Маколей. Полное собраніе сочиненій.
Маколей. Полное собраніе сочиненій.
О КОРОЛЕВСКОМЪ ЛИТЕРАТУРНОМЪ ОБЩЕСТВ.
(Іюнь, 1823).
О королевском литературном обществе, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1823
Время на прочтение: 8 минут(ы)
III. Критическіе и историческіе опыты. 2-е исправленное изданіе.
Подъ общею редакціею Н. Л. Тиблена
Санктпетербургъ и Москва. Изданіе Книгопродавца-Типографа М. О. Вольфа. 1870
Переводъ подъ редакціею г. Резенера.
Нашъ вкъ — вкъ обществъ. Едва ли изъ десяти англичанъ одинъ не принадлежалъ къ какому-нибудь обществу, имющему цлью раздавать книги или преслдовать ихъ, отправлять инвалидовъ въ госпиталь или нищихъ въ рабочій домъ, дарить серебряную посуду богатымъ или одяла бднымъ. Быть самымъ нелпымъ учрежденіемъ изъ столькихъ учрежденій не малое отличіе, впрочемъ, оно, кажется, неоспоримо принадлежитъ Королевскому Литературному Обществу. Съ самаго основанія этой смшной академіи вс умные люди предсказывали, что, не смотря на покровительство короля и управленіе епископовъ, она или не сдлаетъ ничего, или причинитъ вредъ. А что эти предсказанія сбылись, врядъ-ли кто станетъ оспаривать.
Я не нападаю на основателей общества. Они были люди почтеннаго характера, и я готовъ врить, что побужденія ихъ были похвальны. Но я ощущаю сильное недовріе къ ихъ дйствіямъ, какъ слдуетъ всякому, имющему связь съ литературой. Основанное ими общество до тхъ только поръ можетъ остаться безвреднымъ, пока оно достойно презрнія. Если же когда-нибудь оно получитъ власть поощрять таланты, то ея достанетъ и на то, чтобы угнетать ихъ, а на что власть эта будетъ чаще употребляема — пусть ршитъ каждый, изучавшій исторію литературы, каждый, изучавшій природу человка.
Зависть и партіи непремнно прокрадываются во всякую общину. Он нердко возмущаютъ покой и извращаютъ ршенія даже благотворительныхъ и ученыхъ обществъ. Но въ литературныхъ академіяхъ вліяніе ихъ самое обширное и самое пагубное. Во-первыхъ, начала литературной критики, хотя не нове тверды, какъ и т, которыми руководствуются химикъ и хирургъ, но далеко не одинаково всми признаны. Люди рдко бываютъ въ силахъ, изложить причину своего одобренія или отвращенія въ вопросахъ, касающихся вкуса, а потому охотно подчиняются всякому путеводителю, смло провозглашающему свои права на званіе знатока. Трудне отъискать и опредлятъ достоинства поэмы, чмъ силу машины или пользу новаго лекарства. Вотъ почему въ литератур всего легче шарлатанство восхвалятъ, а превосходство хулитъ.
Разсужденіе это, въ нкоторой мр, примняется и въ академіяхъ художествъ и вполн подтверждается всмъ, что мн случалось слышать объ извстномъ учрежденіи, которое ежегодно безобразитъ стны Сомерсетъ-Гауса цлымъ акромъ намазаннаго полотна. Но литературное судилище несравненно опасне. Другія общества, по крайней мр, не имютъ свойства вызывать мннія о предметахъ преимущественно волнующихъ и воспламеняющихъ умы. Скептикъ и фанатикъ, революціонеръ и чиновникъ, встрчаются въ картинной галере или лабораторіи ученаго на почв нейтральной. Они могутъ хвалить и обсуждать безъ всякаго отношенія къ раздляющимъ ихъ распрямъ. Въ литературномъ обществ это невозможно. Литература же всегда была и будетъ неразрывно связана съ политикой и богословіемъ, она — великая пружина, двигавшая чувствами народа во всхъ важнйшихъ вопросахъ. Поэтому, никогда ни можетъ образоваться общество, настолько безпристрастное, чтобы разсматривать литературное значеніе какого-нибудь лица, независимо отъ распространяемыхъ его сочиненіями мнній. Нельзя надяться, и, можетъ быть, даже не желательно, чтобы чувства человка до такой степени смолкали въ исполненіи академиковъ своихъ обязанностей.
Послдствіи очевидны. Почести и порицанія будутъ присуждаемы этой звздной Палатой Музъ смотря по предразсудкамъ временно, господствующей въ ней секты или факціи. Виги станутъ, интриговать противъ Соути, а тоиа противъ Байрона. Т, которые сначала протестовали бы противъ такого образа дйствій какъ несправедливости, вскор сами прибгли бы къ нему какъ къ возмездію, а забота объ общей польз литературы, для которой учреждалось общество, была бы вытснена сильнйшими побужденіями политическаго или религіознаго пристрастія.
