О чем рассказывают нам дневники в лазаретах
О чем рассказывают нам дневники в лазаретах
Очерк Марии Веселовской
По стонам Христа. Архиепископ Бельгии — кардинал Мерсье. Л. Бенар.
—————————————————————
О чем рассказывают нам дневники в лазаретах, Веселовская Мария Васильевна, Год: 1917
Время на прочтение: 15 минут(ы)
L’Abbe F. Klein. ‘La guerre uue d’une ambulance‘. S. Watkins. ‘Аuес les Francais en France et en Flandre-. —— Duchesse de Surtheland ‘Six semaines a la guerre‘ — Violleta Thurstan. ‘Aventures d’une infimiere anglaise en Belgique et sur le front Russe‘.
За время войны вышло в свет на Западе много книг, освещающих страшную картину войны: большей частью ото записки и воспоминания, участников сражений, то поражающие, то трогающие до слез, рассказывающие или о совершавшихся там геройских подвигах или об учиненных немцами зверствах. Но есть в этой ‘военной’ литературе особого рода книги, представляющие исключительный интерес, это — дневники, писанные в лазаретах сестрами или священниками. Одною из подобных интересных книг, рассказывающей жизнь одного из бесчисленных лазаретов, где лежали французы и англичане, является книга аббата Клейна, известного эльзасского писателя, передающего свои впечатления искренно, правдиво, с глубокой верой в окончательную победу над врагом.
По старой традиции, как и в 1870 г., так и теперь, американская колония во Франции имеет свои лазареты, и в одном, из таких лазаретов в Нейльи (Neuilly sur Seine) аббат Клейн был священником и там писал свои записки.
Как только была объявлена война, американской колонии после долгих переговоров с городскими властями в Нейльи и при помощи военной власти удалось получить для лазарета здание Пастеровского лицея, Несмотря на всю обширность, это здание, стоящее до пяти миллионов и ожидавшее первых учеников в октябре того года, не было приспособлено для жилья, обширные аудитории, лаборатории, центральное отопление, электричество, все годилось для лазарета, но не было кухонь, не было ванн, подъемных машин. Американцам пришлось многое переделать, привезти необходимую мебель, на что средства нашлись в Нью-Йорке и других американских городах. Медицинский персонал был взят частью из постоянной американской больницы, частью пополнен французами: сестрами явились, большею частью, англичанки и американки, а затем выписали сестер из Швейцарии. В первые дни лазарет имел 200 кроватей, затем число их разрослось до 500, а иногда, во время сильных сражений, доходило до 615. Аббату Феликсу Клейну предложили сделаться священником при этом американском лазарете, и дела у него оказалось очень много.
Когда привозят раненых, аббат всегда здесь: он причащает тех, кто этого желает, он сидит и напутствует тех, в ком едва теплится жизнь от тяжелых ран, весь, всей душой сливается он с душой умирающего при его последней агонии, часто он пишет письма за неграмотных или за тех, которые нс могут двигать рукою, и если иные из них не могут диктовать, он сам предлагает им выразить известные мысли, которые он излагает по-своему, часто прибавляя от себя, как от священника, несколько слов утешения. По праздникам или в простые дни он служить обедню, участвует в похоронах умерших раненых и является тяжелым свидетелем семейных драм, которые разыгрываются к приемных или часовне, когда приезжают родственники убитых или безнадежно больных. Ночью постоянно будят его, если кто-либо из раненых очень плох и зовет его, так как во время войны французы оказались столь же религиозными. как и храбро настроенными… В свободное время аббат идет в лазарет, усаживается среди раненых, и между ними завязывается дружеская беседа, раненые рассказывают ему свои впечатления, переживания. Иногда он провожает уже выздоровевших у них солдат, отправляющихся снова на фронт, охваченных воинственным энтузиазмом, восторженной любовью к Франции. Несколько раз аббат ездил с автомобилями, которые лазарет посылает за ранеными иногда к самому нолю сражения, чтобы перевозить их скорее в санитарные поезда и оттуда в лазареты. Много раз ему приходилось иметь дело с ранеными пленными немцами, записывать их имущество, не входя в рассмотрение того, принадлежало ли это им еще в Германии или было украдено ими в Бельгии и во Франции.
