороны помещика способна до некоторой степени поддержать деятельность в крестьянах и возбудить к труду, но какую же цену, не говорим денежную, а нравственную, имеет труд, которого пружина не в доброй воле трудящегося, а в чужой руке, выводящей его на работу, в палке или розге, поднятой над ним? ‘Крестьянин, говорят нам, не упустит благоприятного времени, не погонится за неверным барышом, не разорится необдуманным оборотом’, пусть так! За то подобное воспитание не только не приготовит его к переходу в свободное состояние, а, напротив, приучит его жить по указке, ум его отупеет, воля утратит упругость и, по выходе из опеки, он растеряется и опустится. Одно это неизмеримое зло, по нашему убеждению, перевешивает все утешительные явления в современном развитии отношений дворянства к крепостному сословию {Губительное влияние барщины на крестьян печатно признано многими просвещенными помещиками. Калужский помещик, в статье посвященной развитию невыгодных сторон оброчной системы, говорит: ‘Неоспоримо, что положение крестьян на умеренном оброке есть самое, способное для них’ (Земледел. Журн. 1821 г, No 6).

И.Л. в том же издании (1834 г. No 17) пишет: ‘Без сомнения, что в голодные годы и в несколько последующих за оными лет, несостоятельность оброчников принудила взять их на барщину и для того увеличить господские запашки, но после, когда крестьяне поправляются, следовало бы непременно обращать их опять, сколько возможно более, на оброк… Вместо того, чтобы заводить запашки, несоразмерные с рабочими силами имения, лучше отпустить большую часть крестьян на половинный против хорошего хозяйства оброк, по крайней мере будет та выгода, что хозяин отдохнет от горестей и хлопот и приобретет более времени на размышление, а мужики разбогатеют, ибо несомненно, что крестьяне, особенно при благоразумном и мужественном управлении, на оброке поправляются, а на барщине редко, и то разве с пожертвованиями от помещика… умножение барщины противодействует образованию мыслящих помощников, необходимых для помещика… Оброчник приметно изобильнее живет, бывает крепче здоровьем, веселее, живее и умнее нежели барщинник, разумеется, если тот и другой был лет десяток или более в своем состоянии. Предаваясь какому-нибудь ремеслу или промыслу по собственной своей воле, а не по направлению другого, оброчник более пользуется опытом, более исправляет собственные свои ошибки и, следовательно, несравненно более научается мыслить, нежели тот человек, который все делает механически по наряду другого… Есть и бывали помещики, которые предоставляли иногда крестьянам своим свободу избирать оброк или барщину, и, где хоть несколько этого придерживались, там состояние крестьян поправлялось. Желательно, чтобы сие установилось между нами постоянным правилом. Если бы оно было поощряемо, то, вероятно, не менее бы, если не более, принесло пользы, чем поощрение каждой отрасли промышленности отдельно’.

Поздюнин, в статье об оброчных работниках, говорит: ‘Рассматривая оброчное и издельное положение крестьян в отношении непринужденности труда и необходимости его направления, нельзя не убедиться, что оброк в обоих случаях удовлетворительнее барщины… Беспечность, столь замечательная в издельных крестьянах и происходящая единственно оттого, что они в нуждах своих почти безвозмездно получают пособие от помещика, при оброчном положении крестьян, если не совсем уничтожается, то по крайней мере ослабляется’.

Нижегородский помещик Бобарыкин (Земледел. Журн. 1848 г. No 11) в следующих словах изображает влияние перевода на барщину: ‘Большая часть примеров заведения в наших местах, в оброчных имениях, запашек на положении обыкновенной барщины оказались с дурными последствиями. По прошествии двух—трех лет барщины, жители самых зажиточных деревень упадали духом, бед-няли и начинали терпеть нужду не столько от действительной бедности, сколько от уныния’. Этот отзыв тем более замечателен, что автор сам в оброчном своем имении завел запашку и советует другим сделать тоже.

Пример обратного, то есть быстрого улучшения быта крестьян, при переводе с барщины на оброк, представляют наши Югозападные губернии. В прежнее время, казенные имения в Киевской, Подольской и Волынской губерниях отдавались в арендное содержание частным лицам, и крестьяне, работая на них, также как и в помещичьих имениях, находились в самом жалком состоянии. Не более 10-ти лет тому назад они были переведены на денежный оброк и, несмотря на то, что по-видимому они не были к тому приготовлены, последствия этой благодетельной (бесспорно одной из счастливейших прошлого царствования) меры превзошли самые смелые ожидания. По отзыву местных жителей, близко знакомых с положением того края, имевших ежедневные сношения с казенными крестьянами в то время, как они исправляли барщину на посессоров, и после их перевода на оброк, их быт в хозяйственном и нравственном отношении так быстро изменился к лучшему, что, по прошествии трех или четырех лет, трудно было их узнать. К тому же заключению приводит сравнение казенных крестьян с помещичьими в общей массе, по всей России. Превосходство первых над вторыми, несомненное для всякого беспристрастного наблюдателя и выражающееся обыкновенно в материальном их состоянии и всегда в их нравственной физиономии, не смотря на вопиющие злоупотребления и дороговизну казенного управления, объясняется главнейшим образом отсутствием барщины и полною свободою в выборе занятий. Впрочем, лучшие судьи в этом деле сами крестьяне, а кому неизвестно, что перевод с барщины на оброк везде принимается за благодеяние, а перевод с оброка на изделье почитается бедствием, которое может сравниться только с продажею на своз в дальние, незнакомые места.}.

2-х крестьян к помещикам

Параллельно с изменением системы помещичьего управления изменяется и взгляд крестьян на помещиков. Прежняя безропотная покорность крепостных людей, доходившая иногда до изумительного самозабвения, слабеете каждым поколением, не смотря на то, что суровость и жестокость в личном обращении с ними еще быстрее смягчается. ‘Народ стал сильно портиться’, слышим мы беспрестанно из уст старых помещиков и прикащиков. Это значит, что теперь уже редко проходят безнаказанно такие злоупотребления, против которых лет 50 тому назад никто бы не стал и роптать, и очень часто распоряжения вовсе не жестокие и не противные законам, но стеснительные или придирчивые, встречают прямое сопротивление. Не ясное ли доказательство, что крепостное право отживает свой век, становится в тягость и что терпение народное истощается? {В какой числительности возрастают ежегодно уголовные дела о неповиновении крестьян, возмущениях, убийствах и покушениях на жизнь помещиков и управляющих — это может быть в точности известно только тем, кому доступны официальные статистические материалы, но несомненно, что число их увеличивается и что многие дела этого рода, как напр., неудавшиеся покушения, поджоги и др. заглушаются на местах и до высшего правительства не доходят. По частным, недостоверным сведениям, в последние годы в некоторых подмосковных губерниях, Тульской, Рязанской, Тверской, крестьяне стали довольно часто подвергать своих помещиков телесным исправительным наказаниям, чего прежде не бывало. Едва ли это не самый верный признак падения нравственного авторитета помещичьей власти.}

Итак, в развитии взаимных отношений крепостного сословия к помещикам усматриваются единовременно два противоположные стремления, как бы две струи. С одной стороны, крепостное право, как право лица на другое лицо, подрывается смягчением нравов и еще более бессвязным, но тем не менее многозначительным ропотом крестьян, с другой, систематически исчерпываются применения крепостного права к хозяйственным целям. Личный, бесцельный произвол убывает, постоянное, отчетливое давление на народ усиливается.

Из этих двух стремлений одному призвано дать решительный перевес правительство и тем подготовить развязку мирную или трагическую.

Отношение правительства к крепостному праву

Как же относится правительство к настоящему вопросу? Чего оно хочет? Запереться вместе с помещиками в крепостном праве, как в осажденном городе, держаться в нем до последней возможности и, по мере усиления натиска, изобретать новые оборонительные средства, снабжать защитников новым оружием, или, приучив их заранее к мысли, что в настоящей позиции нельзя удержаться, проложить из нее верный исход, прежде чем она будет занята с бою?

Странным покажется, что в таком деле взгляд и намерения правительства могут быть предметом вопроса, но эта странность подтверждается на каждом шагу. Самое робкое слово, замолвленное в пользу освобождения крестьян, подвергает того, кто произнес его, двойной общественной опале: с одной стороны его клеймят, как человека, правительством подкупленного и угождением прокладывающего себе дорогу, с другой — на него указывают, как на врага правительства и порядка.

И действительно, припомнив законодательные акты и административные распоряжения последних двадцати лет, имеющие отношения к крепостному праву, мы в них откроем немало поводов усомниться и спросить себя: чего же от нас требуют и в какую сторону должны мы идти?

В 1842 году, Апреля 2, вышел указ о обязанных поселянах⁷⁰. Основная мысль его была верна и, несмотря на незрелость и неполноту поспешной ее обработки, как первый приступ к делу, указ 2 Апреля имел несомненное достоинство. Правительство ничего не предписывало, не требовало ни от кого немедленного исполнения, оно ограничивалось указанием новой дороги, предоставляя доброй воле каждого воспользоваться открытым исходом. Успех в этом деле зависел главнейшим образом оттого, какое впечатление указ 2 Апреля произведет на помещиков, убедятся ли они в необходимости добровольным ограничением своего произвола предупредить более решительные меры со стороны правительства и превозможет ли это убеждение над привычкою к старому порядку вещей. К сожалению, само правительство подало повод усомниться не только в твердости дальнейших его намерений, но даже в искренности желания его путем добровольных сделок облегчить переход от крепостной зависимости к гражданской свободе. На другой же день после обнародования указа 2 Апреля вышел памятный всем циркуляр Министра Внутренних Дел, в котором с особенным ударением упоминалось только о неприкосновенности прав землевладельцев и давалось удостоверение, что те помещики, которые не захотят войти в соглашение с своими крестьянами, удержат во всей целости прежнюю власть над ними. Итак, правительство приглашало помещиков испытать новый порядок вещей, всегда сопряженный с риском, и в тоже время, как будто для отклонения их от этого, ручалось им за прочность старого. Очень естественно, что действие указа было ослаблено действием циркуляра.

Нельзя, однакоже, сказать, чтобы мысль о добровольных сделках не нашла отголоска в обществе. Кроме двух известных положений князя Воронцова и князя Витгенштейна, утвержденных законодательным порядком, представлено было в Министерство Внутренних Дел другими лицами несколько проектов соглашений с крестьянами, может быть неполных, недостаточных, не во всем согласных с указом 2 Апреля, тем не менее стоивших поощрения, но им не было дано надлежащего хода⁷¹. В журнале, издававшемся в Москве, появилась статья об основаниях, на которых, по мнению автора, могли состояться сделки с крестьянами, на нее вышло возражение, потом ответ. Редакция получила еще несколько статей о том же предмете, писанных с разных точек зрения. Все это указывало на возбужденное участие к вопросу и предвещало интересную полемику. Если бы правительство дозволило общественному мнению свободное выражение, разумеется, в строгих пределах цензурного устава, то оно, без сомнения, убедилось бы в необходимости разъяснить темные стороны положения 2-го Апреля и дополнить слишком ощутительные в нем пробелы, а между тем публика постепенно бы свыклась с мыслью о необходимости тем или другим путем сделать шаг вперед. Но вместо этого по цензурному управлению вышло предписание не допускать к печати никаких статей об указе 2 Апреля. Правительству, по-видимому, не нравились общественные толки, к которым он подал повод (как будто бы вековой порядок вещей мог измениться, не возбуждая толков), и правительство их пресекло, но вместе с тем оно уничтожило все значение и все возможные последствия изданного им закона, говоря точнее, оно придало ему значение промаха, неудачной попытки, за которою последовал попятный шаг. ‘Правительство вздумало поднять вопрос о крепостном праве, но оно одумалось в пору и бросило свое намерение’, так рассуждали помещики и, по-видимому, не без основания.

В этом смысле указ о обязанных поселянах был, можно сказать, осужден окончательно общественным мнением и равнодушием к нему самого правительства, когда, по истечении шести лет, совершенно неожиданно, предводителю и всему дворянству Смоленской губернии поручено было лично покойным Государем представить свое мнение о постепенном переводе крестьян из состояния крепостных в обязанные⁷². Предложенный вопрос обсуждался келейно между предводителями, депутатами и теми из дворян, которых они рассудили спросить, а результатом их совещаний были две довольно известные записки, из коих одна подана от лица предводителей и депутатов, а другая от лица одного губернского предводителя, хотя она также была одобрена прочими чинами дворянского представительства. Государь требовал соображений о средствах к приведению в исполнение указа 2 Апреля, вместо того дворянство представило ряд возражений против этого указа, в которых исчерпаны были все избитые доводы и общие места в пользу крепостного права, а в заключение, не без искусства, употреблено было самое действительное средство, нередко останавливавшее правительство в лучших его начинаниях, а именно: возбуждение ложного страха. Нового, чего бы правительство еще не имело в виду, оно не могло найти в представленных ему возражениях, и если бы существовало твердое намерение идти к осуществлению предположенной цели, то, конечно, записки Смоленских дворян не могли бы произвести перемены в образе мыслей правительства. Но они возымели полный успех, в смысле их составителей. Дело, начатое случайно, как будто для очистки совести, во второй раз было отложено в сторону, и благородное Смоленское дворянство, изъявив своему предводителю горячую признательность за его заступничество, получило как бы новое удостоверение, что вопрос о крепостном праве, по крайней мере надолго, останется без движения {Хотя мы убеждены, что число помещиков, сознающих необходимость, тем или другим способом, развязаться с крепостным правом гораздо значительнее, чем обыкновенно думают, однакоже, в общей массе дворянского сословия, этот образ мыслей составляет исключение, предводители же и другие представители дворянства, избираемые, по самому своему положению, естественно высказывают несколько отсталое воззрение большинства и действуют как адвокаты помещиков. Поэтому, с одной стороны, нельзя было и ожидать иного отзыва на предложенный Смоленским предводителям вопрос, с другой же, ошибочно бы было по этому отзыву судить об образе мыслей всех дворян и отказываться от всякой надежды на искреннее содействие частных лиц в разрешении трудного вопроса о крепостном праве. Достоинство и могущество мысли измеряется не числом ее последователей в данную минуту.}.

В 1845 году, при введении в действие Уложения о наказаниях⁷³, усмотрена была необходимость точнее определить, в каких пределах принадлежит помещику право суда и расправы над крепостными его людьми. Изданные для разрешения этого важного вопроса постановления, размещенные в продолжениях к Своду Законов, обращают на себя особенное внимание, как доказательство отсутствия всякого определенного воззрения на предмет. Св. Зак. т. XIV устав, о предупрежд. и пресечен, преступлений, ст. 338-ю предоставлялось помещикам право отсылать их крепостных людей в смирительные и рабочие дома или в арестанские роты гражданского ведомства на срок, самим владельцем определенный {В издании Св. Зак. 1842 года под этою статьею сделана ссылка на Полн. Собр. Зак. 1811 г. Июля (24707). Сим именным указом действительно предоставляется помещикам право по их желанно отсылать крепостных людей в исправительные заведения, но не иначе, как по объявлении ими (помещиками) причин. Это последнее условие, важность которого очевидна, при составлении извлечений из источника, пропущено.}⁷⁴. Это право могло подавать повод к злоупотреблениям, тем более предосудительным, что само правительство в этих случаях являлось слепым орудием помещичьего произвола, и потому Высочайше утвержденным мнением Государственного Совета, 21 Января 1846 года, оно было ограничено, как значится в статье 335 Св. Зак. по продолж. VI, трехмесячным сроком для смирительных и рабочих домов, а для арестантских рот гражданского ведомства шестимесячным, но замечательно, что в той же статье, тем же законом, по-видимому направленным к ограничению безотчетного произвола в определении наказаний, предоставлено право каждому помещику у себя в имении завести сельскую тюрьму и содержать в ней крепостных его людей до 3-х месяцев, сообразно с правилами, вообще для тюремного заключения постановленными, следовательно, по силе 87 ст. устава о содержащихся под стражею, с правом заковывать в кандалы.

По закону (ст. 342 и 343 устав, о предупрежд. и пресечен, пре-ступл.), всякий помещик может представить своего крепостного человека к удалению из вотчины в Губернское Правление, которое, не входя ни в какое разыскание о причинах негодования помещика, обращает представленного им человека в военную службу или отправляет его в Сибирь на поселение {Замечательно, что это право именным указом 1811 г. Июля 5 (24707) было формально отменено и постановлено, что ссылке в Сибирь подвергаются крестьяне токмо за преступления важные, отнесенные ко второй степени, что в решении дел сего рода над преступниками действует один закон, и никакое желание или нежелание помещика тут несовместно. Потом, в 1812 году, безотчетное право ссылки в Сибирь было восстановлено в пользу начальства удельного ведомства, а затем и в пользу помещиков. Какая шаткость) См. Полное Собрание Законов 1822 г. Марта 3-го (28954), 1827 г. Августа 30 (1339) 1828 г. Июня 22 (2107).}⁷⁵, но 345-ю ст. того же тома, это право было ограничено между прочими условиями запрещением ссылать в Сибирь людей старее пятидесяти лет. В той же самой статье, по продолж. VII (в силу Высоч. утвержд. мнения Государст. Совета 1846 г. Июня 24, No 20158), это ограничение упразднено, и положено только требовать, сверх определенного денежного взноса, удостоверения, что представляемый к отсылке в Сибирь был уже отдаваем в исправительные заведения. Наконец, примечанием к ст. 346 того же тома по продолжению X (основанному на Высоч. утвержден, мнений Государ. Совета 1847 г. Декабря 8, No 21768) даровано помещикам право удалять навсегда из имения и несовершеннолетних крепостных людей порочного поведения от 8 до 17 летнего возраста, отдавая их на общем основании в распоряжение Губернских Правлений, между тем как из указанной выше 345 ст. и многих других ясно видно, что само правительство рассматривает удаление из места жительства как крайнюю меру наказания, справедливую только в применении к лицам неисправимым, над которыми уже испытаны и оказались тщетными другие меры.

Итак, со времени издания Уложения о наказаниях, которого целью было, как значится в именном указе 15-го Августа 1845 года, устранить, по возможности, всякий в произнесении приговоров произвол и подчинить обвиняемых одному прямому действию закона, безотчетная власть помещиков в присуждении их крепостных людей к уголовным и исправительным наказаниям была расширена дарованием права ссылать в Сибирь стариков и несовершеннолетних и заводить в имениях сельские тюрьмы. Трудно постигнуть, с какою целью, из каких видов допущено это отступление от общего стремления нашего законодательства со времен Екатерины II-ой, но должно сказать к чести помещиков, что практика далеко отстала от закона. Совесть в этом случае действительно за одно с благоразумием. Помещик, который бы вздумал завести у себя тюрьму, забивать в кандалы и ссылать детей, рисковал бы произвести в своем имении возмущение, а по силе 288 ст. Уложения, возмущение против помещиков или управляющих и против волостных и общественных управлений почитается восстанием против правительственных установлений. Здесь, кажется, в первый раз уравнена в нашем законодательстве безотчетная власть частного лица, владельца поселенного имения, с правительственными учреждениями, действующими на основании законов и подлежащими ответственности перед высшими инстанциями по жалобам от их подчиненных.

В 1848 году, Марта 3, издан указ, дозволяющий крепостным людям приобретать недвижимую собственность⁷⁶. Мысль была прекрасна, но в редакции она подверглась таким искажениям и ограничениям, что действие ее на практике оказалось совершенно ничтожным. Для приобретения недвижимой собственности, крестьянин обязан сперва испросить на то дозволение у своего помещика, в чем последний может и отказать, не подвергаясь никакой ответственности. Даровано право, и тем же законом употребление его подчинено неограниченному произволу. С одной стороны, это открывает повод к вымогательствам, с другой — усиливает недоверчивость крестьян. ‘Что, если я обнаружу свое состояние, тщательно скрываемое от помещика, и не получу от него просимого дозволения’,— думает зажиточный крестьянин и, не дойдя до господского двора, с половины дороги поворачивает назад. К несчастию, бывали примеры, что помещики употребляли, как средство узнать состояние богатых крестьян, обещание свободы за выкуп, входили с ними в сделки и, разведав, что нужно, не выполняли своих обещаний. Далее, испросив у своего помещика дозволение воспользоваться правом, дарованным правительством, и приобретя недвижимую собственность, крепостной человек все-таки не делается полным ее хозяином: ибо помещик может в последствии запретить ему отчуждение его собственности, иными словами, ограничить действием своего произвола право, им же признанное, может лишить его возможности защищать эту собственность от неправильных притязаний, ибо по ст. 1029 т. IX Св. Зак., остающейся во всей силе, крепостной человек не иначе может начать иск, как с дозволения своего владельца⁷⁷, наконец, если бы сам помещик вздумал отобрать у своего крестьянина приобретенную последним недвижимую собственность {Известно, что подобное посягание со стороны помещика на собственность крестьян подало повод к изданию закона 3 Марта 1848 года.}, то и тогда крестьянин не нашел бы нигде законной защиты, ибо в подобных случаях, по силе ст. 947 и 4 п. ст. 950 того же тома, также ни в чем не измененных, закон вовсе не предоставляет крепостному человеку права иска на его владельца⁷⁸. Если бы судить о намерениях правительства единственно по соображению всего вышеизложенного, то позволительно бы было задать себе вопрос, какую цель имели составители закона: расширить ли тесный круг прав крепостного сословия, или навести помещиков на новый, еще неисчерпанный повод к вымогательствам? Само собою разумеется, что добросовестный взгляд откроет доброе, хотя и недостигнутое намерение, а в оговорках и ограничениях, которыми парализирован рассматриваемый нами указ, он узнает, с сожалением, признаки того недостатка последовательной решимости, которым отличаются все действия правительства по вопросу о крепостном праве.

В 1847 году, указом 8 Ноября⁷⁹, предоставлено право крестьянам выкупаться вместе с землею при продаже имений с публичных торгов. Как известно, очень немногие сельские общества были в состоянии им воспользоваться, по неимению средств в короткий, 30-дневный срок собрать нужную для выкупа сумму, за то, во многих возбуждены были желания воспользоваться этим заманчивым правом и надежды на помощь от правительства. Между тем, применение закона 8 Ноября, поспешно составленного и несоглашенного с условиями публичных продаж, подало повод к разным недоразумениям и встретило множество препятствий. Повсеместные о том представления указали на необходимость подвергнуть его пересмотру. Представлялось два способа к устранению встреченных неудобств: вовсе отменить закон 8 Ноября или развить его, придумав средства к облегчению выкупа. Правительство предпочло первый способ: оно лишило крестьян дарованного им права, но не имело мужества сделать это открыто и явно. Закон 8 Ноября не был отменен установленным порядком, а в втихомолку исключен при издании новых правил об оценке и продаже имуществ.