Но это еще не самое худшее. Пріобртя когда-нибудь хоть малйшее вліяніе, это учрежденіе дастъ каждому коварному трусу легкій способъ очернить славу, возбуждающую его зависть. Оно послужитъ литературнымъ маронамъ {Бглые негры-рабы въ голландской Гвіан.} мостомъ безопасной засады, изъ котораго имъ легко будетъ мтко и смертоносно прицливаться. Издательское мы не разъ уже губило молодые таланты, хотя всему свту извстно, что это мы только образъ рчи, весьма часто употребляемый однимъ какимъ-нибудь голоднымъ невждою. Академическое же мы имло бы вліяніе гораздо большее и вреднйшее. Многочисленность голосовъ въ одно и то же время усиливала бы дйствіе несправедливаго приговора и уменьшала бы навлекаемый имъ стыдъ. Выгоды открытаго нападенія сочетались бы съ выгодами анонимнаго, и авторитетъ громогласно провозглашеннаго мннія соединялся бы съ безопасностью, даруемой утаеніемъ имени. Зми Виргинія, задушивъ Лаокоона, нашли себ убжище отъ мести разъяреннаго народа за щитомъ статуи Минервы. Такимъ же образомъ всякое ядовитое пресмыкающееся, все, что шипитъ и жалитъ, нашло бы священное убжище въ закоулкахъ этого новаго храма мудрости.
Изъ всхъ подобныхъ обществъ, боле и справедливе другихъ прославилась Французская Академія. Она была основана величайшимъ изъ министровъ {Кольберомъ, въ 1666 г.}, ей покровительствовалъ рядъ королей, въ ея спискахъ стояли имена большей части лучшихъ писателей Франціи. И какую же пользу пожала литература отъ ея трудовъ? Что такое исторія этой академіи, какъ не непрерывный разсказъ о пободострастныхъ угожденіяхъ, малодушныхъ хитростяхъ, смертельныхъ ссорахъ, вроломной дружб? Управляли ли ею дворъ, Сорбонна, или философы, она всегда была одинаково сильна на зло, одинаково безсильна на добро. Я бы могъ упомянуть о гоненіяхъ, которыми академія пыталась подавить возраставшую славу Корнеля, могъ бы распространиться о томъ, какъ поздно и неохотно она одобрила рукоплесканія, которыми весь просвщенный міръ привтствовалъ геній Вольтера, я бы могъ неопровержимыми доводами доказать, что до послдняго времени своего существованія и уже подъ руководствомъ благороднаго Д’Алливира она не переставала быть и поприщемъ самой свирпой вражды, самыхъ низкихъ интригъ. Еще могъ бы я привести эпиграммы Пирона, мемуары Мармонтеля и письма Монтескьё,— но я спшу перейти къ другому предмету.
Одинъ изъ способовъ, которымъ наше общество предполагаетъ поощрять таланты, состоитъ въ раздач премій. Щедрость короля дала обществу возможность общать ежегодную премію въ сто гиней за лучшее прозаическое произведеніе и другую въ пятьдесятъ гиней за лучшую изъ поэмъ, поступившихъ на конкурсъ. Это въ высшей степени смшная мра. Во-первыхъ, судьи могутъ ошибаться. Т несовершенства человческаго ума, которымъ, по сказанію церковныхъ уставовъ, подвержены сами вселенскіе соборы, могутъ обртаться даже въ Королевскомъ Литературномъ Обществ. Французская Академія — какъ а уже сказалъ, самое славное собраніе въ этомъ род,— считало между своими членами людей, несравненно замчательнйшихъ, чмъ какіе когда-либо соберутся у мистера Гатшарда, чтобы рыться въ литературномъ сундук англійскаго общества. Однако это знаменитое общество присудило премію, на которую состязался и Вольтеръ, какому-то господину, написавшему нсколько стиховъ о ‘мерзломъ и жгучемъ полюс’.
Но, положимъ, что премія всегда будетъ присуждена за лучшее сочиненіе, это сочиненіе, скажу не запинаясь, всегда будетъ плохое. Поэма, писанная на премію,— все равно, что овца, откормленная для выставки. Цль человка, состязающагося на земледльческую премію, состоитъ не въ томъ, чтобы выростить животное, годное для стола, а въ томъ, чтобы оно какъ можно боле всило. Для достиженія этой цли онъ откармливаетъ свою жертву до неестественной, болзненной тучности, и, доведя ее до такого состоянія, что мясо ея отослали бы съ отвращеніемъ со всякаго стола, онъ представляетъ ее судьямъ. Равнымъ образомъ, цль кандидата на поэтическую премію состоитъ въ томъ, чтобы произвести не хорошую поэму, а поэму, отличающуюся именно той степенью безчувствія или напыщенности, которая могла бы быть признана цнителями за правильность или величественность слога. Такого рода сочиненія всегда будутъ ничтожны. И т немногія красоты, которыя могутъ въ нихъ случайно оказаться) будутъ имть видъ и ароматъ экзотическаго растенія. Вообще, можно утвердительно сказать, что вскормленныя для выставки овцы годятся только на сальныя свчи, а писанныя на премію поэмы — только на то, чтобы зажигать эти свчи.
