О благополучии народных тел, Попугаев Василий Васильевич, Год: 1802 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 20 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Василий Васильевич Попугаев

О благополучии народных тел

[1801—1802]

РУССКИЕ ПРОСВЕТИТЕЛИ, (от Радищева до декабристов). Собрание произведений в двух томах. Т. 1—2. Т. 1.

М., ‘Мысль’, 1960 (философское наследие)

СОДЕРЖАНИЕ

О влиянии просвещения на правление

О просвещении народном и оного следствиях

О необходимой связи законов и просвещения

О исполнительности законов

О твердости конституции и законов

О влиянии законов и конституции на политическое тело

О связи и твердости республик

О монархии

О разделении властей политического тела

О просвещении и личном достоинстве управляющих

Rara temporum felicitate, ubi sentire quae jolis, et quae sentias, dicere licet.

Tac. histo: cap. 1.¹

Почтенный читатель!

В сем сочинении осмеливается тебе Автор представить общее рассуждение о благополучии народов, оснующееся на четырех главных пунктах: влиянии просвещения на правление, твердости законов и конституций, равновесии народных классов и, наконец, коммерции, в первой сей книге заключаются рассуждения о первых двух предметах, во второй — о следующих. Предмет важен, но, может быть, силы его недостаточны? Благосклонность!

О влиянии просвещения на правление

Многие писатели, известные своим просвещением, писали о правлении. Они открыли различные пути к счастию народов. Кто, читая Платона, Монтескю, Филанджиери, не видит возможности народного благополучия? Но, обратя взор на самые народы, [кто] не видит противного — не видит бедствия, угнетения оных то деспотизмом государей, то их правителей, то, наконец, естли сие в республике, исполнителей закона?

Неужли все умствования философов ложны? Неужли в течение стольких веков, когда просвещение возжигает всюду пламенник свой, когда всюду блестят творческие умы, гений рода человеческого немерцающим светом, неужли, повторяю, столь великий ряд веков, проведенный в деятельности и умствовании, не открыл ни единой истины — где сей гордиенский узел?

Истина во многом более не тайна. Философы доставили нам многие полезные сведения. Итак, истина не исполнительна, просвещение бесполезно!

Нет! Просвещение есть солнцев луч во мраке, истина для нашего счастья драгоценнее золота! Всякий просвещенный человек есть неоспоримое того доказательство.

Какой Дионисий счастливее мудреца? Первый среди богатств, в изобилии всего, что токмо воздух, земля и вода произвести могут, стонет под бремем правления, его удручающим, окружаем льстецами, всякую минуту его обманывающими, всякую минуту беспокоим придворного пыпгпостию, а часто и каждую минуту трепещущий — не знает, что спокойствие! Другой среди убожества, под кровом мирной умеренности, в сладком сообществе с натурою, материю мудрости, вкушает блаженство небес, невинную радость испытывающую общую мать-природу — оставляет по смерти гремящую славу.

Итак, естли истина соделывает счастие мудрецов, для чего недоделывает оная счастия народов? Для чего народы ‘не стараются уподобиться мудрецам? Вот в чем состоит тайна.

Со времени римлян и греков видим мы многих ученых, многих великих людей, но видели ли хотя единожды народ просвещенный во всей целости, народ, который бы сам лейся о своем благополучии, разбирал средства, могущие составить его счастие и несчастие, взвешивать совершенства и несовершенства своего правления? Нет!

Все народы в Европе вообще не что иное, как слепая, неразмышляющая толпа, не знающая своих выгод и занимающаяся только личным, а не общественным благосостоянием. Несколько частных людей думают о благе, о пользе, о средствах счастия общественного. Несколько, но большая часть и из оных стремится более угнетать сограждан, думать более о личном себя и семейств благополучии, забыв народ и его выгоды. Новейшая и древняя история свидетельствуют, что все народы подвержены единому жребию, одни более, другие менее.

Всегда замечено было, что те народы, к которым природа была не столь благосклонна, имея более нужды, изощряя разум свой, руководимые, так сказать, самою природою к просвещению, изобретательным духом, возрожденным в них нуждою, вознаграждали природу. Те народы, которые соделывались просвещеннее в своей целости, всегда имели правление лучшее, всегда были счастливее, и ужасы деспотизма у оных или менее свирепствовали, или скоро прекращалися. Примером служат сему феникияне, на самой бесплодной и песчаной земле обитавшие, но изобретательностию своего духа, в них самою природою возрожденною, неблагодарностию к трудам их успели наконец соделать страну свою самою богатою и коммерческою в целом тогда известном свете, и их правление было лучшее в тогдашнем мире, стонавшем в невежестве и угнетении. Другой пример подают египтяне, обитавшие в ежегодно потопляемом Египте, познавшие наконец периодическое разлитие Нила и употребившие в пользу сей ужасный феномен натуры, соделав чрез сие же поля свои плодородными, и сим же самым разлитием руководимые, познав науку измерения — геометрию, воздвигнувшие такие памятники, кои и поныне удивляют естли не красотою, то по крайней мере смелою своею архитектурою, свидетельствующие о древнем величии сего народа и его искусственности!

