О дворе турецкого султана, о серале его, гареме, фамилии и придворном штате
О дворе турецкого султана, о серале его, гареме, фамилии и придворном штате
М.
——
О дворе турецкого султана, о серале его, гареме, фамилии и придворном штате, Бовуазен Ж.Э., Год: 1809
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Под сим титулом вышло в Париже, в четвертый раз напечатанное, небольшое сочинение г-на Бовуазеня. Европейцы почти ничего не знают о внутренности двора султанского. Есть много описаний на французском языке, но почти все они или неточные, или вымышленные, или слишком уже старые для нашего времени. Из всех новых путешественников может быть один только еще Оливье держался истины при описании сераля. Прекрасное Путешествие его {Voyage dans l’Empire ottoman, l’Egypte et la Perse. par G. A. Olivier, de l’Institut d France, 6 Vol. in 8 vo. ou 3 vol. in 410, avec l’Atlas.} переведено уже на английский и на немецкий языки, и принято везде с одинаковой похвалой. Впрочем, сие Путешествие нимало не уменьшает цены сочинения г-на Бовуазеня, которым описан двор султанский гораздо подробнее.
Может быть спросите: какими средствами г. Бовуазень получил сведение о повествуемых подробностях? Ответ сочинителя уничтожает все сомнения о достоверности. ‘Большей части европейских путешественников — говорит он — не удавалось быть во внутренности сераля, они должны были перечитывать готовые известия, и рассказывать по словам других о том, чего сами не видали. И я, живши в Константинополе два года с половиною, столько знал бы, сколько другие, если б случай не дозволил мне обозреть сады серальские и посетить женские покои. Сие удовольствие доставил нам садовник немец, который, назначив день, водил нас в сераль, когда двор находился в Бешик-Таше, загородном султанском доме у канала. Я и г. Сент-Андре, нынешний префект Майнца, обозрели места, весьма редко европейцами посещаемые. Ручаюсь за достоверность известий, мною сообщаемых читателям. Великого труда мне стоило достать их. Турки весьма нелюбопытны, они понять не могут, для чего спрашивают у них о таких вещах, о которых, по мнению их, знать не должны европейцы, и к чему служат вопросы, на которые отвечать закон им запрещает’.
Несведущие географы твердят один за другим, что сераль имеет в окружности семь миль: весьма грубая ошибка! не семь, но только две мили. Внутри стен серальских есть мечети, сады и здания, удобные вмещать в себе до 20,000 жителей. Со стороны канала дворец представляет великолепнейшее зрелище, с твердой земли совсем уже другое: не видно верхов, куполов, минаретов, стена толстая и высокая, закрывающая всю внутренность сераля, возбуждает в путешественнике самые неприятные мысли, а особливо когда он, идучи мимо главных ворот, видит лежащие на гноище отрубленные головы, обагряемые текущею из них кровью.
Не должно смешивать сераля с гаремом. Слово сераль принято из персидского языка и обыкновенно значит дворец или палаты, а гарем есть место единственно для женщин определенное, место священное и неприступное. Простые граждане имеют у себя гаремы, в сералях живут одни только вельможи. В сераль можно войти постороннему, в гарем входит только хозяин, и не впускает туда ни одного мужчину, ниже отца своего, которому впрочем не запрещено видеть невестку без покрывала, но войти в гарем не может он для того, чтобы не встретиться там с посторонними женщинами.
Гарем принадлежит к числу самых обширнейших зданий в серале. Султанские супруги — первая, вторая, третья и так далее — живут в особых отделениях. У султана Селима было их семь. Каждая султанша имеет своих придворных служителей и по крайней мере двести девиц, называемых одалисками. Все одалиски состоят под распоряжением султана, который может удостаивать своими ласками какую из них заблагорассудит.
Султанши живут розно, и едва знают одна другую. Каждая имеет свои сады, киоски, мыльни и предметы для забавы служащие. Очень редко султан сбирает их в одно место. Гарем состоит под управлением главной надзирательницы, называемой Негая Хадуна, обыкновенно назначаемой в сие высокое достоинство из прежних любимиц, отличившихся долговременною и усердною службою. Она-то есть верховная повелительница сего многочисленного стада, все повинуются ее воле, а она, по должности своей, получает приказания непосредственно от самого султана.
Сочинитель опровергает ложное многократно повторенное повествование, будто султан бросает платок на ту из женщин, которую намерен удостоить своего императорского ложа. Весь обряд, по уверению Бовуазеня, состоит в том, что султан к избранной одалиске посылает с надзирательницею богатое платье, в котором она к нему является.
