ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
ФЕЛЬЕТОНЫ
ФЕЛЬЕТОНЫ
С-ПЕТЕРБУРГЪ
1913
О ‘ЕВРЕЯХЪ И РУССКОЙ ЛИТЕРАТУР’
О ‘ЕВРЕЯХЪ И РУССКОЙ ЛИТЕРАТУР’
О ‘Евреях и русской литературе’, Жаботинский Владимир Евгеньевич, Год: 1908
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Въ ‘Свободныхъ Мысляхъ’ была помщена статья г. Чуковскаго о евреяхъ въ русской литератур, потомъ появилась на ту же тему статья г. Тана, больше похожая на лирическое письмо, чмъ на статью. Послднее обстоятельство даетъ и мн поводъ высказаться по этому вопросу. Будь это споръ, я бы не принялъ участія въ немъ… Другое дло обмнъ личными настроеніями, по лирическому примру г. Тана, и я прошу позволенія послдовать этому примру.
Кое въ чемъ наши личныя настроенія сходны. Меня весьма тронуло, напримръ, что г. Танъ пишетъ всми буквами чернымъ на бломъ: ‘мы, евреи’. Это нововведеніе, насколько знаю, это въ русской печати второй случай. Обыкновенно еврейскіе сотрудники русскихъ газетъ пишутъ о евреяхъ не ‘мы’, а ‘они’, мстоименіе перваго лица приберегается для боле эффектныхъ случаевъ, напримръ: ‘мы, русскіе’, или ‘нашъ братъ русакъ’ (я самъ читалъ). Растрогало меня и то, что г. Танъ отказывается считаться съ пресловутымъ доводомъ, будто не слдуетъ ‘въ такое время’ задвать ‘такой вопросъ’. Мы съ г. Таномъ прекрасно знаемъ, что дло тутъ не въ задваніи вопроса, а въ упоминовеніи лишній разъ слова ‘еврей’, чего многіе терпть не могутъ, въ этомъ смысл ‘такое время’ было и годъ, и два, и пять лтъ, и пятнадцать лтъ тому назадъ. Но вслухъ, конечно, приводятся самые благородные мотивы — что не надо, молъ, ‘играть въ руку’. Выденнаго яйца не стоятъ эти благородные мотивы. Изъ-за нихъ не было еврейскому публицисту никакой возможности поговорить съ евреями, читающими по-русски, объ ихъ длахъ или объ ихъ недостаткахъ — напримръ, о множеств рабскихъ привычекъ, развившихся въ нашей психологіи за время обруснія нашей интеллигенціи. Эта интеллигенція не читала ни ‘Восхода’, ни древнееврейскихъ и жаргонныхъ газетъ, а читала больше всего провинціальную прессу черты осдлости — которую кром нея почти никто не читалъ, въ которой кром нея почти никто не писалъ, и которая въ общемъ не печатала ни одного слова о еврейскихъ длахъ. Порою хотлось рвать на себ волосы отъ бшенства, и знаете ли, теперь тоже нердко хочется. Лучше бы тысячу разъ ‘сыграть на руку’ чернымъ людямъ, которые отъ этого не стали бы черне, чмъ такъ наглухо запереть вс пути къ среднему еврейскому интеллигенту, чмъ такъ упорно пріучать его къ забвенію о себ самомъ и о долг самокритики, чмъ такъ обидно воспитывать въ немъ унизительное невниманіе къ себ и своему длу…
По существу предмета наши настроенія зато врядъ ли совпадаютъ. Обсуждать, хороши или плохи евреи въ чужихъ литературахъ, я не стану — это было бы уже споромъ, отъ котораго я отказался. Замчу только, что дло совсмъ не въ томъ, чувствуетъ ли себя г. Танъ, какъ самъ утверждаетъ, неразрывно привязаннымъ къ русской литератур, или не чувствуетъ. Г. Чуковскій отнюдь и не собирался оторвать его или другихъ отъ русской литературы, онъ только задалъ себ вопросъ, велика ли польза русской литератур отъ этихъ неразрывныхъ привязанностей, и пришелъ sine ira et studio къ печальнымъ выводамъ. Чтобы не прятать даже мимоходомъ своего мннія, прибавлю, что я съ г. Чуковскимъ совершенно согласенъ, прошу г. Тана не принять это съ моей стороны за щелчокъ по его адресу — я его, г. Тана, кром газетныхъ статей, право не читалъ и судить не могу, но вообще нахожу, что евреи пока ничего не дали русской литератур, а дадутъ ли много впредь — не вдаю. Однако не сомнваюсь, что противъ г. Чуковскаго былъ уже въ печати, какъ водится, выдвинутъ длинный списокъ ‘еврейскихъ замчательныхъ людей’, блистательное доказательство нашихъ великихъ заслугъ передъ отечествомъ и человчествомъ. ‘Разсвтъ’ остроумно замтилъ, что въ этихъ случаяхъ докапываются чуть ли не до двицъ, окончившихъ гимназію съ золотою медалью. Таковыхъ, слава Богу, не мало, и честь Израиля нетрудно спасти, ибо мы люди маленькіе и малымъ довольны. Заграницей наши онмеченные или офранцуженные братья чувствуютъ себя на вершинахъ радости, когда кого-нибудь изъ нихъ въ кои вки примутъ въ высшемъ туземномъ обществ, они длаютъ важныя лица и говорятъ многозначительно: ого! А у насъ однажды г. Горифельдъ, я помню, печатно выразилъ свой восторгъ по поводу того, что ‘въ одномъ разсказ Елпатьевскаго больше интереса къ евреямъ, чмъ во всхъ сочиненіяхъ Успенскаго’,— изъ чего явствуетъ прогрессъ гуманности и благого просвщенія. Посл этого почему же не удовлетвориться гордымъ сознаніемъ, что нашего такого-то печатаютъ въ лучшихъ журналахъ — такъ сказать, принимаютъ въ высшемъ туземномъ обществ? При маломъ честолюбіи и на запяткахъ уютно…
Если г. Тану или другимъ уютно въ русской литератур, то вольному воля. Я, напримръ, не только не сталъ бы ихъ манить назадъ, но даже не выражу сомннія, точно ли такъ имъ уютно, какъ они разсказываютъ. Напротивъ, признаю и не сомнваюсь. Но я это иначе объясняю, иначе освщаю. Г. Танъ объясняетъ свои родственныя чувства къ русской литератур, между прочимъ, и тмъ, что дды его захватили жаргонъ проходя черезъ Ахенъ, а ему, г. Тану, какое дло до Ахена? Это резонъ, но я совтовалъ бы г. Тану употреблять его порже и съ осторожностью, ибо мы на своемъ пути прошли не только черезъ Ахенъ, но и черезъ Вильну, Кіевъ, Одессу, отчасти черезъ Петербургъ и Москву, и если мы начнемъ такъ небрежно отмахиваться отъ попутныхъ городовъ, то намъ съ г. Таномъ могутъ со стороны предъявить вопросъ: — Что это такое? Cuius regio, eins religio? Гд переночевали, тамъ и присягнули, а выйдя вонъ — наплевали? Эхъ, вы, патріоты каждаго полустанка…
Я бы лично этого окрика не хотлъ, и потому предпочитаю не плевать на Ахенъ и не лобызать торцовъ Петербурга. Свои гражданскія обязанности несу тамъ, гд я приписанъ и мъ хлбъ, и несу ихъ корректно, въ сердце же къ себ я чужихъ людей не пускаю, въ томъ, какой я городъ люблю и къ какому городу равнодушенъ, никому давать отчета не желаю, и принципіально демонстрирую совершенно одинаковое благорасположеніе къ Ахену и Москв. Будь у меня всамдлишный свой городъ, я бы тогда сталъ говоритъ о любви, и это, быть можетъ, была бы такая любовь, какою сорокъ тысячъ людей на запяткахъ любитъ не въ силахъ. Но при ныншнемъ моемъ положеніи воздаю кесарево кесареви, а божіе держу про себя. Исповдую лойяльный космополитизмъ, и ни на сантиметръ больше.