В новейшие времена видим мы то же! Какая земля беднее Англии? Какой народ в целости просвещеннее английского? Какое государство имеет твердейшее внутреннее состояние, нежели Британия? Положение земли заставило народ просветиться, просвещение утвердило его политическое благосостояние, соделало правление умеренным и мудрым, а народ и все степени оного счастливыми.

Итак, древние и новые примеры говорят нам, что просвещение целости народа есть путь к его счастию, чему дивиться, что, имея столь славных авторов, столь великих философов, европейские народы в варварстве! Многие писали и пишут — соделываются бессмертными, но где? В кабинетах ученых. Спроси у землепашца которой земли угодно о философе, которого слава гремит целые веки, спроси о нем — он взглянет на тебя и скажет: ‘Я его не знаю!’ Спроси о нем у жителя города, у купца, мещанина, а часто у дворянина и вельможи, естли они не в числе ученых, или по крайней мере таких, кои присвоивают себе имя сие, и получишь тот же ответ. Англия, одна Англия отличается в сем от других народов. Правда, хотя и там имена философов и их учение народу неизвестно, но по крайней мере он знает свое правление, по крайней мере в их журналах можно без страху говорить о политике и народу не запрещено собираться на публичные площади, судить о парламенте, короле и внешних делах королевства, вместо того что в других государствах сие почлось бы преступлением — оскорблением верховной власти. Английский парламент и король не почитают решения свои безошибочными, обыкновенный министр, простой журналист имеют право показать ошибку, говорить, писать об оном. Народ и правительство пользуются открытиями и правление усовершается!

Итак, не философов должны обвинять мы, что они неясно открыли истину, но правителей, не пекущихся о просвещении народа и почитающих просвещение вредным народному благу.

Великая Екатерина чувствовала сию истину! Она обратила внимание на народ и хотела пролить благодетельный луч просвещения повсюду! Ее мановением возникли народные школы, могущие одни ей дать имя матери отечества. Сими учреждениями царствие ее даровало народу зрелость веков, terra tibi levis sit², священный прах!

Но, сказав сие, должен присоединить я, сколь ни полезно было таковое установление, сколь ни велики успехи просвещения, оным разлиянные, но препятствия, вначале малые и ничего не значущие, впоследствии удержали, удерживают и удержат ту пользу, которой ожидать должно!

Предубеждение и ложное понятие чести, во всех классах народа рассеянное, и, наконец, рабство полезнейшего члена — земледельца положило необоримый оплот народному просвещению!

Мы хотим соделать счастливыми сограждан наших, признаем, что просвещение есть божественный луч — есть путь к нашему блаженству, к блаженству народа!— и определиваем просвещение на одних себя, на некоторых токмо избранных классах людей, все прочее должно остаться во мраке — сколь несправедливо такое суждение! Эгоизм! Неужели хотят управлять народом, как управляют бессмысленными животными, коих человек себе поработил? Неужели люди для того в общественное состояние сбираются, чтоб быть порабощенными, чтоб служить и рабствовать сим избранным классам! Пресмыкаться пред горстию людей, почитающих себя просвещенными!

Но естли б и сие было истинно, то и тогда бы просвещения отринуть не долженствовало! Запряженная лошадь хотя и подвержена воле управляющего для своего собственного блага (не для ее), однако она не лишается света! Глаза ее не завязаны! Не завязаны для блага же всадника! Естли приведена она будет в ярость, разгорячась повлечет всадника на произвол своего стремления, подвергнет его опасности быть изувечену, переломить ‘руку, ногу, но и в сию минуту животное из любви к собственной жизни не вовлечет его в пропасть или реку, где она и он должны бы были погибнуть неизбежно, естли б глаза ее были завязаны!

Но такое сравнение ужасно! Оно оскорбляет человечество! Человек, тем более народ не должен рабствовать. Соединясь в общество, имеем мы целию благополучие наше, но раб может ли быть благополучен?!

Конечно, история и опыты естествоиспытателей научают нас, что в человеке можно затушить до некоторой степени чувства, заставить в самом бедственном состоянии забыть горестное свое положение, заставя его, так сказать, не жить, но прозябать как растение, ибо привести человека в такое состояние, чтоб он был привязан к одному месту, лишить его воли, заглушить в нем чувство — есть привести его в состояние растения, вещества бездушного (и тогда лучше скитаться в лесах с дикими зверями, нежели быть между людьми) и в сем онемении чувствия почитать его счастливым.

