Нравственныя идеи К. Д. Кавелина *).
Нравственныя идеи К. Д. Кавелина *).
*) Лекція въ пользу голодающихъ, прочтенная въ январ 1892 г.
——
На поприщ ума нельзя намъ отступать!
В. Гольцевъ.
‘Русская Мысль’, кн.VII, 1892
Нравственные идеи К. Д. Кавелина, Гольцев Виктор Александрович, Год: 1892
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Послдніе годы знаменуются для русскаго общества особеннымъ оживленіемъ вниманія къ вопросамъ нравственнымъ. Что длать, какъ жить, какова цна этой жизни?— слышатся вопросы, на которые даются разныя ршенія. Многое, считавшееся окончательно ршеннымъ, подвергается неожиданному сомннію. Нкоторые старые отвты съ восторгомъ привтствуются, какъ новое слово, какъ указаніе доброй цли и врнаго пути. Въ темномъ броженіи онъ, которыя ищутъ этой цли и такого пути, вы чувствуете признаки могущественнаго историческаго движенія, и не даромъ лучшіе представители нашей философской мысли стараются заглянуть поглубже въ загадочный процессъ и освятить его. Сами эти мыслители переживаютъ нердко т же муки терзанія, какими томятся въ настоящее время многіе и многіе русскіе люди.
По мннію В. Д. Спасовича, наиболе замчательными въ этомъ отношеніи знаменіями времени являются Исповдь гр. Л. И. Толстаго и Задачи этики К. Д. Кавелина. Прежде чмъ приступить къ оцнк нравственныхъ идей Кавелина, мн необходимо передать, въ самой сжатой форм, ходъ его мысли и ея главнйшіе результаты.
Кавелинъ начинаетъ съ утвержденія, что въ современномъ обществ родилась глубокая потребность въ нравственномъ обновленіи. На Запад, гд высокая культура и развитыя учрежденія обращаютъ ‘сожительство людей въ единый сочлененный и стройный механизмъ’, потребность эта не такъ очевидна, не такъ ярка и непосредственна, какъ у насъ. И это ‘обращеніе къ этик и этическимъ вопросамъ,— говоритъ Кавелинъ,— въ наше время не есть одно изъ временныхъ колебаній человческой мысли на торномъ и ясномъ пути развитія и совершенствованія, а означаетъ въ ней переходъ, подготовленный вками наблюденій, изслдованій и опытовъ’.
Что такое нравственность, нравственное чувство, нравственная личность?— спрашиваетъ Кавелинъ, и отвчаетъ слдующимъ образомъ: ‘Нравственнымъ или безнравственнымъ можетъ быть названъ поступокъ,— все равно, будетъ ли онъ только внутренній, иди и внутренній и вмст вншній,— лишь по отношенію къ лицу, которое его совершило. Этика иметъ предметомъ лишь одни отношенія поступка къ дйствующему лицу, къ его душевному строю — ощущеніямъ, убжденіямъ, помысламъ’. Поэтому, кто задумалъ дурное дло, но, по разнымъ обстоятельствамъ, и не покушался выполнить злое намреніе,— совершилъ, тмъ не мене, безнравственный поступокъ. Наоборотъ, можно пожертвовать огромную сумму на благотворительную цль изъ тщеславія и разсчета, и тогда этотъ хорошій по вншности поступокъ будетъ, однако, поступкомъ безнравственнымъ.
Такимъ образомъ, этика, по мннію Кавелина, ‘разсматриваетъ и опредляетъ отношенія психической дятельности къ душевному строю самого дйствующаго лица’. Блистательные успхи европейской жизни въ теченіе новой исторіи были достигнуты, благодаря выработк объективныхъ условій существованія, а такая выработка была результатомъ развитія объективнаго знанія. ‘Все, что думалось и длалось великаго въ Европ въ продолженіе четырехъ или пяти послднихъ вковъ, выходило изъ глубокаго, непоколебимаго убжденія, что все зло и вс страданія людей происходятъ единственно и исключительно отъ неблагопріятныхъ объективныхъ условій, посреди которыхъ они поставлены. Слдуетъ измнить эти условія — и зло, страданія прекратятся сами собою, а для этого есть только одно врное, безошибочное средство — это объективное знаніе и примненіе къ жизни полученныхъ имъ выводовъ’. Теперь, по мннію Кавелина, наступаетъ конецъ цлаго періода развитія рода человческаго, коренной переворотъ въ міровоззрніи: расшатанность убжденій, хаотическое состояніе умовъ, оскудніе нравственной стороны въ ежедневной жизни и безсиліе теоріи поставить ее твердо и прочно указываютъ на необходимость такого переворота.
Объективные идеалы, въ которыхъ люди думали найти якорь спасенія, въ несокрушимую силу которыхъ они такъ долго и такъ горячо врили, въ глазахъ Кавелина не могутъ быть безусловными, абсолютными, потому что находятся въ полной зависимости и отъ явленій, или фактовъ, которые приводятся въ извстныя сочетанія, я отъ цлей, которыя вми достигаются или имются въ виду. Идеальною можетъ быть названа только цль, мысль, которая преслдуется и осуществляется въ объективномъ мір помощью той или другой комбинаціи, а эта цль или мысль есть фактъ, событіе психической жизни.
Внутренняя индивидуальность, полагаетъ Кавелинъ, долгое время была предоставлена себ самой, развивалась случайно, безъ всякой дисциплины, такъ какъ объективное знаніе не интересуется индивидуальною жизнью и, по своимъ задачамъ и цлямъ, нигд не можетъ натолкнуться на ея потребности и вопросы. ‘А такъ какъ личная, индивидуальная жизнь есть непосредственная основа общей и объективной, то и на послдней должна была, рано или поздно, отозваться неустроенность душевной жизни и дятельности’.
