В.В. Розанов
В.В. Розанов
О древнеегипетских обелисках
О древнеегипетских обелисках
* * *
* * *
О древнеегипетских обелисках, Розанов Василий Васильевич, Год: 1899
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Кто не наблюдал, с безмолвным любопытством, древнеегипетских обелисков, этих ‘кристалловидных’ игл, когда-то уходивших в небо —
Там, где вечно чуждый тени
Моет желтый Нил
Раскаленные ступени
Царственных могил.
И которые теперь бестолково торчат под нашим белесоватым небом:
Цвет небес свинцово-бледный.
Скука, холод и гранит.
Мысль их непонятна теперь, как и вообще в пору нашей грамотности она никому не была объяснена, может быть уже забытая к концу их собственной (египетской) грамотности. Мы можем думать, догадываться, гипотезировать, но мы можем еще приводить аналогии. Последние набегают почти случайно, при чтении тех или иных страниц, и для мыслящего человечества была бы некоторая, хоть и очень небольшая, потеря, если б эти плывучие наблюдения не попадали вовсе в круг общего размышления.
Нам уже приходилось указывать в печати {‘Смысл аскетизма’ — в ‘Новом Времени’ за 1897 год и ‘Брак и христианство’ — в ‘Русском Труде’ за 1898 год.} на тожество так называемых апокалипсических животных с главными типами служившего предметом поклонений в Египте животного царства. Сфинкс, имеющий фигуру льва и ‘лицо как бы человеческое’, сливается с двумя указанными у новозаветного тайнозрителя фигурами, остальные две фигуры последнего — ‘как бы орел’ и ‘как бы телец’ — сливаются с египетскими ‘копчиком’ и ‘аписом’. Нужно знать слишком тонко животную организацию, и, может быть, нужно вообще иметь гораздо высшее ведение о жизни, чем каким мы владеем, чтобы объяснить, почему именно эти типы животных вызывали религиозное волнение, но несомненно, что мы встречаем их, встречаем одно и то же, на площадях живых еще Фив и Гелиополиса и в тайносказаниях Иоанна и Иезекииля. Не гипотизируя, мы остаемся при зрительном впечатлении. То, что мы хотим сейчас высказать, продвигает несколько далее эти наблюдения.
Два места из Иоанна и Иезекииля имеют странное соответствие с тайною мыслью, которая, без сомнения, легла в изобретение обелисков. Вот они:
Апокалипсис Иоанна, глава 21, стихи 10—11. ‘И вознес меня (Ангел) в духе на великую высокую гору и показал мне великий город, Святый Иерусалим, который нисходил с неба от Бога’.
Он имеет славу Божию, светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы камню яспису кристалловидному.
Это так называемый ‘небесный Иерусалим’, может быть, суть и ‘дыхание’ и истина земного, коего полная мысль и миссия нам непонятна, и, вероятно, по неусовершенству и неудаче всего земного никогда полно и чисто не была осуществлена. Во всяком случае, в приведенных двух стихах начато и кончено изображение вида его: обелиско-образный камень, очевидно, составляет центр его, главный в нем символ, это — ‘слава Божия’, или она почиет на нем. За приведенными стихами следуют меры стен его, но ничего существенного из содержания не указывается, содержание, т.е. мысль ‘камня кристалловидного’, раскрывается в последних стихах той же главы:
Стихи 22—27. ‘Храма же я не видел в нем (т. е. в небесном Иерусалиме), ибо Господь Бог Вседержитель — храм его и Агнец’.
И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего, ибо слава Божия осветила его и светильник его Агнец.
Таким образом, ‘Бог’, и ‘слава Божия’, и ‘Агнец’ — все это сливается как душа и ‘храм’ Иерусалима, как его ‘светило’ и вместе символизировано ‘драгоценнейшим камнем’, ‘как бы камнем ясписом кристалловидным’. Обратив внимание, что обелиск имеет четыре грани, что он есть вполне и точно — кристалл с правильностью плоскостей и углов, что он ставился, обыкновенно парно, перед входом в египетские храмы и имеет на себе символы молитвы (молитвенно поднятые к небу руки и также ‘скарабеи’ — символы загробного бессмертия), — мы придем к заключению, что некоторый таинственный, но общий ‘х’ содержится как в египетском теизме, так и в видениях апокалипсических. По крайней мере, никогда бы нам не пришло в голову ‘Славу Божию’ и ‘Вседержителя’ представить в образе ограненного камня, странность этой мысли для обыкновенного воззрения и доказывает, что было что-то ‘необыкновенное’ и ярко своеобразное, может быть невоскресимое и не-разгадываемое, в законе мышления и представления, какое мы одинаково находим здесь и там. Переходим к Иезекиилю.
Глава 28, стихи 11—16. ‘И было ко мне слово Господне:
Сын человеческий! плачь о царе Тирском и скажи ему: так говорит Господь Бог: ты — печать совершенства, полнота мудрости и венец красоты.
Ты находился в Едеме, в саду Божьем, твои одежды были украшены всякими драгоценными камнями, рубин, топаз и алмаз, хризолит, оникс, яспис, сапфир, карбункул и изумруд и золото, все искусно усаженное у тебя в гнездышках и нанизанное на тебе, приготовлено было в день сотворения твоего.
Ты был помазанным херувимом, чтобы осенять, и Я поставил тебя на то, ты был на Святой Горе Божьей {Это так называемые финикийские ‘высоты’, ‘бамост’, о коих часто упоминается в книгах царств. Для построения Сиона была также избрана ‘гора’, и до сих пор евреи устраивают в каждой местности синагогу на самой возвышенной точке этой местности (см. г. Переферковича — ‘Талмуд’).}, ходил среди огнистых камней’.
Огнистый, игристый камень есть непременно кристалл, в гранях и углах которого завязывается игра света, величина его — безразлична, символ, очевидно, лежит в форме. Обелиск, оканчивающийся пирамидкою, есть чрезвычайно огромный кристалл, есть тоскливое увеличение, поднятие ‘до неба’ того тайного образа, который влек жителей Тира к установлению ‘в саду Божьем’ этих же, но только меньшей величины, может быть, совсем маленьких обелисков, которые тогда и представлялись просто ‘огнистыми камнями’. Во всяком случае, в трех приведенных местах, Иоанна, Иезекииля и египетских обелисков, — мы имеем единственное слияние трех образов в один, и под которым, очевидно, символизирована ‘слава Божия’.
Вернувшись к Апокалипсису, мы находим в подробностях небесного Иерусалима глубокое соответствие некоторых из приведенных строк о Тире Иезекииля:
‘Основания стены города (неб. Иерусалима) украшены всякими драгоценными камнями: основание первое — яспис, второе — сапфир, третье — халкидон, четвертое — смарагд, пятое — сардоникс, шестое — сардолик, седьмое — хризолиф, восьмое — вирилл (‘берилл’ наших коллекций), девятое — топаз, десятое — хризопраз, одиннадцатое — гиацинт, двенадцатое — аметист’ (Ап., гл. 21, стихи 20—21).
Внешнее раскошествование этого описания невольно напоминает стих нашего поэта:
Чертоги пышные построю
Из бирюзы и янтаря…
Лучом румяного заката
Твой стан, как лентой, обовью:
И для тебя с звезды восточной
Сорву венец я золотой,
Возьму с цветов росы полночной,
Его усыплю той росой.
Закон воображения замечательно одинаков, родствен в обоих случаях, они в особенности сливаются до полного согласия, если мы оттеним их ‘сирым и убогим’, именно по внешности убогим и сирым, что уже давно составляет идеал, которому мы поклоняемся. Здесь, может быть, мы подходим к угадыванию давно похороненного теизма: т.е. как в Тире, так и в Фивах, он высвечивается как яркое, как ‘огнистый камень’, в особенности около сумрака наших темных и отчасти дырявых, принципиально дырявых, одежд. Закончим, однако, видение небесного Иерусалима:
‘Спасенные народы будут ходить в свете его, и цари земные принесут в него славу и честь свою.
Ворота его не будут запираться днем, а ночи там не будет.
И принесут в него славу и честь народов.
И не войдет в него ничто нечистое, и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни’ (Апокалипсис, глава 21, стихи 24—27).
Обратим внимание, что в ‘Бытии’, при описании Эдема, — термин, повторенный Иезекиилем в применении к Тиру, — есть также упоминание золота и кристалла:
‘И золото той земли (где был дан первым человеком Едем) хорошее — там бдолах и камень оникс (глава 2, стих 12)’.
Таким образом, природа, игра ‘цветных камней’ не удалена из счастья человеческого и нисколько не разрушает ‘круг его спасения’. Так, по крайней мере, по новозаветному Тайнозрителю, книга коего имеет совершенный канонический авторитет. Гениальный Шекспир отметил, в бессмертном очерке юдоической психологии, это влечение к красоте пересыпающихся драгоценностей:
‘Так, так, так, так! Пропал бриллиант, за который я заплатил во Франкфурте две тысячи червонцев. До этих пор проклятие не обрушивалось на нашу нацию, и я не чувствовал его до этих пор. Две тысячи червонцев пропали — а сколько еще драгоценных, драгоценных камней! Я хотел бы, чтоб моя дочь лежала мертвой у моих ног, с драгоценными камнями в ушах’ (‘Венецианский купец’).
Так говорит Шейлок, бесконечно любящий свою Джессику, но у которого ум путается между потерею дочери и потерею… не суммы, не итога ценностей, но их самих как сыплющейся перед глазами красоты:
…дочь моя
Украла их. И дорогие камни —
Два дорогих, два богатейших камня
Украла дочь. Правдивый суд, сыщи
Девчонку мне — у ней мои червонцы
И камни драгоценные!
Наш русский Шекспир, Достоевский, в статье ‘Status in statu’ сорок веков бытия’ (в ‘Дневнике писателя’), давая компактную характеристику таинственного еврейского племени, также заканчивает ее стихом, выражающим тоскливое ожидание им минуты, когда
Загорит, заблестит луч денницы:
И кимвал, и тимпан и цевницы,
И сребро, и добро, и святыню
Понесем в старый Дом, в Палестину.
‘Святыня’ и ‘добро’, ‘святыня’ и ‘серебро’ здесь не только не враждуют, не только примирены, но, как и в Откровении Иоанна, — почти требуют друг друга, взаимно притягиваются, это — какая-то роскошествующая святыня или, пожалуй, нарядная, блистающая святость. Мы вспоминаем царицу Савскую, вспоминаем Соломона. Они были мудры, а Соломон был избран и выслушал особенные и исключительные благословения от Бога. Есть какой-то тип богатства, какой-то тон в богатстве, при котором оно перестает быть грешным. Мы указали на царицу Савскую, вспомним московского Корзинкина: каждодневно он уходил в нищенский трактир и съедал на 15 коп. какое-то ‘с подправочкой’ пойло, умер, и печи, трубы, сундуки его оказались набитыми процентными бумагами. Вот — грешное богатство, скопческое богатство, отвратительное богатство. Мы не отказались от имущества, вовсе нет, но мы припрятали его ‘духовно’, ‘прислуживаем’ ему ‘за человека’, мы его оскопили только. У ‘игристых камней’ мы стерли ‘грани’, навели мат на плоскости, нет света, пересекающихся радуг. Наше богатство — скудно, отвлеченно, и это-то придает ему какую-то безнравственную окраску.
Впрочем, мы отвлеклись в несколько общую сторону, наша частная цель была — показать, что некоторый общий ‘х’ связывает Иоанна, Иезекииля и древнеегипетские религиозные представления.
Впервые опубликовано: Литературное приложение к ‘Торгово-промышленной газете’. 1899. 21 марта. No 1.