Марк Твен
Марк Твен
Новый род крупа
Новый род крупа
(Происшествие, рассказанное автору мистером Мак Вильямсом, очень приятным джентльменом, встреченным им в одном путешествии).
Новый род крупа, Твен Марк, Год: 1875
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Источник текста: Марк Твен — ‘Американские рассказы, собранные Маком Твеном’
Издано: Типография А.С. Суворина, С.-Петербург, 1889 г.
Переводчик: не указан.
OCR, spell check и перевод в современную орфографию: Хемингуэй
Страшное мы переживали время, сэр, ужасная, неизлечимая болезнь — круп свирепствовал между детьми и сводил всех матерей с ума от страха и тревоги.
Однажды я обратил внимание моей жены на нашу маленькую Пенелопу:
— Милочка, сказал я, — мне кажется, не следует позволять ребенку брать в рот этот сосновый прутик.
— Ах ты, Господи! что-ж тут за беда? возразила она, а сама между тем уже собиралась отнять палочку, — ведь женщины не могут снести самого справедливого замечания, не рассуждая, то есть, я хочу сказать — жены.
— Душенька, продолжал я — известно, что сосновое дерево наименее питательное вещество для детского желудка…
Рука моей жены, уже протянутая, чтобы схватить прутик, мигом опустилась. М-сс Мак Вильямс заметно надула губы.
— Вздор, ты всегда всё лучше знаешь. Все доктора говорят, что сосновая смола очень полезна для детей со слабой спиной, а также от страдания почек.
— Ага! извини меня, значит, это недоразумение. Я не знал до сих пор, что ребенок страдает почками и позвоночным столбом и что домашний доктор предписал…
— Кто же это тебе сказал, что у ребенка болезнь почек и позвоночного столба?
— Голубушка, ведь ты сама только что намекала…
— Какие глупости! Я никогда не говорила ничего подобного!
— Но ведь не прошло двух минут, как ты заметила…
— Полно! Ты придираешься к словам. Я хотела только сказать, что не велика беда, если девочка пососет сосновую палку, коли ей это нравится, и ты сам это прекрасно знаешь. Пусть себе сосет, пусть… слышишь ли?
— Ну, и прекрасно, милая. Теперь я понял всю силу твоих аргументов. Сейчас же пойду и закажу две-три охапки лучших сосновых прутьев. Если это полезно детям, то, разумеется…
— Ах, пожалуйста, уходи ты в свою контору и оставь меня в покое. Тебе нельзя сделать самого простого замечания, ты вечно придерешься и пойдешь, и пойдешь!.. Сам не знаешь, до чего наконец договоришься!
— Прекрасно, я ухожу. Но позволь заметить, что в твоих последних словах полное отсутствие логики…
Но она уже ушла, громко напевая, и увела ребенка с собой. Вечером, в обеденный час, она встретила меня, бледная как полотно.
— О, Мортимер, еще новая жертва! Маленький Джордж Гордон заболел…
— Крупом?
— Да, крупом!
— Есть какая-нибудь надежда?
— Ни малейшей! О, Боже, что будет с нами!
Вечером няня принесла нашу Пенелопу прощаться на ночь, девочка начала по обыкновению читать вечернюю молитву на коленях матери. Посреди молитвы, она вдруг слегка закашлялась. Жена моя откинулась на спинку стула, как громом пораженная. Но тотчас же вскочила с места и лихорадочно заметалась по комнате в паническом ужасе.
Первым делом, она приказала перенести люльку девочки из детской в нашу спальню, и сама пошла наблюдать за исполнением приказания, конечно, захватив меня с собой. Люльку проворно перетащили общими усилиями. В жениной уборной была наскоро устроена постель для няньки. Но вдруг миссис Мак Вильямс сообразила, что мы все слишком удалены от младшего ребенка, а вдруг и у него ночью обнаружатся те же симптомы! Она опять побледнела, бедняжка.
Тогда мы снова водворили люльку и няню на прежнее место, а для себя устроили постель в соседней комнате.
— Но что, если к малютке пристанет болезнь от Пенелопы? вздумалось моей жене. Эта мысль снова повергла ее в неописанный ужас. Все мы толпой принялись вторично перетаскивать люльку из детской, но жене всё казалось, что мы недостаточно проворны, и она сама принялась помогать нам с лихорадочной поспешностью.
Мы отправились вниз, но там не было места для няни, а няня могла, по мнению м-с Мак Вильямс, принести неоцененную пользу своей опытностью. И вот мы опять перебрались со всем багажом в нашу собственную спальню и почувствовали великое облегчение, словно застигнутые бурей птицы, которым удалось приютиться в свое гнездо.