Къ этому Кавелинъ прибавляетъ: ‘Въ обращеніи всхъ лучшихъ силъ, знанія и практической опытности на нравственное развитіе единичнаго индивидуальнаго лица и будетъ состоять переходъ рода Человческаго въ новый періодъ развитія’.
Человкъ дйствуетъ по мотивамъ, имъ сознаваемымъ, отъ него идущимъ. Эти мотивы онъ сравниваетъ и взвшиваетъ. Связываетъ разрозненные мотивы въ одно цлое и даетъ имъ одно общее направленіе — идеалъ. ‘Есть идеалы близкіе, связывающіе въ одну группу одни наличные, мотивы, и боле отдаленные, сводящіе въ одинъ аккордъ не одни настоящіе, мотивы, но и т, которые являются потомъ. Есть идеалы личные, индивидуальные, дающіе мотивамъ строй въ интересахъ только даннаго индивидуальнаго лица, и боле или мене общіе, когда они отвчаютъ интересамъ какой-нибудь группы людей — фамиліи, племени, мстнаго общества, сословія, народа, государства, всего человческаго рода’.
Идеалъ является посредникомъ и проводникомъ между мыслью и дятельностью: мысль, предметъ созерцанія, становится образцомъ, по которому данныя сочетанія явленій и фактовъ, психическихъ или матеріальныхъ, измняются въ другія.
Идеалы бываютъ субъективные и объективные. Если сознательная дятельность человка направлена на мотивы его дятельности, мы имемъ дло съ субъективнымъ идеаломъ, если она устремлена на условія и обстановку человческаго существованія, ею руководитъ объективный идеалъ. ‘Объективная дятельность,— признаетъ Кавелинъ,— косвеннымъ путемъ дйствуетъ на мотивы, измняетъ ихъ, измняя условія, которыя ихъ рождаютъ или усиливаютъ, ослабляютъ или уничтожаютъ, субъективная дйствуетъ на нихъ прямо, приступаетъ къ нимъ какъ бы лицомъ къ лицу’. Для дятельности послдняго рода необходимо упражненіе души, ея усилія подчинять мотивы цлямъ или идеаламъ, она опирается на непосредственную живую личную мощь и доблесть. Субъективная дятельность безъ соотвтствующихъ ей идеаловъ такъ же невозможна, какъ и объективная’. Дятельное сознаніе этихъ идеаловъ есть совсть. Она тревожитъ насъ, когда въ поступкахъ своихъ мы отступаемъ отъ идеала, когда’ насъ увлекаютъ другіе мотивы, этому идеалу противуположные.
‘Субъективная дятельность,— говоритъ Кавелинъ,— и есть нравственная, субъективные идеалы — нравственные идеалы. Ученіе о нравственной дятельности и нравственныхъ идеалахъ есть ученіе о нравственности ил’ этика’.
На первомъ план субъективныхъ нравственныхъ идеаловъ стоить стремленіе къ истин, правд и душевной красот. Я не стану перечислять другихъ доблестей и добродтелей, о которыхъ говоритъ Кавелинъ, и обращусь прямо къ одному изъ важнйшихъ его утвержденій. ‘Общественное и правовое положеніе въ этическомъ смысл,— полагаетъ авторъ Задачи этики,— безразличны, точно такъ же, какъ и родъ дятельности, лишь бы они не противорчили внутреннему убжденію человка, не считались имъ, по совсти, безнравственными’. Съ этической точки зрнія,— продолжаетъ Кавелинъ,— безразличны общественные и политическіе порядки, составляющіе одно изъ вншнихъ объективныхъ условій существованія индивидуальныхъ личностей. Нравственность одинаково уживается съ самыми противуположными гражданскими и политическими идеалами. ‘Если совсть не велитъ жить въ какой-нибудь сред,— безнравственно въ ней оставаться: надо изъ нея уйти, отъ нея удалиться, но субъективные идеалы не даютъ мрила для опредленія сравнительнаго достоинства различныхъ гражданскихъ и политическихъ порядковъ’.
‘Знаніе и опытъ,— говоритъ Кавелинъ въ конц своей книги,— накопленные вками, ярче чмъ когда-либо освщаютъ путь, по которому намъ слдуетъ идти и на который, волей-неволей, направляетъ насъ весь ходъ исторіи. Путь этотъ — развитіе и укрпленіе нравственной личности, нравственнаго характера людей. По этому пути мы можемъ теперь идти не ощупью, какъ шли прежніе люди, а прямо, смло, вполн сознательно. Все остальное, чего мы такъ ищемъ и не находимъ, придетъ какъ естественное, необходимое послдствіе нравственной возмужалости и крпости’.
Таковы основныя идеи Задачъ этики К. Д. Кавелина. Книга посвящена молодому поколнію. Кавелинъ говоритъ въ предисловіи, что отъ него очень далека мысль поучать, вразумлять или наставлять. Всего боле и всего горяче предостерегаетъ Кавелинъ отъ лни ума. ‘Только отъ лни ума,— этими словами кончается его предисловіе,— мы долго толчемся на одномъ мст, не двигаясь никуда, пока насъ не спихнутъ съ него факты, событія, противъ которыхъ нтъ возраженій’. Самъ Кавелинъ можетъ служить трудно достижимымъ образцомъ бодрости духа и непрерывности напряженнаго умственнаго труда.