Но обратим глаза на собственную историю нашу. Еще не изгладилась из памяти нашей горестная эпоха мору, свирепствовавшего столь ужасно в Москве! Всем известна самая кровавая сцена оной³, однако я повторю. Слепое безумство святоши объявило в народе, что на Варварских воротах находится образ, подающий спасение в настоящих бедствиях. Народ непросвещенный и, следственно, способный ко всякому суеверию стекается со всех сторон, уверен твердо о помощи! Со всех сторон сыпляются сокровища! Стечение народу и обыкновенное при таком случае сношение от обращения денег производят ужасные следствия: болезнь столь прилипчивая, какова чума, умножается, а народ в фанатическом исступлении твердит о чудесах исцеления.

Мудрый сострадательный епископ хотел прекратить зло: он берет в монастырь икону и собранные деньги, способствовавшие к размножению заразы! Слепая чернь приемлет такое действие за святотатство. Она свирепеет и жаждет насытиться кровию самого попечителя о своем благе, стремится к его дому — к монастырю, куда спасся он, врывается в храм, где стоял он пред жертвенником всевышнего и молил о их спасении, и едва по собственной просьбе его удерживается не принести его в жертву неистовству во внутренности храма, но он выходит к ним и за спасение необузданных тигров фанатизма платит своею жизнию⁴. Вся Москва бунтует и с ужасным пролитием собственной крови едва приходит в чувство, вот ужасы невежества народа, но кто читает историю, тот видит тысячу таковых примеров.

Кто не признается, что народ слепой скорее бывает обманут честолюбцем, нежели просвещенный? Сие свидетельствуют все революции. Какой народ, приведенный в волнение, ужаснее: тот ли, который действует слепо,— не просвещенный или тот, который следует по известному направлению,— просвещенный?

Из всего сего следует, что просвещение есть в образованном государстве. Один деспотизм ищет невежества в народе, ибо просвещение несогласно с рабством.

Повсюду, где народ в рабстве и, следственно, в варварстве, все несчастия возможны и все бедствия сбыточны, но рабство деспотическое ничто пред феодальным. Оно не токмо отводит от просвещения, но и заглушает все чувствия человечества, оно повергает в невежество и властелина и раба! Первый делается тираном, забывая свое человечество, другой в своем уничижении теряет все чувства, всю бодрость духа, и в том и в другом истребляются ощущения возвышенного — добродетели! Один беспредельное употребление власти наконец простирает до тиранства, теряет чувствительность и сострадание к бедствиям ближнего, [другой] делается ко всему недоверчив, всего трепещет и с онемением отчаяния дожидает минуты мстить мучительству. В нем нет ни семейственного, ни общественного чувствия, мысль, что самый плод кровавых трудов его ему не принадлежит, истребляет в нем самое трудолюбие — сие семя государств.

Где рабство, там нет патриотизма, разность интересов родит одно корыстолюбие. Там философу he позволену быть другом человечества, но может ли там быть и философ? Семена добродетели там падают на камень, терние порока находит только пристойную землю!

Обратим взор наш в феодальные веки Европы, что были тогда Франция, что Германия? Невежество и фанатизм свирепствовали в оных, в собственном отечестве лили народы источники своей крови, но прольется утешительный свет просвещения — и невежество истребляется, цветут законы и счастие народов! От времени до времени все приближается к равенству, к сему счастливому состоянию природы людей! По равенству законному, где позволено человеку все делать, что не вредит общественному благосостоянию, и где подобно зверю не можно ему свирепствовать противу себе подобных, какого бы состояния и звания он ни был, какими бы правами и достоинствами ни обладал! Но такое равенство может только быть в народе просвещенном, могущем видеть пользу законов, могущем чувствовать благодетельное оных на себе влияние! Слепой человек то вдруг повинуется даже там, где видит свое уничтожение, свою погибель, то с свирепством упорствует там, где с добровольным исполнением закона последовало бы благополучие не токмо его, но и потомков.

О просвещении народном и оного следствиях

Сказать, что просвещение есть единое средство к соделанию счастия народов, есть еще не довольно, слово ‘просвещение’ вообще столь многозначаще и, сколь много о нем говорят, столь различно понимаемо, что я почитаю долгом объявить мое мнение о просвещении, особенно народном!

Часто многие почитают просвещением познания языков, наук, по большей части отвлеченных — математических, физических, словесных, и, наконец, многие полагают сие в знании светских обычаев, в чтении вообще романов, стихотворств и пр. Все таковые мнения о просвещении хотя не ложны, но по крайней мере отчасти несправедливы, таковые познания дают нам относительное, или частное, просвещение. Но человек, живущий в обществе, должен знать свое назначение как гражданин, цель общественности, связь свою с целым — словом, он должен знать частную и общественную политическую связь и всех изменений ее равновесия, основывающихся на твердости и неподвижности всеобщих постановлений.

Естли б мне показали целый народ математиков, физиков и пр., я никогда не почел бы его еще просвещенным! Чтоб назваться народу таковым, не довольно иметь познания в понятиях отвлеченных: они полезны в государствах, когда заключаются в некоторых токмо известных классах, но просвещение народа, естли оное имеет целию его политическое благосостояние, только на сем не определивается! Науки полезны и даже необходимы в некоторых частях народа, но целость оного должна иметь политические и философические познания своих прав и своего благополучия!