Первою темою, которую общество предложило англійскимъ поэтамъ, былъ ‘Дартморъ’ {Болото въ Девоншир.}. Я сначала думалъ, что въ этомъ предложеніи таится скрытый сарказмъ на собственную цль общества. Это учрежденіе есть литературный дартморовскій проектъ: планъ для насильственной обработки безплодной умственной почвы, для вынужденія, посредствомъ щедротъ, поэтической жатвы изъ почвы слишкомъ тощей, чтобы приносить естественнымъ путемъ какіе-либо плоды. Я слышалъ, что планъ о воздланіи Дартмора оставленъ, надюсь, что это предзнаменованіе участи, ожидающей общество.
И, вправду, невроятнаго ничего тутъ нтъ. Вотъ уже нсколько лтъ, какъ общество предлагаетъ награды, отданныя королемъ въ его распоряженіе, и, насколько я могъ узнать, въ сундук общества не нашлось ни одного сочиненія, которое бы члены признали достойнымъ печати. По крайней мр, до сихъ поръ не издавалось ничего. Члены, быть можетъ, дивятся этому обстоятельству, но я постараюсь разъяснить его, по обычаю древнихъ временъ, басней.
Около четырехъ-сотъ лтъ посл потопа, въ Вавилон царствовалъ Гомеръ Хефорводъ. Онъ сочеталъ въ себ вс качества великаго государя. Онъ далъ своему народу мудрые законы, выигралъ много сраженій и очистилъ нсколько длинныхъ улицъ. Вслдствіе всего этого, онъ былъ боготворимъ нарсудомъ я восхваляемъ многими поэтами и ораторами. Написать книгу въ то время было труднымъ предпріятіемъ. Бумага и другіе тому подобные матеріалы еще не были изобртены, такъ что авторы было принуждены писать своя сочиненія на массивныхъ кирпичахъ. Нкоторыя изъ этихъ вавилонскихъ записокъ и до сихъ поръ сохраняются въ европейскихъ музеяхъ, по языка, на которомъ он написаны, еще никто не разобралъ. Гомеръ Хефорводъ былъ такъ популяренъ, что глина всхъ равнинъ, окружающихъ Евфратъ, едва производила достаточно кирпича для всхъ его хвалителей. Между прочивъ упоминается, что Фаронеццаръ, ассирійскій Пиндаръ, издалъ цлый мостъ и четыре стны во славу этого государя.
Разъ царь церемоніально халъ въ храмъ Ваала. Во время этого шествія законъ дозволялъ каждому вавилонянину подавать государю просьбы я проекты. Въ ту минуту, какъ царская колесница прозжала мимо лавки виноторговца, многочисленное общество, по всмъ признакамъ полупьяное, вышло оттуда на улицу, и кто-то изъ среды его держалъ царю слдующую рчь:
— Гомеръ Хефорводъ, да продлится жизнь твоя! Рабы твои того мннія, что изо всхъ произведеній земли хорошее вино есть лучшее, а дурное вино — худшее. Отъ хорошаго вина сердце радуется, взоръ яснетъ, уста говорятъ. Отъ дурнаго вина путаются мысли, разстраивается желудокъ, человкъ длается на ночь сварливымъ, а на утро больнымъ. Пусть же царь, нашъ владыка, прикажетъ, чтобы рабы его пили хорошее вино.
— Но какъ же это сдлать?— спросилъ добродушный царь.
— О царь,— возразилъ проситель: — это не трудно. Издай указъ и скрпи его своей царскою печатью: пусть всенародно объявится, что царь каждый годъ будетъ жаловать десять ослицъ, десять рабовъ и десять перемнъ одежды тому, кто произведетъ десять мръ лучшаго вина. И пусть каждый желающій получить ослицъ, рабовъ и одежду, пришлетъ свои десять мръ вина твоимъ рабамъ, а мы, отвдавши вино, будемъ судить. И будетъ много хорошаго вина въ Ассиріи.
Предложеніе понравилось Гомеру Хефорводу. ‘Быть посему’, ршилъ онъ. Народъ ликовалъ. Просители въ благодарности припали къ его стопамъ. Въ тотъ же вечеръ были разосланы гонцы съ указомъ въ дальнйшія области Ассиріи.