Серальские затворницы никогда не видят посторонних, и под опасением смертной казни не могут иметь никаких сношений с живущим вне сераля. Чтобы получить некоторое понятие о чрезвычайной строгости, с каковою содержат их и закрывают от глаз посторонних людей, надобно узнать, какие употребляются предосторожности, когда ведут женщин из ворот сераля к морскому берегу.
‘Ряды черных евнухов — пишет Бовуазень с правой и с левой стороны составляют улицу, начиная от внешних ворот сераля до самого берега, у которого стоит судно. Евнухи сии обращены лицом ко внешней стороне: у каждого в руках длинный шест с прикрепленною к нему холстиною в вышину на десять футов. Таким образом женщины идут между холстинными стенами к судну, закрытому со всех сторон и укрепленному решетками’.
Внешние ворота гарема охраняются тремястами черных евнухов, которые составляют первую линию около стен, и находятся под начальством кизляра-аги.
‘Черные евнухи — говорит сочинитель — суть грубые животные, не имеющие никаких познаний, они ведут скотскую жизнь и помещаются в берлогах. Вышедши для прогулки из сераля, они кажутся столь же дикими и чуждыми общежития, как лапландцы или самоеды’.
‘Одни евнухи черные имеют право входить во внутренность садов, гарему принадлежащих. Султан, идучи гулять, оставляет вне сада пажей своих и белых евнухов, и дозволяет провожать себя только кизляру-аге и черным. Садовники и работники, услышав слово гелвет, слово страшное и священное, должны все бросить и бежать вон изо всей силы. Горе тому, кого нашли бы в саду в то время, когда гуляют в нем женщины! Неизбежная смерть была бы воздаянием за безрассудство или за оплошность. Никто не в состоянии защитить несчастного, черные евнухи умертвили бы его, не принимая и не слушая никаких оправданий. Сии лютые звери, почитая все для себя дозволенным, всегда готовы рубить каждого, кто не успеет посторониться, когда они где-либо провожают султана’.
За черными евнухами следуют белые, число коих не менее первых. Они составляют вторую стражу вне гарема. Имея более сношений со внутренними стражами сераля, они несколько образованнее черных. Начальник их, называемый капу-агасси, в великом уважении, однако права его и достоинство гораздо ниже начальника евнухов черных, который есть великий чиновник империи, а капу-агасси только вышний чиновник в придворном штате.
Служба при особе и при комнатах султанских поверяется исключительно пажам (ичь-агасси), молодым людям, они почти все низкого происхождения, набираются из разных провинций турецких и определяются ко двору по ходатайству знатных чиновников, которые оказывают покровительство сим пажам в чаянии найти свои выгоды, когда они достигнут почетных мест в серале. В самом дел пажи никогда не забывают прежних господ своих, благотворителей и виновников своего счастья.
Корпус пажей состоит из четырех отделений. К первому принадлежат отравляющие службу пред лицом султана, и находящиеся в свите его везде, кроме только гарема. Второе, самое большое отделение, составляют предназначенные служить при султане и его супругах в звании мундшенков. Готовящие себя к военной службе, принадлежат к третьему отделению. В четвертое записаны те, коим поручено охранение всех сокровищ сераля, как то утварей дорогих камней и денег. Через их же руки идут все суммы, вступающие в казну султанскую и в расход употребляемые.
По старинному обыкновению, каждый султан назначает особливую камеру, в которой должны храниться все деньги, накопляемые во время его царствования. При конце года начальник черных евнухов обыкновенно сочиняет реестр всем мешкам {Мешок содержит в себе 500 пиастров.} в приход поступившим, потом запирает их в сундук, на котором сам султан торжественно прикладывает печать свою. По смерти султана казенная камера запирается, великий визирь и все главные чиновники сераля прикладывают к ней свои печати, над дверью ставят надпись золотыми буквами: здесь казна такого то султана.
Казна сераля почитается у турок священною. Дотронуться до нее, по их мнению, есть то же, что отважиться на дело бедственное. Употреблять ее можно только в самых крайних обстоятельствах, когда опасность угрожает государству и при случаях самых важных и чрезвычайных. Предрассудок сей до того простирается, что всякий султан скорее согласится обременить подданных тяжкими податями, нежели прикоснуться к казне, накопленной одним из его предков. Уверяют, что в серале хранятся несчетные суммы. Начиная от Магомета II до ныне было около сорока султанов, следственно думать надлежит, что в серале есть столько же особливых камер, и ежели положить, что в каждой хранится по крайней мере на 12 миллионов франков, то вся сумма должна состоять из 40 миллионов наличными деньгами, не считая камней и прочих драгоценных подарков, полученных султанами в течение трех с половиной столетий.