Самый же вопросъ о жаргон я беру не съ точки зрнія Ахена, да и вопросъ о томъ, въ какую литературу идти еврейскому писателю, беру не съ точки зрнія жаргона. Съ жаргономъ я считаюсь потому, что на немъ фактически говоритъ народъ, и, слдовательно, для того, чтобы работать въ народ и съ народомъ, надо работать и на жаргон. Это ясно, какъ дважды два четыре, и совершенно при этомъ не важно, гд, когда и изъ чьихъ рукъ мы подобрали это нарчіе. Но вопросомъ о язык еще не ршается вопросъ о томъ, куда идти, въ какую литературу. Часть евреевъ (по переписи 1897 года три процента, теперь должно быть больше) выростаетъ, не владя жаргономъ, и нкоторымъ изъ этого числа очень трудно потомъ овладть. Это большая помха для работы въ еврейскомъ переулк, это заставляетъ писать по-русски, но писать по-русски еще само по себ не значитъ уйти изъ еврейской литературы.
Въ наше сложное время ‘національность’ литературнаго произведенія далеко еще не опредляется языкомъ, на которомъ оно написано. Это ясно въ особенности по отношенію къ публицистик. ‘Разсвтъ’ издается на русскомъ язык, но вдь никто не отнесетъ его къ русской печати. Такъ же точно къ еврейской, а не къ русской литератур относятся наши бытописатели О. Рабиновичъ и Бенъ-Ами, или поэтъ Фругь, хотя ихъ произведенія написаны по-русски. Ршающимъ моментомъ является тутъ не языкъ, и съ другой стороны даже не происхожденіе автора, и даже не сюжетъ: ршающимъ моментомъ является настроеніе автора — для кого онъ пишетъ, къ кому обращается, чьи духовные запросы иметъ въ виду, создавая свое произведеніе. Шутникъ можетъ спросить, не относится ли въ такомъ случа погромная прокламація ‘Къ жидамъ г. Гомеля’ тоже въ вертоградъ еврейской литературы, но если не оперировать курьезами и брать вопросъ серьезно, то ‘національность’ литературнаго произведенія въ такихъ спорныхъ случаяхъ устанавливается, такъ сказать, по адресату Если пишете для евреевъ, то много ли, мало ли васъ прочтутъ, но вы остаетесь въ предлахъ или хоть на окраинахъ еврейской литературы. Можно поэтому не знать жаргона и все-таки не дезертировать, а служить, по мр силъ и данныхъ, своему народу, говорить къ нему и писать для него. Дло тутъ не въ язык, а въ охот.
Я прекрасно понимаю, что нелегко требовать этой охоты отъ писателя, знающаго по-русски. Онъ можетъ писать для русской публики, это гораздо заманчиве — и аудиторія неизмримо больше, и жизнь шире, многообразне, богаче. Искушеніе слишкомъ велико. Оторваться отъ этого простора и. сосредоточить свои мысли на переживаніяхъ еврейства — это жертва, для нкоторыхъ и большая жертва. Изъ малороссовъ, одаренныхъ сценическимъ талантомъ, большинство пока уходить на великорусскіе подмостки, и причина та же, аудиторія шире и культурне, репертуаръ лучше, общественное признаніе куда серьезне… Одного замтнаго столичнаго публициста недавно убдили стать во глав органа, посвященнаго еврейскимъ интересамъ, и онъ черезъ мсяцъ ухватился за первый поводъ и ушелъ, высказавшись такъ: — У меня все время было такое чувство, точно я изъ громаднаго зала попалъ въ чуланъ…