Аббат Клейм говорит в своем дневнике: ‘Это не раненые, так как слово нс передает всей картины, это изувеченные .моли, -настолько ужасно состояние их тела и того, что в них осталось. Как-то даже мы не смеем желать их выздоровления. так как невольно думаем, какую же жизнь могут они вести. Их муки нельзя описать, и они принимают все с терпением, и перед тем, как их несут в операционную, они получают от меня св. причастие. Как ужасно смотреть на этого бледного, худого страдальца, с длинной бородой, точно это лик Христа! У него спина в ужасном виде, н он может двигать только головой и руками. Он один из самых верующих: я причащаю его два раза в неделю, и он никогда не жалуется. Он тоже один из наших храбрецов, так как получил военную медаль, и когда я спросил его, за что ему дали отличие, он, скромно и держа меня за руку, сказал мне: ..Мне ее дали за 8-е октября. Я должен был выполнить довольно трудное поручение’.
Через несколько дней, к сожалению, мы находим в записках аббата известие о кончине героя. В течение трех месяцев, таким образом, он ужасно страдал и никогда не жаловался. ‘Можно вполне сказать.—пишет аббат,—что .он пролил всю свою кровь за Францию. После первых капель крови, которые показались у него из раны в ту героическую ночь, у него текла кровь, капля за каплей, истощая его. и вчера утром у него так сильно хлынула кровь, что он послал за мною. Подавая ему причастие, я говорил с ним о возможной кончине, я сам волновался сильнее, чем он. >,1 обещал ему, к случае его смерти, посвятить обедню его памяти, но и не предполагал, что это произойдет так быстро. Он давал мне распоряжения и просил передать родным, что он скончался, как добрый христианин и патриот… Затем мы его похоронили. Его отсутствие было заметно всем, и все выражали участие его родным. Я подразумеваю его дядей и теток. Его отец и мать находятся в той части Франции, которая занята немецкой армией: в течение трех месяцев, когда он болел, никак нельзя было им дать знать. А он был единственным сыном, и каким сыном!’
Иногда аббату Клейну приходится брать на себя печальную миссию извещать родных о кончине раненых или приготовлять их к неизбежной роковой развязке.
Под датой 7-го октября аббат рассказывает одну из самых тяжелых сцен во всей книге: .В два часа ночи меня зовут кт. одному капитану, которого привезли к нам девять дней тому назад с тремя серьезными ранами и воспалением легких. Я нахожу возле него его родную сестру. .Разве он в опасности?’ — спрашивает она. увидев меня. Увы. мне представляется, что его положение очень серьезно. Для большей .уверенности, я спрашиваю по-английски санитара, который говорить мне, что капитан протянет не более трех-четырех часов. Сестра не сводить с него глаз. Зачем обманывать ее? Все равно, она узнает правду, и если она не подготовится, ей будет еще мучительнее. Я молчу, и этого с нея достаточно. Я вижу, что она вот-вот крикнет от горя. Я показываю ей на других больных и увожу ее на двор. После долгих уговариваний и призывов к вере она начинает успокаиваться. Она хочет снова видеть брата. .Хорошо,—говорю я ей,—но при условии, что вы будете тверды. Еще есть надежда, а волнение может погубить его. Ваш брать нашел в себе силы переносить без жалоб всю эту мучительную агонию. Он обнаружил высокую веру и покорность, он принял с благочестием причастие, будьте достойны его!’ Она. бедняжка, обещает все на свете. Действительно, вернувшись к брату, она молчит, но она бросается к больному с таким волнением, целует его так, что он начинает волноваться. Невозможно оставить ее здесь. Я предлагаю ей отправиться в часовню помолиться, и она соглашается. Вт. то время, когда она молится в часовне, я возвращаюсь кт. умирающему. Умилительная агония! Сколько бы он ни бредил, сколько бы ни приходил в себя, он неизменно говорил со мной только о Франции и о Боге. Даже когда он бредил, он читал отрывки молитв или отдавал приказания сражаться. Действительно, этот доблестный солдат пожертвовал своею жизнью за родину. В половине пятого, когда я увидел, что конец совсем близок, я иду в часовню и раньше положенного часа начинаю служить обедню. Редко молился я с таким подъемом. Выло еще совсем темно. Кроме, сестры умирающего, никого не было. Затем я провожаю ее, успокоенную, подкрепленную, кт. постели умирающего, меня отзывают еще к другому, и когда я возвращаюсь через два часа, постель уже пуста’…
Часто аббату приходится переживать подобные сцены. Почти всегда приехавших родных, у которых кто-нибудь скончался, направляют к нему в часовню, и ему приходится рассказывать подробности страданий раненых, их кончину, последние распоряжения, затем хлопотать с родными по поводу похорон или увоза дорогого тела на родину, на далекое кладбище.