Кром пажей при дворе оттоманских государей есть еще другого рода служители, а именно глухие и немые, число коих простирается до сорока. Ночью помещаются они в пажеских отделениях, а днем должны находиться у мечети, где учатся изъяснять мысли свои знаками, которые служат для них вместо языка. В числе сорока некоторые преимущественно перед другими пользуются благоволением султана, который забавляется ими, приказывая им драться между собою, иногда бросают их вдвоем, или выставляют на посмешище пажам и другим чиновникам сераля.
Некогда глухие исполняли смертные приговоры во всей империи. Они отправляемы были иногда миль за двести от столицы, и безоружные являлись перед тем, чья голова надобна была султану. Несчастный, с благоговением облобызав написание смертного приговора, безропотно преклонял выю, на которую немой спокойно накладывал веревку. Осужденный умирал с покорностью, внушаемою законом, ибо мусульманин почитал себя очищенным от всех грехов, умирая от руки султана или по его приказанию. Но с некоторого времени сие слепое повиновение уступило место упрямству, которое очень не полюбилось вестникам смерти и исполнителям султанских приговоров. Известно, что недавно умерший Джезар-паша акрский, допустивши к себе немого (в то самое время, когда сей наклонившись подавал фирман), раздробил ему голову пистолетным выстрелом, потом приказал отрубить ее и отослал в кожаном мешке, вместе с фирманом, в Константинополь. Такое беспримерное непослушание не остановило султана, он посылал пять или шесть, одного за другим, капиджи-башей за головою к Джезару, ни один из них живем не возвращался, наконец Порте наскучило отправлять к нему чиновников и вместо ответа получать отрубленные их головы. Сей Джезар-паша тридцать лет был явным врагом своего государя, которому никак не удавалось умертвить мятежника.
Известный паша виддинский Пасван-оглу, умерший в 1807 году, сделал еще более. Он удерживал при себе фирманы, отсылая обратно исполнителей. Воюя против Порты, он не переставал уверять ее в своем почтении и в преданности к особе султана. Каждый раз, получивши новый фирман, которым требовали и головы его, он захватывал пятнадцать или двадцать миль земли, принадлежащей пашам соседственным. Таким образом удалось ему собрать 80,000 человек войска, и сряду лет десять поражать оттоманов присылаемых для его усмирения, таким образом овладел он всею Булгариею и берегом Дуная до самого моря, таким образом заставил он султана трепетать на своем престоле.
Ныне Порта уже не поручает немым избавлять ее от мятежных поданных, но употребляет к тому другие, лучшие средства. Она обещает место мятежника тому, кто лишит его жизни. Часто случается, что старинный и ближайший служитель какого-нибудь паши приносит в Константинополь голову своего господина и получает обещанную награду.
Еще есть в серале человек двенадцать карл, которые живут с немыми и также как сии иногда забавляют государя. Те и другие провожают его при выходе из сераля. Карлы идут перед пажами. Иногда спина их служит вместо подножия султану, когда садится он на лошадь, и к сему приучают их с нарочитым прилежанием.
Капиджи-баши также обязаны провожать государя. Каждую пятницу, когда султан выезжает в мечеть, они составляют его свиту. После немых, как сказано выше, они развозили смертные приговоры, но с некоторого времени посылают их в провинции только с фирманами о разных распоряжениях правительства, об определении к месту или об отрешении от должности. Сии препоручения делаются им в знак милости, ибо известно, что они весьма прибыточны, и что капиджи обыкновенно привозят домой множество подарков.
Капиджи-баши ночуют поочередно в небольшой караульне при вторых воротах сераля, от которых ключи даются им по захождении солнца. Чиновники сии пользуются великими преимуществами и отличным уважением. Вельможи особенно ищут знакомства с ними, стараются снискать их благосклонность, для того чтоб иметь себе ходатаев или при начальнике черных евнухов, или при самом султане, к которым капиджи-баши по званию своему имеют свободный доступ.
При дворе оттоманском находится два главных конюших, которым подчинены все прочие служители конюшни, и которым вверено начальство надо всем, что к сей части принадлежит. Они распоряжают празднеством, отравляемым при случае выпуска на подножный корм лошадей султанских.
‘Праздник сей — говорит сочинитель — с великою торжественностью ежегодно совершается в день Св. Георгия. Все вельможи и все чиновники сераля, весь двор султанский присутствуют при совершении обряда, когда ведут лошадей торжественно по улицам константинопольским, до самого того места, где предназначено им пастись. Луга сии находятся в окрестностях столицы, там султанские лошади охраняются булгарскими крестьянами, которые нарочно приходят из Ромелии для исправления своей повинности, зато селения их свободны от всяких налогов, и сверх того крестьяне сии пользуются некоторыми выгодами, с избытком награждающими их за требуемую от них службу, впрочем весьма нетягостную’.