Народ, живущий под правлением деспотическим, которым управляют без собственного его влияния на его участь, по воле некоторых токмо классов, исполняющих слепо власть одного, каково турецкое правление, не имеет ни тех ни других познаний и живет в невежестве! Еще менее просвещен тот народ, который подвержен правлению феодальному! Естли б в таковых народах были самые великие физики, математики и пр., несмотря на все сие, сии народы не могли бы назваться просвещенными.

Во время Нерона Рим имел мужей ученых, славных, великих! Но народ не был просвещен. Спартанцы не произвели ни одного ученого, ни же художника, славного своими творениями, но народ знал законы Ликурга, законы своего отечества — знал права относительно граждан и государей, и народ имел политическое просвещение, и народ был счастлив!

По большой части мы судим ложно о просвещении народов, почти всегда почитаем мы тот просвещеннее, который показывает нам более блеску, но часто в том ошибаемся: одни художества, науки и победы не суть доказательства народного просвещения!

Италия производила нам всегда образцы искусств, в Италии видели мы великие творения о правах гражданских, глубоких математиков и пр., но была ли она истинно просвещена? Просвещена ли она ныне? Нет! В недре монастырей ее образовались чудовищные инквизиции, ужасы так называемых фанатиками священных судов! За веру курились костры, лилась кровь человеческая в то время, когда в недре самых монастырей писались важные трактаты о ученых материях и других полезных предметах, продавалися грехи от имени главы церкви, подавлялись права человечества, когда начертывалися бессмертные творения о правах гражданских и грозили ужасными адскими мучениями не токмо за преступления, но и за добродетели, естли оные не были в пользу церкви, и самые церковные учители с фанатическим жаром твердили о предестинации⁵ и тем самым себе прекословили, изобличая себя в невежестве и коварстве.

В начале предгаедшего столетия Швеция удивила Европу: исступленный Карл, устремясь за ломкою славою Александров, с горстию воинов привел в трепет целый Север, свергал и давал королей сильнейшим, нежели свой, народам, истребил с малым числом в десять крат большие армии! Но его отечество — земля его — истощевалося, люди, деньги, хлеб — все расточалося вне отечества, мало населенна Швеция еще более опустела, всегдашний во всем недостаток увеличивал более и более бедствия сего государства, последнее серебро и золото — одна из важнейших пружин политического благосостояния — выходило за пределы, и, чтоб блеснуть два или три года эфемерным блеском завоеваний, Швеция пришла в такое состояние в толь короткое время, что из числа первых европейских держав, которою дотоле почиталася, стала между слабейшими!

Но Пруссия! Едва бессмертный Фридерик, ужаснувшийся доселе существовавшего деспотизма в его отечестве, предпринял в оное ввести политическое просвещение, составив книгу законов и показав гражданам собственным примером права граждан и государей, заключив и те и другие в благоразумные пределы,— Пруссия возродилась! Одно чувствие, разлившееся в сердце народа, гражданского равенства и твердости законов дало ей новую силу — воспламенило в сердцах ее обитателей патриотизм, дающий государствам более силы, нежели миллионы наемных войск. Сей патриотизм в семилетнюю войну явил чудо храбрости и показал свету неслыханное дело — клочок земли и горсть людей воспротивились четырем сильнейшим армиям!⁶.

Мильтиад с десятью тысячами греков, воспламененных своею независимостию, любивших законы и отечество, поразил 100 000 персидских наемников под предводительством гордого Датама, Леонид с тремястами спартанцев решился: лучше умереть славно в Фермопилах, нежели видеть торжественно вшедших в его отечество миллионы рабов⁷.

Греция — древнее отечество вольности! Греция, где граждане жили всегда под мудрым влиянием законов, где граждане всегда наслаждалися правами граждан, пока тираны не похитили правления, показывала пример геройства!

Пусть вспомнит, кто читал историю, то ужасное время, когда вся Греция была, так сказать, наводнена неприятелями, когда страшный меч персов грозил им всеобщим истреблением и рабством, когда все пало пред ужасом варваров, что сделали афиняне? Согласились ли они покориться, согласились ли променять сладкое спокойствие под благодетельною сению законов и равенства, при всех ужасах войны и опасностях, им грозивших, на рабство, обещавшее покорностию восстановление тишины? Нет! Сев на корабли, афиняне согласились лучше смотреть спокойно, как варвары разоряли город их, предавали огню жилища отцов их и обращали все в пепел. Но что сделали персы? Они все выжгли, все истребили, но истребили ли законы греков, глубоко в сердцах их начертанные, потушили ли в них любовь к независимости? Нет! Устав свирепствовать, они должны были оставить священную землю сию — и греки возвратились на место, где был их город, Афины процвели снова и снова соделались ужасны персам. Там, где царствует дух согласия, чувство общественного существования, там, где каждый гражданин знает, что он повинуется законам для своей пользы, где знает он, что законы его отечества не соделаны по своенравию одного деспота, но написаны мудрыми гражданами, где знает он, что народ есть один верховный властитель, что управляющие не что иное, как исполнители его воли, блюстители его счастия, что они суть избранные граждане, известные добродетелью в целом народе,— и в том не обманывается,— там токмо видим мы сию твердость общественного существования!