Константинъ Дмитріевичъ родился 4 ноября 1818 года. Въ 1839 г., двадцати одного года, онъ кончилъ курсъ въ Московскомъ университет и съ этихъ поръ до самой кончины (3 мая 1885 года) онъ неустанно работалъ, слдя за ростомъ западно-европейской и русской науки, чутко отзываясь на философскіе вопросы времени и на общественныя злобы дня. Оцнка тхъ идей, которыя развивалъ Кавелинъ въ послднемъ своемъ труд, была бы не полна и одностороння, еслибъ мы не познакомились поближе съ нравственною личностью этого замчательнаго человка и съ тми взглядами, на защиту которыхъ выступалъ онъ въ сочиненіяхъ, имющихъ по своимъ задачамъ близкую связь съ вопросами нравственными.
Остановимся, прежде всего, на одной изъ первыхъ ученыхъ работъ Кавелина, на стать подъ заглавіемъ Взглядъ на юридическій бытъ древней Россіи, Статья появилась въ начал 1847 года и вызвала много толковъ и споровъ. Напечатана она была въ первой книг обновленнаго тогда Современника.
‘Христіанское начало безусловнаго достоинства человка и личности,— говоритъ молодой ученый,— вмст съ христіанствомъ, рано или поздно, должно было перейти и въ міръ гражданскій. Оттого признаніе этого достоинства, возможное нравственное и умственное развитіе человка сдлались лозунгомъ всей новой исторіи, главными точками или центрами, около которыхъ она вертится’. У русско-славянскихъ племенъ начало личности не существовало. Въ семейно-родовомъ быт, который характеризуетъ первоначальную исторію этихъ племенъ, человкъ какъ-то расплывается, убаюкивается, нравственно дремлетъ. ‘О глубокомъ чувств личности не можетъ быть и рчи. Для народовъ, призванныхъ ко всемірно-историческому дйствованію въ новомъ мір, такое существованіе безъ начала личности невозможно. Иначе они должны бы навсегда оставаться подъ гнетомъ вншнихъ, природныхъ опредленій, жить — не живя умственно и нравственно’.
Личность, конечно, развивалась и у насъ. ‘Степени развитія начала личности и совпадающія съ ними степени упадка исключительно родственнаго быта опредляютъ періоды и эпохи русской исторіи’. Возражая критику Москвитянина, написавшему разборъ его статьи, Кавелинъ выражался такимъ образомъ: ‘Умственное и нравственное развитіе невозможно безъ развитой, самостоятельной личности, вс древне-русскій формы, какъ ведущія свое начало изъ патріархальнаго порядка вещей, препятствовали ея развитію’, стало быть, дйствительно, не шутя, мы начали жить умственно и нравственно только въ XVIII вх, до этого времени, т.-е. до реформы, замтно какое-то тревожное, безпокойное стремленіе къ такой жизни,— никакъ не боле: вс факты тогдашняго нашего умственнаго и нравственнаго развитія доказываютъ это самымъ убдительнымъ образомъ’.
Статья Москвитянина, противъ которой возражалъ Кавелинъ, принадлежала одному изъ главныхъ представителей славянофильства — Ю. . Самарину. Кавелинъ высоко цнилъ Самарина, въ особенности за непреклонное убжденіе и цльный нравственный характеръ, не допускавшій никакихъ сдлокъ съ совстью, чего бы ни стоило и чмъ бы это ни грозило {Слова К. Д. Кавелина въ некролог Ю. . Самарина (Встникъ Европы 1870 г., апрль).}.
Мы видимъ, такимъ образомъ, что всегда и повсюду Кавелинъ выдвигалъ на первый планъ нравственную личность. Это не мшало ему въ прежнее время, какъ я указалъ, признавать, что общественные порядки могутъ стснять развитіе личности, даже уничтожать ее,— не мшало, вмст съ тмъ, выступать и ршительнымъ защитникомъ нашей общины. Во второй книг Атенея за 1859 годъ появилась статья Константина Дмитріевича. Она писалась для Русскаго Встника, но редакція этого журнала разошлась съ Кавелинымъ во взгляд на общинное землевладніе. Вотъ что писалъ по этому поводу соредакторъ М. Н. Каткова П. М. Леонтьевъ {Письма эти напечатаны въ Русской Мысли.}. Онъ продолжаетъ отстаивать точку зрнія редакцію Русскаго Встника, уже высказавшейся объ общин, и пишетъ Кавелину, прося его сдлать измненія въ стать: ‘И для статьи вашей, и для журнала будетъ полезно, если читатели ясне увидятъ, въ какое положеніе вы ставите себя относительно теорій Кошелева и Самарина. Нашихъ читателей должны не мало удивить похвалы славянофиламъ’ особенно посл писемъ Байбороды. Зачмъ же удивлять ихъ и вмст ставить редактора въ положеніе довольно странное передъ публикой? Если наши сужденія о славянофилахъ неврны, то лучше прямо оспаривать ихъ, нежели хвалить тхъ, которые, по нашему убжденію, не имютъ никакого особеннаго значенія’.
Въ конц того же письма П. М. Леонтьевъ говоритъ, что редакція Русскаго Встника не можетъ согласиться съ ограниченіемъ въ стать. Кавелина личнаго начала. ‘По нашему мннію,— писалъ Леонтьевъ,— ничто въ человческой жизни не иметъ цны иначе, какъ по отношенію къ личному началу’. Этотъ упрекъ Леонтьева слдуетъ припомнить при общей характеристик взглядовъ Кавелина.