Не виню совершенно ни его, ни ему подобныхъ, но съ другой стороны нечмъ тутъ и гордиться. Человческая мысль очень лукава и уметъ раскрасить въ багрецъ и золото какой угодно поступокъ, и въ этихъ случаяхъ она подсказываетъ уходящимъ изъ чулана красивыя рчи о томъ, что широкое лучше узкаго, общечеловческое (русское называется общечеловческимъ) важне національнаго, интересы ста милліоновъ съ лишнимъ важне интересовъ пяти милліоновъ, и такъ дале % Но все это пустыя словеса передъ тмъ фактомъ, что нашъ народъ остается безъ интеллигенціи и некому направлять его жизнь. Оттого я сказалъ, что иначе все это освщаю, въ иную мру оцниваю, и могу вамъ назвать совершенно искренно, въ какую именно мру. Въ грошъ я это оцниваю, эти раззолоченные узоры на халат дезертира, эти пошлости на тему объ узкомъ, широкомъ и общечеловческомъ, потому что это неправда. Если человкъ уходитъ изъ чулана въ большой залъ, значитъ онъ пошелъ по линіи своей выгоды, и больше ничего. Не поймите меня банально, я не говорю о денежной выгод, но идти по линіи своей выгоды значитъ идти туда, гд человку легче удовлетворить свои аппетиты и запросы, гд атмосфера тоньше, среда культурне, резонансъ шире, подмостки прочне и вообще все пышне и богаче. Только потому они и уходятъ, и ничего нтъ въ этомъ возвышеннаго, ибо всякій средній человкъ предпочитаетъ Римъ деревн и согласенъ даже быть въ Рим сто пятнадцатымъ, лишь бы ходить по мрамору, а не по деревенской улиц. Можетъ быть, въ томъ то и дло, что только средніе люди такъ разсуждаютъ, и потому Бяликъ и Перецъ у насъ, а въ русской литератур подвизается г. Танъ, и еще не помню кто, но оттого народу не легче, если у него остаются генералы и нтъ офицеровъ, и дезертирство остается дезертирствомъ. Я этимъ никого не ругаю, я человкъ трезвый и не вижу въ дезертирств никакого позора, а простой благоразумный расчетъ: на этомъ посту мн, интеллигенту, тяжело и тсно, а тамъ мн будетъ легче и привольне — вотъ я и переселяюсь. Вольному воля. Мало что въ чулан осталась толпа безъ вождей и безъ помощи — вдь никто не обязанъ быть непремнно хорошимъ товарищемъ. Счастливой дороги. Но не рядите расчета въ принципіальныя тряпки, не ссылайтесь на возвышенныя соображенія, которыхъ не было и не могло быть у людей, что покинули насъ въ такой неслыханной бездн и перетанцевали на ту сторону къ-богатому сосду. Насъ вы этими притчами не обманете: мы хорошо знаемъ, въ чемъ дло, знаемъ, что мы теперь культурно нищи, наша хата безотрадна, въ нашемъ переулк душно, и нечмъ намъ наградитъ своего поэта, мы знаемъ себ цну… но и вамъ тоже!
Опятъ таки настаиваю на прежнемъ: мой набросокъ получилъ оттнокъ бесды съ г. Таномъ, и г. Танъ можетъ принять это все на свой счетъ, а мн бы не хотлось. Ей-Богу, я въ точности не знаю, перекочевалъ ли онъ или нтъ, говорю не о немъ и вообще не о комъ-нибудь, а такъ. Обмниваюсь личными настроеніями. И разъ это личное настроеніе, то хочу вамъ указать еще одну его деталь: нашу окаменлую, сгущенную, холодно-бшеную ршимость удержаться на посту, откуда сбжали другіе, и служить еврейскому длу чмъ удастся, головой и руками и зубами, правдой и неправдой, честью и местью, во что бы то ни стало. Вы ушли къ богатому сосду — мы повернемъ спину его красот и ласк, вы поклонились его цнностямъ и оставили въ запустніи нашу каплицу — мы стиснемъ зубы и крикнемъ всему міру въ лицо изъ глубины нашего сердца, что одинъ малышъ, болтающій по древнееврейски, намъ дороже всего того, чмъ живутъ ваши хозяева отъ Ахена до Москвы. Мы преувеличимъ свою ненависть, чтобы она помогала нашей любви, мы натянемъ струны до послдняго предла, потому что насъ мало и намъ надо работать каждому за десятерыхъ, потому что вы сбжали и за вами еще другіе сбгутъ по той же дорог. Надо же кому-нибудь оставаться. Когда на той сторон вы какъ-нибудь вспомните о покинутомъ родномъ переулк, и на минуту, можетъ быть, слабая боль пройдетъ по вашему сердцу,— не безпокойтесь и не огорчайтесь, великодушные братья: если не надорвемся, мы постараемся отработать и за васъ.
1908.