Итак, все сие доказывает, что твердость государства не состоит в его многочисленных войсках, не состоит в звуке его побед, но в счастии граждан, в их привязанности к земле, законам и правлению.

Но сия привязанность не может существовать в правлении деспотическом, в правлении, зависящем от своенравия и интриг, самые лучшие законы в руках правителей-деспотов или обращаются в зло людям, или остаются бездейственны. Деспот не знает, что есть любовь к отечеству, не знает, что такое связь граждан, он взирает на них со стороны пользы собственной, естли он судья, в распре граждан ищет он своей выгоды, естли начальник, на их повиновении основывает свое честолюбие, естли в руках его общественные сокровища, он думает токмо о средстве набогащения — существуй самый мудрый, благомыслящий государь в таком правлении, имей все возможное усердие сделать счастливым народ свой — все старания его пребудут тщетны, все труды потеряны! Он захочет дать твердые законы, которые бы всех граждан равно защищали и которые бы утеснителям были уздою в злодеяниях. Но он имеет вокруг себя людей, ищущих токмо собственной пользы, не знающих любви к отечеству, окаменелых сердцами к слезам несчастных, пред вышними постыдно низких, пред низшими дерзостно надменных! Им препоручит он начертать законы, не зная их, ибо государю труднее узнавать людей, нежели частному человеку,— и он обманется, сии законы, коими захочет предохранить он независимость граждан и утвердить их счастие, утвердят только тиранство врагов народа и умножат его бедствия! Он захочет для бедных восстановить больницы, госпитали, воспитательные домы, училища и пр. Но сии больницы будут ужасом для входящих в них, но сии госпитали — темницами, но воспитательные домы — местами страдания невинных творений, но сии училища послужат не к просвещению, будучи местом стечения необразованных людей, следственно, распространения пороков, распространения, коему мудрые наставники препон положить не возмогут, ибо оных и не будет. В сих училищах нельзя ожидать ободрения, а где нет ободрения, там таланты трудно развиваются, суммы же, которые на сие обращены будут, расхитятся! Самый лучший виртуоз не может играть гармонически на расстроенном инструменте.

Единое средство соделать народ счастливым есть просветить его, есть показать ему выгоду, пользу законов, пользу благоустроенного правления, гражданских прав и ненарушимости каждого состояния, дать почувствовать каждому гражданину, что правление имеет делию токмо его пользу, токмо пользу общественную, что законы защищают его от своенравия сильных, что действие оных ничто нарушить не может, и как бедный подвергается строгости законов, естли их нарушит, так равно и всякой другой без изъятия, какого бы состояния и звания он ни был, какою бы властию и богатством ни обладал, что государь не есть властитель государства, могущий располагать им по своей воле, но что он орудие законов, первый толкователь оных народу, первый служитель отечеству, что он только первый гражданин и что он на троне не для своего благополучия, что никто не может быть утеснителем народа и что народ должен повиноваться законам и оного пружинам (правителям) для своего собственного счастия. Тогда, когда почувствует сие вся целость народа, когда всякий будет знать, что между властию законов, властию государя и народа есть условием народное благополучие,— тогда только, повторяю, государство может [считать] существование свое твердым, тогда могут иметь силу свою законы, ибо будут известны целому народу, тогда только не будет государство бояться ни внутреннего ни внешнего неприятеля, ибо будет иметь столько войска, сколько граждан, и ему не будет нужды в наемниках. При малейшем нарушении своего покоя всякой гражданин вооружится, зная, что сие защищает его вольность, собственное благополучие, что он защищает законы и правителей, ему благодетельствующих. Тогда будут почитать удивительные дела греков не чудом, но естественным следствием патриотизма!

О необходимой связи законов и просвещения

Все просвещенные народы, как то видим мы из истории целого света и всех столетий, по тех пор, покуда они непросвещенны, живут под правлением деспотическим! Причина сему следующая: непросвещенный человек обыкновенно мало думает! Его желания, мысли и самые нужды определены, сие доказывает кафр, живущий на краю Африки, который столь мало предвидит, столь мало думает, что часто из добродушия или по какой другой причине отдает свою пищу другому, не представляя, что ему ничего не остается к обеду в полдень, свою постелю, хижину, забыв, что [в] вечеру ему должно ночевать под открытым небом. В таком или подобном народе кому думать о справедливости законов, кому писать или говорить о выгодах и невыгодах правления.