Иногда у аббата не хватает мужества огорчить раненых которым придется ослепнуть от ранения, он никак не решается вырвать у них из души последнюю надежду, пока они ходят, еще все забинтованные…
В конце концов аббат приходит кт. заключению, что за все долгие месяцы его работы в американском лазарете он видел только превосходных людей, кто бы они ни были, офицеры, солдаты, профессора, доктора, коммерсанты, земледельцы и нроч. И, конечно, все это потому, что ‘они вполне ясно сознают важность того дела, которому служат, и оно захватывает их до энтузиазма. Они знают, что они сражаются не только за законную охрану материальных интересов, но и за независимость их собственной родины и всей Европы, чтобы сохранить их сыновьям ц человеческому роду лучшую форму жизни…’
Несколько в ином духе пишет свои записки английский священник-протестант Уаткинс, бывалый человек на войне, участвовавший в экспедиции на Ниле, затем в Южной Африке в 1899—1900 годах. Священник Уаткинс находится в полку и лазарете с самаго начала войны, часто совершает длинные переходы с полком или подбирает вместе с санитарами раненых на ноле сражения, иногда ездить но соседним городам и селам добывать провизию, принимает вместе с сестрами раненых, совершает службы, если это бывает возможно, говорить трогательные проповеди, исповедует и причащает солдат перед боем, дежурит возле больных и умирающих, пишет письма, раздает подарки, которые присылаются на фронт, и проч. Вт. его записках можно проследить всю жизнь их полка и отряда с той минуты, когда они сели в Англии на пароход, высадились в Гавре и отправились сражаться на французской и бельгийской землях. Они проходили во нескольку десятков километров в день, мимо селений, где французы с восторгом встречали их, бросали им цветы, раздавали им фрукты, шоколад, хлеб с маслом, папиросы и проч. Крестьяне встречали их, как освободителей, так как немцы были уже недалеко: иногда многие дежурили целую ночь, чтобы только не пропустить англичан, за что те, в виде благодарности, распевали ‘Марсельезу’ и кричали: ‘Vive la France!’ По дороге они встречали печальные толпы беженцев, женщин, детей, стариков, испуганно шедших по дороге неизвестно куда: эти несчастные несли с собой все, что могли захватить самаго ценного, жалобно плакали, иногда падали от изнеможения но дороге, рассказывали ужасающие истории о том, что происходит там, где все горит и умирает… Отряд, в котором был Уаткинс, находился при полку, направленном в Монс для поддержки англичан, но последние уже отходили оттуда, так как силы были неравны, и небольшой горсти англичан приходилось бороться с целыми дивизиями немцев. Все же очень скоро им пришлось вынести сражение при Като (Gateau), и священнику приходилось руководить уборкой раненых, смотреть за тем, как их перевозили в санитарных поездах, или ездить верхом взад и вперед по дороге, от раскинутых палаток перевязочной и операционной до вокзала, умоляя многих, кто мог идти пешком, ускорить шаг, или реквизировать для них повозки фермеров, попадавшихся на пути.