Кавелинъ не согласился съ замчаніями Леонтьева, и статья, какъ я уже сказалъ, появилась въ Атене. Само собою разумется, она вызвала большое удовольствіе среди славянофиловъ. Самаринъ, усердно работавшій въ это время для освобожденія крестьянъ, писалъ Константину Дмитріевичу, что прочелъ его статью объ общин. ‘Вы, я думаю,— такъ говорятъ Самаринъ, — я сами догадаетесь, до какой степени она меня обрадовала. Вашъ голосъ много значитъ, тогда какъ нашъ заподозрнъ. бы мы ни говорили, публика махнетъ рукою, скажетъ: славянофилы!— и дло покончено. Вы имете огромный авторитетъ въ глазахъ всего молодого поколнія, вышедшаго изъ Московскаго университета. Я въ этомъ убдился здсь, въ Самар’.
Для дополненія указаній на то, что мысль Кавелина колебалась въ вопрос о славянофильств, напомню еще, что Константинъ Дмитріевичъ обвинялъ Блинскаго въ славянофильскихъ воззрніяхъ. Подъ конецъ литературно-общественной дятельности К. Д. Кавелина становятся все боле и боле очевидными признаки усилій обнаружитъ и доказать нашу мнимую самобытность въ формахъ общественной жизни. Пушкина и Глинку незачмъ отстаивать такимъ образомъ, потому что въ нихъ русское искусство, усвоивъ общеевропейское содержаніе и формы, обнаружило — именно вслдствіе этого — полный разцвтъ національной мощи. А Кавелинъ, подобно нкоторымъ другимъ замчательнымъ нашимъ дятелямъ, желалъ, чтобы мы остались свободными отъ консервативной и либеральной рутины на европейскій ладъ. О какой рутин можетъ идти рчь, когда у насъ не осуществлены многія изъ элементарныхъ основъ правильной общественной жизни?
Посл этихъ замчаній обращаюсь къ оцнк той теоріи нравственности, которую съ блескомъ и силою, съ горячимъ убжденіемъ развивалъ покойный Константинъ Дмитріевичъ въ своихъ Задачахъ этики. Размры и задача публичной лекціи заставляютъ меня остановиться только на двухъ основныхъ пунктахъ этой теоріи.
Но предварительно я долженъ сказать нсколько словъ объ отношеніяхъ этики къ психологіи, какъ они представлялись Кавелину.
Извстенъ поучительный споръ по вопросу о томъ, кому и какъ изучать психологію, который велся между Кавелинымъ и И. М. Сченовымъ. Константинъ Дмитріевичъ доказывалъ возможность и необходимость изучать психологію вн зависимости отъ физіологіи, профессоръ Сченовъ былъ Представителемъ противуположнаго взгляда. Въ Задачахъ этики повторяются, въ иной форм, основныя положенія Задачъ психологіи, но Кавелинъ не могъ не признать правильности многихъ изъ замчаній противника, не могъ не признать уже значительныхъ успховъ психофизики и психофизіологіи. Отсюда происходятъ колебанія его мысли и нкоторая неясность аргументаціи. Называя сознаніе главнйшею особенностью, характеризующею человка, Кавелинъ говоритъ, что наша психическая жизнь распредлена между двумя центрами, между знаніемъ и сознаніемъ, но при этомъ прибавляетъ: ‘Раздвоенность нашей психической организаціи покоится не на двойственности психической природы человка, а происходитъ, вроятно, вслдствіе дифференціаціи органа, въ которомъ сосредоточивается психическая жизнь. Это видно изъ того, что знаніе и со-знаніе имютъ дло съ однимъ и тмъ же матеріаломъ, только въ фаз-личныхъ его видахъ, и что законы дятельности обоихъ одни и т же, вся разница между ними ограничивается лишь тмъ, что сознаніе не иметъ непосредственно дла съ непосредственною дйствительностью, а исключительно только съ тмъ, что изъ нея выработано непосредственнымъ знаніемъ’.
Противъ этого, пожалуй, нтъ основаній возражать и профессору Сченову, но Кавелинъ, по справедливому замчанію В. Д. Спасовича, не пытается искать элементовъ этики въ біологіи, онъ не эволюціонистъ к не слдитъ за зарожденіемъ нравственныхъ понятій и за ихъ развитіемъ. Вмст съ тмъ, Константинъ Дмитріевичъ оставляетъ въ сторон идею нравственнаго долга. Борьба мотивовъ, которая совершается въ нашей душ при выбор, какъ поступить въ опредленномъ случа, происходитъ, по мннію Кавелина, по законамъ механики, причемъ торжествуютъ, конечно, боле сильные мотивы. Кавелинъ прибавляетъ, что моралистъ не можетъ примириться съ такимъ исходомъ, но противъ него нтъ ни заклинаній, ни чаръ. Въ дальнйшемъ изложеніи Кавелинъ, однако, отступаетъ отъ детерминизма и пытается выставить идейныя основанія нашей нравственной дятельности, какъ будто независимыя отъ мотивовъ. Эту часть трактата Кавелина, устанавливающую отношенія этики къ психологіи, нельзя не признать слабою и противорчивою. В. Д. Спасовичъ остроумно сравниваетъ психическій механизмъ, какъ онъ изображается Кавелинымъ, съ повозкою, которая запряжена четверкой прыткихъ и рвущихся въ разныя стороны лошадей: ‘эти лошади — мотивы. На нихъ надты сбруи, закинуты возжи,— то суть соображенія, идейные зачатки идеаловъ. На козлахъ сидитъ возница — сознаніе или человческое я, которое правитъ четверкою, то опуская, то затягивая возжи, то ударяя, по усмотрнію, кнутомъ по любой коренной или пристяжной’.
Кавелинъ былъ, по моему мннію, на пути къ истин, когда выставлялъ направляющую силу идеала. Онъ близко подходилъ къ тому, что Фулье называетъ идеями-силами. Но его ученіе о нравственныхъ идеалахъ построено на ошибочномъ основаніи.