Властолюбивый легко может овладеть сим народом, и он ему будет повиноваться, не зная сам, каким то образом случилося и по какому праву, а как все в таком народе зависит от случая и легко входит в обычай и время все делает священным — самое зло! — то потомки таковых народов в повиновении делаются еще слепее — их отцы сего не переменили, и сей причины для них довольно.

Но как всякое слепое действие подвержено частым замешательствам и возмущениям более или менее важным, то сие заставляет делать сих первых правителей постановления для предупреждения сего и на сем оснуется нечто подобное законам, но не законы. Различие между таковыми постановлениями есть такое же, какое между добром и злом, ибо сии постановления, имея целию токмо личную владетеля или частную иную пользу, а не общую, не благо народов, поелику во время юности таковых правлений ими властвуют деспоты, почитающие себя в свою очередь свыше поставленными единовластителями, кои, слыша от окружающих беспрестанно, что их воля есть закон и что их благо есть благо народное, располагают всем по своенравию и блага народного не знают и знать не могут, поелику окружающие их — рабы, а рабы не могут быть ни гражданами, ни патриотами: они готовы льстить, готовы уверить их, что кровь, пролитая миллионов, есть дело великое, что они образ божий, посланные свыше и пр., когда видят в том свою пользу. Взглянем на владельцев стран ориентальных! Один повелевает восходить и заходить солнцу, и народ невежествующий трепещет, чтоб он не лишил его дня, другой дает знак земным владыкам вкусить обеденную яству, вышед из шалаша после бедной трапезы, едва утолившей голод его! Всем им ничего не стоит в одну минуту обнимать свою любовницу, равнять с собою своего любимца, а в следующую — и с той и с другого без дальнего рассмотрения снять голову. Но в природе назначена всему цель и мера, когда последняя исполнится и народ, или соделаясь просвещеннее, или устав от бедствий, потребует прав своих, тогда возрождаются законы!

В сию минуту действия суть двояки, а потому [двояки] и следствия, естли постановления деспотические в ослеплении почтутся за законы и утвердятся с некоторым исправлением, тогда бедствия не кончились, но соделались еще горшими! Таковые постановления, не будучи основаны на благоразумии, но на капризах деспотов и их любимцев, суть не что иное, как смешение противуречий, кои, получив имя законов, уполномочивают тиранство не токмо верховных начальников, но и самых низких, и деспотизм перейдет в самое малое состояние, и все, что будет иметь тень власти, будет тиранствовать ненаказанно и в силу законов. Тогда лучше не иметь законов, нежели иметь их, ибо когда нет законов, посредством коих судья мог бы прикрывать свои злодеяния, то он обязан следовать естественному, который часто действует и в сердце тирана, и ведет его к истине то страхом вышней власти, то надеждою, то внутренним собственным убеждением, и он, не имея опоры в злодеянии, в нерешимости наконец избирает истину! Но естли народ или его правители просвещены, то они отвергнут все постановления деспотизма, рассмотрят свое политическое состояние и свои законы сообразят с оным.

Однако и таковых законов единственно недостаточно к счастию народному, законы суть власть мертвая, они подобны музыкальному инструменту, который, чтоб издать гармонические тоны, требует виртуоза! Они, чтоб сделать счастие народов, имеют нужду в мудрых правителях. А чтоб оные в народе находились, просвещение нужно. Просвещенный человек только может чувствовать, что благо народное есть благо его! Впрочем, и на самого просвещенного человека (оставя вопрос, как его сыскать) не можно возложить неограниченной власти, и самый просвещенный человек есть человек, несмотря на все личные достоинства и добродетели, он имеет и свои слабости! Надобно, чтоб народ смотрел на справедливость его поступок, а чтоб он смотрел, надобно, чтоб он мог видеть,— чтоб он был просвещен, чтоб он знал свои законы и свои права. Где народ не таков, там часто самый лучший правитель даже против воли превращается в деспота!

О исполнительности законов

Сказано было прежде, что одних законов недостаточно к благополучию людей. Оные суть не что иное, как сердце образованных народов, кое, дабы одушевить тело, требует приличной жидкости, могущей разливаться по всем его тончайшим изгибам и двигаться по направлению ее движения — крови, дабы привести их в действие, нужны люди, способные проникнуть во все их подробнейшие утончения, следовать их направлению и одушевлять оные.

Не все люди способны к такому действию, подобно как не все жидкости могут оживлять наше сердце, их надобно к сему приуготовлять, и воспитание есть главное к тому средство! Екатерина II, в начале ее царствования столько старавшаяся о распространении в народе духу народного и гражданского равенства, собирала для восстановления законов депутатов из всей обширности своей империи⁸, для исполнения правосудия дала право всем классам народа участвовать в суждении и каждому состоянию искать правосудия в своем собственном.— Намерение прекрасное, великое, достойное Екатерины!