По истеченіи нкотораго времени, вина начали привозиться, и комитетъ собрался для присужденія преміи. Раскупорили первый сосудъ. Вино издавало такой запахъ, что судьи, не отвдавши, единогласно его осудили. Приступили ко второму сосуду, вино оказалось съ отвратительнымъ глинистымъ вкусомъ. Въ третьемъ оно было кисло и безъ всякаго аромата. Такъ они переходили отъ одного боченка гнуснаго напитка въ другому, до тхъ поръ, пока, одолваемые тошнотою, не отказались отъ дальнйшаго изслдованія.
На другое утро вс они собрались у воротъ царскаго дворца, съ блдными лицами и больными головами. Они сознались, что ни одного изъ соискателей преміи не находятъ достойнымъ общанной награды, они клялись, что испробованное ими вино немногимъ лучше яда, и молили царя уволить ихъ отъ изслдованія качествъ такихъ невыносимо гадкихъ напитковъ.
— Во имя самого Ваала, какъ могло это случиться?— воскликнулъ царь.
Первосвященникъ Мерольхаццаръ пробормоталъ что-то о гнв боговъ за терпимость, оказываемую нкоей сект нечестивыхъ раскольниковъ, вшихъ голубей вареными, ‘тогда какъ’, говорилъ онъ, ‘религія наша повелваетъ сть жареныхъ. Итакъ, о царь,’ продолжалъ почтенный священнослужитель, ‘прикажи твоимъ воинамъ разить непокорное племя мечомъ, ихъ и женъ, ихъ и дтей, и пусть дома ихъ и стада и табуны будутъ розданы твоимъ рабамъ, жрецамъ. Тогда во всемъ кра умножатся жатвы, и месть небесная не уничтожитъ уже плодовъ земли.’
— Нтъ,— возразилъ царь: — на всей нашей почв не можетъ тяготть небесное проклятіе. Ныньче былъ необыкновенно богатый урожай. Не этого ли года вино, которое ты самъ, о высокопочтенный Мерольхаццаръ, пилъ на послднемъ пиру? Или ты забылъ, какъ хвалилъ его? То было въ ту самую ночь, когда Ваалъ ниспослалъ теб вдохновеніе и ты шатался со стороны на сторону и уста твои изрекали священныя и таинственныя слова. Эти вещи для меня слишкомъ трудны. Я ихъ не понимаю. Моимъ судьямъ только прислано худое вино. Кто объяснитъ намъ это?
Царь почесалъ себ голову. И вс придворные почесали себ головы.
Тогда онъ веллъ объявить, что назначаетъ пурпуровую одежду и золотую цпь тому, кто разршитъ этотъ затруднительный вопросъ.
Старикъ-философъ, котораго видли презрительно улыбающимся въ то время, когда учреждалась первая премія, выступилъ впередъ и сказалъ:
— Гомеръ Хефораодъ, да продлится жизнь твоя! Не удивляйся тому, что случилось. Тутъ было не чудо, а естественное явленіе. И могло ли быть иначе? Правда, въ ныншнемъ году добыто много хорошаго вина. Но кто захочетъ отдать его за твои награды? Ты знаешь Аскобаруха, которому принадлежатъ большіе виноградники на свер, знаешь и Коаирота, который ежегодно посылаетъ вино съ юга черезъ Персидскій заливъ. Вина этихъ хозяевъ такъ прекрасны, что десять мръ продаются за сто талантовъ серебра. И ты думаешь, что Аскобарухъ и Коаиротъ промняютъ свое вино на твоихъ рабовъ и ослицъ? Какую выгоду общаютъ твои награды хозяину виноградниковъ на почв плодородной?
— Кто же т подлецы,— спросилъ одинъ изъ судей:— которые прислали намъ эту отраву?
— Не брани ихъ,— сказалъ мудрецъ: — вы сами виновники зла. Вино это прислали люди, которыхъ земли тощи и никогда не приносили дохода, равнаго общанной царемъ наград. Люди эти знали, что хозяева богатыхъ виноградниковъ не будутъ состязаться, и потому посадили лозы, кто на скалахъ, кто на легкой песчаной земл, кто на глубокой глин. Вотъ отчего ихъ вина дурны. Никакой трудъ, никакая награда, не заставятъ безплодную почву дать хорошее вино. Итакъ, знай, что твоя награда увеличила количество худаго вина, но не хорошаго.
Послдовало долгое молчаніе. Наконецъ, царь сказалъ:
— Отдайте ему пурпуровую одежду и золотую цпь. Вылейте привезенныя вина въ Евфратъ и объявите, что Королевское Винное Общество распущено.