В книге английского священника Уаткииса есть много интересных рассказов, например, описание похорон юного мотоциклиста. Оно прямо-таки трогательно. В английской армии мотоциклистами служат молодые люди из лучших семейств Англии, студенты Оксфордского или Кембриджского университетов. В городе Дуэ, куда приехал Уаткинс со своим отрядом, ему показали убитого юношу-мотоциклиста. Крестьяне рассказали ему, что юноша заблудился в темноте, успел проехать два селения, занятые уже немцами, но в Дуэ погиб от пули в самое сердце. После ухода немцев крестьяне подняли его и перенесли в домик, где они его застали. Он был покрыт белой простыней, на труди у него лежал букет цветов, его лицо носило спокойное и решительное выражение. Они отнесли его на кладбище. Во время шествия женщины выходили из домов и украшали прах цветами, старики, несшие, гроб, с трудом взбирались в гору. Вдали раздавался грохот пушек: недалеко шла, видимо, перестрелка. Бедного юношу опустили в могилу, и крестьяне с непокрытой толовой слушали торжественные слова заупокойной службы на непонятном для них языке. Перед самым концом церемонии снаряды стали попадать на этот холм, но никто не двинулся с места, и после разрешительного ‘Аминь’, один из стариков, бросив горсть земли в могилу, обратился к умершему со следующими словами: ‘Вы —друг наш, вы храбрый солдат, и вы .отдали свою жизнь за спасение нашей родины. Мы благодарим вас. Пусть будет вам легка земля нашей дорогой Франции’, и все присутствующие произнесли за ним: ‘Аминь!..’
Появление в печати дневника английской сестры, герцогини Сютерлендской, было приветствовано в литературных кругах Франции. Автор их — очень известная в Англии аристократка. Герцогиня Сютерлендская известна своей благотворительною деятельностью, она учредила и содержит в своих замках несколько больниц и ассоциаций для рабочих. Как член французского Красного Креста, герцогиня, с первых же дней объявления войны Франции с Германией, решила ехать на фронт и основать там собственный лазарет. В Париже она узнала, что Бельгия нуждается в лазаретах, и она сейчас же уезжает в Брюссель, затем в Намюр, где в старинном монастыре устраивает лазарет, выписав из Англии предварительно доктора и восемь сестер. Монахини, которых в этом монастыре было около 200, помотали ей, и таким образом они принесли много пользы в Намюре, преимущественно бельгийским и французским раненым, выдержали стойко всю ужасную бомбардировку этой крепости и города, подвергались опасностям, пожару и принуждены были, в конце концов, уехать из Намюра по требованию немецких властей. Проехав через Голландию и Англию, они снова очутились во Франции и теперь в Дюнкирхене организовали лазарет.
С 21-го августа 1914 г., когда герцогиня покинула Англию, она вела дневник во время своего пребывания в Бельгии, когда немецкие полчища сжигали, грабили, уничтожали мирные города и селения. Но ее дневнику, который часто писался в погребе монастыря, мы можем проследить все скитания герцогини — ее короткое пребывание в Париже, когда весь город был охвачен необычайным подъемом и волнением, вылившимся, как известно, в упорную и дружную работу для достижения победы над врагом. Затем мы находим в записках ее приезд в Брюссель, после падения Льежа, когда врагов ждали с минуты на минуту, здесь герцогиню поражает прекрасно оборудованная сеть лазаретов, здесь она встречает случайно барона Бейана, бельгийского посланника в Берлине, который рассказывает ей обо всех издевательствах немцев но отношению к нему в бытность его в Германии, о затруднениях, которые он испытывал при отъезде, о грубых выходках немецких дам на вокзале, и т. д. В дневнике герцогини приведены описании н других городов несчастной Бельгии и северной части Франции, уже после разгрома их немцами, когда страшная бомбардировка скашивала дома, фермы, когда испуганные беженцы скрывались в лесах, без куска хлеба. Мы читаем в дневнике подробности разрушения Динана. убийства взятых немцами заложников, мрачные картины Шарлеруа, но самое интересное в книге, это — главы, посвященные пребыванию герцогини в Намюре, в монастыре ‘des Soeurs de Notre Dame’, где сто лет тому назад, в 1814—1815 г., после разгрома Наполеона под Натерло, французские, а затем союзные войска занимали те же стены. В то далекое время основательница монастыря, по имени Ignatius, писала свои воспоминания о наполеоновской эпопее, прошло сто