Но мы видели и в ее блестящее правление, несмотря на всю премудрость ее постановлений, законы часто недействительными, невинную слабость угнетенную и богатого преступника, часто оным поспевавшегося, мы видели, что бедный земледелец тщетно искал правосудия противу сильного помещика, его угнетавшего, несмотря на то что существовали судилища, в коих присутствовали ему равные, могшие, основываясь на законах, воспрепятствовать злоупотреблению.— Но что б сему причиною, неужли невозможность исполнительности? Нет! Екатерина II предвидела все сие! Она знала, что десять невинных жертв гибли противу одной спасенной, она знала, что, дабы привести их к деятельности, было необходимо народное просвещение, по крайней мере в управляющих, и сего-то ей недоставало! Но Екатерина II жила не для своего только времени — взор ее простирался в будущее, положив сии установления и учредив в обширности своих владений народные школы, сделала она легкое очертание будущего народного величия, ее наследники, естли хотят идти путем славы, путем благодетелей народов, царей-граждан, разовьют свиток великих ее предначертаний во всей их обширности — и правда восторжествует!

Хотя в ее правление несчастные видели не весьма твердую подпору в законах, чему часто виною то запутанность, непонятность или противуположность оных, что она оставила впоследствии разобрать и обработать своим наследникам, то неспособность судей вникать по невежеству в смысл закона и в истину дела, что она предоставила распространению просвещения, то корыстолюбие и пристрастие судей, кои исправить назначала она народному духу, патриотизму и утов ению чувствительности, долженствующим возродиться от большого сношения граждан, когда просвещение озарит их благодетельным пламенником!

Установляя земские суды, она знала, что угнетенный селянин бедствием и даже рабством не весьма легко мог защищать своих собратий противу сильного утеснителя как по причине непросвещения своего, так и бедственности своего состояния, но она предвидела и что, конечно, естли случай тому не положит препоны, совершиться долженствует, что просвещение, снабдя его нужными для сего сведениями и науча чувствовать, что он есть полезнейший член общества, и, следственно, вселя в него дух гордости, извлекут его из утеснения, вселя в них достоинства и способности занимать сие место, что соделает судилище сие священным и ужасным коварным хитителям и кровопийцам!

Созвав депутатов, она не надеялась от камчадала и бурета благоразумных советов, но она хотела им дать урок, силу коего они тогда почувствуют, когда гений прольет и на них благодетельный свет свой!

Когда законы распространятся и каждый познает их не исторически только, но философически и морально, когда права человечества, права гражданства начертаются в сердце каждого и когда просвещение научит его из прошедшего судить о будущем ясно и заключительно, тогда взойдем мы в намерение Екатерины II!

Но чтоб достигнуть сего, надобно, чтоб познания распространилися в народе, чтоб познание истории, морали, прав гражданских соделались необходимостью в самом низком состоянии! Тогда не нужно будет государством управлять махинально, каждый по своей способности изберет место и лицо в государстве и в исполнении его обязанностей будет полагать свою славу, ибо увидит того пользу и в его сердце будет пылать жар патриотизма и человечества. Тогда недостаток способностей не будет расстраивать гармонии правления, ибо, не ослепляясь ложным честолюбием, каждый будет стремиться жить не для места своего, не для выгод оного, не на краткое токмо время физической жизни, но для пользы сограждан — для вечности!

ПРИМЕЧАНИЯ

Включенные в настоящее издание произведения выдающихся русских просветителей конца XVIII—начала XIX в. расположены в хронологическом порядке.

Тексты, как правило, воспроизводятся по рукописям, хранящимся в государственных архивах, или по их первым изданиям. Все характерные языковые особенности подлинников сохранены, орфография и пунктуация даны с учетом современных правил.

Подготовка и сверка текстов произведены В. И. Козерук, В. Е. Викторовой и Л. Б. Светловым. В сверке приняли участие В. П. Бужинский и Т. В. Яглова. Примечания составлены Л. Б. Светловым.

Редакционные вставки и отсутствующие в подлиннике переводы иностранных слов даны в квадратных скобках.

В. В. ПОПУГАЕВ

О Василии Васильевиче Попугаеве (ок. 1779—1816) сохранились скудные биографические сведения. Родился он в семье художника, служившего на шпалерной фабрике. Учился ‘на казенном содержании’ в гимназии Академии наук, которую окончил в 1797 г. Выданный ему аттестат свидетельствует, что Попугаев обучался языкам латинскому, французскому и немецкому о изрядным успехом, в последние два года нарочито также успел в аглицком и итальянском языках и собственным упражнением во всех оных еще более усовершиться может. Сверх того, с похвальным при лежанием и успехом упражнялся в чистой математике, истории, географии, физике и минералогии. При бывших экзаменах в отличие награждаем был книгами, вел себя добропорядочно и заслужил от гг. учителей похвалу и одобрение’.