‘Сам государь присутствует при церемонии. Когда лошадей выведут из сераля, он переходит на другое место, чтобы в другой раз посмотреть торжественное шествия, и для того становится за решеткою в каменном шатре, примыкающем ко внешней стене сераля, внутри города, рядом с Девлет-Гюмажумом (благородными вратами) или вратами правительства, по которым европейцы называют оттоманское правительство Высокою Портою’.
‘Два главные конюшие, и с ними бостанжи-баши и капиджилер-кегаяси, суть великие чиновники короны, и составляют при дворе государей оттоманских так называемое императорское стремя’.
‘Сие императорское стремя, говорит Бовуазень, теперь не существует, только в одном имени виден остаток старинного деспотического правления основателей Оттоманской империи, когда еще не сидели они на развалинах окровавленного престола Константина. В то время чертоги султана состояли в походном намете, двор его был не иное что, как дружина ратная, всю пышность составляли военные трофеи и корысти, которые везде были предносимы государю. Воины представляли о нуждах своих султану, сидевшему на коне, при стремени его просители ожидали себе милости или правосудия. Сидя на коне, государь отдавал приказы, произносил приговоры и определения: вот древнее начало ныне известного наименования Императорского стремени. Во всех актах правительства, в дипломатических бумагах, в фирманах от Высокой Порты рассылаемых всегда упоминается об Императорском стремени, все ноты, от послов европейских вручаемые Порте, надписываются обыкновенно к Императорскому стремени’.
‘Внутренняя стража сераля поручена бостанджиям, которые сперва были ни что иное, как садовники. Начальник их именуется бостанджи-баши, он занимает первое место после селиктар-аги в серале, пользуется важными преимуществами, печется о благочинии внутри сераля, ему принадлежит отличная честь править рулем на султанской шлюпке. В случае пожара он должен лететь к огню со всеми своими бостанджиями’.
Здесь прилично уведомить читателя, что султан, сей неограниченный деспот, на пожаре должен быть со всем двором своим всегда и непременно, где бы ни горело, внутри ли Константинополя, или в окрестностях столицы. Он никак не смеет пренебречь сей обязанности, опасаясь ропота народного. ‘Во всякое время, говорит сочинитель, летом и зимою, днем и ночью, лишь только где-либо загорится, тотчас уведомляют султана, для таких случаев стоят всегда в конюшнях лошади оседланные и взнузданные, а у берега шлюпка с гребцами, всегда готовыми везти султана даже в Скутари, на другую сторону канала, ежели пожар хоть мало значителен. Такие случаи бывают довольно часто: в трехлетнее мое пребывание большие пожары возобновлялись по пяти и по шести раз ежегодно. В Константинополе они служат обыкновенным признаком народного неудовольствия. Ропот увеличился бы, или даже прекратился бы в явный мятеж, если бы султан воспротивился явиться на том месте, которое народ избирает для представления ему своих жалоб’.
Балтаджи (дровосеки) серальские, точно как и бостанджи, составляют часть стражи и отправляют должность внутренних служителей. Они в старину рубили дрова для кухни и бань серальских, но когда число их увеличилось, то их сделали почти военными, подобно прочим отделениям внутренних служителей.
Заметить должно, говорит при сем случае сочинитель, что султаны не имеют при себе особливой военной стражи, которая принадлежала бы к военному корпусу империи, весь придворный штат их составлен из домашних служителей, называющихся по должностям, которые некогда отправляемы были их предшественниками. Несмотря на то, особа государя в совершенной безопасности. Сераль охраняется десятью тысячами человек. Правда что они не устояли бы и против одного европейского батальона, но они страшны для константинопольской черни, которая до сих пор еще не привыкла к дикой наружности внутренних служителей серальских. Последний денщик дворский, идучи по улице или переправляясь на другой берег канала, говорит и действует как вельможа, гордо, а иногда и презрительно с людьми низкого состояния.
Чиновник сераля выходит из последних ворот не иначе как с двадцатью или тридцатью служителями. Он не имеет надобности приказывать, чтобы его провожали. Проходя через разные дворы сераля, свита его умножается людьми, которые добровольно пристают к ней на дороге. Блеск знатности его и великолепия отсвечивается на окружающих, по крайней мере они так думают. У нас лакеи иногда хотят казаться господами, но в таком случае они уже скрывают свое состояние и не надевают ливреи, которая обнаружила бы отравляемую ими должность. В Константинополе напротив того слуги гордятся своим званием, коего знаки носить на себе вменяют в отличную почесть и бостанджи никак не согласится променять шапку свою на солдатское оружие.