лет, и английская герцогиня часто заносила на свои страницы почти тожественные описания. Условия жизни их лазарета становились все тяжелее с каждым днем: газ и электричество уже не работали, провизия иссякла, молока не было, постоянно раздавались взрывы мостов, которые рушили уходившие бельгийцы, слышался грохот приближающейся канонады, и наконец появлялись раненые целыми рядами, на автомобилях, в фургонах и на носилках. Многие падали здесь же от утомления, так как провели в траншеях три дня без сна и пищи, все поражали герцогиню стойкостью и готовностью жертвовать своей жизнью за родину. Затем начинаются в Намюре самые страшные дни: бомбардировка продолжается без перерыва, раненые, которые могут двигаться, укрываются в погреба. Сестры и герцогиня остаются все время с тяжело ранеными. Снаряды летают и над монастырем, на улицах происходит перестрелка, затем начинается дефилирование по городу немецких войск. Но это только начало. Если бомбардировка кончилась, то наступает пора пожаров, все дома в предместьях Намюра горят. Немцы реквизируют припасы, отнимают даже у лазаретов запасы муки. Немцы поджигают в одну страшную ночь город с нескольких концов. Герцогиня с доктором часто выходят на улицу. ‘Ратуша, крытый рынок,—пишет она в своих записках,—все было в огне, говорили, что горит арсенал, но пороховые погреба были опустошены. Все говорили, что немцы подожгли город с четырех концов. Одна из частей нашего монастыря могла устоять против пожара, и раненые, находившиеся там, следовательно, были в безопасности: однако около ста из них находилось в дортуаре, очень старинной части монастыря, расположенной ближе к огню. Пожар направлялся к нам, и искры падали к нам на крышу. К счастью, монастырь был окружен садами. На небе было яркое зарево. Это была ужасная минута, когда мы были бессильны. Монахини мужественно утешали раненых и убеждали их оставаться в постели и нс волноваться. Я не могла ни о чем думать.
Я задавала себе вопрос, не должны ли мы покинуть здание и вынести раневых на улицу. К нам пришел священник и стать успокаивать раненых. В то время, как мы решали, что с вами будет, раздался резкий звонок, и кто-то стал наносить сильные удары в дверь монастыря: какой-то голос кричал по-немецки дерзким, повелительным ионом: ‘Откройте, откройте!’ Я убедила одну из монахинь отворить дверь. Доктор, я и несколько сестер выстроились у двери. Через отпертую дверь мы видели, как языки огня поднимались кверху, как дым заволакивал все кругом, вдали раздавался грохот канонады. У двери, снаружи, стоял изящный автомобиль, переполненный вооруженными солдатами, под предводительством немецкого офицера, очень похожего на кронпринца. Он казался очень раздраженным и, нервничая, спрашивал у нас дорогу в крепость. Монахиня, которую я послала, отвечала ему. что единственная возможность проникнуть туда, это миновать ратушу. Он гневно крикнул, что ехать по этому направлению нельзя, так как там все в огне. Он посмотрел на меня и потребовал, чтобы я отправилась с ним и показала ему дорогу. Я спокойно заметила ему, что я иностранка, англичанка, что я никогда в жизни не была в крепости, почему и не могу исполнить его требования. Он заявил нам, что весь город будет сожжен, так как жители-бельгийцы стреляли из неосвещенных окон в немецких солдат. Он был сильно взбешен, но все же счел долгом уверить нас, что все лица, принадлежащие к Красному Кресту, находятся в безопасности, особенно женщины. Затем он уехал, может быть, на верную смерть. Нам посчастливилось находиться с той стороны города, которая подходит к реке Маас. Несмотря на то. что огонь двигался к нам, нас разделяли казармы, занятые немецкими войсками, и, конечно, солдаты должны были вскоре потушить огонь в этом направлении. Набат раздавался всю ночь’…
В своем дневнике герцогиня описывает несколько встреч и разговоров. — поневоле, разумеется, — с немцами, из которых многие говорили на прекрасном английском языке, а многих она встречала до войны в высшем английском обществе. Прежние связи герцогини с немцами не помогли ей, когда она очутилась в числе их врагов, и немецкие власти, отобрав у нее раненых и сделав их пленными, принудили ее уехать в Голландию со всем составом лазарета. В Гааге и Роттердаме герцогиня была поражена мирной картиной Голландии, которая, хотя и вооружилась, но продолжала свою тихую жизнь, оказывая помощь тысячам бельгийских беженцев.
Дневник другой английской сестры. Violetta Thurstan, члена Интернационального Комитета Красного Креста, представляет еще больший интерес, так как английская мисс была сестрой не только в Бельгии и во Франции, но и у нас, в Варшаве, и работала вообще на русском фронте.
Когда была объявлена война, мисс Тэрстан едет в Бельгию, работает там, затем, как пленница, попадает вместе с другими английскими сестрами в Германию, отправляется затем в Данию, а оттуда в Петроград, где ее устраивают работать на русском фронте. Побывав в Варшаве, Лодзи, она работает около Радзивиллова и там ранена осколком снаряда, заболевает плевритом: за время болезни у нее было время привести в порядок свой дневник. Перед нами проходят живо написанные картины перевязочных, санитарных поездов, лазаретов, траншей, жизни солдат и раненых…
Последовательно мы присутствуем при всех скитаниях английской сестры, начиная с Лондона и кончая Петроградом. На нервом месте—картины Лондона, когда возвращались территориальные войска с маневров, а поезда были переполнены добровольцами. сестрами, имеющими уже свидетельства, членами всевозможных вспомогательных обществ. На английскую сестру была возложена миссия отправиться с несколькими сестрами в Бельгию и там устроить их в лазаретах. Мы находим в дневнике картину оживленного и возбужденного еще Брюсселя с воззваниями бургомистра Макса, развевающимися повсюду флагами, хорошо оборудованными лазаретами. В Брюсселе сестру вместе с другими направляют в Шарлеруа, в то время, когда город весь горел, уничтожены были магазины, банки, богатые дома, и хозяйничали там ул.е немцы. Их определили в окрестности Шарлеруа в лазарет, где находилось очень много раненых французов и англичан почти без помощи’ Сначала с ними работали бельгийские доктора, а затем приходил каждый день немец-хирург, который считал своим долгом каждый раз рассказать сестрам о поражении англичан. Через несколько дней из лазарета эвакуировали раненых немцев, даже бывших в очень тяжелом состоянии, так что многие по дороге на вокзал умирали. ‘Но когда было заявлено, что и французские раненые,- рассказывает мисс Тэрстан. — и англичане будут увезены в Германию, нас охватило полное отчаяние. Один из французов совсем умирал: многие тоже не могли двигаться, двое были парализованы, большинство еще не вставало с постели. Мне было так жаль их. что я упросила бельгийского доктора отправиться к немецкому коменданту просить, чтобы нам оставили самых тяжелых. Он вернулся без результата, они должны были ехать… В конце концов, когда уезжали от нас немцы, они возвращались к себе на родину, но эти несчастные страдальцы, больные и раненые, увозились, как пленные, и. может быть. принуждены были умереть там в чужой стране… от врага, который не знает пощады’.
Через несколько дней английская сестра обязана была отправиться проведать других сестер, которые работали на другом конце Бельгии, в Тирлемонде. Это путешествие по занятой уже немцами территории было полно приключений. В Брюсселе ей посоветовали, что лучше всего отправиться пешком через Малин, и она вместе с другой сестрой отправилась. По дороге они наткнулись на одно селение, занятое немцами, которые пропустили их, затем они проходили с трудом через проволочные заграждения, которые только что соорудили немецкие солдаты, и когда они вошли в Малин, то попали в момент перестрелки между бельгийскими и немецкими передовыми отрядами. они бежали в гостиницу, чтобы укрыться от пуль, но все двери были заперты, и заметивший их случайно доктор из Красного Креста проводил их в монастырь, где жили французские монахини. Их предлагали устроить на ночь, но сестры решили лучше вернуться в Брюссель, так как двигаться дальше было опасно. Монахини указали сестрам тропинку, которая ведет сокращенным путем в Брюссель, и по которой они и отправились. Дойдя до перекрестка, они, вероятно, повернули не туда, куда следует, так как очень скоро перед ними вырос, как из-под земли, немецкий часовой. Сестры указали на свой красный крест на рукаве и отправились дальше. Через несколько минут они очутились в немецком лагере, среди палаток, фургонов, пушек, тысяч солдат. Офицер подошел к ним и спросил по-немецки, что им надо. Они отвечали по-французски, что они сестры из Брюсселя. Офицер велел осмотреть их и отпустил. Когда они уже подходили к Брюсселю, к ним галопом подскакал какой-то немецкий офицер, соскочил с лошади и стал задавать вопросы. Мисс сказала ему, что они английские сестры. Тогда он по-английски долго расспрашивал их, как очутились они на этой дороге, и в конце концов ускакал назад.
Около этого времени немецкие власти отдали приказ, что английские лазареты, с докторами и сестрами из Англии, должны покинуть Бельгию, выехать на родину через Голландию, в специальном поезде. Но этот поезд повез их почему-то не в Голландию, а через Германию в Данию, откуда они могли ехать, куда угодно. По дороге все присутствующие в поезде подвергались всевозможным мытарствам: на границе Бельгии и Германии у них осматривали багаж и конфисковали хирургические инструменты, медикаменты, затем в Кёльне грубые кельнера издевались над ними и у каждого прибора клали по нумеру иллюстрированного журнала с глупой карикатурой на Англию, в Гамбурге на вокзале огромная толпа, ожидавшая их. смеялась над ними, свистала, плевала на них. Здесь на вокзале произошел любопытный случай. Один молодой немецкий офицер подошел к сестрам и на прекрасном английском языке спросил их, не может ли он быть им полезен, так как он был, в свое время, хорошо принят в Англии и теперь хотел бы чем-нибудь отблагодарить англичан.
Его благодарность началась с того, что он сильно ударил по лицу одного из кельнеров за его грубые приемы, затем принес сестрам фруктов и шоколаду, сколько мог найти на вокзале. Из Гамбурга их повезли через Кильский канал в Данию, в Копенгаген, где жители встречали их с распростертыми объятиями, приносили конфеты, фрукты, цветы, показывали им город, музеи, лазареты, устраивали в честь их музыкальные и литературные вечера. Из Дании английская мисс с другими тремя сестрами получила разрешение вступить в русский Красный Крест и через Швецию, Финляндию поехала в Петроград… Начав учиться русскому языку и занимаясь в одном петроградском лазарете, чтобы усвоить русские приемы, доктор и английские сестры хлопочут устроиться на фронте. Через некоторое время они уезжают в Варшаву, работают там в лазарете, затем их переводят в Лодзь, когда город уже бомбардировали немцы, а раненые все прибывали. Здесь сестрам приходилось много работать, и в очень тяжелых условиях, пока не был дан приказ эвакуировать из Лодзи все лазареты. Английские сестры очутились снова в Варшаве, затем переезжали из Скерневиц в Радзивиллов, потом в Жирардов, где мисс Тэрстан была ранена осколком снаряда и чуть не была убита бомбою, брошенною с немецкого аэроплана. ‘Я шла, — рассказывает она.— по открытому месту, никого не видя и не спеша, как вдруг услыхала шум мотора надо мной: я не успела одуматься, как упала бомба, и, когда разошелся дым, я очутилась на краю огромной ямы.
Бомба упала в липкую грязь. Солдаты, которые работали вблизи, подбежали ко мне. думая, что я убита, но я осталась цела, у меня в ноге была небольшая рана. Плеврит, который я схватила впоследствии, хуже терзал меня. Я долго лежала в постели и только, поправляясь, могла взяться за дневник’…
Где находится теперь эта английская сестра, на каком фронте работает она? За какими ранеными ухаживает она сейчас?..
Во всяком случае, ее книга и другие дневники, написанные в лазаретах, говорят нам о необыкновенном героизме, который проявляется в их стенах. Мы видим в них жен, матерей и невест, которые отправляют близких им людей спасать родину и встречают их потом в лазаретах, иногда мертвыми, иногда изувеченными: встречаем солдат и их начальников, которые проливают свою кровь за отчизну: находим самоотверженно работающих сестер и санитаров, которые вытаскивают раненых под огнем или ухаживают за ними дни и ночи в лазаретах. И, может быть, именно у них мы можем найти указание, как нам жить в тылу, учиться у них подвигу самоотречения и долгу, а главное, верить, подобно им, в окончательную победу над врагом.
Источник текста: журнал ‘Нива‘, 1917, No 13.