Нравственными идеалами,— говоритъ Кавелинъ,— могутъ быть субъективные только идеалы. Если я, по совсти, считаю поставленную мною цль хорошею и исполняю ее, то я совершилъ нравственный поступокъ. Такъ ли это? Послушаемъ самого Кавелина. Онъ утверждаетъ,— и вполн справедливо, — что необходимо опредлять относительное достоинство мотивовъ (стр. 66). Съ другой стороны, Константинъ Дмитріевичъ признаетъ, что произволу въ выбор самихъ субъективныхъ идеаловъ нтъ мста. ‘Христіанство,— говоритъ онъ,— закончило развитіе нравственныхъ ученій, поставя отдльному лицу, его внутреннимъ движеніямъ, помысламъ, чувствамъ и дятельности совершеннйшій образецъ’ (стр. 56). Нсколькими страницами ране въ Задачахъ этики сказано: ‘Въ цли, указанной христіанскимъ ученіемъ индивидуальному человку, выраженъ полный, законченный смыслъ личной жизни, выше, совершенне котораго нть и нельзя себ представить’ (стр. 51).
Разъ это такъ, то мы получаемъ возможность оцнивать достоинство самихъ субъективныхъ идеаловъ. При равной степени искренности, одинъ изъ насъ будетъ избирать для своей дятельности задачи, которыя боле или мене близко подходятъ къ евангельскимъ заповдямъ, а другой далеко отойдетъ отъ предписаній христіанской нравственности. Содержаніе нравственной дятельности у того и другаго будетъ различно, различно должно быть и сужденіе объ ея достоинств. Одному субъективный идеалъ внушитъ, напримръ, искренность въ предательств, другой потерпитъ лично, руководясь инымъ субъективнымъ идеаломъ. Не можемъ мы одинаково, съ довріемъ и уваженіемъ, относиться къ обоимъ, а гд нтъ доврія и уваженія, тамъ нтъ правильнаго общежитія, тамъ нтъ никакой нравственности. Мы жалемъ иногда о собственномъ поступк, потому что, совершая его, не знали важныхъ обстоятельствъ дла или руководствовались узкимъ и ошибочнымъ взглядомъ. Для достоинства нравственныхъ дйствій необходимы, слдовательно, объективное знаніе и основанная на немъ строгая проврка субъективнаго идеала. По справедливому замчанію В. Д. Спасовича, ‘въ конц книги Кавелинъ, самъ того не замчая, переходитъ на объективную точку зрнія, Признавая, что идеалъ идеалу рознь, когда онъ длитъ идеалы на низшіе, чисто-личные и на высшіе, то-есть общіе и отвлеченные, и когда онъ сожалетъ о томъ, что современный человкъ, изврившись въ отвлеченные идеалы, ограничивается теперь чисто-личными, которые не могутъ его удовлетворить’ {В. Д. Спасовичъ: ‘Сочиненія’, т. IV, стр. 187.}. По опредленію Кавелина, если Торквемада дйствовалъ искренне, то поступалъ нравственно, ‘потому что страданія людей суть признаки объективные, опредляющіе вншнюю, а не внутреннюю сторону поступковъ’. Чисто-формальная точка зрнія,— отношеніе поступка къ мотивамъ,— не можетъ удовлетворить моралиста. ‘Понятіе о нравственности не можетъ быть только формальное, для полноты его необходимо, чтобы субъектъ осуществлялъ не только какой-либо субъективный идеалъ, но чтобы онъ осуществлялъ идеалъ хорошій, достойный одобренія и подражанія’ {Ibid., стр. 186 и 187.}.
Разъ мы начинаемъ размышлять о нравственныхъ задачахъ и о нравственномъ достоинств человка, мы разрываемъ тсный міръ индивидуальности, мы вступаемъ въ область нормъ и идеаловъ. Т идеалы, которые мы признаемъ истинными и высокими, т нормы, которыя являются, по нашему мннію, разумными и справедливыми, служатъ для оцнки не нашихъ только поступковъ и ихъ мотивовъ, а даютъ намъ основаніе судить о дйствіяхъ и побужденіяхъ другихъ людей. Въ знаменитомъ роман Достоевскаго Преступленіе и наказаніе одно изъ дйствующихъ лицъ до зазываетъ, что ростовщицу-старуху, Алену Ивановну, безъ всякаго зазору совсти можно убить и ограбить: ‘Съ одной стороны, глупая, безсмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому ненужная и, напротивъ, всмъ вредная, которая сама не знаетъ, для чего живетъ, и которая завтра же сама собой умретъ. Съ другой стороны, молодыя, свжія силы, пропадающія даромъ безъ поддержки, и это тысячами, и это всюду!’ Убить старуху и при помощи ея денегъ посвятить себя на служеніе человчеству!
Конечно, никогда ничего подобнаго не приходило въ голову Кавелину, благоговйно склонявшемуся передъ величіемъ нравственнаго идеала, какой данъ человку въ Евангеліи. Но именно этимъ и долженъ устраняться анархическій принципъ субъективнаго идеала и нравственныя обязательства переносятся на твердую почву объективнаго знанія и общественныхъ предписаній.
В. Д. Спасовичъ говоритъ: ‘Всякая идея общественной реформы есть протестъ нравственнаго чувства противъ отвердлаго порядка и волевой порывъ къ осуществленію этическихъ идеаловъ, уже народившихся и затвающихъ борьбу за существованіе съ укрпившимися на боевыхъ позиціяхъ предшественниками. Идеалы эти — коллективные, но они также несомннно этическіе, потому что ихъ содержаніе — идея возможнаго, положительнаго добра’. Самъ Кавелинъ находитъ, что альфа и омега нравственности — личность, а въ до-петровской, напримръ, Руси общественныя формы препятствовали развитію самостоятельной личности. Устраненіе подобныхъ препятствій есть прямая задача нравственности, стало быть, немыслимо, съ точки зрнія именно морали, допустить равнодушное отношеніе къ формамъ общественнаго быта.
Кавелинъ признаетъ, что ‘приведеніе всхъ идеаловъ, субъективныхъ и объективныхъ, къ единству въ одной общей и строгой систем будетъ внцомъ, послднимъ словомъ знанія, и возможное ихъ проведеніе и осуществленіе въ дйствительности, въ жизни,— верхомъ человческой мудрости’. Только Константинъ Дмитріевичъ полагалъ, что задачи этики такъ далеко не идутъ, что она должна установить лишь идеалы субъективной дятельности. Мы видимъ, что такое раздвоеніе невозможно. Самъ Кавелинъ говоритъ въ тхъ же Задачахъ этики: ‘Когда нравственные идеалы и начала права и соціальныхъ наукъ правильно поставлены, они дополняютъ и поддерживаютъ другъ друга. Нравственно развитый человкъ есть наилучшій изъ гражданъ, членовъ организованнаго общества, потому что по внутреннему убжденію исполняетъ обязанности и приноситъ жертвы, необходимыя для правильнаго сожительства людей. Точно также и правовыя порядокъ работаетъ въ руку нравственному развитію, сдерживая вншними мрами, принужденіемъ и карами хотя бы только вншнія проявленія безнравственности и тмъ вндряя добрые привычки и нравы въ большинств колеблющихся, шаткихъ, слабыхъ и увлекающихся людей. Этимъ подготовляется и значительно облегчается нравственное развитіе, такъ какъ, въ глазахъ большинства, практическая полезность всегда была, есть и будетъ мриломъ достоинства и правильности отвлеченныхъ началъ и идеаловъ’.
Прекрасныя, глубоко продуманныя слова, изъ которыхъ вытекаетъ, что первою мрой для содйствія нравственному индивидуальному совершенствованію большинства должно быть созданіе удовлетворительныхъ объективныхъ порядковъ, которые дадутъ среднему человку возможность безпрепятственно слдовать къ достиженію наивысшаго субъективнаго идеала. Кавелинъ не только признавалъ это, какъ видно изъ приведенныхъ словъ,— въ противорчіе съ теоріей его этики,— но въ своей дятельности постоянно руководился такимъ высокимъ нравственнымъ идеаломъ. Извстна благородная и выдающаяся роль, которую онъ игралъ въ дл освобожденія крестьянъ отъ крпостной зависимости. Я разскажу по этому поводу, на основаніи ненапечатаннаго еще письма къ Кавелину знаменитаго критика Современника Добролюбова, слдующія характерныя случай.
Въ начал 1860 года, весною, Добролюбовъ, который былъ довольно близокъ къ Кавелину и давалъ уроки его сыну,— Блинскій училъ самого Кавелина,— заспорилъ о томъ, будетъ или не будетъ отмнено крпостное право. Добролюбовъ и Константинъ Дмитріевичъ подержали пари, что не позже 1 ноября того же года появятся оффиціальное, форнальное извщеніе объ отмн крпостнаго права. 1 января 1861 года больной Добролюбовъ пишетъ Кавелину изъ Ниццы и напоминаетъ о проигранномъ Константиномъ Дмитріевичемъ пари и о весеннемъ спор. ‘Вы были шумно-прекрасны во время вашей рчи,— говоритъ Добролюбовъ,— я не зналъ, на что вы были похожи. Только уже гораздо позже догадался я, что вы походили въ т минуты на архангела Михаила, какъ онъ изображенъ на Fontaine de St.-Michel въ Париж. Проходя разъ по Севастопольскому бульвару и узрвши вдругъ этого архангела, изливающаго потоки живой воды, я невольно вспомнилъ вашъ грозно-свтлый, вдохновенный ликъ съ живыми рчами, общавшими столько благъ къ октябрю для меня и для всей Россіи…’ Добролюбовъ прибавляетъ, что готовъ подержать пари и на другое число, напримръ, на 19 февраля 1861 года.
Не знаю, принялъ ли Кавелинъ этотъ вызовъ, но именно дню 19 февраля суждено было въ дйствительности стать величайшимъ днемъ нашей новой исторіи. Добролюбовъ не безъ ироніи сравниваетъ Константина Дмитріевича съ статуей парижскаго фонтана, но изъ устъ его лились на самомъ дл живыя рчи. Шли годы, мнялись общественныя обстоятельства,— мнялись къ худшему,— семейное горе падало на Кавелина, но идеалистъ сороковыхъ годовъ, ученикъ и потомъ сотрудникъ Блинскаго, Кавелинъ неустанно работалъ и звалъ на работу. Извстная доля разочарованія въ Европ, въ ея политическихъ формахъ, сквозитъ у Кавелина, но это было естественною данью утомленія и того тяготнія къ славянофильству, которое тамлось, кажется, въ душ Кавелина.
Подъ конецъ жизни Константина Дмитріевича стали особенно іфивлекать къ себ вопросы нравственности,— это не случайное совпаденіе, это знаменіе времени. ‘Этическія ученія,— читаемъ мы въ Задачахъ этики,— возникали въ эпохи упадка и разложенія, когда живая связь публичной жизни съ частнымъ бытомъ была порвана, ихъ взаимодйствіе ослабло или прекратилось, и об стороны, изъ которыхъ слагается организованное сожительство людей, были пропитаны порчею и развратомъ’.’Въ наше время,— продолжаетъ Кавелинъ, вновь впадая въ противорчіе съ собою,— примненіе этическихъ ученій къ отношеніямъ публичнаго характера является насущною потребностью’ (стр. 91).
Субъективнымъ идеаломъ для Кавелина является христіанская мораль. Новаго въ этомъ отношеніи ничего не говоритъ авторъ Задачъ этики, по крайней мр, новы лишь слова, а не содержаніе его.ученія. Это не лишаетъ его большаго значенія. Слова, прозвучавшія почти девятнадцать вковъ тому назадъ, вошли въ обиходъ, связаны со множествомъ житейскихъ наслоеній, затвердли въ механическомъ повтореніи. Новое слово возвращаетъ старому ученію первоначальный, широкій и свжій смыслъ, идетъ прямо къ душ, сбрасывая съ нея путы привычки, призывая къ живому размышленію и нравственному длу. Въ этомъ заключается, я думаю, одна изъ причинъ успха разныхъ религіозно-нравственныхъ ученій, которыя отъ времени до времени раздаются и въ нашемъ, и въ западно-европейскомъ, и въ американскомъ обществ. Новое слово, носящее старое содержаніе, даетъ, все-таки, нкоторый просторъ субъективнымъ истолкованіями особенностямъ лирическаго чувства. Оно еще не кристаллизировалось, а потому легче, свободне и многообразне усвояется.
Никто, по всей вроятности, кром фанатиковъ государственнаго всемогущества, не станетъ спорить, что личность должна быть правильно поставлена, сильно развита. Однимъ изъ существенныхъ условій для этого и является нормальная общественная среда и борьба за т идеалы, которые Кавелинъ называетъ общими и высшими.
Въ знаменитой рчи на московскомъ обд 28 декабря 1857 года, которымъ отпразднованъ былъ оффиціальный приступъ къ работамъ по освобожденію крестьянъ, Кавелинъ сказалъ, между прочимъ, слдующее: ‘Общественная жизнь неудержимо развивается, и не въ человческихъ силахъ измнить ея ходъ, подчиненный неизмннымъ законамъ, но отъ людей зависитъ путь, по которому развивается народная жизнь. Люди или предугадываютъ общественныя потребности и мудро направляютъ въ этомъ смысл свои дйствія, или они отступаютъ передъ задачей и, увлекаясь разными побужденіями, отклоняются отъ предстоящаго, ближайшаго дла. Въ первомъ случа жизнь совершается стройно, послдовательно, трудности устраняются безъ существенныхъ пожертвованій, со всевозможною пощадою интересовъ всхъ и каждаго, во второмъ — задача, все-таки, ршается, но только сама собою, какъ придется, съ матеріальнымъ ущербомъ и безъ чьей-либо заслуги,— напротивъ, съ утратою нравственнаго достоинства, въ подтвержденіе неоспоримой истины, что правда, нравственность и выгода соединены нерасторжимыми узами’.
Во если правда, нравственность и даже выгода соединены нерасторжимыми узами, то нтъ никакой возможности расторгать субъективные и объективные идеалы. Конечно, нравственная личность возникаетъ лишь тогда, когда начинается сознательный выборъ между мотивами, когда человкъ длаетъ усилія, чтобъ его поступки соотвтствовали идеалу справедливаго и добраго. Но самый идеалъ не можетъ быть предоставленъ произволу каждаго, а долженъ покоиться на разумныхъ основаніяхъ, общихъ людямъ, на данныхъ, которыя подлежатъ объясненію и доказательству. Индивидуализмъ Кавелина необходимъ и благотворенъ: человкъ долженъ подумать за себя, воспитать свою совсть, чтобъ она не гнулась отъ обстоятельствъ и являлась, наобдротъ, дятельнымъ началомъ личныхъ и общественныхъ отношеній. Личность должна представлять изъ себя опредленную величину и выступать самостоятельно, полагая собою предлъ общественной и государственной власти. Люди не должны быть обращаемы въ матеріалъ, изъ котораго лпится то или другое политическое званіе, но именно поэтому-то чрезвычайно важно для индивидуальнаго развитія, для личнаго достоинства, въ какихъ общественныхъ формахъ придется человку жить и дйствовать. Личность слабо развита у насъ,— это признаетъ Кавелинъ, она сильно развита на Запад, гд шла живая, упорная, страстная борьба изъ-за общественныхъ идеаловъ. Самый выдающійся, даже великій человкъ есть произведеніе своей среды и той работы, на которую ушли лучшія силы лучшихъ людей всхъ вковъ и народовъ, онъ нравственно обязанъ поэтому возвратить обществу и народу то, что дано ему обществомъ я народомъ, иными словами: на каждомъ человк, въ мру его силъ, лежатъ нравственно-общественныя обязанности. Хорошо, если онъ исполняетъ добросовстно эти обязанности, сознавая ихъ разумность и справедливость. Еще лучше, конечно, когда въ основ такой дятельности лежитъ одушевленная любовь. ‘Любовь часто ошибается,— писалъ Блинскій Кавелину,— видя въ любимомъ предмет то, чего въ немъ нтъ,— правда, но иногда только любовь же и открываетъ въ немъ то прекрасное или великое, которое недоступно наблюденію и уму’, т.-е. непосредственному наблюденію въ точномъ смысл. Такою любовью любимъ мы родину, родной народъ всегда, а въ тяжелую годину въ особенности. Но чтобъ эта любовь мринесла народу дйствительное благо, необходимъ яркій и цлостный общественный идеалъ, которымъ это благородное чувство должно, направляться. ‘Современная цивилизація,— говоритъ Летурно,— еще весьма несовершенна, но она подлежитъ непрерывному совершенствованію. При-званіе человка — постоянно роста и возвышаться. Эта увренность поддерживаетъ и утшаетъ насъ среди общественныхъ и личныхъ испытаній. Мы должны смотрть на себя какъ на работниковъ въ величественномъ дл, къ которому обязаны приложить руки вс — и великіе, и малые и знаменитые, и безвстные. Родъ человческій вчно будетъ стремиться къ завоеванію себ все большей и большей суммы справедливости и знанія, а справедливость и знаніе являются прочною основой счастья’ {Letourneau: ‘L’volution de la morale’.}. Такимъ образомъ, для полноты и цлостности нравственной личности человка необходимо соединеніе того, что Кавелинъ разъединяетъ: субъективныхъ и объективныхъ идеаловъ. Иными словами: мы не можемъ назвать субъективный идеалъ человка правильнымъ и достаточнымъ, если въ него не входятъ нравственно-общественныя требованія, если для такого человка безразличны т условія, при которыхъ счастливы или страдаютъ, совершенствуются или духовно вырождаются другіе люди. Поэтому вполн правъ г. Спасовичъ, говоря, что этику, какъ искусство, можно подраздлить на этическую педагогику или выработку характеровъ и этическую политику или воплощеніе этическихъ идеаловъ въ правовыхъ и общественныхъ учрежденіяхъ. ‘Представимъ себ,— говорилъ покойный профессоръ А. Д. Градовскій, — юношу, слушающаго лекцію о вароломеевской ночи или читающаго книгу о турецкомъ государственномъ устройств, или повствованіе объ инквизиціи, или ученое изслдованіе объ отжившихъ формахъ процесса съ застнками и дыбами. Вообразимъ его сидящимъ надъ повстью первыхъ лтъ христіанства съ его подвижниками, надъ изслдованіемъ о двигателяхъ реформаціи, надъ біографіями лицъ, улучшившихъ жизненныя условія своими открытіями, обогатившихъ науку своими изслдованіями. Предположимъ, что онъ узналъ со всею точностью вс причины, вызвавшія вароломеевскую ночь, и можетъ вывести эту ночь какъ неизбжное послдствіе изъ причины, предположимъ, что онъ тмъ же вполн научнымъ порядкомъ объяснитъ инквизицію и деспотизмъ — съ одной, жизнь Лютера, дятельность Гуса или Ньютона — съ другой стороны,— останется ли онъ удовлетвореннымъ? Какъ теоретическій умъ, можетъ быть, какъ умъ практическій, какъ воля, какъ нравственное сознаніе — никогда. Онъ потребуетъ отъ изслдователя, отъ преподавателя не только причинъ и слдствій, но и сужденія надъ лицами, учрежденіями и событіями, правдиваго и безпристрастнаго приговора. Онъ захочетъ узнать отношеніе изслдователя къ изслдуемому событію или учрежденію, до извстной степени, онъ потребуетъ у него отчета въ его личныхъ убжденіяхъ. Еще больше: въ такихъ изслдованіяхъ онъ буде т искать началъ воспитательныхъ, истинъ, примровъ и фактовъ, укрпляюшихъ и возвышающихъ наше нравственное сознаніе’ {А. Д. Градовскій: ‘Трудные годы (Значеніе идеаловъ общественной жизни)’.}.
Недостаткомъ Кавелина былъ, какъ выражаются французы, избытокъ его достоинствъ: ему была чужда и несносна мысль объ уменьшеніи нравственной отвтственности человка, ему хотлось всячески устранить возможность ссылокъ на вншнія препятствія, когда въ дйствительности дло идетъ о лности ума и дремот совсти.
К. Д. Кавелинъ принадлежитъ въ числу наиболе замчательныхъ русскихъ людей, имвшихъ значительное и благотворное вліяніе на развитіе у насъ общественнаго сознанія. Онъ былъ однимъ изъ образованнйшихъ нашихъ писателей, постоянно внимательно слдилъ за успхами европейской науки и самъ принадлежалъ къ вершинамъ нашей научной мысли. На такихъ высотахъ нердко ветъ холодомъ, он напоминаютъ снжные пики: свтъ озаряетъ ихъ раньше, чмъ насъ, стоящихъ въ долин, но этотъ свтъ не приноситъ намъ тепла. Кавелинъ принадлежалъ къ числу людей, которые свтятъ и грютъ. Его сочиненія будятъ мысль и возвышаютъ душу, они подымаютъ вопросы, которые волнуютъ каждаго образованнаго человка. Посвящая свои Задачи этики молодому поколнію, Кавелинъ скромно говорилъ, что онъ никого не желаетъ учить, но въ дйствительности у Константина Дмитріевича можно и слдуетъ многому поучиться и, прежде всего, неустанной работ мысли и горячей любви къ родному народу.
Мы переживаемъ знаменательное и трудное время. Русскій крестьянинъ давно перекочевываетъ съ мста на мсто, отыскивая хорошей земли и простора для своего труда. Онъ отрывается отъ почвы, которая не даетъ урожая, но онъ крпко привязанъ къ родной земл и стремится къ тому, чтобы кормиться съ нея трудами рукъ своихъ и держать на своихъ плечахъ государственную громаду. Такъ кочуетъ и мысль русскаго образованнаго человка, отрываясь отъ почвы, чтобы глубже и врне, при свт европейской науки, понять землю. Печалью и лишеніями полна эта мысль, этотъ духовный переселенецъ, но отнюдь не отчаяніемъ. Не напрасны усилія, отданныя знанію, не напрасны эти поиски живой воды, это страстное исканіе правды. Та государственная громада, которую держитъ физическій трудъ крестьянина, нравственно можетъ держаться только честнымъ, настойчивымъ, свободнымъ духовнымъ трудомъ, и, какъ сказалъ нашъ великій поэтъ,