Телохранители султанские разделяются на два класса, на пейков и соланов. Последние носят остроконечные, позолоченные шишаки, и вооружены длинными алебардами. Они обыкновенно идут перед лошадью султана, держа алебарду острым концом вперед. Пейки вооружены луком и стрелами, который умеют пускать очень метко. Они отращивают бороду и носят на голов огромный шишак с прикрепленными кверху чрезвычайно высокими белыми перьями, наклонившимися на одну сторону таким образом, что у находящихся на правой руке от султана перья нагнуты к левой стороне, а у тех, кои составляют левый ряд, перья к правой, султан же едет в средине между рядами перьев, скрывающих его от взоров народа. Сии телохранители держат стрелы на луках, направленные на зрителей.
От вторых ворот сераля до самой мечети, куда султан ездит каждую пятницу, стоят два ряда янычар, которые, увидев султана, почтительно наклоняют головы, и которым султан отвечает поклонами же направо и налево.
Описавши внутренность сераля, сочинитель дает сведение о составе правительства и о министрах оттоманских. Здесь предлагается выписка о великом визире, первой особе в государстве после султана. Власть сего чиновника весьма обширна: он имеет право казнить смертью подданных и даже самих пашей. Весь обряд возведения его на сию высокую степень состоит в том, что султан лично вручает ему печать государственную, которую визирь, приняв с глубочайшим благоговением, всегда при себе носит. По низложении визиря тотчас является к нему чиновник от государя и требует обратно печати, тогда визирь, лишенный своего талисмана, безропотно нисходит с высоты, почитая себя весьма счастливым, что не потребовали от него головы вместе с печатью.
‘Турки, назвавши визирем первого чиновника в государстве, пишет Бовуазень, хотели чрез то показать, что все должности возложены на того, кто носит на себе могущественное сие и страшное имя. Слово визирь значит носильщик. Управление государством есть бремя весьма тяжкое: для того-то первый чиновник Оттоманской империи и все областные правители именуются визирями или носильщиками. — Великий визирь председательствует в диване, он решит окончательно все дела, подлежащие рассмотрению сего верховного совета, заключает мир, объявляет войну, подписывает договоры, налагает подати, предводительствует войсками, короче: он есть неограниченный наместник падишаха, и в делах своих дает отчет одному только государю’.
По принятии высокой своей должности, на другой день великий визирь допускает к себе просителей поутру в сераль, а после обеда у себя дома, желая тем оказать свое правосудие. Беспредельная власть его, которая в других государствах легко могла бы иметь опасные следствия, здесь служит подпорою Оттоманской империи. Не было до ныне примера, чтобы великий визирь искал престола. Турки столько любят царствующий дом своего султана, что никакой визирь не осмелится возложить на себя венец, освященный народным благоговением. Он доволен своим саном, и не желает высшей степени. Что выиграл бы он, посягнув на императорское достоинство? Какой монарх почтил бы доверием своим того, кто изменил уже его предместнику?
Хотя бы у визиря, при получении им сего достоинства, не было в сундуке ни одного пиастра, вошедши в дом свой, находит он несколько тысяч мешков приготовленных его приятелями, которые за сию услугу надеются получить себе выгодные места, смотря по важности подарка. Таков обычай на востоке: человек из низкого даже состояния, внезапно возведенный на высочайшую ступень достоинств, не имеет нужды заботиться о суммах, потребных на первое обзаведение в своем доме.
Великий визирь живет соответственно своему сану. Дом его во многолюдстве почти не уступает султанскому, и состоит почти из тех же чиновников, а число их, вместе с прочими служителями простирается свыше двух тысяч.
Сочинение Бовуазеня оканчивается историческим опытом о вере магометанской. В нем находятся статьи, также любопытные, о путешествии в Мекку, о церемониях отравляемых в муфтиевой и в других мечетях, о календерах, дервишах, торлакисах и прочих званиях турецких монахов. Но мы на сей раз будем довольны известиями выше предложенными, которые выписаны из французского Монитера.
Бовуазен Ж.Э. О дворе султана турецкаго, о серале его, гареме, фамилии и придворном штате: [Фрагменты из кн. г-на Бовуазеня, вышедшей в Париже 4-м изд., перепеч. в ‘Moniteur universel’] / [Пер.] М. [М.Т.Каченовского] // Вестн. Европы. —— 1809 . — Ч.48, N 24.