Этою канцелярскою проделкою были устранены канцелярские затруднения, но что же подумал народ? Чтобы понять, какое действие должно было произвесть на него это беспримерное распоряжение, достаточно вспомнить, что из всех законодательных мер правительства, в последнее время обнародованных, указ о выкупе быстрее других распространился в крепостном сословии и много пробудил неосуществившихся надежд. Сперва крестьяне ожидали, что правительство, даровав им заманчивое право, конечно, облегчит и способы к выкупу, потом они долго не хотели верить, чтобы самый вызов к выкупу был отменен, во многих местах, для убеждения их в непоследовательности правительства, вынуждены были прибегать к мерам крайней строгости. За то, для защитников крепостного права это новое проявление несостоятельности нашего законодательства послужило поводом к новому торжеству.

Приведенные примеры, кажется, достаточно подтверждают сказанное выше. Гражданские и хозяйственные отношения, основанные на крепостном праве, сами собою клонятся к упадку, перед нами открывается загадочная будущность, а правительство как будто не поспевает за естественным ходом вещей. Бравшись несколько раз за вопрос, по-видимому для очистки своей совести, оно не овладело им, не заявило твердого взгляда и решительной воли. Вместо постепенного приближения к осуществлению глубоко-обдуманного плана, мы видим в его действиях какое-то колебание в разные стороны, ряд недосказанных желаний и быстро-прерванных попыток, а со стороны общества ряд периодически-возникавших тревог, за которыми всякий раз водворялось бесплодное усыпление.

Иначе и быть не могло, ибо, по сложности и глубине вопроса, разрешение его не могло быть делом внезапного, счастливого вдохновения: оно требует многих приготовительных работ и гласного обсуждения. Нужно изучить его в прошедшем и настоящем, в России и за границею, с точки зрения нравственной, политической и хозяйственной. Пусть же каждый, кому дана возможность и охота заниматься им, несет свои наблюдения и советы, не увлекаясь надеждою изобрести безукоризненный проект, но и не обрекая себя на молчание, не ограничиваясь одною критикою того, что предложено другими, из мелочного опасения публично подвергнуться уличению в ошибке. В твердой уверенности, что всякое высказанное заблуждение гораздо менее вредно всеобщего молчания, приступим и мы ко второй, труднейшей половине этой записки, к рассмотрению вопроса: какими мерами проложить исход из крепостного состояния к гражданской свободе.

Различные виды крепостных отношений

Точкою отправления всех предположений об устройстве в будущем крепостного сословия должно служить его современное положение в том виде, в каком оно является нам в действительности.

Под общим юридическим понятием крепостного сословия выработались, как известно, самые разнообразные отношения крепостных людей к их владельцам, представляющая собою различные степени личной зависимости.

Выше всех стоят крестьяне оброчные, ежегодно очищающие свои повинности денежными взносами и совершенно свободные, как в выборе занятий, так и в употреблении своего времени и рабочих сил.

Ниже оброчных стоят издельные крестьяне, отрабатывающие на помещика барщину и пользующиеся от него угодиями. В этом разряде, обнимающем собою значительное большинство крепостного сословия, встречаются самые противоположный крайности, от постепенно-возрастающего довольства и соответственного развития умственных способностей до ужасающей нищеты, отупения и бесчувственности. Большая часть условий, определяющих степень благосостояния издельных крестьян, зависит не от них, а от свойства местности и личности их владельцев, следовательно, их собственное, самостоятельное участие в устройстве их быта весьма ограниченно, не менее того, издельный крестьянин имеет свой дом, свою скотину, свою запашку и если в его распоряжении оставляется свободного времени несколько более, чем сколько необходимо нужно на его пропитание, то, при счастливых обстоятельствах и напряженном трудолюбии, он может даже улучшить свое состояние и смотреть вперед не без надежды.

На низшей степени стоят крепостные люди, не имеющие своего собственного хозяйства. К этому разряду относятся дворовые люди, состоящие у своих помещиков в домашнем услужении {Само собою разумеется, что мы не включаем сюда дворовых, ходящих по паспорту и платящих своему господину оброк, ибо они подходят под первый разряд оброчных крестьян, занимающихся промыслами и ремеслами.}, и месячники. Определяя место дворовым ниже издельных крестьян, мы этим вовсе не хотим сказать, чтобы их положение в вещественном или нравственном отношении было всегда и безусловно хуже положения барщинников, но они находятся в непосредственной и притом исключительной зависимости от личности их владельца. У помещика достаточного, справедливого и хорошего хозяина, дворовые люди живут в довольстве и ведут себя честно, состоя каждый при определенном заняли. У помещика бедного, беспорядочного, преданного разврату и мотовству, они голодают, пробиваясь со дня на день, и заражаются всеми пороками своего господина. Оторванные от твердых преданий и обычаев сельской жизни, образуясь в наружном виде и в нравственном отношении по образу и подобию своих господ, живым примером и под прямым влиянием на них последних, дворовые люди вообще гораздо легче и скорее усваивают себе дурное, чем доброе, и в свою очередь передают это дурное крестьянам. Дворовый, обращенный лицом к помещику — один из последних типов крепостной зависимости, тот же дворовый, обращенный лицом к крестьянину, представляет собою какое-то грубое отражение самых безнравственных сторон и возмутительных явлений помещичьей власти.

Месячники стоят еще ниже дворовых, на самом рубеже между крепостным состоянием и рабством, ибо дворовые, хотя более месячников, подвержены личному произволу своего господина и всякой нравственной порче, имеют более случаев и способов выслужиться, перейти от низшей должности на высшую и даже выпросить себе или детям отпускную. Одна эта надежда много значит, и она поддерживается в сословии дворовых частыми примерами и законодательными распоряжениями, облегчающими увольнение отдельных лиц и целых семейств из этого звания. Всеми исчисленными выгодами не пользуется месячник. Ему нет исхода из его положения и, кроме скудно обеспеченного содержания и вечного труда на другого до истощения сил, будущность ничего ему не представляет.

Все исчисленные нами формы крепостной зависимости встречаются в современной России одна рядом с другою, но одни распространяются, другие беднеют содержанием и постепенно исчезают. Под влиянием общих нравственных и экономических условий, нами указанных, масса крепостного сословия движется последовательно по одному направлению и, должно сознаться, что это движение совершается не снизу вверх, по лестнице, ведущей от рабства к свободе, а сверху вниз по ступеням этой лестницы. Судя по печатным отчетам и отзывам опытных хозяев, в северной и средней полосах России оброчное положение постепенно исчезает, и число крестьян, переводимых ежегодно с оброка на барщину, несомненно превышает число издельных, отпускаемых на оброк. Самостоятельность издельного крестьянина в его собственном хозяйстве постепенно стесняется, и через это подготовляется, хотя медленно и к счастию далеко еще не повсеместно, переход с трехдневной барщины на положение месячников. Что касается до дворовых, то можно допустить, что обычай брать во двор из крестьян довольно быстро выводится и, что большая часть ежегодно выдаваемых отпускных достается дворовым, а не крестьянам, но из этого еще нельзя заключить, чтобы числительное отношение между ними изменялось в пользу вторых. Напротив, по справкам, частным образом наведенным в разных имениях, оказывалось постоянно, что дворовые гораздо быстрее размножаются, чем крестьяне. Этот факт, кажется, объясняется двумя причинами. Во-первых, по общепринятому обычаю, дворовые не входят в рекрутские очереди, эту повинность очищают за них крестьяне, из дворовых же отдаются в военную службу только штрафные, во-вторых, дворовые не изнуряются тяжелыми работами, их жены не жнут и не молотят, и оттого смертность между ними, как от обыкновенных, так и от повальных болезней, никогда не бывает так значительна, как между издельными крестьянами. Класс непроизводительный плодится на счет производителей.

Если раз правительство утвердится в намерении постепенно и со всеми предосторожностями вести крепостное сословие от настоящего его положения к гражданской свободе, то ему нельзя будет оставаться равнодушным к таким явлениям, в которых выражается прогрессивное развитие крепостного права и усугубление гнета, тяготеющего над крестьянами. Оно захочет остановить совершающийся теперь невозбранно переход из высшего состояния в низшее и прежде всего примет меры для удержания существующего теперь порядка, ибо в противном случае все последующие законодательные распоряжения встретили бы противное течение, через что действие их было бы ослаблено.

Меры отрицательные или предупредительные против дальнейшего развития крепостного права

Из этого вытекает необходимость некоторых ограничений или мер воспретительных, которыми дополнится ряд законов, разновременно изданных {Мы относим сюда запрещение отдаваться в крепостное владение, прекращение жалования людей, невосстановление ни в каком случае крепостного состояния единожды, хотя бы и неправильно, прекратившегося, запрещение лицам, не владеющим населенным имением, приобретать крепостных людей без земли и многие подобные постановления.}, очевидно, с целью положить пределы дальнейшему развитию помещичьего права. Не отступая от этого воззрения, но применяя общее направление законодательства к современным обстоятельствам, казалось бы возможным принять к рассмотрению следующие предположения:

I. Запрещение переводить из крестьян в дворовые для домашних услуг

Запретить на будущее время безусловно брать крестьян во двор для домашних услуг и вообще перечислять по ревизским сказкам из крестьян в дворовые люди.

При составлении этого закона, понятие домашних услуг потребует ближайшего определения. Не должно стеснять помещиков в праве отдавать крестьян на обучение мастерствам и определять их к должностям, требующих постоянных занятий в самих имениях, как-то: назначать из них прикащиков, бурмистров, старост, смотрителей при заводах, столяров, бочарей, огородников и проч., ибо все таковые должности необходимы при помещичьем хозяйстве, а для замещения их вольнонаемными не нашлось бы теперь ни людей, ни денежных средств у многих помещиков. Впрочем, и крестьяне, определяемые к безочередным должностям, хотя бы даже они жили на господском дворе, не должны быть перечисляемы в разряд дворовых по ревизским сказкам, потому что перечисление само по себе вредно. Оно разрывает нравственную и бытовую связь перечисляемого с сельским обществом, из которого он вышел, изменяет навсегда их взаимные отношения, вселяет в первого убеждение, что, ставши выше крестьян, приобретает через это право жить на их счет, как это действительно и бывает в большей части имений, где крестьяне платят за дворовых подати и ставят рекрутов {Перевод из крестьян в дворовые и теперь не допускается в учрежденных в Польше майоратах по Положению, вошедшему в Св. Зак. Т. IX, Продол. I, прилож. к ст. 913, 22, и в Западных Губерниях, со введения инвентарных правил.}.

II. Запрещение целые селения переводить с оброка на барщину

В имениях, ныне состоящих на оброке, запретить перевод крестьян на барщину целыми селениями, оставляя помещику право переводить на изделье в сложности не более десятой части наличных тягол.

Целью закона должно быть: прекратить перевод на барщину, как спекуляцию, предпринимаемую помещиком в видах увеличения его доходов на счет благосостояния крестьян, не лишая при этом помещика самого действительного из всех принудительных средств против неисправных оброчников. Это средство необходимо особенно в тех имениях, где каждое тягло само за себя отвечает, без круговой поруки целого общества.

III. Воспрещение дробления имений ниже положенной меры

Положить предел дроблению дворянских населенных имений установлением нормы, ниже которой имение не может подлежать ни разделу, ни отчуждению какой-либо из оного части.

Вопрос об установлении так называемых, миноратов⁸⁰, кажется, не раз уже возникал у нас по поводу разных законодательных предположений, но едва ли он был рассмотрен, по отношению его к современному развитию крепостного права, как мера неотлагательная для предупреждения быстрого упадка не дворянскою сословия, которому открыты все пути к ходатайству о своих нуждах, а помещичьих крестьян, о которых обязано заботиться правительство. К сожалению, этот вопрос, сам по себе трудный, еще усложнялся тем, что к нему постоянно прицепляли разные другие законодательные предположения, хотя и не лишенные с ними связи, но отнюдь не до такой степени тесной, чтобы нельзя было отделить первого от вторых. У нас же, вплетение в возбужденный вопрос посторонних и заведомо-неразрешимых задач — самое верное средство заглушить начатое дело.

Рассматривая вопрос с указанной точки зрения, то есть как меру, предназначенную для ограждения хозяйственной самостоятельности помещичьих крестьян, мы приходим к убеждению, что предел дроблению должно определить числом ревизских душ, приняв за неделимое такое число, при котором бы могло идти помещичье хозяйство на барщине с некоторою выгодою для помещика и без отягощения крестьян. При 75 ревизских душах можно иметь круглым счетом до 30 рабочих тягол, а на тягло нельзя полагать господской запашки в северных от Москвы губерниях более 1 ¹/₂казенных десятин в поле, а в средних и степных более 2 десятин. Потому при 75 душах помещик может обрабатывать от 45 до 60 десятин в поле {При ближайшем рассмотрении этого предположения, может быть, окажется нужным разделить Россию на несколько полос и для каждой установить особый предел дробления, сообразно с условиями местного хозяйства.}.

В меньших размерах едва ли помещичье хозяйство издельное может давать надежные, неслучайные выгоды, которыми бы могли покрываться неизбежные убытки и чрезвычайные пожертвования со стороны помещика, отвечающего за благосостояние своих крестьян.

Населенное имение, признанное неделимым по закону, должно быть рассматриваемо как всякая иная недвижимая собственность, по существу своему не подлежащая раздроблению, и нет необходимости в издании особых правил для определения порядка наследования в населенных неделимых имениях. Когда достается нескольким наследникам фабрика, завод или дом, им предоставляется полная свобода удержать доставшееся им недвижимое имущество в общем и нераздельном владении, продать его и разделить между собою выручку или уступить его одному из наследников, условившись с ним на счет вознаграждения прочих. Те же способы взаимного соглашения должны быть открыты наследникам по неделимому имению, и законодательной власти нет надобности стеснять свободу их выбора или придумывать для них заранее обязательные формы справедливого соглашения.

Изъяснив перед сим, что отсутствие законного предела дробления населенных имений вредно не само по себе, а при двух условиях: при неопределенности повинностей и ответственности владельца за крестьян, мы полагаем, что, с устранением этих условий, и самое дробление могло бы быть допускаемо без вреда, а потому казалось бы возможным к предлагаемой мере присовокупить постановление, которым бы разрешалось делить имения в 75 и менее душ, если каждый из наследников представит на утверждение правительства вместе с просьбою о разделе проект добровольно-принятого крестьянами договора, составленный на основаниях, ниже сего изложенных.

Удержание крепостного права в настоящих его пределах составляет только первую половину задачи, вторая и важнейшая заключается в изыскании мер положительных, в открытии исходного пути из теперешнего порядка вещей в правомерные гражданские отношения.

Меры положительные к установлении новых, правомерных отношений

Все системы, примененные за границею и у нас разновременно предложенные для достижения этой цели, делятся на два разряда: некоторые ведут к освобождению отдельных личностей, другие к освобождению целых селений или обществ. Нет сомнения, что каждая из упомянутых систем имеет свои выгоды и свои неудобства, о сравнительном их достоинстве много и долго спорили в других государствах, и отголоски этого спора остались не без влияния на общественное мнение в России. Всякий, обращающий внимание на наши толки об упразднении крепостного права, часто слышал повторение доводов и опровержений, придуманных последователями той или другой системы в Западной Европе, и, вероятно, замечал, что столкновение этих двух противоположных воззрений, заимствованных целиком из иностранных литератур, ни на шаг не подвигает к разрешению наш домашний вопрос.

Не оттого ли, что мы ошибаемся, воображая себе, что мы властны выбрать из двух систем ту, которая покажется нам лучшею, тогда как нам предстоит выбрать, а узнать, чего требует порядок вещей, у нас сложившийся и заключающий в себе зародыш всего будущего развития?

Необходимость двоякого рода мер: для целых обществ и для частных лиц

Главную массу крепостного сословия в России составляют поселяне, живущие в деревнях, занимающиеся одним хлебопашеством, или хлебопашеством в связи с другими промыслами, и владеющие совокупно, целыми обществами, отведенною им землею. В этом совокупном владении землею заключается коренная, ничем незаменимая основа нашего сельского общинного устройства. Каждая наша деревня глубоко сознает себя чем-то по природе своей единым, цельным и живым, это сознание проявляется во всех ее действиях и находит полнейшее выражение в многозначительном слове мир.

Многие из наших писателей, посвятившие себя изучению Русской народности в ее историческом прошедшем и в нестареющих явлениях настоящего, дорожат нашею сельскою общиною, как твердым материалом, из которого сложилось Русское государство, и предугадывают в ней самою жизнью подготовленное разрешение на общественные вопросы, неразрешимые для Западной Европы. Напротив, другие смотрят на нашу сельскую общину, как на первоначальную, грубейшую форму общественной организации, в скором времени долженствующую раздробиться на единицы, и как на главное препятствие к улучшениям в системе сельского хозяйства и юридического устройства сельского сословия. Нисколько не разделяя последнего взгляда и вполне сочувствуя первому, мы однако же не намерены вдаваться в рассмотрение этого вопроса, очень важного по себе, но от разрешения которого мы не ожидаем значительных практических результатов. Пусть наука, при своих теперешних данных, оправдывает или осуждает сельско-общинное устройство, на практике оно представляется не вопросом, а живою существенностью. Позволительно думать, что язык Немецкий богаче, а Итальянский звучнее Русского, тем не менее мы останемся при своем языке. Подобно языку, общинное устройство наших сел принадлежит к числу тех коренных, самородных начал нашей Русской народности, с которыми можетне сходиться частное воззрение, воспитанное в другом порядке явлений, но для правительства они составляют не предмет спора, а неопровержимые данные, которых законодательная власть не должна колебать, если она дорожит крепостью государственного организма.

Естественно и свободно сложилась наша сельская община, также свободно и естественно отрешаются от нее беспрестанно отдельные личности и примыкают к другим состояниям.

Рядом с крестьянами, земледельцами, мы встречаем у себя несколько разрядов крепостных людей, по свойству их занятий и образу жизни не имеющих с первыми никаких общих интересов и связанных с ними единственно общею зависимостью от одного владельца и круговою порукою по исправлению государственных повинностей. Таковы дворовые, крестьяне, владеющие в городах собственными домами, содержатели постоялых дворов, фабричных заведений, торгующие по гильдейским свидетельствам, занимающиеся подрядами и поставками. Судьба всех таковых личностей так резко отделяется на практике от участи сельских обществ, что, с переменою отношений первых к их владельцам, нет ни малейшего повода опасаться расстройства в организации тех селений, из которых они вышли и с которыми они остаются связанными только по ревизским сказкам.

Имея все это в виду, нельзя не придти к заключению, что было бы несправедливо удерживать в крепостной зависимости торгующего крестьянина, стоящего значительно выше уровня крепостного сословия, единственно потому, что путь к освобождению, доступный ему лично, не доступен сельскому обществу, к которому он приписан, и что в той же мере несправедливо бы было требовать, чтобы сельское общество не иначе могло перейти в свободное состояние, как раздробившись, утратив свою цельность, перестав быть обществом. Итак, практика не позволяет нам принять исключительно ни ту, ни другую систему, мы должны воспользоваться обеими и открыть двоякий исход: для целых обществ и для отдельных лиц.

О сельских обществах. Невыгоды введения принудительных отношений законодательным порядком

Обращаясь сперва к сельским обществам, мы усматриваем только два способа заменить теперешний порядок правомерными отношениями. Может правительство, без участия помещиков и крестьян, принять на себя определение их взаимных отношений и составленное таким образом положение ввести в действие, не спрашивая согласия ни тех, ни других, могут также эти отношения определиться с обоюдного согласия помещиков и крестьян, в виде добровольной между ними сделки с утверждения законодательной власти.

Первый из этих способов обращает на себя особенное внимание, как система, правительством избранная для Западного края России и им уже примененная в форме, так называемых, инвентарных правил.

Эти правила, одинаковые для всех имений, вместе с инвентарем (или статистическою описью каждого имения) заключают в себе определение взаимных прав и обязанностей землевладельца к поселянам. По содержанию, это контракт в полном смысле слова, но контракт, составленный не сторонами, обязанными исполнять его, а тою властью, которая по отношению ко всем другим видам частных условий, договоров и сделок ограничивается одним утверждением, засвидетельствованием и восстановлением их законной силы в случае нарушения.

Это контракт, но которому не достает только одного: добровольного согласия связанных им сторон, не достает именно того условия, на котором основывается внутренняя законность и прочность всякого договора. Важность этого обстоятельства вполне обнаруживается в особенном характере всех последующих отношений при переходе закона в практику. Помещики не могут быть довольны инвентарями: им кажется, что у них отобрано слишком много прав и доходов, крестьяне бесспорно сознают с признательностью сделанные им льготы, но и они недовольны: им кажется, что им уступлено мало, и они ожидают большего. Недавние происшествия в Киевской губернии по поводу созыва ополчения⁸¹доказали это до очевидности. Весьма может быть, что и помещики и крестьяне в сущности неправы, но хотя бы и так, несомненно, что противоположность интересов, непримиренных, а только взаимно-ограниченных, открывает обширное поприще ухищрениям, уловкам, обидам всякого рода. Как бы ясно и определительно ни были составлены правила, в поводах к превратным толкованиям, придиркам, вымогательствам, обоюдным жалобам, недостатка не встретится, и возгорится глухая, междоусобная война. Для поддержания отношений, правительством установленных без участия сторон, естественно потребуется неусыпное за ними наблюдение и прямое, почти ежедневное с его стороны вмешательство через посредство местных полицейских чиновников, — вмешательство для последних обременительное, усеянное соблазнами и крайне-раздражительное как для помещиков, так и для поселян.

Может быть, нам возразят, что в какой бы форме ни установились законные между ними отношения, каким бы способом ни было ограничено полновластие помещиков, во всяком случае, с прекращением теперешнего их произвола, все недоразумения, вопросы и жалобы, возникающие между ними и поселянами, должны будут неминуемо восходить к правительству. Это очевидно. Восстановление законных отношений в случае их нарушения и взыскание с виновного принадлежит правительству, никому другому, и в этих пределах его участие, вызванное обращением к нему одной из сторон, не только неизбежно, оно благодетельно. Не менее того, всякое нарушение взаимных обязанностей, даже при существовании всех средств к легкому, скорому и дешевому его прекращению, само по себе есть уже зло, и потому, чем чаще оно повторяется, чем больше поводов к его развитию представляет какой-либо порядок вещей, тем он хуже.

Исчисленные неудобства должны усугубиться, если правительство, определив законодательным порядком отношения землевладельцев к крестьянам, не откроет последним никаких законных путей для самостоятельного ограждения предоставленных им прав. В таком случае оно будет в необходимости принять на себя не одно разбирательство жалоб, ему приносимых, но самое изыскание поводов к справедливым жалобам, иными словами: прямое и постоянное опекание безгласной стороны, —дело для правительства нелегкое, а для народа тяжелое.

Вся сила в том, что в области гражданских отношений, порядку вещей, введенному в силу предписания начальства, подчиняются более или менее охотно, добровольная же сделка, предложенная самими сторонами и утвержденная правительством, связывает совесть, возбуждая сознание гражданской свободы и нравственного долга. В этом сознании лежит самая существенная гарантия всякого договора, которой полицейское опекание, хотя бы совершенно беспристрастное и бескорыстное, уже потому заменить не может, что беспрестанное вмешательство посторонней власти препятствует установлению согласия, без которого мы не можем себе представить правильного развития сельской жизни.

Собственно по этой причине, не касаясь других неудобств, многими встречаемых в применении подробностей инвентарного положения, притом рассматривая эту систему единственно по отношению к Великороссийским губерниям, мы не желали бы видеть ее распространения. Ограничиваясь этим общим выводом, мы оставляем в стороне частный вопрос о том, в какой мере она была необходима для Западного края России, т.е. именно для той местности, для которой она придумана и где введена или вводится.

Всякому, даже не бывавшему в том крае, но знающему историю Русской земли, должно быть понятно, что отношения помещиков — Поляков и Латинцев к Православным Малороссиянам и Белорусцам, отношения, носящие на себе внутренние и внешние признаки векового, систематического угнетения, должны существенно разниться с бытовыми отношениями тех же сословий в Великороссийских областях. Весьма может быть, что в Западном крае правительство не только не предвидело, но даже не желало взаимною соглашения и вынуждено было из политических видов предпочесть такую меру, которая, разлучив навсегда и глубже прежнего крестьян с помещиками, давала бы возможность местной власти принять первых в свое непосредственное ведение и устранить всякое на них влияние со стороны вторых. Едва ли нужно присовокуплять, что никакие подобные соображения не могут иметь места в применении к Великороссийским губерниям.

Итак, рассматривая инвентарную систему в ее общности, мы пришли к убеждению, что ее должно отвергнуть. Это откровенное осуждение, думаем мы, оправдывается вышеизложенными соображениями, тем не менее, в настоящую минуту пишущему эти строки тяжело произнести его именно потому, что против инвентарного положения раздается много голосов, порицающих в нем ограничение помещичьего произвола, то самое, что в нем есть доброго, за что составителя этого положения и теперь поминают добром миллионы людей. К этим голосам, торжественно возвещающим неприкосновенность крепостного права (как будто бы от них зависело остановить историю и оживить издыхающее), не хочется и не должно приставать, и потому, во избежание всякого недоразумения, мы также откровенно прибавим, что если бы Провидению угодно было казнить Россию, поразив наше правительство неисцельным ослеплением, а наше дворянство безнадежным упрямством и если бы затем нам предстояло одно из двух: оставить неприкосновенным крепостное право или ввести повсеместно инвентари, то, из двух зол избирая меньшее, мы, не задумываясь, предпочли бы последнее. Но, к счастию, неизбежность подобного выбора еще далека от нас, и потому мы можем надеяться, что правительство, не испытав предварительно других способов, не прибегнет к мере, которая сделалась бы необходимостью только в случае исчезновения всякой надежды на свободное соглашение.

Добровольные сделки между помещиками и крестьянами. Излишества и недостатки указа о обязанных поселянах

Возражения, нами приведенные против определения отношений крестьян к помещикам порядком законодательным, содержат в себе указания на иной путь, к той же цели ведущий. Мы разумеем добровольные сделки между крестьянами и помещиками. Этот путь открыло правительство в 1846 году изданием указа о обязанных поселянах⁸², но, к сожалению, сделав первый шаг, оно не пошло далее и не только не поощрило сделок, даже не устранило самых существенных препятствий к их заключению. На эти препятствия, указанные общественным мнением, следует теперь обратить внимание.

Во-первых, желательно, чтобы договаривающимся сторонам, т.е. помещикам и крестьянам, предоставлен был возможный простор и устранены были все излишние ограничения, встречаемые в положении 2 Апреля 1842 года. Так, например, статьею 908⁸³определено, что рекрутская повинность в селениях обязанных крестьян отправляется однообразно по очередному порядку, в уставе рекрутском установленному⁸⁴, но здесь не принято во внимание, что в помещичьих имениях издревле введены различные системы учета очередей. В иных, очередь или место, занимаемое семейством в рекрутском круге, определяется старшинством отдачи и составом семейства, т.е. числом тягол, этот способ близко подходит к рекрутскому уставу. В других, особенно в оброчных селениях, установлено определенное число рекрутских частей, по накоплении коих семейство сдает рекрута. Части или доли насчитываются различными способами, иногда довольно сложными, но хорошо известными всем крестьянам. Есть имения, в которых, по обычаю, исстари заведенному между крестьянами, рекрутские доли переводятся на деньги и с согласия мирской сходки сдаются одним семейством другому. Наконец, каков бы ни был порядок в разрешении частных случаев, мирские сходки иногда отступают от общего правила по врожденному Русскому человеку убеждению, что правда не должна быть приносима в жертву законности. Вообще, мы не видим основания думать, чтобы очередный порядок, в уставе рекрутском изложенный (с тех пор замененный в казенных имениях еще худшим, — жеребьевым) был уравнительнее и удобнее систем, издавна существующих во многих наших имениях и к которым крестьяне привыкли. Известно, как неохотно они подчиняются каким бы то ни было переменам, даже к лучшему, в отправлении этой повинности, самой для них тягостной, переменам, неминуемо влекущим за собою несправедливости и ущербы для многих семейств, а потому и не должно, когда нет на то необходимости, обязывать ко введению очередного порядка, в Своде Законов помещенного {По крайней мере, трудно помириться с мыслью об однообразном и безусловно-обязательном порядке до тех пор, пока рекрутская повинность лежит на обществах, исправляется обществами за круговою порукою всех членов оного.}. В противном же случае можно предвидеть, что со стороны крестьян это обстоятельство возбудит много сомнений, возражений и споров и что заключение сделки с помещиком, если с нею будет сопряжено введение нового порядка учета рекрутских очередей, встретит особенные затруднения.

Статьею 909⁸⁵ определено, что запасы народного продовольствия и пособия в пожарных случаях учреждаются на счет собственных средств обязанных крестьян под наблюдением помещиков или под наблюдением и при содействии правительства. Все это глухо и может быть стеснительно. Существует немало имений, в которых помещики не только наблюдают, но участвуют в составлении хлебных запасов, в мерах для предупреждения пожаров, в пособиях погоревшим. Например, во многих местах помещики отвели из своей земли особые участки под мирские запашки для обеспечения продовольствия крестьян. Там, где крестьяне не имеют собственного леса, где лес редок и дорог, где на случай пожара или необходимых починок берегутся заповедные участки, помещик, если захочет войти в соглашение с крестьянами, неминуемо услышит вопрос: ‘А на случай пожара или какой беды леску на обстройку выдавать будете?’ Едва ли они удовлетворятся уверением, что пособие устроится на их счет при одном наблюдении со стороны помещика или при содействии правительства. Несколько лет тому назад, в одном имении учреждено взаимное страхование от пожаров. Основной капитал пожертвован владельцем (это более, чем наблюдение) и увеличивается ежегодным сбором со всех строений крестьянских и господских, по оценке, производимой самими крестьянами. Все подобные учреждения, не подходящие прямо под статью 909, скрепляют связь между помещиками и поселянами, которой отнюдь не должно ослаблять. В них заключается, конечно, очень еще слабый начаток взаимного соглашения их интересов, развитие и распространение которого на все вообще хозяйственные их отношения заслуживает поощрения.

Но самое стеснительное условие, заключающееся в указе о обязанных крестьянах, условие, которому во многом следует приписать его неуспех, содержится в ст. 911 и 912⁸⁶, определяющих отношение имений, населенных обязанными крестьянами, к нашим кредитным установлениям. Во-первых, заключение условий с крестьянами в заложенных имениях (то есть, почти во всех помещичьих имениях), также как и изменение условий с обоюдного согласия сторон, допускается не иначе, как с дозволения кредитного учреждения, которое может и не дать его. Обязанное исключительно заботиться о предупреждении всякого возможного упадка ценности принятого им залога, оно всегда найдет гораздо более уважительных поводов к отказу, чем к изъявлению своего согласия, а закон в этом не только не ограничивает его свободы, даже не определяет, какими соображениями оно обязано руководствоваться в своем решении. Во-вторых, относительно порядка учинения вновь займов под залог имений, переведенных на новое положение, указом 2-го Апреля 1842 года было обещано издание особых правил. Это обещание выполнено только в 1846 году изданием закона, помещенного в VII продолж. XI т. Св. Зак., ст. 304 и 321 и прилож. к 304⁸⁷, но выполнено так, что вместо этих правил можно бы было ограничиться простым упразднением права пользоваться ссудами. Это ясно до очевидности. Когда представляется в залог имение, управляемое на неограниченном помещичьем праве, то ссуда выдается без всякого затруднения по разряду губернии, числу душ и количеству земли, если же испрашивается ссуда под залог имения, населенного обязанными крестьянами, то кредитное установление входит в исчисление чистого дохода, получаемого владельцем {А как исчислить его? Это один из самых сложных и трудных вопросов хозяйственной администрации. В землях, где исстари существует земский кредит на самых твердых и разумных основаниях (например, в Пруссии, где свойство местности и разные особенности общественного быта не представляют тех огромных препятствий, с которыми пришлось бы оценщикам иметь дело у нас) для разрешения его написаны фолианты, и все-таки он не разрешен, все-таки продолжают над ним трудиться. А у нас… кажется, и не подозревали, что тут есть над чем призадуматься!} и выдает ссуду в 10 раз превышающую этот доход, с тем, однакоже, чтобы ссуда, несмотря на исчисленный доход, ни в каком случае не превышала размера, по классам губерний определенного в ст. 347—349 уст. кред.⁸⁸ с прибавлением добавочных 10 руб. сер. на душу, если, впрочем, имение соответствует условиям, изложенным в ст. 1202—1211. Итак, владелец имения, заключивший сделку с крестьянами и отказавшийся добровольно от своего полновластия, подвергаясь особенным затруднениям и проволочкам, которых не испытывает помещик, владеющий имением на неограниченном крепостном праве, рискует очень часто не получить полной ссуды по разряду губерний, но ни в каком случае, как бы его имение ни было доходно и прочно устроено, не может даже надеяться получить более этой ссуды. Ясно, что исчисление дохода придумано единственно в ущерб владельцу для уменьшения ссуды. Спрашивается: можно ли было ожидать успеха от указа 2 Апреля, когда изданием упомянутых правил правительство не только не поощряло к заключению сделок, но, напротив, вернейшим путем как будто отводило помещиков от этой мысли, ясно выражая, что кто последует его призыву, тот в его глазах потеряет право на кредит?

Содержа в себе излишние определения, без нужды ограничивающие свободу или выгоды договаривающихся сторон, указ о обязанных поселянах в тоже время представляет значительные пробелы и не дает ответов на существенные вопросы.

Во-первых, хотя с утверждением договора между помещиком и обществом крестьян, последние через это самое возводятся на степень юридической правомерной личности и становятся в прямое отношение к правительству, однако, этому обществу не дано ни юридической организации, ни законного представительства, через которое бы оно могло, в случае нужды, сноситься с властями и действовать для защиты правь, за ним утвержденных. В статье 910⁸⁹ говорится только об учреждении вотчинного (или мызного) управления, органа и орудия распоряжений вотчинника, следовательно одной стороны, и совершенно умалчивается об организации другой, то есть общества крестьян.

Во-вторых, не определены с надлежащею точностию отношения крестьян, вступивших в права обязанных, к судебно-полицейской власти помещиков. Статья 910, к этому предмету относящаяся, измененная в продолж. VI к Св. Зак.⁹⁰, предоставляет помещику первоначальный разбор взаимных между крестьянами тяжб и споров, право суда по проступкам и преступлениям, за которые виновные не подлежат лишению всех прав состояния, и право применять наказания, предоставленные всем помещикам вообще (в том числе находятся палки и тюрьмы с кандалами), с тем лишь ограничением, что отдача в смирительные, рабочие дома и в арестантские роты гражданского ведомства, а равно удаление из вотчины неисправимых, определяется мирскими обществами с утверждения помещика. Но если последнему принадлежит только первоначальный разбор тяжб и споров, то кем и каким порядком будет производиться последующий разбор? Может ли обязанный крестьянин, не испрашивая на то разрешения от владельца вотчины, начать иск в присутственном месте против другого обязанного крестьянина, к той же вотчине приписанного или против постороннего человека? Может ли он приобретать и отчуждать недвижимую собственность на том же основании, как и лица свободных состояний, или он подлежит в этом отношении тем же, с правом собственности несовместным ограничениям, как и крепостные люди?

В-третьих, не определено кем и каким порядком будут рассматриваться споры между вотчинником и обязанными поселянами, возникающие из их обоюдных обязательств, изложенных в условиях. В ст. 906⁹¹ упоминается только о мерах для понуждения крестьян к исполнению обязанностей, ими нарушенных, причем предполагается с их стороны прямое, произвольное и бесспорное неисполнение, а не возбужденный гражданский вопрос о существе их обязанностей, требующий разрешения. К тому же, говорится единственно о понуждении крестьян, и ни единым словом не упоминается о понуждении помещика. В случае нарушения договора с его стороны, могут ли крестьяне на него жаловаться? Кто понесет жалобу от имени общества крестьян и будет за них ходатаем? Кто примет ее к рассмотрению, и каким порядком будет производиться дело? Наконец, не говоря о гражданском иске против владельца от лица целого общества, в праве ли обязанный крестьянин подать на него жалобу от своего лица? Все сии вопросы не находят разрешения в положении 2 Апреля, между тем как именно эта юридическая сторона отношений крестьян к вотчинникам не может быть предоставлена исключительно частному между ними соглашению и, по крайней мере, в главных чертах должна быть определена правительством. Необходимо нужно, чтобы как вотчинники, так и крестьяне знали твердо, какая будет поставлена над ними ближайшая власть, при каких условиях эта власть будет вступаться в их взаимные отношения, какие представятся им средства и законные пути для ограждения их интересов и прав, ибо нельзя ожидать, чтобы первые, т.е. помещики, решились выйти из старой, глубокой колеи, не видя перед собою новой дороги, ни даже, чтобы крестьяне уразумели сериозное значение своего нового положения до тех пор, пока оно не будет заранее совершенно ясно обрисовано правительством.

При составлении дополнительных статей к положению 2 Апреля, с целью восполнить указанный недостаток, нужно принять в соображение следующие обстоятельства. Заключение сделок предоставляется добровольному желанию каждого, и в первые годы, конечно, очень и очень немногие помещики будут в состоянии, или захотят подвергнуться риску, сопряженному с отречением от их полновластия, для немногих же имений нельзя создавать полной и сложной организации, потому на первое время необходимо придумать порядок управления, сколь возможно простой и немногосложный. Впоследствии, когда число имений, переведенных на новое положение, увеличится, этот порядок должен будет измениться и уступить место иному с учреждением нескольких инстанций, с новым административным делением на округи или приходы, с изданием полицейского и судебного устава для сельских обществ, следовательно, организация, нужная для настоящей минуты, как мера переходная, должна, с одной стороны, близко подходить к существующим теперь отношениям, с другой, не должна связывать будущего развития, но, напротив, иметь в себе способность удобно и легко измениться и перейти на степень высшей организации, без всякой ломки или потрясения.

Просим читателей иметь в виду, что в нижеследующих положениях, мы старались определить главные черты такого переходного порядка, который бы в настоящую минуту облегчил заключение сделок, отнюдь не выдавая его за проект окончательной организации сельских обществ {Этот последний вопрос, которого самое возбуждение было бы преждевременно по важности своей, едва ли имеет равный себе, и прежде, чем приступить к его разрешению, нам еще предстоит исполнить несколько предварительных работ, о которых пора бы теперь подумать: работу историческую, разумея под этим возможно полное воспроизведение судьбы наших сельских обществ с XVI столетия до настоящего времени, работу статистическую: подробное описание административного устройства сельских обществ в имениях казенных, удельных и помещичьих, оброчных и издельных в разных полосах России. Для выполнения этой задачи, независимо от сведений, которые могут быть получены канцелярским путем, необходимо произвести на местах самое добросовестное и подробное исследование в роде Английских парламентских Inquiry, поставив за правило ничего не скрывать, и с полною откровенностью обнаружить все усмотренные недостатки. Наконец, для справки изучить разные виды сельских общественных организаций в наших областях, на особых правах состоящих, в Остзейском крае, в Финляндии, в Царстве Польском, и в Западной Европе, особенно в тех землях, где, как в Пруссии и большей части Германии, упразднение крепостного права совершилось недавно, мерами правительства, без насильственных потрясений и революций.

Эта программа, мы знаем наперед, заставит многих улыбнуться. ‘К чему, подумают так называемые практические люди, столько хлопот, когда можно все дело покончить на бумаге, не выходя из покойной директорской комнаты? Да и где у нас люди способные к такой работе?’ На это мы отвечаем, что когда же нибудь в отвлеченный мир бумаг, нумеров и разграфленных ведомостей прорвется существенность и правда, мы с нею должны столкнуться неизбежно, такие лучше ль исподволь открыть ей вход? Что же касается до недостатка людей и непривычки, то характер исполнительных работ зависит главнейшим образом от характера требований высших начальств. Чиновник, которому поручается исследовать какой-нибудь предмет, отправляется, зная наперед, что начальству нужна вовсе не правда, подчас горькая и хлопотливая, а гладкий отчет, и он сочиняет отчет, подгоняет цифры, смягчает и скоблит, чтоб было гладко. Потребуйте правды, и она явится, хотя, разумеется, не вдруг, потому что мы отучили ее показываться.}⁹².

Предполагаемые дополнения и изменения

Каждое имение по утверждении добровольной сделки между крестьянами и вотчинником рассматривается в административном отношении как целое, как единица. Юридическая организация его слагается из крестьян, вотчинника и посредника между ними.

Крестьяне образуют одно или несколько мирских обществ, смотря по обширности и населенности имения.

Каждое мирское общество ведает совершенно самостоятельно свои общественные дела, частные, взаимные отношения своих членов в судебно-полицейском отношении, наконец, относится к местным правительственным учреждениям по делам казенного управления и для защиты своих собственных прав и интересов.

Общество действует двояким образом: непосредственно, как мирская сходка или собрание домохозяев, и посредственно — через постоянных своих представителей.

Ведению мирской сходки принадлежит выбор представителей общества (старост и старшин), замещение общественных должностей (церковного и магазинного старост, сборщика податей, ключника, сотского, лесника, если крестьянам отведен лес), по общественному хозяйству: установление правил и порядков для всех крестьян обязательных, например, накладка и скидка тягол, разделение полей, лугов и всяких угодий, назначение ссуд и всяких расходов из мирской суммы и мирских хлебных запасов (не казенных, а общественных), раскладка оброка, податей и всяких повинностей, денежных и натуральных, как в пользу вотчинника, так и казенных, определение рекрутских очередей, составление приговоров о назначении рекрутов, разрешение разделов, разбор важных проступков и определение наказаний, превышающих власть старосты и старшин, как-то: продажа имущества неисправного плательщика для пополнения недоимок и отдача его в заработки, отдача в рекруты в зачет будущих наборов или без зачета и представление порочных крестьян, негодных в военную службу, к удалению из вотчины.

Сходки бывают общие от всех деревень, входящих в состав имения, и частные, по деревням, срочные и чрезвычайные. Общая должна быть, по крайней мере, один раз в году. Чрезвычайную сходку во всякое время могут созвать старосты и старшины, или вотчинник, или уездный предводитель.

Власть сходки ограничивается по части хозяйственной обязанностью не нарушать условий, заключенных с вотчинником {Например, в них может быть договорено, что крестьяне обязаны обрабатывать свою землю с двумя парами, или часть своих полей запускать, по снятии нескольких хлебов, в залежь, на известное число лет, производить рубку в общественном лесу не иначе, как с ведома вотчинника и тому подобное.}, в судебно-полицейском отношении власть сходки не распространяется на крестьян, дворовых и вольных людей, занимающих должности по назначению самого вотчинника и заведующих его хозяйством. Приговоры мирской сходки над ними получают силу лишь с утверждения помещика. Всякий приговор мирской сходки об отдаче крестьянина в рекруты или об удалении из имения требует также утверждения помещика. Разногласие между вотчинником и сходкою по всем сим делам решается как будет указано ниже.

Представители обществ, старосты и старшины, выбираются в определенном числе и на определенный срок. Они вступают в должность, не требуя утверждения от помещика, который не в праве их устранить. Помещик и местная полиция только уведомляются об избранных лицах.

К обязанностям и правам старости старшин принадлежат: исполнительные распоряжения по всем постановлениям мирского общества, попечение о всех отраслях общественного хозяйства, сношение с местными властями по исправлению государственных повинностей, как-то: сдача рекрутов, поставка подвод, рабочих для починки дорог, взнос податей, понудительные меры к исполнению обязанностей общества в отношении к владельцу, ходатайство по всем делам общества, суд и расправа над крестьянами. В этом последнем отношении их власть, также как и власть сходки, не распространяется на людей, состоящих в услужении у вотчинника, в определении наказаний они ограничиваются нарядом в мирскую работу, денежными штрафами до определенной в добровольной сделке суммы {Высшая степень денежного наказания должна быть соразмерна с состоянием крестьян и потому не может быть одинакова для всех имений.}, телесными наказаниями до 40 розог.

Каждому крестьянину предоставляются следующие личные права: право приобретения и отчуждения недвижимой собственности, право жалобы и иска на всякого постороннего человека, не приписанного к вотчине, общим порядком, в надлежащих присутственных местах, и не сменяясь предварительным испрошением на то согласия от вотчинника, право жалобы на самого вотчинника, порядком нижеуказанным, право откупиться от исправления постоянной барщины или вспомогательных работ уплатою за каждый год вперед денежного оброка, определенного с обоюдного согласия в сделке, право выкупиться на волю по таксе, установленной правительством {О последних двух правилах будет говорено ниже.}.

Вотчинник независимо от мирской сходки, старосты и старшин удерживает за собою судебно-полицейскую власть над крестьянами в той степени, в какой она необходима: во-первых, для ограждения его от убытков в случае нерадивого исполнения кем-либо из крестьян возложенных на них обязанностей или прямого с их стороны уклонения от этих обязанностей, во-вторых, для соблюдения полицейского порядка и благоустройства в вотчине.

Наказания, которых применение помещик предоставит себе, должны быть определены в добровольной сделке с обоюдного согласия, но ни в каком случае не могут превышать меры, указанной ст. 971 т. IX по прод. IV⁹³. Из наказаний, в этой статье исчисленных, уничтожаются навсегда палки и сельские тюрьмы с кандалами. Взамен их могут быть допущены денежные штрафы в пользу вотчинника, в виде вознаграждения за причиненные ему убытки, и в пользу мирской суммы за проступки, не сопряженные с ущербом для вотчинника. Высшая мера денежного штрафа должна быть в договоре определена. Сверх сего вотчинник удерживает право представлять правительству, для отдачи в рекруты в зачет будущих наборов или для удаления навсегда из имения, несостоятельных плательщиков или крестьян неисправимых, даже без мирского о том приговора. В таком случае вотчинник должен предварительно о том отнестись к уездному предводителю дворянства, уведомив его письменно о причинах, вынуждающих его прибегнуть к этой крайней мере наказания. Требование вотчинника приводится в исполнение не иначе, как с утверждения предводителя, об обязанностях которого по таковым делам будет говорено ниже.

Судебно-полицейская власть вотчинника вовсе не распространяется на мирского старосту и старшин, к которым он относится как к лицам свободная состояния, с которыми бы он был связан взаимным обязательством.

Власть, предоставленная вотчиннику в тех же пределах, может быть передана им лицу, управляющему его имением по законной доверенности.

Вотчинник, или заступающий его место, обязан записывать в шнуровую книгу, за казенною печатью ему выданную, все наказания, им присуждаемые, с обозначением проступка, времени учинения оного, свидетелей, доказательств и лиц, употребленных для наказания.

Посредничество между вотчинником и крестьянами, заключившими между собою договор, возлагается на дворянского предводителя того уезда, в котором имение находится. В имениях самих уездных предводителей эта обязанность возлагается на губернского предводителя. Непосредственному ведению предводителя подлежат все споры между вотчинником и крестьянами и жалобы, с той или другой стороны подаваемые. Смотря по важности дела, оно получает окончательное решение от предводителя, или им же переносится для дальнейшего производства в надлежащие инстанции {Само собою разумеется, что участие предводителя ни в чем не ограничивает действий местных полицейских властей и вовсе не относится к дедам, по существу своему подлежащим их непосредственному ведению.}.

Возникающие между вотчинником и крестьянами дела могут быть троякого рода:

споры о значении и силе заключенного между ними договора,

жалобы на неисполнение или нарушение условий со стороны вотчинника, целого общества или частных лиц, членов этого общества,

жалобы на обиды и притеснения, претерпеваемые от вотчинника, как от лица, облеченного судебно-полицейскою властью. Жалобы от вотчинника на оскорбление или непослушание со стороны крестьян.

По делам первого рода предводитель обязан всеми мерами склонять спорящие стороны к соглашению, и если это ему удастся, то, заключив письменный протокол, утвержденный подписом вотчинника и представителей мирского общества, предводитель препровождает его к начальнику губернии на окончательное утверждение, как дополнительный или пояснительный акт к прежде утвержденному договору. Если же ему не удастся закончить спор обоюдным соглашением, то он обращает дело в судебное место, где оно производится общим порядком, установленным для спорных дел, возникающих из договоров и обязательств, при чем ходатайство за крестьян возлагается на стряпчих и прокуроров.

По делам второго и третьего рода предводитель оказывает правой стороне удовлетворение, присуждая виновную ко взысканию и наказанию. Взыскание с помещика в пользу целого мирского общества или частных лиц, членов этого общества, может состоять в денежном штрафе до определенной суммы, или в уступке крестьянам известного количества хлеба, сена, дров или, наконец, в единовременном освобождении их от какой-либо повинности, в пользу вотчинника исправляемой, с тем, чтобы взыскания двух последних родов не превышали, по существующим местным ценам, высшей меры денежного штрафа. Виновных крестьян предводитель может присудить к вознаграждению деньгами до 10 р. сер., к продаже части их имущества, к исправлению, в течение известного срока, работ в пользу владельца сверх определенных добровольною сделкою, к телесному наказание до 40 розог, наконец, по просьбе помещика, он разрешает представлять к отдаче в рекруты или к удалению из вотчины крестьян порочного поведения и неисправных в исполнении их обязанностей. По таковым представлениям, с обозначением причины требования помещика и с удостоверением предводителя в его справедливости, делается немедленное исполнение, без всякого дальнейшего разбирательства.

Все решения предводителя по взаимным жалобам между вотчинником и крестьянами приводятся им в исполнение в случае нужды через посредство местной полиции. Если бы со стороны целого общества крестьян он встретил прямое сопротивление или уклонение от исполнения его распоряжений, то он обращается к губернскому начальству, которое обязывается оказать ему полное содействие для восстановления порядка всеми теми мерами, какими оно располагает теперь для восстановления власти помещика над крепостными его людьми.

Решения предводителя не подлежат апелляции, распоряжения его не могут быть обжалованы кроме случаев превышения власти, а именно: окончательного решения возникшего спора, если не последовало взаимного соглашения сторон, присуждения штрафа или наказания сверх определенной меры, или принятия к своему рассмотрению дела, не подлежащего его ведению.

Для выслушания и разбора жалоб предводитель обязан непременно один раз в году, в срок заранее им назначенный и по возможности не в рабочую пору, объехать все имения вверенного ему уезда, в которых между вотчинниками и крестьянами заключены взаимные договоры. В случаях особенно-важных и не терпящих отлагательства, он обязан посещать их и в другое время.

22. Всем своим действиям по исчисленным обязанностям предводитель ведет особый журнал по установленной форме и к концу года сообщает его начальнику губернии к сведению.

Считаем не излишним к некоторым из предложенных параграфов сделать пояснительные замечания.

На 3. Отделение дел мирских от управления вотчинника не есть нововведение. Оно понятно каждому крестьянину и существует во многих оброчных имениях. Возможность применения его даже в имениях издельных доказана многолетним опытом в имении А.И. Кошелева⁹⁴ из 5500 душ Сапожковского уезда, Рязанской губернии.

На 5 и 9. Разграничение круга действия мирской сходки с кругом действия выборных от общества, старост и старшин, взято также из обычая, существующего в благоустроенных помещичьих имениях, управляемых на основании твердых правил, и где крестьяне пользуются некоторою самостоятельностью. На практике мирская сходка представляет собою законодательную и высшую распорядительную власть, редко, и то в крайних случаях, принимая к рассмотрению дела судные, суд и расправа или власть исполнительная есть дело не мирской, а старшинской сходки, т.е. опытнейших, самых надежных, лучших людей. Само собою разумеется, что, говоря это, мы невольно облекаем в резкий и определенный очерк то, что на практике представляется только как довольно смутный образ, но это неизбежно как скоро живой народный обычай переносится в область юридических формул.

На 10. Оценка всех натуральных повинностей, в пользу вотчинника исправляемых крестьянами {По крестьянскому уложению, введенному в Лифляндии с 1849 года, помещение переводной таксы (canon) для обращения барщины в денежный оброк составляет непременное условие всякого контракта, заключаемого на 12 лет. См. 188 и 190.}⁹⁵, с предоставлением каждому крестьянину или тяглу очищать их денежным взносом, не может стеснить вотчинников, ибо нет сомнения, что эта оценка в большей части сделок будет высока, при всем том, она откроет новый путь к переходу с барщины на оброк и послужит со временем важною данною для определения вознаграждения вотчинникам, когда наступит время приступить к обязательному переложению натуральных повинностей на денежные.

На 11 и 12. Судебно-полицейская власть, в известных пределах и на первое время, должна оставаться в руках вотчинника, потому что в некоторых случаях власть выборных от общества была бы недостаточна. Ежедневный опыт доказывает, что крестьяне, строгие и справедливые в разбирательстве проступков, содержащих в себе нарушение нравственного закона, или сопряженных с прямым ущербом для другого лица, смотрят снисходительно и равнодушно на беспорядки и неисправности, от которых иногда страдает целое общество. Например, несоблюдение самых простых предупредительных мер от пожаров или распространения скотских падежей обыкновенно оставляется ими без взыскания, и бедствие, от которого можно бы было легко уберечься, приписывается неизбежной случайности. Причина этого равнодушия, может быть, заключается отчасти в дознанной недействительности или непрактичности многих из предупредительных распоряжений, разновременно придуманных как правительством, так и помещиками, но мы не имеем нужды приискивать объяснений и в настоящем случае ограничиваемся указанием на понятия, господствующие в крестьянском сословии, как на факт, знакомый всем помещикам. Кроме того, самостоятельная власть помещика должна быть удержана для противодействия вредному влиянию отдельных лиц из крестьян на целое общество. Крестьянин тайно, но с ведома всех продающий вино в селении, где нет кабака, крестьянин, занимающийся деланием фальшивых билетов и паспортов или укрывающий беглых, но не уличенный в том, промышляя развитием в простом народе господствующих пороков, пьянства, склонности к бродяжничеству и тому подобных, может долго развращать и разорять целое селение, посреди которого живет, не возбуждая ни общего негодования с его стороны, ни карательных мер. Можно утвердительно сказать, что в редких случаях удалось бы помещику склонить мирское общество к составлению приговора об удалении таких людей из вотчины, как того требует положение о обязанных поселянах (примеч. к ст. 910 т. IX Св. Зак. по прод. VI)⁹⁶.

Нередко также случается, что так называемые колдуны или просто буяны приобретают над целым селением тягостную для него, но безропотно переносимую власть и покоряют своему влиянию все общество, возбуждая в нем страх, а иногда и безотчетное уважение к их смелости. Подобные характеры могут далеко увлечь за собою массы, легко, почти безвинно им подчиняющаяся, и для обуздания их нужна власть, этому влиянию неподдающаяся. Наконец, право подвергать исправительным наказаниям и представлять, с утверждения предводителя, к удалению из вотчины необходимо для вотчинника, по крайней мере, на первое время, и особенно в тех имениях, где оброк уплачивается каждым тяглом за себя, без круговой поруки целого общества, как самая действительная гарантия против убытков, проистекающих от неисправности крестьян. По положению о обязанных крестьянах, в случае неисправности в платеже оброка или в исполнении натуральных повинностей, для возмещения убытков вотчинника, конфискуется часть крестьянского движимого имущества, впрочем, не касаясь необходимого для уплаты податей, для продовольствия, для посева, равно как орудий и рабочего скота. Спрашивается: что же за всем этим подвергнется конфискации? Оброчных же неисправных крестьян дозволяется временно обращать на запашку или другую работу с разрешения губернатора и под наблюдением предводителя {См. Св. Зак. т. IX, ст. 904 по прод. X.}⁹⁷. Но сколько есть местностей, где хлебопашество совершенно безвыгодно, а для употребления с пользою рабочих на другое занятие нужно израсходовать значительные капиталы на заведения, чего никто не решится сделать, имея в виду лишь временное распоряжение рабочими.

Право удаления из вотчины при теперешних обстоятельствах кажется нам незаменимою для вотчинников гарантиею, без которой трудно будет победить их недоверчивость к крестьянам и опасения сделаться жертвою их неисправности.

На 16. Предлагая возложить посредничество между вотчинником и крестьянами на одного предводителя дворянства, без участия крестьян и коронных чиновников, следовательно, на представителя и ходатая сословия вотчинников, мы видим ясно крайнюю недостаточность и односторонность подобного посредничества. Строгая справедливость требовала бы совокупного участия представителей от обеих сторон, заключивших между собою условие, или одного лица, вовсе не причастного ни к той, ни к другой, но вопрос не в том, чего бы можно желать, а в том, что при теперешних обстоятельствах, в настоящее время, может быть сделано. С этой точки зрения мы указали на одного предводителя, потому что ни на кого более обязанность посредничества возложена быть не может. Допущение к совокупному с ним участию депутатов от крестьян {Как, например, в приходских судах в Лифляндии, составляющих высшую инстанцию над волостным (крестьянским судом) и мызным (вотчинным) правлением.}, или коронных чиновников кажется нам и затруднительным и бесполезным по следующим причинам.

Расстояние между предводителем и крестьянином, полагаемое степенью их образования и вековыми отношениями крепостного права, так огромно, что разве только на бумаге можно соединить их вместе, на равных правах для отправления какой-либо общественной должности. На дележе влияние предводителя оттеснило бы так далеко представителя поселян, что участие последнего чисто формальное, т.е. лживое, не представило бы ни тени действительного противодействия односторонности суждений в пользу вотчинников. Чтобы в этом убедиться, достаточно справиться, какую роль играли заседатели от поселян в уездных судах со введения в действие наших уездных учреждений по настоящее время, или депутаты от податных сословий в заседаниях комитета о земских повинностях со времени введения нового о них устава. Место тех и других в сенях, а порог присутствия переступается ими только для подачи или принятия пакетов и приложения печатей. Такова общая судьба преждевременно даруемых прав, — прав, изобретаемых досужим законодателем для мнимого удовлетворения еще не возникавших потребностей, тогда как другие, существенные, первоначальные нужды тех же сословий остаются в неизвестности или пренебрежении. Что же касается до коронных чиновников, то мы не видим повода ожидать от них большого знания дела или большого беспристрастия, чем от предводителей. Всякий, близко знакомый с нашим уездным управлением, с понятиями и нравами наших уездных казенных чиновников, согласится, что, будучи поставлены между вотчинниками и крестьянами, они в общей массе не устоят против влияния первых, перейдут на их сторону или, яснее, отдадутся им в откупное содержание. Итак, если в настоящее время недостает необходимых стихий в Русском обществе для образования действительного, а не формального, противодействия односторонности сословных представителей вотчинников, то остается предоставить им одним все обязанности, все нрава и вместе ни с кем нераздельную, всецелую нравственную ответственность перед правительством и обществом.

Мы думаем, что даже в предложенной нами крайне недостаточной форме, учреждение посредничества между вотчинником и крестьянами принесло бы огромную нравственную пользу. Оно послужило бы сильною уздою для разных злоупотреблений, которым наиболее благоприятствует теперь их безгласность. Оно неприметно перенесло бы взаимные отношения вотчинников к крестьянам из царства произвола в область законности, воспитало бы в тех и других понятие о праве и правде, наконец, открывая ход справедливым жалобам, оно предупредило бы, действительнее мер самой беспощадной строгости, самоуправства, беспорядки и частные восстания, порождаемые безнадежною тоскою, грозным отчаянием и долго-сдержанным негодованием.

Изложенные в предшествовавших статьях главные основания юридических отношений крестьян и вотчинников, заключивших между собою сделку, представляют, кажется нам, такое ограждение интересов обеих сторон, какое только может быть устроено теперь, для переходной эпохи от крепостного права к гражданской свободе, но мы так далеки от всякого пристрастия к нашему проекту, что не решились бы даже подать голос в пользу немедленного введения его в действие, если бы можно было предвидеть такую возможность. Мы выразили бы только следующее желание: чтобы в Журнале Министерства Внутренних Дел⁹⁸ предложен был, в виде темы, вопрос о юридических отношениях вотчинников к крестьянам по утверждении между ними договора, чтобы страницы этого журнала были открыты для помещения всех дельных ответов, возражений и замечаний на статьи об этом предмете, чтобы составлен был общий свод всем поданным мнениям и затем проект положения, наконец, чтобы этот проект, в свою очередь, подвергнут был рассмотрению представителей дворянства и лиц, избранных правительством, прежде внесения его на окончательное рассмотрение в высшее совещательное собрание по законодательным делам.

Как ни далеко расходится этот путь с пробитою тропою нашей бюрократической рутины, но он гораздо прямее и надежнее и практичнее ее, более того, — он один ведет к плодотворному разрешению общественных вопросов, надолго определяющих судьбу целых обществ.

Сверх юридической стороны отношений крестьян к помещикам, правительству предстоитеще определить заранее те вопросы, которые касаются не одних только частных выгод договаривающихся между собою сторон, но и правительственных или казенных интересов. Сюда относятся вопросы: об уплате податей, исправлении рекрутской и других общественных повинностей, народном продовольствии и о залоге имений.

1) Уплату податей и вообще денежных повинностей могут принять на себя крестьяне без всякой ответственности за них со стороны помещика, может, наоборот, помещик принять на себя уплату этих повинностей, совершенно освободив от оных крестьян, наконец, может случиться, что помещик часть денежных повинностей (до известной суммы) примет на себя, а остальная часть останется на ответственности крестьян. Избрание того или другого способа правительство может вполне предоставить обоюдному соглашению сторон. Если примет на себя ответственность помещик, то все имущество его, все повинности денежные или натуральные, исправляемые на него крестьянами, будут служить обеспечением для казны. В случае неисправности в платежах правительство взыщет недоимку с движимого имущества помещика, или наложит запрещение на следующий с крестьян оброк, или, устранив помещика, назначит опекуна, который, заступая место владельца, будет управлять имением и получать доходы до восполнения недоимки, отнюдь не отступая от условий утвержденной сделки. Если ответственность примет на себя сельское общество, то местное начальство, не отдавая имения в опекунское управление (ибо это значило бы подвергать помещика взысканию за чужую вину), примет меры, дабы в селении, допустившем недоимку, немедленно был составлен и приведен в исполнение мирской приговор о взыскании оной продажею движимого или недвижимого имущества, принадлежащего в собственность неисправным плательщикам, а в случае их несостоятельности, об обращении взыскания недоимки на старосту или старшин, допустивших оную. Казенные недоимки должны взыскиваться строго и скоро не столько ради обеспечения казенного интереса, сколько для пользы самих крестьян, ибо излишние снисхождения, льготы и проволочки только поощряют беспечность неисправных плательщиков, ведут к быстрому наращению недоимки и окончательному обременению общества неоплатным долгом. Поэтому постановить правилом: что бы недоимка взыскивалась конфискациею имущества немедленно по истечении года, как бы незначительна она ни была и не переводя ее с году на год, чтобы продаже мог быть подвергнуть, в случае необходимости, даже рабочий скот неисправного крестьянина или старосты и старшин в том уважении, что предоставленная последним власть вполне достаточна для предупреждения неисправностей в казенных платежах. Само собою разумеется, что если бы общество испытало бедствие, как-то: пожар, скотский падеж, неурожай, то правительство не отказало бы ему в льготах и рассрочках, которыми пользуются в подобных случаях все состояния. Вообще нет поводов опасаться неисправности в платеже податей от обязанных крестьян, даже более чем вероятно, что подати стали бы поступать исправнее, чем теперь, когда они проходят через руки помещиков и нередко в них задерживаются {Известно, что собственно по этой причине Белоруссия и Литовская губернии обременены неоплатною недоимкою.}, впрочем, если бы правительство признало необходимым особенное обеспечение, то оно могло бы потребовать, чтобы сельское общество, до утверждения сделки, внесло следующий с него за полугодие окладной сбор вперед не в зачет будущих платежей, а в виде обеспечения.

2) Поставка рекрутов должна лежать на крестьянах, без всякого участия вотчинника, и потому в каждой сделке должно быть положительно и ясно выговорено, что сельское общество принимает всю ответственность в исправлении этой повинности на себя. Учет очередей и назначение рекрутов предполагается предоставить свободному усмотрению каждого общества, правительству нет надобности поверять его приговоры или распоряжения его представителей, жало б от частных лиц на неправильную их отдачу оно не должно принимать, ибо справедливость достаточно обеспечивается предложенною выше организациею мирского общества, но, для предупреждения неисправности, постановить правилом, что общество двукратно, в два набора сряду к назначенному сроку не выставившее полного числа рекрутов, обязывается выставить еще одного штрафного рекрута сверх комплекта.

Исправление всех натуральных повинностей каждое сельское общество обязано также принять на себя без участия помещика. Понудительные меры, в случае неисправности применяемые ко всем свободным состояниям, без всякого затруднения могут быть применены и к обязанным поселянам.

Народное продовольствие обеспечивается общественными запасными магазинами. Постановить правилом, чтобы до утверждения сделки в нем находилось на лицо полное количество хлеба по числу душ. Ответственность за целостное его сбережение и правильность расходов в случае разрешения ссуд должна лежать на обществе без участия помещика. Просьбы о выдаче ссуд должны быть подаваемы старостою и старшинами.

При составлении положения о обязанных поселянах, кажется, допущены были преувеличенные опасения за прочность кредитных учреждений, принимающих в залог имения, и вследствие этого установлены правила, которых влияние подробно рассмотрено нами выше. Самое заключение договоров поставлено было в прямую зависимость от произвола кредитных учреждений, а законом 1846 года владельцы имений, переведенных на положение обязанных, только что не лишены безусловно возможности закладывать их вновь. Почти в одно время с изданием этого закона, правительство в трех западных губерниях (Киевской, Подольской и Волынской) ввело в действие инвентарные правила, которыми мужская барщина была убавлена почти на половину, а женская — на две трети. Конечно, это была и в финансовом отношении мера смелая, между тем, никаких особенных правил о выдаче ссуд под залог имений, состоящих в тех губерниях, издано не было, имения закладываются, помещики уплачиваюсь проценты по-прежнему, на общем основании. Мало того, правительство даже не сочло нужным о введении инвентарных правил сообщить кредитным учреждениям к сведению и соображению. Если можно было все это сделать, не опасаясь подорвать наш земский кредит (и последствия доказали, что он нисколько не потерпел), то почему бы казалось опасным дозволить заключение сделок, не спрашивая согласия кредитных учреждений, и закладывать вновь по прежней оценке на общем основании те имения, в которых взаимные обязанности владельцев и крестьян определятся не законодательною властию, а добровольным соглашением? Очевидно, что эта вторая система гораздо вернее первой предохранит от чрезмерного ущерба выгоды владельца, с которыми в этом случае совпадают интересы и кредитных учреждений. Во всяком случае ответственность перед ними, как по прежним займам, так и по новым, должна лежать на помещиках исключительно.

Правительство, сказали мы, в дополнение к положению о обязанных поселянах, должно определить заранее главные основания, так сказать, очертить кадр юридических отношений крестьян к помещикам и разрешить вопросы, сопряженные с казенным интересом, затем все остальные хозяйственные условия, касающиеся до надела землею и угодиями, до числа рабочих дней, способа производства работ, количества оброка и т.п., следует предоставить обоюдному соглашению договаривающихся сторон, в том убеждении, что выгоды их оградятся их собственною о себе заботливостью гораздо действительнее, чем контролем чиновников. Полным доказательством безобидности сделки должна служить ее добровольность, и потому, при рассмотрении поступающих на его утверждение проектов договоров, правительству остается, во-первых: удостовериться, не содержится ли в них условий, противных законам, во-вторых, ясно ли определено в них на ком будет лежать ответственность по исправлению государственных повинностей и платежу податей, наконец, что всего важнее и труднее, спросом на месте удостовериться, действительно ли крестьяне добровольно заключили с вотчинником представленную сделку и обязались исполнением условий в ней изложенных. Само собою разумеется, что производство подобного удостоверения потребует не только добросовестности и осторожности, условий необходимых для каждого следователя, но сверх того близкого знакомства с хозяйственным бытом, с понятиями и языком наших крестьян. Подобное поручение не может быть возлагаемо без разбора на ближайших к месту коронных чиновников. Особенно на первых порах, нужно будет командировать на место самых надежных чиновников из числа состоящих в распоряжении Министерства Внутренних Дел, снабдив их глубоко-обдуманною инструкциею. Командируемый чиновник должен производить удостоверение вместе с уездным предводителем, так как впоследствии, по утверждении сделки, обязанность пояснять ее в случае недоразумения и наблюдать за ее исполнением будет лежать на последнем.

Дополнив, исправив и изменив в некоторых статьях на основании изложенных предположений, закон о обязанных поселянах, необходимо издать его вновь, под другим названием и при особом указе.

Поводом к этому может служить неясность и неполнота единственного у нас закона, в котором упоминается о хозяйственных обязанностях крестьян к помещикам, — закона о трехдневной барщине (Т. IX. ст. 96. П. С. 3. 1797 г. Апр. 5, No 17.909)⁹⁹. В нем даже не сказано, с кого помещик может требовать трехдневных, работ, с души или с тягла, а при этой неопределенности, другое требование того же закона, чтобы губернские начальства через посредство местной полиции имели строжайшее за сим наблюдение, становится неисполнимым и тщетным. Правительство, из долголетнего опыта убеждаясь в необходимости более точного установления отношений крестьян к помещикам и зная, что на практике повинности первых соразмеряются, хотя приблизительно, с предоставленными им выгодами и потому не могут быть установлены по однообразной норме, предоставляет самим помещикам, по соглашению с крестьянами, определить их взаимные обязанности на таких основаниях, которые, будучи добровольно приняты обеими сторонами, тем самым представляли бы ручательство в их безобидности, практической пользе и точном с обеих сторон исполнении, не требуя непосредственного вмешательства законодательной власти, ни постоянного наблюдения со стороны местной полиции. Облегчив все средства к заключение сделок, устранив встречавшиеся доселе препятствия, не стесняя свободы договаривающихся сторон в определении условий, себе же предоставляя одно их утверждение, правительство, для скрепления связи между вотчинниками и крестьянами, желает, чтобы вторые получили из рук первых, как добровольный дар, а не как вынужденную уступку, твердое обеспечение своего благосостояния — лучшее из всех поощрений к труду.

Указ, на эту тему написанный, должен содержать в себе ясное выражение убеждения верховной власти в настоятельной необходимости упразднить произвол крепостного права и намек на введение обязательного положения (инвентарей) как меру вынужденную, в случае, если бы этот призыв не нашел отголоска, ибо до тех пор, пока взгляд правительства на вопрос о крепостном праве не будет заявлен во всеуслышание, пока его намерения и выгоды для большинства будут предметом сомнения, пока ожесточенные противники всяких мер к облегчению положения крепостного сословия будут иметь право выдавать себя за политических консерваторов, — до тех пор, нет сомнения, никто из помещиков не тронется.

На первый случай, мы полагали бы в указе, при котором должно явиться исправленное издание положения о обязанных поселянах, ограничиться обращением к тем помещикам, у которых крестьяне состоят на барщине, не упоминая вовсе об имениях оброчных {Как это было сделано при издании инвентарных правил для губерний Киевской, Подольской и Волынской.}.

Такое изъятие, может быть, побудило бы многих перевести у себя крестьян на оброк, а это был бы огромный успех.

Мысль о переходе из крепостного права в правомерные отношения путем добровольного соглашения, сама по себе так заманчива, что, конечно, никто ее не отвергнет. Все желали бы подобного исхода, но, к несчастию, возбуждая полнейшее сочувствие, он в тоже время встречает в правительстве и в публике почти непобедимое сомнение в его возможности. ‘Бесплодная мечта!’ подумают читатели, и вслед затем выскажется тьма возражений против осуществимости предложенной меры. На самые вероятные и сериозные из них мы должны для полноты изложения заранее дать ответ.

Многие скажут: ‘Если указ 2 Апреля 1842 года, открывавший ход добровольным сделкам, остался без последствий, то какой же повод ожидать, что в настоящее время вторичный вызов будет иметь успех?’ Отвечаем: неудача указа 2 Апреля произошла от его неполноты, от невыгодного положения, в которое правительство поставило в отношение к кредитным учреждениям владельцев имений, от всеобщей боязни вмешательства полиции в разбирательство споров с крестьянами, от страха лишиться всякой надежной гарантии вместе с правом удалять из имения несостоятельных плательщиков. К этим основательным опасениям примешалось множество недоразумений и превратных толкований. Правительство же не только ничего не сделало для устранения этих препятствий и поощрения к заключению договоров, но, напротив, запретив печатные рассуждения о способах исполнения им самим предложенной меры, подало повод к возникновению и быстрому распространению убеждения, что оно раскаивается в своей попытке и что взгляд его на сущность вопроса изменился. При подобных условиях, нельзя относить неуспеха указа 2 Апреля к основной его мысли. Предлагая обратиться вторично на тот же путь, мы в тоже время считаем необходимым заявить решительную волю правительства устранить изложенные выше препятствия и употребить, как понудительное средство, страх введения инвентарей. Тогда и действие на общество будет иное, и слово в 1842 году, проскользнувшее без следа, теперь принесет плод.

‘Но как же ожидать свободного обсуждения условий сделки и добровольного соглашения между помещиком, вооруженным всеми принудительными средствами крепостного нрава, и беззащитными крестьянами?’ Отвечаем: есть имения, конечно, немногие, в которых это возможно. Мы видим ежедневно примеры, что помещики на мирских сходках предлагают на обсуждение крестьян разные хозяйственные вопросы, касающиеся их обоюдных выгод, например, каким способом удобнее для обеих сторон исправлять ту или другую повинность, в какое время, при каких пособиях, чем вознаградить за прибавку работ, что взять в замен сделанной льготы и т.п. Случается также, что помещики, нанимая собственных своих крестьян, например, для поставки подвод сверх очередных, торгуются в одно время и с ними и с сторонними извощиками и подряжают первых совершенно на таких же условиях, как и вторых. В подобных случаях крестьяне, убедившись, что помещик хотя и крепко стоит за свое, но в то же время ищет и их пользы и добросовестно исполняет данное слово, очень охотно вдаются в обсуждение его предположений, опровергают их, предлагают в замен свои, и если, наконец, сделка между ними состоится, то положенное с общего согласия обыкновенно гораздо строже исполняется крестьянами, чем все приказания помещика. Это предполагает близкое между ними знакомство, непринужденное обращение, доверенность со стороны помещика к крестьянам и доверенность крестьян к помещику. Мы знаем, что эти условия встречаются весьма редко, тем не менее они встречаются. Откройте путь, немногие им воспользуются, но пример этих немногих бесконечно важен.

‘Нет ли повода опасаться, что крестьяне, более или менее отягченные барщиною и обрадованные теми небольшими льготами, какие предложит им помещик, поспешат принять на себя обязанности слишком для них тягостные и несоразмерные с их средствами, говоря общее, будут ли крестьяне в состоянии, при заключении сделок, соблюсти свои собственные выгоды на будущее время?’ В этом, кажется, заключается самое, по-видимому, сильное возражение, заслуживающее внимания. Мы думаем, что сделки будут именно для крестьян выгодны и основываем свое убеждение на следующем. Во-первых, крепостные крестьяне переносят терпеливо свое настоящее положение единственно потому, что их поддерживает постоянное ожидание лучшей будущности, эта надежда, при всей ее неопределенности, так в них укоренена, и они так сильно дорожат ею, что никогда не согласятся отказаться от нее легко и променять ее на ничтожное облегчение в настоящем. Многое, почти все, может вынудить у них помещик, но не добьется он того, чтобы перед лицом посланного от правительства они объявили, что остаются довольными и не требуют большего, если действительно сделка, им предложенная, не будет для них выгодна. Со стороны крестьян можно скорее ожидать излишней требовательности, чем поспешной уступчивости. Во-вторых, прежде всех войдут в соглашения с крестьянами немногие нравственно образованные и достаточные помещики, имеющие всю возможность пожертвовать частью своих доходов в настоящем для предупреждения неминуемого кризиса в будущем. У таковых помещиков крестьяне и теперь не испытывают ни нужды, ни систематического притеснения, и потому, находясь сравнительно с другими в завидном положении, они, конечно, променяют его только на лучшее. Таким образом, первые сделки заключатся на условиях для крестьян выгодных и послужат нормою для последующих. Трудно будет сделать начало и уверить крестьян в ненарушимости сделки со стороны вотчинника. Это дело времени. Затем, пример одного или двух помещиков увлечет за собою других, а крестьяне, зная на каких условиях договаривались их соседи, конечно, не захотят принять менее выгодных. Если в одном имении вотчинник отведет на тягло 8 десятин, положив оброка 20 руб. сер., то рядом с ним живущие крестьяне не дадут того же оброка от 6 десятин, разве бы помещик предоставил им иные выгоды в замен недостающей земли.

‘Но если дать полную волю договаривающимся сторонам, то случайные обстоятельства, как, например, личный характер помещика, его денежные расчеты, большая или меньшая сговорчивость крестьян, отзовутся в характере сделок, произведут между ними резкую неуравнительность и подадут справедливый повод крестьянам одного имения считать себя обиженными против их соседей’. На это возражение отчасти служит уже ответом сказанное выше. Разнообразие и разнохарактерность сделок не только не исключает уравнительности, а напротив, спасает ее. В каждой местности из толков и споров между владельцами и крестьянами выработаются некоторые общие нормы, которыми определятся пределы условий. Напротив, всякое общее положение, составленное правительством, чем оно будет однообразнее, тем наделе окажется менее уравнительным. Доказательством могут служить инвентарные правила. По одному из первых , полное тягло везде отрабатывает в неделю 3 дня конных мужских и 1 день женский, а полутягло только два дня мужских, между тем на полное тягло в одном имении отводится в поле 3 десят., в другом — две, в третьем — 1 ¹/₂. Очевидно, что уравнительность нарушается одинаковостью повинностей, при неравенстве выгод. Этого коренного недостатка не одних только инвентарей, но всякого общего положения, законодательным порядком, сверху введенного в практику, нельзя ничем иным устранить, как только оценив земли, все угодия и соразмерив с их стоимостью повинности или оброк, иными словами: полным кадастром и особым положением для каждого имения, чего не только исполнить, даже задумать мы не можем при теперешних средствах {В Лифляндии имения обмежеваны, народонаселение распространено довольно уравнительно, сельское хозяйство стоит на гораздо высшей степени развития, чем у нас, и при всем том правительство и там не решилось приступить к кадастру, когда эта мера была предложена: так мало оно видело надежды на успех.}¹⁰⁰. Кажется, что к этой неразрешимой задаче приведет всякий иной путь, кроме добровольного соглашения.

Наконец, могут подумать, что предлагаемый нами способ уже потому не надежен, что успех его слишком много зависит от нравственных условий, от обоюдной добросовестности крестьян и помещиков, а более всего от благоразумной уступчивости последних. — Но в праве ли Русское правительство отчаиваться в существовании именно этих условий? Один только раз, сколько нам известно, а именно при учреждении полюбовного размежевания и посредников, оно, не видя другого исхода, решилось доверить соглашения противоположных интересов здравому смыслу и сговорчивости сторон и, конечно, правительство в том не раскаялось.

Повторяем еще раз: защищая возможность добровольных сделок, мы имеем в виду немногих и лучших из сословия поместного дворянства. Отзовутся ли они на призыв, пойдут ли они во главе других к указанному исходу, — это, конечно, вопрос, но правительство обязано открыть исход: ибо все затрудняющее теперь заключение сделок лежит на нем, как тяжелый упрек. Оно должно его снять с себя.

Нет сомнения, что заключение сделок встретит главное препятствие в укоренившейся привычке к самовластию. Подчинить свою волю обязательным ограничениям там, где действовал доселе один произвол, такой перелом труден для каждого, а в известных летах, при твердо установившемся образе мыслей, когда навык берет уже решительный перевес над волею и разумом, он становится почти невозможным. К тому же, чтобы склонить крестьян к заключению договора, всякий помещик должен будет сделать им льготы, пожертвовать в их пользу некоторою долею своих доходов и, сообразно с этим, изменить систему собственного хозяйства. Наконец, запрещение перевода с оброка на барщину, полагая преграду всеобщему стремлению, отнимет возможность на будущее время прибегать к самому легкому и, к несчастию, самому употребительному между помещиками способу увеличивать свои доходы. Совокупность этих обстоятельств, очень вероятно, удержит многих помещиков и уронит, хотя на время, ценность населенных дворянских имений. Каковы бы, впрочем, ни были меры, придуманные для постепенного упразднения крепостного права, они неизбежно приведут к тому же неблагоприятному результату. Нельзя вполне устранить его, но можно и должно ему противодействовать {В доказательство этой возможности мы приведем пример губерний Киевской, Подольской и Волынской. Инвентарные правила, уменьшив значительно сумму обязательных крестьянских работ, которыми располагали помещики, а чаще самих помещиков арендаторы имений, по-видимому, должны были в той же мере убавить доходы вотчинников. Но к изумлению, арендная плата не упала, а напротив, возвысилась. Главная причина этого замечательного явления заключается в том, что почти единовременно с введением инвентарных правил, правительство перевело на оброк казенных крестьян и прекратило отдачу в арендное содержание своих собственных населенных имений. Все арендаторы, прежде содержавшие казенные имения, обратились к дворянским. Запрос усилился, и арендная плата поддержалась. Этому содействовали и другие причины, но главная и существенная заключается в благоразумной предусмотрительности правительства.}. В этих видах, для облегчения добровольных сделок, было бы полезно принять следующие меры.

Разрешение приобретения населенных имений капиталистам, не принадлежащим к потомственному дворянству

Разрешить личным дворянам, почетным гражданам и купцам первых двух гильдий приобретать дворянские населенные имения с тем, чтобы вместе с прошением о совершении акта на переход имения к новому владельцу, представлен был на утверждение правительства проект добровольной сделки с крестьянами. От этой меры должна последовать троякая польза. Недвижимые населенные имения, сделавшись доступными всем капиталистам, возвысятся в цене, и те из помещиков, которые не захотят отказаться от некоторых из принадлежностей крепостного права, найдут случай продать свои вотчины по выгодной цене, купцы, почетные граждане, личные дворяне, воспитанные вне круга помещичьих понятий и привычек, войдут в соглашение с крестьянами легко, не нуждаясь в насиловании своей природы, и тем положат основание новому порядку вещей. Сельское хозяйство, пребывающее в безотрадном застое по недостатку оборотных капиталов, предприимчивости и настойчивости, быстро двинется вперед от прилива капиталов, ныне отвлекаемых в предприятия, сопряженные с гораздо большим риском, или требующие искусственного поощрения на счет массы потребителей. Исчисленные выгоды так очевидны, что уже не раз возникала мысль о приведении в исполнение предполагаемой нами меры, но, сколько нам известно, правительство никогда не подвергало ее сериозному обсуждению, из какого-то странного опасения оскорбить дворянство нарушением его привилегий. Но, во-первых, с точки зрения права, не владение населенным имением, а владение на неограниченном крепостном праве составляет незавидную привилегию потомственного дворянства, с ограничением помещичьего самовластия, каким бы то ни было путем, и самая эта привилегия естественно упраздняется. Во-вторых, ограничение в праве приобретения недвижимых населенных имений могло иметь историческое значение в то время, когда с этого рода собственностью были неразлучно связаны служебные обязанности, теперь же, наоборот, служба сделалась обязательною для дворян личных и потомственных граждан, перестав быть обязательною для дворян потомственных. В-третьих, если дворянство отказалось от средневекового понятия, по которому казалось несовместным с достоинством благородного вести торговлю, учреждать фабрики, то едва ли оно изобретет разумное основание держаться так крепко за другое столь же исключительное и устарелое понятие, составляющее как бы вторую половину первого, по которому считалось несовместным с купеческим званием владеть населенным имением. Наконец, можно возражать против предложенной меры, но не как против оскорбительной новизны, не с точки зрения права, ибо вопрос о праве в существе, уже давно разрешен правительством, чему доказательством служит целая глава в IX томе Св. Законов о обязанных крестьянах, водворенных на землях купеческих¹⁰¹. Мы предлагаем не новизну, а дальнейшее применение признанного принципа.

Разрешение крестьянам занимать деньги для выкупа себя с землею

С изданием XIV продолжения к Св. Законов¹⁰², крепостные крестьяне, как сказано было выше, лишились права выкупаться с землею при продаже имений с публичных торгов. По дознанным неудобствам закона 1848 года нельзя желать его восстановления в первобытном виде, но он мог бы быть заменен другим. Не право выкупа дорого для крестьян, а облегчение приобретения способов к выкупу. Нашлись бы помещики, согласные отпустить своих крестьян с землею за умеренный выкуп, может быть, и крестьяне в нередких случаях нашли бы у кого занять денег с тем, чтобы расплатиться впоследствии, отдав заимодавцу часть земли или леса, или другим каким-либо способом, но по существующим законам подобного рода условие между капиталистом и крепостными людьми не может быть облечено в законную форму. Следовало бы эту невозможность устранить и разрешить целым селениям крепостных крестьян, с согласия их помещиков, совершать законным порядком займы у частных лиц для выкупа себя с землею. Способы и сроки уплаты занятых сумм должны быть со всею точностью определены в акте, заключенном с заимодавцем и иметь для крестьян столь же полную обязательную силу, как и добровольные сделки, заключенные с вотчинником. Эти способы могут состоять в денежных взносах, рассроченных с обоюдного согласия, в уступке заимодавцу в полную собственность леса, хозяйственного заведения, в имении находящегося, или части земли, с тем, однако, ограничением, чтобы сверх уступаемого количества земли, оставалось в имении не менее 2-х {Мы предлагаем уменьшить законом установленное minimum земли (4 ¹/₂ десятины), потому что в это количество включена и запашка господская. Следовательно, где нет барщины, 2 ¹/₂ десят. должны вернее обеспечить продовольствие крестьян, чем 4 ¹/₂там, где половина полей обрабатывается на помещика.} с половиною десятин на душу, или, наконец, в предоставлении всего имения во владение заимодавцу (если он принадлежит по состоянию своему к дворянству потомственному или личному, почетному гражданству или купечеству двух первых гильдий) на определенный срок, с обязанностью уплачивать ему оброк или исправлять на него подробно-исчисленные работы. В последнем случае, как заимодавец вступает на время в права владельца населенным имением, заключившего с крестьянами добровольную сделку, то условие с выкупающимися крестьянами должно подлежать рассмотрению и утверждению правительства порядком, установленным для добровольных сделок. Положение о вольных хлебопашцах (неизвестно почему переименованных {Не стоило бы и упоминать об этом переименовании, если бы в нем не выражалось общее воззрение, в последнее время господствовавшее. Недвижимое имение называется казенным или государственным имуществом, потому что казна признает за собою право полной собственности на землю, за которую крестьяне обязаны платить оброк, к которой они прикреплены, но какое же особенное право имеет казна на поселян, живущих на своей земле? Нам не приходит в голову называть духовенство государственным духовенством, мещан — государственными мещанами, купцов — государственными или казенными купцами, почему же поселяне должны непременно числиться за кем-нибудь, если не за помещиком, так за казною?} в государственных безоброчных крестьян) допускает троякое их отношение к владельцу, между прочим по ст. 769 т. IX Св. Зак. крепостные крестьяне могут быть увольняемы в это звание с добровольным принятием на себя срочных, определенных обязанностей к владельцу, до окончательной с ним расплаты¹⁰³. Почему бы не дозволять им поступать добровольно в такие же отношения к заимодавцу, ссужающему их деньгами на выкуп?

Разрешение увольнять в звание вольных хлебопашцев и обязанных крестьян по духовным завещаниям

Издревле существовал у нас обычай увольнять холопов по духовным завещаниям. Это считалось делом богоугодным, драгоценное указание на темное сознание несовместности христианского начала братского общения с правом располагать ближним как собственностью. Этот благодетельный обычай, уцелевший и до новейших времен, сам собою начинал применяться к положению о вольных хлебопашцах, вскоре по его издании. Мы имеем на то довольно доказательства. В 1804 году на рассмотрение правительства поступили от двух помещиков прошения о дозволении им крепостных их людей, приписанных к родовым имениям, отпустить в свободные хлебопашцы по смерти просителей с тем, чтобы в продолжение их жизни крестьяне оставались по прежнему им крепкими. Государственный Совет отказал им на том основании, что таковой отпуск был бы отпуском по завещанию, а по закону родовым имением по завещанию запрещено располагать {Замечательно между прочим, что, кроме этого соображения, Государственный Совет принял во внимание с одной стороны, что помещик, не отступая от буквы закона, может заключить с крестьянами сделку при жизни своей с тем, чтобы они до самой смерти его отбывали на него обыкновенные повинности, при чем их взаимные отношения могут оставаться совершенно неизменными’, с другой стороны, отзыв министра коммерции, что ходатайство просителей собственно потому уважено быть не может, что до их смерти состояние крестьян ни в нем бы не переменилось. П. С. Зак. 1804 г. No 21562.}¹⁰⁴.

В том же году запрещение отпускать в вольные хлебопашцы было распространено и на благоприобретенные имения, неизвестно по каким причинам {Об этом запрещении мы знаем только из Высочайше утвержденного мнения по делу Пасиевой, в коем значится: ‘В положении Государ. Совета 1804 г. Декабря 15 и записке 1805 г. Января 25, Высочайшего утверждения удостоенных, постановлено: по завещаниям сделок, предположенных помещиками на увольнение родовых и приобретенных крестьян в свободные земледельцы по смерти их, не утверждать’. Ни положения 1804 г. 15 Декаб., ни записки 1805 г. Янв. 15 в Полном Собрании Законов мы не находим. Необъясненным при этом остается, почему, если вопрос был уже разрешен положением 15 Декаб. 1804 г., Государственный Совет, в том же году, разбирая упомянутые выше просьбы двух помещиков, в мнении своем, которое утверждено четырьмя днями позднее, руководствовался общими соображениями, а не сослался просто на предшествовавшее ясное решение вопроса?}, и подтверждено в 1818 году решением по делу Пасевьевой {Пол. Собр. Зак. 1818 г, No 27.470.} и в 1831 году в самой общей и строгой форме {Там же 1831 г., No 4.846.}¹⁰⁵.

Все это ясно доказывает, что многие помещики в разные времена изъявляли желание по смерти своей освободить крестьян и, что правительство не только не воспользовалось этим стремлением, но как будто выискивало предлоги для того, чтобы заглушить его. Действительно, ничто не запрещает помещику продать или промотать свое родовое имение, не оставив ни копейки своим наследникам, еще свободнее распоряжается он благоприобретенным, но как скоро дело доходит до освобождения крестьян с землею, его свобода немедленно встречает ограничения. Мудрено ли, что при таком порядке вещей мы не подвигаемся вперед, и одни ли помещики в этом виноваты? Законы, стесняющие распоряжения родовыми имениями по завещаниям, сами по себе требуют пересмотра по многим причинам. Это уцелевший остаток давно исчезнувших понятий и обычаев, но, не выжидая этого, следовало бы теперь же отменить ст. 773 т. IX Св. Зак.¹⁰⁶ и дозволить отпуск в свободные хлебопашцы, или в обязанные крестьяне по завещаниям, по крайней мере и только на первый случай, в имениях благоприобретенных, с тем, однако же, чтобы положение, изложенное в завещании, не прежде входило в силу, как по изъявлении крестьянами их согласия, в случае, если оно не было надлежащим образом ими объявлено при самом составлении завещания.

Меры для освобождения частных лиц. Обязательный выкуп

Мы сказали выше, что, принимая меры для облегчения перевода целых сельских обществ из крепостного состояния, необходимо также открыть путь к личному освобождению, которым бы могли во всякое время пользоваться крепостные люди, по своим денежным средствам и по своему образованию стоящие выше уровня своего сословия. Этот путь должен быть открыт для всех, но не с тою целью, чтобы всякий зажиточный пахарь мог оторваться от общества, к которому он приписан, и бросить земледелие. От законодателя зависит расширить его, на сколько нужно для освобождения значительных капиталов, таящихся или глохнущих под страхом помещичьего произвола. Мы предложили бы постановить, что всякий крепостной человек может приобрести отпускную, не спрашивая согласия помещика, но уплатив за себя определенный законом выкуп. При этом нужно принять в соображение, что с увольнением крестьянина или дворового, не внесенного по этому званию в ревизию, теряет не один помещик, но и общество, к которому приписан увольняемый, обязанное до новой переписи платить за него подати и исправлять рекрутскую повинность, а потому справедливость требует двоякого вознаграждения, помещику и обществу. Мы предложили бы следующую таксу:

Каждый взрослый работник от 18 до 50 дет, женатый и неженатый, вносит за себя выкупа 350 р. сер. {Предполагая, что работник женат и несет полное тягло, и рассчитывая по 4%, 350 р. сер. дадут ежегодного оброка 14 р. сер. Эта сумма, конечно, ниже среднего оброка, но за то, во-первых, с помещика слагается обязанность кормить в неурожайные годы откупившегося, покупать для него рабочий скот, платить за него подати и проч. Во-вторых, в полном распоряжении помещика остается вся земля, нарезанная на уволенное тягло, и со временем ее примет другой работник, в-третьих, сумма, полученная за выкуп, представляет тягло не умирающее и приносящее постоянный доход.}

От 16 до 18 лет — 100 р. сер.

Старики от 50 до 60 лет — тоже.

Помещик вправе требовать, чтобы его крепостной человек, желающий получить свободу, выкупил вместе с собою неженатых сыновей своих и стариков свыше 50 л. до 60-ти, в одном с ним доме живущих.

Жена при муже, мать при сыне, незамужняя дочь при отце или незамужняя сестра при брате, несовершеннолетние дети обоего пола ниже 16 лет, равно как и старики свыше 60 лет, увольняются бесплатно.

Из следующего помещику вознаграждения, если имение заложено, исключается сумма следующая кредитному учреждению.

Сверх выкупа, составляющего вознаграждение для помещика, выкупающийся обязан внести в казну за себя и за всех, с ним вместе получающих свободу и записанных в ревизию под одним No, такую сумму, которая равнялась бы ежегодному окладному сбору с каждой души, помноженному на столько раз, сколько со дня получения отпускной до новой переписи пройдет годов. Для учинения подобного расчета, правительство по примерному соображению определит единожды навсегда, какой срок должно считать от последней переписи до будущей.

По внесении этой суммы, а равно выкупа, получающий свободу вместе с прочими ревизскими душами, отходящими от помещика, исключается из ревизских списков по тому имению, к которому они приписаны, и как с помещика, так и с общества слагается всякая за них ответственность по платежу податей, прочих казенных и земских сборов и исправлению рекрутской повинности {Мы не усматриваем возможности вознаграждения для правительства, за исключение со счетов по рекрутской повинности, без отягощения податных обществ, но и потеря была бы не весьма значительна и притом только временная: ибо, по истечении льготных годов, большая часть из выкупившихся припишется к податным сословиям и подпадет вновь этой повинности. К тому же исключение из ревизии со дня полного увольнения уже введено законом для дворовых людей (т. IX пр. 1 к ст. 1059 по прод. IV и пр. 5 по пр. VI). Остается только желать, чтобы тоже правило было распространено и на крестьян. Наконец, если бы порядок пополнения армии наборами представил этому непреодолимые затруднения, то, кажется, можно было бы, для откупающихся на волю и вообще для всех получающих отпускные сократить число льготных годов. До сих пор во всех законах наших правительство руководствовалось почти исключительно заботливостью об участи лиц, отходящих от помещиков в свободное состояние. Эта заботливость похвальна и заслуживает полного сочувствия, но не должно забывать, что свобода сама по себе есть уже великое благо, и потому справедливость требует, чтобы выгоды, дарованные тем, кому это благо достается в удел, не обращались в ущерб остающихся в прежнем состоянии.}¹⁰⁷.

Исчислив законодательные меры, посредством которых мы полагали бы возможным проложить безопасный исход из крепостного в свободное состояние, мы позволим себе в заключение для читателей, сознающих неминуемость этого порядка тем или другим путем, сказать несколько слов о том, какое участие в разрешении занимающего нас вопроса принадлежит законодательной власти и в чем ему могут содействовать частные лица.

Допущение гласного обсуждения вопроса

Если упразднение крепостного права должно совершиться постепенно, без гибельных потрясений, без разорения для помещиков и без водворения глухой, междоусобной войны между вотчинниками и поселянами, то необходимо, чтобы заодно с правительством работало общественное мнение. Одними указами не пересоздать бытовых отношений двух сословий. Нельзя, довольствуясь одним безмолвным послушанием, пренебрегать теми нравственными преградами желанному преобразование, которые противопоставляют ему закоренелые предрассудки, привычки, обратившиеся в убеждения, превратное понимание вопросов и более всего неопределенные опасения за будущее, питаемые таинственностью, ничего доброго не предвещающею, которою облечены все действия правительства, касающиеся до крепостного права {Достаточно вспомнить, что инвентарные правила, введением которых вся Россия была встревожена, этот органический закон, определяющий отношения крестьян к их помещикам во всех Западных губерниях, не были установленным порядком обнародованы, не вошли в Свод Законов и составляют секрет. Сколько неосновательных опасений возникло единственно из этой секретности).}. Нельзя не ведать общественного мнения, ни упразднить его. Это сила, сила, которой предназначено расти и множиться, и кто не хочет искать ее союза, тому предстоит нескончаемая с нею война. Ближайшие к нам времена, не говоря об отдаленных Екатерины II, которую конечно, никто не упрекнет в слабости, представляют нам утешительные результаты свободного содействия мерам правительства от целых сословий и частных лиц.

Известно всем, что недавно издано несколько коренных постановлений для устройства и обеспечения свободных, сельских обывателей, водворенных на помещичьих землях в Остзейских губерниях. Каждому из этих постановлений предшествовали основательные обсуждения в приуготовительном комитете, составленном частью из лиц, самим правительством назначенных, частью из депутатов от местного дворянства. В комитете определялись только основные начала будущего законоположения, а разработка их поручалась на местах представителям дворянства, иногда при содействии коронных чиновников. Составленный таким образом проект подвергался внимательному обсуждению в собрании дворянства. Здесь он выдерживал строгую критику, разумеется, не выходившую из пределов утвержденных начал. Наконец, одобренный дворянством устав восходил на утверждение законодательной власти и предварительно рассматривался вновь в особом комитете. Вообще, по всем законодательным дедам, относившимся до устройства сельского сословия в Балтийских губерниях, правительство возбуждало вопросы, направляло их и разбирало представленные на его утверждение проекты, многое в них было изменено и исправлено, но все, что получило законную силу, было заимствовано из предположений целых сословий и частных лиц. Обсуждение мер к устройству сельского сословия в собраниях и комитетах сопровождалось печатанием в местных журналах ученых исследований, исторических статей, хозяйственных наблюдений и разных отзывов о всех спорных вопросах. Таким образом, составился богатый отдел местной литературы, в котором все воззрения нашли достойное выражение. Доводы, предубеждения, опасения и неудовольствия противников введенных улучшений высказались открыто и истощились, но в каждую эпоху, заодно с правительством, действовала партия людей просвещенных и движимых искренним убеждением, усилиями которых очищались пути для законодательных мер {История упразднения крепостного права в Лифляндии особенно поучительна для нас в том отношении, что мы в ней видим примеры того, что может сделать в самое короткое время искреннее убеждение, высказывающееся свободно, и с какою быстротою воспитывается и яснеет общественное мнение при условии гласности. Известный писатель доктор Мерке ль, сын Лифляндского пастора, с раннего детства напитавшийся чувством скорбного сострадания к участи крепостных Латышей и бескорыстного негодования к их угнетателям, издал за границею книжку, небольшую, но писанную с одушевлением, в которой он изобразил в живых чертах бедственную участь крепостного сословия в Остзейском крае. Эта книжка произвела сильнейшее впечатление и, разумеется, доставила автору множество врагов и почетное гонение. Рассказывают, что из Лифляндии отправлено было несколько агентов, чтобы скупить и уничтожить издание, которое теперь составляет библиографическую редкость. Со всех сторон от дворян и пасторов посыпалась на автора брань, клеветы, обличения и печатные возражения. Завязалась страшная полемика, и Меркель по характеру ее с грустью убедился, что возврат на родину для него навсегда закрыт. Между тем в то самое время, как он блуждал за границею, молодые Лифляндские дворяне, сыновья тамошних помещиков, обучавшиеся в Германских университетах, навещали его тайком и выражали ему свое горячее сочувствие. В числе их был один, который впоследствии, дослужившись до высших должностей, принял живое участие в составлении положения об освобождении крестьян в своей родине. Другие из самой Лифляндии вступили с Меркелем в тайную переписку, посылали ему оправдания, отчеты, просили у него советов. Книга о Латышах издана в самом конце прошлого столетия, а в 1804 г. сделан первый шаг к упразднению крепостного права в Лифляндии и Меркель мог без самохвальства сказать в своих записках, что и его скромная литературная деятельность участвовала в облегчении участи целого сословия. Еще разительнее пример другого, благородного поборника той же мысли. Когда, на Лифляндском ландтаге, ландрат Шульц Фон-Ашераден первый решился предложить собранию освободить крестьян, дворяне поднялись с своих мест, схватили его и на руках понесли к окну с тем, чтобы выбросить его на улицу, несколько лет спустя, то же дворянство само отказалось от крепостного права, поручило тому же Шульцу Фон-Ашерадену составить новое положение и теперь чтит его память признательным воспоминанием.}¹⁰⁸. Так было в трех Балтийских губерниях, и мы никак не видим, почему бы одни Остзейские дворяне могли казаться достойными содействовать правительству в тех же пределах. Напротив, мы убеждены, что и у нас здравые понятия о крепостном праве скорее бы привились и встретили бы гораздо более сочувствия, чем обыкновенно думают. Противники всех и всяких нововведений в теперешних отношениях крестьян к помещикам бесспорно еще составляют большинство, но сила правды и просвещения была бы не на их стороне. Многие устарелые понятия и предрассудки, если бы только была им дана возможность выразиться и через это открыто подвергнуться критике, тем самым были бы побеждены и навсегда осуждены на безмолвие. Мало-помалу умолкли бы голоса защитников крепостного права в самом существе его, вопрос из области отвлеченных понятий перенесся бы в область практики, и стали бы толковать только о том, чем заменить существующий порядок вещей, каким путем из него выйти. Гласность принесла бы огромную пользу даже в самых тесных пределах. Если бы дозволено было печатать статьи об отношениях крестьян к помещикам, хотя бы в одних изданиях хозяйственных обществ, например, в Трудах Вольного Экономического, в Записках Московского и Лебедянского¹⁰⁹ и в других специальных журналах, читаемых исключительно помещиками, можно поручиться, что в короткое время набралось бы много интересных сведений, в которых мы нуждаемся, дельных советов и указаний, которых иным путем никогда не соберет правительство {Читатели, вероятно, не сделают настоящей записке упрека в излишнем пристрастии к крепостному праву. Между тем в ней нет почти ни одного суждения, которое бы не было извлечено из печатных отзывов помещиков. Мы испестрили ее выписками, именно для того, чтобы можно было по ним составить себе понятие о том, сколько бы высказалось чистосердечных признаний при большей свободе. Правда, что все эти выписки заимствованы из старых журналов. Но если теперь не пишут об этих предметах, то не потому, чтобы перестали об них думать, а потому что с 1848 г., благодаря строгости цензуры, наша печатная литература перестала служить выражением общественного мнения.}¹¹⁰.

Необходимость живого примера сверху

Но еще убедительнее слов действует живой пример. Кому же подать его? Не от мелкопоместного владельца, безвыездно проживающего в глуши, с трудом перебивающегося с году на год и удаленного от средоточия правительства и просвещения, в праве мы ожидать пожертвований и ясного разумения требований ближайшей будущности. Во главе Русских помещиков стоят владельцы удельных имений, около них высшие места на службе и передовые ряды в обществе занимают также помещики, более чем обеспеченные в денежном отношении и по своему положению призванные прочим указать путь. На них устремлены взоры всего сословия, ибо на них непосредственно, а через них на всех помещиков может действовать верховная власть не одними указами, требующими от всех равного повиновения, но прямыми внушениями, сообразными с средствами каждого. Строгим исполнением писанных законов мы вообще похвалиться не можем, за то у нас слово Государя всесильно, и личный его образ мыслей, его особенное внимание на что либо обращенное, его желания и даже вкусы в предметах существенных, как и в мелочах, дает тон и направление целым поколениям. Грустно бы было подумать, что при таких нравственных средствах, какими более не владеет верховная власть ни в одной земле, кроме России, нельзя склонить к добровольной уступке (необходимой для отклонения грозящего переворота) то сословие, которое так недавно и так красноречиво изъявляло в своих адресах готовность для блага родины отдать последнюю каплю крови и последний рубль!…

Взгляд на дальнейший ход освобождения и устройства крепостного сословия

Настоящая записка посвящена исключительно переходным мерам от настоящего положения крепостного сословия к гражданской свободе.

Назначение их троякое:

Положить предел естественному развитию крепостного права.

Открыть исход из него отдельным личностям, поднимающимся выше уровня крепостного сословия.

Облегчить и поощрить добровольные сделки.

Предположив, что указанные цели будут достигнуты, мы обязаны показать в главных чертах, каким путем законодательство поведет дальнейшее развитие сословия помещичьих крестьян к окончательному его устройству.

Через несколько лет по издании нового положения о добровольных сделках, когда в удельных имениях ныне существующие принудительные отношения начальства к крестьянам заменятся свободными договорами, когда в разных губерниях просвещеннейшие из помещиков сделают то же в своих имениях, правительство назначит для заключения добровольных сделок последний срок, предупредив, что, по истечении его, оно установит законодательным порядком обязанности и повинности крестьян во всех тех имениях, в которых владельцы сами не договорятся с сельскими обществами.

Составление обязательных положений поручится особым комиссиям, по одной для каждой или для нескольких губерний, имея уже перед собою несколько добровольных сделок, введенных в действие, комиссии найдут в них самое надежное и ничем незаменимое руководство: во-первых, потому, что в подобных сделках отразится все разнообразие существующих местных условий, которых не было бы никакой возможности привести в известность заранее, во-вторых, потому, что добровольность договоров, заключенных без принуждения, послужит ручательством за практическую применимость и обоюдную безобидность содержащихся в них условий. Приноравливаясь к ним, комиссии в скором времени окончат свое дело, и тогда как выгоды, предоставленные крестьянам, так и их обязанности к помещикам повсеместно определятся.

Этим заключится первый и бесспорно самый трудный период в разрешении занимающего нас вопроса.

Затем, когда в сельском сословии несколько укоренится понятие о его обязанностях, когда разовьются применения вольного труда к различным отраслям помещичьего хозяйства и когда, по естественному ходу дел, возвысится ценность земли, правительство приступит к оценке всех предварительно уже определенных повинностей крестьян. Оно оценит не землю, состоящую в их владении, а повинности, исправляемые крестьянами в пользу помещиков, и, приняв выведенную ценность за средний процент между низшим (казенным) и высшим торговым того времени, выведет капитальную стоимость упомянутых повинностей и сумму вознаграждения, следующую помещикам за их упразднение.

Само собою разумеется, что выкуп крестьянских повинностей и выдача помещикам вознаграждения, с зачетом или без зачета банкового долга, совершится не иначе как посредством займа внутреннего или внешнего, по которому уплата процентов с погашением падет на крестьян. Подобная операция увенчалась полнейшим успехом в Пруссии и сама по себе не представляет ничего невозможного, но входить теперь в подробности ее исполнения, не зная наперед, в каком положении будут находиться в то время, когда она совершится, государственные финансы, было бы неуместно.

С выплатою помещикам полного вознаграждения упразднится всякое с их стороны право как на землю, состоящую у крестьян во владении, так и на их труд. Крестьяне, вполне отрешенные от помещика в хозяйственном и в юридическом отношении, поступят в прямую зависимость от правительства, как состояние свободное, но отвечающее за казенные долг, лежащий на его земле.

Тогда получат окончательную юридическую организацию сельские общества, устроится мирское управление с административными разделениями на приходы, округи, волости, устроятся судебные инстанции, школы, издадутся особые уставы.

Наконец, после погашения казенногодолга, бывшие помещичьи крестьяне станут к правительству в отношение свободного сельского сословия, владеющего своею землею на праве полной собственности.

Останется определить отношение частных лиц, членов сельских обществ, к этим обществам, определить условия свободного перехода с места на место, и этим завершится ряд законодательных мер, направленных к достижению конечной цели, завещанной нам нашим прошедшим. Тогда, и только тогда, упразднится последний след крепостного права, и вместе с тем вполне оправдается его глубокое историческое значение.

Записка была начата Самариным в 1853 г., вскоре после выхода в отставку, и окончена в начале 1854 г. Замысел ее сводился к поиску решения ‘вопроса о крепостном состоянии’: ‘Мы должны, — писал он в 1853 г. из деревни К.С. Аксакову, — свое дело сделать, т.е. освободить труд’. Осенью 1856 г. Самарин переработал записку и пустил ее в обращение в рукописном виде (см.: [Самарин Д.Ф.] От издателя // Самарин Ю.Ф. Сочинения. Т. 2: Крестьянское дело до Высочайшего рескрипта 20 ноября 1857 года / Изд. Д. Самарина. М.: Типография А.И. Мамонтова и К, 1878. С. VI-VII).

Впервые опубликована: Самарин Ю.Ф. Сочинения. Т. 2: Крестьянское дело до Высочайшего рескрипта 20 ноября 1857 года / Издание Д. Самарина. М.: Типография А.И. Мамонтова и К, 1878. С. 17—136. Печатается поданному изданию.

Издатель сочинений Ю.Ф. Самарина — Д.Ф. Самарин в примечании к публикации записки своего старшего брата ‘О крепостном состоянии и о переходе из него к гражданской свободе’ писал: ‘Из писем Ю.Ф. Самарина видно, что он работал года два или три над этою запискою, излагающею первоначальные его мысли об упразднении крепостного права, и переделывал ее несколько раз. В Апреле 1854 года он писал К.С. Аксакову: ‘На днях я окончил довольно пространную записку о крепостном праве и о разных мерах, по моему мнению, облегчающих исход из него. Теперь я ее переписываю, дополняю, потом подвергну ее строгому разбору в нашем кругу и, наконец, пущу в ход’. Без малого через два года после того, 12 Января 1856 года, служа в ополчении, Ю.Ф. писал из Сызрани К.С. Аксакову: ‘При всем том, проводя все утра на учениях, вникая по вечерам в тайны ротных построений я успел здесь окончить совершенно-переделанную мною записку, которую я вам читал в деревне. Я вижу, что она стала полнее и лучше, и меня в особенности радует то, что я обработал ее в то время, когда имел благовидный предлог бросить все занятия, кроме служебных’. Наконец, в октябре 1856 года, он писал из Самарской деревни своей: ‘Записка моя пошла в ход и имеет большой успех’. Значит, она была совершенно закончена и отправлена в Петербург осенью 1856 года, за год до первого Высочайшего рескрипта об улучшении быта помещичьих крестьян, последовавшего 20 Ноября 1857 года. Одновременно с запискою Самарина ходили по рукам проекты упразднения крепостного права, составленные К.Д. Кавелиным, кн. В. А. Черкасским, А. И. Кошелевым, Позеном и др.’ (Самарин Ю.Ф. О крепостном состоянии и о переходе из него к гражданской свободе // Сочинения. Т. 2: Крестьянское дело до Высочайшего рескрипта 20 ноября 1857 года / Издание Д. Самарина. М.: Типография А.И. Мамонтова и К, 1878. С. 17, прим.).

В примечании Д.Ф. Самарина упомянут ‘первый Высочайший рескрипт об улучшении быта помещичьих крестьян’ — Рескрипт (букв, ‘письменный ответ’ (лат.) — имеющее силу закона предписание императора официальному лицу) от 20 ноября 1857 г. императора Александра II Виленскому, Гродненскому и Ко-венскому военному генерал-губернатору В.И. Назимову об учреждении из числа местных помещиков трех губернских комитетов и одной ‘общей комиссии в г. Вильне’ для подготовки местных проектов крестьянской реформы, который был опубликован в декабре 1857 ознаменовал начало публичной подготовки крестьянской реформы. 5 декабря 1857 г. последовал аналогичный рескрипт петербургскому генерал-губернатору графу П.Н. Игнатьеву. В течение 1858 г. подобные рескрипты были даны и остальным губернаторам, и в том же году в 46 губерниях, в которых находились помещичьи крестьяне, были учреждены губернские ‘комитеты об улучшении быта помещичьих крестьян’. В основу рескрипта Назимову были положены следующие принципы: освобождение крестьян, выкуп ими усадеб в течение 10—15 лет, сохранение крестьянских наделов за повинности. Рескриптом предполагалось, что: ‘1. Помещикам сохраняется право собственности на всю землю, но крестьянам оставляется их усадебная оседлость, которую они в течение определенного времени приобретают в свою собственность посредством выкупа, сверх того, предоставляется в пользование крестьян надлежащее по местным удобствам, для обеспечения их быта и для выполнения обязанностей пред правительством и помещиком, количество земли, за которое они или платят оброк, или отбывают работу помещику. 2. Крестьяне должны быть распределены на сельские общества, помещикам же предоставляется вотчинная полиция, и 3. При устройстве будущих отношений помещиков и крестьян должна быть надлежащим образом обеспечена исправная уплата государственных и земских податей и денежных сборов’ (Конец крепостничества в России (документы, письма, мемуары, статьи). М.: Изд-во Московского университета, 1994. С. 86).

Под ‘ходившими по рукам проектами упразднения крепостного права, составленными К.Д. Кавелиным, кн. В. А. Черкасским, А.И. Кош елевым, Позеном и др.’ имеются в виду: ‘Записка об освобождении крестьян в России’ (1855) Кавелина Константина Дмитриевича (1818—1885), записки ‘О лучших средствах к постепенному исходу из крепостного состояния’ (1857) князя Черкасского Владимира Александровича (1824—1878), ‘О мерах освобождения крепостных крестьян’ (1856) Позена Михаила Павловича (1798—1871), а также проект Кошелева Александра Ивановича (1806-1883), который составили четыре связанные внутренней логикой записки 1856—1857 гг. — ‘О необходимости немедленного уничтожения крепостного состояния’, ‘О различных способах освобождения крестьян’, ‘Предполагаемые меры к освобождению крестьян’, ‘Предполагаемые меры к освобождению дворовых людей’.

⁴⁸ Восточная война или Крымская война — война между Российской империей и коалицией в составе Британской, Французской, Османской империй и Сардинского королевства. Была объявлена России 4 октября 1853 года Турцией, а за ней Великобританией и Францией, после отказа императора Николая I вывести войска из окуппированных княжеств Молдавии и Валахии. Закончилась подписанием 18 марта 1856 года в Париже унизительного для России мирного договора. По Парижскому трактату Черное море объявлялось нейтральным, в связи с чем Россия лишалась права иметь там военный флот. Россия также отказывалась от укрепления Аландских островов в Балтийском море, соглашалась на свободу судоходства по Дунаю, отказывалась от протектората над Валахией, Молдавией и Сербией и от части южной Бессарабии, уступала Молдавии свои владения в устьях Дуная и часть Южной Бессарабии, возвращала занятый у Турции город Каре (в обмен на Севастополь и другие крымские города). А самое главное, Крымская война, уничтожив гегемонию России в европейских делах, полностью изменила систему международной политики, покоившуюся на Венских трактатах 1815 г.

⁴⁹ В примечании Ю.Ф. Самарин приводит пример ‘Пруссии после поражения под Иеною и Тильзитского мира’. Здесь речь идет о событиях так называемой войны четвертой коалиции России, Пруссии, Англии против наполеоновской Франции в 1806—1807 гг. и последующих реформах в Пруссии. 14 октября 1806 г. под Йеной и одновременно под Ауэрштедтом произошли сражения, в которых Наполеон I Бонапарт разгромил прусскую армию. 25 июня 1807 г. в г.Тильзит был заключен мирный договор, по которому Пруссия лишилась более половины своих владений. В этой ситуации король Пруссии Фридрих Вильгельм III ( 1770— 1840) начал реформирование страны. В 1807-1808 гг. барон Штейн (Stein) Генрих Фридрих Карл (1757—1831), возглавлявший правительство, сумел провести важнейшие политические, экономические и финансовые реформы, главной из которых стала отмена крепостного права. Эдикт 1807 г. провозглашал отмену личной зависимости крестьян, а также предусматривал возможность отчуждения земли по желанию собственника, что позволяло приобретать землю бюргерам и крестьянам. В ноябре 1808 г. была проведена муниципальная реформа, вводившая самоуправление в городах. Тогда же была проведена и административная реформа, устранившая абсолютистский порядок управления в учреждениях и позволившая создать ряд новых министерств (военное, внутренних и иностранных дел, юстиции и финансов). Реформы Штейна продолжил князь Гарденберг (Hardenberg) Карл Август (1750—1822) — канцлер Пруссии с 1810 по 1822 г., в частности, по принятому в 1811 г. Эдикту о ‘регулировании’ крестьянам был разрешен выкуп повинностей, связанных с пользованием помещичьей землей и установлены условия такого выкупа.

⁵⁰ В примечании Самарин приводит в пример брошюру: Ольденбургский П.Г. Наставление для образования воспитанниц женских учебных заведений. СПб., 1852.

⁵¹ В примечании Самарин ссылается на ‘всеподданнейшее донесение Смоленского предводителя от лица дворянства, 1849 года’. Здесь имеется в виду ‘Записка по вопросу о переходе крестьян крепостных в обязанные’ смоленского губернского предводителя дворянства князя Друцкого-Соколинского Михаила Васильевича (1804—?), представленная им Николаю I в феврале 1849 года, а также ‘Особое приложение к представленному в собственные руки его величества мнению об обязанных крестьянах’, в котором прямо было заявлено, что ‘В России рабства нет’ (Майков В.Н. Смоленские дворяне и обязанные крестьяне // Русская старина. Ежемесячное историческое издание. СПб., 1873. Т. VIII. С. 931). Публикацию записки Друцкого-Соколинского и приложения к ней см.: Там же. С. 915—939.

⁵² Со времен Уложения — имеется в виду ‘Свод всех законов’ или ‘Соборное уложение царя Алексея Михайловича’ — кодекс законов Русского государства, принятый Земским собором 1648—1649 гг. в царствование Алексея Михайловича (1629-1676) Романова, русского царя с 1645 г. Уложение завершило процесс законодательного оформления крепостного права в России.

⁵³ В качестве источника Самарин использовал в основном статьи печатного органа одной из первых в России общественных организаций, учрежденной для усовершенствования сельского хозяйства — Московского Императорского общества сельского хозяйства, который в 1821—1841 гг. выходил под названием ‘Земледельческий Журнал, издаваемый Императорским московским обществом сельского хозяйства’, а в 1841—1859 гг. — ‘Журнал сельского хозяйства и овцеводства, издаваемый от Императорского московского общества сельского хозяйства’. В этих периодических изданиях помещались статьи как ученых, так и ‘практических хозяев’ — помещиков, управляющими имениями и др. В частности, Самарин ссылается на труды Афросимова, Бобарыкина, Бунина, Вилькинса, Волкова, Кикина, Кошелева, Лодыженского, Муравьева, Поздюнина, Титова, Шульца и др.

⁵⁴ Имеются в виду: Франциск I (Franois I) (1494—1547) — французский король с 1515 г., из династии Валуа. ‘Король-дворянин’, как он сам себя называл, обладал рыцарской любезностью, отвагой и непомерным честолюбием, покровительствовал искусствам и наукам, был воплощением духа Возрождения, последний монарх Франции, носивший титул короля — Луи-Филипп I (Louis-Philippe I) (1773—1850) — король Франции в 1830—1848 гг., представитель Орлеанской ветви династии Бурбонов. По конституции титуловался ‘король французов’, в народе же получил прозвище ‘король — гражданин’ и вполне соответствовал идеалу короля буржуазии, девизом его правления были знаменитые слова: ‘enrichissez-vous!’ (обогащайтесь)).

⁵⁵ Ревизские списки или Ревизские сказки — списки лиц податного состояния к которому относились крестьяне, мещане, посадские, ремесленники и цеховые, платившие подушную подать, подвергавшиеся телесным наказаниям, выполнявшие рекрутскую и другие натуральные повинности. Такие ревизские сказки составлялись при ревизиях — переписях населения Российской империи в XVIII — первой половине XIX в., проводившихся с целью подушного налогового обложения на основе новой учетной единицы — мужских душ вместо ‘тяглового двора’, использовавшегося на Руси в XVI—XVII вв. Они представляли собой поименные списки населения, в которых указывались имя, отчество и фамилия владельца двора, его возраст, имя и отчество членов семьи с указанием возраста, отношение к главе семьи. Всего было проведено десять ревизий — в 1719, 1742, 1762, 1782, 1796, 1811, 1815, 1836, 1850, 1858 гг. В промежутках между ревизиями ревизские сказки уточнялись. Производилась фиксация наличия или отсутствия лица на момент текущего учета, причем в случае отсутствия фиксировалась причина (умер, в бегах, отселен, в солдатах и т.п.). Все уточнения ревизских сказок относились к последующему году, поэтому каждая ‘ревизская душа’ считалась наличной до следующей ревизии даже в случае смерти человека, что позволяло государству, с одной стороны, повышать собираемость подушевого налога, а с другой — создавало условия для злоупотреблений. Согласно переписи населения 1857—1859 гг., в крепостной зависимости находилось 23,1 млн человек (обоих полов) из 62,5 млн человек, населявших Российскую империю.

⁵⁶ В примечании Самарин упоминает о самозванцах — людях, выдававших себя за русских ‘царей’. Григорий Отрепьев (мирское имя и отчество — Юрий Богданович, ‘полуимя’ — Гришка Отрепьев) — монах-расстрига, беглый дьяк Чудова монастыря (в московском Кремле). По официальной версии именно он был Лжедмитрием I, занимавшим царский престол России с 1 июня 1605 по 17 мая 1606 г. — самозванцем, выдававшим себя за чудом спасшегося младшего сына Ивана IV Грозного — царевича Дмитрия. Пугачев Емельян Иванович (1742—1775) — донской казак, предводитель Крестьянской войны 1773—1775 гг. в России, назвался Петром Федоровичем — императором Петром III (Петр Федорович, имя при рождении Карл Питер Ульрих Гольштейн-Готторпский (1728-1762) — российский император в 1761—1762 гг., убитый в результате дворцового переворота). За ‘Петра III’, отца императора Павла I выдавал себя и основатель секты скопцов, крестьянин Селифанов — Селиванов Кондратий Иванович (?—1832).

⁵⁷ В примечании речь идет о призыве в морское и сухопутное ополчение — резерв действующей армии — во время Крымской войны 1853—1856 гг. 2 апреля 1854 г. состоялся первый призыв на военно-морскую службу морского ополчения из числа добровольцев по Петербургской, Новгородской, Тверской и Олонецкой губерниям. Произведенная запись значительно превысила намеченное число призыва, дав со дня его начала и по 22 мая 7132 человека, выразивших желание вступить в морское ополчение. 25 октября 1854 года император Николай I повелел сформировать на время войны из крестьян императорских уделов Новгородской, Архангельской и Вологодской губерний Стрелковый полк императорской фамилии. Сформирован полк был 21 июля 1855 г. Кроме того, высочайшими указами в 1854 и 1855 гг. были сформированы девять поселенных финских батальонов. С 1855 г. в различных губерниях империи формировались Губернские комитеты и дружины государственного подвижного ополчения из крепостных крестьян и других податных сословий. Дружинами каждой губернии руководил начальник губернского ополчения на правах начальника дивизии. Всего было сформировано 236 дружин, существовавших до 1856 г. Общее количество ополченцев составило до 240 тыс. человек.

‘Указ 8 ноября’ — имеется в виду именной Указ, данный Сенату 8 ноября 1847 г. ‘О предоставлении крестьянам имений, продающихся с публичных торгов за дожи, права выкупать себя с землею’, по которому крестьяне могли ‘выкупиться вместе с землей посредством взноса состоявшейся на торгах цены или при неявке покупщиков полной оценочной суммы, если же оценка не достигает суммы дожа, лежащего на имении, то крестьяне обязаны принять на себя уплату всего этого дожа’. Срок выкупа остался прежним — 30 дней. Производить выкуп должны были ‘крестьяне всего имения или, если оно продается участками, крестьяне всего участка’. При этом крестьяне поступали в разряд государственных и несли все соответствующие подати и повинности. Однако в сущности их статус был ближе к статусу свободных хлебопашцев, нежели государственных крестьян: то же право собственности на земли и угодья и, следовательно, освобождение от платы оброка, отразившееся в самом названии выкупившихся крестьян — ‘безоброчные’, то же право отчуждения земли в посторонние руки. Последнее, правда, было ограничено рядом условий: отчуждение ‘не иначе как по мирским приговорам и с утверждения министерства государственных имуществ, с оставлением при этом всегда неотделимою принадлежностью имения по 2 десятины на ревизскую душу, причем на эту последнюю землю не должны падать никакие дожи крестьян’ (Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. XXII. Отделение первое. 1847. No 21689. СПб, 1848. С. 841-842).

⁵⁸ Самарин ссылается здесь на французское издание первого тома труда английского философа и экономиста Милля (МШ) Джона Стюарта (1806—1873) ‘Основания политической экономии’ — ‘Основания политической экономии и некоторые приложения ее к социальной философии’ (Principes d’conomie politique, avec quelques-unes de leurs applications l’conomie sociale. Tom premier. Paris, 1854) и на первый том труда ‘Система народного хозяйства’ немецкого экономиста Рошера (Rscher) Вильгельма Георга Фридриха (1817—1894) — ‘Основания национальной экономии’ (Rscher W. Grundlagen der Nationalkonomie. Stuttgart und Tbingen, 1854).

⁵⁹ В примечании Самарин упоминает ‘удельное ведомство’ — государственное учреждение Российской империи, управлявшее имуществом императорской семьи.

⁶⁰ Речь идет о событиях во Франции, где в феврале 1848 г. в результате революции от престола отрекся Луи-Филипп I и была провозглашена Вторая республика, во временное правительство которой вошли и социалисты — Луи Блан, Александр Мартен Альбер. Одной из мер нового правительства стало открытие в крупных городах Национальных мастерских для безработных, где более 100 тыс. работников получали гарантированную плату. Однако уже 21 июня по инициативе правительства Учредительное собрание распустило Национальные мастерские, расходы на которые стали непосильными для казны. В Париже началось восстание, подавленное генералом Л.-Э. Кавеньяком, затем в декабре 1848 г. состоялись всенародные выборы, на которых президентом был избран племянник Наполеона Бонапарта Луи Наполеон Бонапарт.

⁶¹ В примечании Самарин в контексте развития социальной теории упоминает Людовика Наполеона. Шарль Луи Наполеон Бонапарт (1808—1873), президент Французской республики с 1848 по 1852 г., император Франции Наполеон III Бонапарт в 1852—1870 гг. издал в 1839 г. в Лондоне трактат ‘Наполеоновские идеи’ (Louis-Napolon Bonaparte. Des ides Napoloniennes. Londres, 1939), где представил теорию бонапартизма — синтез порядка и революции, социализма и экономического процветания, либерализма и сильной власти, а в 1844 г. в Париже брошюру против пауперизма (Louis-Napolon Bonaparte. Extinction du pauprisme, ou Projet d’organisation agricole pour Г amlioration du sort des travailleurs. Paris, 1844).

⁶² Entrepreneur — предприниматель (фр.).

⁶³ Термином ‘тягло’ в дореформенной России XIX в. обозначались: 1) крестьянская семья, принимавшаяся за рабочую единицу в помещичьем хозяйстве при разверстке барщины, оброка и государственного обложения, 2) крепостная повинность — барщина, оброк, взимавшиеся с такой единицы, а также 3) участок земли, обрабатываемый такой единицей.

⁶⁴ В примечании Самарин ссылается на сочинение ‘известного хозяина Мейера’ — русского агронома немецкого происхождения, пионера лесоводства в России Майера Франца Христиановича (1783-1860).

⁶⁵ В примечании Самарин вслед за Вилькинсоном употребляет термин ‘valeur intrins&egrave,que’, букв, ‘действительная стоимость’ (фр.) в смысле ‘внутренняя ценность’ труда.

⁶⁶ Вилькинс ИванЯковлевич (?—1852) — тверской помещик, ученый-агроном, автор различных пособий и руководств для сельских хозяев, множества статей, а также переводов на русский язык работ зарубежных ученых-аграриев Альбрехта Даниеля Тэера, Августа фон Векерлина, и др. Для Самарина он являлся наиболее авторитетным экспертом в области организации крестьянского труда в России о чем свидетельствует то, что в тексте самой записки и в примечаниях к ней имя Вилькинсона встречается 16 раз.

⁶⁷ Муравьев Николай Николаевич (1768-1840) — генерал-майор, математик, военный педагог — основатель Московского учебного заведения для колонновожатых, один из создателей Московского общества сельского хозяйства, автор сочинения ‘Наставление о приведении в порядок управления скотными дворами’ (М., 1830), а также примечаний к русскому изданию фундаментального труда немецкого ученого, агронома, почвоведа Тэера (Thaer) Альбрехта Даниеля (1752—1828) ‘Основания рационального сельского хозяйства’ (Тэер А. Основания рационального сельского хозяйства: В 5 ч. / С прим. Н.Н. Муравьева и Е. Крюда, пер. CA. Маслова, Изд. А. Ширяева. М.: Тип. ун-та, 1830—1835), на которые ссылается Самарин.

⁶⁸ Изделье — работа на помещика, барщина.

⁶⁹ Понаровка — поблажка, потворство.

⁷⁰ Имеется в виду именной Указ Сенату ‘О предоставлении помещикам заключать с крестьянами договоры на отдачу им участков земли в пользование за условленные повинности, с принятием крестьянами, заключившими договор, названия обязанных крестьян’ от 2 апреля 1842 г. (Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. XVII: Отделение первое. 1842. No 15462. СПб., 1843. С. 261-262).

⁷¹ Указ от 2 апреля 1842 г. ‘О предоставлении помещикам заключать с крестьянами договоры на отдачу им участков земли в пользование за условленные повинности, с принятием крестьянами, заключившими договор, названия обязанных крестьян’ от 2 апреля 1842 г. был реализован лишь 5-ю помещиками, уволившими в обязанных 26 937 крепостных. В их число входил князь Михаил Семенович Воронцов (1782-1856) первым уволивший в обязанные крестьяне крепостных Муринского имения в С.-Петербургской губернии в количестве 492 ревизских душ в июне 1843 г. По предложенному договору крестьянам впредь позволялось жениться и выходить замуж без разрешения хозяина, а также владеть движимым и недвижимым имуществом. Их нельзя было принудительно переводить в дворовые (крепостные). Они получали право при определенных условиях переходить с одного надела на другой и даже менять сословие. Налоги оставались прежними, а земельные наделы сокращались более чем в 3 раза (с 4,5 до 1,4 десятин на человека). Кроме того, крестьяне теряли помощь хозяина в случае пожара или неурожая. Тем не менее крестьяне подписали договор, и он был Высочайше утвержден императором в конце июня 1843 г. Вторым помещиком, осуществившим перевод крепостных крестьян в обязанные, стал князь стал Людвиг Леон (Лев Петрович) Витгенштейн (1799-1866), который в январе 1848 г. перевел в обязанные 662 крепостных мужского пола Дружносельской вотчины С.-Петербургской губернии. Не считая этих двух утвержденных, прошения и проекты условий перевода крепостных в обязанных крестьян в 1842—1846 гг. были поданы 16 помещиками, представившими к переводу в общей сложности свыше 13,5 тыс. крестьян. Но они не были реализованы либо из-за отказа крестьян, которых не удовлетворяли условия увольнения в обязанные, либо — правительства, объясняющего возврат дела несоответствием некоторых проектов условий перевода статьям указа от 2 апреля 1842 года.

⁷² Речь идет о событии декабря 1847 г., когда император Николай I пригласил депутатов смоленского дворянства в Санкт-Петербург и выразил желание, чтобы дворяне Смоленской губернии перевели своих крепостных в разряд обязанных. ‘Я буду говорить с вами не как государь, а как первый дворянин империи, — произнес между прочим Николай Павлович в своей речи депутатам. — Земли принадлежат нам, дворянам, по праву, потому что мы приобрели ее нашей кровью, пролитой за государство, но я не понимаю, каким образом человек сделался вещью, и не могу себе объяснить этого иначе, как хитростью и обманом, с одной стороны, и невежеством — с другой. Этому должно положить конец. Лучше нам отдать добровольно, нежели допустить, чтобы у нас отняли. Крепостное право причиной, что у нас нет торговли, промышленности’. Отпуская депутатов, государь поручил держать сказанное им в секрете, но ‘побудить смоленское дворянство к совещаниям о мерах, как приступить к делу’ (цит. по: Зайотковский А.М. Восточная война 1853-1856 гг. в связи с современной ей политической обстановкой: В 2 т. Т. 1. СПб.: Экспедиция изготовления государственных бумаг, 1908. С. 118, см. также: Семевский В.И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX века: Т. 2.: Крестьянский вопрос в царствование императора Николая. СПб.: Типография Товарищества ‘Общественная польза’, 1888. С. 163).

⁷³ Имеется в виду первый российский полноценный уголовный кодекс — Уложение о наказаниях уголовных и исправительных, Высочайше утвержденный императором Николаем I 15 августа 1845 г. и введенный в действие с 1 мая 1846 г.

⁷⁴ Свод законов Российской Империи, повелением государя императора Николая Павловича составленный. Т. XIV Ч. 4: Устав о предупреждении и пресечении преступлений. СПб., 1842. В примечании Самарин ссылается также на Именной указ от 5 июля 1811 г. ‘О разделении всех преступлений на три степени’ (Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. Собрание первое. Т. XXXI: 1810-1811. No 24 707. СПб., 1830. С. 943).

⁷⁵ Самарин ссылается на Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета от 3 марта 1822 г. ‘Об отсылке крепостных людей за дурные поступки в Сибирь, на поселение’ (Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. Собрание первое. Т. XXXVIII: 1822-1823. No 28954. СПб., 1830. С. 99-101), Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета от 30 августа 1827 г. ‘О помещичьих людях, ссылаемых, по воле их помещиков, в Сибирь на поселение’ (Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. П. 1827. No 1339. СПб., 1830. С. 748—749), Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета от 22 июня 1828 г. ‘О распределении людей, представляемых помещиками за дурное поведение, в распоряжение Правительства для удаления, и о возвращении по желанию помещика в их владение’ (Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. III: 1828. No 2107. СПб., 1830. С. 636-637).

⁷⁶ Имеется в виду Высочайший Указ ‘О предоставлении крестьянам помещичьим и крепостным людям покупать и приобретать в собственность земли, домы, лавки и недвижимые имущества’ от 3 марта 1848 г. (Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. XXIII:. Отделение первое. No 22 042. 1848. СПб., 1849. С. 157-158).

⁷⁷ Ст. 1029 ‘Обязанности владельцев ходатайствовать и отвечать за крепостных его людей, в определенных законом случаях’ гласила: ‘За крепостных людей во всех гражданских делах право искать и отвечать предоставляется самим помещикам, но с дозволения сих последних, крепостные люди могут быть на суде и сами за себя’ (Свод законов Российской Империи, повелением Государя Императора Николая Павловича составленный. Т. 9. Кн. I: О разных родах состояний, и различии прав, им присвоенных. Отделение третье: О пространстве власти владельца над крепостными его людьми, и образе ее действия. СПб., 1842. С. 196).

⁷⁸ Пункт 4 статьи 947 (а не 950 как указано во втором томе сочинений Самарина) гласит: ‘Подлежат общей подсудности и пользуются защитою, в случае неправильного присвоения движимого имущества, не от помещика, но от лица постороннего’, а в статье 950, состоящей из одного пункта, говорится о том, что ‘если крепостной человек, отложась от должного помещику своему послушания, подаст на него недозволенную жалобу, и в особенности, если отважится подать таковую непосредственно Императорскому Величеству: то как челобитник, так и сочинитель жалобы предаются суду и наказываются по все строгости законов’ (Свод законов Российской Империи, повелением Государя Императора Николая Павловича составленный. Т. 9. Кн. I.: О разных родах состояний, и различии прав, им присвоенных. Отделение третье: О пространстве власти владельца над крепостными его людьми, и образе ее действия. СПб., 1842. С. 179—180).

⁷⁹ Имеется в виду именной Указ, данный Сенату 8 ноября 1847 г. ‘О предоставлении крестьянам имений, продающихся с публичных торгов за дожи, права выкупать себя с землею’ (Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. XXII: Отделение первое. 1847. No 21 689. СПб., 1848. С. 841-842).

⁸⁰ Минорат — система наследования имущества младшим в семье.

⁸¹ Самарин имеет в виду события так называемой ‘киевской казатчины’, когда после Манифеста 29 января 1855 г. о наборе ратников в ‘подвижное сухопутное ополчение’ среди крестьян распространился слух о том, что запись в ополчение (в казаки) освободит их от крепостной зависимости и они, требуя поголовной записи в казаки, прекратили выполнение барщинных работ. Волнения охватили 9 из 12 уездов Киевской губернии и были прекращены военной силой.

⁸² Видимо, здесь опечатка. Указ ‘о обязанных поселянах’ вышел не в 1846 г., а 2 апреля 1842 г. Что же касается 1846 г., то по этому вопросу в Полном собрании законов Российской империи имеется лишь Выписка из Высочайше утвержденного мнения Государственного Совета ‘О дополнительных условиях, кои могут быть помещены в договоры, заключаемые помещиками с крестьянами, при увольнении их в обязанные’ от 10 июня 1846 г. (Дополнение ко второму Полному собранию законов Российской империи. Часть вторая. СПб., 1855. No 20 116а. С. 21-22).

⁸³ Самарин ссылается на статью ‘Законов о состояниях’, относящуюся к главе пятой ‘Об обязанных крестьянах, водворенных на землях помещичьих’, раздела IV’О сельских обывателях’ (Свод законов Российской Империи, повелением Государя Императора Николая Павловича составленный. Т. 9: Законы о состояниях. Раздел IV: О сельских обывателях. Глава пятая: Об обязанных крестьянах, водворенных на землях помещичьих. No 908. СПб., 1842. С. 171). Это так называемое четвертое ‘главное правило’, ‘разъяснялось’ именным Указом Сенату от 2 апреля 1842 г. ‘О предоставлении помещикам заключать с крестьянами договоры на отдачу им участков земли в пользование за условленные повинности, с принятием крестьянами, заключившими договор, названия обязанных крестьян’ (Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. XVII. Отделение первое. 1842. No 15462. СПб., 1843. С. 261).

⁸⁴ Имеется в виду ‘Высочайше утвержденный Устав Рекрутский’ от 28 июня 1831 г. (Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. VI: Отделение первое. 1831. No 4677. СПб., 1832. С. 501-657).

⁸⁵ Свод законов Российской Империи, повелением Государя Императора Николая Павловича составленный. Т. 9: Законы о состояниях. Раздел IV: О сельских обывателях. Глава пятая: Об обязанных крестьянах, водворенных на землях помещичьих. No 909. СПб., 1842. С. 171. По сути, статья, которую излагает Самарин, совпадает с пятым ‘главным правилом’, установленным именным Указом Сенату ‘О предоставлении помещикам заключать с крестьянами договоры на отдачу им участков земли в пользование за условленные повинности, с принятием крестьянами, заключившими договор, названия обязанных крестьян’ (Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. XVII: Отделение первое. 1842. No 15 462. СПб, 1843. С. 261).

⁸⁶ Свод законов Российской Империи, повелением Государя Императора Николая Павловича составленный. Т. 9: Законы о состояниях. Раздел IV: О сельских обывателях. Глава пятая: Об обязанных крестьянах, водворенных на землях помещичьих No 911—912. СПб., 1842. С. 172. Здесь имеются в виду седьмое и восьмое ‘главные правила’, установленные именным Указом Сенату ‘О предоставлении помещикам заключать с крестьянами договоры на отдачу им участков земли в пользование за условленные повинности, с принятием крестьянами, заключившими договор, названия обязанных крестьян’ (Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. XVII: Отделение первое. 1842. No 15 462. СПб, 1843. С. 261-262).

⁸⁷ О производстве из кредитных установлений ссуд под имения, обязанными крестьянами населенные, наблюдаются правила, при сем приложенные // Продолжение Свода Законов Российской Империи, издания 1842 года. VII. С 1 Января по 30 Июня 1846 года, ст. 304. СПб, 1846. С. 15.

Государственный совет в январе 1846 года одобрил правила о выдаче ссуд из кредитных установлений под залог имений, населенных обязанными крестьянами. Утвержденные 21 февраля 1846 года эти правила предоставляли помещикам право оставлять имения, крестьяне которых переводились в обязанные, в залоге кредитных установлений и закладывать вновь имения, переведенные уже на положение обязанных. (Высочайше утвержденное мнение Государственного совета, распубликованное 21 февраля, О производстве ссуд из кредитных учреждений под имения, обязанными крестьянами населенные // Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. XXI: Отделение первое. 1846. No 19 641. СПб, 1847. С. 178-181).

⁸⁸ Имеется в виду Устав кредитный (Свод законов Российской Империи, повелением Государя Императора Николая Павловича составленный Т. П. Ч. 1: Учреждения и уставы государственных кредитных установлений. СПб, 1842).

⁸⁹ Свод законов Российской Империи, повелением Государя Императора Николая Павловича составленный. Т. 9: Законы о состояниях. Раздел IV: О сельских обывателях. Глава пятая: Об обязанных крестьянах, водворенных на землях помещичьих. No 910. СПб., 1842. С. 171. Имеется в виду шестое ‘главное правило’, установленное именным Указом Сенату ‘О предоставлении помещикам заключать с крестьянами договоры на отдачу им участков земли в пользование за условленные повинности, с принятием крестьянами, заключившими договор, названия обязанных крестьян’ (Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. XVII: Отделение первое. 1842. No 15 462. СПб., 1843. С. 261-262).

⁹⁰ Свод законов Российской Империи, повелением Государя Императора Николая Павловича составленный. Т. 9: Законы о состояниях. Раздел IV: О сельских обывателях. Глава пятая: Об обязанных крестьянах, водворенных на землях помещичьих. No 910. СПб., 1842. С. 171.

⁹¹ Свод законов Российской Империи, повелением Государя Императора Николая Павловича составленный. Т. 9: Законы о состояниях. Раздел IV: О сельских обывателях. Глава пятая: Об обязанных крестьянах, водворенных на землях помещичьих. No 906. СПб., 1842. С. 171. Самарин цитирует второе ‘главное правило’, установленное именным Указом Сенату ‘О предоставлении помещикам заключать с крестьянами договоры на отдачу им участков земли в пользование за условленные повинности, с принятием крестьянами, заключившими договор, названия обязанных крестьян’ (Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. XVII: Отделение первое. 1842. No 15 462. СПб., 1843. С. 261).

⁹² Inquiry — парламентское расследование (англ.).

⁹³ Свод законов Российской Империи, повелением Государя Императора Николая Павловича составленный. Т. 9: Законы о состояниях. Раздел IV: Отделение первое. No 971. СПб., 1842. С. 185.

⁹⁴ Коше лев Александр Иванович (1806-1883) — славянофил, публицист и общественный деятель. Приобретя обремененное дожами имение (с. Песочня, Са-пожковский уезд Рязанской губернии), переселившись туда, Коше лев благодаря грамотному управлению (ввел мирское управление: мир выбирал старосту, которому вместе с миром был предоставлен суд, а также раскладка податей), а также участию в винных откупах с 1838 г. по 1848 г. сумел сколотить состояние и стал одним из крупнейших землевладельцев губернии. Ю.Ф. Самарин в начале 1850-х гг. неоднократно бывал в сапожковском имении и обсуждал с А.И. Кошелевым, князем В. А. Черкасским и другие вопросы, связанные с освобождением крепостных крестьян.

⁹⁵ Canon — годичная налоговая норма, исчисляемая в натуре (лат.).

⁹⁶ Самарин ссылается на примечание к статье 910 главы пятой ‘Об обязанных крестьянах, водворенных на землях помещичьих’ Свода Законов о состоянии по 6-му Продолжению: ‘910. — Помещики учреждают в селениях обязанных крестьян вотчинное управление и имеют высшее наблюдение за сельскою в них полициею… За преступления и проступки обязательные крестьяне, подлежащие, на основании сей статьи, суду и расправе помещиков и управляющих имениями их, виновные могут бьпь подвергаемы наказаниям, которые определены ниже сего в статьях 974 и 972, с тем лишь различием, что отдача в смирительные и рабочие домы [так в тексте] или в исправительные арестантские роты гражданского ведомства, а равно и удаление из общества неисправимых и вредных обязательных крестьян чрез отдачу в рекруты без очереди или представление в распоряжение Губернского Правления, определяется мирским приговором с утверждения самого помещика, или такого управляющего, который имеет особое для сего уполномочие’ (Продолжение Свода Законов Российской империи, издания 1842 года. VI. С 1 января по 31 декабря 1845 года. СПб.: тип. Второго отд-ния с. е. и. в. канцелярии, 1846. — Статьи к Девятому тому Свода. [Разд. пат.]. [К ст.] 910. С. 21, прим.). — Прим. П.И. Талерова.

⁹⁷ В примечании Самарин ссылается на примечание к ст. 904 главы пятой ‘Об обязанных крестьянах, водворенных на землях помещичьих’ Свода Законов о состоянии по 10-му Продолжению: ‘904. — Владельцы населенных имений, при увольнении крестьян их в обязанные, для обеспечения себя в исправном со стороны их выполнении договоров, могут в договоры сии включать условия: а) о тех имениях, где крестьяне остаются на запашке и повинность их заключается в рабочих днях, всякий убыток, причиненный помещику ослушанием одного или нескольких человек против нарядов вотчинного управления, владелец может отыскивать или непосредственно с самих виновных, ли ответственность за то возложить, по добровольному с крестьянами соглашению, на вс мирское общество. При ослушании же целого селения или самой большой части оного, независимо от наказания за сие по закону, для возмещения последовавшего владельцу ущерба, обращать в пользу его, по распоряжению Уездного Предводителя Дворянства и при содействии земской полиции, все произведения и движимое имущество виновных в неповиновении крестьян, за исключением лишь того, что необходимо нужно на уплату податей, на продовольствие, посев, и орудий и скота для сельских работ, б) в имении, где обязанные крестьяне состоят на оброке, в случае неисправного платежа оного, на указанном в предшедшем пункте основании, также всего принадлежащего неисправным платежникам движимого имущества, которое не составляет решительной в сельском быту необходимости, а при недостаточности такого средства, обращать виновных, с разрешения Начальника Губернии и под наблюдением Уездного Предводителя Дворянства, временно на запашку или другие, по указанию помещика, в самом имении работы, впредь до исправления’ (Продолжение Свода Законов Российской империи, издания 1842 года. X. С 1 июля по 31 декабря 1847 года. СПб.: Тип. Второго отд-ния с. е. и. в. канцелярии, 1848. Статьи к Девятому тому Свода. [Разд. пат.]. [К ст.] 904. С. 14, прим.). — Прим. П.И. Талерова.

⁹⁸ Журнал Министерства Внутренних Дел — периодическое издание Министерства внутренних дел Российской Империи. Издавался в Санкт-Петербурге ежемесячно в 1829—1861 гг. В нем публиковались официальные документы, а также статистические данные, статьи различного характера о хозяйственной жизни и быте населения различных регионов страны.

⁹⁹ Имеется в виду Манифест императора Павла I от 5 апреля 1797 г. ‘О трехдневной работе помещичьих крестьян в пользу помещика, и о непринуждении их к работе в дни воскресные’ (Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. Собрание первое. Т. XXIV: С 6 ноября 1796 по 1798. No 17 909. СПб., 1830. С. 587).

¹⁰⁰ В примечании Самарин говорит о кадастре — реестре достоверных сведений о природном, хозяйственном и правовом положении земель, составленном официальным органом или учреждением.

¹⁰¹ Самарин ссылается на главу Свода законов о состояниях ‘Об обязанных поселянах, водворенных на землях купеческих’ (Свод законов Российской Империи, повелением Государя Императора Николая Павловича составленный. Т. 9: Законы о состояниях. Раздел IV. О сельских обывателях. Отделение десятое. СПб., 1842. С. 168-169.

¹⁰² Видимо, Самарин имеет в виду: Продолжение Свода Законов Российской Империи издания 1842 года. XIV 1849 года. СПб., 1850.

¹⁰³ Свод законов Российской Империи, повелением Государя Императора Николая Павловича составленный. Т. 9: Кн. 1. Отделение четвертое. О свободных хлебопашцах. No 769. СПб., 1842. С. 150.

¹⁰⁴ Высочайше утвержденное положение Государственного Совета от 19 декабря 1804 г. ‘О неувольнении родовых крестьян, по завещанию, в свободные хлебопашцы’ (Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. Собрание первое. Т. XXVIII: 1804-1805. No 21562. СПб., 1830. С. 748-749).

¹⁰⁵ Самарин имеет в виду Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета по делу Пасевьевой от 12 августа 1818 г. ‘О недействительности завещательного распоряжения об увольнении крестьян, если оное при жизни завещателя не было утверждено законным порядком’ (Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. Собрание первое. Т. XXXV: 1818. No 27 470. СПб., 1830. С. 439—442) и Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета от 1 октября 1831 г. ‘О запрещении утверждать акты, относящиеся до увольнения крепостных людей с землею, когда оные составлены не по правилам, для свободных хлебопашцев изданным’ (Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. VI: 1831. Отделение второе. No 4846. СПб., 1832. С. 104).

¹⁰⁶ Статья 773 запрещала ‘увольнять крестьян в свободные хлебопашцы по духовным завещаниям помещиков, хотя бы сии крестьяне принадлежали к благоприобретенному их имению’ (Свод законов Российской Империи, повелением Государя Императора Николая Павловича составленный. Т. 9. Кн. 1. Отделение четвертое: О свободных хлебопашцах. No 773. СПб., 1842. С. 150).

¹⁰⁷ Самарин ссылается на примечания к ст. 1059 главы шестой ‘О людях крепостного состояния’ Свода Законов о состояниях по 4-му и 6-му Продолжениям (Примечание [1] / Статьи к Девятому тому Свода [законов о состоянии] // Продолжение Свода Законов Российской империи. IV СПб., 1844. С. 257-259, Примеч[ание] (по Прод. IV), п. 5 / Статьи к Девятому тому Свода [законов о состоянии] // Продолжение Свода Законов Российской империи. VI. СПб., 1846. С. 24). — Прим. П.И. Талерова.

¹⁰⁸ В примечании Самарин пишет о Меркеле (Merkel) Готлибе (1769—1850) — публицисте немецкого происхождения, сыне лифляндского пастора, борце за освобождение латышей от крепостной зависимости, авторе сочинения ‘Латыши, особенно в Лифляндии, в конце философского столетия’ (Merkel G. Die Letten, vorzglich in Liefland am Ende des philosophischen Jahrhunderts. Leipzig: bey Heinrih Grff, 1797), в котором в самых черных тонах описывалась жизнь лифляндского крестьянства, обличались зверства помещиков-немцев, содержался призыв к правительству России вмешаться в лифляндские дела и облегчить жизнь народа. Книга Мерке ля вызвала бурю возмущения среди помещиков Лифляндии, и Мерке ль вынужден был на десять лет оставить свою родину. Самарин упоминает также лифляндского помещика, барона Шульца фон Ашерадена Карла Фридриха (1720—1782), который в 1764 г. на принадлежащих ему землях добровольно смягчил крепостное право — ввел для крестьян фиксированные нормы барщины и оброка, предоставил им право собственности на движимое имущество и условное право наследования своих дворов. С 1759 г. он был лифляндским ландратом, членом коллегии, руководившей Лифляндской губернией в перерывах между ландтагами (ландтаг — высший орган местного самоуправления, который собирался раз в три года и обсуждал все вопросы, касающиеся губернии, избирал чиновников местного самоуправления, суда и полиции, принимал постановления, имевшие силу закона для местного населения). Самарин описывает случай, произошедший на ландтаге 1765 г., после которого Шульц фон Ашераден сложил с себя обязанности ландрата.

¹⁰⁹ Самарин имеет в виду общественные российские организации и их печатные органы — Императорское Вольное экономическое общество и периодическое издание ‘Труды Императорского Вольного Экономического Общества’ с прибавлением ‘Экономические Записки’ (СПб.), Императорское московское общество сельского хозяйства и ежемесячный ‘Журнал сельского хозяйства и овцеводства’ (М.), Лебедянское общество сельского хозяйства и ежегодные ‘Записки Лебедянского общества сельского хозяйства’ (М.).

¹¹⁰ Сразу же после начала европейских революционных событий по распоряжению Николая I в качестве контрмеры против их влияния на Россию был создан особый, секретный так называемый бутурлинский Комитет 2 апреля 1848 г. для высшего, ‘в нравственном и политическом отношении’, надзора за духом и направлением книгопечатания, который стал главным цензурным учреждением и просуществовал до 1855 г. Период с 1848 по 1855 г. называют ‘эпохою цензурного террора’ — именно тогда цензура стала не только предварительной, но еще и ‘карательной’, рассматривавшей сочинения уже после напечатания, было запрещено пропускать в печать ‘всякие, хотя бы и косвенные, порицания действий или распоряжений правительства и установлений властей, к какой бы степени сии последние ни принадлежали’, ‘разбор и порицание существующего законодательства’, ‘критики, как бы благонамеренны они ни были, на иностранные книги и сочинения, запрещенные и потому не должные бьпь известными’, ‘рассуждения, могущие поколебать верования читателей в непреложность церковных преданий’, статьи о представительных собраниях второстепенных европейских государств, об их конституциях, выборах, утвержденных законах, о депутатах, о народной воле, о требованиях и нуждах рабочих классов, о беспорядках, производимых иногда своеволиями студентов, статьи за университеты и против них, о подании голосов солдатами, статьи и исследования по истории смут и народных восстаний и т.д. Цензура не пропускала в свет произведения, ‘могущие дать повод к ослаблению понятий о подчиненности или могущие возбуждать неприязнь и завистливое чувство одних сословий против других’. 14 мая 1848 г. вышло высочайшее повеление, по которому цензоры секретно должны были представлять в III отделение запрещаемые ими сочинения, обнаруживающие в писателе особенно вредное в политическом или в нравственном отношении направление. III же отделение, смотря по обстоятельствам, должно будет принять меры ‘к предупреждению вреда, могущего происходить от такого писателя, или учреждало за ним наблюдение’. Все это и привело по верному замечанию Самарина к тому, что в России ‘печатная литература перестала служить выражением общественного мнения’.