Миссис Мак Вильямс сбегала в детскую посмотреть, всё ли там обстоит благополучно. Через минуту она вернулась с новой тревогой.
— Хотела бы я знать, сказала она, — отчего это бэби так крепко спит?
— Да ведь бэби всегда крепко спит, душенька!
— Знаю, знаю, но теперь в его сне есть что-то особенное. Мне показалось, что он дышит так… так… правильно. Ах! это ужасно!
— Милая моя, бэби всегда дышит правильно во сне.
— О, я знаю, но теперь это меня пугает. Его няня так молода и неопытна. Пусть Мария останется там с ним, чтобы быть под рукой, если что случится.
— Это мысль хорошая, да только кто же тебе-то будет помогать?
— Ты поможешь мне. Впрочем, я никому не позволю ни во что вмешиваться в такое время.
Я отвечал, что мне будет стыдно спать спокойно, когда она мучится и трудится у постели маленькой больной всю ночь напролет. Но жена успокоила меня, что это ничего. Итак, старуха-няня ушла на свое обычное место в детскую.
Маленькая Пенелопа два раза кашлянула во сне.
— Боже мой, отчего это доктор не едет? Мортимер, здесь чересчур жарко для ребенка! Открой отдушник поскорее.
Я повиновался и, кстати, заглянул на термометр, втайне удивляясь, — почему это 16-ти градусная температура кажется моей жене слишком жаркой для больного ребенка.
Между тем вернулся посланный в город кучер с известием, что наш домашний доктор болен и лежит в постели. Миссис Мак Вильямс устремила на меня угасший взор и проговорила дрожащим голосом:
— Это судьба. Такова, видно, воля Провидения. Он никогда не хворал раньше, никогда! Это всё потому, что мы не так жили, как следует, Мортимер, — вот теперь и наказывает нас Господь! Наш ребенок уже не поправится. Я никогда не прощу себе этого!
Я заметил осторожно, не желая оскорбить её, что, по-моему, наша жизнь вовсе уж не была так греховна.
— Мортимер! Неужели ты желаешь, чтоб и младшего покарала судьба?
Бедная женщина зарыдала, но сквозь слезы воскликнула:
— Доктор должен был прислать лекарства!
— Разумеется, вот оно. Я только ждал возможности вставить слово…
— Давай его сюда! Разве ты не знаешь, что каждая минута дорога. Впрочем, какая польза в лекарстве, если болезнь неизлечима!
Я возразил, что покуда не погасла жизнь, всё еще есть надежда.
— Надежда! Мортимер, ты рассуждаешь, как новорожденный младенец! Однако на рецепте сказано: давать по чайной ложке через час! Господи, словно перед нами целый год времени! Ради Бога, скорее, Мортимер. Дай столовую ложку лекарства этому бедному, погибающему созданию!
— Но, душенька, и чайной ложки достаточно!
— Не выводи меня из терпения!.. На, на, выпей, ангел мой, родная моя, это гадкое, горькое питье, зато оно полезно моей девочке! Вот так! теперь положи головку на мамино плечо и усни… О, я знаю, ей не дожить до утра! Мортимер, будем давать по столовой ложке каждые полчаса… Ребенку, кроме того, не мешает дать белладонны… и акониту тоже. Принеси сюда, аптечку, Мортимер. Уж позволь мне действовать по-своему. Ты ничего не смыслишь!
Наконец мы улеглись в постель, поместив люльку у самого изголовья жены. Вся эта суета донельзя утомила меня, не прошло двух минут, как я задремал. Миссис Мак Вильямс живо разбудила меня.
— Голубчик, ты закрыл отдушник?
— Нет.
— Ну, так я и думала! Пожалуйста, закрой его. В комнате холодно.
Закрыв отдушник, я немедленно погрузился в сладкое забытье. Но ненадолго.
— Милый, не будешь ли ты так добр, перенести люльку на свою сторону, поближе к отдушнику.
Я исполнил приказанье, но запутался в коврике и разбудил ребенка. Снова я задремал, пока жена убаюкивала юную страдалицу. Сквозь сон я вдруг услыхал, как в отдалении, шепот моей супруги:
— Мортимер, хорошо бы достать теперь гусиного сала, позвони, сделай одолжение.
Вскочив спросонок, я придавил кошку, которая отозвалась громким, жалобным мяуканьем: я хотел ткнуть ее ногой, но вместо того задел за стул.
— Что это, Мортимер, ты, кажется, собираешься зажигать газ и опять тревожить девочку?
— Я хотел посмотреть, как я ушиб ногу, Каролина.
— Осмотри кстати и стул, вероятно, он разлетелся вдребезги. Бедная кошка, ей тоже не поздоровилось…
— Ах, Бог с ней, с кошкой! Очень мне нужно!.. А всё оттого, что ты отослала Марию, — вот я и должен исполнять её обязанности!
— Мортимер, Мортимер! И не стыдно тебе говорить такие вещи! Очень жаль, что ты не можешь исполнить самых пустяшных поручений в такое ужасное время, когда наш ребенок на краю погибели…
— Ну, перестань, я готов сделать всё, что тебе угодно. Но звонить бесполезно — всё равно никто не придет. Все давно улеглись спать. Ты скажи мне, где это гусиное сало?
— На камине, в детской. Если б ты пошел и спросил Марию…
Я добыл гусиное сало и опять заснул на пять минут.
— Мортимер, мне так неприятно тревожить тебя, но здесь слишком холодно, я не могу натирать ребенка. Не можешь ли ты развести огонь? Всё готово, стоит только поднести к камину спинку.
Я потащился к очагу, развел огонь и сел перед ним в безнадежном унынии.
— Мортимер, не сиди так, ты простудишься насмерть.
Я намеревался улечься, как вдруг она опять остановила меня:
— Постой, дай ребенку еще лекарства!
Я повиновался. Это лекарство имело свойство разгуливать девочку, и моя жена воспользовалась случаем, чтобы натереть ее с ног до головы гусиным жиром. Едва успел я заснуть, как снова пришлось вскакивать.
— Мортимер, я чувствую, что откуда- то дует. Положительно дует. А при этой болезни нет ничего хуже сквозного ветра. Переставь люльку ближе к огню.
При перестановке, я опять запутался в половике и, в сердцах, кинул его в огонь. Моя жена бросилась спасать его, причем мы слегка побранились. После краткого отдыха, от меня потребовали, чтобы я изготовил припарку из льняного семени, которая и была положена на грудь ребенка.
Каминный огонь вещь весьма непостоянная, чуть не каждые двадцать минут мне приходилось поправлять и раздувать его, это доставило случай моей супруге сокращать на десять минут сроки приема лекарства, что было для неё большой отрадой. От времени до времени мы возобновляли припарки и облепляли тело ребенка горчичниками. К утру все дрова сгорели, и жена поручила мне притащить новую связку.
— Душечка, это очень хлопотливо, притом, девочке и без того тепло. Не лучше ли приложить новую припарку…
Но она не дала мне докончить. Нечего делать, пришлось сойти вниз и принести новую охапку топлива. Совершив этот подвиг, я повалился на кровать и захрапел, как только может храпеть человек, измученный духом и телом.
На рассвете я почувствовал, что меня хватают за плечо. Я очнулся. Жена смотрела на меня дикими глазами, едва переводя дух.
— Всё кончено! Всё погибло! Ребенок в испарине! Что нам делать!
— Господи, как ты меня испугала! Я право не знаю, что нам делать! Может быть, лучше всего опять поставить люльку на сквозной ветер.
— О, дурак! Нельзя терять ни минуты! Ступай за доктором. Слышишь, сам ступай! Доставь его сюда живым или мертвым.
Я стащил бедного больного человека с постели и привел его. Он взглянул на девочку и сказал, что она и не думает умирать. Для меня это было большой радостью, но жена моя рассердилась, словно ей нанесли личное оскорбление. Доктор объявил, что кашель вызван каким-то пустяшным раздражением в горле. Мне показалось, что жена моя имеет поползновение вытолкать его вон. Но доктор, не смущаясь, сказал, что надо заставить больную прокашляться хорошенько. Он дал ей что-то такое, от чего у неё сделался пароксизм кашля, и из её ротика выскочила маленькая деревянная щепочка.
— У девочки нет никакого крупа, сказал он. — Она, вероятно, брала в рот палку, и ей просто попал в горло кусочек дерева. Теперь всё прошло. Она здорова.
— Охотно верю, заметил я.— В самом деле, сосновая смола очень полезна при известных детских болезнях. Спросите мою жену!
Но жена моя отвернулась с презрительным видом и величаво выплыла из комнаты. С этих пор есть один эпизод в нашей супружеской жизни, о котором мы ни никогда не вспоминаем. После этого наша жизнь потекла тихо и мирно, непрерываемая никакими бурями.
(Очень немногие мужья вынесли на своем веку испытание, подобное тому, какое выпало на долю мистера Мак Вильямса, поэтому автор этого рассказа предполагает, что это приключение представит интерес новизны для читателя).