После окончания гимназии Попугаев некоторое время занимал должность ‘чтеца’ в петербургской цензуре и одновременно преподавал русский язык и литературу в немецкой школе св. Петра в Петербурге. В декабре 1802 г. ‘по высочайшему повелению’ Попугаев был определен на службу в Комиссию для составления законов. Это назначение состоялось в результате преподнесения Александру I двух рукописей: ‘Опыт о влиянии просвещения на правление и законы’ и ‘О твердости законов’. В 1804 г. Попугаев перевел и также преподнес Александру сочинение итальянского законоведа Гаэтано Филанджиери (вероятно, его ‘Науку о законодательстве’). В 1811 г. Попугаев был ‘по высочайшему же повелению’ уволен из комиссии. В 1812—1816 гг. служил в Экспедиции путей сообщения. Умер Попугаев, по некоторым сведениям, в Твери в 1816 г.

Литературных произведений Попугаева сохранилось очень немного, хотя известно, что им написано значительное число стихотворений, повестей, а также статей по философии, социологии, педагогике, юриспруденции и пр. Из напечатанных произведений следует указать повесть ‘Аптекарский остров, или Бедствия любви’ (1800), сборник стихотворений ‘Минуты муз’ (1801), трактат ‘О благоденствии народных обществ’ (1807, издан анонимно). Произведения Попугаева были напечатаны также в сборнике ‘Свиток муз’ (1802—1803), в журнале ‘Любитель словесности’ (1806), в сборнике ‘Талия, или Собрание разных новых сочинений в стихах и прозе’ (1807) и в сборнике ‘Периодическое издание’ (1804). Представление о литературных трудах Попугаева дают материалы архива ‘Вольного общества любителей словесности, наук и художеств’, из которых видно, что на заседаниях зачитывались кроме уже перечисленных еще и ‘О поэзии’, ‘Вечера Сократа и Аполлодора’, ‘Юридическое рассуждение о умерщвлении младенцев’ (перевод), главы из ‘Руин’ Вольнея, ‘Рассуждение о медленном усовершенствовании правлений’, ‘Рассуждение о человеческом языке’, ‘О феодальном праве’ (перевод), ‘О разделении властей политического тела’, ‘Общий план законоположения’, ‘О равновесии обитателей и землепашцев’, ‘Об участии земледельцев’, ‘Рассуждение о монетных представителях скопляемого труда в благородных металлах и ассигнациях’ и др. Все эти произведения до нас не дошли.

Попугаев был одним из организаторов ‘Вольного общества любителей словесности, наук и художеств’, созданного в Петербурге в 1801 г., и занимал в нем ряд выборных постов.

В обществе Попугаев, как и Пнин, был наиболее ярким представителем демократически настроенной группы писателей и публицистов, вел активную борьбу с умеренно-либеральными элементами, возглавлявшимися Д. И. Языковым. Эта борьба закончилась поражением Попугаева и его единомышленников. В 1811 г. Попугаев был исключен из ‘Вольного общества’. С его уходом общество потеряло свое значение объединения передовых писателей и публицистов и постепенно стало чисто литературной организацией с узкопрофессиональными интересами, весьма далекими от насущных задач политической современности.

Дореволюционное литературоведение совершенно игнорировало Попугаева как писателя и общественного деятеля. Изучение его творчества и деятельности является заслугой советского литературоведения.

О БЛАГОПОЛУЧИИ НАРОДНЫХ ТЕЛ

Печатается по рукописи, хранящейся в рукописном отделении Института русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский дом) в Ленинграде (шифр: р. II, оп. I, No 326). Публикуется впервые.

Рукопись представляет собой один из первоначальных вариантов опубликованного в 1807 г. трактата ‘О благоденствии народных обществ’, в который Попугаев по требованию цензуры вынужден был внести ряд изменений, смягчающих политическую остроту многих его высказываний.

Рукопись под несколько измененным названием — ‘Опыт о влиянии просвещения на правление и законы и о твердости законов’ — была поднесена автором в 1802 г. Александру I с посвящением: ‘Александру Первому! Благодетельнейшему из монархов!’

¹ ‘В редкие счастливые времена можно говорить открыто, что думаешь и что чувствуешь’. Тацит, История, гл. I.

² ‘Да будет тебе земля пухом’ (лат.).

³ Имеется в виду чумной бунт в Москве в 1771 г.

⁴ Платит свою жизнь — во время бунта в Донском монастыре был убит московский митрополит Амвросий Зертис-Каменский.

⁵ Предестинация — божественное предопределение.

⁶ В Семилетней войне 1756—1762 гг. против Пруссии принимали участие вожжа России, Англии, Австрии и Франции.

⁷ Имеется в виду блестящая победа греков под командованием Мильтиада над персами при Марафоне в 490 г. до н. э. И знаменитая битва при Фермопилах в 480 г. до н. э., когда спартанский царь Леонид с тремястами воинами героически сражался с численно превосходящими силами персов.

⁸ Имеется в виду созванная в 1767 г. Комиссия для сочинения проекта нового Уложения.

О влиянии просвещения на правление

О просвещении народном и оного следствиях

О необходимой связи законов и просвещения

О исполнительности законов

Читайте также: