Новый Маккиавелли, Уэллс Герберт Джордж, Год: 1910 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 338 минут(ы)

НОВЫЙ МАКІАВЕЛЛИ.

Романъ Г. Д. Уэльса.

Пер. съ англ. Э. К. Пименовой.

	Ближайшее разсмотрніе показываетъ, что Абеляръ былъ номиналистъ подъ другимъ названіемъ. Льюисъ. Ист. Филос.
	Для нашей непосредственной цли довольно знать, что существуютъ люди съ душой нжной и люди съ душой грубой. Уильямъ Джемсъ. Прагматизмъ

КНИГА ПЕРВАЯ.
Какъ я сдлался человкомъ.

Глава первая.
По поводу книги, которая никогда не была написана.

Съ тхъ поръ какъ я пріхалъ сюда, я все время мучусь, напрасно стараясь начать писать книгу, которую мн не удается сочинить. Въ сорокъ два года не легко начинать новую жизнь, особенно когда вс отголоски прежнихъ интересовъ жужжатъ въ голов словно рой пчелъ.

Умъ мой полонъ смутными протестами и самооправданіями. Во всякомъ случа, мн трудно изложить т сложныя обстоятельства, о которыхъ мн хочется говорить, тмъ боле, что у меня былъ великій предшественникъ: извстный Николо Макіавелли принужденъ былъ прекратить политическую дятельность именно въ моемъ возраст и, чтобы занять свой безпокойный умъ, написалъ книгу, такую же, какую и мн хотлось написать. Онъ написалъ объ отношеніи великаго творческаго духа въ политик къ индивидуальному характеру и индивидуальной слабости, я задался такою же темою. Нсколько недль тому назадъ (въ теченіе ихъ мы сдлали большую экскурсію въ горы и чудную прогулку въ лодк до Генуи по голубымъ и пурпурнымъ волнамъ, потопившимъ Шемги) я началъ писать точное подраженіе ‘Государю’. Сегодня ночью я долго сидлъ и перечитывалъ все написанное, потомъ развелъ небольшой костеръ изъ сучьевъ оливы и на немъ сжегъ всю свою работу, листъ за листомъ. Утромъ мн приходится начинать все сначала.

Но теперь, когда я перечиталъ большую часть произведеній Макіавелли, я хоть и отказываюсь взять его себ за литературный образецъ, но нахожу, что онъ все таки принесетъ мн нкоторую пользу. Несмотря на его широкую извстность, я чувствую въ немъ нчто родственное моей натур и ставлю его имя на заголовк этой книги, такъ какъ оно иметъ нкоторое отношеніе къ моей исторіи. Онъ симпатиченъ мн не только по тмъ идеаламъ, какіе преслдовалъ, и по гуманности своей политики, но и по смси дурного и хорошаго въ своей натур. Онъ давно умеръ, и вс его непосредственныя отношенія къ партіямъ и фракціямъ потеряли всякое значеніе, остались только, съ одной стороны, сухое изложеніе его метода и его міропониманія, съ другой — точное изображеніе его личности до самыхъ глубокихъ закоулковъ души, такое изображеніе, какого не можетъ быть дано ни въ комъ изъ современниковъ. Мн придется писать объ этихъ обихъ сторонахъ жизни, о мучительной борьб инстинктивной страсти и желанія противъ абстрактной мечты руководить политикой. Но то, что въ дни Макіавелли лежало далеко другъ отъ друга, въ наше время сблизилось, мн придется разсказывать не простую исторію блыхъ страстей, борющихся съ красными.

Мечта преобразованія государства съ давнихъ поръ явилась въ исторіи міра. Правда, она играетъ незначительную роль въ романахъ. Платонъ и Конфуцій занимаютъ первое мсто среди умовъ, мечтавшихъ создать царство людей счастливыхъ, тонко развитыхъ, пользующихся безопасностью и хорошими законами. Они воображали себ, что собственными усиліями сдлаютъ народы богатыми и могущественными, одарятъ ихъ блестящимъ флотомъ, безопасными гаванями, чудными дорогами, расчистятъ заросли, заселятъ пустыни, положатъ конецъ болзнямъ, грязи, бдности, уничтожатъ войны и смуты, они думали обо всемъ этомъ такъ страстно, съ такою любовью, какъ другіе думаютъ объ изящныхъ формахъ и о красот женщинъ. Въ настоящее время тысячи людей увлекаются страстью къ политик, но во всякомъ человк страсть эта смшана и затемнена другими боле близкими привязанностями.

Такъ было и съ Макіавелли. Я представляю себ, какъ онъ посл паденія республики жилъ въ Санъ-Кашіано, въ уединеніи своего помстья, можетъ быть, еще ощущая въ членахъ боль отъ пытки, которою былъ наказанъ, какъ заговорщикъ. Эта боль не могла остановить его мечты. Тогда то онъ и написалъ своего ‘Государя’. Цлый день онъ ходилъ по своимъ личнымъ дламъ, видался съ сосдями, проводилъ время съ семьей, предавался разнымъ будничнымъ занятіямъ. Иногда онъ сидлъ въ лавк Донато даль Корно и велъ двусмысленные разговоры съ легкомысленными постителями ея, иногда бродилъ по пустыннымъ лсамъ помстья съ книгой въ рукахъ, погруженный въ горькія размышленія. Но вечеромъ онъ возвращался домой и шелъ въ свой кабинетъ. Входя туда, онъ, какъ самъ разсказываетъ, снималъ свое крестьянское платье, покрытое пылью и грязью непосредственной жизни, умывался, надвалъ ‘благородную одежку придворнаго’, запиралъ дверь, отршался отъ этого міра страданій и стремленій, личной любви, личной ненависти, личныхъ сожалній и, со вздохомъ облегченія, принимался за свои широкія мечты.

Мн пріятно представлять себ, какъ онъ при свт свчей въ серебряныхъ подсвчникахъ читаетъ темныя книги или начинаетъ новую главу ‘Государя’, держа гусиное перо своею блою изящною рукою.

Какъ писатель, онъ является для меня образцомъ, я не закрываю глазъ на его безстыдныя выходки, на подлый тонъ, проскальзывающій даже въ ‘посвященіи’, гд онъ такъ настоятельно напоминаетъ Его Свтлости о постоянныхъ превратностяхъ судьбы. Эти пятна дополняютъ его. Благодаря имъ, я избираю своимъ образцомъ его, а не Платона, о неприглядныхъ сторонахъ котораго мы ничего не знаемъ, и котораго переписка съ Діонисіемъ Сиракузскимъ потеряна, и не Конфуція, изъздившаго весь Китай въ поискахъ за принцемъ, котораго онъ могъ бы обучать, какія ошибки и низости онъ длалъ при этомъ — сокрыто для насъ туманомъ вковъ. Вс ихъ индивидуальныя свойства забыты, и они перешли въ область идеала. А Макіавелли, боле близкій къ намъ по времени и мене популярный, до сихъ поръ остался вполн человкомъ и вполн земнымъ, онъ нашъ падшій братъ и въ то же время благородно одтый и благородно мечтающій писатель за своимъ письменнымъ столомъ.

Эта мечта о государств сильномъ и совершенномъ играетъ важную роль въ моей исторіи. Но когда я перечиталъ ‘Государя’ и сталъ обдумывать, какъ могъ бы осуществиться тотъ планъ, отъ котораго я теперь отказался, я увидлъ, что движеніе, вихрь человческой мысли, олицетворяемый словомъ ‘французская революція’, вполн измнилъ всю постановку этого вопроса. Макіавели, такъ же, какъ Платонъ, Пиагоръ и Конфуцій, жившіе за много сотъ лтъ передъ нимъ, видли только одно средство, какимъ мыслитель, не обладающій властью, можетъ преобразовать государство: онъ долженъ овладть воображеніемъ государя.

Какъ только мысль ихъ обращалась къ осуществленію задуманнаго, такъ имъ приходилось занимать положеніе — какъ бы сказать? министровъ, что-ли? Макіавелли, правда, нсколько сомнвался, какой именно государь для него наиболе подходящъ, Цезарь ли Борджія, Джуліано или Лоренцо, но безъ государя онъ не могъ обойтись. Прежде чмъ я понялъ, насколько наше время отличается отъ его времени, я долго перебиралъ въ ум, кто бы изъ современныхъ людей могъ быть поставленъ наравн съ его государемъ. Я нсколько разъ пытался сочинять посвященія принцу Уэльскому, императору Вильгельму, м. Иветаму, одному издателю газеты, бывшему моимъ школьнымъ товарищемъ, м. Рокфеллеру,— людямъ въ различныхъ сферахъ и обстоятельствомъ власть имущимъ. Но при всхъ этихъ попыткахъ перо мое какъ-то само собой впадало въ ироническій тонъ, потому что — сначала я этого не понялъ — потому что я самъ такой же свободный человкъ, какъ любой власть имущій. Старая порода государей, старые маленькіе властелины исчезли. Забота объ общемъ благ не лежитъ на обязанности и на отвтственности одного человка. Во времена Макіавелли это было въ значительной степени дломь одного. Но т дни, когда государь составлялъ планы и слдилъ за ихъ исполненіемъ, былъ источникомъ и центромъ всякой власти, давно миновали. У насъ явилось гораздо боле сложное положеніе длъ, у насъ каждый правитель, каждый государственный человкъ до нкоторой степени слуга общества, и каждый интеллигентный человкъ до нкоторой степени правитель.

Въ нкоторомъ смысл удивительно, какъ власть ослабла, въ другомъ удивительно, какъ она усилилась. Вотъ я сижу здсь, безоружный, незначительный человкъ, сижу за маленькимъ письменнымъ столикомъ въ маленькомъ ничмъ не защищеннымъ домик, среди виноградника, и ни одно человческое существо не можетъ остановить моего пера, если не рискнетъ убить меня, не можетъ уничтожить моего произведенія иначе, какъ путемъ воровства и преступленія. Никакой король, никакой соборъ не можетъ схватить меня и предать пытк, никакая церковь, никакой народъ не могутъ заставить меня молчать. И все это не потому, что власть умалилась, а потому, что она возросла и размножилась, потому, что она распылилась и спеціализировалась. Теперь мы обладаемъ не отрицательною властью, а положительною, мы не можемъ предупредить зло, но мы можемъ дйствовать. Нашъ вкъ гораздо боле, чмъ вс прежніе, богатъ сильными людьми, которые могутъ, если только захотятъ, свершать удивительныя вещи.

Сколько можно сдлать въ наше время и сколько уже сдлано! Когда я думаю объ успхахъ физики и техники, медицины и санитаріи въ теченіе послдняго столтія, о развитіи вообще воспитанія и образованія среди общества, о тхъ силахъ, которыя обращены на службу человчеству, и сравниваю все это съ тмъ, чмъ располагали люди прежняго времени, и когда я представляю себ, какое случайное, недисциплинированное, разрозненное меньшинство изобртателей, изслдователей, воспитателей, писателей и организаторовъ открыли путь для этихъ человческихъ возможностей, открыли, несмотря на равнодушіе громаднаго большинства и на страстное противодйствіе активной косности, въ воображеніи моемъ возстаетъ ослпительная картина того, чего можетъ достигнуть человчество при правильной организаціи государства. Я вижу т высоты, на которыя оно можетъ взойти, т величественныя предпріятія, которыя оно можетъ выполнить…

Но призывъ къ этой цли длается теперь не въ той форм, какъ прежде, длается въ книг, предназначенной не для государя, а для тысячъ читателей. Это тотъ же старый призывъ къ объединенію человческихъ усилій, къ прекращенію распрей, но, вмсто макіавеллистскаго льстиваго обращенія къ властелину, авторъ обращаетъ свое задушевное воззваніе къ невидимымъ товарищамъ, окружающимъ его. Послднее посвященіе изъ тхъ, что я жегъ прошлою ночью, относилось не къ отдльному человку, а къ творческой сил, присущей каждому человку…

Между моимъ міромъ и міромъ Макіавелли есть и другое громадное различіе: мы открыли женщинъ. Посл того времени он, какъ будто, прошли огромное разстояніе и вошли прямо въ комнату государственнаго человка.

II.

По воззрніямъ Макіавелли, интересы женщины вращались въ сфер жизни, безконечно удаленной отъ его политики. Он были производительницами дтей, но одинъ только императорскій Римъ да наше время поняли, какое значеніе он могутъ имть въ государств. По мннію Макіавелли, он исполняли свое назначеніе точно такъ же, какъ обработанная земля приноситъ жатву. Кром своей обязанности дторожденія, он придавали пріятность жизни, возбу ждали людей къ труду и увеселяли государей. Онъ отбрасывалъ мысль о женщин вмст съ прочими грязными вещами, когда входилъ въ кабинетъ, чтобы писать. Но нашъ современный міръ живо ощущаетъ громадное, еще полупризнанное значеніе женщины. Она стоитъ около его серебряныхъ подсвчниковъ, она говоритъ, пока Макіавелли пишетъ, и въ конц концовъ ему приходится бросить перо и обсуждать написанное вмст съ ней.

Отбросивъ мысль писать трактатъ, я ршилъ дать исторію моей жизни, и, чтобы картина ея была врна, мн придется наряду съ политикой говорить о громадномъ вліяніи пола. Я началъ жизнь, совсмъ не зная женщинъ, первое знакомство съ ними принесло мн тревогу и стыдъ, лишь постепенно, довольно поздно въ жизни, посл многихъ неудачъ, понялъ я силу и красоту любви между мужчиной и женщиной, понялъ, какую важную роль эта любовь должна играть въ усовершенствованномъ мір. Любовь принесла мн несчастье, потому что я заране составилъ планъ жизни, не принимая во вниманіе ея возможностей и значенія. Но Макіавелли, какъ мн кажется, удаляясь въ свой кабинетъ, оставлялъ за дверьми его не только земной прахъ жизни, а и ея душу, существованіе которой не подозрвалъ.

III.

Подобно Макіавелли въ Санъ-Кашіано, я тоже изгнанникъ. Оффиціальное положеніе и руководящая роль невозможны для меня. Политическая карьера, общавшая мн такъ много, навсегда закрыта.

Я гляжу съ этой веранды, увитой виноградомъ и осненной втвями пиніи, передо мною разстилается долина, окаймленная террасами, по которымъ разсяны блые и розовые домики, Генуезскій заливъ блеститъ сафиромъ, и, точно облака, висятъ на неб отдаленныя горы, а я думаю о неуклюжихъ судахъ, пробирающихся по срымъ водамъ Англійскаго канала, о темныхъ улицахъ мокрыхъ отъ дождя о грязи великана Лондона, о толпахъ, снующихъ взадъ и впередъ, о значеніи и вліяніи этого важнаго сердца современнаго міра.

Трудно себ представить, что мы оставили его на много лтъ, а, можетъ быть, и навсегда. Мысленно я опять хожу по его улицамъ, слышу стукъ колесъ экипажей и жужжаніе моторовъ, я опять сижу за обдомъ въ старой столовой въ подвальномъ этаж парламента, я вспоминаю шумъ и возбужденіе въ клубахъ при чтеніи бюллетеней о выборной борьб, съ которой началась моя карьера. Я вижу, какъ имена и цифры появляются на зеленомъ сукн, одинъ избирательный округъ за другимъ, и встрчаютъ ихъ то ропотъ, то громкія рукоплесканія. Все это для меня прошло и исчезло. Вернуться къ прежнему я уже не могу. И вотъ я сижу за своимъ каменнымъ столомъ, уже наполовину ушедшій изъ жизни, въ тепломъ, тнистомъ пріют, залитомъ солнечными лучами и увитомъ виноградными лозами, а передо мною бумага, на которую я, подобно Макіавелли, могу излить всю мою мудрость, все, что я узналъ и перечувствовалъ въ теченіе моей карьеры, закончившейся моимъ разводомъ съ женой.

Я началъ скромно и быстро возвысился. Не знаю, къ чему бы я пришелъ въ конц концовъ, если бы во мн не вспыхнуло съ неопреодолимой силой пламя, положившее конецъ моей дятельности.

Глава вторая.
Брамстедъ и мой отецъ.

Я сталъ мечтать о государствахъ, городахъ и политик съ самаго ранняго дтства.

Когда я вспоминаю то время, въ памяти моей воскреваеть огромная черная комната съ необыкновенно высокимъ потолкомъ, съ поломъ, покрытымъ оборванными кусками клеенки и какимъ-то грязнымъ ковромъ. По стнамъ ея стояли ящики и сундуки, около камина два шкафа и полки съ книгами, на стн висла старая истрепанная геологическая карта южной Англіи. На камин лежалъ большой кусокъ благо коралла и нсколько толстыхъ костей ископаемыхъ, а надъ ними вислъ портретъ какого-то ученаго джентльмена, нарисованный очень яркими красками.

Всего больше я вспоминаю полъ: на покрывавшихъ его кускахъ клеенки — они изображали у меня землю — возвышались города, деревни и крпости изъ деревянныхъ кирпичей, тома Оровой ‘Энциклопедіи наукъ’ были крутыя горы, а незакрытыя мста пола и темныя панели вокругъ стнъ были каналы и моря. Я до сихъ поръ съ безконечною благодарностью вспоминаю дядю моего отца, который подарилъ мн эти кирпичи. Это были большіе въ 5 дюймовъ длины и 2 ¹/₂ д. ширины, дубовые кирпичи, кром того полукирпичи и четверти кирпичей. Ихъ было много, нсколько сотенъ, такъ что я могъ построить изъ нихъ шесть башенъ въ свой собственный ростъ. Мн ихъ хватало для всевозможныхъ построекъ. Я могъ длать изъ нихъ цлые города съ домами, церквами и крпостями, перекидывать мосты съ одного куска клеенки на другой, устраивать корабли, которые по открытымъ морямъ доходили до самаго отдаленнаго порта въ комнат. Весь этотъ міръ былъ населенъ сотней другой моряковъ и солдатъ пхоты, конницы и артиллеріи, которыхъ я выпрашивалъ себ въ подарокъ ко дню рожденія и при другихъ удобныхъ случаяхъ.

Писатели, которые пишутъ о дтскихъ игрушкахъ, обыкновенно всего боле останавливаются на дтскомъ театр. У меня тоже былъ такой театръ, но я смло скажу, что кирпичики несравненно интересне его. Какихъ только сложныхъ, разнообразныхъ построекъ ни воздвигалъ я, съ длинными корридорами, съ лстницами, съ окнами, черезъ которыя я съ помощью желобковъ изъ картъ или бумаги могъ спускать мраморные шарики прямо въ ожидавшіе ихъ корабли. У меня были крпости съ пушками и прикрытіями для солдатъ. У меня былъ торговый флотъ, который перевозилъ смячки настурціи, тмина и лупинуса. По моей большой военной дорог здили вагоны съ товарами, запакованными въ коробочки отъ спичекъ и лкарствъ или въ перевязанные ниткой мшки изъ пальцевъ старой перчатки, они возили припасы въ осажденную крпость на границ Индіи. По дорог встрчался непріятель, и происходили сраженія.

Эта большая дорога до сихъ поръ сохранилась у меня въ памяти. Какой то — не помню, какой именно благодтель — подарилъ мн отрядъ страшныхъ красныхъ индйцевъ, отецъ помогъ мн устроить ихъ жилища изъ коричневой бумаги, и я поселилъ ихъ въ пустынную до тхъ поръ страну около стараго сундука. Затмъ я ихъ завоевалъ и занялъ страну ихъ своимъ гарнизономъ. Дальше по направленію къ угольному ящику была малодоступная страна китайскихъ зулусовъ, грозно размахивавшихъ копьями, а затмъ скалистыя горы изъ наваленныхъ кучею кирпичей, среди которыхъ встрчались волшебныя пещеры и рудники изъ золотой и серебряной бумаги. Между этими скалами бродили остатки Ноева ковчега, разные страшные, хотя по большей части изуродованные зври. Чтобы усилить дикую неприступность этой мстности, я часто забрасывалъ ее прутьями и палками, принесенными изъ сада. По всмъ этимъ странамъ проходила та большая Императорская дорога, она перевозила товары съ одного пункта на другой, проходила по мостамъ, перекинутымъ черезъ дырки клеенки, и по туннелямъ, прорытымъ подъ мостами Энциклопедіи, и, наконецъ, по замчательно искусно сдланному подъему възжала въ крпость, командовавшую надъ Индйскою территоріей.

Мои игры на полу продолжались нсколько лтъ и съ каждымъ годомъ становились разнообразне и сложне. Вроятно, он занимали меня отъ семи до одиннадцати или двнадцати лтъ. Я игралъ въ нихъ не постоянно, и иногда забывалъ ихъ на долго. Весной и лтомъ я большую часть времени проводилъ вн дома и рано сталъ ходить въ школу.

Моя имперія сохранилась гораздо полне и живе въ моей памяти, чмъ обладатели юбокъ, ногъ и сапогъ, которые осторожно пробирались но моей территоріи. Но иногда, увы, они принимались мыть полъ и производили катастрофу, которая въ нсколько минутъ уничтожала медленный ростъ цивилизаціи, тянувшійся нсколько дней. Обыкновенно меня предупреждали заране, и если я не обращалъ на это вниманія, грубыя красныя руки спускались, хватали гарнизоны изъ крпостей, матросовъ съ кораблей и бросали ихъ въ ящики такъ неосторожно, что ружья и мечи ихъ ломались, он превращали Императорскую дорогу въ груды развалинъ, бросали въ огонь вс заросли страны Зулусовъ.

— Что же длать, мастеръ Дикъ,— говорилъ голосъ этого космическаго бдствія,— зачмъ вы ихъ не убрали вчера вечеромъ. Я не могу ждать, пока вы перевезете всхъ ихъ на корабляхъ. Мн надо длать свое дло, и я длаю.

И вотъ въ одну минуту вс мои материки и государства были залиты потоками воды…

Это былъ самый худшій изъ великановъ, являвшихся ко мн. Но и моя мать тоже распространяла ужасъ среди этого микрокозма. Она носила толстые сапоги и шелковое платье съ фалборами, разрушавшими вс віадуки Императорской дороги. Насколько я помню, она всегда уводила меня куда-нибудь: то обдать, то гулять, то — верхъ нелпости!— мыться и причесываться, и повидимому, нисколько, не понимала государственнаго строя той имперіи, но которой шла ко мн. Она запрещала мн играть по воскресеньямъ, позволяла только строить изъ кирпичиковъ церкви, водить солдатъ на церковный парадъ, и изображать парадъ, присоединивъ къ остаткамъ Ноева ковчега деревянныхъ зврей изъ Швейцарской фермы. Но она никакъ не могла различить, что я строю церковь или крпость, и много воскресныхъ вечеровъ провелъ я за игрой въ Чикаго, увряя, что это ковчегъ новаго устройства.

Игра въ Чикаго была основана на разсказахъ моего отца о свиной бойн въ этомъ город и на нсколькихъ виднныхъ мною картинкахъ. Вс животныя ковчега изображали свиней, главный мясникъ, бывшій Ной, убивалъ ихъ, а второй мясникъ, бывшая жена Ноя, приготовляла изъ нихъ сосиски для арміи.

Мать не понимала моихъ игръ, но отецъ отлично понималъ ихъ. Дома онъ всегда ходилъ въ туфляхъ и часто сидлъ на моемъ маленькомъ стул и съ сочувствіемъ смотрлъ на мой микрокозмъ.

Онъ дарилъ мн вс игрушки и, кажется, давалъ идею большей части игръ. Вотъ теб кусокъ листоваго желза для крышъ и загородокъ,— говоритъ онъ мн, подавая кусокъ крпкой морщинистой бумаги, въ которую завертываютъ банки лкарствъ. Или:— Дикъ, смотри, какой тигръ стоитъ около Императорской дороги,— какъ бы онъ не напалъ на твое стадо.— Я находилъ новаго блестящаго оловяннаго тигра и, конечно, снаряжалъ цлую охотничью экспедицію, чтобы поймать его.

Благодаря отсутствію всякой системы въ чтеніи отца, я имлъ счастье въ дтств не получать никакихъ дтскихъ книгъ, кром сочиненій Жюля Верна. Но отецъ доставалъ книги для себя и для меня изъ библіотеки Брумстедскаго Института и я прочелъ отъ доски до доски Фенимора Купера, Майнъ-Рида, иллюстрированныя исторіи русско-турецкой войны и экспедиціи Непира въ Абиссинію, Стэнли, Ливингстона, біографію Веллингтона, Наполеона и Гарибальди. Дома у насъ была ‘Естественная Исторія’ Вуда, иллюстрированная ‘Исторія Англійскаго народа’ Грина, ‘Товарищи Колумба’ Ирвинга, разрозненные тома какого-то путешествія вокругъ свта, Новый Завтъ Кларка съ картой Палестины и нсколько справочныхъ книгъ, купленныхъ на распродажахъ. Въ гостиной лежала ‘Ботаника’ Соуерби съ очень хорошими рисунками британскихъ растеній и еще нсколько дорогихъ книгъ, которыя мн позволяли просматривать.

II.

Мой отецъ былъ худощавый человкъ, въ широкомъ поношенномъ плать, съ руками, обыкновенно засунутыми въ карманы панталонъ. Онъ училъ естественной исторіи въ Брамстедскомъ институт и давалъ уроки въ другихъ школахъ. Наши денежныя средства пополнялись ежегоднымъ доходомъ матери въ 100 фунтовъ и полученными имъ въ наслдство тремя домами около Брамстедской станціи.

Это были большія неуклюжія постройки въ стил начала правленія Викторіи, съ чуланами и кухнями въ подвальномъ этаж. Архитекторъ, строившій ихъ, очевидно задался злобной цлью устроить какъ можно мене удобное помщеніе для прислуги. И онъ превзошелъ себя, такъ какъ ни одна прислуга не соглашалась жить у насъ въ хат иначе, какъ за самое большое жалованье или за самую полную снисходительность къ ея неумлости и дерзости. Каждый этажъ дома имлъ отъ 12 до 15 футовъ высоты, очень крутая лстница вела, въ конц концовъ, въ мезонинъ, до котораго было слишкомъ трудно добираться. На потолкахъ были большіе карнизы изъ штукатурки, украшенные классическими рисунками, и куски ихъ часто падали совершенно неожиданно. Обои на стнахъ были крупнаго, смлаго рисунка, но испорчены сыростью и во многихъ мстахъ прорваны.

Такъ какъ отецъ никогда не могъ отдать въ наемъ больше одного изъ этихъ домовъ, то онъ находилъ выгоднымъ жить въ которомъ-нибудь изъ остальныхъ, и деньги, получаемыя съ жильцовъ, тратилъ на необходимыя поправки всхъ трехъ. Нкоторыя изъ этихъ поправокъ онъ длалъ самъ, и, кром того, боле или мене неудачно разводилъ овощи въ незанятыхъ садахъ. Вс три дома выходили на сверъ, и задняя сторона того, въ которомъ мы жили, была покрыта виноградомъ, на которомъ весной появлялись зеленыя ягоды для пироговъ, а осенью не вполн дозрлыя черныя ягоды для дессерта.

Я не помню отца молодымъ и энергичнымъ человкомъ. Я родился, когда и онъ, и мать были людьми средняго возраста. Отецъ женился 35 лтъ, матери была уже за сорокъ, и я помню только послдніе далеко не блестящіе годы его преподавательской дятельности.

Первыя общественныя школы были основаны при жизни отца, и многіе интеллигентные люди находили, что государство не должно браться за это дло. Когда онъ родился, въ Англіи было множество вполн безграмотныхъ людей, которые не умли читать и съ трудомъ подписывали свое имя. Масса населенія не получала никакого образованія. Старыя грамматическія школы приходили въ упадокъ, и многія изъ нихъ закрывались. Въ новыхъ, большихъ центрахъ дти эксплуатировались на фабрикахъ среди самаго темнаго невжества и нищеты.

Плохо устроенныя и плохо обслуженныя, національныя и Британскія школы, получавшія поддержку отъ добровольныхъ жертвователей и отъ соперничествующихъ сектъ, безсильно боролись противъ этого надвигавшагося мрака.

Такое положеніе длъ настоятельно требовало исправленія. Но прежде всего надо было побороть много предразсудковъ и полное равнодушіе къ длу.

Недовріе къ правительству было слишкомъ велико въ правленіе Викторіи, чтобы государство могло серьезно взяться за дло, воспитывать учителей, устраивать школы, поощрять педагогическія изслдованія и озаботиться изданіемъ хорошихъ учебниковъ. Общество чувствовало, что все это должно быть сдлано индивидуальными и мстными усиліями, а такъ какъ индивидуальной и мстной иниціативы не хватало, то ршено было вызвать ее посредствомъ денежныхъ выдачъ. Государство устроило систему экзаменовъ изъ наукъ и искусствъ, а также для элементарныхъ школъ. Сообразно съ результатомъ экзаменовъ назначены были денежныя преміи для школъ, представлявшихъ на нихъ учениковъ. По общераспространенному мннію того времени, спросъ долженъ былъ породить предложеніе, начнется погоня за преміями и, какъ необходимый побочный продуктъ, явится образованіе.

Въ конц концовъ, эта система оказалась не выдерживающей критики, но когда я былъ мальчикомъ, она процвтала. Для экзаменовъ по наукамъ и искусствамъ назначали обыкновенно извстныхъ ученыхъ, по большей части вовсе не привыкшихъ учить. Эти ученые каждый годъ предлагали вопросы и поручали своимъ помощникамъ читать и записывать тысячи получаемыхъ отвтовъ. Приступая къ экзамену, они обыкновенно тщательно прочитывали вс документы, касающіеся предыдущаго, чтобы знать, что обыкновенно спрашивалось. Въ результат, черезъ нсколько лтъ можно было почти съ полною достоврностью знать, что и какъ будутъ спрашивать экзаменаторы, и посл этого цлью обученія стало не знаніе, а умнье отвтить на извстный рядъ вопросовъ. Издатели учебниковъ выпускали книги, тоже приспособленныя для этой цли. Он были написаны тмъ слогомъ, который наиболе нравился экзаменаторамъ, и къ каждой глав былъ приложенъ рядъ вопросовъ, заимствованныхъ изъ отчетовъ предъидущихъ экзаменовъ. Благодаря этому, учитель могъ отлично подготовить свой классъ для полученія преміи и, понятно, держался этой системы: онъ предлагалъ ученикамъ вопросы, диктовалъ имъ отвты и заставлялъ ихъ заучивать эти отвты.

Отецъ преподавалъ точно такимъ же методомъ. Я учился у него съ десяти лтъ до его смерти и отлично помню, какъ онъ сидитъ на конц стола и, подавляя звокъ, диктуетъ безспорныя формулы, которыя ученики, сидящіе за партами, тщательно записываютъ въ тетради. Иногда онъ подходитъ къ классной доск и медленно рисуетъ на ней цвтнымъ мломъ діаграмму, которую ученики должны срисовать цвтными карандашами, или показываетъ образецъ чего-либо, или подготовитъ какой-нибудь опытъ, чтобы показать имъ.

Но на самомъ дл онъ никогда не длалъ никакихъ опытовъ, только въ класс ботаники заставлялъ насъ разрывать на части простые цвты. Онъ избгалъ опытовъ, во-первыхъ, потому что на нихъ тратилось много времени, газа для горлки и разнаго матерьала, во-вторыхъ, въ его неловкихъ рукахъ они подвергали опасности не только аппараты Института, но и жизнь слушателей, въ третьихъ, при опытахъ нужна была вода и обмыванье посуды, и, наконецъ, они никогда не удавались, что сильно скандализовало наблюдательныхъ учениковъ и вело къ деморализующимъ спорамъ. Я очень рано въ жизни пріобрлъ почти неискоренимое убжденіе въ антинаучности природы и въ томъ, что между систематической наукой и обыденными фактами лежитъ непроходимая пропасть. Напримръ: наука говоритъ, что если вы подуете въ стаканъ известковой воды, вода замутится, а если вы будете продолжать дуть, она снова станетъ свтлой, на самомъ же дл, если вы станете дуть въ бутылку съ известковой водой, пока лицо ваше побагроветъ и подъ ушами заболитъ, вода нисколько не замутится. Я знаю также по наук, что если положить хлористый калій въ реторту и подогрть ее на горлк Бунзена, кислородъ отдлится и можетъ быть собранъ въ сосуд съ водой, но въ дйствительной жизни, если вы вздумаете сдлать что-либо подобное, ваша реторта съ трескомъ лопнетъ, хлористый калій зашипитъ на огн, и вы такъ выразительно выругаетесь, что барышня-студентка, сидящая сзади васъ, поспшитъ выйти изъ комнаты.

Вотъ почему я вполн понималъ, что отецъ предпочитаетъ дйствительнымъ опытамъ такъ называемые ‘примрные’. Онъ обыкновенно выставлялъ передъ классомъ вс необходимые аппараты, но безъ всякихъ матерьяловъ, и чистую холодную горлку, затмъ, онъ очень ясно описывалъ, какъ долженъ производиться опытъ и какой долженъ онъ дать результатъ. Онъ обладалъ способностью очень живой и картинной рчи, такъ что мы ясно представляли неб все, что онъ описывалъ. Классъ, свободный отъ всякаго нервнаго напряженія, спокойно срисовывалъ вс выставленные аппараты, а если рисунокъ оказывался слишкомъ труднымъ, отецъ давалъ его на классной доск въ упрощенномъ вид, и мы его срисовывали. На этой же доск онъ писалъ намъ разныя мудреныя слова, которыми можно было щегольнуть на экзамен, и мы должны были заучивать ихъ.

III.

Мой отецъ былъ въ высшей степени непрактичный человкъ. Онъ соединялъ практическую неспособность съ удивительнымъ стремленіемъ ко всякимъ практическимъ предпріятіямъ и съ необыкновенно сангвиническимъ темпераментомъ. Онъ постоянно старался устраивать что-нибудь новое вычитанное въ книгахъ или газетахъ или придуманное имъ самимъ. Такъ какъ онъ не привыкъ никакого дла доводить до конца, то проекты его были самые разнообразные и радикальные. Одно время онъ совсмъ запустилъ уроки изъ-за интенсивной культуры, такъ увлекся открываемыми ею перспективами. Я долго не могъ забыть особенно дкаго запаха удобренія, которое онъ получилъ на основаніи своей собственной химической теоріи. Періодъ интенсивной культуры живо помнится мн, онъ пришелся на послдніе годы его жизни, когда мн было лтъ одинадцать, двнадцать. Мн нсколько разъ приходилось заниматься сбираніемъ гусеницъ и участвовать въ ночныхъ походахъ на улитокъ при свт фонаря, что мшало мн готовить уроки къ слдующему дню. Отецъ вскопалъ полянки передъ обоими домами, обнесъ ихъ канавами и удобрилъ, все это съ необыкновенной энергіей, прерывавшейся періодами отвращенія ко всякой садовой работ. За обдомъ онъ нсколько недль подъ рядъ толковалъ о 8000 ф., которые можетъ дать одинъ акръ земли.

Огородъ, даже когда его не мучаютъ интенсивной культурой, почти такъ же требователенъ, какъ маленькій ребенокъ, онъ не ждетъ, пока человку угодно имъ заниматься, а самъ распредляетъ свое время. Усиленная культура длаетъ его еще боле своенравнымъ и капризнымъ. Отецъ съ самаго начала не поладилъ со своими грядами. Все безъ исключенія выросло не такъ, какъ слдуетъ. Горохъ былъ съденъ ночью прежде, чмъ выросъ на три вершка, бобы погибли, единственный замтный результатъ обрызгиванья овощей какою-то жидкостью состоялъ въ томъ, что кошка стала болть разстройствомъ желудка, парники съ огурцами страдали отъ камней, которые запускали въ нихъ мальчишки, проходившіе по переулку сзади огорода, и вс наши огурцы оказались почему-то горькими. Этотъ переулокъ съ своими прохожими много мшалъ интенсивности работы, такъ какъ отецъ обыкновенно бросалъ все и быстро входилъ въ домъ, какъ только замчалъ, что за нимъ наблюдаютъ. Спеціально приготовленное имъ удобреніе невольно вызывало пытливые умы на вопросы…

Копая гряды и проводя границы своего опытнаго огорода, онъ не употреблялъ веревки для опредленія направленія, а полагался на свой глазомръ, и потому все шло у него вкривь и вкось, пугала, разставленныя тамъ и сямъ, начатое и не закопченное приспособленіе для поливанья изъ водосточной трубы, которая должна была спускаться съ крыши дома No 2, нсколько упрямыхъ кустовъ бузины, которыхъ нельзя было истребить ни топоромъ, ни огнемъ, все это придавало огороду какой-то безпорядочный, запущенный видъ.

Въ конц концовъ, эта затя страшно надола отцу. Вс эти растенія, которыя требовали отъ него заботы и ухода, выводили его изъ терпнія. Оставивъ ихъ безъ вниманія на день, на два, онъ въ самомъ хорошемъ расположеніи духа гулялъ со мной въ саду, говорилъ объ исторіи, или, можетъ быть, о соціальномъ стро или о вновь прочитанной книг, вообще о томъ, что его интересовало. Черезъ нсколько минутъ онъ начиналъ замчать сорную траву. ‘Нтъ, это не годится’, говорилъ онъ и выдергивалъ пучекъ. За однимъ пучкомъ слдовалъ другой, и разговоръ нашъ прерывался. Руки его покрывались землей, ногти становились черными, онъ злился, проклиналъ траву, и хорошее расположеніе духа оставляло его.

Помню, какъ онъ иногда вихремъ врывался въ домъ, руки и платье его были страшно перепачканы. ‘Проклятая дрянь вымазала меня всего, а у меня въ шесть часовъ урокъ химіи! Эхъ, чортъ!’

Мать не упускала случая отучать его отъ крпкихъ словъ. Она стояла неподвижно и не помогала ему доставать полотенце.— Когда ты говоришь такія слова…

Онъ топалъ ногами отъ злости и схватывался за мыло.

— Полотенце!— кричалъ онъ, разбрасывая во вс стороны мыльную пну.— Полотенце! Я брошу этотъ противный урокъ, если ты мн не дашь полотенца! Я все брошу! Говорю теб — все!..

Наконецъ, неудача съ латукомъ ршила дло. Я сидлъ въ маленькой бесдк и училъ неправильные латинскіе глаголы, когда это случилось. Я до сихъ поръ вижу его, слышу его голосъ, какъ онъ во всеуслышанье провозглашаетъ свое мнніе объ интенсивной культур. Съ недлю тому назадъ мы привязали латукъ мочалкой, а теперь половина его сгнила, а другая непомрно выросла.. Отецъ держалъ въ рукахъ лопату, размахивалъ ею, и въ воздух летли части неудачнаго салата. Насытивъ свой гнвъ на латук, онъ набросился на другія жертвы: онъ уничтожилъ часть нашего лучшаго сладкаго горошка, срзалъ головки цлаго ряда артишоковъ и съ шумомъ бросилъ лопату на парникъ съ огурцами. Ужасъ, который я испытывалъ въ эти минуты, отчасти возвращается ко мн и теперь, когда я описываю эту сцену.

— Ну, мой мальчикъ,— проговорилъ онъ, подходя ко мн со счастливымъ видомъ.— Я покончилъ со своимъ огородничествомъ. Пойдемъ, погуляемъ, какъ разумныя существа. Довольно мн быть — на лиц его скользнуло горькое чувство — въ рабств у капусты.

IV.

Эта прогулка памятна мн по многимъ причинамъ. Во первыхъ, мы прошли гораздо дальше, чмъ обыкновенно, и назадъ вернулись уже по желзной дорог, во 2-хъ, отецъ много говорилъ о себ и о своей жизни, говорилъ не столько со мной, сколько самъ съ собой. Я слушалъ его съ недоумніемъ и въ то время не понималъ многаго, что стало мн ясно впослдствіи. Только въ послдніе годы понялъ я, какъ одинокъ былъ мой отецъ, какъ мало пониманія своимъ мыслямъ и чувствамъ встрчалъ онъ, какъ жаждалъ сочувствія неразвитого мальчика, шагавшаго рядомъ съ нимъ.

— Я не огородникъ, говорилъ онъ, ни въ какомъ случа. И съ чего это чортъ дернулъ меня огородничать? Можетъ быть, человкъ былъ созданъ, чтобы ходить за садомъ. Но посл грхопаденія онъ изъ него изгнанъ. А я для чего созданъ? Господи, для чего я созданъ? Быть рабомъ матерей! Заботиться о неодушевленныхъ вещахъ! Нтъ, это не мое дло. У меня не хватаетъ ловкости въ рукахъ и терпнія. Я загубилъ жизнь, загубилъ свою жизнь!— Онъ вдругъ обратился ко мн, и я вздрогнулъ, точно пойманный шпіонъ.— Когда ты задумаешь что-нибудь сдлать, мальчикъ, составь себ прежде планъ. Составь себ хорошій планъ и держись его. Поставь себ цль въ жизни — я этого никогда не могъ — и иди къ ней! Правда, это трудно…

— Эти отвратительные дома были проклятіемъ моей жизни. Блые слоны изъ штукатурки! Собственность, какъ же! Бойся вещей, Дикъ, бойся вещей! Ты и самъ не замтишь, какъ теб придется заботиться о нихъ, няньчиться съ ними. Он съдятъ твою жизнь! Съдятъ все твое время, всю твою энергію, высосутъ твою кровь! Когда эти дома достались мн, я долженъ былъ продать ихъ или бросить ихъ и ухать. Гробницы-людоды! О, сколько часовъ и дней работы, сколько ночей тревоги стоили мн эти дома!

— Собственность, это проклятіе всей жизни. Собственность! Ухъ! Посмотри на всю эту землю, изрзанную на безобразные параллелограммы, посмотри на эти виллы, мимо которыхъ мы сейчасъ проходили, на эти огороды, на заборы. Въ каждой изъ виллъ живутъ люди, которые стерегутъ ее, которые привязаны къ ней, какъ собака къ телжк. Они заботятся о ней, дрожатъ за нее. Дрожатъ и лаютъ на всякаго прохожаго. Взгляни на это объявленіе: какая-то дрянная маленькая скотина не пускаетъ насъ, другихъ маленькихъ скотинъ, ходить по своему участку, и Богъ знаетъ почему! Смотри, онъ весь поросъ травой, заборъ сломанъ!.. Нтъ, Дикъ, никакой собственности имть не стоитъ, разв деньги, ихъ хоть можно тратить. А вся эта дрянь только убиваетъ человческую душу! Я не дуракъ. Дикъ. У меня есть способности, воображеніе, иниціатива. Я могъ бы лучше устроить свою жизнь. Я могъ бы что-нибудь сдлать. Но старики связали меня по ногамъ. Они вывели меня на ложную дорогу. Лучше сказать, совсмъ никуда не вывели. Я началъ понимать, что такое жизнь, не раньше сорока лтъ. Если бы я былъ въ университет, если бы я получилъ сколько-нибудь правильное образованіе, если бы я не схватился за первое попавшееся мсто…

— Никто не остановилъ, не предостерегъ меня. А тебя, Дикъ, я предостерегъ заране. Составь себ планъ, не жди, что кто-нибудь покажетъ теб дорогу. Ты самъ долженъ проложить себ путь. Старайся получить образованіе, хорошее образованіе. Иди впередъ, не останавливайся посредин. Я тебя хорошо знаю. Пріобртать и охранять собственность, не твое дло. Въ этомъ тебя перещеголяетъ любой обыватель Брамстеда. Мы съ тобой оба люди головной работы, мы должны или стоять наверху, или быть ничмъ. А если эти проклятые дома достанутся теб, развяжись съ ними поскорй. Отдай ихъ, взорви ихъ динамитомъ — и длу конецъ! живи, Дикъ, это главное! Я постараюсь отдлаться отъ нихъ ради тебя, и если не успю, помни мои слова, Дикъ!

Такъ говорилъ со мною отецъ, можетъ быть, не этими самыми словами: вроятно, у меня въ памяти перемшались подробности разговора во время этой прогулки со многими другими разговорами. Я не вполн понималъ его слова въ то время, но вполн понималъ его настроеніе. Изъ его разговоровъ я усвоилъ себ дв идеи, которыя крпко засли у меня въ ум. Съ одной стороны, представленіе о необыкновенной безпорядочности и отсутствіи плана въ жизни окружающихъ насъ людей, съ другой — идеальное представленіе упорядоченнаго и усовершенствованнаго общественнаго строя, онъ называлъ это то наукой, то цивилизаціей, а въ ныншнее время многіе называютъ это соціализмомъ.

Онъ не опредлялъ, что подразумваетъ подъ словомъ наука, но постоянно стремился къ ней и относился вполн отрицательно къ ограниченному міровоззрнію своего времени. Онъ не высказывалъ словами, но давалъ мн понять, что приближается эта наука, этотъ духъ свта и порядка, который спасетъ міръ, изнемогающій во мрак и непосильной работ…

Когда я теперь вспоминаю Брамстедъ, онъ у меня неизмнно связывается съ неудачнымъ огородничествомъ отца со странными заплатами и рисунками, безобразившими его дома. Одно удивительно подходитъ къ другому.

Я хочу дать небольшое описаніе Брамстеда и разсказать въ нсколькихъ словахъ его исторію. Это описаніе и эта исторія могутъ относиться къ тысяч мстечекъ, окружающихъ Лондонъ и другіе крупные центры населенія. Въ сущности, это до нкоторой степени относится и ко всему міру, къ тому его состоянію, изъ котораго мы, увлекающіеся политики, мечтаемъ создать упорядоченный строй.

Во первыхъ, представьте себ Брамстедъ 150 лтъ тому назадъ. Это была узкая, неправильная улица изъ крытыхъ соломою домиковъ, по дорог между Лондономъ и Дувромъ. Населеніе его не достигало и двухъ тысячъ человкъ, занимавшихся большею частью земледліемъ или промыслами, имвшими отношеніе къ земледлію. Въ деревн былъ свой кузнецъ, свой шорникъ, докторъ, цирюльникъ, продавецъ полотна, ветеринаръ, лавка желзныхъ товаровъ и два большихъ постоялыхъ двора. Церковь была достаточно велика, чтобы вмстить всхъ, желавшихъ посщать ее, а такихъ было большинство, всхъ младенцевъ въ ней крестили, всхъ желавшихъ жениться въ ней внчали, всхъ покойниковъ хоронили на ея тнистомъ кладбищ. Въ средин мстечка былъ старый домъ-базаръ, и въ немъ разъ въ недлю производился торгъ, каждый годъ происходила ярмарка, на которой были разныя увеселенія и изрядное пьянство, за пять миль отъ Лондонскаго моста охотники съ собаками гонялись за звремъ, а мстное дворянство устраивало игру въ крокетъ по 100 гиней партію къ великому удовольствію всего населенія.

Мстечко оставалось почти такимъ-же, какимъ было 300, 400 лтъ до того. Можетъ быть, число торговыхъ помщеній поувеличилось: они стали покрасиве и торговля въ нихъ дифференцировалась, дороги лучше содержатся, зда по нимъ усилилась, населеніе нсколько увеличилось, духовенства стало меньше, людей средняго сословія больше. Но границы мстечка остались т же, и основныя черты его ничуть не измнились.

Но посл 1750 г. въ мір произошла какая-то перемна, которая отразилась на всемъ ход человческихъ длъ. Эту перемну произвели машины, которыя вызвали смутное, но энергичное стремленіе улучшить вс матеріальные предметы. Въ другой части Англіи изобртательные люди начали употреблять уголь при плавк желза и производили такъ много металла и металлическихъ вещей, какъ никогда раньше. Новая ‘сила’, существованія которой никто не подозрвалъ, вливалась въ общественный организмъ. Кажется, никто не предвидлъ появленія этой новой силы, и никто не разсчиталъ ея вроятныхъ послдствій. Вдругъ, совершенно неожиданно, люди стали длать такія вещи, которыя привели бы въ изумленіе ихъ предковъ. Они начали гораздо легче и дешевле прежняго выдлывать колесные экипажи, прокладывать дороги и по нимъ перевозить предметы, которые раньше считались слишкомъ тяжелыми для перевозки, они стали сколачивать деревянныя вещи гвоздями, вмсто деревянныхъ ключей, они стали вести боле обширную торговлю, посылать свои произведенія за границу и привозить изъ-за моря не одн только пряности, но и массу разныхъ товаровъ. Новое вліяніе распространилось и на земледліе: желзныя орудія замнили деревянныя, бумажное производство и книгопечатаніе возросли и подешевли. Появились черепичныя и желзныя крыши вмсто соломенныхъ, конный путь въ Дувръ, по которому съ трудомъ прозжала карета, и то только въ сухую погоду, превратился въ Дуврскую дорогу, по которой здилъ каждый день, сначала одинъ, а потомъ и нсколько дилижансовъ. Явились богатыя виллы, въ которыхъ жили купцы отдыхавшіе отъ длъ, вдовы, находившія мстность здоровою, и вновь появившійся классъ людей,— ничмъ не занятые рентьеры. Открылось нсколько школъ-пансіоновъ для мальчиковъ, набиравшихъ себ учениковъ въ Лондон. У моего дда была такая школа.

Но это было лишь начало періода роста, первыя капли надвигавшагося потока механической силы. На свер производство желза росло, появилась сталь въ большихъ количествахъ, на фабрикахъ началось машинное производство. Брамстедъ почти удвоился въ объем еще до появленія желзной дороги. На Высокой улиц исчезли соломенныя крыши, появились дома съ красивыми подъздами, большими окнами и магазинами, въ витринахъ которыхъ красовались цлыя стекла. Мстечко освтилось масляными фонарями, начали поговаривать о газ. Наконецъ, въ 1834 г. построенъ былъ газовый заводъ, а вскор посл того — желзная дорога. Поля, которыя раньше подходили почти къ самой Высокой улиц, должны были отступить и дать мсто новымъ дорогамъ, потянувшимся во вс стороны. Предпріимчивые люди принялись строить дома и отдавать ихъ въ наемъ. Составился Мстный Совтъ Старшинъ, который съ большими колебаніями и съ грошевой экономіей началъ дренажныя работы. На площади появилась новая блая церковь и другая красная кирпичная за кирпичными заводами по дорог въ Чезингталь.

Населеніе удвоилось и еще разъ удвоилось и стало особенно многочисленно въ квартал рабочихъ, въ грязныхъ, почернвшихъ отъ угля улицахъ около газоваго завода, прачешныхъ Блоджета и товарной станціи желзной дороги. Единственная національная школа обучала грамот грубыхъ, немытыхъ, растрепанныхъ дтей этого новаго населенія. Деревня Бекинтонъ за три мили къ западу и Бламбей за четыре мили къ востоку отъ Брамстеда тоже росли, развивались и двигались навстрчу къ намъ. Всякая общественная связь между жителями мстечка уничтожилась раньше, чмъ я родился, они уже не знали другъ друга, у нихъ не было общихъ мстъ для собраній, старая ярмарка пришла въ упадокъ, никто въ ней не нуждался боле.

Мн было лтъ пять, шесть, когда оказалось, что старое кладбище переполнено, и Кладбищенская Компанія принялась устраивать новое и засаживать его приличнымъ количествомъ печальныхъ, конусообразныхъ деревьевъ. Съ самыхъ первыхъ лтъ жизни, я попалъ въ гущу строительства: когда мн было 11, 12 лтъ, строилась вторая желзная дорога со станціей въ сверной части Бромстеда, затмъ начались дренажныя работы, и вс мои дтскія воспоминанія соединены съ рытьемъ земли, съ подвозкой строительныхъ матерьяловъ, съ рубкой лса для построекъ, съ проведеніемъ новыхъ улицъ, съ проложеніемъ желзныхъ трубъ подъ землей, съ ужаснымъ запахомъ газа, съ людьми работающими въ глубокихъ ямахъ и рвахъ, со сломанными заборами, съ ручейками, остановленными въ своемъ теченіи и загнанными въ дренажныя трубы. Высокія деревья, особенно вязы, освобожденные отъ окружавшаго ихъ подлска и оставленные среди всего этого разгрома, производили впечатлніе какой-то ощипанности и нищеты: они стояли, точно печальныя вдовицы, видавшія лучшіе дни.

Равенсбрукъ казался мн въ ранпемъ дтств великолпной ркой. Онъ текъ изъ какого-то таинственнаго далека, весело плескался около запруды, гд когда то стояла мельница, и затмъ спокойно текъ вдоль тропинки, налво виднлись хорошенькіе крытые соломой котеджи, направо роща, потомъ берега его поднимались, и на нихъ росли высокія деревья, которыя сходились своими верхушками такъ что образовывали сводъ надъ водой. Сквозь эти деревья трудно было пробираться, и мы съ матерью обыкновенно обходили ихъ по полевой дорожк и снова выходили на рчку, когда она уже извивалась среди луговъ Ропера. Здсь берега ея, то холмистые, то низкіе, были покрыты всевозможными цвтами и густой травой, въ глубокихъ мстахъ водилась рыба, которая казалась мн очень крупной, въ затончик цвли желтыя лиліи и блыя кувшинки. У рчки были и небольшіе пороги, въ одномъ мст сонныя воды ея вдругъ начинали бурлить, пниться и стремительно бжать впередъ. До сихъ поръ живо помню я эту хорошенькую рчку и невольно сравниваю съ ней всякую рку, всякій водопадъ, какой мн приходится видть. Но мн было двнадцать лтъ, мы еще не узжали изъ Брамстеда, какъ вся эта прелесть и красота исчезли.

Вслдствіе дренажныхъ работъ количество воды въ рчк стало быстро уменьшаться, пока она не превратилась въ узенькій ручеекъ. Сначала это не очень огорчило меня. Всякому мальчику пріятно ходить, не замочивъ ноги, по мстамъ, которыя прежде были недоступны. Но вскор явились лопаты, доски, телги и полный разгромъ. Луги Ропера, которымъ боле не грозилъ разливъ рчки, были раздлены на параллелограммы, перерзаны грязными улицами и застроены рядами котэджей для рабочихъ. Казалось, эти дома были построены въ одну ночь,-такъ быстро шло дло. Люди поселились въ нихъ, какъ только они были покрыты крышами, это были, по большей части, рабочіе со своими молодыми женами. Не прошло и года, какъ многіе изъ этихъ, только что отстроенныхъ домовъ, стояли пустые за неимніемъ жильцовъ, окна ихъ были разбиты, деревянныя части гнили. Равенсбрукъ превратился въ свалку стараго желза, битой посуды, рваныхъ сапогъ и т. под. и снова длался рчкой, когда сильные дожди наполняли его на нсколько дней мутною, темною водою…

Его судьба дала мн особенно яркое представленіе о рост Бромстеда. Равенсбрукъ занималъ важное мсто въ моемъ воображеніи. Гуляя съ матерью, я всегда шелъ къ его берегамъ, и быстрое исчезновеніе его заставило меня обратить вниманія на все, что произошло въ мстечк до меня и что продолжало происходить при мн. Я ршилъ, что строительство — мой врагъ. Я началъ понимать, отчего приходится постоянно натыкаться на лса вокругъ строющихся домовъ, на кучи всякаго хлама, на ломанные кирпичи и разбросанные угли, на разныя объявленія о продаж и отдач въ наемъ домовъ, разныя надписи то запрещающія проходъ, то предостерегающія прохожихъ отъ опасности.

Мн трудно различить теперь, что именно я понималъ въ то время, и что сталъ понимать лишь впослдствіи, но мн кажется, даже и въ т дтскіе годы я живо чувствовалъ, что на насъ надвигается все боле и боле растущій безпорядокъ. Можетъ быть, многіе видятъ въ этомъ, наоборотъ, замну стараго покоя, стараго равновсія новымъ порядкомъ. Но на мой взглядъ, обостренный замчаніями отца, во всемъ этомъ не было ни малйшаго порядка. Мы испытывали рядъ некоординированныхъ толчковъ, одинъ разрушительне другихъ, но ни одинъ изъ нихъ не далъ ничего цльнаго, додланнаго. Каждый оставлялъ въ наслдство другому разные продукты, даже людей — и все это въ движеніи. Это были какія-то случайныя перемны, происходившія необычайно быстро и не ведшія ни къ какой опредленной цли.

Нтъ, время Викторіи не было зарей новой эры. Это былъ громадный и очень поспшный опытъ, вроятно необходимый, какъ необходимо все на свт. Прежде чмъ люди научатся сдерживать себя и дйствовать планомрно, они должны сотню разъ увидть ту глупость и ту сумятицу, которая является слдствіемъ безцльныхъ и непродуманныхъ методовъ дйствія. 19-й вкъ былъ вкомъ весьма, убдительныхъ опытовъ надъ новыми силами, пріобртенными человчествомъ. Но какое прочное наслдіе оставилъ онъ потомкамъ? Кто черезъ сто лтъ захочетъ жить въ домахъ современниковъ Викторіи, здить по ихъ желзнымъ дорогамъ, любоваться ихъ произведеніями искусства, наслаждаться ихъ литературой?

Люди того вка, въ который я родился, неожиданно для себя получили силу, богатство, новую свободу и не съумли сдлать разумнаго употребленія изъ всхъ этихъ благъ, они хватались то за одну идею, то за другую, увлекались то однимъ способомъ пріобртенія, то другимъ. Въ общемъ выходило нчто весьма похожее на работы отца въ огород. Я видлъ Бромстедъ въ прошломъ году. Онъ такъ же не законченъ, какъ былъ раньше. Улицы по прежнему идутъ куда-то въ пустыри и оканчиваются тупиками, претенціозныя виллы окружены грязью, публичный домъ и часовня стоятъ другъ противъ друга. Луга Ропера превратились въ самое откровенное болото, заднія двери и чуланы домовъ выходятъ на желзную дорогу, и на дворахъ ихъ безцеремонно развшено грязное блье, а на дебаркадер желзной дороги кишатъ объявленія о разныхъ пилюляхъ, разныхъ тоническихъ и укрпляющихъ средствахъ, необходимыхъ людямъ, утратившимъ здоровье и естественный аппетитъ.

Ну, ничего, мы должны поставить дло лучше. Неудачу нельзя назвать неудачей и потерю потерей, если он уничтожаютъ иллюзію и освщаютъ путь къ созданію плана.

VI.

Хаотическій безпорядокъ, дурно направленныя усилія, неопредленныя цли — вотъ что соединяется у меня въ голов съ воспоминаніями о Бромстед. Послднее изъ этихъ воспоминаній было страшно трагическое. Я помню блдное весеннее солнце въ это воскресное утро, неловкость отъ наряднаго платья и отъ праздничной чистоты и чинности, когда мы съ матерью вернулись изъ церкви и нашли отца мертвымъ. Онъ подрзывалъ виноградныя лозы. У него не было лстницы, которая бы хватала до оконъ третьяго этажа, и онъ со своею обычною изобртательностью замнилъ ее соединеніемъ садовой лстницы и стараго кухоннаго стола, который стоялъ въ амбар и служилъ для разныхъ странныхъ цлей. Чтобы лстница не свалилась со стола, онъ приставилъ къ ней садовый катокъ, а катокъ покатился въ самую критическую минуту. Мы нашли его лежащимъ около самой двери въ саду, голова его была откинута назадъ и лежала на сломанной и согнутой водосточной труб, на лиц было выраженіе спокойнаго довольства, въ рук онъ продолжалъ сжимать столовый ножикъ съ привязанной къ нему бамбуковой палкой. Мы нсколько времени стучали въ дверь съ улицы, и такъ какъ онъ насъ не слышалъ, то мы вошли черезъ калитку въ садъ и увидли его.

— Артуръ!— закричала мать какимъ-то странно прерывающимся голосамъ,— что ты тутъ длаешь? Артуръ! И еще въ воскресенье.

Я шелъ за ней, не спша, когда ея странный голосъ поразилъ меня. Она стояла на мст, какъ будто не ршаясь подойти къ мужу. Онъ часто проводилъ ее въ недоумніе своими поступками и манерами, въ первую минуту она и тутъ была озадачена. Но затмъ истина мелькнула въ ум ея. Она вздрогнула, какъ бы въ испуг, отошла назадъ къ калитк, остановилась и всплеснула своими руками въ перчаткахъ. Я смотрлъ мрачно на распростертое тло отца и былъ такъ удивленъ, что не могъ ничего чувствовать. Вдругъ та же мысль пришла и мн въ голову. Я подбжалъ къ ней.

— Мать!— вскричалъ я, чувствуя, что блдню: — разв онъ умеръ?

Дв минуты тому назадъ я думалъ о холодномъ яблочномъ пирог, который обыкновенно подавался за нашими воскресными обдами, думалъ, что посл обда мн, можетъ быть, удастся залзть на дерево въ конц сада и тамъ читать. И вдругъ фактъ громадной важности спустился на меня и уничтожилъ весь мой дтскій міръ. Отецъ лежалъ мертвый у меня на глазахъ. Я замтилъ, что мать совсмъ растерялась, и что надо что-нибудь длать.

— Мать!— сказалъ я, — надо сходить за докторомъ Безелей и внести отца въ комнаты.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Школьные годы.

Мое образованіе началось въ маленькой приготовительной школ въ Бромстед. Я былъ приходящимъ ученикомъ, а вмсто платы за ученіе отецъ приходилъ къ намъ съ большимъ мшкомъ, наполненнымъ обломками ископаемыхъ, и читалъ намъ лекцію по геологіи. Я принадлежалъ къ числу тхъ счастливыхъ мальчиковъ, которымъ ученье дается легко, у меня была хорошая память, интересъ ко всему, чему меня учили, и большая любовь къ похваламъ. Въ двнадцать лтъ я получилъ стипендію въ купеческомъ училищ Сити, и мн дали сезонный желзнодорожный билетъ до Викторіи. Посл смерти отца къ намъ явился высокій, коренастый и очень подвижной дядюшка изъ Стаффордмайра,— мужъ сестры матери,— купилъ наши пресловутые дома, получилъ страховую премію за жизнь отца и перевезъ насъ въ маленькій домикъ въ Пенджъ, недалеко отъ Хрустальнаго Дворца.

Школа поглощала большую часть моего времени и моихъ интересовъ, такъ что я никогда не узналъ Пенджа и его холмистыхъ окрестностей такъ подробно и основательно, какъ я зналъ Бромстедъ. Но въ Пендж я въ первый разъ открылъ красоту сумерекъ и ночи, оригинальный видъ темныхъ стнъ при отблеск уличныхъ фонарей, таинственную синеватую дымку, покрывавшую неосвщенныя стороны домовъ, яркій блескъ и потоки искръ на поздахъ, прорзывавшихъ темноту. Въ Пендж я сталъ большимъ мальчикомъ съ независимыми манерами, во время своихъ вечернихъ прогулокъ я выучился курить, покупая только что появившіяся тогда трехпенсовыя пачки американскихъ папиросъ.

Вся моя жизнь сосредоточивалась вокругъ Купеческой школы Сити. Обыкновенно я халъ съ поздомъ 8 ч. 18 мин. въ Викторію, въ школ обдалъ въ 12 часовъ и пилъ чай, четыре раза въ недлю я оставался тамъ готовить уроки и часто возвращался домой за часъ до спанья. Полупраздники я тоже проводилъ въ школ, чтобы играть въ крокетъ и въ футболъ. Такимъ образомъ у меня оставалось мало времени для прогулокъ, особенно если еще принять въ разсчетъ мою жажду къ чтенію, удовлетворявшуюся въ библіотек Пенджа.

По воскресеньямъ я плъ въ хор церкви св. Мартина, мать не любила, чтобы я уходилъ одинъ въ субботу вечеромъ,— сама она въ это время дремала, а я читалъ или писалъ сидя дома. Долженъ сознаться, что я старался бывать дома какъ можно рже.

Домъ посл смерти отца сталъ въ вышей степени унылымъ и скучнымъ для меня. Мать почти никогда не разговаривала со мной, а если и разговаривала, то всегда о такихъ вещахъ, о которыхъ мн неохота было говорить. Еще при жизни отца я задумывался надъ теологіей Низкой церкви, къ которой принадлежала мать, а посл его смерти окончательно отвергъ ее. Мой разумъ не допускалъ ни малйшей мысли о томъ, что отецъ, такой добрый, хорошій человкъ, можетъ попасть въ адъ, а эта церковь не оставляла ему никакой надежды избавиться отъ адскихъ мукъ. Когда я былъ маленькимъ, мать учила меня читать, писать и молиться, она очень много длала для меня и даже непремнно хотла сама мыть меня и шить мн платье, пока я не возсталъ противъ этого, какъ противъ оскорбленія моего мужского достоинства.

Но моя духовная жизнь очень рано стала для нея чуждою. Она никогда не сочувствовала моимъ играмъ, никогда не интересовалась моею школьною жизнью и работою, не понимала, что я говорю. Кажется, она мало по малу стала смотрть на меня съ тмъ же безнадежнымъ недоумніемъ, съ какимъ смотрла на отца.

Ея супружеская жизнь была цлымъ рядомъ разочарованій. Женихомъ отецъ, конечно, сознательно не обманывалъ ее, но, какъ большинство жениховъ, невольно поддлывался къ ея вкусамъ, и она считала его очень веселымъ и вполн благонамреннымъ молодымъ человкомъ. Лишь посл свадьбы замтила она его безпечность, скептицизмъ, непостоянство. У нея были твердыя и строго опредленныя убжденія, она олицетворяла все то уваженіе къ церкви и къ вншнему декоруму, все то довріе къ словамъ проповдниковъ, которое отличало массу англійскаго народа въ первые годы Викторіи. Она наврно мечтала ходить въ церковь рядомъ съ мужемъ, на ней маленькая шляпка, широкій кринолинъ, новое платье, въ рукахъ у нея обшитый кружевами зонтикъ, онъ въ высокой шелковой шляп, въ широкихъ панталонахъ, въ нарядномъ сюртук — ни дать, ни взять Принцъ-супругъ. И около нихъ дтки,— вс въ кружевахъ, маленькая благочестивая двочка или мальчикъ, похожій на ангельчика. Квартира у нихъ отдлана изящно, дверь гостиной окрывается въ оранжерею и посреди нея стоитъ акваріумъ съ рыбками, въ кухн заготовлены всевозможные припасы. Занятія отца, естествовдніемъ, его рисунки человческихъ скелетовъ и допотопныхъ животныхъ, его пристрастіе къ некрахмальнымъ рубашкамъ и широкимъ одеждамъ, его отвращеніе къ платянымъ щеткамъ, его лихорадочное увлеченіе чтеніемъ, его куренье — все это рзко противорчило ожиданіямъ. Его припадки дикой вспыльчивости, когда онъ бранился и разбрасывалъ вещи, эти нелпыя, но почти милыя бури, проходившія, какъ лтняя гроза, приводили ее въ ужасъ. Она была органически неспособна, и даже не пыталась понимать и прощать такого рода припадки. Она мрила ихъ своей мркой, и по этой мрк они оказывались дурными.

Насколько я ихъ помню, они были постоянно раздражены другъ противъ друга. Она относилась ко всмъ его затямъ и предпріятіямъ со скептическимъ порицаніемъ. ‘Твой отецъ’ — обыкновенно называла она его, говоря со мной, точно онъ принадлежалъ мн, а не ей, точно будто я отнялъ его у нея.

Она вышла замужъ немолодой и вела самостоятельную жизнь еще до замужества. Меня съ дтства интересовалъ вопросъ, какія мысли занимаютъ ея умъ, и вопросъ этотъ до сихъ поръ остался неразршеннымъ. Въ Пендж у насъ не было постоянной прислуги, и она сама вела хозяйство, не скажу чтобы очень умло. Вся наша мебель была перевезена изъ Бромстеда, и запахъ скипидара, которымъ она ее чистила, до сихъ поръ преслдуетъ меня.

Мать очень боялась уличной грязи днемъ и холоднаго воздуха ночью, такъ что наши свтлыя, чистыя окна рдко открывались.

Утромъ она брала газету, но только проглядывала заглавія, а газету оставляла до посл обда, но и тогда она интересовалась исключительно страшными преступленіями, желзнодорожными несчастіями и всми подробностями семейной жизни королевской фамиліи. Книгъ, оставшихся посл отца, она не открывала, у нея были своихъ собственныхъ два-три томика, она читала ихъ въ молодости и напрасно старалась заинтересовать меня ими. Это была особенно ненавистная мн исторія англійскихъ королевъ миссъ Стрикландъ и сантиментальныя сочиненія миссъ Уэзерель. Мать даже устроила на нихъ особенныя вышитыя обложки, къ которымъ он представлялись мн не книгами, а старыми лэди-заговорщицами.

Зимними вечерами она сидла въ кресл за тмъ же столомъ, за которымъ я читалъ, и штопала носки, чулки и тому подобное. Мы представляли картину полнаго комфорта и снотворнаго покоя, и, мн кажется, она считала эти часы счастливйшими часами своей жизни. Иногда она опускала работу на колни и долго сидла, ничего не длая, какъ будто задумавшись. Эта задумчивость возбуждала мое дтское любопытство. Я не могъ себ представать умственной работы, не выражающейся въ какой-нибудь опредленной форм.

А между тмъ у нея была своя собственная интимная жизнь, существованія которой я въ то время не подозрвалъ, оказывается, она вела дневникъ, который попалъ мн въ руки посл ея смерти. Въ этотъ дневникъ она заносила содержаніе воскресныхъ проповдей, свои мннія о разныхъ навщавшихъ ее знакомыхъ и все, что слышала о принцесс Уэльской, матери ныншняго короля, очевидно пользовавшейся большими ея симпатіями.

Все, что касалось моего рожденія, моихъ дтскихъ болзней, подробно отмчено ею. Въ позднйшіе годы она пишетъ: ‘Я слышала, какъ А. (въ дневник я всегда упоминаюсь только подъ начальной буквой моего имени — Д., а отецъ подъ буквой А.) клянется, Боже, спаси отъ грха моего мальчика!— И нсколько дальше: Д. не хочетъ ходить въ церковь, его сердце огрубло, онъ говоритъ безбожныя вещи и выражается непочтительно о духовенств. Находитъ, что церковное пніе утомительно!!! Какъ ужасно, когда люди стараются быть умне своего Творца. Я боюсь вліянія его отца’. Послднія слова были трижды подчеркнуты.

Смерть отца должна была заставить мать первый разъ за многіе годы самостоятельно подумать. Она, конечно, не могла спокойно жить съ убжденіемъ, что отецъ попалъ прямо въ адъ. Со мной она никогда не говорила объ этомъ. Но между страницами дневника я нашелъ клочекъ бумаги, на которомъ было тщательно переписано ея рукой слдующее стихотвореніе какого то неизвстнаго мн автора:

‘Но если за могилой нтъ свиданья и тамъ лишь мракъ и тишина, но есть покой, не тревожьтесь и не плачьте: Богъ дастъ своимъ любимымъ сонъ, и если ему угодно, чтобы этотъ сонъ былъ вченъ, тмъ лучше’.

Я былъ въ высшей степени изумленъ, прочитавъ эти стихи. Точно я услышалъ какого нибудь глухого, который вдругъ принялъ участіе въ разговор. Понимала ли мать вполн смыслъ того, что она переписала? Я сталъ просматривать вс ея дневники и искать въ нихъ чего нибудь больше общепринятыхъ выраженій нжности къ отцу. Но я не нашелъ ничего подобнаго. А между тмъ у меня почему то явилось убжденіе, что она любила его. Ея любовь ко мн, наоборотъ, проявлялась безпрестанно.

Въ то время я не подозрвалъ возможности такого скрытаго чувства, оно было выше моего дтскаго пониманія. Я не зналъ, какіе мои поступки пріятны матери, и какіе огорчаютъ ее. Она представлялась мн скучною собесдницей, неспособною къ логическимъ выводамъ и правильнымъ объясненіямъ, добровольно поддающеюся нелпымъ врованіямъ. Я думаю, такъ это и должно было быть: жизнь открывалась мн въ новыхъ формахъ, съ новыми требованіями, естественно, что мы не понимали другъ друга. Теперь, посл многихъ горькихъ опытовъ жизни, я объясняю себ причину моего отчужденія отъ нея, я вижу и сознаю всю ея любовь, и временами мн хотлось бы вернуть ее, хотя бы для того, чтобы быть добре къ ней, чтобы сколько нибудь отплатить ей за ея нжность, сколько нибудь осуществить т надежды, какія она возлагала на меня. Но затмъ я спрашиваю себя: а какъ могъ бы я ихъ осуществить?— и чувствую что это было невозможно. Она ставила строгія требованія, чтобы исполнять ихъ, мн приходилось бы лгать и притворяться.

Мои недоразумнія съ матерью не такъ огорчаютъ меня, какъ воспоминанія о ея несправедливости къ отцу. Она постоянно раздражала его, и сама мучилась, придавая его слабостямъ значеніе пороковъ. Ея отношенія къ отцу были сплошнымъ горемъ, тяжелымъ испытаніемъ, которое нельзя забыть, нельзя смягчить никакими объясненіями, на сколько я помню отца, онъ былъ самымъ милымъ изъ всхъ слабыхъ, неуравновшенныхъ людей. Но мать была воспитана по суровой и узкой систем, которая считаетъ зломъ массу вещей вовсе не дурныхъ, которая не внушаетъ ни снисходительности, ни доброты. Въ этомъ была причина ихъ взаимнаго отчужденія.

Эти узкія сектантскія ученія поглощаютъ массу человческой любви и счастья, мало того — они наносятъ громадный ущербъ человческой солидарности. Я въ сущности глубоко религіозный человкъ, но, чмъ я старше становлюсь, тмъ боле ненавижу нетерпимость религіозныхъ организацій. Вся моя жизнь была омрачена неразумною нетерпимостью, произвольными, неосновательными запрещеніями и исключеніями. Магометанство, со своимъ суровымъ прозелитизмомъ, слыветъ за самую немилосердную религію, но весьма многія христіанскія секты запятнали себя такимъ же человконенавистничествомъ. Он считаютъ свое ученіе единственнымъ путемъ къ спасенію и съ презрніемъ смотрятъ на всхъ инаковрующихъ. Самое мелкое различіе въ вопросахъ культа иметъ въ ихъ глазахъ громадное значеніе, является или источникомъ ихъ благодати, или вчнаго проклятія. Он принимаютъ всякія предосторожности, чтобъ защитить душу врующаго противъ широкихъ гуманныхъ идей, разными темными намеками, зловщими предсказаніями предостерегаютъ они своихъ прозелитовъ отъ книгъ, театровъ, общенія между людьми. Они понимаютъ, что лишь изолировавъ паству, они могутъ поддержать организацію.

Каждый мсяцъ мать получала маленькій журнальчикъ подъ заглавіемъ, кажется, ‘Домашній Проповдникъ’. Это была самая зловредная вещь, появившаяся у насъ въ дом, настоящее дьявольское произведеніе: тоненькая брошюрка съ иллюстраціей на заглавномъ лист. Что это была за подлая дребедень! Все ея содержаніе было направлено къ тому, чтобы держать умъ въ оковахъ. Она обладала страшной силой внушенія. Въ ней разсказывались ужасающіе примры быстраго наказанія лицъ, нарушающихъ субботній отдыхъ, и народовъ, признающихъ католиковъ за сносныя человческія существа, въ ней съ ликованіемъ сообщалось о мало вроятномъ обращеніи какихъ то евреевъ и описывались страшныя картины смерти извстныхъ неврующихъ, причемъ имъ приписывались явно выдуманныя слова, въ ней были яркія изображенія поучительной жизни людей, съ ранней юности отличавшихся благочестіемъ, и біографіи преступниковъ, въ молодости поддававшихся той распущенности, которая, между прочимъ, мшаетъ людямъ подписываться на ‘Домашняго Проповдника’.

Каждый мсяцъ этотъ злой духъ вносилъ разладъ въ наши взаимныя отношенія. Прочитавъ журнальчикъ, мать обыкновенно начинала тосковать и тревожиться о спасеніи моей души, начинала приставать ко мн съ своими неразумными требованіями…

II.

Нсколько лтъ тому назадъ я встртилъ издателя этого самаго ‘Домашняго Проповдника’ за обдомъ въ одномъ клуб. Когда при мн произнесли названіе листка, я слегка вздрогнулъ и сталъ съ интересомъ слдить за издателемъ. Это былъ, несомннно, преемникъ того человка, который сялъ смуты, омрачавшія мое дтство. Удивительно было видть, что такимъ страшнымъ вліяніемъ пользуется существо, по наружности такое ничтожное. Это былъ человкъ самый простой съ виду, худощавый, съ сроватымъ цвтомъ лица, съ густыми жесткими усами и большимъ кадыкомъ. Посл обда онъ подошелъ ко мн. Въ то время я слылъ за человка съ блестящей будущностью, ему хотлось заговорить со мною, заручиться моимъ сочувствіемъ и моей поддержкой. Я старался обратить разговоръ на ‘Домашняго Проповдника’ и на подобныя ему изданія, но онъ, повидимому, стыдился говорить со мной о своемъ дл.

— Очень хотлось бы,— замтилъ онъ, стараясь, какъ онъ думалъ, попасть въ мой тонъ, — внушить нашимъ читателямъ какія либо творческія идеи, но они узки, знаете, очень, очень узки.— Его усы и губы выразили искреннее сожалніе.— Надо обходиться съ ними осторожно, уважать ихъ убжденія. Съ ними нельзя заходить слишкомъ далеко, приходится подвигаться ощупью.

Несомннно, продажная душа, готовая служить кому угодно! Я узналъ, что дома, около Туфнель-парка у него было три мальчика, которыхъ надо было кормить, одвать и воспитывать…

Впослдствіи я полюбопытствовалъ купить No его журнала: это была та же литература, которая мучила мать, когда я былъ ребенкомъ. Т же нападки на іезуитовъ, тоже изображеніе мстительнаго Божества, разгнваннаго на то, что музеи открыты по воскресеньямъ, свирпыя выходки противъ бднаго романиста Уилькинса, который вывелъ въ одномъ изъ своихъ произведеній женщину, невнчанную и въ то же время желающую имть ребенка…

Расширеніе человческой мысли является медленнымъ и сложнымъ процессомъ. Мы идемъ впередъ, мы подвигаемся. Но подумать, что до сихъ поръ люди живутъ и умираютъ, ссорятся и враждуютъ, не понимаютъ, обвиняютъ и проклинаютъ другъ друга, дрожатъ отъ смутнаго страха въ темныхъ тсныхъ клткахъ узкаго сектантства,— о, Боже мой, такъ и хочется, чтобы съ неба грянула буря, чтобы съ моря пронесся ураганъ!

III.

Пока я жилъ въ Пендж, со мной случилось два событія, весьма обыкновенныя сами по себ, но имвшія большое значеніе для меня. Они нарушили тотъ строй жизни, который я считалъ общепризнаннымъ, и открыли мн уголокъ дйствительности, дйствительности, о существованіи которой я зналъ, но которую до сихъ поръ не сознавалъ. Однимъ изъ этихъ событій было то, что мошенники отняли у меня новый перочинный ножъ, другимъ — что я влюбился. Я былъ крайне удивленъ, когда меня ограбили. Въ качеств единственнаго ребенка я росъ подъ защитой и заботливымъ уходомъ старшихъ и, благодаря этому, врилъ въ добродтель всхъ встрчавшихся людей. Я зналъ, что на свт есть грабители, такъ же, какъ зналъ, что есть тигры, но мн казалось одинаково невозможнымъ встртить лицомъ къ лицу и тигра, и грабителя.

Мой ножикъ, на сколько я его помню, былъ очень красивъ, со всевозможными инструментами, со щипчиками, со штопоромъ, съ какою-то штукой, которой можно было вынуть камень изъ копыта лошади, онъ стоилъ мн цлыхъ полкроны. Два или три дня носилъ я его, и вдругъ онъ выпалъ черезъ дыру въ карман, когда я проходилъ полемъ между Пенджемъ и Анфлейемъ. Я услышалъ, какъ что-то упало, но не обратилъ на это вниманія и только, подойдя къ дому, хватился своего сокровища. Я тотчасъ вернулся и, принялся искать его на пол. Въ ту же минуту меня окружила толпа изъ 4—5 грязныхъ оборванныхъ мальчиковъ, вышедшихъ изъ Анфлейя.

— Ты что-нибудь потерялъ, мальчикъ?— обратился ко мн старшій изъ нихъ. Я объяснилъ.

— Онъ потерялъ ножикъ,— сказалъ мой собесдникъ и принялся тоже искать. Меня заставили подробно описать примты ножика.

— Я нашелъ,— проговорилъ одинъ изъ мальчиковъ.

— Давай сюда,— хриплымъ голосомъ сказалъ старшій и взялъ ножъ.

Я доверчиво подошелъ къ нему, вполн увренный, что онъ мн возвратитъ мою собственность, и что все хорошо кончается въ этомъ лучшемъ изъ міровъ.

Онъ искоса, посмотрлъ на меня.— Эй ты, франтъ, ты говоришь, что это твой ножъ?

На меня напало сомнніе.— Конечно, мой,— отвтилъ я.

Прочіе мальчики собрались вокругъ насъ.

— Врешь, не твой,— сказалъ большой мальчикъ.

— Да, я сейчасъ только уронилъ его.

— А кто нашелъ, тотъ и хозяинъ.

— Глупости!— вскричалъ я,— отдайте мн мой ножикъ!

— Да сколько ножиковъ было въ твоемъ?— Три.— А ручка какая?— Костяная.— И штопоръ былъ?— Да.— Ну, такъ это совсмъ не твой ножикъ!— Онъ не показывалъ мн его. У меня захватило духъ.

— Нтъ, мой,— вскричалъ я.— Я видлъ, какъ тотъ мальчикъ поднялъ его.— Врешь!— проговорилъ негодяй и, не торопясь, спокойно опустилъ мой ножъ въ карманъ своихъ панталонъ.

Я приготовился къ битв: застегнулъ куртку, сжалъ кулаки и подошелъ къ своему противнику. Онъ былъ года на два старше меня и дюйма на три выше.— Отдай мн ножикъ!— проговорилъ я.

Но въ эту секунду одинъ изъ младшихъ мальчиковъ сзади обхватилъ рукой мою шею и далъ мн колнкой такого пинка, что я упалъ. Чья-то грязная рука сдавила мой носъ, кто-то ударилъ меня по плечу. Повидимому, на меня напали сразу двое или трое. Потомъ я какъ-то перекатился, слъ и увидлъ, что они вс бгутъ и перебрасываютъ другъ къ другу мою фуражку. Я вскочилъ на ноги въ сильномъ негодованіи и пустился за ними въ погоню. Но я не догналъ ихъ, я даже не увренъ, хотлъ ли я ихъ догнать. Я чувствовалъ, что честь моя оскорблена, что меня валялъ по земл, хваталъ за руки и давилъ сильный, грязный, маленькій противникъ, отъ котораго шелъ отвратительный запахъ, мн очень хотлось отомстить ему, но я не надялся, что это удастся мн. Они забросили мою фуражку въ канаву на конц поля и шли вс вмст по грязному переулку, пока я доставалъ свой обезчещенный головной уборъ.

У меня явилась смутная идея пойти къ полицейскому и пожаловаться ему, но инстинктивное отвращеніе школьника къ доносу остановило меня. Несомннно, я питалъ самые мстительные замыслы и мечталъ о кровавой расплат. Всякій разъ, когда я вспоминалъ о ножик, гнвъ мой снова просыпался. Это происшествіе мучило меня много недль и измнило мой оптимистическій взглядъ на окружающій міръ. Въ первый разъ я замтилъ то простое грубое насиліе, которое пробивается сквозь нашу цивилизацію. Въ первый разъ созналъ, что существуютъ низшіе классы населенія.

IV.

Второй опытъ мой имлъ еще боле значенія для меня Это было мое первое знакомство съ новымъ элементомъ жизни, съ элементомъ пола, тмъ элементомъ, который росъ, увеличивался въ сил, сплетался со всми нитями моей жизни и въ конц концовъ сталъ надъ ней господствовать. Это случилось, когда мн было около пятнадцати лтъ, и въ моихъ воспоминаніяхъ неразрывно связано съ сумерками теплаго сентябрьскаго вечера. Я ни разу не встрчалъ при дневномъ свт двушку, которую полюбилъ, я забылъ, какъ ее звали. У нея было какое-то незначительное имя.

А между тмъ это приключеніе сіяетъ на фон моихъ воспоминаній, словно какой-то темный драгоцнный камень. Она была чмъ-то новымъ и страннымъ, чмъ-то не связаннымъ съ общимъ складомъ моей жизни, съ моими идеями, убжденіями, привычками. Это было чудо, тайна, открытіе относительно меня самого и цлаго міра. Лишь много лтъ спустя половое чувство потеряло для меня эту оторванность отъ всего остального, оно освтило весь широкій горизонтъ жизни и овладло имъ.

Однажды вечеромъ я въ толп нсколькихъ молодыхъ людей шелъ съ папироской во рту къ Бекинтону, гуляя вдоль ряда освщенныхъ магазиновъ. Толпа состояла главнымъ образомъ изъ молодежи изъ буржуазіи ниже средней, тамъ были приказчики, мастерицы модныхъ магазиновъ, конторщики и т. п., вс они собрались съ цлью истратить свои заработки на разныя мелочи: воротнички, галстухи, кружева, трости, зонтики и папиросы, вс они двигались въ этомъ смшанномъ свт газовыхъ рожковъ и догоравшаго вечера, заговаривали другъ съ другомъ, знакомились. Это былъ инстинктивный протестъ противъ ихъ тсной, холодной домашней жизни, стремленіе къ чему то, если хотите къ роману, къ красот, которая вдругъ стала потребностью, до сихъ поръ неподозрваемою.

Я шелъ вмст съ толпою, заложивъ руки въ карманы, держа губами папиросу и посматривалъ по сторонамъ нсколько презрительно, какъ подобаетъ ученику общественной школы. Дв молодыя двушки прошли мимо меня, одна немного повыше другой, об смуглыя съ темными волосами и темными глазами, которые, казалось, отражали звзды.

Я повернулъ голову, и та, которая была пониже ростомъ, посмотрла на меня черезъ плечо. Въ ту же секунду я влюбился въ нее такъ страстно, какъ только можетъ мужчина влюбиться въ женщину. Я вернулся и пошелъ за ними, я бросилъ папиросу, снялъ фуражку и заговорилъ съ ними.

Двушка отвчала робко и смотрла своими темными глазами прямо мн въ лицо. Что я ей говорилъ, и что она мн говорила, совершенно не помню, да и не все ли равно? Главное то, что мы встртились. Мы встртились, отдленные другъ отъ друга стями цивилизаціи, которыя мшали намъ сближаться.

Боле этого между нами почти ничего не было. Мы встрчались раза четыре, пять, и постоянно молчаливая старшая сестра всегда шла рядомъ съ ней. При двухъ послднихъ встрчахъ мы шли рука объ руку, тихонько поглаживая другъ друга по рук, мы свернули въ тихій переулокъ, не освщенный огнями магазиновъ, стали говорить шепотомъ и совсмъ близко глядть въ разгорвшееся лицо одинъ другому. ‘Милая’, осмлился я шепнуть. ‘Милый’, отвтила мн она. У насъ было смутное чувство, что намъ хочется еще и еще такого же рода близости. Намъ хотлось быть вмст, такъ же, какъ хочется красивой музыки, какъ хочется нюхать благоухающіе цвты.

Когда я думаю о ней теперь, у меня въ памяти воскресаетъ ея смуглое личико, ея полуоткрытыя губы, которыя я ни разу не поцловалъ, ея нжная шейка, и я снова испытываю чувственное возбужденіе отъ ея близости.

Эти двушки не сказали мн своей фамиліи и не позволяли мн подходить къ своему дому. Он обыкновенно прощались со мной на углу улицы около станціи Пенджъ. И вдругъ совершенно неожиданно, безъ всякаго предупрежденія он исчезли и перестали приходить на свиданія, он исчезли, какъ бабочка, которая вылетаетъ изъ окна въ ночную тьму, и я остался съ неудовлетвореннымъ желаніемъ…

Эта исторія занимала главное мсто въ моей жизни въ теченіе нсколькихъ недль. Я не могъ работать въ школ, не могъ отдыхать дома. Каждый вечеръ я гулялъ по той-же улиц, полный неудовлетвореннаго желанія, смутно сознавая, что нчто началось и должно было продолжаться. Я ходилъ взадъ и впередъ и проходилъ по той улиц, гд он исчезли, но я ни разу не встртилъ ея, и лишь нсколько времени спустя она стала являться мн во сн, какъ символъ женственности. Какое волненія въ крови я испытывалъ? Я не спалъ по ночамъ и шепотомъ призывалъ ее. Я молился за нее Богу.

Эта двушка, которая, вроятно, совершенно забыла меня, когда испытала первый настоящій поцлуй, оставалась царицей моихъ грезъ, средоточіемъ моихъ желаній до тхъ поръ, пока я сталъ взрослымъ мужчиной. Я вдругъ открылъ, что она была полна поэзіи, что она давала ключъ ко всему, что касалось любви и представлялось мн до этихъ поръ безсмыслицей. Я полюбилъ романы, но если героиня не исходила на нее, я отбрасывалъ книгу.

Разъ какъ то,— я былъ уже въ Кембридж — я увидалъ въ окн магазина картину, изображавшую двушку, которая сильно напомнила мн мои вечернія встрчи въ Пендж. Это была какая то восточная красавица съ голой шеей и голой грудью, съ раскинутыми руками и слабой улыбкой на губахъ. Я посмотрлъ на нее и прошелъ дальше, но затмъ вернулся и купилъ ее. Мн страшно захотлось имть ее, но, странное дло, я стыдился этого. Я не вставилъ ее въ рамку на показъ пріятелямъ, а положилъ въ свой письменный столъ и цлый годъ держалъ подъ замкомъ. Эта картина олицетворяла для меня смуглую двушку изъ Пенджа и стала въ нкоторомъ род моей любовницей. Когда я возвращался къ себ посл спорта, и вс думали, что я занятъ чтеніемъ, я держалъ ее передъ собой и глядлъ на нее.

Повинуясь какому-то инстинкту, я строго хранилъ свою тайну. Дома никто не подозрвалъ, что было заперто въ моемъ стол, и что таилось во мн самомъ. Я казался на столько безполымъ существомъ, на сколько это требовалось окружавшими меня.

Вс такого рода происшествія и ощущенія являлись случайными перерывами въ моей жизни, на минуту открывавшими мн, что скрывалось за нею.

Главное же содержаніе этой жизни была школа. Каждое утро моя школьная жизнь начиналась въ Гернъ-Гилл, гд я встрчалъ трехъ, четырехъ товарищей, и оттуда мы вс вмст отправлялись дальше. Большинство улицъ, по которымъ лежалъ нашъ путь, не измнилось, манія перестроекъ, уничтожившая большую часть Лондона моихъ дтскихъ лтъ, не коснулась ихъ, и въ послдующіе годы я не разъ видлъ ихъ прежними, когда носился по нимъ въ кабріолет или на мотор.

Я былъ мальчикъ любознательный и охотно учился всему, чему меня учили. Но съ тхъ поръ, какъ я сталвзрослымъ, какъ я боле или мене уяснилъ себ ходъ нашего національнаго развитія и наши національныя потребности, я все боле и боле поражаюсь странностью воспитательныхъ методовъ нашей школы, ихъ полною разобщенностью съ созидательными силами общества.

Вокругъ меня былъ Лондонъ, громадное, таинственное существо гигантскихъ силъ, онъ постоянно приносилъ мн новыя впечатлнія, возбуждая мое воображеніе къ новымъ смутнымъ догадкамъ, а школа не только не давала мн ключа къ пониманію его, но и не пыталась сколько нибудь объяснить его. Мы были въ трехъ миляхъ отъ Вестминстера и Чарингъ-Кросса. Правительственныя учрежденія, вдавшія дла пятой части человческаго рода, были на часъ разстоянія отъ насъ, великія экономическія измненія происходили у насъ на глазахъ, по стнамъ появлялись ярко освщенныя объявленія о выборахъ, мимо насъ проходила то Армія Спасенія, то длинныя процессіи безработныхъ, газеты въ окнахъ редакцій говорили о битвахъ въ какихъ то неизвстныхъ намъ мстахъ, объ удивительныхъ открытіяхъ, о страшныхъ преступленіяхъ, объ ужасающей нищет, о царской роскоши и великолпіи,— а мы входили въ ворота школы и сразу погружались въ міръ дтскихъ интересовъ, не имвшихъ ничего общаго съ тмъ, другимъ міромъ. Мы самымъ серьезнымъ образомъ изучали все, что нужно для пониманія греческихъ эпиграмъ и латинскихъ стиховъ, а остальное время проводили въ играхъ.

Главными предметами преподаванія у насъ были греческій и латинскій языки. Преподавали ихъ плохо, такъ какъ наши учителя не говорили на этихъ языкахъ и самое большое если могли читать на нихъ. Насъ учили этимъ языкамъ потому, что много лтъ тому назадъ латинскій языкъ былъ языкомъ цивилизованнаго міра: въ оны дни единственное средство избгнуть узкой, мстной жизни заключалось въ латинскомъ язык, а затмъ и греческій явился проводникомъ новыхъ неожиданныхъ идей. Я могу себ представить пламенную энергію, съ какой первые директора нашей школы обучали греческому языку, какъ увлеченные миссіонеры, какъ въ настоящее время прогрессивный китаецъ можетъ учить по англійски пекинскихъ мальчиковъ, обучали неумло, нетерпливо, съ помощью розогъ и суровыхъ наказаній, но искренно патріотично: они чувствовали, что за этимъ обученіемъ лежитъ цлое откровеніе, лежитъ неопреодолимый толчекъ къ новому историческому фазису. Это было въ давно прошедшія времена. Новый великій міръ возникъ вокругъ школы, пропитался всми тми неожиданными, невроятными идеями и пошелъ дале по пути собственнаго, еще боле неожиданнаго развитія. Но наша школа по прежнему признаетъ главными предметами обученія латинскій и греческій языкъ, не думая вырывать плевелы, нечаянно повянные вмст съ хорошими сменами.

Такимъ образомъ цлыхъ длинныхъ семь лтъ посвятилъ я усиленному изученію мертвыхъ языковъ. Мы сидли передъ каедрой такого учителя, какъ м-ръ Трофанъ, точно существа, попавшія въ какой то заколдованный колодезь, и онъ всми силами старался возбудить нашъ энтузіазмъ къ какой нибудь, скажемъ, греческой трагедіи. Если мы ослабвали, онъ не щадилъ усилій, чтобы оживить насъ. Онъ ходилъ по классу, скандируя глухимъ басомъ длинныя строки стиховъ, и щеки его горли, глаза блистали, когда онъ спрашивалъ насъ: ‘Не правда-ли, это великолпно?’ Всякій разъ, какъ я вижу греческія буквы, я невольно вспоминаю нашу грязную, полинялую, закапанную чернилами классную комнату, хлопанье книгами, растрепанные волосы Трофана, его лоснящійся сюртукъ изъ альпака и скрипъ его сапогъ. Великолпно! И мы, какъ поддающіеся вліянію человчки соглашались, что это великолпно, и на нкоторыхъ лицахъ появлялось даже выраженіе отраженнаго восторга. Мы вс безъ малйшаго сомннія соглашались съ нимъ, что эта мелодія стиха, эти чуждые намъ звуки превосходятъ красотой и силою все, что можетъ дать намъ англійскій языкъ. Вотъ въ этомъ то и былъ его главный грхъ: не въ томъ, что онъ стоялъ за греческій и латинскій языкъ, а въ томъ, что онъ энергично возставалъ противъ всякой красоты, которая не была классической и не была создана по классическому образцу.

А что же собственно извлекали изъ его уроковъ мы, старшіе ученики, понимавшіе больше другихъ? Мы смутно различали сквозь пыль вковъ и грамматическія трудности, хоръ, который плъ что-то странное, протагонистовъ и антагонистовъ въ маскахъ и котурнахъ, разсказы о непонятныхъ отцеубійствахъ, необъяснимыхъ прелюбодяніяхъ, о богахъ, превратившихся въ символы, о неумолимомъ закон, въ который мы не врили, и въ который не можетъ врить ни одинъ изъ современныхъ европейскихъ народовъ. Древніе герои представлялись намъ въ тхъ неправдоподобныхъ парикахъ и костюмахъ, въ какихъ мы ихъ изображали на подмосткахъ нашей школьной сцены.

Но вотъ мы выходили изъ школы черезъ наши срыя, старыя ворота, и намъ сразу бросалось въ глаза вечернее освщеніе и весь водоворотъ пестрой лондонской жизни. Мы вступали въ новый свтъ, который никто изъ учителей не имлъ ни силы, ни мужества понять и объяснить намъ. Жизнь и смерть, радости и тревоги заглушали другъ друга и принимали такія сложныя формы, о которыхъ греки и римляне понятія не имли. Безконечные ряды конокъ тащили массы людей неизвстно куда и откуда, кабріолеты пятились, пшеходы толкались, тысячи объявленій магазиновъ и отдающихся въ наемъ комнатъ бросались въ глаза. Разноцвтные огни оконъ и уличныхъ фонарей смшивались съ отблескомъ уходящаго дня на мягкомъ розоватомъ неб Лондона. Постоянная смна выставляемыхъ телеграммъ и громкіе выкрики газетчиковъ говорили о калейдоскоп драмъ, совершавшихся на всемъ земномъ шар. Мы сами не сознавали, что съ нами происходило, но голосъ Трофана вдругъ затихалъ и исчезалъ, исчезалъ онъ самъ… и вся его жестикуляція…

Наша уединенная, отрзанная отъ міра жизнь не связывалась съ интересами дйствительности даже въ тхъ пунктахъ, гд естественно могла бы связаться. Мы были вполн предоставлены разнымъ газетнымъ намекамъ, случайнымъ политическимъ рчамъ, иллюстраціямъ юмористическихъ листковъ или чтенію перваго попавшагося соціалистическаго памфлета, если хотли составить себ какую либо общую идею о великомъ міровомъ процесс, среди котораго находились. Я всегда съ особеннымъ негодованіемъ вспоминаю, что для насъ новая исторія кончалась 1815 г. На этомъ году она внезапно обрывалась, какъ будто посл него начиналось что то неприличное.

А, впрочемъ, какъ могли отнестись какіе-нибудь Трофаны и Фляки къ великимъ движеніямъ 19 вка? Флякъ былъ главный крикетистъ школы, онъ принадлежалъ къ тмъ поклонникамъ крикета, которые находятъ, что мсто того или другого графства въ борьб за чемпіонатъ иметъ важное значеніе для мальчиковъ. Онъ заставлялъ насъ страстно интересоваться ходомъ матчей между графствами и вырабатывать въ себ неестественный энтузіазмъ. Какой у насъ поднимался шумъ, когда кто-нибудь изъ учениковъ вбгалъ въ классъ, запыхавшись, точно встникъ съ Мараона, и объявлялъ, махая вечерней газетой: ‘Слушайте, мальчики, Мидльсексъ всхъ побдилъ!’

Подъ вліяніемъ Фляка я сдлался первокласнымъ крикетистомъ. Слегка передвинувъ границу, я выступалъ представителемъ Сюррея,— хотя на самомъ дл мы жили въ Кент, и проводилъ безконечные часы, стараясь достигнуть такого искусства, чтобы побдить Фляка.

Флякъ жилъ постоянно въ мечтахъ о необыкновенно искусныхъ ударахъ ногой. Многіе замчали, какъ онъ, идя паркомъ въ свой весьма почтенный клубъ въ Пикадилли, вдругъ выходилъ изъ глубокой задумчивости, длалъ нсколько па какого то страннаго танца, подбрасывалъ вверхъ свой зонтикъ и затмъ продолжалъ путь. Непосвященные въ тайны игры иностранцы съ ужасомъ сторонились, принимая его за помшаннаго.

VI.

Школа никогда не захватывала меня всего цликомъ. Можетъ быть, это зависло отъ того, что я былъ приходящимъ ученикомъ, боле свободнымъ, чмъ пансіонеры, можетъ быть, отъ моей склонности видть вс вещи съ собственной точки зрнія и увлекаться собственными мечтами, можетъ быть, отъ того, что, при поступленіи, меня встртили нсколько враждебно ученики, принадлежавшіе къ традиціоннымъ школьнымъ фамиліямъ. Они дали мн понять, что я до нкоторой степени чужой, и я никогда не могъ забыть этого. Забіяки меня не обижали,— за все время у меня было всего три драки,— и никто не мшалъ мн слдовать собственнымъ вкусамъ. Въ пятнадцать лтъ я былъ ревностнымъ техникомъ и политикомъ. Меня также очень интересовалъ современный способъ веденія войны. Во время полуденнаго отдыха я читалъ въ читальн утреннія газеты, никогда не пропускалъ иллюстрированныхъ еженедльниковъ и вечеромъ, возвращаясь домой, часто покупалъ номера Pall-Mall Gazette. Я съ жадностью читалъ всякія книги, исключая дтскихъ, которыя ненавидлъ, и романовъ. Я читалъ исторію, путешествія, популярныя статьи по естествознанію, полемику и любилъ изучать карты. Школьныя занятія и игры были для меня дломъ второстепеннымъ. Впрочемъ, я учился хорошо, былъ не плохимъ игрокомъ и относился далеко не равнодушно къ красот нашего школьнаго зданія, къ средневковой архитектур его главнаго корпуса, къ его готическимъ коридорамъ, противоположность древней тишины, которая царствовала въ немъ, несмотря на наше присутствіе и шумъ суеты окружавшаго Лондона, доставляла мн постоянное удовольствіе.

Я скрывалъ т знанія и мысли, которыя пріобрталъ путемъ чтенія, отъ учителей еще больше, чмъ отъ мальчиковъ. Въ сущности я былъ откровененъ съ однимъ только мальчикомъ, съ Бриттеномъ, моимъ самымъ близкимъ товарищемъ, сыномъ одного чиновника, служившаго въ Восточной Австраліи. Мы съ нимъ разговорились въ библіотек по поводу одной карты и при этомъ открыли, что насъ обоихъ интересуетъ вопросъ, почему малайцы живутъ на Мадагаскар, и какъ доставлялись пилигримы въ Мекку изъ Остъ-Индіи, прежде чмъ стали ходить пароходы. Бриттенъ прозжалъ черезъ Суэзскій каналъ, и дорогой его корабль переговаривался съ кораблемъ пилигримовъ. Такимъ образомъ его знанія имли громадное преимущество: они были почерпнуты изъ жизни. Отъ пилигримовъ мы перешли къ сравнительному разбору религій, а отъ этого, неожиданнымъ скачкомъ, къ весьма непочтительной критик послдней рчи директора на школьномъ собраніи. Съ этого часа мы стали закадычными пріятелями.

Я открылъ Бриттена, когда мы съ нимъ оба были въ низшемъ пятомъ. До тхъ поръ у меня была строгая грань между книгами, которыя я читалъ, и мыслями, порождаемыми этими книгами, съ одной стороны, и человческими обществомъ — съ другой. Теперь началось для меня настоящее высшее образованіе: въ разговорахъ я развивалъ, анализировалъ и проврялъ т сомннія, идеи и объясненія, которыя зарождались у меня въ ум. Такъ какъ мы оба были приходящіе ученики и свободно располагали своимъ временемъ, то мы устраивали вмст разныя прогулки и поздки. Я нсколько разъ ходилъ къ нему, онъ жилъ вмст со своими старшими братьями,— одинъ изъ нихъ былъ студентъ-медикъ и одинъ разъ позволилъ намъ помогать при вскрытіи кошки,— онъ также на каникулахъ приходилъ ко мн раза два въ Пенджъ. Мы запасались закуской и отравлялись на цлый день осматривать подвалы и галлереи Хрустальнаго Дворца, или здили на пароход до Гринвича, мы изслдовали Лондонскіе доки, музей Бетналь Гринъ, Петикотъ Лэнъ и всевозможныя, мало посщаемыя, мстности.

Мы робко признались другъ другу въ одномъ общемъ намъ обоимъ порок: мы сочиняли фантастическія войны. Когда мы гуляли въ одиночку, особенно за городомъ, мы составили себ привычку давать воображаемыя сраженія въ окружающей насъ мстности. Пока мы шли, мы были генералы, наши войска двигались съ каждой стороны, прятались за. заборы, занимали заросли, быстро пробгали открытыя пространства, бились за каждый домъ. Холмы около Пенджа были въ моемъ воображеніи изрыты траншеями и рвами, посредствомъ которыхъ я стремился удержать врага, наступавшаго изъ Сюррея. Для Бриттена особое значеніе имлъ западный Кенсингтонъ, гд происходила отчаянная и успшная битва инсургентовъ, уже захватившихъ флотъ банкъ и проч. съ роялистской арміей, которую поддерживали нмцы, подвигавшіеся, неизвстно почему, со стороны Гарроу. Это игра тайная, должна вестись однимъ человкомъ. Вдвоемъ она намъ рдко удавалась. Разъ только мы удачно провели ее. Мы съ утра пошли въ Маргедъ и по пути все время вели и отбивали атаки, а на возвратномъ пути уже вечеромъ продолжали битвы.

По протекціи одного пріятеля своего отца Бриттенъ досталъ для насъ обоихъ билеты смотрть военную игру офицеровъ въ Какстонъ-галл. Посл этого мы устроили себ такую же игру въ квартир Бритенна съ помощью нсколькихъ сотъ оловянныхъ солдатиковъ и нсколькихъ десятковъ пушекъ, которыя мтко стрляли на разстояніи шести ярдовъ. Въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ эта игра занимала большую часть нашего свободнаго времени. Нкоторыя битвы тянулись по нсколько дней. Мы сохраняли нашу игру въ большой тайн отъ прочихъ товарищей. Они бы не поняли насъ.

Намъ еще не было шестнадцати лтъ, когда мы начали писать ради собственнаго удовольствія. Намъ очень нравились нкоторыя статьи въ еженедльныхъ журналахъ, и мы старались подражать имъ. Въ голов у насъ тснилась масса неопредленныхъ мыслей, и мы стремились выразить ихъ въ слов. Бриттенъ досталъ In Memoriam, мн попался ‘Опытъ о человк’ Попа и ‘Рабби Бенъ Эзра’. Это дало толчокъ нашимъ разсужденіямъ о теологіи и о космос. Мн было, помню, лтъ 17, когда мы съ нимъ шли однажды по берегу Темзы и со стыдомъ признавались другъ другу, что ни одинъ изъ насъ не читалъ Лукреція. Мы думали, что всякій взрослый мужчина непремнно читалъ Лукреція.

Когда мн было около 16 лтъ, мать внезапно заболла и умерла почти скоропостижно отъ какой то таинственной болзни, обусловившей даже вскрытіе тла, кажется, теперь эта болзнь опредляется, какъ апендицитъ. Ея смерть произвела перемну въ моей жизни. Я выхалъ изъ дома въ Пендж, и мой стаффордшайрскій дядюшка помстилъ меня на послдніе годы школьнаго курса у одного небогатаго стряпчаго, недалеко отъ школы. Я сталъ жить въ самомъ Лондон и провелъ тамъ почти два года до поступленія въ Кэмбриджъ.

Это было время нашей самой тсной дружбы съ Бриттеномъ. Потомъ судьба разлучила насъ. Онъ ухалъ въ Оксфордъ, и мы долгіе годы не видались.

Пока мы учились въ школ, мы гуляли вмст, читали и обсуждали одн и т же книги, интересовались одними и тми же вопросами. Мы слыли неразлучными и насъ прозывали Роза и Лилія, такъ какъ Бриттенъ былъ маленькій, коренастый съ темными вьющимися волосами, съ типично ирландскимъ лицомъ, а у меня были свтлые волоса, и я былъ нсколько повыше ростомъ. Наши разговоры касались самыхъ широкихъ темъ и были ограничены только въ одномъ отношеніи. Мы свободно трактовали вс вопросы религіи и политики, мы довольно основательно изучили принципы соціализма и съ помощью студента брата Бриттена ознакомились съ теоріей Дарвина. Обо всемъ этомъ мы очень много толковали. Но, съ другой стороны, я не помню, чтобы мы въ своихъ разговорахъ когда нибудь касались пола и половаго вопроса. Несмотря на тайное любопытство, особая стыдливость мшала намъ говорить на эту тему. Я не помню, чтобы который-нибудь изъ насъ когда-нибудь произнесъ слово ‘любовь’. Насъ удерживала не одно инстинктивное цломудріе, мы чувствовали свое невжество и неувренность въ такого рода длахъ и не хотли сознаться въ нихъ. Мы усиленно избгали такихъ темъ, длая видъ, что вполн свдущи въ нихъ.

Къ религіи мы относились совершенно свободно. Чтобы доказать, что мы эманципировалисъ отъ тхъ поученій, которыми пугали насъ въ дтств, мы повторяли разныя богохульныя остроты. Мы добывали себ кощунственные стишки и теологическія каррикатуры. Отецъ Бриттена читалъ громко семь ‘Сумерки боговъ’ Гарнетта, и Бриттенъ выпросилъ у него эту книгу для меня.

Для мальчика, одареннаго воображеніемъ, первый опытъ писанія все равно что для тигра первый глотокъ крови, и наше увлеченіе литературой привело непосредственно къ возобновленію школьнаго журнала, который не издавался въ теченіе нсколькихъ лтъ. Но тутъ мы наткнулись на разочарованіе.

VII.

Свой планъ возродить журналъ мы сообщили нсколькимъ другимъ шестиклассникамъ и для одного изъ нихъ наше предпріятіе оказалось началомъ карьеры, которая привела его въ палату лордовъ, я говорю объ Артур Коссингтон, теперешнемъ лорд Паддоклерст. Коссингтонъ былъ въ то время довольно красивый мальчикъ, искусный крикетистъ, приходящій ученикъ, какъ мы, и по всей вроятности увлекающійся такими же мыслями и фантазіями, какъ мы. Онъ казался намъ нсколько сантиментальнымъ и неестественнымъ, писалъ сжатымъ, выразительнымъ слогомъ, отлично игралъ въ шахматы, признавалъ свободу воли ивозбуждалъ тайную непріязнь Бриттена неизмнною чистотою своихъ воротниковъ и галстуховъ.

Онъ схватился за идею журнала съ энергіей, которая, очень удивила и непріятно поразила насъ съ Бриттеномъ.

Намъ очень хотлось писать, мы проектировали издавать скромный рукописный журнальчикъ сатирическихъ либеральныхъ и ученыхъ статей, посредствомъ которыхъ какимъ то необъяснимымъ способомъ смутныя идеи, волновавшія насъ, оформятся и найдутъ подходящія выраженія. Коссингтону нужно было,— это стало очевиднымъ съ самаго начала — не писательство, а журналъ. Я помню нашъ учредительный митингъ въ комнат Шосмида старшаго, помню съ какимъ успхомъ Коссингтонъ выступилъ со своимъ предложеніемъ.

— Мн кажется, товарищи,— заявилъ онъ,— что намъ слдуетъ издавать журналъ. Въ школ прежде издавался журналъ. Такая школа, какъ наша, должна имть свой журналъ.

— Послдній журналъ прекратился въ 84-мъ году,— сказалъ Шосмидъ.— Онъ назывался ‘Наблюдатель’. Дрянь, въ сущности.

— Плохое заглавіе,— замтилъ Коссингтонъ.— Намъ нужно что-нибудь, что напоминало бы Купеческую школу. Основателемъ нашей школы былъ Арвонъ. Назовемъ пашу газету въ честь его ‘Арвоніанъ’.

Мы съ Бриттенемъ пытались протестовать противъ этого заглавія и предлагать другія, боле простыя, но большинство оказалось на сторон Коссингтона, и журналъ ршили назвать ‘Арвоніанъ’, а въ подзаголовк написать: со включеніемъ ‘Наблюдателя’, чтобы поддержать старую традицію.

Относительно формы ршено было писать не въ два столбца, а въ одинъ, Коссингтонъ находилъ, что это красиве.

— Надобно писать очень мелкимъ почеркомъ и безъ ошибокъ, чтобы надъ нами не смялись,— замтилъ Шосмидъ.

— Я предлагаю просить Трофана просматривать наши статьи,— сказалъ Найгоръ.

Бриттенъ громко заворчалъ, такъ что вс посмотрли на него.

— Онъ будетъ давать намъ греческія эпиграммы на всхъ учениковъ,— сказалъ онъ.— Жиденькое пиво въ старыхъ бутылкахъ! Очень нужно!

— Греческія эпиграммы совсмъ не дурная вещь,— возразилъ Коссингтонъ.— По одной въ каждомъ номер. Это производитъ хорошее впечатлніе на родителей и поддерживаетъ наши классическія традиціи. Учителя могутъ намъ помочь. Намъ нечего становиться въ оппозицію къ нимъ. ‘Арвоніанъ’ долженъ являться представителемъ всей школы вообще. Нимъ необходимо завести отдлъ спорта.

— За это можете взяться вы, Шосмидъ.

— Я не умю писать красивыхъ статей,— отвчалъ Шосмидъ.

— Вы только должны будете записывать всхъ участниковъ и прибавлять къ каждой фамиліи какое-нибудь замчаніе, врод: ‘Найгоръ младшій долженъ быть повнимательне. При футбол не мсто крайнему индивидуализму, Аммершамъ выравнивается, изъ него выйдетъ хорошій игрокъ’. И тому подобное.

— Это я, конечно, могу писать, сказалъ Шосмидъ, проіявъ и, очевидно, придумывая разныя замчанія.

— Для такого журнала очень важно,— продолжалъ Коссингтонъ,— чтобы въ каждомъ номер помщалось какъ можно больше именъ. Всякій мальчикъ будетъ перелистовать его и искать свое имя.

— А вамъ нужны и отчеты о матчахъ?— спросилъ Шосмадъ, выходя изъ задумчивости.

— Обязательно, и съ комментаріями. У насъ, значитъ, будутъ три отдла,— Коссингтонъ считалъ по пальцамъ:— эпиграммы, литературный отдлъ, спортъ. Затмъ намъ нуженъ отдлъ, въ который мы могли бы помщать разныя разности, какія-нибудь остроты, извстія и тому подобное: наша ‘Записная книжка’.

— О Господи!— вскричалъ Бриттенъ и хлопнулъ сапогами, къ молчаливому неудовольствію всхъ присутствовавшихъ.

— Потомъ намъ нужна передовая статья.

— Что такое?— съ неподдльнымъ ужасомъ спросилъ Бриттенъ.

— Разв вамъ кажется ненужнымъ? Неловко же начинать прямо съ записной книжки на первой страниц. Непремнно нужно что-нибудь серьезное, какое-нибудь разсужденіе, напримръ, о патріотизм или о загробной жизни.

Коссингтонъ нахалъ на насъ, какъ моторъ назжаетъ на собаку. Въ немъ была какая-то особенная энергія, неизвстная намъ. Мы были безнадежно разбиты. Онъ въ нсколько минутъ развилъ ясный и подробный планъ журнала, составленнаго изъ всего, что можно было заимствовать изъ наиболе распространенныхъ журналовъ для взрослыхъ. Его тутъ же избрали редакторомъ-издателемъ, и съ помощью Шосмида и Найгора онъ повелъ дло такъ блестяще, что скоро сталъ получать на цлую страницу объявленій отъ всхъ спортивныхъ магазиновъ Гальборна. Единственная литературная статья въ первомъ номер принадлежала перу Трофана, который безупречнымъ стереотипнымъ англійскимъ, языкомъ обличалъ вредъ такъ называемыхъ утилитарныхъ знаній и заканчивалъ извстнымъ старымъ изреченіемъ, ‘Для славы была Греція, а для величія — Римъ’. Флякъ далъ намъ для второго номера веселую статейку: ‘Смшныя стороны крикета’, и самъ директоръ помстилъ въ журнал дв весьма серьезныя передовицы подъ заглавіемъ: ‘Школьная церковь’ и ‘Какъ это кажется старому ученику’.

Намъ съ Бриттеномъ было трудно подыскать точныя и приличныя выраженія, чтобы высказать другъ другу чувства. возбуждаемыя въ насъ этимъ журналомъ.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Юность.

Я нахожу очень труднымъ разсказать, какимъ образомъ одна форма слдовала за другой и одно пониманіе переходило въ другое въ моемъ все расширявшемся, все углублявшемся, все усложнявшемся представленіи о томъ мір, въ которомъ я родился. Каждый день прибавлялъ свои впечатлнія, свои намеки, свои тонкія объясненія къ этому растущему пониманію. День за днемъ живыя, перескающіяся нити сплетались вмст. Каждое утро въ теченіе трехъ недль и даже боле (такъ какъ сегодня четвергъ, а я началъ во вторникъ) я пытался дать нкоторое представленіе о тхъ факторахъ и раннихъ вліяніяхъ, изъ которыхъ была соткана ткань ковра моей личной жизни, изобразить ребенка, играющаго на полу въ дтской, сына, не ладящаго съ матерью и въ ужас смотрящаго на мертваго отца, мальчика, изслдующаго безконечныя окрестности большого города, взволнованнаго первыми предчувствіями половой тайны, стремящагося съ смутной жадностью къ центрамъ Лондонской жизни. Только при такомъ стараніи описать все это, можно представить себ, какъ изумительно богаты, какъ изумительно аналитичны и синтетичны могутъ быть эти годы. Человкъ начинаетъ жить маленькимъ ребенкомъ, которому небо кажется голубымъ сводомъ, міръ — собраніемъ множества несвязанныхъ между собой явленій, домъ — чмъ-то отъ вка существующимъ, а ‘быть хорошимъ’,— значитъ просто слушаться непререкаемаго авторитета: и мало-по-малу онъ доростаетъ до представленія объ обширномъ мір юноши, представленія, насквозь пронизаннаго ослпительными вспышками частичнаго пониманія, мстами заволоченнаго тучами, мстами преломленнаго и искаженнаго полупросвчивающимъ покрываломъ, мстами открывающаго широкія перспективы и безпредльные горизонты, а мстами — непроницаемый мракъ.

Я помшо періоды глубокихъ размышленій, сомнній и даже ночныхъ молитвъ и странныя состоянія, когда, погружаясь въ нкотораго рода гипнозъ, я созерцалъ. Иногда я воображалъ, что могу прорвать ткань явленій, окружающихъ меня. Трудно представить все это теперь, въ обратной перспектив, и я не могу разсказать, какъ одно настроеніе смнялось другимъ, заслоняло и уничтожало его, не могу показать, какимъ образомъ безграничный ужасъ передъ смертью смнился растущимъ сознаніемъ ея необходимости и благородства. Трудность, которую встрчаетъ воображеніе въ безграничности пространства и безконечности времени, подавляла мой умъ, меня охватывало отчаяніе при мысли о мукахъ и страданіяхъ прошедшихъ вковъ, благодаря которымъ всякая надежда на лучшее будущее казалась жесточайшей ироніей надъ этимъ непоправимымъ зломъ. Многія изъ сложныхъ тревогъ этихъ лтъ не то, что были разршены со временемъ, но перестали тревожить. Жизнь увлекла меня въ другую сторону.

Я говорилъ, что былъ смлымъ теологомъ и во время перехода отъ отрочества къ зрлому возрасту подвергалъ критическому изслдованію многія прочно установленныя истины. Съ теченіемъ времени это тоже перестало интересовать меня. Я дошелъ, наконецъ, до того состоянія, которое продолжается до настоящаго времени, состоянія абсолютнаго спокойствія, абсолютной вры въ то, что непонятное должно существовать. Нчто, составляющее, быть можетъ, сущность всхъ вещей, должно существовать, я чувствую его, чувствую черезъ посредство его, и не могу бояться его. Мн кажется, что я твердо и окончательно пришелъ къ этому выводу задолго до конца Кэмбриджскаго періода моей жизни. Я убжденъ, что зло въ жизни преходяще и конечно, какъ непріятности въ дтской, убжденъ, что Богъ — мой Отецъ, и что я долженъ врить ему, несмотря на то, что жизнь причиняетъ такую боль, отъ которой человкъ не можетъ не кричать, что она посылаетъ человку одн лишь неудачи, никакихъ надеждъ, а только страданія…

Но если я былъ безстрашенъ въ теологіи, то, долженъ признаться, что прошло много времени, прежде чмъ я отважился прикоснуться къ тайнамъ пола. Я боялся пола. У меня было инстинктивное предчувствіе, что въ этомъ таится важная и тяжелая сторона моей жизни, но въ ранніе годы я былъ склоненъ видть въ этомъ нчто чуждое, нчто, несвязанное ни съ какими широкими перспективами жизни, нчто враждебное и постыдное по самому своему существу.

Я бояся думать о пол и о красот (которую я всегда считалъ неотдлимой отъ нкотораго рода чувственнаго впечатлнія). Даже мальчикомъ я считалъ это навязчивой и обольстительной тайной, которую я старательно отгонялъ прочь. Ея смутное присутствіе волновало меня особенно благодаря исключительному приличію и подстрекающему замалчиванію, окружавшему ее во время моего воспитанія…

Гипсовыя статуи Венеры и Аполлона, украшавшія обширное крыло и гигантскую срую террасу Хрустальнаго Дворца, были первыми откровеніями красоты тла, проникшими въ мою жизнь. Когда я пишу о нихъ, я и теперь чувствую смущающее очарованіе тхъ исполненныхъ граціи формъ. Я смотрлъ на нихъ не просто, а съ любопытствомъ и крадучись. Наконецъ, однажды, въ послдніе дни моего пребыванія въ Пендж, я заплатилъ шиллингъ за входъ, главнымъ образомъ, ради нихъ.

Самой удивительной стороной во всемъ моемъ странномъ и одинокомъ воспитаніи представляется мн теперь это устраненіе всякой красоты тла, это сочетаніе фанатическаго застращиванія и застнчивости, окружавшее меня всевозможными запретами. Я росъ, нельзя сказать, просто въ невдніи, но въ невдніи, запятнанномъ и опозоренномъ стыдомъ, загадочными предостереженіями, искусственнымъ отвращеньемъ, невдньи, въ которомъ раздражающее любопытство и желаніе билось, какъ птица въ стяхъ. Я зналъ такъ мало и чувствовалъ такъ много. Въ моемъ юношескомъ Пантеон совсмъ не было Афродиты, вмсто нея тамъ зіялъ таинственный провалъ. Я разсказывалъ, какъ, наконецъ, въ моемъ воображеніи родилась новая Венера въ полусвт сумерекъ и газовыхъ лампъ, Венера съ черными глазами, сверкающими изъ тьмы, Венера, бывшая скорй проявленіемъ теплой, насыщенной страстью атмосферы, чмъ живымъ тломъ. Я разсказывалъ также, какъ я купилъ картину.

Все это было чмъ-то, лежащимъ совершенно въ сторон отъ остальной моей жизни, какой-то запертой на ключъ комнатой.

Только въ теченіе моего послдняго университетскаго года въ Тринити-колледж я прервалъ это нездоровое молчаніе и вынесъ, наконецъ, мою тайну на свтъ Божій. Въ это время наша небольшая группа вдругъ увлеклась тмъ, что мы называли первыми соціологическими дебатами. Я и теперь еще испытываю то почти физическое ощущеніе, какое производили во мн эти бесды. Происходили они по большей части въ комнатахъ Тэда Гадерлея, который жилъ на углу главной улицы Тринити. Воздухъ въ комнатахъ Гадерлея былъ густой, насыщенный табачнымъ дымомъ. Самъ онъ называлъ себя соціалистомъ съ анархическимъ оттнкомъ, его комната была украшена картиной, на которой былъ изображенъ великолпный пролетарій въ черномъ и красномъ, стоящій на баррикад и вырисовывающійся на пламенющемъ оранжевомъ неб. Гадерлей намренно подчеркивалъ свою безпорядочность. Вся его комната была загромождена книгами, большей частью открытыми, даже полъ былъ усыпанъ ими, въ темныхъ углахъ лежали кучи нашихъ шляпъ, добросовстно измятыхъ, а шляпа самого Гадерлея напоминала ухо слона. Мы сидли на кожаныхъ стульяхъ, а четверо или пятеро изъ насъ ютилось на диван, мы пили много пива и иногда были порядочно навесел или даже пьяны, и вс курили трубки. Наше злоупотребленіе напитками происходило боле отъ сознательнаго намренія, чмъ отъ влеченія къ этому, оно указывало на наше стремленіе разбить во что бы то ни стало т преграды, которыя скрывали отъ насъ жизнь. Гадерлей былъ добрымъ англичаниномъ первобытнаго типа съ краснымъ лицомъ, копной волосъ, звучнымъ голосомъ и порывистыми манерами, онъ то именно однажды вечеромъ вскричалъ — Богъ его знаетъ, что его натолкнуло на это:

— Слушайте, все это вздоръ — это молчанье насчетъ женщинъ. Мы должны говорить объ этомъ вопрос. Какъ намъ поступать въ этомъ отношеніи. Это нужно ршить. Вс мы думаемъ объ этомъ. Такъ давайте же говорить. Въ этомъ дьявольскомъ университет и безъ того черезчуръ много всякихъ приличій.

Мы пошли навстрчу этому приглашенію нсколько робко, нашъ первый разговоръ вышелъ очень неловкимъ, у насъ раскраснлись лица и горла уши, и я помню, что Гадерлей произнесъ цлый монологъ о приличіи.

— Скромность и приличіе,— говорилъ онъ,— это восточные пороки. Евреи распространили ихъ въ Европ. Они семитическаго происхожденія. Такъ же, какъ наши монастыри, и затворничество женщинъ, и уродованіе труповъ на пол битвы, и вс тому подобныя вещи.

Умъ Гадерлея дйствовалъ скачками, иногда удивительно дикими и непослдовательными, у насъ завязался споръ по поводу упомянутаго имъ обезображенья труповъ и отвтственности евреевъ за приличія. Эсмеръ своимъ рзкимъ пронзительнымъ голосомъ, вытянувъ впередъ свои длинные пальцы, обрушился на него. Онъ указалъ ему на Катона, на римскіе законы и на Тибетскіе монастыри.

— Ну, ладно,— сказалъ Гадерлей, ускользая изъ нашихъ рукъ, какъ лягушка, — какое бы оно ни было, это приличіе, семитическое или нтъ, намъ оно не нужно.

Мы согласились съ нимъ, и Гадерлей сталъ развивать чрезвычайно широкую и терпимую теорію.

— Я ничего не имю противъ утонченности и свтскихъ манеръ, — заявилъ онъ великодушно.— Я возражаю только противъ такого распространенія приличія, которое затемняетъ все небо, заставляетъ отца бояться обсуждать съ сыномъ самые важные вопросы, заставляетъ человка опасаться прочитать откровенную книгу, опасаться думать — даже думать. Изъ-за него, когда мы натолкнемся на самое дло, у насъ ничего не будетъ въ запас, кром нсколькихъ запрещеній, нсколькихъ намековъ, да грубыхъ шутокъ и,— онъ старался ухватить въ воздух недававшійся ему образъ,— и смутное, но довольно сильное чувство. Я говорю вамъ, я хочу думать объ этомъ и говорить объ этомъ, пока не начну понимать вещи ясне, чмъ теперь. Мн двадцать два года. Не сегодня-завтра со мной можетъ все случиться. Вы можете, если вамъ нравится, идти въ свтъ и гршить, какъ дураки, или жениться, какъ дураки, не зная сами, что вы длаете и стыдясь спросить объ этомъ. И вы будете нести на себ послдствія этого, будете немножко роптать, немножко сантиментальничать, какъ… какъ кембриджскіе юмористы… А я знаю, что я буду длать.

Онъ остановился, чтобы выпить кружку пива, и тутъ, кажется, я сталъ развивать свои идеи. Но свои мысли очень трудно запомнить, и я не могу сказать, много-ли я содйствовалъ разъясненію этой темы. Тмъ не мене я увренъ, что именно въ это время мы выработали тотъ идеалъ, который мы называли ‘аристократизмомъ’ и который сталъ нашимъ общимъ достояніемъ.

Короче говоря, главной темой нашихъ разговоровъ сдлались вопросы пола. Какъ только эта тема была поставлена на обсужденіе, она вытснила все другое. Никто изъ насъ не могъ отойти отъ нея. Наше воображеніе было совершенно поглощено ею. Долгое время мы обсуждали ее со всхъ сторонъ, и точекъ зрнія. Я помню длинныя разсужденія о полигаміи въ грязный ноябрскій день по дорог въ Ройстонъ. На Пасху мы отправились въ одно мстечко Пульборо въ Суссекс, гд есть рыбныя ловли въ рчк, протекающей подъ мостомъ. Пасха была поздняя, мы катались въ лодк, купались и говорили о томъ, что надо быть греками, и о красот человческаго тла, наконецъ, намъ стало казаться, что намъ суждено воскресить золотой вкъ самымъ простымъ способомъ, уничтоживъ только портныхъ.

Ахъ, эти юношескія бесды, какими богатыми и смлыми он намъ представлялись, какими новыми казались намъ идеи, возникавшія въ нашемъ мозгу! Мы длали большія прогулки посл обда и вечеромъ и возвращались домой при свт мсяца съ пніемъ и шумомъ. Мы заключали другъ съ другомъ романтическіе дружескіе союзы и жалли только о томъ, что не было прекрасныхъ женщинъ, которыя могли бы быть нашими подругами въ жизни. Кажется, впрочемъ, что Гадерлей зналъ однажды одну двушку, у которой были великолпные рыжіе волосы.

— Боже мой!— говорилъ Гадерлей, желая дать представленіе о ея достоинствахъ, и повторялъ съ еще большей силой:— Боже мой!

Бентонъ слышалъ объ одной женщин, которая жила съ мужчиной, отказываясь внчаться съ нимъ, намъ это казалось великолпнымъ — не помню хорошенько, почему именно. Она была ‘подобна нжной богин’,— говорилъ Бентонъ. Несмотря на наши либеральныя воззрнія, намъ стало немного стыдно, когда Бентонъ высказалъ это. И посл подобныхъ разговоровъ нами овладвала мечтательность. Если случайно въ такія минуты мимо насъ проходила двушка, катившая телжку, или фермерская дочка, спшившая на станцію, мы замолкали и длали видъ, что не обращаемъ на нее никакого вниманія. Почему бы она не могла въ вид исключенія нарушить банальныя приличія, скучныя условности и стыдливую скромность, царившую въ наши дни?

Мы воображали, что стоимъ на порог новаго движенія. Мы были партіей, боровшейся съ приличіями, и лозунгомъ нашего союза были слова ‘на почв фактовъ’. Мы вшали на стнахъ нашихъ комнатъ картины съ голыми женщинами, къ большому неудовольствію нашихъ хозяевъ, и я тоже досталъ свою картинку и повсилъ ее, найдя въ дополненіе къ ней еще другую, на которую я и не смотрлъ никогда.

Это направленіе нашихъ мыслей ничему не мшало, я даже думаю, что оно помогало нашимъ формальнымъ университетскимъ занятіямъ, такъ какъ занятія эти у большинства изъ насъ шли очень удачно. Бентонъ ухалъ въ Тюбингенъ, а Эсмеръ и я продолжали слушать лекціи. Я занимался общественными и моральными науками и черезъ три года началъ читать лекціи по политическимъ наукамъ. Въ т дни политическія науки являлись исключительно въ вид политической экономіи.

II.

Мы подчеркивали то, что стоимъ нсколько въ сторон отъ главнаго потока студенческой жизни. Мы довольно серьезно работали, но, благодаря нашему пиву, нашему соціализму и тому подобнымъ ересямъ, мы считали, что кореннымъ образомъ отличаемся отъ людей, учащихся въ пот лица своего. Ни одинъ изъ насъ не могъ относиться серьезно къ играмъ, съ другой стороны, мы считали посредственностями и комическими фигурами всхъ, какъ черезчуръ вылощенныхъ, такъ и черезчуръ распущенныхъ молодыхъ людей, которые составляли большинство кембриджскаго студенчества. По обычаю молодости мы были слишкомъ строги къ своимъ современникамъ. Мы чистили свои шапки и выколачивали свои плащи, чтобы они казались новыми, и презирали другихъ, длавшихъ то же самое. Мы имли очень высокое мнніе о самихъ себ и относились безпощадно ко всякимъ слабостямъ нашихъ братьевъ.

Въ Кембридж существовалъ одинъ типъ, или, можетъ быть, только намъ онъ представлялся типомъ — очень можетъ, быть, что мы сами и выдумали его — для котораго Гадерлей изобрлъ имя ‘Пинки-Динки’, выражавшее въ одинаковой мр презрніе и отвращеніе. Въ Пинки-Динки сочеталось все, чего мы не желали видть въ себ, а также, думается мн, многое изъ того, что въ насъ было и все то, чмъ мы боялись стать.

Дать представленіе о Пинки-Динки очень трудно, такъ какъ мы слишкомъ много вкладывали въ это понятіе. Много вечеровъ мы проводили въ разговорахъ о Пинки-Динки. Однажды въ дождливый день, посл прогулки подъ дождемъ, мы сидли вокругъ камина и обсуждали естественную исторію Пинки-Динки. Мы импровизировали родъ акафиста Пинки-Динки, а Гадерлей вставлялъ глубокія ноты въ общій хоръ.

— Эти Пинки-Динки пользуются многими удовольствіями въ жизни,— замчалъ одинъ изъ насъ.

— Проклятые фатишки,— восклицалъ Гадерлей. Пинки-Динки играютъ роль въ университет и относятся ко всмъ вопросамъ съ чрезвычайной легкостью. Но несмотря на все свое легкомысліе и исканіе развлеченій, Пинки-Динки обладаютъ очень тонкимъ умомъ.

— Черезчуръ тонкимъ.

— Но если они задумываются о половыхъ вопросахъ, какъ они могутъ увлекаться игрою въ крикетъ.

— Это все ихъ проклятая скромность!— внезапно вскричалъ Гадерлей.— Это вдь самое существо Пинки-Динки. Умственная трусость — вотъ ихъ основная добродтель. Кембриджъ пропитанъ этимъ, это — мстная бацилла. Въ род той, которая придаетъ ароматъ гаванскимъ сигарамъ. Она вндряется здсь въ человка, и онъ воображаетъ, что не касаться нкоторыхъ вещей это — признакъ хорошаго воспитанія. Какое несчастіе для великой страны управляться подобными людьми.

— Вс его шуточки,— сказалъ Эсмеръ, устремивъ взглядъ на свои ноги,— это только нервное посмиванье, такъ какъ онъ боится…

— Чего онъ боится?— спросилъ я.

— Богъ его знаетъ,— произнесъ Гадерлей, уставившись на огонь.

— Жизни,— сказалъ Эсмеръ.— Въ нкоторомъ отношеніи и мы такіе же,— прибавилъ онъ и глубокомысленно замолчалъ.

— Хотлъ бы я знать,— началъ Картеръ, занимавшійся естественными науками,— какова взрослая форма типа Пинки-Динки.

Но для опредленія этого у насъ не хватало знакомства съ жизнью.

— А какова будетъ взрослая форма каждаго изъ насъ?— спросилъ Бентонъ, произнеся вслухъ ту мысль, которая остановила потокъ нашихъ разсужденій.

III.

Я не помню, чтобы мы когда бы то ни было распространяли нашу критику на организацію самого университета. Мн кажется, что мы считали его незыблемо установленнымъ. Когда я оглядываюсь назадъ на свою юность, меня удивляетъ, какъ много вещей казалось мн тогда незыблемыми. Мы воображали, что существованіе Кембриджа до такой же степени въ порядк вещей, какъ существо, ваше бровей или слпой кишки у человка. Теперь, когда я дошелъ до боле широкаго скептицизма средняго возраста, я питаю очень большія сомннія относительно достоинствъ этихъ старыхъ университетовъ…

Поздне я снова посщалъ Кембриджъ и Оксфордъ, и у меня всегда являлось желаніе очистить оба эти мста.

Всякій разъ я испытывалъ вновь прежнее чувство, чувство физической тяжести, ощущеніе духоты и сырости, какъ въ нежилой комнат, гд отстали обои и обнажились стны, ощущеніе неискоренимой заразы, ютящейся въ готическихъ строеніяхъ, и на узкихъ, похожихъ на канавы, рчонкахъ и на дорогахъ, вдоль которыхъ тянутся маленькія затхлыя виллы. Эти маленькія виллы уничтожили все, что было хорошаго въ старой систем монастырей и не истребили ни одного изъ ея недостатковъ.

Въ нихъ живутъ одни изъ самыхъ милыхъ людей въ свт, но въ совокупности они несравненно ниже, чмъ каждый изъ нихъ въ отдльности. Кембриджъ — это міръ заглушенныхъ звуковъ, ровныхъ настроеній, чиннаго поведенія и свободныхъ мыслей.

Мое сердце наполняется чувствомъ добродушной насмшки, когда я вспоминаю милаго стараго Коджера, человка, меньше всхъ на свт способнаго направлять кого-нибудь. Несмотря на это, онъ сталъ теперь силой въ Кембридж, онъ можетъ по своему желанію создавать и уничтожать тамъ все, что ему угодно. Въ нкоторомъ смысл онъ сталъ для меня квинтъ-эссенціей Кембриджа.

Я вижу, какъ онъ отправляется на свою утреннюю лекцію, съ своимъ глуповатымъ, дтскимъ лицомъ, своими круглыми, невинными глазами, съ шляпой въ своей нелпо жирной рук, съ немного искривленными ногами, онъ шагаетъ по большому двору своей подпрыгивающей походкой, которая даже моимъ наивнымъ глазамъ кажется искусственной. Потомъ я вижу, какъ онъ читаетъ: онъ читаетъ, прохаживаясь взадъ и впередъ, быстрымъ урчащимъ голосомъ въ высшей степени отчетливо. Если бы онъ не могъ ходить, онъ, вроятно, не могъ бы читать и лекціи. Его умъ и голосъ имли свойство прозрачной и тонкой жидкости, чувствовалось, какъ она обволакиваетъ всякій предметъ, но не проникаетъ внутрь. Дале я помню, какъ онъ пилъ портвейнъ, помню легкое движеніе мускуловъ въ ше и въ щекахъ, помню его брови, строго сдвинутыя передъ тмъ, какъ онъ собирался сказать что-нибудь весьма основательное, онъ никогда не могъ сказать ничего неосновательнаго.

Когда я думаю о Коджер, я всегда вспоминаю надпись, которую я видлъ въ Королевскомъ парк надъ парой такихъ же ясныхъ и такихъ же невинныхъ глазъ: ‘Рожденный въ звринц’. Никогда съ тхъ поръ, какъ Коджеръ приступилъ къ школьной наук, т. е. съ восьмилтняго возраста, онъ не выходилъ за ршетку своего звринца. Вс его путешествія ограничивались тмъ, что онъ читалъ лекціи то въ той, то въ другой аудиторіи. Періодъ его студенчества оставилъ блестящіе слды въ бумагахъ университета, и онъ приступилъ къ чтенію лекцій, соединяя знанія и рисовку въ такой комбинаціи, что успхъ былъ ему заране обезпеченъ. Съ тхъ поръ онъ все время читалъ лекціи и ничего другого не длалъ. Съ каждымъ годомъ онъ становился все боле напыщеннымъ и надутымъ, и все боле и боле длалось необходимымъ показывать его всякому просвщенному постителю. Даже въ мое время онъ считался важной частью нашихъ неисчерпаемыхъ богатствъ и зналъ это самъ.

Онъ гордился тмъ, что не принималъ участія ни въ какихъ физическихъ упражненіяхъ, а также тмъ, что иметъ большія познанія въ портвейн. Относительно прочихъ винъ онъ скромно признавался, что не обладаетъ ‘спеціальными знаніями’. Помимо этого онъ ничмъ особенно не гордился, разв только тмъ, что читалъ вс романы женщинъ-писательницъ, поступавшіе въ университетскую библіотеку. Это онъ, впрочемъ, считалъ скоре достойнымъ изумленія, чмъ почтенія. Безъ сомннія, онъ добросовстно изучилъ произведенія Мари Корелли, миссъ Брэдонъ, миссъ Элиноръ Глинъ и Сары Грандъ, и въ свободные отъ занятій часы ничего такъ не любилъ, какъ разршать разные запутанные вопросы по поводу этихъ произведеній. Тушеръ изъ Королевской коллегіи былъ его постояннымъ противникомъ на этомъ пол, но ихъ поединки почти всегда кончались къ слав Коджера.

Коджеръ долженъ былъ преподавать мн философію, внутренній смыслъ вещей! Онъ излагалъ сложную гегеліанскую систему, неприложимую ни къ чему въ мір, но изумительно согласованную съ самой собой. Онъ ткалъ замчательную ткань въ своемъ дтски дятельномъ ум, который ни къ чему не стремился, ничего не ненавидлъ, ничего не боялся, ничего страстно не любилъ. У него были блестящія теоріи о любви, о смерти и безсмертіи, и онъ воображалъ, что думаетъ о нихъ.Но вс эти теоріи лежали надъ моими представленіями о реальномъ мір, какъ сверкающій и прекрасный покровъ.

IV.

Въ послдній годъ передъ поступленіемъ въ Кембриджъ мое представленіе о мір такъ же относилось къ моему теперешнему представленію, какъ плохая маска къ настоящему лицу человческому. Мы съ Бриттеномъ смотрли на міръ и видли — что такое мы видли? Мы не имли никакого представленія ни о корняхъ вещей, ни о ихъ взаимоотношеніяхъ. Напримръ, у насъ не было ни малйшаго представленія о томъ, что дла имютъ какое бы то ни было отношеніе къ правительству или что деньги могутъ оказывать вліяніе на героическій исходъ войны. Въ нашей военной игр не было вагоновъ и, если были пушки, то снаряды къ нимъ были заготовлены заране. Финансы были для насъ книгою за семью печатями, мы не считали ихъ особенно глубоко связанными съ человческими длами и находили, что вс благородные люди должны относиться къ нимъ съ презрніемъ. Мы не имли ни малйшаго понятія о свойствахъ политики, а также о томъ, какимъ образомъ ‘интересы’ могутъ вліять на такого рода дла. Мы думали, что люди руководствуются исключительно умственными убжденіями и что они бываютъ правы или неправы, честны или безчестны (въ послднемъ случа ихъ слдуетъ убивать), хороши или дурны. Мы никогда не слыхали о духовной инерціи и воображали, что цлая нація можетъ перемниться подъ вліяніемъ ясно высказаннаго мннія. Мы длали самые невроятные скачки отъ исторіи къ нашему времени. Мы считали возможнымъ перестроить Лондонъ при помощи парламентскаго акта и однажды, въ порыв гигіенической предпріимчивости, мы переселили все его населеніе въ Портъ-Доунъ при помощи приказа мстнаго управленія. Мы считали вполн возможнымъ посредствомъ закона уничтожить цлый классъ общества, мы мечтали о провозглашеніи коммунизма съ ступеней собора св. Павла, посл того, какъ въ парламент пройдетъ простой билль объ этомъ, третье чтеніе котораго будетъ, правда, происходить при чрезвычайномъ возбужденіи. Я помню, что совершенно отчетливо рисовалъ себ эту картину. Намъ было тогда полныхъ пятнадцать лтъ и мы были совершенно серьезны при этомъ. Мы не были дураками, у насъ только не было ни малйшей опытности въ установленіи предловъ власти закона и сознательной коллективной воли.

Я не могу изобразить эволюцію моихъ идей въ Кембридж, но мн кажется, что простой фактъ моего перезда на два часа разстоянія отъ Лондона, впервые породилъ во мн ясную идею объ этомъ город, какъ объ единомъ цломъ. Онъ сталъ для меня осязательнымъ, вмсто того, чтобы быть просто рамкой, такой же всеобщей, какъ море или небо.

Въ Кембридж мои мысли перестали развиваться въ форм діалоговъ съ Бриттеномъ, хотя я и поддерживалъ съ нимъ переписку, и долгое время писалъ ему длинныя, литературныя и философскія письма. У меня теперь была цлая компанія равныхъ по развитію друзей. Я разговаривалъ съ молодыми профессорами, я учился говорить въ университет, а въ нашей маленькой компаніи мы оттачивали остроуміе другъ друга и взаимно поправляли изложеніе. Кембриджъ сдлалъ для насъ политику реальнымъ и личнымъ дломъ. Въ своемъ город мы не чувствовали ея реальности, правда, мы привтствовали нашихъ старыхъ товарищей, ставшихъ товарищами статсъ-секретаря или губернаторами, но они не казались намъ реально существующими, эти избранные питомцы, появлявшіеся у насъ, чтобы навстить свою старую школу, были самыми чистыми и лучшими представителями типа Пинки-Динки, они ни о чемъ не говорили въ серьезъ, кром футбола или крикета. Въ Кембридж я впервые почувствовалъ, что то, что происходитъ вообще, можетъ касаться меня. Настоящіе живые государственные люди прізжали говорить въ коллегію, старшіе профессора были ихъ товарищами по университету, ихъ сыновья и племянники знакомили ихъ съ нами и заставляли насъ врить въ ихъ реальность. Они приглашали насъ поддерживать ихъ взгляды, впервые въ жизни меня побуждали читать, думать и говорить, мой тайный порокъ превратился въ добродтель.

Въ т дни мы жили еще подъ снью великихъ дятелей эпохи Викторіи. Я никогда не видлъ Гладстона (какъ я никогда не видлъ старой королевы), но онъ вышелъ въ отставку всего за годъ до того, какъ я поступилъ въ университетъ, и комнаты нашихъ собраній были еще полны разсказовъ о немъ и о Дизраэли и о другихъ крупныхъ фигурахъ этого гладіаторскаго періода парламентской исторіи. Потолокъ нашего зала былъ украшенъ гербами сэра Вильяма Гаркура. Каждый годъ мы приглашали къ себ мистера Эвешама, Чемберлэна и стараго герцога Девонширскаго, правда, они никогда не прізжали, но ихъ любезные отказы ставили насъ какъ бы въ непосредственное соприкосновеніе съ ними. До насъ доходили слухи о совщаніяхъ кабинета и о митингахъ въ стран. Многіе изъ насъ такъ увлекались этими вопросами, что читали политическіе мемуары и романы Дизраэли и мистриссъ Гемфри Уордъ. По разсказамъ и иллюстрированнымъ газетамъ мы знали о борьб партій, о возникающихъ коалиціяхъ, о работ чиновниковъ и о контрол надъ министрами, о томъ, какія вырабатывались мры и какіе проводились проекты.

И по мр того, какъ я доводилъ до обычнаго человческаго роста т политическія фигуры, которыя въ школьные дни казались мн какими-то политическими карикатурами или чудовищами, дйствующими въ пантомимахъ, по мр того, какъ я приравнивалъ мотивы ихъ дятельности къ моимъ собственнымъ побужденіямъ, все представленіе о мір, какъ о комплекс экономическихъ, интеллектуальныхъ и моральныхъ процессовъ, расширялось и обогащалось.

Соціализмъ есть интеллектуальный Протей, но людямъ моего поколнія онъ представлялся возмущеніемъ рабочихъ. О Родбертус мы никогда не слыхали, а Фабіанскаго общества мы не понимали. Для насъ соціализмъ былъ представленъ Марксомъ и Моррисомъ, чикагскими анархистами и соціалъ-демократической партіей. Гадерлей былъ проповдникомъ новыхъ идей въ университет, а мускулистая, черноволосая фигура рабочаго, съ молотомъ въ поднятой рук, возвышающагося надъ революціонной баррикадой, казалась намъ квинтъ-эссенціей его идей. Землевладльцы и капиталисты и обратили въ рабство рабочихъ и вели ихъ почти автоматически къ возстанію.

Я всегда исповдывалъ этотъ родъ соціализма, прежде чмъ поступилъ въ Кембриджъ. Все это было у меня въ голов смшано съ идеями о свобод и естественной добродтели. Наше упрощенное сужденіе о существующемъ стро заключалось въ одной формул: ‘все дурно’. Богатые были грабители и сознавали это, короли и принцы были узурпаторы и сознавали это, религіозные проповдники были обманщики, заключившіе союзъ съ властью, экономическая система представляла собой комплотъ немногихъ дся эксплуатаціи массы.

Я не знаю, случилось ли это во время моей школьной жизни или въ Кембридж, что я пересталъ смотрть на міръ, просто какъ на великій контрастъ богатства и бдности, но сталъ ощущать громадное вліяніе массы, того большинства народа, которое трудится, которое постоянно боится за свои средства къ жизни, постоянно нуждается, плохо одто, плохо накормлено, живетъ въ плохихъ помщеніяхъ, терпитъ постоянный недостатокъ въ деньгахъ. Судьба помстила меня на грани обезпеченнаго меньшинства, если мн не приходилось терпть нужду, то мн приходилось видть скаредность, и я пришелъ въ университетъ съ твердымъ убжденіемъ въ томъ, что, за исключеніемъ самаго необходимаго, мн недоступно ничто изъ того, что мн рисуетъ мое воображеніе. Такимъ образомъ нкотораго рода воинствующій радикализмъ въ отношеніи правящихъ классовъ и собственниковъ явился естественнымъ слдствіемъ условій моей личной жизни. Въ начал это не стояло ни въ какой связи съ представленіемъ объ общихъ непорядкахъ въ человческихъ длахъ и не порождало мысли о связи моей судьбы съ общими причинами бдности. Это казалось мн чмъ то исключительно личнымъ. Несчастные люди, которыхъ я встрчалъ на Лондонскихъ улицахъ, чернорабочіе, оборванныя дти, старухи въ лохмотьяхъ, уличные бродяги, были лишь очень поверхностно связаны въ нашемъ представленіи съ общими идеями о жизни. Мы становились очень краснорчивы, разсуждая о соціальной революціи и о торжеств пролетаріата въ результат классовой борьбы, но лишь благодаря какой-то интуиціи я понялъ, что моя хозяйка, съ грязнымъ чепцомъ, сдвинутымъ на одинъ глазъ и чистымъ передникомъ, скрывающемъ темныя тайны ея одежды и маленькіе негодяи, продававшіе газеты на улицахъ, являются матеріаломъ для этого рода вопросовъ. Всякій разъ, когда кто нибудь изъ насъ, молодыхъ соціалистовъ-школьниковъ сталкивался съ прислугой, рабочими, кондукторами, носильщиками, сторожами, мы безеознательно превращались въ аристократовъ. Измнялись наши голоса, измнялись наши жесты. Мы дйствовали точь въ точь такъ, какъ вс остальные люди, богатые или бдные, спортсмены или Пинки-Динки и именно такъ, какъ отъ насъ ожидали. Въ общемъ, населеніе, живущее вблизи Кембриджа, довольно тупое и мало поддающееся идеализаціи. Теоретическій рабочій, о которомъ мы мечтали, долженъ былъ происходить изъ другой части страны.

Я сталъ понимать глубокія истины соціализма, благодаря постепенному знакомству съ реальной жизнью. Мн много помогли посщенія моего дяди и опекуна и обсужденіе съ нимъ моей будущности. Я здилъ къ нему въ Берслей и впервые видлъ вблизи организованный индустріализмъ. Образъ великолпнаго рабочаго, который долженъ былъ разнести въ куски позорную систему частной собственности, блднлъ и уступалъ мсто безграничной картин бдности, представленію о милліонахъ людей, неорганизованныхъ, какъ слдуетъ, необразованныхъ, какъ слдуетъ, не только неподготовленныхъ, но и неспособныхъ понимать какую бы то ни было красоту, иногда добродушныхъ и благожелательныхъ, иногда безсильныхъ и упрямыхъ. Даже трагическая и вдохновенная идея Маркса, по которой бдные приближаются къ предлу своихъ страданій и пробуждаются къ сознанію невыносимости своихъ бдствій, стала постепенно принимать боле простой характеръ, согласно которому бдные безсмысленно тянутъ свое существованіе, въ сущности ничего особенно настоятельно не желаютъ, только страхъ держитъ ихъ въ рабств, самый даръ жизни они принимаютъ съ усталостью и боле опасаются потерять его, чмъ думаютъ о томъ, чтобы употребить его съ пользою.

Вс эти мысли складывались во мн въ теченіе нсколькихъ лтъ. Въ Кембридж я лишь впервые началъ думать о нихъ. Но первые толчки я все же получилъ тамъ. Всего ясне я помню т сомннія, какія я пережилъ посл посщенія Хриса Робинзона. Хрису Робинзону предшествовали самые громкіе слухи, но самъ онъ, оказалось, совершенно не соотвтствовалъ нашимъ представленіямъ о немъ.

Выписалъ его Гадерлей и онъ же устроилъ нчто въ род митинга, для него въ зал университета, вслдствіе чего былъ чрезвычайно гордъ и чувствовалъ себя собственникомъ. Это произвело большое волненіе въ Кембридж.

И вотъ, подъ нашимъ героическимъ рабочимъ на стн сидлъ Хрисъ, насупленный сдобородый человчекъ, въ плать изъ магазина готовыхъ вещей, съ невинными карими глазами, съ выраженіемъ непобдимаго упорства въ лиц и съ сознаніемъ того, что онъ находится вн своей среды. Онъ сидлъ, засунувъ ноги подъ стулъ, держа въ рукахъ чашку съ чаемъ и глядя мимо насъ въ огонь камина. А мы сидли на столахъ, на ручкахъ креселъ, на подоконникахъ, словомъ, на чемъ угодно, только не на стульяхъ, какъ обыкновенные молодые люди. Второй стулъ былъ занятъ его вязанной шерстяной курткой и широкополой шляпой. Намъ всмъ было неловко, и мы не знали, какъ съ нимъ говорить, и — что было всего хуже — видимо, и онъ стснялся не мене насъ. Мы надялись, что онъ сразу покоритъ насъ,

— Право, не знаю, о чемъ говорить съ этими молодыми людьми,— повторялъ онъ, съ ясно выраженнымъ свернымъ акцентомъ.

Мы одобрительно покашливали.

Делегатъ рабочихъ усердно пилъ чай во время неловкаго молчанія.

— Пожалуй, я разскажу имъ, какъ обстоитъ дло въ Ланкашир, какъ обошлось съ новыми машинами и обо всемъ этомъ,— разсуждалъ онъ самъ съ собой, а въ его задумчивыхъ глазахъ поблескивали красные отсвты пламени.

Насъ смущала мысль, что вдругъ онъ провалится на митинг.

Но когда онъ вышелъ изъ непривычной атмосферы свтскихъ разговоровъ и заговорилъ съ слушающей его аудиторіей, онъ сталъ другимъ человкомъ. Онъ объявилъ, что будетъ излагать намъ, что такое соціализмъ, и нарисовалъ намъ патетическую картину соціальныхъ контрастовъ.

— Вы, молодые люди, говорилъ онъ,— вы вс вышли изъ домовъ роскоши: всякая потребность, какую вы испытываете, удовлетворяется…

Мы стояли и сидли вокругъ него, заполняя каждый вершокъ залы, кром эстрады, мы слушали его и вникали въ его слова. Это былъ голосъ обездоленныхъ, и онъ пробуждалъ въ насъ негодованіе и гнвъ. Мы забыли про его смущеніе передъ нами и нкоторую неумлость, а его провинціальный акцентъ придавалъ особую красоту его серьезнымъ рчамъ, и насъ увлекало его искреннее негодованіе. Мы взглядывали блестящими глазами другъ на друга и на нкоторыхъ профессоровъ, которые пришли послушать и сохраняли видъ строгой серьезности. Мы все ясне и ясне чувствовали, что соціальная несправедливость должна кончиться и кончиться возможно скоре. Мы чувствовали, что она мшаетъ намъ спать. Въ конц мы хлопали и всячески выражали свое одобреніе.

Потомъ, точно ножъ вонзился въ нарывъ, раздалось возраженіе. Денсонъ, этотъ либерально настроенный скептикъ, сталъ предлагать вопросы. Онъ полулежалъ на своемъ стул, низко свсивъ голову, скрестивъ ноги и высоко поднялъ лвую, подкрплялъ свои замчанія жестами тонкой длинной руки и поминутно поправлялъ пенснэ,скрывавшее его водянистые глава.

— Я не желаю возражать вамъ,— началъ онъ.— Я признаю, что настоящая система осуждена. Всякая существующая система всегда осуждалась интеллигентными людьми. Но вы длаете ошибку — вс обыкновенно длаютъ эту ошибку — когда вы переходите къ средствамъ.

— Соціализмъ,— произнесъ Хрисъ такъ, какъ будто бы это былъ отвтъ, и Гадерлей закричалъ:— ‘Слушайте, слушайте!’

— Я предполагаю, что долженъ принять это за отвтъ,— сказалъ Денсонъ, высоко поднимая плечи.— Но я не могу на это согласиться. Я не могу, знаете ли. Стыдно, конечно, предлагать вамъ какіе нибудь вопросы посл вашей блестящей рчи,— Хрисъ Робинзонъ сдлалъ приглашающій жестъ,— но вдь вопросъ именно въ томъ и заключается, какимъ образомъ вы разсчитываете справиться съ этимъ зломъ. Тутъ возникаютъ административныя затрудненія. Если вы уничтожите частную собственность, я допускаю, что вы уничтожите и весь нашъ сложный и плохой способъ веденія длъ, контроля страны и вообще управленія, но вы не обойдетесь все же безъ какого нибудь управленія, знаете.

— Демократія,— сказалъ Хрисъ Робинзонъ.

— Такъ или иначе организованная,— сказалъ Денсонъ.— Но какъ, вотъ, что меня смущаетъ. Я могу себ представить соціалистическое государство, въ которомъ будетъ царить такой безпорядокъ, что это будетъ хуже того, что есть теперь.

— Ничего не можетъ быть хуже того, что есть теперь,— сказалъ Хрисъ Робинзонъ.— Я видлъ маленькихъ дтей…

— Я думаю, что, напримръ, жизнь на судн, лишенномъ провизіи, или въ осажденномъ город была бы все таки хуже.

Ропотъ.

Они спорили еще нкоторое время, и на меня это производило такое впечатлніе, точно меня перенесли изъ мягкаго, утренняго воздуха на холодный яркій дневной свтъ. Хрисъ Робинзонъ не блисталъ во время спора съ Денсономъ. Онъ былъ ораторъ, а не полемистъ, онъ не понималъ сути возраженій Денсона и легко впадалъ въ пафосъ и негодованіе. А Денсонъ особенно поразилъ меня однимъ своимъ замчаніемъ:

— Предположите,— сказалъ онъ,— что вы бы сдлались первымъ министромъ…

Я взглянулъ на круглые глаза Хриса Робинзона, на его слегка растрепанные волосы, на всю его фигуру, и мысленно примрилъ его къ огромной машин сложнаго и таинственнаго правительства. О, какъ я былъ смущенъ!

Потомъ мы повели его снова въ комнаты Гадерлея и пили пиво и курили вокругъ него, пока онъ сидлъ и поглаживалъ колни своей волосатой рукой и пилъ лимонадъ подъ портретомъ эмансипированнаго рабочаго, и у насъ продолжался на т же темы съ нимъ разговоръ.

— О, вы должны бы посмотрть наши громадные митинги на свер,— говорилъ онъ.

Денсонъ раздосадовалъ его и онъ постоянно возвращался къ ихъ спору.

— Вамъ, ученымъ людямъ, легко сидть тутъ и выдумывать разныя возраженія,— говорилъ онъ,— а дти между тмъ страдаютъ и умираютъ. У насъ на свер не выдумываютъ возраженій. Тамъ длаютъ дло.

Онъ началъ разсказывать — и это было самое интересное изъ всего — какъ онъ двнадцати лтъ поступилъ на фабрику, ‘въ то время, какъ вы, молодые люди, сидли еще съ вашими мамашами’ и какъ онъ самостоятельно стремился развивать себя, какъ онъ читалъ по ночамъ, пока не засыпалъ надъ книгой.

— Это закалило многихъ изъ насъ на всю жизнь,— замтилъ онъ,— такое стремленіе къ образованію. Однажды я цлую зиму добивался того, чтобы прочесть Дарвина. Я долженъ былъ во что бы то ни стало достать этого Дарвина, хотя бы цною жизни. И я ни откуда не могъ добыть этой книги.

Гадерлей издалъ восклицаніе восторга и выпилъ пива за его здоровье, блестя своими круглыми глазами надъ кружкой.

— Да, я не терялъ времени надъ латынью и греческимъ,— сказалъ Хрисъ Робинзонъ.— Можно идти прямо къ длу, не отвлекаясь по сторонамъ. Достаточно элементарныхъ знаній.

(Такъ-ли это? Я сильно сомнвался.)

— Не нужно заниматься разными тонкостями, пока люди страдаютъ и голодаютъ.— прибавилъ Хрисъ, вспомнивъ, очевидно, опять свой споръ съ Денсономъ.

— Но мн кажется,— сказалъ я, вдругъ переходя въ оппозицію,— что въ такомъ случа можно рисковать причинить еще большія несчастія или сдлать вещи совершенно ничтожныя.

— Этого я не понимаю,— сказалъ Хрисъ Робинзонъ.— Мы не предполагаемъ устраивать что-нибудь ничтожное, насколько я знаю.

VI.

Преобладающимъ направленіемъ въ мои студенческіе годы былъ не соціализмъ, а киплингизмъ. Мы вс были имперьялисты и много говорили о ‘Задач благо человка’.

Въ настоящее время очень трудно воспроизвести чувства того періода. Съ тхъ поръ Киплинга безпощадно осмивали, критиковали, рвали на куски,— трудно найти человка, котораго бы вознесли на такую высоту и затмъ такъ быстро сбросили внизъ.

Но въ средин 90-ыхъ годовъ эта маленькая фигурка въ очкахъ, съ усами, съ толстымъ подбородкомъ, съ усиленной жестикуляціей, съ выкриками мальчишескаго увлеченія сильною властью, съ лирическимъ восторгомъ передъ звуками, цвтомъ, передъ самымъ запахомъ имперіи сдлалась какъ бы національнымъ символомъ. Онъ удивительно овладлъ нами, цитаты изъ его звучныхъ стиховъ были у всхъ на язык, мы съ Бритеномъ тщетно пытались подражать ему, самый слогъ нашихъ разговоровъ измнился подъ его вліяніемъ.

Что въ сущности далъ онъ мн?

Онъ сильно помогъ расширенію моего географическаго пониманія, онъ далъ мн слова для выраженія того желанія дисциплины, самоотверженія, организаціи силъ, какихъ не было у соціализма нашего времени, нтъ и у теперешняго соціализма. Нельзя придавать первостепенное значеніе тому, что Киплингъ, не рожденный и не воспитанный въ Бромстет и Пендж, въ то время, когда завса будущаго еще скрывала Южно-Африканскую войну, совершенно искренно увлекся мечтой, будто Англія обладаетъ несокрушимымъ оружіемъ. Онъ увидлъ свою ошибку, и мы вс вмст съ нимъ увидли нашу ошибку въ послдовавшіе за тмъ мрачные годы унизительной, раздражающей борьбы, и я не понимаю, какое право имемъ мы, ошибавшіеся вмст съ нимъ, негодовать на него за наше общее незнаніе и самоувренность…

Южная Африка рзко выдляется на фон моихъ кембриджскихъ воспоминаній… Какъ громадны казались тогда бдствія, которыя нашъ незлопамятный англійскій народъ давно усплъ забыть. Съ какой дрожью слушали мы выкрики газетчиковъ, когда первая ложная всть о побд смнилась правдивымъ извстіемъ о пораженій! Тамъ, далеко, наша армія оказывалась смертною, состоящею изъ обыкновенныхъ людей, и весь свтъ видлъ это, и пріятные офицеры, которые, какъ мы воображали, превратятся въ удивительныхъ героевъ при первомъ залп изъ ружей, оставались пріятными, мало способными людьми, какими они всегда были, неумющими ни изобртать, ни составлять плановъ, ни дйствовать сообща, ни захватывать. И солдаты также были такими, какими ихъ сдлали наши улицы и деревни, военная труба не произвела надъ ними никакого волшебнаго превращенія. Они не были ни удивительно благородными, ни подлыми, а просто плохо обученными, очень храбрыми и очень добродушными людьми. Въ какомъ уныніи провели мы всю первую зиму, когда приходилось слышать о Нек Никольсон, узнать о кровавомъ пораженіи при Магерсфонтейн, о безпорядочномъ отступленіи отъ Стромберга, о безтолковой битв при Коленсо, о томъ, что Уайтъ въ Лэдисмит, готовъ былъ сдаться и т. д. и т. д., цлый рядъ горькихъ разочарованій, нескрываемаго страха еще худшихъ бдъ. Мы очень скоро перестали, наступая на врага, толковать о томъ, что онъ неопрятенъ, что у него нтъ правильной методы. Грязный отсталый буръ исчезъ съ нашихъ фантастическихъ картинъ.

Во вс средніе годы моего пребыванія въ Кембридж пушки грохотали и ружья трещали, конница разъзжала взадъ и впередъ, шли разсказы о разныхъ несчастіяхъ и ошибкахъ. Люди, мулы, лошади, припасы и деньги валомъ валили въ Африку, а оттуда къ намъ хали выздоравливающіе раненые. Мн все это такъ живо представляется въ памяти, какъ будто я видлъ эти картины черезъ окно, а не на страницахъ иллюстрированныхъ газетъ. Мн вспоминаются, такъ ясно, какъ будто я тамъ былъ самъ, широкія открытыя равнины, извилистые холмы, правильныя атаки людей въ каскахъ и хаки, едва замтный дымокъ пушекъ, позда среди пустынной мстности, сожженныя уединенныя фермы и, наконецъ, блокгаузы и цлые ряды скрытыхъ батарей, тянувшихся черезъ пустыню на безконечныя мили, захватывающихъ въ свои сти увертливаго врага и въ конц концовъ сломившихъ его сопротивленіе. Въ читальн ничто не приковывало вниманія такъ, какъ эти поля битвы…

И эта воображаемая панорама войны развертывалась подъ аккомпаниментъ выкриковъ газетчиковъ въ узкихъ старыхъ кембриджскихъ улицахъ, подъ шелестъ газетъ торопливо покупаемыхъ и вскрываемыхъ въ полусвт сумерокъ, съ непріятнымъ чувствомъ сомннія въ сомнительныхъ побдахъ и досады на безтолковыя ликованія, которыя многимъ изъ насъ казались позорне пораженій.

VII.

Среди воспоминаній того времени въ памяти моей ясно выступаетъ одна книга. Она произвела на меня сильное впечатлніе, такъ что я навязывалъ ее товарищамъ, отчасти съ цлью пропаганды, отчасти для того, чтобы услышать ихъ мнніе. Я говорю объ ‘One of our Conquerors’ (‘Одинъ изъ нашихъ завоевателей’) Мередита. Это одна изъ книгъ, содйствовавшихъ моему развитію. Я нашелъ въ ней дополненіе и поправку къ Киплингу. Это была первая враждебная критика на англичанъ, какую я встртилъ. Она вышла въ свтъ, вроятно, лтъ за девять, за десять до того, какъ попала мн въ руки. Англія не обратила на нее вниманія и подвергла себя тяжелымъ урокамъ войны, вслдствіе того тупого отвращенія, какое нашъ народъ питаетъ ко всмъ подобнымъ указаніямъ: вслдствіе этого я могъ видть, что факты оправдывали книгу. Война подтверждала каждое ея слово, подчеркивала каждое ея предсказаніе громадныхъ опасностей, скоплявшихся за моремъ противъ нашей системы. Она открыла мн, что Европа слдитъ за нами и критикуетъ насъ.

Я не могъ не согласиться съ обвиненіемъ Англіи въ умственной лности, въ отсутствіи воспитанія, дисциплины и нравственнаго мужества, но мысль о томъ, что на материк Европы есть народы, которые идутъ впереди насъ, что они умственно работаютъ, пока мы дремлемъ, что они дисциплинированы, а мы идемъ въ разбродъ, что они съ враждой смотрятъ, на насъ и готовятся нанести ударъ нашей имперіалистской гордости, эта идея была для меня новостью и при томъ страшно непріятною. Она часто лишала меня сна по ночамъ. Она вносила нежелательное измненіе во вс мои проекты соціальнаго и политическаго переустройства. Она длала ихъ не только полезными, но и необходимыми. Оказывалось, что кром гордости и любви къ творчеству, дятельность можетъ основываться на боле низменныхъ мотивахъ. Подъ вліяніемъ Киплинга я до извстной степени забылъ материкъ Европы, я смотрлъ на него просто, какъ на завистливое эхо нашей собственной всемірной славы. Теперь я сталъ испытывать безпокойное чувство при вид какихъ то зловщихъ огней, вспыхивавшихъ на горизонт…

Однимъ изъ послдствій патріотическаго огорченія, доставленнаго мн Мередитомъ, было то, что я пытался умалить достоинство его произведенія.

— Во всякомъ случа, это плохой романъ,— говорилъ я. Помню, я обвинялъ его въ недостатк единства. Онъ претендовалъ дать картину положенія Англіи въ начал 90-тыхъ годовъ, но она отступала на задній планъ, и весь интересъ сосредоточивался на исторіи борьбы Виктора Раднора съ обществомъ за женщину, которую онъ любилъ, но на которой не женился.

Въ настоящее время, наученный горькимъ опытомъ жизни, я могу отдать справедливость Мередиту и признать, что изображенное имъ столкновеніе было не только нужно, но и существенно необходимо для его картины. Народъ, который не можетъ смло смотрть въ глаза любви, который не допускаетъ ни любви, ни страсти, не можетъ понимать весьма многаго. Но то, что теперь для меня очевидная истина, въ т дни стояло вн сферы моего пониманія.

VIII.

Перебирая въ памяти вс факты, которые содйствовали моему развитію и превращенію незрлаго школьника въ настоящаго человка, я не могу не остановиться на самомъ важномъ изъ нихъ, на моемъ первомъ путешествіи за границу. Мн было въ то время 22 года. Я похалъ съ однимъ господиномъ по фамиліи Виллерслей, который былъ на нсколько лтъ старше меня, состоялъ членомъ Лондонскаго училищнаго совта и очень любилъ свое дло. У него, такъ же, какъ у меня, были небольшія денежныя средства, такъ что ему не нужно было заботиться о заработк, онъ увлекался разными соціальными теоріями и желаніемъ служить обществу. Онъ познакомился со мной, прочитавъ одну мою статью (навянную посщеніемъ Хриса Робинзона) о предлахъ чистой демократіи. Она совпала съ нкоторыми изъ его мыслей.

Мы похали по желзной дорог въ Шпицъ на Тунское озеро, оттуда къ Гемми, затмъ посл одной-двухъ экскурсій въ сторону и небольшого восхожденія на горы, мы черезъ Антрону перевалили въ Италію, по дорог черезъ Домо д’Оссола и долину Санта-Марія Маджоре въ Каннобіо, затмъ черезъ озеро въ Локарно, оттуда черезъ Валь-Маджо и Айроло вернулись домой.

Когда я пишу объ этомъ путешествіи, я снова переживаю ту свжесть и живость впечатлній, какую испытывалъ тогда. Я помню легкое возбужденіе на желзнодорожномъ позд, шумную толпу пассажировъ и носильщиковъ на набережной Фолькстона, покачиваніе отшвартованнаго парохода, нкоторое волненіе при разставаньи съ родиной, при вид, какъ удаляются длинные блые утесы Кента. Я расхаживалъ по пароходу и невольно чувствовалъ себя необыкновенно отважнымъ путешественникомъ.

Движеніе среди пассажировъ обратило мое вниманіе на блый маякъ, который какъ-то внезапно выросъ передъ нами затмъ показались небольшія прибрежныя французскія деревушки, потомъ освщенный блднымъ солнечнымъ свтомъ, длинный деревянный молъ, на которомъ стояли странно одтыя дти, и, наконецъ, городъ Булонь.

Я старался относиться ко всему этому съ вншнимъ спокойствіемъ, но въ душ все время чувствовалъ пріятное волненіе. Странно было слышать вокругъ себя чужой языкъ, и я сразу замтилъ, что французская рчь Купеческой школы и Кэмбриджа имла мало общаго съ настоящимъ французскимъ. Изъ окна вагона я знакомился съ новымъ для меня міромъ Франціи, я видлъ носильщиковъ въ блузахъ, рабочихъ въ широкихъ красныхъ штанахъ, полицейскихъ въ кэпи, а не въ каскахъ, и въ романтическихъ плащахъ, огромныя телги не на четырехъ, а на двухъ колесахъ, много изящно одтыхъ женщинъ въ черномъ, ради экономіи.

— Смотрите, вонъ священникъ,— сказалъ я и выдалъ себя этимъ наивнымъ восклицаніемъ.

Это былъ, дйствительно, другой міръ, съ другимъ правительствомъ, другими обычаями, а ночью, когда я проснулся отъ безпокойнаго сна въ вагон, мн представилось еще новое соціальное явленіе: германскій чиновникъ, столь непохожій на британскаго. Я снова заснулъ, проснулся въ Базел и пошелъ пить кофе въ Швейцаріи.

Я помню, что мы съ Виллерслеемъ много философствовали по дорог въ Шпицъ и длали разныя обобщенія при вид покатыхъ полей на склонахъ холмовъ, и разныхъ людей на платформахъ станціи.

Чистота и благосостояніе Базеля и всей вообще Швейцаріи, опрятность большихъ станцій вызвали во мн чувство патріотическаго неудовольствія, когда я сравнивалъ ихъ съ грязью обширнаго Лондона и маленькаго Кэмбриджшайра. Мн пришло въ голову, что, пожалуй, эта оцнка различныхъ народностей была совершенно неправильна, и что, быть можетъ, совершенно неожиданныя опасности для насъ и нашей имперіи назрваютъ именно здсь, я вспомнилъ и повялъ лучше прежняго то, что Мередитъ говоритъ о Франціи.

На слдующее утро мы вдыхали легкій, бодрящій воздухъ, который, казалось, прочистилъ вс наши жилы, и ли крутыя яйца среди утесовъ, покрытыхъ инеемъ и снгомъ надъ ледникомъ, испещреннымъ голубыми трещинами. Вокругъ насъ громадныя скалы поднимались къ сіяющей вершин и вились морены, съ которыхъ сошелъ ледъ, а подъ нами темнлъ сосновый лсъ.

У меня было странное ощущеніе, точно я ушелъ отъ реальнаго міра, точно я стою вн его.

— Да вдь это нашъ земной шаръ!— вскричалъ я, какъ-будто никогда раньше не замчалъ этого.— Это нашъ земной шаръ!

IX.

Это путешествіе давало намъ массу сильныхъ впечатлній и въ то же время возбуждало нашу умственную дятельность. Виллерслей хранилъ въ ум множество историческихъ фактовъ, онъ показывалъ мн, какъ римская имперія распространялась по этимъ взвивающимся долинамъ, какъ среди враждующихъ племенъ водворилось впервые великое замиреніе…

На сколько я помню, мн кажется, каждый изъ насъ почти постоянно высказывалъ свои идеи. Обоихъ насъ занималъ одинъ и тотъ же вопросъ, имвшій для насъ первостатейную важность,— вопросъ:

— Что я буду длать въ жизни?

Онъ смотрлъ на этотъ вопросъ такъ же серьезно, какъ я, но съ другой точки зрнія, такъ какъ его выборъ былъ уже сдланъ, а мой все еще не ршенъ.

— Мн чувствуется, что ты такъ много можешь сдлать,— говорилъ я,— если мы выберемъ одно, намъ непремнно придется отказаться отъ чего-нибудь другого.

Виллерслей не возражалъ.

— Надо прежде всего обдумать,— сказалъ онъ,— что мы изъ себя представляемъ и на что мы способны. Это слдуетъ сдлать теперь же. Это одинъ изъ тхъ вопросовъ, которые нецлесообразно будетъ поднимать въ послдующее время.

Онъ сверкнулъ на меня своими очками. Привычка говорить сентенціями и употреблять длинныя слова была усвоена имъ благодаря чтенію лекцій въ народномъ университет.

— А вы уже ршили?— спросилъ я.

Онъ утвердительно кивнулъ головой.

— Что же именно?

— Общественная служба — воспитаніе. Какъ бы ни были важны или маловажны другія дда, но одного мы должны достичь: мы должны увеличить количество людей, которые въ состояніи сколько-нибудь думать и — онъ снова сверкнулъ — понимать причинную связь явленій.

— Вы думаете, этому стоитъ посвятить жизнь?

— Для меня — несомннно. Я уже не обсуждаю этого вопроса.— Я не ставлю себ слишкомъ узкой цли,— прибавилъ онъ.— Въ сущности все сводится къ одному и тому же длу. Мы, люди знающіе, чувствующіе, мы строимъ великое современное государство, мы возводимъ стну за стной новой великой Англіи, которая возвысится на мст старой, разрушающейся.. мы настоящіе государственные люди, я нахожу, что это самое правильное примненіе слова ‘государственный человкъ’…

— Да,— сказалъ я съ нкоторымъ сомнніемъ,— да, конечно.

Въ настоящее время Виллерслей человкъ среднихъ лтъ, съ серебристыми нитями въ волосахъ, съ лицомъ еще боле добродушнымъ, чмъ раньше. Онъ сдержалъ свое слово, дйствительно, служилъ обществу и сдлалъ много полезной, незамтной, плодотворной работы. Ему случалось иногда длать ошибки и сворачивать на неправильный путь, но, во всякомъ случа, онъ своею личностью представляетъ рзкое опроверженіе ходячихъ теорій о мотивахъ человческихъ дйствій: онъ пренебрегъ всми шансами пріобрсти богатство и матеріальныя выгоды, пренебрегъ всми легкими средствами получить отличія, отказался отъ брака и родственниковъ, чтобы посвятить себя на служеніе обществу. Онъ это длаетъ безъ всякаго вознагражденія, кром личнаго самоудовлетворенія, безъ всякой надежды на блаженство въ будущей жизни, такъ какъ онъ остается непреклоннымъ раціоналистомъ. Правда, онъ немного идеализуетъ самъ себя и мечтаетъ о признаніи своихъ заслугъ. Правда, ему пріятно сознавать свою власть, свою самостоятельность въ распоряженіи крупными суммами общественныхъ денегъ, чувствовать себя до нкоторой степени хозяиномъ красивыхъ, благоустроенныхъ школъ, создавшихся благодаря ему. Т награды, которыя онъ получалъ до сихъ поръ, нельзя считать вполн соотвтствующими его трудамъ, но он поддерживали его энергію. Онъ добивается вниманія общества, которому служитъ, какъ влюбленный добивается вниманія предмета своей страсти. Еще въ прошломъ году я слышалъ, какъ нсколько человкъ говорили съ легкой насмшкой о той самоувренности, какую онъ выказывалъ, когда рчь заходила о назначеніи какихъ-либо отличій. Я не сомнваюсь, что мантія академика пришлась бы ему весьма по душ. Почему же и нтъ? Во всякомъ случа это не боле, какъ мимолетное тщеславіе, которое не мшаетъ ему длать его дло.

Наше съ нимъ путешествіе происходило боле двадцати лтъ тому назадъ. Онъ казался тогда старше своихъ лтъ, какъ кажется и теперь. Въ разговор онъ часто впадалъ въ поучительный тонъ, и теперь впадаетъ еще чаще, слушаетъ меньше, иногда съ трудомъ разбирается въ томъ, что вы уже поняли, и подробно сообщаетъ вамъ данныя, которыхъ не знаетъ. Это — небольшіе недостатки, обусловленные профессіей человка, какъ мозоли чернорабочаго.

Въ теченіе трехъ недль вели мы нескончаемые разговоры, въ которыхъ постепенно развивали свои идеи и планы. Въ моихъ воспоминаніяхъ эти разговоры смшиваются съ запахомъ лсного дыма, съ видомъ сосновыхъ лсовъ, глубокихъ пропастей, съ сіяніемъ отдаленныхъ ледниковъ, съ шумомъ водопадовъ, устремляющихся внизъ по узкимъ ущельямъ. Они прерывались разговорами съ прислугой и съ сотоварищами по путешествію, моими первыми разговорными опытами на нмецкомъ и итальянскомъ язык, спорили о томъ, въ какую сторону идти и т. п. Но главною темою ихъ все-таки оставалось наше стремленіе къ общественной дятельности. Не безъ примси эгоизма., но всегда честно, иногда съ полнымъ самоотверженіемъ мечтали мы совершать красивые и благородные поступки, помогать развитію людей, уменьшать нищету, расширять и возвышать жизнь.

Мы все боле и боле приходили къ убжденію, что при всхъ разнообразныхъ видахъ нашей задачи, главною цлью ея должно быть установленіе порядка и дисциплины. ‘Неорганизованность — говорилъ я,— вотъ нашъ главный врагъ.— Ясность и порядокъ, свтъ и предусмотрительность — это важнйшія блага. Неорганизованность виновата во всхъ бдствіяхъ и униженіяхъ нашей послдней войны, вслдствіе неорганизованности наши города и промышленныя мстности имютъ такой грязный, безпорядочный видъ, вслдствіе неорганизованности мы теряемъ значительную часть жизни, терпимъ разныя стсненія, нищету, безработицу.

— Мы построимъ государство,— повторяли мы безпрестанно.

— Это наша задача, мы — слуги новой реорганизаціи.

Мы проектировали полусерьезно и полуутопично образовать лигу общественной службы.

Мы толковали о тхъ великолпныхъ людяхъ, которые появятся, благодаря нашей безкорыстной дятельности. Мы обсуждали т трудности, то громадное пассивное противодйствіе, ту враждебность, съ которыми будутъ встрчены наши проекты, и высказывали полную вру въ торжество нашего дла, вру, присущую молодымъ и мало опытнымъ людямъ.

Мы много разсуждали о всхъ подробностяхъ политики, на сколько она была извстна намъ, и въ этомъ отношеніи Виллерслей оказался гораздо боле знающимъ и опытнымъ, чмъ я. Помнится, мы особенно долго останавливались на томъ, какъ слдуетъ вести газеты: объ этомъ дл ни одинъ изъ насъ не имлъ понятія. Но мы ршили, что черезъ посредство газетъ можно осуществить очень важныя дла. Мы намревались овладть общественнымъ мнніемъ и подвинуть цлыя классы общества къ массовому движенію.

Люди — эгоисты даже среди самоотверженія. Вс наши великолпные проекты высказывались отъ перваго лица. Каждый изъ насъ видлъ самъ себя, а не кого либо другого говорящимъ и пишущимъ то слово, которое должно было расшевелить массы. Мы оба уже испытали свои силы въ литератур, у насъ было нсколько написанныхъ и даже напечатанныхъ статей, я часто говорилъ въ студенческомъ союз, Виллерслей былъ дятельнымъ членомъ въ Училищномъ Совт. Мы уже стояли на первой ступени лстницы, которая вела очень высоко. Ему было 26 лтъ, мн — 22. Онъ смотрлъ съ самыми смлыми надеждами на нашу будущую карьеру. Мн видлись въ будущемъ громадныя афиши съ призывомъ: подавайте годоса за Ремингтона, Виллерслей, наврно, видлъ себя предсдателемъ избирательнаго комитета, видлъ, какъ посл объявленія результатовъ баллотировки онъ длаетъ нсколько ироническихъ замчаній, а потомъ сидитъ рядомъ со мной на правительственныхъ скамьяхъ. Что было невроятнаго въ такихъ мечтахъ? Почему ему не быть министромъ просвщенія? Я въ это время колебался между министерствомъ внутреннихъ длъ и военнымъ. Къ концу путешествія я положительно склонился на сторону военнаго.

Сколько молодыхъ честолюбцевъ проходили по этимъ альпійскимъ переваламъ. И какъ многіе изъ нихъ, подобно мн, стояли близко къ осуществленію своей мечты, и все потеряли!

Иногда мы держали себя, какъ молодые боги (весьма непредставительной наружности), иногда занимались самыми нелпыми мелочами. Иногда намъ казалось, что весь міръ ничтоженъ, что онъ лежитъ у нашихъ ногъ, иногда, напротивъ, я ловилъ себя на мысли, что, можетъ быть, когда, нибудь я сдлаюсь лордомъ, я буду сэръ Ричардъ Ремингтонъ Ч. П. (членъ парламента)

Но періоды возвышенныхъ мыслей преобладали…

Мы не могли во всякую данную минуту сказать, составляемъ ли мы планы для реально существующаго міра, или разсказываемъ другъ другу волшебныя сказки. Многое казалось возможнымъ, и все, что мы придумывали, было невроятно. Временами мн казалось, что я навсегда останусь простымъ, незамтнымъ юношей, какимъ былъ тогда. Я даже не могъ себ представить, какимъ я буду человкомъ въ тридцать пять лтъ.

Мы съ Виллерслеемъ считали себя соціалистами, но къ этому времени я былъ знакомъ съ Родбертусомъ такъ же, какъ съ Марксомъ, и въ нашемъ соціализм было многое, что сильно возмутило бы Хриса Робинзона. Съ соціализмомъ, какъ съ простымъ требованіемъ демократіи, мы давно покончили. Мы были соціалистами потому, что, по нашему мннію, индивидуализмъ означалъ дезорганизацію, означалъ толпу отдльныхъ недисциплинированныхъ людишекъ, изъ которыхъ каждый упрямо и невжественно длалъ свое дло, длалъ по своему, не сообразуясь съ другими.— Каждый,— я вспоминалъ слова отца — ворчитъ охраняя свой маленькій кусочекъ собственности, точно собака, запряженная въ телжку.

— Главное,— говорилъ Виллерслей,— главное, мы стоимъ за обязательную службу какъ въ военное, такъ и въ мирное время. Человкъ, владющій собственностью, несетъ извстную службу передъ обществомъ. Въ этомъ главная суть соціализма, какъ я его понимаю.

— Или долженъ быть смщенъ и замненъ другимъ должностнымъ лицомъ. Какъ человкъ распоряжается своею собственностью, это касается всего общества. Частный человкъ! Вполн частнымъ можетъ считаться только лицо, живущее вн закона.

Порядокъ и самоотверженіе составляли сущность нашего соціализма, коллективная сила и счастіе были его цлью. Мы проектировали идеальное государство, государство организованное, столь же прочное и могучее, какъ современная наука, столь же уравновшенное и прекрасное, какъ человческое тло, столь же благотворное, какъ солнечное сіяніе, государство, которое навсегда прекратитъ всякую дезорганизацію, оно царило надъ всми нашими идеями, надъ всми нашими стремленіями.

Каждый человкъ долженъ быть привязанъ къ нему, долженъ нести въ немъ опредленную обязанность. Такова должна была быть обновленная Англія, о которой мы мечтали. Какъ достичь этой цли, какъ подчинить ей недисциплинированныхъ рабочихъ и недисциплинированныхъ богачей, какъ поставить общее благо во глав всего — вотъ, что составляло главное содержаніе всхъ нашихъ разговоровъ.

XI.

Съ каждымъ днемъ горный воздухъ все боле пьянилъ насъ, и мы чувствовали новый приливъ молодыхъ силъ. Рано утромъ мы бродили по узкимъ альпійскимъ тропинкамъ и громко высказывали свои проекты національной реорганизаціи и обсуждали разныя мры съ такою легкостью, какъ будто весь свтъ былъ воскомъ въ нашихъ рукахъ.

— Великая Англія,— восклицали мы,— и мы въ числ ея создателей! Англія обновленная! Она получила предостереженіе, получила урокъ. Бдствія и тревоги войны не прошли безъ слда. Англія стала серьезне… О! намъ предстоитъ совершить великія дла, великія и прочныя.

Разъ вечеромъ мы поднялись къ маленькой церковк, стоящей на коническомъ холм надъ Локарно. Я сидлъ молча на перилахъ площадки и смотрлъ на освщенныя солнцемъ горныя массы на границ Швейцаріи и Италіи, и вдругъ почувствовалъ, что вс мысли, разбросанныя въ нашихъ разговорахъ, сходятся къ одному центральному пункту.

Я заговорилъ и старался оформить накопившіяся у насъ идеи. Не помню въ точности своихъ словъ и выраженій, но сущность моей рчи живо представляется мн. Я говорилъ, что мы до нкоторой степени цари и власти, люди, ничмъ не связанные, свободные располагать своею жизнью. Мы можемъ считаться необыкновенно счастливыми, все необходимое мы получаемъ задаромъ, у насъ есть способности — утверждать противное было бы неправдой и трусостью,— и судьба ждетъ, какъ мы воспользуемся нашими преимуществами, что мы сдлаемъ для міра.

— Многое можно сдлать, видите-ли,— началъ Виллерслей своимъ поучительнымъ тономъ лектора.

— И какъ много мы сдлаемъ,— прервалъ я,— въ теченіе всего длиннаго ряда лтъ, которыя намъ осталось прожить. Мы исключительные люди. Наше назначеніе, наша обязанность длать великія дла.— Во всякомъ случа,— продолжалъ я, отвчая на слегка насмшливую улыбку Виллерслея,— здсь я не намренъ скромничать. Здсь все возвышаетъ мн душу. Съ какой стати буду я, какъ т людишки, что копошатся тамъ внизу, у нашихъ ногъ, добиваться лишь удовлетворенія мелкаго тщеславія, мелкихъ страстишекъ, и хвалиться своею скромностью? Я знаю, что у меня есть способности, есть творчество. Скромность! Я знаю, что, если я не возьмусь за самыя великія дла я буду проклятымъ мошенникомъ! За самыя великія! Кто-нибудь долженъ же. приняться за нихъ. Я чувствую себя точно заряженная пушка, которая только не знаетъ, куда ей направить выстрлъ…

Озера и пограничныя деревушки, блый дымокъ на желзно-дорожной линіи къ Луино, лодки и пароходы, снующіе на вод, оставляя за собой трехугольники пны, широкій видъ на востокъ до Белинцоны, далекія горы, окрашенныя свтомъ заката и окаймляющія ближайшіе ландшафты, видъ на водное пространство съ еле виднющимися на берегу городками, озеро, изчезнувшее въ конц концовъ въ сіяніи золотистой дымки — все это представляло обширную панораму. Казалось, будто видишь весь міръ, и я невольно вспомнилъ свои игры на полу дтской. Это зрлище дйствовало на меня возбудительно, я чувствовалъ себя выше, чмъ, обыкновенный человкъ. Вроятно, короли испытываютъ нчто подобное.

Это чувство собственнаго величія съ тхъ поръ нсколько разъ возвращалось ко мн. Когда я думалъ объ Англіи, какой она должна сдлаться безъ обездоленныхъ бдняковъ и безъ обездоленныхъ богачей, объ Англіи, хорошо вооруженной и упорядоченной, образованной и дятельной, ощущеніе коллективной цли и коллективной работы охватывало меня. Я чувствовалъ себя столь же великимъ, какъ человчество. На одинъ мигъ я становился человчествомъ, я глядлъ на міръ, который я создалъ и еще буду продолжать создавать…

XII.

Рядомъ съ этими мечтами о власти и о служб отечеству шли другія мечты, совершенно иного свойства и цвта. Я спрашивалъ себя ясно и открыто: что ты намренъ сдлать для человчества? Что ты намренъ сдлать самъ съ собой? А въ это время природа спрашивала меня внушительнымъ полушепотомъ съ возраставшей назойливостью: какъ намренъ ты относиться къ другому, основному вопросу, къ красот двушекъ и женщинъ, къ своему желанію обладать ими?

Я уже говорилъ, что у меня не было сестеръ, и что я былъ очень строго воспитанъ. Вс женщины были для меня тайной. Если бы не мои стафордшайрскія кузины (о нихъ я разскажу ниже), я до 20 лтъ не былъ бы знакомъ ни съ одной двушкой. Но я помню, какъ за вс эти годы ранней юности мысль о красот женщинъ, о ихъ волшебномъ присутствіи на свт рядомъ со мной, о неизвстномъ, неиспытанномъ вліяніи ихъ общества росла во мн и росла, подобно тому, какъ растетъ сознаніе присутствія въ комнат посторонняго лица, когда вы заняты совершенно другимъ. Я работалъ, я имлъ видъ человка, совершенно поглощеннаго занятіями, и вдругъ передо мною вставала женщина, и мн казалось иногда, что въ ней есть что-то величественное и божественное, что это — Афродита, сіяющая и повелвающая, или Венера, завлекающая и отдающаяся.

Заграничное путешествіе развернуло многое въ моей душ: свжій воздухъ, красота солнечнаго свта, самая синева ледниковъ — все это заставило меня почувствовать собственное тло и оживило вс мои мечты. Я подмчалъ скрытую красоту формъ у всхъ женщинъ, встрчавшихся мн, у веселыхъ горничныхъ въ гостиницахъ, у пшеходовъ, попадавшихся на пути, у путешественницъ за табль д’отомъ. ‘Проклятіе’! восклицалъ я про себя и съ особеннымъ жаромъ принимался говорить о великой Англіи, которая призываетъ насъ.

Помню, мы какъ-то встртили двухъ нмцевъ: старика и стройную, красивую двушку, шедшихъ изъ Зааса. Она приближалась къ намъ легкой походкой, вся сіяющая, сильная и граціозная. Я сразу почувствовалъ, что обожаю ее.

— Guten Tag (Добрый день)!— сказалъ Виллерслей, приподнимая шляпу.

— Morgen (Добраго утра)!— отвчалъ старикъ, кланяясь.

Я смотрлъ, какъ ошеломленный, на двушку, которая совершенно равнодушно прошла мимо меня.

Я разъ или два робко ухаживалъ за красивыми горничными и очень боялся, какъ бы Виллерслей не замтилъ этого, но когда мы проходили изъ Санта Марія Маджоре въ Каннобіо, мои тайныя чувства вдругъ прорвались наружу, и унесли всю мою напускную холодность.

Женщины въ этой долин очень красивы, наружность женщинъ далеко не одинакова въ различныхъ альпійскихъ долинахъ: въ одной он безобразны, а черезъ какихъ нибудь пять миль — прямо божественны. Спустившись въ долину. мы встртили пять-шесть женщинъ, отдыхавшихъ на краю дороги. Он положили свою ношу подл себя, а одна изъ нихъ, словно Церера, держала серпъ въ смуглой рук. Она смотрла, какъ мы подходили, и слегка улыбнулась мн. Мы раскланялись, и дв изъ нихъ громко расхохотались. Мы прошли дальше.

— Славныя двушки!— замтилъ Виллерслей, и вдругъ меня охватила страшная тоска. Мн показалось, что я иду по этой извивающейся дорог, говорю о политик, о партіяхъ, о парламентскихъ билляхъ и такъ до безконечности, до самой смерти, а реальная жизнь остается позади.

Виллерслей началъ развивать какую-то соціалистическую тему.

— Не знаю, право,— говорилъ онъ задумчиво, — можетъ быть, земледльческія работы полезны для женщинъ.

— Къ чорту земледльческую работу!— закричалъ я. Несчастные мы колодники! Не понимаю, чего ради я терплю.

— Что такое терпите?

— Да отчего я не возвращаюсь и не любезничаю съ этими двушками и не посылаю къ чорту васъ и весь свтъ! Высокія груди, округленныя бедра,— а мы, несчастные скопцы, проходимъ мимо!

— Не знаю Ремингтонъ,— отвчалъ Виллерслей, съ насмшкой глядя на меня поверхъ очковъ,— не вредны ли для вашей нравственности вс эти живописные ландшафты?

XIII.

Это лихорадочное возбужденіе не оставило меня, иногда мы пріхали въ Локарно. Мы ршили провести въ этомъ город дня три, четыре и остановились въ Отел Имперіалъ.

Вечеромъ мы обдали за таблъ д’отомъ, и я сидлъ подл одной англичанки, она заговорила со мной, и нашъ разговоръ продолжался и посл обда. Это была женщина лтъ 33—34, стройная, съ массой чудныхъ золотистыхъ волосъ, жена толстаго господина, лтъ пятидесяти трехъ, который курилъ сигары, задремалъ за кофе и очень скоро пошелъ спать.

— Онъ всегда такъ,— замтила она,— онъ спитъ посл всякой ды. Я не видала человка, который бы такъ много спалъ!

Затмъ она вернулась къ нашему разговору. За обдомъ мы, по обыкновенію всхъ путешественниковъ, начали перечислять мста, гд побывали, и она завидовала нашимъ пшеходнымъ экскурсіямъ.— Мой мужъ не можетъ ходить пшкомъ,— сказала она,— у него слабое сердце, онъ не можетъ подыматься на горы.— Въ ея обращеніи было что-то безцеремонное и дружелюбное. Она призналась, что я ей понравился, и когда Виллерслей ушелъ писать письма, нашъ разговоръ скоро перешелъ въ полушепотъ. Я чувствовалъ себя смлымъ, да и не трудно быть смлымъ съ человкомъ, котораго никогда не видалъ раньше и, можетъ быть, никогда не увидишь посл. Я сказалъ, что люблю красивые пейзажи и вообще все красивое. То выраженіе, съ какимъ я это проговорилъ, заставило ее засмяться. Она сказала мн, что у меня смлые глаза, а я, помнится, отвтилъ, что они стали смлыми благодаря ей.

— Они голубые,— замтила она, улыбаясь,— я люблю голубые глаза.

Посл этого мы, кажется, заговорили о своихъ годахъ, и она сказала мн, что ей тридцать лтъ, что она тридцатилтняя женщина Джоржа Мура. Я въ то время не читалъ Джоржа Мура, но сдлалъ видъ, что понимаю.

Дальше мы не пошли въ этотъ вечеръ. Уходя спать, она очень мило улыбнулась мн со ступенекъ лстницы, и мы съ Виллерслеемъ пошли покурить въ садъ.

Голова моя была полна ею, и я не могъ говорить ни о чемъ другомъ.— Какъ вы думаете,— спрашивалъ я,— что это за люди? Чмъ они живутъ? У нихъ, кажется, много денегъ. Мн кажется, что онъ какой-нибудь торговецъ, прекратившій торговлю.

Виллерслей началъ развивать свои теоріи, а я все думалъ объ этой плнительной женщин. На слдующій день за завтракомъ мы встртились, какъ старые друзья. Мы нсколько минутъ поговорили о незначительныхъ вещахъ и затмъ она спросила:— Что вы длаете посл завтрака? Отдыхаете?

— Иногда, — отвчалъ я и пристально посмотрлъ ей въ глаза.

Мы не сомнвались другъ въ друг и сердце мое сильно билось.

— Есть какой-нибудь видъ изъ вашей комнаты?— спросила она.

— Моя комната въ третьемъ этаж, No 17, около лстницы. Мой пріятель помщается рядомъ.

Она заговорила о книгахъ и общала дать мн прочесть одну, которая очень заинтересовала ее.

Виллерслей звалъ меня покататься по озеру, но я отказался, отказался и отъ другихъ его предложеній.— Я буду писать у себя въ комнат,— сказалъ я.

— Отчего же вамъ не писать здсь?

— Я буду писать у себя въ комнат!— огрызнулся я, точно взбшенный зврь, и онъ съ удивленіемъ посмотрлъ на меня.

— Хорошо,— сказалъ онъ,— я пойду подъ магноліи и напишу нсколько замтокъ по поводу нашей организаціи.

Я съ лихорадочнымъ безпокойствомъ бродилъ нсколько времени по пріемной, покупалъ почтовыя карточки и слдилъ за движеніями другихъ гостей. Наконецъ, я пошелъ къ себ въ комнату и слъ надъ окномъ, въ незапертую дверь раздался легкій стукъ. Съ быстротой стрлы я очутился около нея и открылъ ее.

— Вотъ книга!— сказала она, и мы оба смутились.

— Войдите,— прошепталъ я, дрожа всмъ тломъ.

— Какой вы мальчикъ!— сказала она тихо.

Я чувствовалъ себя не любовникомъ, а скоре воромъ, передъ которымъ открываютъ дверь.— Входите,— сказалъ я почти нетерпливо,— я боялся, что кто нибудь пройдетъ по коридору, я схватилъ ее за руку и притянулъ къ себ.

— Чего вы хотите?— спросила она, слабо улыбаясь, она и сопротивлялась, и уступала, въ одно и то же время.

Я заперъ дверь, продолжая держать ее за руку, затмъ обратился къ ней — она нервно смялась — и, не говоря ни слова, привлекъ ее къ себ и поцловалъ. Когда я ее цловалъ, я замтилъ, что лицо ея стало серьезнымъ и любящимъ.

Это уже не была та недовольная судьбой женщина, которая стучалась ко мн въ дверь за минуту передъ тмъ, она переродилась.

Въ этотъ вечеръ я сошелъ къ обду преисполненный гордости: я былъ взрослый мужчина. Я не могъ себ представить, чтобы съ кмъ-нибудь на свт случилось такое же удивительное, невроятное приключеніе. Моя возлюбленная и я мы встртились съ улыбкой и превосходно держали себя. Виллерслей казался мн самой скучной старой собакой, и мн хотлось дать ему нсколько совтовъ. Посл обда и кофе я былъ слишкомъ возбужденъ, что бы идти спать, и позвалъ его въ кафе подъ арки на набережной. Тамъ я пилъ пиво и говорилъ страшныя нелпости обо всемъ, чтобы только не говорить о томъ, что испыталъ днемъ. Все время какой-то голосъ внутри меня повторялъ: Я — мужчина, я — мужчина…

— Что мы будемъ длать завтра?— спросилъ онъ.

— Да ничего, — отвчалъ я.— Покатаемся въ лодк утромъ, а день проведемъ, какъ сегодня.

— Говорятъ, за городомъ есть церковь, которую стоитъ осмотрть.

— Мы пойдемъ туда на закат солнца, это самое лучшее время.

Мы слушали музыку и, пройдя дальше подъ аркадами, наткнулись на маленькую сцену, на которой двушки въ опереточныхъ костюмахъ швейцарскихъ крестьянокъ пли и танцовали на скрипвшихъ подмосткахъ. Я смотрлъ на ихъ красныя шеи и красныя руки спокойнымъ взглядомъ человка, видавшаго свтъ. Жизнь становится совершенно простой и легкой, если принимать ее, какъ слдуетъ.

На слдующій день Виллерслей захотлъ продолжать путешествіе, но я уговорилъ его остаться еще четыре дня. Затмъ мое расположеніе духа вдругъ измнилось, и мы ршили выйти на слдующій день утромъ. Я помню, хотя не совсмъ ясно, мой послдній разговоръ съ этой женщиной, фамиліи которой я такъ и не узналъ (звали ее Милли). Она была утомлена, грустна, расположена къ сантиментальности. Въ первый разъ за все время нашего знакомства я полюбилъ ее, какъ личность. Что-то доброе и великодушное скрывалось подъ покровомъ ея наивной и несдержанной чувственности. Она отнеслась ко мн съ материнскою нжностью, нашедшею отвтъ въ моей душ. Она не скрывала, что охотно уступила моей иниціатив.— Я теб не сдлала никакого зла,— сказала она не совсмъ увреннымъ тономъ: странное заявленіе со стороны жертвы мужчины!— И мы были счастливы! Ты вдь любилъ меня, не правда ли?

Она говорила со мной о своей одинокой, безрадостной жизни, у нея не было и не могло быть дтей, мужъ ея былъ единственный сынъ богатаго скотопромышленника, человкъ пошлый и весь пропитанный табачнымъ запахомъ, ничмъ не интересующійся, кром гольфа, билльярда, охоты на голубей и биржевой игры. Они большею частью жили въ окрестностяхъ Ривьеры. Мать выдала, ее замужъ, когда ей было всего 18 лтъ.

Я разсказываю все это происшествіе, какъ оно случилось, безъ всякихъ комментарій. Оно было для меня странно, боле странно, чмъ плнительно, и очень возможно, что нкоторыя мечты о красот были навсегда убиты этими мимолетными встрчами. Это случилось со мной, и я столь же мало отвтственъ въ этомъ дл, столь же мало могъ управлять фактами, какъ если бы меня неожиданно столкнули со скалы въ воду. Я, правда, плавалъ, и въ этомъ дйствовалъ самостоятельно. Я реагировалъ на то, что мн было пріятно. Цвтъ моей невинности погибъ, если таковой когда-либо существовалъ. Замчательно, что въ тотъ день и нсколько дней спустя я страшно гордился. Никогда ни раньше, ни позже я не испытывалъ такой гордости, я чувствовалъ, что достигъ мужской зрлости. Я не могъ скрыть своихъ чувствъ отъ Виллерслея. Когда мы съ нимъ шли прохладнымъ утромъ мимо рисовыхъ полей при вход въ Валь Маджа, мы оба вдругъ замолчали.

Виллерслей посмотрлъ на меня поверхъ очковъ.

— Я знаю,— неожиданно объявилъ онъ.

— Что вы знаете?— спросилъ я.

— Я слышалъ, какъ она приходила. Я слышалъ ея шепотъ. Я былъ вчера въ своей комнат. Всякій могъ васъ слышать…

Я поднялъ голову.

— Ну,— сказалъ я,— разъ вы знаете, я не стану отрицать. Что тутъ дурного?

— Васъ могли накрыть, и это вызвало бы массу непріятностей. Вдь вы же ничего о ней не знаете… Мы потеряли четыре дня въ этомъ жаркомъ, душномъ город. Когда мы оснуемъ ту лигу общественной службы, о которой мы съ вами говорили,— онъ строго посмотрлъ на меня,— первая изъ обязательныхъ добродтелей будетъ цломудріе.

— Тогда я устрою другую лигу, враждебную вашей,— сказалъ я, нсколько смущенный.— Пусть меня повсятъ, если я откажусь отъ какого-нибудь своего желанія, не зная, ради чего.

Онъ поднялъ голову и нсколько секундъ пристально смотрлъ въ пространство.

— Есть вещи,— сказалъ онъ,— отъ которыхъ человкъ, желающій работать на общую пользу, долженъ отказаться. Я не обсуждаю, правильно это или неправильно, но это неизбжное условіе работы. Вроятно, такъ и всегда будетъ. Если вы въ этомъ сомнваетесь, если вы хотите узнать это на опыт — оставьте политическую жизнь. Вы странный человкъ, Ремингтонъ, въ васъ сидитъ какой-то червякъ. Вы сильны, вы могли бы сдлать что-нибудь великое… Но только…

Онъ остановился. Онъ высказалъ все, что хотлъ сказать.

— Я беру себя такимъ, какъ я есть,— сказалъ я,— я хочу пользоваться всми моими талантами на благо человчества и ни одного не зарывать въ землю!

Виллерслей засвисталъ. Лицо его приняло юмористическое выраженіе.

— Сомнваюсь,— замтилъ онъ,— чтобы въ притч подразумвались половыя сношенія.

Я помолчалъ съ минуту, а затмъ разразился тирадой.

— Полъ!— вскричалъ я,— да вдь это основной вопросъ жизни. Я намренъ разсматривать его, изслдовать опытомъ, думать о немъ и сообразовать съ нимъ остальную жизнь. Моя политическая дятельность должна примириться съ этимъ. Это одинъ изъ примровъ общей вялости англичанъ, что они не хотятъ смотрть прямо въ глаза этому факту. Господи! Да пора же намъ сбросить всякія повязки! Полъ — значитъ дторожденіе, а дторожденіе — необходимая функція для націи. Римляне погибли изъ-за пренебреженія ею. Американцы слабютъ, несмотря на свои успхи. Добрые геніи…

— Это не былъ добрый геній.

— Это — была женщина,— сказалъ я посл минутнаго молчанія. У меня было странное чувство, какъ будто я не сумлъ отвтить ему, и въ то же время поразилъ его своими сливами такъ, что онъ принужденъ былъ замолчать.

КНИГА ВТОРАЯ.
Маргарита.

Глава первая.
Маргарита въ Стаффордшайр.

Мн приходится вернуться немного назадъ къ своей исторіи. Въ предыдущей книг я показалъ, какого рода воспитаніе получаютъ въ наше время люди моего сословія.

Въ этой книг я хочу разсказать, какъ я женился, но прежде мн надобно описать ту среду, въ которой я познакомился съ моей женой, и т силы, которыя содйствовали ея развитію. Я встртилъ ее въ Стаффордшайр, когда гостилъ у дяди, того дяди, который купилъ домъ отца и поселилъ мать въ Нейдж. Маргарит было въ то время 20, а мн 22 года.

Это было передъ самымъ моимъ путешествіемъ въ Швейцарію.

Я видлъ ее всего одинъ разъ, и обстоятельства сложились такъ, что воспоминаніе о ней надолго осталось въ душ моей. Она рзко отличалась отъ окружавшаго ее промышленнаго міра, и произвела на меня впечатлніе голубого цвтка, неожиданно выросшаго на куч мусора.

Она осталась въ моей душ, какъ тревожащій вопросъ и какъ символъ.

Но я долженъ сперва описать своихъ стаффордшайрскихъ родственниковъ и ту среду, которая составляла для нея такой выгодный фонъ.

II.

Я первый разъ гостилъ у дяди 16-ти лтнимъ юношей, посл смерти матери. Ему надо было поговорить со мной о длахъ, и онъ собирался убдить меня не хать въ Кембриджъ, а сразу пристроиться къ какому-нибудь практическому длу.

Я помню этотъ мой пріздъ, потому что я увидлъ въ Стаффордшайр много новаго, главное потому, что тамъ я въ первый разъ встртилъ то, что можно назвать богатствомъ. Первый разъ въ жизни я видлъ людей, у которыхъ была масса денегъ, множество хорошаго платья, нсколько человкъ прислуги, которые каждый день пользовались вещами, казавшимися мн до тхъ поръ праздничнымъ угощеніемъ или непомрною роскошью. Мои кузины, 18-ти и 19-ти лтнія двушки, свободно нанимали извозчиковъ и здили на мстныхъ поздахъ въ первомъ класс.

Семья занимала большую виллу въ Ньюкэстл съ лужайками спереди и сзади нея, съ конюшней и сараемъ, съ помщеніемъ для садовника и кучера. Въ каждой спальн была газовая печка, мдная кровать съ мягкимъ тюфякомъ и при ней маленькая ванная комнатка съ фарфоровой ванной и умывальнымъ приборомъ, выдланнымъ на завод дяди и съ его штемпелемъ, домъ балъ меблированъ достаточнымъ количествомъ столовъ и стульевъ свтлаго блестящаго дерева, полы были покрыты мягкими, преимущественно красными турецкими коврами, на дверяхъ висли портьеры, стны были украшены картинами въ золотыхъ рамахъ, въ столовой стоялъ громадный буфетъ, всюду были дорогія, свтлыя электрическія лампы. Въ нижнемъ этаж была хорошая билліардная комната съ тремя удобными диванами и вертящимся шкафикомъ книгъ, въ которомъ были собраны сочиненія лучшихъ юмористовъ Англіи и Америки. Изъ столовой дверь открывалась въ оранжереи, куда садовникъ приносилъ цвты въ горшкахъ, смотря по сезону.

Тетка моя была женщина маленькаго роста съ испуганными глазами и чепчикомъ, который постоянно слзалъ на сторону. Она нисколько не походила на мою мать и была лтъ на восемь моложе, она очень заботилась о томъ, чтобы въ дом все было прилично, и много терпла отъ моихъ двухъ кузинъ, которыя были похожи на отца и во всемъ поступали по собственной фантазіи.

Это были стройныя, румяныя брюнетки, скоре красивыя, чмъ привлекательныя. У старшей и боле высокой, Гертруды, были почти черные глаза, у Сибиллы синіе, и она безстыдно гордилась этимъ. Волосы Сибиллы вились, волосы Гертруды были прямые. Въ мой первый пріздъ он обращались со мной презрительно, какъ съ мальчикомъ, гораздо мене ихъ опытнымъ въ разныхъ житейскихъ длахъ. Он занимались писаньемъ какихъ-то записочекъ, какими-то таинственными выздами и прогулками, и по большей части оставляли меня одного, а при мн вели разговоры съ разными непонятными мн намеками. Я сталъ искать какихъ-нибудь удобочитаемыхъ книгъ, но кром нсколькихъ популярныхъ романовъ, нсколькихъ книжекъ комическихъ разсказовъ, старыхъ томовъ Illustrated London News въ переплет, да какой-то исторіи Англіи съ картинками я ничего не нашелъ. Тетка иногда заговаривала со мною, большею частью о послдней болзни матери. Он почти не видались послдніе годы, и она не скрывала, что въ этомъ былъ виноватъ невозможный характеръ отца. Не находя подходящей для себя компаніи дома, я сталъ предпринимать большія прогулки и скоро познакомился со всми окрестностями.

Тетка удивлялась, что я не хожу на западъ въ деревню, гд были поля, рощи, луга съ цвтами. Но меня тянуло на востокъ, туда, гд дымили фабрики и работали люди.

Въ этой мстности соціальныя и экономическія отношенія были просты и ясно выражены. Вмсто безграничнаго смшенія населенія, какое видишь въ Лондон, гд можно подмтить лишь слабое соотношеніе между богатымъ и бднымъ, гд каждый живетъ самъ по себ, въ сторон отъ другихъ, здсь мы видимъ фабрики, желзодлательный заводъ, а рядомъ съ нимъ тсныя, убогія жилища рабочихъ, не много дальше помщенія людей средняго класса, а еще дальше большой домъ предпринимателя. Посл неописуемаго смшенія улицъ въ Лондон это имло видъ какой-то упрощенный діаграммы.

Я бродилъ одинъ по грязнымъ улицамъ среди убогихъ маленькихъ домишекъ и вдоль каналовъ, видлъ, какъ въ нкоторыхъ изъ нихъ почему-то течетъ горячая вода, изъ которой поднимались столбы пара прямо на почернвшія стны, видлъ женщинъ, толпой выходившихъ изъ завода, слышалъ крики, призывавшіе рабочихъ на работу, терялся среди кучъ шлаковъ высотой съ холмы южной Англіи, наблюдалъ за работами около адскаго пламени плавильни. Я слышалъ разговоры о стачкахъ, я прочелъ въ дешевенькой мстной газет объ ужасныхъ послдствіяхъ отравленія свинцомъ, которое въ то время было неизбжно при выдлк нкоторыхъ сортовъ посуды. Затмъ я возвращался въ домъ дяди и Видлъ всю его роскошь. Это была прямо точно какая-то діаграмма. Передо мной стоялъ экспропріаторъ и экспропріируемые, какъ будто самъ Марксъ устроилъ эту картину.

У меня въ памяти сохранилась фигура человка, лицо котораго было страшно изуродовано,— какъ именно, не могу описать, помню только, что одинъ глазъ у него былъ блый и безъ всякаго выраженія. Онъ игралъ на шарманк, къ которой былъ прикрпленъ листокъ съ описаніемъ того, что его обварило кипяткомъ на фабрик лорда Пандрама, что лордъ далъ ему весьма небольшое вознагражденіе и прогналъ его. А у лорда Пандрама, было полумиліонное состояніе. Этотъ вывороченный слпой глазъ овладлъ моимъ воображеніямъ и казался мн символомъ существующаго положенія. На сколько помню, я и въ то время не увлекался мелодраматическимъ представленіемъ о несправедливости. Я готовъ былъ врить, что на листк исторія была разсказана не вполн точно, и что можно найти смягчающія обстоятельства въ пользу лорда Пандрама.

Но, во всякомъ случа, вотъ человкъ, обезображенный, несчастный, который цлый день вертитъ шарманку усталой рукой, призывая небо и прохожихъ, умоляя ихъ возстановить его право, какимъ образомъ, трудно было ршить. Это былъ фактъ, это былъ одинъ изъ продуктовъ той системы, которая доставляла массу дорогихъ бездлушекъ моимъ кузинамъ, которыя снабжалъ домъ моего дяди комическими романами, сигарами и красивою мебелью. Я не могъ отдлить его отъ нихъ.

Дядя со своей стороны нисколько не скрывалъ враждебныя отношенія, существовавшія между ними и его рабочими, ту непріязнь и то презрніе, какія онъ питалъ къ нимъ.

III.

Счастье благопріятствовало дяд, и онъ, естественно, думалъ, что всякій, кому нтъ удачи, самъ въ этомъ виноватъ. Онъ былъ богатъ, а между тмъ онъ бросилъ школу, и принялся за дло своего отца 15 лтъ отъ роду, и потому считалъ, что именно въ этомъ возраст слдуетъ кончать образованіе. Онъ очень старался отговорить меня отъ Кембриджа и все время, что я у него гостилъ, мы съ нимъ спорили по этому поводу.

Я помнилъ его рослымъ, шумнымъ человкомъ, разрушавшимъ мои постройки на полу дтской, дававшимъ мн шлепки и смущавшимъ мой умъ задачами о какихъ-то половинахъ селедки и половинахъ яйца. Я нсколько лтъ видлъ его, а когда увидлъ посл смерти отца, онъ показался мн тоньше и не такимъ краснымъ, я думаю, что причина этой перемны въ томъ, что онъ попалъ въ руки своихъ дочерей, которыя только что вернулись изъ школы домой и во многомъ стсняли его.

Въ мой первый пріздъ между ними происходили постоянныя столкновенія. Лтъ до пятнадцати онъ поддерживалъ свою власть надъ ними простою и старомодною системою физическихъ наказаній. Но когда он стали старше, его авторитетъ надъ ними поколебался. Онъ попробовалъ лишать ихъ карманныхъ денегъ, но эта мра оказалась недйствительною: во 1-хъ, он всегда могли выпросить денегъ у матери, во 2-хъ, дяд, для поддержанія кредита, было необходимо, чтобы дочери его ни въ чемъ не нуждались, чтобы он могли держать себя, какъ самыя богатыя барышни. Брань и окрики, которые такъ пугали тетку, не производили никакого впечатлнія на молодыхъ двицъ. Он нсколько секундъ слушали его, морщились, затмъ замчали: ахъ, папа, нельзя же такъ говорить,— и поправляли его произношеніе. Побда оставалась на ихъ сторон.

Мнніе моего дяди относительно Кембриджа было вполн ясно и опредленно. Поступить туда значило напросто терять время и деньги. Разв университетъ сдлаетъ человка боле дловитымъ? Напротивъ, онъ только внушитъ ему разныя ложныя идеи. Говорятъ, тамъ можно завести дружбу съ полезными людьми. Пустяки! Человку, занимающемуся дломъ, вовсе не нужна дружба какихъ-нибудь лордовъ, лорды не покупаютъ у дяди фарфора больше, чмъ другіе люди. Если бы въ университет можно было познакомиться съ хозяевами большихъ отелей, — другое дло. Можетъ быть, университетъ помогаетъ вступить въ парламентъ? Но вдь это хорошо для адвокатовъ. Неужели я думаю сдлаться адвокатомъ?— Это стоитъ страшно дорого и даетъ неврный заработокъ. Среди нашихъ родственниковъ не было ни одного ни судьи, ни адвоката.

У насъ съ самаго начала пошли пререканія, такъ какъ я не могъ согласиться, что единственная цль жизни — это наживать деньги. Много или мало сдлала для меня Купеческая школа, во всякомъ случа она научила меня не считать производство и выгодную продажу умывальниковъ и приборовъ для ванной высшимъ счастьемъ. А между тмъ дядя нсколько разъ намекалъ, что такъ какъ у него не было родного сына, то при желаніи я могъ бы надяться впослдствіи стать хозяиномъ его фарфороваго завода. Чтобы прельстить меня, онъ показалъ мн всю организацію завода, начиная съ пыльной шлифованной мельницы съ кашляющими рабочими, и до большой хорошо вентилированной комнаты, гд двушки въ странныхъ маскахъ обжигали посуду.— Он готовы рисковать жизнью,— громко сказалъ дядя,— чтобы показать свои лица мужчинамъ. Я видлъ плавильную печь и печь для муравленья, мы обошли весь заводъ до желзнодорожной платформы, на которой стояли большіе ящики съ исполненными заказами. Оттуда мы по боковой скрипучей лстниц прошли въ его маленькую контору, гд онъ съ помощью двухъ служащихъ и телефона предсталъ передо мною во всемъ своемъ величіи.

— Смотри,— говорилъ онъ,— какая прочная посуда и прочная глазурь.

— Да,— отвчалъ я, вспомнивъ недавно прочитанный памфлетъ,— вамъ необходимо употреблять свинецъ для глазури. Оказалось, что я задлъ больное мсто дяди, онъ страшно ненавидлъ глазурь безъ свинца и тхъ людей, которые старались ввести ее въ употребленіе.

— Вотъ что я скажу теб, мальчикъ…— и онъ началъ голосомъ сначала убдительнымъ, а затмъ перешедшимъ въ сердитый, объяснять мн все дло:

— Во первыхъ, практически отравленіе свинцомъ не существуетъ, во вторыхъ, не всякій подверженъ ему и при начал болзни очень легко перевести заболвшаго на другую работу. Въ третьихъ, дйствіе свинцоваго отравленія слишкомъ преувеличено. Въ четвертыхъ — это было сказано полушепотомъ — многіе, особенно женщины рады этому отравленію, потому что отъ него бываютъ выкидыши. Я, можетъ быть, не врю, но это — фактъ, онъ это знаетъ. Въ пятыхъ, рабочіе не признаютъ, чтобы опасность была серьезна, они дятъ немытыми руками и не принимаютъ никакихъ мръ предосторожности, такъ что ‘дуракамъ достается за дло’. Въ шестыхъ, онъ и нсколько другихъ фирмъ выработали очень хорошій проектъ страхованія отъ отравленія свинцомъ. Въ седьмыхъ, онъ всегда принималъ всякія раціональныя (конечно, не чрезмрныя, нелпыя и раззорительныя) предосторожности противъ отравленія. Въ восьмыхъ, въ плохо устроенныхъ фабрикахъ мелкихъ конкурентовъ отравленія случаются очень часто, а наши врачи обобщаютъ эти случаи, конечно, мелкія фабрики слдовало бы закрыть…

— Впрочемъ, стоитъ ли говорить?— сказалъ дядя, отходя отъ стола, около котораго сидлъ.— Скоро хозяевъ будутъ обвинять, что они не ходятъ по фабрикамъ сморкать носы своихъ работницъ!

Онъ сталъ около камина и уговаривалъ меня не врить розсказнямъ пристрастныхъ и заинтересованныхъ враговъ нашей національной промышленности.

— Они доведутъ дло до того, что скоро начнется стачка предпринимателей, и тогда мы имъ покажемъ штуку,— сказалъ онъ.— Они заставятъ вс капиталы удалиться за границу и тогда, сколько ни свисти, не вернешь ихъ.

Онъ повелъ меня по ветхой деревянной лстниц и развеселился, разсказывая мн, какъ онъ контролируетъ расходованіе угля на своихъ заводахъ. Онъ сердито поздоровался съ двумя-тремя рабочими, и мы вышли изъ воротъ завода въ безобразныя узкія улицы, вымощенныя кирпичемъ непріятнаго темносиняго цвта и окаймленныя бдными жилищами рабочихъ. Двери стояли открытыми и за ними виднлись грязныя комнаты, въ которыхъ играли грязныя, дурно одтыя дти.

Мы встртили двушку, повидимому, больную съ исхудалымъ лицомъ, еле передвигавшую ноги и проводившую насъ грустнымъ взглядомъ. Она остановилась, чтобы дать намъ пройти, хотя мста было довольно, такъ обыкновенно длаютъ полуслпые.

Я повернулся и посмотрлъ на нее.

— Вотъ это и есть сатурнизмъ,— спокойно сказалъ дядя.

— Что такое?— спросилъ я.

— Сатурнизмъ. Свинцовое отравленіе. А намедни я видлъ одну сумасшедшую двушку, представь себ, что она длала. Взяла лопнувшую фарфоровую миску, которая еще не была обожжена, но покрыта уже глазурью, и преспокойно ла изъ нея! Немудрено, что он доходятъ до такого положенія, а потомъ жалуются. Дурачье въ Вестминстер требуютъ, чтобы мы устраивали вентиляторы то здсь, то тамъ, а он все время дятъ изъ ядовитой посуды!

Вечеромъ дядя позвалъ меня къ себ въ кабинетъ. Это была комната съ письменнымъ столомъ и образцами всевозможной посуды.

— Ну, что, Дикъ, какъ ты ршилъ?— спросилъ онъ.

— Я ршилъ хать въ университетъ, дядя,— ршительно объявилъ я.

Это видимо огорчило его.— Ты дуракъ,— сказалъ онъ.

Я промолчалъ.

— Ты круглый дуракъ,— продолжалъ онъ.— Ты могъ бы жить здсь… Впрочемъ, объ этомъ не стоитъ говорить… Ты потеряешь время, истратишь деньги и сдлаешься бднымъ, полуголоднымъ священникомъ, будешь цлые дни возиться съ бабами и бояться завести собственную жену, или сдлаешься школьнымъ учителемъ, или несчастнымъ газетчикомъ, или чмъ нибудь въ этомъ род. Вотъ что теб дастъ твой Кембриджъ. Мн очень хочется не отпускать тебя туда! А? Право, очень хочется!..

— Ну все равно,— заявилъ онъ посл минутнаго молчанія,— длай, что хочешь! Можетъ быть, ты ни къ чему другому и неспособенъ!

IV.

Во время моего студенчества я нсколько разъ здилъ въ Стаффордшайръ, и всякій разъ родственники производили на меня непріятное впечатлніе. Дядя жилъ въ далекомъ отъ меня мір, гд не было мста для научныхъ построеній, наполнявшихъ мой умъ. Ему было бы такъ же трудно понять ихъ, какъ китайскіе стихи. Его мысли были направлены на соперничество съ другими фабрикантами, на наживанье денегъ, ставшее для него второй натурой, на пріобртеніе вліянія и почета среди людей своей профессіи. У него, повидимому, не было никакого понятія о государств, никакой любви къ красот, никакого религіознаго чувства. Его физическія потребности были сильно развиты, онъ много лъ, пилъ и курилъ, временами у него являлось желаніе ‘покутить’, и тогда онъ здилъ въ Бирмингэмъ, Ливерпуль или Манчестръ. По возвращеніи оттуда, онъ, въ вид реакціи, говорилъ о необходимости удалить нагія изображенія изъ мстной картинной галлереи и о паденіи нравовъ среди рабочихъ. Тхъ женщинъ, которыя участвовали въ его кутежахъ, онъ называлъ непечатными словами. Къ тетк онъ относился съ добродушнымъ презрніемъ и не скупился на деньги для нея, а дочерей обожалъ, онъ гордился ими, радовался, что можетъ давать имъ на вс ихъ прихоти, инстинктивно ревновалъ ихъ ко всякому человку, который приближался къ нимъ.

Дядя научилъ меня понимать очень многихъ людей. Благодаря ему, я узналъ, чего нельзя ожидать отъ нихъ, и я понялъ причину того озлобленія, той внезапно вспыхивающей вражды, которыя показались бы мн необъяснимыми въ своей боле сложной форм, если бы я на немъ не наблюдалъ эти чувства въ ихъ простйшемъ вид.

Въ сущности у него была натура несложная. Говоря вообще, онъ ненавидлъ и презиралъ все, что могло внушить мысль, что онъ лично не былъ самымъ совершеннымъ человческимъ существомъ.

Онъ ненавидлъ всякое ученье посл 15 лтъ, потому что онъ самъ учился только до пятнадцати, онъ ненавидлъ людей, которые не пили вечерній чай, пока самъ не отказался отъ него подъ вліяніемъ дочерей, онъ ненавидлъ вс игры, кром футбола, потому что въ футболъ умлъ играть, онъ ненавидлъ всхъ людей, которые говорили на иностранныхъ языкахъ, потому что самъ не говорилъ ни на какомъ язык, кром стаффордшайрскаго, онъ ненавидлъ всхъ иностранцевъ, потому что самъ былъ англичанинъ, и вс иностранные обычаи, потому что это не были его обычаи. Онъ находилъ, что никто не сметъ тронуть женщину изъ его семьи, но самъ онъ иметъ право на всякую женщину на свт. Онъ мечталъ, что водка и сигары, которыя онъ потребляетъ и которыми онъ щедро угощаетъ гостей, самыя лучшія, а вс остальныя ниже сортомъ. Онъ ненавидлъ рабочіе союзы, потому что они мшались въ его самовластное распоряженіе фабриками, и рабочихъ, потому что они не были покорны и не исполняли его приказаній съ точностью неутомимыхъ машинъ. Онъ былъ почти столько же цивилизованъ, почти столько же усвоилъ себ идеи коллективнаго дйствія и взаимнаго уваженія, какъ любой негръ центральной Африки.

Массы подобнаго рода людей разсяны въ современномъ промышленномъ мір. Этотъ типъ съ незначительными измненіями можно найти и во Франціи, и въ Пруссіи, и въ Нью Джерси, и въ Италіи. Вроятно, онъ есть и въ Японіи.

Его дочери были именно такими, какими неизбжно должны были быть. Ихъ называли умненькими и въ то же время он были страшно ограничены. Когда я студентомъ прізжалъ въ Стаффордшайръ, дядя хотя сердился за то, что я не хочу заняться его дломъ, но по своему гордился мною. Я, его племянникъ, бдный родственникъ, все же былъ молодымъ джентльмэномъ и учился, какъ важный баринъ, разнымъ вещамъ, не приносящимъ выгоды, а между тмъ сыновья его сосдей, не племянники, а сыновья, оставались неотесанными болванами въ родномъ городк. Въ каждый мой пріздъ я замчалъ нкоторую разницу въ обращеніи со мною кузинъ. Точно я былъ для нихъ не одинъ и тотъ же человкъ, а цлый рядъ постителей. Цлая пропасть лежала между неуклюжимъ шестнадцатилтнимъ школьникомъ въ некрасивомъ траурномъ плать и двумя самоувренными двушками восемнадцати и девятнадцати лтъ, но кембриджскій студентъ 22 лтъ, отличный игрокъ въ теннисъ, начинавшій пріобртать свтскія манеры, былъ желаннымъ сверстникомъ 23 и 24-лтнихъ двушекъ.

Автомобиль появился, если не ошибаюсь, во время моего второго прізда, это былъ красивый экипажъ съ дверцей позади и темнокрасными подушками. Вечерній чай перенесли на 7 часовъ и назвали обдомъ, но дядя не позволялъ ни подавать къ нему вина, ни приглашать гостей. Онъ самъ не одвался къ этому обду и строго запретилъ дочерямъ надвать платья съ открытой шеей,— Я не могу позволить, чтобы мои дочери одвались, какъ…— онъ замялся,— какъ актрисы и выставляли напоказъ свои голыя шеи и толстыя руки.

Одна особенность отличала жизнь всхъ этихъ разбогатвшихъ семей промышленнаго класса: ихъ страшная изолированность. Вс мстные богачи пріобрли состояніе путемъ упорнаго труда и строгой экономіи, при чемъ у нихъ не было ни времени, ни средствъ для гостепріимства. Единственными знакомыми кузинъ были ихъ школьные товарищи и подруги. У нихъ он часто бывали по вечерамъ, а иногда проводили и цлый день. Тамъ они встрчали другихъ молодыхъ людей, завязывалась переписка, назначались свиданія, и это составляло главное содержаніе ихъ жизни. Когда билльярдъ былъ новымъ, дядя приглашалъ своихъ пріятелей поиграть на немъ, вообще же онъ былъ главнымъ образомъ предметомъ тщеславія. Об кузины очень хорошо играли на немъ. На обды къ знакомымъ он никогда не здили. Посл нсколькихъ домашнихъ ссоръ он стали вызжать на танцовальные вечера, всегда въ сопровожденіи тетки, и обыкновенно переодвались въ бальныя платья по дорог, у кого-нибудь изъ знакомыхъ.

Дядя и тетка не составляли никакихъ плановъ будущей жизни своихъ дочерей. Дядя былъ слишкомъ занятъ длами, фабриками и личными удовольствіями, чтобы задумываться о судьб ихъ, ему всего больше хотлось, чтобы он оставались молодыми двушками лтъ шестнадцати, живыми цвтами, которые украшаютъ домъ и которымъ можно дарить разныя вещи. Онъ сердился, что он не довольствуются такимъ положеніемъ, и еще боле сердился, что он не могутъ подавить своего естественнаго интереса къ молодымъ людямъ. Эти молодые люди приходили окольными путями, чтобы только не видать его налитыхъ кровью злыхъ глазъ. Тетка, повидимому, не имла никакого понятія о томъ, что могло ожидать ея дтей. Вообще, она ни о чемъ не имла собственной идеи, она принимала мужа, каковъ онъ былъ, и жила день за день, ни о чемъ не думая.

Теперь я понимаю трагическое положеніе моихъ кузинъ, он были лишены всякаго руководства, всякаго содйствія развитію. Не встрчая разумнаго слова дома, он черпали вс свои свднія о жизни изъ разговоровъ съ подругами и изъ популярныхъ романовъ. Во время моего перваго прізда я замтилъ, что он вели переписку и ходили на свиданія съ разными таинственными С., Л., K., P. Н., вроятно, братьями и кузенами ихъ подругъ. Въ слдующіе мои прізды продолжалось то же самое, только иниціалы мнялись.

Изъ всего, что он видли въ окружающемъ ихъ мір, он вывели заключеніе, что цль жизни — веселиться. Он даже иногда сами высказывали это. Главные элементы веселой жизни, по мннію моихъ кузинъ и безчисленнаго множества богатыхъ молодыхъ женщинъ, это имть маленькія приключенія, смяться, чувствовать себя хорошенькой и привлекать вниманіе. Хожденіе по магазинамъ — одно изъ главныхъ наслажденій. Он покупали разныя разности для туалета, разныя бездлки для себя и подарки для своихъ друзей. Подарки безпрестанно давались и получались въ этомъ кругу, особенно цвты и коробки конфектъ. Дядя то и дло дарилъ дочерямъ то чеки, то какія-нибудь вещицы, я никакъ не могъ привыкнуть къ этимъ обычаямъ, по характеру и воспитанію я не любилъ получать подарки и стснялся длать ихъ. Дло въ томъ, что я унаслдовалъ отъ отца его ненависть и презрніе къ собственности.

О чемъ втайн мечтали мои кузины, я никогда не могъ узнать, думаю, что подъ вліяніемъ романовъ, которые он читали, мечты ихъ были романтичны и сантиментальны. Что касается замужества, оно казалось имъ и очень привлекательнымъ, и страшно серьезнымъ: съ одной второны, оно длало женщину важной, съ другой — показывало, что она состарилась. О дтяхъ он, кажется, не думали, по крайней мр, никогда не говорили. Что касается бднаго, неимущаго люда, окружавшаго ихъ, кузины всегда готовы были принять участіе въ благотворительномъ базар въ пользу его. Он не подозрвали никакой экономической связи между собственнымъ благосостояніемъ и бдностью рабочихъ и знали о рабочемъ союз одно только: что это какіе-то непріятные чужіе люди, которые портятъ расположеніе духа дяди. Въ соціальной жизни он знали одно только зло: ‘агитаторовъ’. Я думаю, ихъ нсколько удивляло, почему это сразу не перебьютъ всхъ этихъ агитаторовъ. Но у нихъ было какое-то инстинктивное отвращеніе ко всякимъ разсужденіямъ о соціальныхъ вопросахъ, он какъ будто боялись, что эти разсужденія нарушатъ ихъ счастливое невдніе…

Кузины не только служили для меня иллюстраціей къ Марксу, он до нкоторой степени содйствовали и моему чувственному воспитанію. Ихъ пріемы въ этомъ случа, какъ и во всхъ другихъ, были крайне просты, но по своей неопытности я былъ застигнутъ врасплохъ.

Помнится, при моемъ третьемъ прізд Сибилла взялась за меня. До тхъ поръ я, кажется, видалъ ее только въ профиль, теперь она повернулась ко мн вполн en face и глядла на меня своими синими глазами. Въ первое же утро за завтракомъ она стала, не ожидая моей просьбы, передавать мн все, что мн было нужно.

Когда на молодыхъ людей смотрятъ хорошенькія кузины, они невольно обращаютъ вниманіе на этихъ кузинъ. Мн казалось, что я всегда любовался глазами Сибилы, и что въ ея темперамент было много сходнаго съ моимъ. Странно, что я не замчалъ этого при моихъ прежнихъ пріздахъ.

Въ это утро мы съ ней гуляли по саду и разговаривали о Кембридж. Она предлагала мн множество вопросовъ о моихъ занятіяхъ и моихъ планахъ на будущее. Она сказала, что всегда считала меня очень умнымъ.

Когда тема разговора была исчерпана, мы нарвали букеты цвтовъ для украшенія комнатъ. Потомъ она спросила меня, умю ли я бгать, и мы съ ней пробжали нсколько разъ по средней дорожк сада. Она немного запыхалась, и мы услись въ бесдк. Мы сидли рядомъ, изъ дома насъ не было видно, волоса ея слегка, очень мило растрепались, и она попросила меня помочь ей заколоть ихъ шпилькой. Никогда въ жизни не былъ я такъ близко отъ мягкихъ локоновъ, отъ красивыхъ бровей, отъ теплой нжной щечки двушки, и я взволновался. Во мн шла борьба между желаніемъ и робостью.

— Благодарю,— сказала кузина и слегка отодвинулась отъ меня.

Она начала говорить о дружб и пустилась въ подробное описаніе своихъ подругъ, забывъ поддерживать легкій электрическій токъ между нами.

Поздне она снова вернулась къ своему плану.

Въ эту ночь я пошелъ спать съ одной господствующей мыслью въ голов: поцловать кузину Сибилу трудно, но никакъ не невозможно. Я не помню, чтобы у меня вообще являлся вопросъ, стоитъ ли это длать. Новыя ощущенія налетли на меня неожиданно, я былъ точно въ припадк лихорадки.

На слдующій день дло дошло до кризиса въ маленькой гостиной на верху, назначенной служить мн кабинетомъ. Я тамъ занимался или, скорй, старался заниматься, несмотря на весьма первобытныя ощущенія, волновавшія мой умъ. И Сибила подошла ко мн подъ весьма прозрачнымъ предлогомъ поискать книгу.

Я повернулся и всталъ, увидвъ ее. Не помню, о чемъ мы говорили, но изъ ея словъ я понялъ, что могу поцловать ее. Я попытался сдлать это, но она отвернула отъ меня лицо.

— Какъ вы смете?— сказала она.— Я этого не ожидала отъ васъ.

Въ такомъ вид наши отношенія оставались въ теченіе двухъ дней. Во мн росло раздраженіе противъ кузины Сибилы и въ то же время сильнйшіе желаніе добиться поцлуя, котораго я жаждалъ. Кузина Сибила находилась въ счастливомъ убжденіи, что я безъ ума влюбленъ въ нее, что она отлично играла и выиграла свою партію. Я страдалъ цлыхъ два дня, пока не понялъ, что это — самое обыкновенное кокетство, что, быть можетъ, цлая дюжина молодыхъ людей уже играла роль Тантала, добиваясь поцлуя Сибилы. Ночью я ходилъ взадъ и впередъ по комнат, проклиная ее и называя разными бранными именами, которыя она, можетъ быть, заслуживала, а она ложилась спать, жаля меня:— Ахъ, этотъ бдный, глупый Дикъ!

— Отчего это мужчины такіе гадкіе?— говорила Сибила на слдующее утро, опустивъ голову и уклоняясь отъ моей попытки насильно обнять ее.

— Глупости!— вскричалъ я, и лучъ пониманія вдругъ оснилъ меня.— Вы сами начали эту игру.

— О!

Она стояла около куста розъ, слегка красня, возбужденная и готовая принять оборонительное положеніе, если я возобновлю свое нападеніе.

— Страшно жарко, невозможно вести борьбу,— сказалъ я, блдня отъ гнва,— не знаю, хватитъ ли у меня силъ поцловать васъ, Сибила, хотя, кажется, вамъ самой очень этого хочется.

Я готовъ былъ побить ее. Мой тонъ оскорблялъ ее больше, чмъ слова.

Наши глаза встртились. Я прочелъ въ ея глазахъ ненависть, равную той, какую самъ ощущалъ.

— Пойдемъ играть въ теннисъ,— предложилъ я посл минутнаго молчанія.

— Нтъ,— рзко отвтила она,— я иду въ комнаты.

— Очень хорошо.

На этомъ покончилось дло съ Сибилой.

Я еще былъ подъ впечатлніемъ этого разочарованія, когда Гертруда вдругъ стала высказывать нкоторый интересъ къ моей особ. Она нсколько разъ будто случайно дотрагивалась до моей руки и оставляла на ней свои пальцы,— у нея были удивительно нжныя руки,— она начала уходить со мной въ бесдку, доврчиво класть свою руку въ мою, разспрашивать меня о Кембридж. Вопросы она длала т же, что Сибила. Но я владлъ собой и сохранялъ видъ вжливаго равнодушія ко всмъ ея заигрываніямъ.

Какое впечатлніе произвело это на Гертруду, выяснилось въ одномъ ея разговор — не помню о чемъ — съ Сибилой.

— О, Дикъ,— сказала она, съ нкоторымъ удовольствіемъ,— Дикъ святоша!

И посл этого я не позволилъ себ никакого легкомысленнаго поступка, который опровергъ бы ея теорію о моемъ прирожденномъ благочестіи и цломудріи.

VI.

На фон этой-то Стаффордшайрской грубости и неразвитости увидлъ я въ первый разъ Маргариту. Она была падчерицей Седдона, извстнаго Берлемскаго адвоката и школьная подруга моихъ кузинъ, только гораздо моложе ихъ. Она была не только не одного поколнія съ кузинами, но и не одного съ ними рода. Она принадлежала къ небольшой групп двушекъ, которыя съ удивительнымъ прилежаніемъ исполняютъ вс работы, какія движеніе въ пользу женскихъ общественныхъ школъ навалило на ученицъ этихъ школъ. Она основательно изучила французскій и нмецкій языки, подвинулась въ математик на сколько это возможно для человка, не имющаго блестящихъ математическихъ способностей, и посл обычнаго столкновенія съ семьей отправилась въ Ньюгэмскій университетъ, въ Беннетъ Голлъ, изучать исторію.

Тамъ на третьемъ году ученія она переутомилась до того, что заболла и принуждена была отказаться отъ жизни въ Ньюгем и похать съ матерью за границу. Она заболла, какъ многія двушки въ университетскихъ коледжахъ, вслдствіе дурной подготовки дома и въ школ. Ей казалось, что она недостаточно быстро подвигается впередъ, она отказывалась отъ игръ, отъ всякихъ физическихъ упражненій, чтобы дольше сидть за книгами, и часто работала по ночамъ. Къ этому присоединилась дурная пища, которою славится Беннетъ Голь, и ночное потребленіе печеній и сладкихъ бисквитъ, которыми двушки вознаграждаютъ себя за дневную голодовку. Мать привезла ее домой больною и страшно огорченною и, находя, что домашняя жизнь не приноситъ ей пользы, повезла въ Италію ее и своего сына отъ второго мужа, десятилтняго болзненнаго мальчика.

Италія значительно смягчила горе Маргариты. Повидимому, они вс трое проводили тамъ время очень пріятно. Дома же Седдонъ, несмотря на свое добродушіе, часто портилъ имъ жизнь своими капризами, являвшимися слдствіемъ нервнаго разстройства пищеваренія.

Они пробыли боле шести мсяцевъ за границей и теперь вернулись въ Берслемъ. Здоровье Маргариты окончательно поправилось, и она производила впечатлніе вполн развитой двушки. Былъ май мсяцъ, масса цвтовъ уже распустилась, когда миссисъ Седдонъ вздумала дать праздникъ въ честь своего возвращенія. Седдоны занимали просторный старый фермерскій домъ, передланный сообразно съ новйшими идеями комфорта, къ нему прилегалъ фруктовый садъ, предназначенный служить не столько для пользы, сколько для удовольствія. Теперь въ немъ цвло множество вишень и яблонь. Лужайки, заросшія желтыми трубоцвтами, выдлялись среди зелени луговъ. Маргарита, безъ шляпки, очень просто одтая, съ легкимъ румянцемъ на щекахъ, встртила нашу нарядную компанію, пріхавшую въ четырехмстномъ мотор съ тетушкой, одтой въ срое шелковое платье. Маргарита была въ легкомъ голубомъ костюм изъ прозрачной матеріи съ хорошенькими ленточками и походила на нжный скромный цвтокъ.

Это былъ одинъ изъ тхъ майскихъ дней, ясныхъ и жаркихъ, какъ лтомъ, и я помню ярко освщенныя фигуры и группы гулявшихъ гостей, блыя ворота между фруктовымъ садомъ и цвтникомъ, большой лугъ съ дубомъ посредин и красный домъ съ верандой и открытыми французскими окнами, черезъ которыя былъ ходъ прямо въ садъ.

Общество было большею частью женское, исключеніе составлялъ викарій невысокаго роста, съ большой головой, видимо интересовавшійся Маргаритой, два-три молодыхъ мужа, пріхавшихъ со своими женами, два юноши, кром меня, игравшіе въ теннисъ, и, наконецъ, одинъ отецъ съ тремя дочерьми, отецъ старой школы, еще не вполн усмиренный, часто возмущавшійся и своевольничавшій. Дочери строго слдили за нимъ и старались предупредить въ зародыш всякую его неловкость. Остальные гости были матери съ дочерьми всхъ возрастовъ и цлая куча тетокъ. Мистеръ Седдонъ, кажется, не показывался, хотя былъ дома.

Гости сосредоточивались около чайнаго стола въ длинной комнат съ французскими окнами, и четыре нарядныя горничныя ходили взадъ и впередъ, услуживая и тмъ, кто былъ въ комнат, и тмъ, кто стоялъ и сидлъ въ саду около нея. Миссисъ Седдонъ разливала чай, и Маргарита частью помогала ей, частью разговаривала со мной и съ Сибилой, Гертруда встртила одного изъ своихъ прежнихъ, заброшенныхъ обожателей и играла съ нимъ въ теннисъ, стараясь воскресить прошлое. Маленькій викарій, помшивая полувыпитую чашку чая, присоединился къ нашей компаніи и передъ каждымъ своимъ замчаніемъ усиленно возобновлялъ это помшиванье. Мы говорили о Кембридж, и Маргарита, слушавшая тамъ лекціи до своей болзни, охотно поддерживала этотъ разговоръ. Она съ интересомъ изгнанника прислушивалась къ старымъ знакомымъ именамъ людей и мстностей. Мы вспоминали старые анекдоты и восхищались остатками старины въ архитектур зданій.

Мн до сихъ поръ живо рисуется Маргарита, какъ я ее видлъ въ этотъ день, рисуется ея свжее, изящное личико съ нсколько выдавшейся верхней губой, со слегка нахмуренными бровями и ея манера держаться, застнчивая и въ то же время ршительная. У нея были большіе голубые глаза и очень музыкальный голосъ съ чуть замтнымъ картавленьемъ.

— Значитъ, Кембриджъ еще существуетъ,— замтила она. Въ прошломъ году я здила въ Гранчестеръ и пила чай подъ яблоней въ цвту. Тогда я и не думала, что мн придется совсмъ ухать оттуда.

— Я видла много картинъ и многое узнала о нихъ — въ Питти и въ Брера — Брера восхитительна — чудныя мста,— но это совсмъ не то, что настоящее ученье!

У нея были великолпные волоса, она была просто, но изящно одта, она говорила объ искусств, о красивыхъ вещахъ и о красивой стран, она такъ искренно жалла о томъ, что не можетъ продолжать образованіе, она казалась существомъ совсмъ другого рода, чмъ моя разряженная, грубоватая, краснощекая, черноволосая, положительно противная мн кузина. Рядомъ съ Гертрудой она представлялась воздушной.

Она плнила меня съ первой минуты, какъ я ее увидалъ, и я всми силами старался овладть ея вниманіемъ, понравиться ей.

Мы стали вспоминать пріздъ Хриса Робинзона,— онъ и въ Беннетъ Голл читалъ рефератъ — и впечатлніе, которое онъ произвелъ на насъ.

— Онъ и меня тоже разочаровалъ,— сказала Маргарита.

Я сталъ развивать Маргарит свои идеи о соціальномъ прогресс, она слушала меня внимательно, серьезно, и брови ея сдвинулись больше прежняго. Маленькій викарій принялъ живое участіе въ разговор.— Мы много разсуждали обо всемъ этомъ, когда я былъ на восьмомъ семестр,— сказалъ онъ.— Я радъ, что имперьялизмъ не окончательно захватилъ студентовъ.

Къ намъ подошла Гертруда, сіяющая и самоувренная, обожатель, покраснвшій и, очевидно, склонный вернуться къ прежнимъ чувствамъ, пришелъ вмст съ ней и съ какой то дамой въ розовомъ плать и розовой шляпк. Гертруда была предметомъ общаго ухаживанья и не намревалась играть пассивную роль въ нашемъ разговор.

— Соціализмъ!— вскричала она, поймавъ это слово.— Хорошо, что папы нтъ здсь! Съ нимъ положительно длаются припадки, когда при немъ говорятъ о соціализм.

Обожатель разсмялся, не высказывая никакого мннія. Викарій замтилъ, что есть соціализмъ и соціализмъ.

Онъ посмотрлъ на Маргариту, чтобы узнать не слишкомъ ли это смло сказано. Но она была на сторон широкихъ воззрній, и онъ быстро перешелъ къ боле радикальнымъ мнніямъ. Онъ заявилъ, что положеніе бдняковъ ужасно, прямо ужасно, что на него находитъ иногда желаніе разрушить всю существующую систему.— Но только,— прибавилъ онъ, обращаясь ко мн,— чмъ же мы ее замнимъ?

Маргарита слегка покраснла и ршительнымъ голосомъ проговорила, что считаетъ себя соціалисткой.

— И носите золотую цпочку!— вскричала Гертруда,— это мн нравится!

Я выступилъ въ защиту Маргариты.— Изъ того, что человкъ соціалистъ не слдуетъ, что онъ долженъ одваться въ рогожу,— сказалъ я.

Обожатель сильно покраснлъ и пробормоталъ:— Надо-же быть послдовательнымъ.

У насъ начался интересный споръ, касающійся самыхъ общихъ идей.

Мы съ Маргаритой защищали соціализмъ, Гертруда, Сибила и обожатель высказывали антисоціалистическія убжденія, викарій старался держаться средины. Онъ напоминалъ намъ разныя полезные принципы, часто забываемые въ спор, въ род того, что по такому важному вопросу можно многое сказать за и противъ, что если бы всякій исполнялъ свой долгъ относительно окружающихъ, соціальныя задачи было бы легко разршить и т. п. Съ кузиной Гертрудой было трудно спорить, она не сознавала собственной непослдовательности и не принимала никакихъ аргументовъ. Ея точка зрнія была исключительно матеріалистическая, она заявила, что не понимаетъ, почему не можетъ жить весело, оттого что другіе не веселятся, что если мы отдадимъ другимъ все, что имемъ, они, наврно, не будутъ знать, что съ этимъ длать. Она спрашивала, отчего мы не живемъ среди рабочихъ, если такъ любимъ ихъ, и высказывала твердое убжденіе, что если бы у насъ завести соціализмъ, черезъ десять лтъ все опять пошло бы по старому. Она упрекала насъ въ неблагодарности и находила, что міръ прекрасенъ, что ей не хотлось бы ничего мнять въ немъ, что она довольна всмъ существующимъ.

Споръ былъ прерванъ Маргаритой, которая предложила сыграть партію въ крокетъ. Она помстила викарія въ число играющихъ, а сама нестала играть. Мы съ ней стояли на краю лужайки и нсколько секундъ молча слдили за игрой.

— Какъ я ненавижу такіе взгляды,— заговорила она доврчивымъ полушепотомъ, и нжная краска снова покрыла ея щеки.

— Отсутствіе воображенія,— замтилъ я.

— Можно ли думать, что цль нашей жизни одно только наслажденіе,— продолжала она,— только наряжаться, играть, сть вкусныя кушанье и тратить деньги!— Она имла въ виду не только моихъ кузинъ, но и весь міръ промышленниковъ и собственниковъ, окружавшій насъ.— Но что же длать?— спросила она.— Мн очень жаль, что я должна была пріхать сюда. Здсь все какъ-то безцльно. Не замтно никакого движенія, нтъ идей, нтъ стремленій. Никто, кажется, не чувствуетъ того, что я,— потребности осмыслить жизнь. Жизнь безъ смысла противна.

— Вы не думаете принять участіе въ мстныхъ длахъ?

— Попробую. Надобно будетъ что-нибудь придумать. Какъ вы думаете, что если бы заняться пропагандой?

— А вы могли бы?..— началъ я съ нкоторымъ сомнніемъ.

— Пожалуй, что нтъ,— отвчала она посл минутнаго раздумья.— Я думаю, что это мн не удастся. А между тмъ я чувствую, что многое можетъ быть сдлано для человчества, многое должно быть сдлано… и мн такъ хочется поработать.

Я до сихъ поръ вижу ее, какъ она стояла тогда подл меня: брови ея были сдвинуты, голубые глаза глядли въ пространство, губы были полуоткрыты.— Чувствуется, что на свт происходитъ такъ много вещей, въ которыхъ не можешь принять участіе!— проговорила она.

Когда я возвращался въ мотор домой, голова моя была полна мыслью о ней. Я представлялъ себ ея недовольство судьбой, ея ощущенія изгнанницы. Даже нкоторая слабость, которую я въ ней замтилъ, была мн симпатична. Она удивительно выдлялась изъ окружавшей обстановки. Это былъ, какъ я уже говорилъ, голубой цвтокъ на куч мусора. Удивительно также, что она связана съ такой страшной ссорой, которая произошла въ тотъ же вечеръ между мной и дядей. Косвенно Маргарита была въ ней виновата. Она воскресила въ моемъ ум извстные идеи и вопросы, я искалъ разршенія ихъ и совершенно непреднамренно заговорилъ такимъ тономъ, который оскорбилъ дядю до глубины души.

VII.

Какая это вышла нелпая сцена!

Я сидлъ съ нимъ въ курильной комнат и развивалъ мысли, которыя считалъ самыми неоспоримыми истинами, какъ вдругъ къ моему великому изумленію онъ разсердился и назвалъ меня ‘проклятымъ молокососомъ’.

— Удивительно интересное у насъ теперь время,— говорилъ я,— мы живемъ, можно сказать, при начал цивилизаціи.

— А!— сказалъ онъ и кивнулъ головой. Онъ сидлъ, отвернувшись отъ меня, смотрлъ на кончикъ своей сигары, и я не имлъ ни малйшаго представленія, что говорю непріятныя ему вещи.

— Ужасный у насъ хаосъ во всемъ,— продолжалъ я,— изрытыя улицы, безобразное населеніе, безобразныя фабрики…

— Ты бы, небось, все это устроилъ гораздо лучше,— сказалъ дядя, искоса поглядывая на меня.

— Нтъ, не я, но если бы человчество, выработало коллективно планъ и знало, къ какой цли стремиться, оно устроило бы все гораздо лучше. А теперь насъ всхъ несетъ по вол случая, котораго мы не можемъ предвидть…

— Ты, пожалуй, скажешь, что я организовалъ свое дло тоже по вол случая,— проговорилъ дядя, и въ голос его слышался вызовъ. Я продолжалъ свои разсужденія, какъ будто говорилъ въ кружк студентовъ.— Во всякомъ большомъ дл случайность играетъ роль,— сказалъ я.

Дядя замтилъ, что это показываетъ, какъ я мало смыслю въ длахъ. Если всякое предпріятіе зависитъ отъ случая, почему же ему все удается, и его дло растетъ, а дураки Акройдъ и К^о вчно остаются позади. Онъ собирался разсказать славную исторію о томъ, какъ нкогда Акройды стояли выше его, и какъ теперь онъ можетъ купить всхъ ихъ втрое дороже, чмъ они стоютъ. Но мн непремнно хотлось высказать свою мысль.

— О!— сказалъ я,— конечно, бываетъ, что въ нкоторыхъ случаяхъ человкъ одерживаетъ побду благодаря своимъ достоинствамъ, но по большей части при современныхъ условіяхъ успхъ зависитъ отъ силъ, лежащихъ вн человка. Не вы изобрли гончарное производство и разныя усовершенствованія его, не ваша предусмотрительность покрыла Англію стью желзныхъ дорогъ и сдлала возможнымъ организовать производство въ широкихъ размрахъ. Вы просто только сумли приспособиться къ требованіямъ времени и случайно появились въ такомъ положеніи, что могли обратить ихъ въ свою пользу…

Вотъ при этихъ то словахъ дядя вспылилъ и назвалъ меня ‘проклятымъ молокососомъ’.

Когда я очнулся отъ своихъ разсужденій о современномъ положеніи, я увидлъ, что онъ наклоняется надъ великолпной плевательницей, произноситъ какія-то отрывочныя ругательства, выплевываетъ кончикъ сигары, который онъ откусилъ въ запальчивости, и готовится высказать мн все, что думаетъ о состояніи моего ума.

Почему же и мн не высказать ему моихъ мнній о немъ? Онъ много лтъ не смотрлъ на себя со стороны, и я ршилъ помочь ему въ этомъ. Мы оба не стснялись въ выраженіяхъ. Онъ назвалъ меня соціалистомъ, озлобленнымъ ненавистникомъ всякой собственности, образованнымъ человкомъ самаго низкаго сорта съ непомрнымъ самомнніемъ. Главное обвиненіе его состояло въ томъ, будто я воображаю, что все знаю, это онъ повторялъ нсколько разъ.

Мы сохраняли вооруженное перемиріе съ тхъ поръ, какъ я ршился хать въ Кембриджъ, и теперь высказали все, что у насъ накопилось другъ противъ друга. А накопилось страшно много.

Я не стану передавать всего, что было нами сказано во время этой стычки, не разъ грозившей перейти въ рукопашную, но въ конц концовъ я объявилъ, что не останусь ни часа боле въ этомъ дом.

Взбшенный до послдней степени, я пошелъ наверхъ, чтобы уложиться и перехать въ желзнодорожную гостиницу, а онъ съ ироническою вжливостью телефонировалъ, чтобы мн прислали кэбъ.

— Скатертью дорога!— прокричалъ дядя, увидвъ, что я ночью вышелъ изъ дома.

Въ виду ночного времени наше столкновеніе было нелпымъ, но въ сущности это — антагонизмъ, существующій во всхъ человческихъ длахъ, антагонизмъ между идеей и установившеюся рутиной. Я и мн подобные люди, мы все подвергаемъ допросу, уничтожаемъ все, что не можетъ ясно доказать свое право на существованіе, потому что мы чувствуемъ, какой безпорядокъ господствуетъ вокругъ насъ и уврены въ возможности создать вмсто него порядокъ. Мы несомннно — народъ непріятный. Дядя принадлежитъ къ гораздо боле многочисленной масс людей, которые принимаютъ все, какъ оно есть, ненавидятъ изслдованія и анализъ, боятся перемнъ, противятся опытамъ, презираютъ науку. Вся исторія, вся литература, вся наука представляютъ эту борьбу существующихъ вещей съ идеаломъ, который стремится уничтожить ихъ.

Изъ за ссоры съ дядей я цлыхъ пять лтъ не видалъ Маргариты.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Маргарита въ Лондон.

Мн было двадцать семь лтъ, когда я снова встртился съ Маргаритой, и для меня эти послднія пять лтъ были наполнены энергичной дятельностью, хотя и не богаты особенно важными событіями. Когда я увидлъ ее вновь, я считалъ себя уже установившимся человкомъ. Я думаю даже, что считалъ себя боле установившимся, чмъ былъ на самомъ дл. Съ обычной точки зрнія я шелъ впередъ очень удачно, мои убжденія, если они и не измнились особенно существенно, то во всякомъ случа стали гораздо опредленне, а честолюбіе мое выяснилось боле, стало смле.

Я давно разстался съ университетомъ и вернулся въ Лондонъ. Я издалъ дв книги, о которыхъ говорили, написалъ нсколько статей и завязалъ прочныя отношенія съ ‘Еженедльнымъ журналомъ’ и ‘Вечерней Газетой’. Я былъ членомъ клуба восьмидесяти и пытался примнять въ широкихъ размрахъ пріемы, усвоенные въ студенческомъ союз Кембриджа. Лондонскій міръ открылся передо мной безъ всякихъ затрудненій. У меня оказалось множество разнообразныхъ и пріятныхъ связей. Я познакомился съ мистеромъ Эвешамомъ, котораго заинтересовала моя статья ‘Новые правители’, онъ заговорилъ со мной о ней. И это помогло мн войти въ очень интересное и вліятельное общество. Я часто обдалъ вн дома и нердко получалъ приглашенія на блестящіе и весьма интересные обды. Я очень любилъ разговоры за ними, когда маленькій огонекъ діалога вдругъ разгорается въ общія пренія, когда посл ухода женщинъ, идетъ умная, содержательная бесда мужчинъ, а потомъ возобновляется прерванная болтовня съ какой-нибудь хорошенькой, граціозной женщиной. У меня было много знакомыхъ домовъ, Кембриджъ свелъ меня съ двумя или тремя литературными и артистическими кружками, а мои книги и м-ръ Эвешамъ открыли передо мной двери большого свта или ‘общества’. Я не былъ ни грубымъ, ни безпокойнымъ, ни особенно притязательнымъ человкомъ, иногда недурно говорилъ, а когда мн нечего было сказать интереснаго, я прималчивалъ и при этомъ отличался юношескою серьезностью, которая всегда нравится хозяйкамъ. Другая сторона моего существа, которая впервые прорвала покровъ сдержанности въ Локарно, нашла тоже случай проявить себя во время моего пребыванія въ Лондон. У меня были уже и связи, и тайны, и приключенія съ разными неудачно вышедшими замужъ, сбившимися съ пути или скомпрометированными женщинами, какихъ можно встртить въ Лондонскомъ обществ. Отношенія къ женщинамъ давно перестали быть для меня чмъ-то таинственнымъ и волшебнымъ, они превратились въ вопросъ потребности и возбужденія, возбужденія, вызываемаго, между прочимъ, тмъ, что ихъ приходилось скрывать.

Я съ большимъ сомнніемъ могу говорить о ход моего развитія во время этого періода. Мн трудно опредлить, въ какомъ отношеніи я развился, въ истинномъ значеніи этого слова, между двадцатью тремя и двадцатью семью годами. Это время кажется мн теперь скоре временемъ осуществленія и проясненія. Въ общихъ чертахъ убжденія мои, кажется, уже опредлились во время моего послдняго приключенія въ Локарно, но въ теченіе этихъ пяти лтъ я снова и снова пересматривалъ разные вопросы и наедин съ собой и съ другими, наполнялъ конкретными фактами т представленія, которыя рисовались мн раньше схематично и словесно, сопоставлялъ свои силы съ своими идеалами и силами міра, окружавшаго меня. Было очевидно, что многіе люди, которые были не лучше меня и обладали не большими преимуществами, чмъ я, достигли вліятельнаго и даже ршающаго положенія въ мір политическомъ и умственномъ. У меня было достаточно самоувренности и знаній, чтобы играть видную роль въ жизни. Я находилъ, что могу писать, и писать, какъ человкъ, обладающій извстнымъ авторитетомъ, а не какъ рядовой писака. И въ общественномъ, и въ политическомъ, и въ умственномъ отношеніи я считалъ себя честнымъ человкомъ и зналъ, что, благодаря этому, все давалось мн легко, безъ особыхъ усилій съ моей стороны. Люди врили мн съ перваго слова — и такимъ образомъ я былъ въ боле благопріятномъ положеніи, чмъ какой бы то ни было другой искатель приключеній.

Но процессъ внутренняго роста остановился, и я не представлялъ собой ничего боле значительнаго въ двадцать семь лтъ, чмъ въ двадцать два, хотя я и былъ въ это время много разумне и сильне, всякій, кто заглянулъ бы въ теченіе этого періода въ мой мозгъ, нашелъ бы, что внутренній ростъ мой вообще кончился. Въ частности, можно съ увренностью сказать, что за это время я не сталъ лучше понимать женщинъ. Случай въ Локарно значилъ для меня гораздо больше, чмъ я самъ думалъ. Онъ закончилъ мою юность и на нкоторое время задержалъ наступленіе зрлаго возраста. Я еще не испыталъ лучшей и глубочайшей радости въ мір — заглянуть въ сердце и душу двушки и никогда не помышлялъ сколько-нибудь реально о томъ, чтобы найти жену или что-нибудь въ род друга среди женщинъ. Мое смутное предчувствіе чего-то подобнаго съ теченіемъ времени померкло. Я отказался отъ надежды на это. Мн казалось, что я прекрасно знаю женщинъ. Я стремился энергично работать, добиться положенія, въ которомъ я смогу развить и осуществить свои проекты. Женщины,— думалъ я,— тутъ не при чемъ. Я былъ убжденъ, что не женюсь во всякомъ случа еще нсколько лтъ. Я нравился опредленному типу женщинъ, я былъ настолько тщеславенъ, что вполн полагался на себя въ любовныхъ длахъ. Я считалъ себя способнымъ выбирать для себя удобную любовницу, которая могла служить моимъ цлямъ и, разставаясь со мной, сказала бы мн, подобно моей первой добродушной любовниц: ‘Я не сдлала теб зла’. Это казалось мн единственнымъ разумнымъ способомъ удовлетворенія моихъ потребностей, которыя иначе могли бы помшать и повредить моей карьер.

Я не имю въ виду ни хвалить, ни защищать этой умственной и моральной фазы моего развитія. Такъ я оцнивалъ въ то время жизнь ‘и такъ подготовлялся къ ней, и такъ поступаютъ тысячи честолюбивыхъ людей въ настоящее время.

Въ остальномъ эти пять лтъ были періодомъ самоопредленія. Мои политическіе взгляды были цльны и честны. Одно постоянное желаніе управляло моими мыслями. Я мечталъ оставить Англію и всю Британскую имперію въ лучшемъ порядк, чмъ я ее засталъ, организовать и дисциплинировать ее, создать творческое и контролирующее государство. Намъ предстоитъ, говорилъ я, распространить образованіе общественнаго характера, воспитать новое, боле правильно живущее поколніе съ коллективистическимъ складомъ мыслей, объединить разрозненныя дятельности людей и главнымъ образомъ руководить создающею міръ и раззоряющею міръ промышленною и финансовою дятельностью, вернуть ее на служеніе общему благу. Задача, которая все боле и боле овладвала моимъ умомъ въ теченіе этихъ лтъ, состояла въ томъ, чтобы опредлить, съ какой форм и мр я самъ могу способствовать осуществленію этой цли. Гд-то, въ области политики или литературы находилось и мое мсто, но гд именно?

II.

Супруги Бейлей, подъ покровительствомъ которыхъ я опять встртилъ Маргариту, представляли собой самый разительный контрастъ съ узкимъ индустріализмомъ Стаффордширскаго міра. Они находились какъ разъ на противоположномъ полюс, эти два дятельныхъ человка, исключительно преданныхъ общественному благу. Они жили и работали въ маленькомъ домик въ Чемберсъ-стрит, въ Вестминстер и составляли центръ изумительно энергичной политической и соціальной дятельности.

Разъ вечеромъ Виллерслей ввелъ меня къ нимъ. Обстановка ихъ была намренно дловитая и скромная. Узкая передняя, оклеенная старыми желтоватыми обоями подъ дерево, была увшана шапками, шляпами и дамскими накидками. Высокая шотландка горничная — другой прислуги я никогда не видалъ у нихъ — скоре назвала насъ, чмъ доложила о насъ, мы поднялись по узкой лстниц, вошли въ открытую дверь небольшого кабинета, заставленнаго синими книгами и увидли передъ каминомъ гостиной Алтіору Бейлей, принимающую своихъ гостей. У нея была высокая величественная фигура, въ роскошномъ, но нсколько небрежно сшитомъ черномъ шелковомъ плать, красное ожерелье на ше, черные, лишенные глубины глаза, ясный рзкій голосъ, звучавшій всегда одинаково, крупныя -черты лица и гладкіе черные волосы, которые легко растрепывались и въ данную минуту напоминали голову орла во время втра. Она стояла, заложивъ руки за спину, и громкимъ теноромъ разсуждала о билл по поводу распланировки города съ Блеппомъ, который былъ въ то время секретаремъ мстнаго управленія. Толстый коротенькій человчекъ, съ мясистыми ушами и жирными блыми руками, все время двигавшимися за его спиной, стоялъ спиной къ намъ, видимо, ожидая возможности прервать рчь Алтіоры. Тоненькая барыня, въ блдно голубомъ, быть можетъ, одна изъ юныхъ женъ политическихъ дятелей, поставивъ ногу на ршетку камина, слушала съ выраженіемъ полнйшаго благоговнія.

Гостиная была одна изъ тхъ длинныхъ комнатъ, раздлявшихся прежде выдвижными перегородками и перескающихъ весь домъ отъ фасада до задней стны, какія часто встрчаются въ первыхъ этажахъ Лондонскихъ домовъ. На стнахъ ея висли дв или три акварели, вся мебель состояла изъ одного дивана и нсколькихъ стульевъ, на полу, скупо покрытомъ постилками, толпилась разношерстная компанія людей, преимущественно мущинъ. Нкоторые изъ нихъ были во фракахъ, но большинство въ утренней одежд. Женщины были или въ чрезвычайно строгихъ, или въ ослпительно роскошныхъ туалетахъ. Виллерслей обратилъ мое вниманіе на жену секретаря военнаго министерства, и я узналъ герцогиню Клайнъ, которая въ это время интересовалась вопросами образованія. Я оглянулся кругомъ, узнавая то того, то другого, и, отступая назадъ, наступилъ кому-то на ногу. Обернувшись, я увидлъ, что нога эта принадлежала достопочтенному м-ру Моттишаму, котораго такъ любятъ изображать каррикатуристы ‘Понча’. Онъ принялъ мои извиненія съ той чарующей любезностью, которая является одной изъ самыхъ привлекательныхъ чертъ его. Рядомъ съ нимъ стоялъ Эсмеръ изъ Кембриджа, котораго я не видлъ со временъ студенчества.

Виллерслей встртилъ какого-то бывшаго члена школьнаго комитета, къ которому у него было дло, и предоставилъ мн обмниваться наблюденіями и замчаніями по поводу присутствующихъ съ Эсмеромъ. Эсмеръ все еще былъ профессоромъ, но онъ велъ теперь, по его словамъ, нкотораго рода переговоры съ редакціей ‘Таймса’, которая хотла перетащить его въ Лондонъ. Ему тоже очень хотлось перехать въ Лондонъ.

—Изъ Кембриджа мы смотримъ на все происходящее точно въ щелку,— говорилъ онъ.

— Да, въ этомъ отношеніи Лондонъ необходимъ,— сказалъ я.— А какая странная компанія.

— Каждый кончаетъ тмъ, что является сюда,— замтилъ Эсмеръ.— Мы начинаемъ съ того, что ненавидимъ ее, какъ отраву — изъ зависти, и немного раздражаемся на нее: Алтіора можетъ быть невыносима по временамъ,— но все-таки мы вынуждены приходить.

— Что же, здсь устраиваются дла?

— О! безъ всякаго сомннія. Это — часть Британской правительственной машины, хотя и невидимая… Но никто, кром нихъ, не можетъ этого длать.

— Два человка,— прибавилъ Эсмеръ,— вздумали стать силой на свой собственный ладъ. И клянусь Богомъ, они этого достигли.

Я не могъ найти Оскара Бейлея, и, наконецъ, Эсмеръ указалъ его мн. Онъ сидлъ въ укромномъ уголк и велъ конфиденціальную бесду съ какимъ-то иностранцемъ, имвшимъ орденъ въ петлиц. Оскаръ во вншнемъ изяществ значительно уступалъ жен, у него была короткая крпко сколоченная фигура съ округлымъ брюшкомъ и смшнымъ широкимъ, плоскимъ, гладко выбритымъ лицомъ. Происхожденія онъ былъ англо-венгерскаго, и мн въ тип его лица всегда чудилось что-то монгольское. Онъ поглядывалъ своими красноватыми узенькими глазками поверхъ очковъ, стекла которыхъ были раздлены горизонтальной линіей на части разной силы, и говорилъ глуховатымъ голосомъ, шевеля тонкими губами и немного пришепетывая и длая нервныя движенія рукой.

Говорили, что тридцать лтъ тому назадъ онъ былъ точь въ точь такимъ же живымъ, умнымъ маленькимъ человчкомъ въ Оксфорд, какимъ я его встртилъ теперь. Изъ Оксфорда онъ перешелъ на службу по гражданскому вдомству и въ то же время создалъ себ репутацію политическаго писателя. Онъ былъ ловкій полемистъ съ большимъ запасомъ политическихъ и соціальныхъ идей. Онъ обладалъ великолпной памятью и имлъ замчательную способность къ анализу фактовъ. Въ послдніе годы онъ сосредоточился на соціально-политическихъ вопросахъ и сталъ постояннымъ сотрудникомъ журналовъ Nineteenth Century, Fortnightly и Contemporary, гд считался присяжнымъ критикомъ современнаго соціализма. Вроятно, на этой стадіи онъ бы и остановился, если бы не встртилъ Алтіоры.

Но Алтіора Маквити была исключительная женщина, единственная женщина въ мір, которая могла создать изъ Бейлея нчто большее. Въ ней была сила и привлекательность изящнаго, но беззастнчиваго юноши въ соединеніи съ истинно женской безцеремонностью. Она была изъ тхъ женщинъ, которымъ недостаетъ, какъ бы это сказать, именно женственности. Въ ней была смлость, иниціатива и философское отношеніе къ вопросамъ, и она могла работать, какъ мужчина. Но у нея отсутствовали всякія способности въ спеціальной области ея пола. Она никогда не была робка и застнчива, никогда не стремилась нравиться, она дйствовала слишкомъ возбуждающе и тревожно, чтобы мужчина могъ проводить съ ней свои часы отдыха. Ея кулинарное искусство было такъ же плохо, какъ ея почеркъ, который почти невозможно было разобрать, и, я увренъ, она была бы изъ рукъ вонъ плохой няней. Однако вы не должны думать, что это была некрасивая и неизящная женщина, и я не могу даже вообразить ее себ въ высокомъ воротничк или въ какомъ-нибудь костюм мужского типа. Но у нея была твердая, не эластичная душа, и въ основ ея существа лежало честолюбіе, жадное и ненасытное. Когда она не была въ період полнаго невниманія къ костюмамъ, отчасти вслдствіе протеста противъ долгихъ часовъ, отдаваемыхъ туалету, отчасти — ея личной несклонности къ этому, она создавала себ великолпные туалеты, нсколько цыганскаго характера, изъ чернаго, краснаго и серебра, совершенно своеобразные и оригинальные. Какъ-то въ начал девяностыхъ годовъ она встртила Бейлея и вышла за него замужъ.

Я очень мало знаю о первыхъ годахъ ея жизни. Она была единственной дочерью сэра Дейтона Маквити, который пробовалъ внести усовершенствованія въ обработку хлопчатой бумаги. Исключительно его стремленіе стать хлопчатобумажнымъ королемъ помшало ей сдлаться очень богатой женщиной. Какъ бы то ни было, она была достаточно независима. Она слыла наиболе способной изъ тхъ молодыхъ двушекъ, которыя занялись политико-филантропической дятельностью подъ вліяніемъ раннихъ романовъ Гемфри Уордъ, въ особенности ‘Марчеллы’. Она не вышла замужъ, вроятно, потому, что ея требованія были высоки, а мужчины были трусы и инстинктивно стремились къ женственности. Она вела домъ своего отца и устраивала по временамъ интересные обды, она блестящимъ образомъ выдала замужъ четырехъ сиротъ племянницъ. Посл разоренія и смерти отца, она выступила въ качеств писателя по соціальнымъ вопросамъ. Ей было тридцать три года, и дла ея были немного запутаны, когда она встртила Оскара Бейлея, въ редакціи Contemporary Review. Она плнилась той ловкостью и легкостью, съ которыми этотъ маленькій человчекъ вращался среди всякаго рода важныхъ и власть имющихъ лицъ, она первая открыла, сколько упругости скрывается въ этомъ все еще развивающемся ум, и она воспользовалась случаемъ встрчаться съ нимъ и покорить его, а какъ только онъ немного оправился отъ нкотораго смущенія и страха, какой она наводила на него, она женила его на себ.

Съ этихъ поръ начался новый періодъ въ жизни Бейлея и ея самой. Они оба удивительнымъ образомъ дополняли другъ друга. Карьера ихъ, думается мн, была всецло ея созданіемъ. Въ ней была ршительность, воображеніе, большая способность создавать идеи, тогда какъ онъ былъ совершенно лишенъ иниціативы, а идеи умлъ только запоминать и обсуждать. Она была не совсмъ аккуратна, нсколько небрежна — что показывалъ и ея почеркъ — она какъ будто экономила свою энергію, довольствуясь лишь набросками своихъ мыслей, тогда какъ онъ былъ въ высшей степени трудолюбивъ, почеркъ у него былъ калиграфическій, и съ годами буквы его становились все крупне и ясне. Она обладала значительной силой очарованія, она казалась людямъ именно на столько привлекательной, насколько желала казаться. У нея было достаточно опытности, хорошія связи въ обществ и большое общественное честолюбіе, а у него не было ни одного изъ этихъ свойствъ. Она была уврена, что суметъ исправить его недостатки, использовать его силы и сдлать много крупнаго, новаго и замчательнаго. Она завладла имъ. Ея бракъ, который въ высшей степени шокировалъ ея друзей и знакомыхъ — нкоторое время Бейлея называли не иначе какъ ‘этотъ гномъ’ — былъ геніальный шагъ, и съ теченіемъ времени они добились того, что стали весьма значительной и вліятельной супружеской парой. P. B. Р. было выгравировано на ихъ обручальныхъ кольцахъ: Pro Bono Publico (за благо общества),— и она считала это не пустой фразой. Она очень рано поняла, что вліяніе меньше всего достигается работой. Многое въ ихъ жизни связывало ихъ съ разными конфиденціальными сторонами административной машины. Она учла тотъ фактъ, что голова Бейлея была въ такомъ же порядк, какъ музей, и что онъ обладалъ изумительной памятію на мелочи. Она понимала, что если два человка дадутъ себ трудъ слдить за всми мелочами управленія, и собирать вс разбросанныя свднія, такъ чтобы быть въ состояніи съ точностью указывать, что нужно длать въ такомъ то случа и чего избгать въ другомъ, то они неизбжно станутъ центромъ всевозможныхъ справокъ, при составленіи законодательныхъ проектовъ и политическихъ предположеній, и она безъ колебаній пошла по этому пути.

Подъ ея энергичнымъ вліяніемъ Бейлей бросилъ свою службу, и они посвятили себя созданію такого рода центра всевозможныхъ справокъ. Они самымъ тщательнымъ образомъ изучили вс методы, организацію и современное положеніе правительственнаго механизма. Они исполняли свою задачу такъ, какъ никому до того и не снилось. Они наняли этотъ домъ въ Чемберсъ-стрит, отдлали его съ строгой экономіей, открыли ту шотландку прислугу, которой суждено было стать охраной и тираномъ ихъ старости, и принялись за дло. Ихъ первая книга ‘Служебный путеводитель’ составила три толстыхъ тома и стоила имъ и ихъ двумъ секретарямъ четырехъ лтъ работы. Это чрезвычайно полная и полезная книга. Исторія и современное состояніе государственной и общественной службы были приведены тутъ въ полную ясность.

Они работали аккуратно каждое утро съ девяти до двнадцати, потомъ завтракали сытно, но скромно, посл полудня они гуляли ‘для моціона’ или Бейлей присутствовалъ на собраніяхъ Лондонскаго школьнаго управленія, гд онъ служилъ въ цляхъ ознакомленія съ дломъ, какъ онъ говорилъ, для той же цли онъ сталъ директоромъ желзныхъ дорогъ. Днемъ Алтіора принимала дома всевозможныхъ постителей, а потомъ наступалъ обдъ или пріемъ, иди и то, и другое.

Ея обды и пріемы играли очень важную роль въ ихъ схем. Она сводила вмст разнаго рода интересныхъ лицъ, находящихся на государственной служб или стремившихся къ ней, она знакомила скромныхъ, неизвстныхъ работниковъ съ плохо освдомленными знаменитостями, и богачи встрчали тутъ больше разнаго рода факторовъ общественной жизни, чмъ гд бы то ни было. Она принимала всхъ съ несмущающеюся простотой и строгостью, и блестящая бесда велась въ то время, какъ на столъ подавалась миска супу, блюдо рыбы, баранина, молочный пудингъ и никакого питья, кром виски съ содой, горячей или холодной воды, молока или лимонада. Вскор каждый начиналъ чувствовать себя непринужденно и пріятно. Она разсказывала, какъ дешево стоитъ ей ея хозяйство, восхваляла разумную экономію, которая даетъ ей возможность имть особаго секретаря. Секретари — это была слабость Бейлеевъ.

— Всякая истинная общественная дятельность,— говорила Алтіора,— заключается въ умньи управлять своими секретарями.

— Если все пойдетъ хорошо,— сказала мн Алтіора,— въ будущемъ году я приглашу второго секретаря. Я хочу пріучить людей обдать безъ скатертей. Подумайте, сколько идетъ на стирку.

III.

Въ начал впечатлніе, произведенное на меня Бейлеями, было очень значительно.

Оба они въ первый же мой визитъ къ нимъ нашли случай поговорить со мной о моихъ произведеніяхъ, въ особенности же по поводу только что появившейся въ печати моей книги ‘Новый властелинъ’, которая ихъ очень заинтересовала. Дйствительно, она такъ близко подходила къ тому пути, по которому они шли, что я сомнваюсь, могли ли они поврить, насколько самостоятельно я пришелъ къ своимъ выводамъ. Ихъ слабая сторона заключалась въ томъ, что они слишкомъ многое приписывали себ. Но все же раздраженіе пришло много позже. Мы вдругъ нашли другъ друга, и въ теченіе нкотораго времени мы испытывали ощущеніе удовольствія и сотоварищества.

Помню, Алтіора утверждала, что существуетъ множество людей, одаренныхъ такимъ же созидающимъ умомъ, какъ и мы, но они не знаютъ другъ о друг.

— Это похоже на то,— говорилъ Оскаръ,— когда прорываютъ туннель черезъ гору и вдругъ услышатъ голоса работающихъ съ другого конца.

— Но если не знать о нихъ заране,— сказалъ я,— туннель можетъ пойти вкривь.

— Совершенно врно,— воскликнула Алтіора звонкимъ голосомъ,— вотъ почему вс мы стремимся находить другъ друга.

Конечно, это не было сказано въ нашу первую встрчу, но они тогда же пригласили меня на другой день къ завтраку, и тутъ ужъ мы поговорили обо всемъ… Начали они въ полемическомъ тон.

— Мы прочли вашу книгу,— начиналъ каждый изъ нихъ, точно это была ихъ общая задача.— И мы находимъ…

— Да,— замтилъ я,— но я думаю…

— Мы находимъ,— продолжала Алтіора, повышая голосъ и наступая прямо на меня,— что вы недостаточно выяснили неизбжную роль администраціи въ современномъ государств…

— И ея значеніе,— подхватилъ Оскаръ.

Эта манера выступать хоромъ составляла главную идею ихъ жизни.

— Мы хотимъ объяснить вамъ, — продолжали они, и я почувствовалъ, что въ этомъ заключается ихъ основное открытіе,— что выборныя власти ради удобства будутъ все боле и боле прибгать къ услугамъ опытныхъ чиновниковъ. Мы объ этомъ много думали. Наиболе сложныя техническія дла всего мене могутъ быть выполняемы выборными. Мы находимъ, что эти опытные чиновники должны съ теченіемъ времени образовать новый и чрезвычайно вліятельный классъ общества. Въ нихъ заключается сила будущаго. На себя мы смотримъ, какъ на добровольныхъ предшественниковъ этого класса.

Картина, которую они развертывали передо мной, казалась мн боле разработанной, точной и детальной версіей той идеи упорядоченнаго государства, которую мы съ Виллерсеемъ разрабатывали въ Альпахъ.

Въ начал мн было не ясно, въ чемъ заключается различіе между нами. Бейлей очень стремились заручиться моимъ сотрудничествомъ, и я былъ готовъ отожествлять ихъ мысли съ моими идеями, такимъ образомъ у насъ образовался союзъ, который существовалъ до послднихъ лтъ и, наконецъ, очень болзненно порвался. Алтіор я, видимо, нравился, и она вскор стала обсуждать со мной, какой путь избрать мн въ жизни.

IV.

Не трудно замтить, что между мной и супругами Бейлей было много общаго, вслдствіе чего я, естественнымъ образомъ, долженъ былъ сдлаться постояннымъ постителемъ ихъ дома и участникомъ ихъ предпріятій. Но гораздо трудне опредлить тотъ внутренній, глубокій антагонизмъ, который существовалъ между нами. Какъ бы это выразить? Мысли какъ будто были т же самыя, но сущность ихъ была совсмъ другая. Они какъ будто отливали изъ чугуна или лпили изъ глины то, что я хотлъ приготовить изъ живой матеріи (Съ моей точки зрнія это сравненіе вполн подходящее). Въ моихъ мысляхъ, хотя, быть можетъ, и въ искаженномъ и преломленномъ вид, отражалось многое, что совершенно, повидимому, не попадало въ ихъ кругъ мышленія.

Я думалъ одно время, что наиболе существенная разница заключалась въ нашемъ различномъ отношеніи къ красот. По мн красота составляетъ главное въ жизни. Я люблю истину, порядокъ и доброту, потому что он сами по себ красивы или же ведутъ къ красивымъ послдствіямъ. Но Бейлей совершенно не постигаютъ или не видятъ этого. Они даже порой какъ будто предпочитаютъ дурное и некрасивое. Меня это чрезвычайно удивляетъ. Эстетическая сторона многихъ предложеній, сдланныхъ ими, и самый способъ дйствія порою были отвратительны и въ то же время хороши. Мн это напоминало военную барачную архитектуру, некрасивую, но пригодную для своей цли.

Помню, я какъ-то заговорилъ о Бейле съ однимъ виднымъ чиновникомъ, изыскивавшимъ способы увеличенія средствъ своего учрежденія. Я намекнулъ ему, что, можетъ быть, было бы не худо воспользоваться вліяніемъ Бейлея.

— О нтъ,— воскликнулъ онъ,— намъ такихъ филистеровъ не нужно! Я скоре даже готовъ отказаться отъ расширенія дла…

И онъ пояснилъ дале:

— Видите-ли, у Бейлея не хватаетъ самаго существеннаго…

— Чего-же?— спросилъ я.

— О, онъ былъ бы совсмъ не у мста здсь!.. Безъ сомннія, онъ сдлалъ бы все, отъ него зависящее, для насъ, въ смысл денегъ и власти, но сдлалъ бы это скверно и навсегда испортилъ бы намъ это мсто. Руки у него совсмъ черныя, вы знаете…

Я попробовалъ было разубдить его, но онъ ршительно заявилъ:

— Я его не люблю!

Но тогда мн казалось, что въ немъ говоритъ слпое предубжденіе…

Я подошелъ ближе къ истин, когда понялъ, что философія наша различна, и разница эта очень глубока. Въ извстномъ возраст такую разницу не легко сгладить. Философія Бейлеевъ была лишена тонкости. Они были склонны къ спеціализаціи всего, отличались точностью и аккуратностью въ своихъ выводахъ, тогда какъ я, побуждаемый какой-то внутренней силой, или вліяніемъ воспитанія, склоненъ былъ переступать рамки и вчно чего-то искалъ. Я ненавидлъ ихъ за эту аккуратность. Для меня подробности не имли значенія, а только выполненіе. Но они, какъ мн казалось, предпочли бы видть міръ такимъ же плоскимъ, какъ бронзовая медаль. Если бъ земля была въ ихъ рукахъ, то — я знаю это!— они бы снесли вс деревья и замнили бы ихъ зелеными абажурами для тни и аккумуляторами солнечнаго тепла. Алтіора вдь находила форму деревьевъ безнадежно неправильной, а скалы — ошибкой природы…

Съ теченіемъ времени все это длалось для меня ясне. Мои симпатіи были всегда на сторон прагматизма, хотя я и питался гегеліанствомъ за столомъ Коджера. Я по натур принадлежу къ той школ, которая отрицаетъ реальность классовъ и признаетъ дйствительность общихъ законовъ. Бейлей же все классифицировали. Они были ‘реалистами’, но въ схоластическомъ смысл, хотя это понятіе противорчитъ одно другому. Они врили въ реальность классовъ независимо отъ индивидовъ. Алтіора въ каждомъ человк видла тотъ или иной типъ. Люди, въ ея глазахъ, были ходячими образцами того или иного типа, и она такъ и выражалась о нихъ.

Столовая Бейлеевъ являлась какъ-бы воспроизведеніемъ палаты представителей. Тамъ можно было прикоснуться къ тмъ нитямъ, которыя управляютъ міромъ, можно было слышать мннія о томъ или другомъ законодательств, затрогивающимъ тотъ или иной ‘типъ’, можно было видть людей, подготовляющихъ законопроекты или поправки къ нимъ. Несправедливость, порокъ, нищета — все это представлялось намъ въ цифрахъ, съ которыми удобно было маневрировать. Всевдущій Бейлей съ серьезнымъ видомъ разговаривалъ со своими гостями, пришедшими къ нему за свдніями и указаніями, въ то время какъ Алтіора, съ своей стороны, обсуждала предстоящія отставки и возможныя назначенія, которыя могли бы произвести настоящій переворотъ въ административныхъ методахъ. Все это она говорила съ такою опредленностью и ршительностью, точно имла въ виду дать соотвтствующія указанія, руководить ршеніемъ, и поневол казалось, посл всхъ разговоровъ, что сидишь въ сигнальной будк, окруженный рычагами, которые посылаютъ указанія въ неясный, таинственный міръ, мерцающій за окномъ…

И вотъ, съ головой, начиненной всею этой псевдоученой административной болтовней, посл всхъ разговоровъ объ административныхъ успхахъ и неудачахъ я выходилъ отъ Бейлеевъ и погружался въ срый хаосъ лондонскихъ улицъ, скверовъ и авеню, окаймленныхъ рядами домовъ, переполненныхъ населеніемъ. Всюду кипитъ жизнь, и воздухъ наполненъ шумомъ, точно жужжаніемъ миріадовъ наскомыхъ. И невольно при вид этого движенія, этихъ вывсокъ, плакатовъ, не прекращающагося шума голосовъ, грохота экипажей, стука шаговъ по тротуарамъ, въ голову закрадывалась мысль, что какая-то гигантская, безформенная міровая сила дергаетъ шнурки и заставляетъ маріонетки плясать на театр Бейлеевъ…

Фонари зажжены. На освщенныхъ тротуарахъ появляются люди, которые, подобно моему Стаффордшайрскому дядюшк, ищутъ веселыхъ похожденій. Тутъ можно увидть робкихъ юношей, разговаривающихъ съ проститутками. Мимо васъ проходятъ любовныя парочки, совершенно не заботящіяся о соціальной пригодности ‘типовъ’, которыхъ они могутъ произвести на свтъ. Вы видите пьяныхъ, лежащихъ у подножія фонарныхъ столбовъ, и вы знаете, что это тотъ самый ‘типъ’ людей, которые будутъ стоять и стрлять изъ ружей, не моргнувъ передъ самымъ лицомъ смерти. И при вид этого вамъ станетъ ясно, что Бейлей никогда не сдлаютъ ни того, ни другого, не напьются пьяными и не станутъ такъ равнодушно смотрть въ лицо смерти! И вы поймете, что огромное количество типовъ не иметъ своихъ представителей въ Чемберсъ-Стрит, что мрачныя, темныя и въ то же время чудовищныя силы находятся въ дйствіи, до сихъ поръ еще не ассимилированныя всми прекрасными административными организаціями…

Передъ появленіемъ Маргариты у Бейлеевъ, Алтіора сказала мн о ней, что это — ‘новый типъ’.

Я привыкъ приходить на обдъ къ Бейлеямъ нсколько раньше, чтобы побесдовать съ Алтіорой у камина, въ ея гостиной. Этотъ небольшой знакъ вниманія она особенно цнила, такъ какъ, подобно всякой женщин, нуждалась въ томъ, чтобы ее окружала свита и слуги.

— Я познакомлю васъ сегодня съ очень интереснымъ типомъ,— сказала она мн,— съ одной изъ представительницъ новаго поколнія серьезныхъ двушекъ, она изъ зажиточнаго средняго класса, даже богатая. Ея вотчимъ былъ стряпчимъ, а потомъ чмъ-то врод предпринимателя, кажется, въ Африк. У нея былъ маленькій братъ, который умеръ, а совсмъ недавно она потеряла мать. Совершенно независима, какъ видите. Она никогда много не вызжала и, повидимому, не питаетъ большой склонности къ обществу. Не то, чтобы она была очень развита, знаете ли, ни обладаетъ большою силой характера. Явилась въ Лондонъ по собственной вол и пришла къ намъ, потому что кто-то сказалъ ей, что мы именно тотъ сортъ людей, который можетъ подать ей совтъ. Вотъ и спрашиваетъ: что ей длать? Я уврена, что она васъ заинтересуетъ…

— Ну, а въ самомъ дл, что она можетъ длать?— спросилъ я.— Могла бы она собирать свднія?

Алтіора сжала губы и покачала головой. Она всегда такъ длала, когда ее спрашивали о комъ-нибудь.

— Что она должна была бы сдлать — это выйти замужъ за члена парламента и наблюдать за тмъ, чтобы онъ длалъ свое дло,— прибавила Алтіора, разглаживая свое шелковое платье на колняхъ, при чемъ тонъ ея голоса прозвучалъ ршительно.— Можетъ быть, она такъ и сдлаетъ. Вообще, только совсмъ исключительная двушка все можетъ длать сама,— совсмъ исключительная! Если же она не принадлежитъ къ такимъ исключеніямъ, то ее непремнно надо выдать замужъ…

Разсужденія Алтіоры были прерваны появленіемъ ‘типа’, о которомъ шла рчь.

— Вотъ она!— воскликнула Алтіора, повертываясь къ вошедшей и радушно ее привтствуя.

Маргарита много выиграла и въ красот и въ достоинств въ этотъ пятилтній промежутокъ времени, что мы не видались. Она была теперь великолпно и богато одта, хотя и очень просто. Ея прекрасные волосы были такъ причесаны, что они казались еще мягче и пышне, чмъ прежде, и въ ихъ темнозолотистой масс, перевязанной бархатной лентой, сверкали брилліантовыя застежки. Она была въ бломъ полутраурномъ плать съ лиловой отдлкой, прекрасно облегавшемъ ея тонкую граціозную фигуру. Она ни однимъ словомъ не намекнула о Стаффордшайр, и я на минуту даже задумался, дйствительно ли я ее видлъ тамъ? Но ея насмшливо приподнятая бровь и слегка искривленныя губы ея нжно очерченнаго рта были такъ хорошо знакомы мн! Шепнула ли ей Алтіора или же она сама вспомнила мое имя, только она сказала, наконецъ:

— Мы встрчались съ вами, когда мой вотчимъ былъ живъ — въ Мистертон. Вы даже были у насъ…

И я моментально вспомнилъ яркій солнечный день, яблоню, покрытую цвтами и тоненькую двочку, въ блдноголубомъ платьиц, стоявшую возл цвтущихъ гвоздикъ и тоже казавшуюся цвткомъ, развившимся изъ какой-нибудь луковицы. Я вспомнилъ также, что она и тогда показалась мн очень интересной, хотя я и не могъ бы сказать, чмъ она такъ заинтересовала меня.

Пришли еще гости. Какъ всегда, тутъ собрались самые разнообразные люди: т, у кого были идеи, и т, у кого были деньги или вліяніе, и изъ которыхъ можно было извлечь пользу. Алтіора смло соединяла въ своей гостиной тхъ и другихъ.

Бейлей пришелъ поздно, съ растеряннымъ видомъ. Его представили Маргарит, и онъ нсколько минутъ молча постоялъ возл нея. Вдь ему ничего не нужно было ей сообщить и не о чемъ было ее спрашивать. Когда же я, наконецъ, пришелъ къ нему на выручку, то онъ, съ облегченнымъ видомъ подошелъ къ леди Снэпъ, чтобы поздравить ее съ повышеніемъ ея супруга.

Я повелъ Маргариту къ столу. Мы не старались скрывать, что намъ обоимъ было очень пріятно встртиться и что мы не забыли другъ друга. Мы вспоминали Мистертонъ, и свадьбы моихъ двоюродныхъ братьевъ и все общество Берслема, но Алтіора прервала эту интересную бесду и свойственнымъ ей повелительнымъ тономъ сказала мн:

— Мистеръ Ремингтонъ, мы хотимъ знать ваше мнніе…

Такова была ея обычная манера. Она непремнно хотла держать въ своей рук вс нити разговора, для того, чтобы управлять имъ и довести его до желаннаго заключенія. Какъ ненавидли ее другія женщины за это!

Я хорошо не помню, кто еще былъ за обдомъ, и о чемъ шла рчь. Все это не имло никакого отношенія къ тому впечатлнію, которое на меня производила Маргарита.

Въ гостиной я снова подошелъ къ ней, и на этотъ разъ Алтіора явно потворствовала намъ. Все время я думалъ о нашей первой встрч.

— Вы полагаете, что въ Лондон вамъ представится больше случаевъ что-нибудь сдлать и чему-нибудь научиться, чмъ въ Берслем?— спросилъ я.

Она, повидимому, оцнила мой намекъ на ея прежніе откровенные разговоры со мной.

— Я была ужасно недовольна тогда,— сказала она и, помолчавъ немного, прибавила:— я въ Лондон всего только нсколько мсяцевъ, но это совсмъ другое. Въ Берслем вся жизнь носитъ исключительно дловой характеръ. Дла и достиженіе… безъ всякаго смысла! Если кто-нибудь и достигаетъ цли своихъ стремленій, то все же это не ведетъ ни къ чему, т. е. ни къ чему такому, что могло бы имть значеніе… Лондонъ же представляетъ много рессурсовъ, только вс они перепутаны.

Она нахмурила брови и чуть-чуть улыбнулась, точно извиняясь за неподходящее выраженіе.

Я многозначительно посмотрлъ на нее.

— Намъ всмъ надо быть въ Лондон,— замтилъ я.

— Кругомъ такъ много нужды,— добавила она такимъ тономъ, точно это была заключительная мысль, которой недоставало ея рчи.

— Что вы длаете теперь?

— Я хочу изучать что-нибудь… Какой-нибудь соціальный вопросъ. Я думала даже, не заняться ли мн изученіемъ соціальныхъ вопросовъ, какъ это сдлала миссисъ Бейлей? Не поступить ли мн куда-нибудь работницей, чтобы изучить ихъ жизнь, хотя, быть можетъ, миссисъ Бейлей и думаетъ, что это совсмъ не мое дло?

— Вы учитесь?— спросилъ я.

— Я посщаю множество лекцій, но, быть можетъ, мн бы слдовало слушать правильный курсъ въ Вестминстерской школ политики и соціологіи. Но миссисъ Бейлей, повидимому, не сочувствуетъ этому.

Обычная, слегка капризная усмшка скользнула по ея лицу.

— Я нершительна,— прибавила она, какъ бы оправдываясь.— Но вдь не слдуетъ впутывать себя въ такое дло, которое не можешь сдлать. Жизнь даетъ столько возможностей и въ то же время возлагаетъ такую отвтственность…

Она запнулась.

— Человкъ постепенно втягивается въ дло, — замтилъ я,

— Какъ хорошо быть такой, какъ миссисъ Бейлей!— возразила она, смотря съ завистливымъ восхищеніемъ на Алгіору, разговаривавшую въ конц комнаты.

— Она, во всякомъ случа, не иметъ никакихъ сомнній,— сказалъ я.

— Т. е. не имла!— проговорила Маргарита съ гордостью человка, пользующагося исключительнымъ довріемъ.

VI.

— Вы встрчались раньше?— спросила меня Алтіора, день или два спустя.

Я разсказалъ ей.

— Вы находите ее интересной?

Я мгновенно понялъ, что Алтіора иметъ намреніе женить меня на Маргарит.

Это намреніе выяснялось все больше, по мр того, какъ подвигалось время. Алтіора была систематична, даже въ такихъ вещахъ, которыя, казалось бы, исключаютъ всякую систему. Я долженъ былъ жениться на Маргарит и, свободный отъ заботъ о куск хлба, долженъ былъ вступить въ политическую жизнь и быть представителемъ бейлеизма. Она отложила этотъ проектъ вмст съ другими, столь же прекрасными проектами, которыми предполагала заняться въ свободное время лтомъ. Вообще она все всегда заране обдумывала и предршала во всхъ подробностяхъ, и я не былъ увренъ, что мысленно она уже не назначила дня, когда должна быть объявлена наша помолвка. Если мое предположеніе было врно, то ее должно было постигнуть разочарованіе, потому что помолвка не состоялась лтомъ, несмотря на ея явныя старанія и постоянные намеки.

Каждое лто чета Бейлей узжала изъ Лондона куда-нибудь за городъ, оставляя своихъ секретарей продолжать свое дло въ Лондон. Но и въ деревн они тоже много работали по утрамъ, а свои прогулки совершали посл обда. Они катались на велосипедахъ или же отправлялись верхомъ и вмст совершали набги на соціальные ‘типы’ по сосдству съ цлью ихъ изученія. Одинъ изъ такихъ ‘типовъ’, подвергшихся набгу, возмущенный тмъ, что его длали предметомъ изученія, изобразилъ ихъ обоихъ съ изумительной мткостью, ее — какъ Донну Кихотъ, его — какъ Санчо Панса, а себя — какъ невинную втряную мельницу, никому не мшающую и ничего не значущую.

Въ это лто Бейлей жили на хорошенькой ферм, вблизи Пангберна, принадлежавшей Вильфриду Винчестеру, и пригласили меня поселиться по сосдству съ ними. Алтіора наняла въ август для меня комнату на мсяцъ и предложила мн пансіонъ у нихъ на весьма выгодныхъ для меня условіяхъ. Когда я пріхалъ, то засталъ тамъ Маргариту, Она сидла въ гамак, у ногъ Алтіоры. Мстность была очень оживленная, такъ какъ вилла находилась на берегу рки, и пароходъ постоянно привозилъ и отвозилъ гостей, но это не препятствовало нашимъ бесдамъ съ Маргаритой. Алтіора всегда дйствовала обдуманно. Она посылала насъ вдвоемъ на прогулку (Маргарита была прекрасный ходокъ) или же, выкопавъ откуда-то старый крокетъ, заставляла насъ играть, не понимая, что эта вообще отвратительная игра — худшее занятіе, какое только можно выдумать для влюбленныхъ. Она постоянно оставляла насъ вдвоемъ въ саду, чтобы мы разговаривали другъ съ другомъ, или же движеніемъ руки отпускала насъ, чтобы мы шли и забавлялись, какъ умли.

Алтіора попробовала даже устроить пикникъ на лодкахъ. Она читала въ романахъ, что такія экскурсіи иногда ускоряютъ развязку. Но въ послдній моментъ она все-таки сдлала промахъ и по разсянности сла въ лодку со мной, а Бейлей повезъ Маргариту. Но онъ выказалъ столько рвенія и такъ мало умнья, что даже потерялъ шляпу, и въ конц концовъ Маргарита должна была сама взяться за весла, Алтіора же чуть-чуть не перевернула лодку и не потопила, себя, — и меня, безъ сомннія!— сдлавъ величественный жестъ рукой, подкрпляющій ея сомннія въ дйствительности организаціи общественной благотворительности. Намъ пришлось выкачивать воду, но такъ какъ мы не могли всю ее выкачать, то пришлось остальное время сидть съ ногами въ вод. Къ этому неудобству она отнеслась, однако, самымъ героическимъ образомъ. Съ нкоторымъ затрудненіемъ высадили мы Оскара на островокъ, гд устроенъ былъ пикникъ. Оскаръ не умлъ сохранять равновсія въ лодк и былъ очень напуганъ. На обратномъ пути я взялъ его въ свою лодку и позволилъ ему грести, чтобы онъ могъ скрыть свой стыдъ. Весло, которое я далъ ему, не приносило никакой пользы, но и не могло принести особеннаго вреда, я же гребъ двумя веслами. Конечно, не Алтіора виновата въ томъ, что этотъ день не былъ днемъ моей помолвки, а виноваты т неврныя свднія, которыя она вычитала въ своихъ книгахъ…

Мн трудно, впрочемъ, опредлить, что собственно мшало мн въ это лто просить руки Маргариты и что побудило меня потомъ все-таки жениться на ней. Гораздо легче помнить свои ршенія, чмъ то настроеніе, которое вызывало ихъ.

Выдавать замужъ и выйти замужъ было въ глазахъ Алтіоры весьма простымъ дломъ. Нчто въ такомъ род бываетъ съ очень молодыми людьми, юношами и двушками, когда ихъ оставляютъ вмст и они обладаютъ физическимъ здоровьемъ, средствами къ жизни и достаточнымъ досугомъ. Обыкновенно это случается при потворств старшихъ, которые съ улыбкой наблюдаютъ за сближеніемъ, такъ какъ они же ему содйствовали. Но когда молодые люди поженятся, устроютъ семью и обзаведутся дтьми, то родители ихъ, достаточно уже разочарованные въ совмстной жизни, обращаютъ свое вниманіе въ другую сторону. Алтіора считала это вполн нормальнымъ порядкомъ въ молодой жизни и думала, что такъ именно живетъ огромное большинство людей, окружающихъ ее.

Однимъ изъ главныхъ препятствій, мшающихъ людямъ понимать другъ друга, является различное отношеніе къ вопросамъ, касающимся пола, находящееся въ зависимости отъ темперамента. Но именно въ этой-то области люди и нуждаются больше всего въ развитіи чувствъ симпатіи и состраданія. Тутъ не можетъ существовать никакихъ общихъ правилъ для всхъ, даже нтъ опредленныхъ правилъ ни для одного мужчины или женщины,— такъ много зависитъ отъ обстоятельствъ и случайностей и вліянія фазъ собственнаго физическаго развитія на взгляды въ этомъ отношеніи. Ничего нтъ такого въ половыхъ отношеніяхъ, чтобы не могло показаться человчески прекраснымъ, или отвратительнымъ и пошлымъ, или даже совершенно ничего не значущимъ, въ зависимости отъ взгляда и настроенія, дающаго всему извстную окраску. Въ самомъ факт заключается нчто такое, что можетъ вознести до небесъ, вызвать восторженное настроеніе и наполнить собой весь день или же быть навсегда изгнаннымъ изъ памяти. Въ понедльникъ можетъ казаться, что это составляетъ все въ жизни, а въ субботу это уже будетъ ничмъ! Между тмъ мы преспокойно со здаемъ законы и правила, касающіеся этой стороны жизни, какъ будто въ этомъ отношеніи вс мужчины и женщины могутъ быть подведены подъ одну мрку, съ одинаково прочнымъ чувствомъ страсти и одинаково постояннымъ чувствомъ долга…

Не знаю, какія мечты волновали Алтіору въ ея ранней юности. Я всегда подозрвалъ, что есть фазы ея существованія, которыя либо были ею подавлены, либо забыты. Такъ или иначе, но теперь вся ея дятельность въ этомъ отношеніи была совершенно безстрастна. На сколько я могъ судить объ этомъ, она находила, что половая страсть такъ же мало иметъ правъ на существованіе у цивилизованнаго человка, какъ и манія убійства. Она, вроятно, забыла, и Бейлей тоже! Я подозрвалъ, что она позабыла объ этомъ раньше, чмъ вышла замужъ за Бейлея. Мн кажется, что Бейлей не имла ни малйшаго понятія о томъ, какое большое мсто занимаетъ половая любовь въ мысляхъ огромнаго большинства людей, съ которыми они вступали въ сношенія. Они любили по своему, интеллектуальнымъ и безстрастнымъ образомъ, но это чувство не имло никакого отношенія ни къ красот, ни къ физическому ощущенію, какъ будто и то, и другое намренно исключалось изъ него. Они видли влюбленныхъ людей, забывающихъ обо всемъ и смущенныхъ, и состояніе ихъ приписывали только забывчивости и разсянности. Во всякомъ случа Алтіора разсматривала наши отношенія съ Маргаритой съ изумительной простотой. Съ одной стороны, двушка, богатая, имющая право слыть красивой и добродтельной и вполн способная увлечься политическими интересами, съ другой — я, талантливый, честолюбивый, увлекающійся соціальной и политической дятельностью, но нуждающійся въ деньгахъ, въ преданности и въ урегулированіи жизни. Все это могла бы доставить мн Маргарита. Мы оба были не женаты и въ нкоторомъ отношеніи одинаково представляли блый листъ бумаги, на которомъ можно было написать, что угодно. Могло ли быть что нибудь проще и ясне такого положенія вещей? Чего еще можно было бы требовать?

Алтіора, повидимому, была нсколько оскорблена тмъ, что въ Пангберн не состоялось никакого ршенія. Она подумала, какъ мн кажется, что я не полагаюсь на ея сужденія и добрыя намренія въ этомъ отношеніи…

VI.

Однако, вдь я не могъ смотрть на это съ такою же простотой, какъ Алтіора!

Я очень восхищался Маргаритой и отлично понималъ, чмъ мы оба могли сдлаться другъ для друга. Въ этомъ отношеніи мы не расходились съ Алтіорой во взглядахъ. Но то, что казалось ей солидной почвой и непоколебимымъ фундаментомъ, на которомъ держался ея, такъ сказать, оскопленный міръ, представлялось мн очень тонкимъ слоемъ, прикрывавшимъ бездну, гд скрывалось такъ много неяснаго и неопредленнаго, но въ то же время имющаго огромное значеніе въ человческой жизни.

Я не могъ, подобно Алтіор, отрицать половые интересы и страсть. Трудъ, карьера, успхъ,— все это я признавалъ дломъ первостепенной важности. Но какой-то глубокій, не поддающійся анализу инстинктъ говорилъ мн, что половое чувство играетъ столь же важную роль въ жизни, правда — опасную, часто разрушительную и служащую помхой, но все же имющую преобладающее значеніе. Я разсказывалъ уже, какъ неожиданно и какимъ причудливымъ образомъ явилось это чувство въ моей жизни, точно ночная бабочка, вдругъ вынырнувшая изъ темноты въ кругъ свта, какъ оно росло во мн вмст съ моей возмужалостью, какъ оно выражалось въ словахъ, стало смле и, наконецъ, толкнуло меня сдлать опытъ. Посл моего приключенія въ Локарно, полъ и все относящееся къ нему, желанія и интересы, никогда надолго не оставляли меня въ поко. Я продолжалъ свою работу, шелъ своей дорогой и все время это чувство вндрялось въ кругъ моей дятельности, точно кто-нибудь посторонній, то и дло входящій въ комнату и мшающій работать.

Бывали времена, когда эти побужденія и ненасытное любопытство до такой степени стсняли меня, что я желалъ, чтобы весь міръ состоялъ только изъ мужчинъ, а въ другое время я желалъ, чтобы онъ состоялъ только изъ женщинъ. Казалось, будто я всегда чего-то ищу въ женщинахъ, въ двушкахъ, но никогда я не могъ отдать себ яснаго отчета въ томъ, чего я ищу. И все же никогда, даже въ самые грубые моменты, мною не руководило одно только физическое желаніе. Искалъ ли я поддержки и товарищества? Или обаяніе красоты? Это было что то безформенное, неуловимое, къ чему я постоянно стремился и никогда не могъ достигнуть. Волны грубой чувственности, поднимавшіяся по временамъ, вызывали кризисъ, приводившій или къ удовлетворенію, или къ разочарованію. Но это приходило и уходило, оставляя мой умъ свободнымъ заниматься дломъ и преслдовать цль моей жизни. Затмъ мною снова овладвало страстное желаніе, какъ будто чуждое мн, но въ тоже время возвращающееся съ удивительнымъ постоянствомъ, и оно опять получало преобладающее значеніе въ моей жизни.

Я вовсе не имю намренія останавливаться здсь на такихъ вещахъ, которыя, можетъ быть, непріятно читать другимъ, но не могу умолчать о тхъ силахъ, которыя управляли моей жизнью. Я вовсе не былъ ненормальнымъ человкомъ, и тотъ міровой порядокъ, который мы желаемъ устроить, конечно, долженъ держаться такими людьми, какъ я. Міръ такихъ, какъ Бейлей, закончился бы въ одномъ поколніи. Человчество создано желаніемъ и живетъ имъ.

Мн кажется, что цломудренная жизнь, которую долженъ вести здоровый въ нравственномъ и физическомъ отношеніи мужчина образованныхъ классовъ, съ девятнадцати-двадцати лтъ, когда природа толкаетъ его къ браку, до тридцати лтъ и боле, когда цивилизація, наконецъ, позволяетъ ему жениться,— самая невозможная вещь въ мір. Мы тутъ имемъ дло съ фактами, которые всегда останутся темными и скрытыми. Но съ своей стороны я ршительно сомнваюсь, чтобы изъ пяти человкъ, принадлежащихъ къ нашему классу, оказалось боле одного, который могъ бы удовлетворить подобному идеальному требованію. Большинство такіе, какъ я, какъ Гослей, Эсмиръ и другіе мои знакомые молодые люди.

Впрочемъ, я не имю въ виду никакихъ поученій и не предлагаю никакой панацеи. Я рисую жизнь, а она такова и такою останется, пока у мужчинъ и женщинъ не наберется достаточно мужества, чтобы прямо взглянуть въ лицо жизненнымъ фактамъ.

Я вовсе не былъ систематическимъ развратникомъ. Волна чувственности подхватывала меня и увлекала. Съ каждымъ молодымъ человкомъ могло случиться то, что случилось со мной въ Локарно. Я могъ бы привести еще пять такихъ случаевъ изъ моей юности и лишь въ двухъ отношенія продолжались. Кром этихъ пяти любовныхъ приключеній, одинъ или два раза я опускался на самое дно отвратительной уличной чувственности и былъ однимъ изъ дйствующихъ лицъ въ столь знакомой каждому наблюдателю пьяной картин на Лондонскихъ улицахъ: женщина, въ своемъ убогомъ и грязномъ наряд, спшитъ домой, а за нею, на приличномъ разстояніи, идетъ мужчина…

Какъ гадко вспоминать объ этомъ! Гадко и стыдно въ то же время! Но, несомннно, тогда было что-то не совсмъ гадкое въ этомъ, что то такое, что потомъ исчезло, погибло, точно пораженное смертельной болзнью…

Одинъ такой случай я вспоминаю, какъ отдаленное видніе, гд-то на глубин колодца, точно это случилось съ кмъ нибудь другимъ и въ другомъ состояніи бытія. А между тмъ это то, что, наврное, случалось, разъ или два въ жизни по крайней мр, съ половиной мужчинъ въ Лондон, находящихся въ такихъ условіяхъ, которыя длали это возможнымъ. Попробую разсказать объ этомъ: кто бы вы ни были, мужчина или женщина, вамъ слдуетъ знать это!

Представьте себ грязную комнату, гд-нибудь въ сти улицъ, лежащихъ около Тоттенгэмъ, Кауренъ Родъ,— грязную спальню, освщенную одной свчкой, полъ, устланный какими-то лохмотьями, ситцевыя занавски, закрывающія окна. Я сижу на кровати рядомъ съ молодой женщиной, съ усталыми глазами и пышными волосами, полуодтой и говорящей мн на ломаномъ нмецкомъ язык что-то мало для меня понятное…

Сначала я подумалъ, что она похваляется передо мной своимъ происхожденіемъ, и только постепенно мн все стало ясно. Она была латышка, родомъ откуда-то изъ Курляндіи, около Либавы, и вотъ она разсказывала мн, какъ нчто такое, что не требуетъ коментарій, какъ ея отецъ былъ разстрлянъ. а ея сестры были изнасилованы и убиты на ея глазахъ…

Я какъ будто погрузился въ какое-то первобытное, страшное болото, скрывающееся подъ гладкой поверхностью обыденной жизни. Вы знаете, что я былъ многообщающій молодой человкъ изъ Кэмбриджа, пишущій блестящія политическія статьи, собирающійся вступить въ парламентъ. И я сидлъ и слушалъ, держа въ рук воротничокъ и галстукъ и чувствуя, какъ въ моей душ поднимается и наростаетъ чувство неопредленнаго стыда…

— Ахъ, Господи!— вздохнула она и этотъ вздохъ былъ коментаріемъ къ разсказу. Она призадумалась на мгновеніе, потомъ вдругъ повернулась ко мн и, точно вспомнивъ что-то, улыбнулась насильственной, фальшивой улыбкой.

— Bin ich eine hbsche? (Я хорошенькая?) — спросила она, точно повторяя урокъ.

Мн хотлось броситься къ ея ногамъ, вымолить ея прощеніе и уйти.

— Я хорошенькая?— повторила она съ нкоторымъ безпокойствомъ, обнимая меня и, очевидно, не понимая ни слова изъ того, что я старался ей выразить…

VIII.

Мн трудно припомнить вс стадіи, черезъ которыя я прошелъ, начиная отъ момента первоначальнаго чувства восхищенія, вызваннаго во мн серьезностью Маргариты и ея безсознательнымъ изяществомъ, до боле интимнаго знакомства съ ней. Первыя встрчи ясно сохранились въ моей памяти, и затмъ впечатлнія становятся боле спутанными. Къ нимъ примшивается много постороннихъ элементовъ и дальнйшее развитіе отношеній, та громадная эволюція, которая происходитъ во взаимномъ пониманіи мужа и жены. Роясь во своей памяти, я вытряхиваю оттуда, точно изъ мшка съ тряпьемъ, то или другое воспоминаніе, но прежняя связь между ними уже потеряна и они смшались съ послдующими фактами, съ симпатіями и размолвками, съ привычкой къ обмну мыслей, съ разными неожиданностями, разочарованіями и недоразумніями. Я знаю только, что мои чувства къ Маргарит всегда было сложны и были сотканы изъ множества разнообразныхъ нитей.

Однимъ изъ странныхъ и любопытныхъ свойствъ человка является то, что онъ можетъ разсматривать одну и ту же реальность подъ разными углами зрнія. Онъ можетъ идеализировать какую-нибудь личность и въ то же время будетъ критиковать ее холодно и безпристрастно. Безсознательно скользя съ одного уровня на другой, онъ продлываетъ цлый рядъ всевозможныхъ непослдовательныхъ поступковъ. Такъ было со мной. Въ одномъ смысл я не имлъ никакихъ иллюзій относительно Маргариты, въ другомъ же мой взглядъ на нее являлся чистйшей поэтической иллюзіей. Я не думаю, чтобы я когда-нибудь былъ слпъ къ ея недостаткамъ, но несомннно, что они не имли для меня ни малйшаго значенія. Ея уму не доставало силы, онъ былъ ‘поверхностенъ’ — это самое врное опредленіе. Она никогда, повидимому, не могла выйти за предлы фразы, ея мышленіе, ея способъ дйствія всегда были нершительны. Она оставалась все въ томъ же положеніи, если теченіе вещей не приводило ее къ заключительному и легкому для нея акту.

Я все это прекрасно видлъ, когда мы гуляли и разговаривали съ ней, и постоянно старался отыскать въ ней воодушевленіе, но никогда не находилъ его. Когда я пытался опредлить свои взгляды, она говорила:

— Я знаю… я знаю…

Я говорилъ о себ, и она слушала со вниманіемъ, не длая ни одного возраженія, которое могло бы служить для меня откровеніемъ. Если я говорилъ о политик, она смотрла на меня своими голубыми глазами, такими большими и серьезными, и отвчала:

— Каждое слово, которое вы говорите, кажется мн вполн справедливымъ.

Я восхищался ея наружностью, но я могъ выразить это только словами, потому что у меня не было потребности прикоснуться къ ней. Ея чудные волосы такъ красиво обрамляли ея личико и спускались на ея маленькія уши. Она перевязывала ихъ голубой или черной бархатной ленточкой съ серебряными застежками, украшенными стразами. Цвтъ лица у нея былъ такой нжный и вся она была такая очаровательная. Въ то же время для меня было ясно, что мое присутствіе длаетъ ее счастливой.

Сознаніе ея недостатковъ не помшало мн, въ конц концовъ, влюбиться въ нее. Именно въ нихъ заключалось что-то привлекательное для меня. Я разсчитывалъ на ея доброту и на ея поддержку въ другихъ отношеніяхъ. Мн казалось, что она можетъ указать мн выходъ и поможетъ избавиться отъ глубокаго противорчія, существующаго между моими физическими страстями и моей созидательной дятельностью, моими широкими стремленіями и службой человчеству, которую я несъ. Всегда, когда я видлъ въ ней красивое хрупкое, скоре даже безполезное существо, я въ то же время столь же сознательно смотрлъ на нее, какъ на сверкающій лучъ, готовый освтить мракъ моей души и прекратить безпорядокъ, господствующій въ моихъ чувствахъ, въ моихъ желаніяхъ и импульсахъ. Я прекрасно видлъ, что она совершенно неспособна къ тонкостямъ политическаго мышленія, но я готовъ былъ положить къ ея ногамъ все то, что такъ смущало и усложняло мою жизнь.

Еще раньше вторичнаго появленія Маргариты, какое-то глубокое отвращеніе къ послдствіямъ и къ характеру моихъ страстей зашевелилось у меня въ душ. Въ числ другихъ причинъ, тутъ дйствовало и воспоминаніе о латышской двушк, преслдовавшее меня постоянно. Я видлъ себя сидящимъ среди грязной, неряшливой обстановки, съ воротничкомъ и галстукомъ въ рукахъ и слушающимъ ломаную нмецкую рчь, медленно разгадывая ея смыслъ. Я снова ощущалъ уколъ совсти и чувствовалъ, что это было не простое приключеніе, извинительное въ извстномъ житейскомъ смысл, а что тутъ я погрузился на дно и увидлъ трагедію, безчестіе, ужасное паденіе и безжалостную жестокость міра, до сихъ поръ не подчиняющуюся никакому контролю воли.

— Господи! Господи!— говорилъ я себ.— Надо же, чтобы я кончалъ дло, начатое этими казаками! Я,— всегда мечтавшій о порядк и справедливости во всемъ! Тутъ нтъ ни оправданія, ни извиненія! Если я не думалъ объ этомъ, то долженъ былъ подумать!..

— Какъ я дошелъ до этого?.. Я старался снова воспроизвести въ своей памяти вс фазы моего развитія, съ того перваго момента, когда я робкою рукой приподнялъ завсу, скрывавшую чудо, до послдняго предла, когда уже ничто не было для меня тайной…

Какъ разъ въ это время,— мн трудно опредлить въ точности, когда это было, такъ какъ все это не находилось въ связи съ моей жизнью и работой,— я былъ вовлеченъ въ любовную интригу, грубую, чувственную и возникшую чисто искусственнымъ образомъ. Я не стану входить въ подробности этого эпизода моей жизни. Миссисъ Ларримеръ, съ которой я находился въ связи, жила отдльно отъ своего мужа. Мы постоянно сердились другъ на друга и ссорились. Она была въ одно и то же время и ревнива и неврна и полна всякихъ причудъ, касающихся нашихъ свиданій. Она нисколько не заботилась о сохраненіи тайны и опошляла наши отношенія, благодаря тому, что давала пищу всевозможнымъ толкамъ. За исключеніемъ моментовъ наслажденія и постоянно возвращающагося — въ основ порочнаго — влеченія, которое снова притягивало насъ другъ къ другу, мы все остальное время тяготились этой непріятной и неожиданно прочной связью. Но когда наступалъ періодъ влеченія, работа откладывалась, тратились время и энергія на всевозможныя предосторожности, чтобы избжать огласки — и скандала. Разочарованіе всегда почти неизбжно въ такой запретной любви. У меня было такое чувство, какъ будто что-то прекрасное погибало въ грязи. Быть можетъ, и она испытывала то же самое и это было отчасти причиной ея раздражительности. Эти тайныя ссоры, эти свиданія украдкой въ жалкихъ вертепахъ,— вотъ во что мы превратили языческое поклоненіе красот. Это была реальность, воплотившая наши мечти о красот и прекрасное видніе нимфъ и сатировъ, танцующихъ въ солнечномъ луч. Мы сами наложили руки на красоту плотской любви и уничтожили ея сіяніе…

Именно это ощущеніе потери чего-то прекраснаго и невозвратимаго постоянно преслдовало меня. Я промахнулся тутъ! Я потерялъ! Я не могъ отвернуться отъ этого факта — какъ это сдлали бы Бейлеи, когда дло касалось вещей низменныхъ и стснительныхъ, я чувствовалъ, что эти великія органическія силы надо было привести въ гармонію съ моей созидательной страстью, и въ то же время я сознавалъ, что не длаю этого. Я не понималъ ни силъ, дйствующихъ въ этой борьб, ни ихъ природы, а когда я понялъ это, то не сумлъ сладить съ ними. Мой первый шагъ былъ неправиленъ, и я продолжалъ идти неправильнымъ путемъ, среди хаотическаго міра, полнаго ошибочныхъ представленій, совтовъ, ложнаго стыда и скрытыхъ соблазновъ. Я научился понимать это путемъ своихъ промаховъ и паденій, но, пожалуй, такимъ образомъ я самъ уничтожилъ шансы извлечь какую бы то ни было пользу изъ этихъ уроковъ жизни. Періоды ясной и плодотворной работы смнялись рецидивами слабости, вслдъ за которыми наступалъ періодъ сомнній и раскаянія. Никто, кром меня, не видлъ этой червоточины, скрывавшейся подъ покровомъ успха, сопровождавшаго мою дятельность въ этотъ промежутокъ времени. Но мысль о возможности паденія все сильне укрплялась во мн. Я бился въ стяхъ, опутывавшихъ меня, и совершалъ ошибки. Хаотическій и случайный элементъ всплывалъ на верхъ и овладвалъ мной и моей волей, стремившейся управлять и творить…

Маргарита временами появлялась въ моемъ воображеніи, какъ свтлое видніе среди окружающей меня грязи и безпорядка, среди этого міра ненасытныхъ желаній, пламенныхъ и темнобагровыхъ, точно воспаленные рубцы, оставшіеся посл язвъ…

Я такъ нуждался въ помощи, которую могла бы мн доставить своей чистотой и невинностью Маргарита, что вполн естественно долженъ былъ приписать ей такія нравственныя совершенства и качества, на которыя она не имла никакихъ притязаній. Но мн было такъ нужно, чтобы она была именно такая, мн нужна была женщина, чтобы спасти меня. Я заставлялъ себя видть ее такою, какою я хотлъ бы видть ее. Къ воспоминанію о тхъ временахъ, когда я говорилъ съ нею, какъ говорятъ обыкновенно съ людьми, которыхъ считаютъ безнадежно ниже себя въ умственномъ отношеніи, примшиваются и такіе періоды, когда я готовъ былъ лобызать землю, по которой она ступала. Я былъ искрененъ и въ томъ, и въ другомъ случа и совершенно не сознавалъ своей непослдовательности. Но мн было одинаково трудно завязать съ нею любовныя отношенія, какъ въ первомъ, такъ и во второмъ случа. Въ первомъ случа я самъ не стремился къ этому, хотя очень много самъ разговаривалъ съ нею о брак и даже былъ нсколько удивленъ, что у меня не являлось желанія осуществить это. Ну, а во второмъ случа она казалась мн недоступной. Я чувствовалъ, что долженъ былъ бы исповдаться ей и разсказать ей такія вещи, которыя явились бы величайшимъ оскорбленіемъ той безупречной чистоты, которую я ей приписывалъ.

IX.

Я пошелъ, наконецъ, къ Маргарит, чтобы просить ея руки, испытывая душевное состояніе человка, ставящаго на карту свою жизнь. Въ разлук съ ней и подъ вліяніемъ злобныхъ упрековъ миссисъ Ларримеръ, раздававшихся въ моихъ ушахъ, я ршилъ, что страстно влюбленъ въ Маргариту. Послдніе остатки сомнній исчезли. Впрочемъ, Маргарита отсутствующая всегда значила для меня больше, чмъ Маргарита присутствующая. Ея образъ, рисовавшійся въ моей памяти, былъ всегда чистъ отъ всякихъ примсей и моя критическая оцнка ея личности скрывалась гд-то въ темныхъ закоулкахъ моей души. Она была для меня спасительнымъ якоремъ, и я долженъ былъ проложить къ ней дорогу или погибнуть.

Я отправился къ ней, такъ какъ все указывало мн, что она любитъ меня съ робкою страстью и самоуничиженіемъ. Она гостила у Рокливъ, въ Уокинг, потому что Шена Роклей была съ нею вмст въ Беннетъ Голл и теперь возобновила прежнюю близость. Меня заставили прождать нсколько минутъ въ маленькой комнат, выходящей въ теплицу, наполненную цвтущими цикламенами. И съ тхъ поръ воспоминаніе о Маргарит у меня всегда неразлучно связано съ этимъ блымъ цвткомъ, загнувшимъ назадъ свои лепестки.

Она вошла, нсколько блдная и боле утомленная, чмъ обыкновенно. Тутъ мн вдругъ пришло въ голову, что намекъ Алтіоры на ея болзненность имлъ свои основанія. Маргарита заперла дверь, подошла ко мн, пожала мн руку и остановилась.

— Что вамъ нужно отъ меня?— спросила она.

Т слова, которыя я собрался ей сказать, вдругъ куда-то испарились, какъ только я ее увидлъ.

— Мн хотлось бы поговорить съ вами,— сказалъ я нершительно.

Мы оба молчали въ теченіе нсколькихъ секундъ, и, наконецъ, я проговорилъ:

— Мн нужно разсказать вамъ кое-что изъ своей жизни… Она отвчала чуть слышнымъ: ‘да’.

— Я чуть-чуть было не попросилъ тогда вашей руки, въ Пангберн, но я не сдлалъ этого… не сдлалъ, потому что вы можете дать мн слишкомъ много!

— Слишкомъ много?— повторила она.— Слишкомъ много… Я… вамъ?…

Она подняла на меня глаза, и щеки ея раскраснлись.

— Постарайтесь меня понять,— возразилъ я поспшно.— Мн надо сказать вамъ… разсказать такія вещи, которыхъ вы не знаете. Не отвчайте мн. Я долженъ это разсказать вамъ.

Она стояла у камина, и на ея спокойномъ лиц я уже прочелъ ея отвтъ. ‘Говорите’,— сказала она мягко. Но я видлъ съ безжалостной ясностью, что она будетъ идеализировать все, чтобы я ни разсказалъ ей.

Я началъ ходить взадъ и впередъ по комнат, стараясь найти слова, которыми я бы могъ объяснить ей истинную сущность вещей.

— Видите-ли,— сказалъ я,— вы длаете для меня возможнымъ ршительно все. Вы можете быть моей поддержкой, оказать мн помощь, сочувствіе, понять меня… Вы знаете мои политическія честолюбивыя стремленія. Вы знаете все, что я хотлъ бы сдлать для міра. Вы знаете, какъ я хотлъ бы создать что-нибудь очень крупное среди господствующей кругомъ неурядицы… Но вы не имете ни малйшаго понятія о томъ, каковъ я самъ. Я хочу разъяснить вамъ себя. Я сложный… пестрый человкъ!

Я взглянулъ на нее и по выраженію ея лица увидалъ, что она не понимаетъ значенія того, что я говорилъ ей.

— Видите-ли, я дурной человкъ!— сказалъ я.

Она издала восклицаніе, выражающее недовріе.

Все какъ-то ускользало отъ меня. Она, видимо, не понимала значенія моихъ словъ, и я ршилъ выдвинуть впередъ безобразные факты моей жизни, не вдаваясь въ дальнйшія объясненія.

— Меня только удерживала мысль, что вы не поймете этихъ вещей,— снова заговорилъ я.— Мужчины не такъ чисты, какъ женщины. У меня были любовныя дла. Я хочу сказать — связи. Страсть… Желаніе… видите ли, у меня была любовница… я запутался въ стяхъ…

Она что-то хотла сказать, но я прервалъ ее.

— Я еще не сказалъ вамъ того, что хотлъ сказать. Я желалъ бы, чтобъ вы ясно поняли, что въ моей жизни есть другая сторона… Грязная сторона. Я умышленно говорю: грязная. Сначала мн такъ не казалось…

Я вдругъ запнулся: ‘Грязная!’ — подумалъ я. Разв это не были самое идіотское слово, какое только могло придти мн въ голову въ данномъ случа. Вдь въ сущности я же никогда не былъ грязенъ!

— Меня увлекло теченіемъ, какъ большинство мужчинъ,— сказалъ я посл небольшой паузы и снова замолчалъ.

Она взглянула на меня широко-раскрытыми глазами.

— Неужели вы думаете,— проговорила она,— что я считала васъ… что я могла ожидать…

— Но откуда вы могли знать?

— Я знала… Я знаю.

— Но…

— Я знаю,— повторила она настойчиво, опустивъ глаза.— Во всякомъ случа, я знаю…

Именно эти ея слова убдили меня боле, чмъ что бы то ни было, въ ея полномъ невдніи.

— Вс мужчины…— прибавила она, обобщая.— Женщина не понимаетъ этихъ искушеній.

Я былъ безмрно пораженъ тмъ, какъ она отнеслась къ моей исповди.

— Во всякомъ случа,— замтила она съ нкоторой нершительностью въ голос,— вдь это все уже прошло?

— Все уже прошло,— повторилъ я.

Наступила небольшая пауза.

— Я не хочу знать,— сказала она.— Теперь это не иметъ уже ни малйшаго значенія.

Она взглянула на меня и улыбнулась, точно мы обмнялись какими-нибудь обыденными фразами.

— Бдняжка!— прошептала она и протянула мн руки, какъ-бы отстраняя отъ себя все, что я говорилъ. Ма же показалось въ эту минуту, что гд-то, въ отдаленіи, латышская двушка, обреченная служить предохранительнымъ клапаномъ для невинности и чистоты въ этомъ ужасномъ мір, что-то говоритъ мн на непонятномъ нмецкомъ язык, и я не знаю, что и для чего!..

Я обнялъ Маргариту и поцловалъ ее. Ея глаза наполнились слезами. Она прижалась ко мн, и я чувствовалъ, что она готова разрыдаться.

— Я любила васъ,— прошептала она.— Любила съ той самой минуты, какъ мы встртились въ Мистертон… шесть лтъ тому назадъ и даже боле…

Глава третья.
Маргарита въ Венеціи.

Я смутно помню, что мы очень много разговаривали въ Маргаритой посл этого, хотя я и не могъ бы въ точности воспроизвести всхъ разговоровъ, такъ какъ они перемшаны въ моей памяти съ нашими прежними бесдами въ Пангберн. Передъ нами открывалась широкая перспектива будущей нашей дятельности, и я былъ очень влюбленъ тогда. Я не очистилъ самъ своей жизни, но она это сдлала за меня. Мы называли другъ друга ‘союзниками’ и въ короткое время нашей помолвки постили цлый рядъ законодательныхъ учрежденій въ Лондон: совтъ графства, палату общинъ, гд мы обдали съ Виллье, и собраніе прихода св. Панкратія, гд слушали Шоу. Я былъ полонъ плановъ относительно нашей будущей жизни, такъ же какъ она, говорившая со мной о томъ, какъ мы будемъ жить и работать. Мы должны были уплатить своей общественной службой тотъ избытокъ богатства, который незаслуженно получилъ старый Седдонъ изъ своихъ фарфоровыхъ заводовъ.

Алтіора отзывалась о насъ, какъ о политической пар ‘новаго типа’. Она разъясняла насъ себ и Оскару, разъясняла насъ и намъ самимъ, и всмъ людямъ, которые бы, вали у нея на обдахъ и по вечерамъ, пока, наконецъ всмъ стало ясно, что мы такое, и вс преисполнились ожиданій, такъ что предложеніе выступить либеральнымъ кандидатомъ въ Кингэмстедскомъ округ показалось мн вполн естественнымъ.

Все это время я велъ суровую жизнь и неустанно работалъ.

Прекрасный и теплый ноябрь мы прожили въ Венеціи, гд провели большую часть своего медоваго мсяца, и въ своихъ разговорахъ постоянно возвращались къ нашей будущей дятельности, разсматривая съ разныхъ точекъ зрнія наше пониманіе жизни, исключительно сосредоточенной на иде общественной службы.

Ясне другихъ картинъ нашей жизни въ Венеціи припоминается мн одна наша прогулка въ гондол. Маргарита облокотилась на подушки, раскрывъ надъ собой полотняный зонтикъ, а я сидлъ возл нея. Точно въ зеркал отражались въ гладкой, блестящей поверхности воды трубы пароходовъ вдали, черныя гондолы, точно скользящія по воздуху и дымъ, поднимающійся надъ Мурано и выдляющійся темнымъ пятномъ на прозрачно-голубомъ неб. А тамъ дальше виднлась башня Торчелло, куда мы направлялись…

— Видишь-ли,— говорилъ я, и хотя Маргарита вполн соглашалась со мной, я все-таки точно старался разубдить ее въ чемъ-то, — видишь-ли, такъ легко распустить себя! Въ мелочной дисциплин, конечно, заключается много непріятнаго, но, съ другой стороны, вдь такъ легко пріобрсти привычку къ безпечности и отвлечься отъ своей цли! Страна, міръ, нуждаются въ людяхъ, которые могли бы совершать созидательную работу и осуществлять планы. Для человка, который долженъ зарабатывать себ средства къ жизни препятствіемъ въ этой работ является нужда. Для такихъ-же людей, какъ мы, препятствіемъ служитъ постоянная возможность доставлять себ удовольствіе…

— Трата времени и силъ,— прибавила она.

— Я такъ и думаю. Такъ пріятно считать себя скромнымъ. Подчасъ бываетъ смшно, когда начинаешь относиться къ себ черезчуръ серьезно. Но это необходимо, и такъ мы будемъ смотрть на себя и свою дятельность.

Она подкрпила мои слова своимъ взглядомъ.

— Я чувствую, что я могу сдлать великое дло съ жизнью.

— Я знаю, что ты можешь.

— Да, но это можно сдлать лишь въ томъ случа, если вся жизнь будетъ направлена къ одной главной цли. Мы должны набросать планъ нашей дятельности и все подчинить нашей схем.

— Я чувствую,— отвчала она тихо,— что мы должны посвящать ей каждый часъ…

Лицо ея приняло мечтательное выраженіе, и она прибавила еще тише:

— Я хочу отдать этому каждый часъ своей жизни.

II.

Наше пребываніе въ Венеціи сохранилось въ моей памяти, какъ нчто яркое, свтлое и безпредльное. Наши удовольствія носили какой-то безпечный характеръ и заключались въ эстетической оцнк разныхъ художественныхъ произведеній, которою мы обмнивались другъ съ другомъ. Мы не испытывали восторженности, а скоре какую-то робость, находясь другъ съ другомъ, и радовались картин, которая помогала намъ побдить смущеніе. Это вполн совпадало съ моимъ пониманіемъ вещей. Я считалъ необходимымъ соблюдать осторожность, чтобы не оскорбить и не огорчить Маргариту, и не хотлъ подчеркивать чувственную сторону любви. Наша любовь отчасти напоминала тепловатую гладкую поверхность лагунъ, по поверхности которыхъ скользила наша гондола.

Маргарита не была въ Верон и Венеціи, когда въ первый разъ здила въ Италію. Боязнь комаровъ заставила ея мать избрать другой путь. Но теперь она могла пополнить этотъ проблъ и восхищаться произведеніями Тиціана и Поля Веронеза, которыя были ей извстны только по безцвтнымъ фотографическимъ снимкамъ. Я-же не принадлежу къ людямъ, которые могутъ изо-дня-въ-день смотрть на картины и архитектурныя красоты, поэтому я наблюдалъ Маргариту и изучалъ ее. Я сохранилъ тысячу воспоминаній о ней. Я вижу ея тонкую граціозную фигуру, слегка склоненную впередъ, и ея прелестное личико, сіяющее восторгомъ. Я слышу нжный звукъ ея голоса, произносящаго какую-нибудь банальную фразу, потому что у нея не было умнія выразить въ яркихъ словахъ то безформенное наслажденіе, которое доставляли ей художественныя произведенія.

Маргарита, какъ я замтилъ, была культурна. Это была первая культурная женщина, съ которой я находился въ близкихъ отношеніяхъ. Она была, кром того, нравственна, а я, какъ теперь вижу, не былъ ни тмъ, ни другимъ. Но она была пассивной натурой, а я активной. Еще въ школ ее научили интересоваться красотой и искать ее въ жизни, и она, пожалуй, боле интересовалась книгами и лекціями и организаціей разныхъ прекрасныхъ вещей, чмъ красотою ихъ. Ей доставляло удовольствіе, когда ее направляли и указывали ей, гд находится красота. Что же касается меня, то самая прекрасная вещь переставала быть красивой въ моихъ глазахъ, если только мн указывали пальцемъ на ея достоинства. Красота это — соль жизни, но я беру кросоту, какъ дикій зврь соль, которую онъ получаетъ, лишь какъ составную часть своей пищи…

Но помимо этого, между нами было все же нчто, казавшееся мн прекрасне всякой картины.

Итакъ, мы блуждали по Венеціи, любовались ея красотами, взбирались по винтовымъ лстницамъ и т. д., и мой умъ все время былъ занятъ разными мыслями: сравненіемъ Венеціи съ ея ближайшимъ современнымъ эквивалентомъ Нью-Іоркомъ, выработкой схемы дйствій, когда мы вернемся въ Лондонъ и, наконецъ, дальнйшимъ развитіемъ одной изъ теорій, высказанныхъ Маргаритой.

Нашъ бракъ сдлалъ, по крайней мр, одно: онъ произвелъ сліяніе двухъ независимыхъ представленій о Маргарит, которыя гнздились въ моемъ мозгу. Она вдругъ очутилась очень близко отъ меня, и то сужденіе и пониманіе, которое я составлялъ себ о ней, когда она была очень далека, пришлось подвергнуть пересмотру. Многое въ моихъ глазахъ пріобрло значеніе, на что прежде я не обращалъ вниманія, напр., что она была слаба и легко утомлялась, что она запиналась въ разговор, наморщивъ брови, изъ чего, однако, не слдовало заключать, что она подыскивала выраженіе, чтобы сказать что-нибудь значительное.

Мы осматривали картины обыкновенно по утрамъ. Посл обда, если мы не отправлялись куда-нибудь подальше въ гондол, Маргарита отдыхала, а я уходилъ читать англійскія газеты. Потомъ мы шли пить чай на площадь св. Марка и наблюдали пеструю толпу, снующую взадъ и впередъ по площади. Вечеромъ мы прогуливались по Піаццетт или же отправлялись въ гондол смотрть закатъ солнца. Маргариту интересовали магазины, и, наконецъ, она ршила купить столовый хрустальный приборъ.

— Тутъ эти вещи очень красивы и гораздо дешевле, чмъ самый простой хрусталь въ Лондон,— сказала она мн.

Меня тоже заинтересовали покупки, и я съ восхищеніемъ разсматривалъ прелестный разноцвтный хрусталь и даже высказалъ мнніе, что мы не должны ограничиться только покупкой бокаловъ и стакановъ для вина, но должны купить графины для спальни, вазы для фруктовъ и сладостей, кувшины и т. п. Мы провели цлыхъ полдня за этимъ.

Я уже началъ вполн опредленно жаждать перемны. Во мн накопилась энергія и требовала выхода. ‘Times’, ‘Daily Telegraph’ и другія газеты, которыя мн удалось достать, дйствовали на меня возбуждающимъ образомъ. Я чуть-чуть было не написалъ статьи въ отвтъ на письмо лорда Гримторна, напечатанное въ одной изъ этихъ газетъ, не помню уже о чемъ. Я втайн злился на спокойную жизнь, которую мн приходилось вести, и мн все трудне было соблюдать прежнюю сдержанность относительно Маргариты. Я даже удивилъ ее и себя своими маленькими вспышками затаеннаго раздраженія,— вспышками, появлявшимися точно рябь на поверхности моря, предвщающая шквалъ. Я самъ испугался этихъ симптомовъ.

Однажды ночью, когда Маргарита ушла наверхъ въ свою комнату, я накинулъ плащъ и, выйдя на улицу, долго бродилъ, курилъ и думалъ. Вернувшись, я прислъ на край кровати, возл нея и сказалъ:

— Знаешь ли, Маргарита, все это очень хорошо, но я ощущаю безпокойство!

— Безпокойство?— переспросила она съ легкимъ удивленіемъ въ голос.

— Да, мн кажется, я нуждаюсь въ дятельности, въ работ. У меня такое чувство,— я никогда ничего подобнаго не испытывалъ,— какъ будто я начинаю толстть.

— Милый!— вскричала она.

— Я долженъ что-нибудь длать, здить верхомъ, взбираться на горы, дать выходъ накопившимся силамъ,— словомъ, изгнать бса.

Она задумчиво посмотрла на меня.

— Не можемъ ли мы что-нибудь сдлать?— сказала она.

— Что?

— Я не знаю… Можетъ быть, мы могли бы ухать отсюда поскоре и отправиться пшкомъ… черезъ горы, на обратномъ пути домой.

— Тутъ, кажется, совсмъ негд ходить,— сказалъ я, подумавъ.

— Разв тутъ нтъ прогулокъ?

— Желалъ бы знать гд!.. Можетъ быть, мы могли бы пройтись по Кводж, или вдоль Лидо…

Мы попробовали сдлать эту прогулку. Но длинная набережная утомила Маргариту, и у нея появились волдыри. Мы ни разу не зашли дальше Маламокко…

Черезъ день или два посл этого мы здили въ монастырь Санъ-Лаццаро и вернулись къ закату солнца. Мы оба молчали.

— Piu lento (тише)!— сказала Маргарита гондольеру и этимъ помогла мн высказать свое ршеніе.

— Подемъ обратно въ Лондонъ,— сказалъ я рзко.

Она посмотрла на меня удивленными глазами.

— Тутъ все прекрасно, превыше всякой мры!— воскликнулъ я, настойчиво.— Но мн надо работать.

Она промолчала и потомъ проговорила тихо:

— Я забыла.

— И я забылъ,— сказалъ я и ласково взялъ ее за руку. Но внезапно я вспомнилъ…

Она ничего не отвтила.

— Такъ много еще остается сдлать,— сказалъ я, точно оправдываясь въ чемъ-то.

Она смотрла мимо меня, вдоль лагуны и, наконецъ, вздохнувъ глубоко, какъ будто ей не хватало воздуха, сказала:

— Мн кажется, что не слдуетъ быть до такой степени счастливымъ… Все было такъ прекрасно, такъ просто и такъ ярко. И въ то же время такъ чисто!.. Это была моя жизнь теперь, съ тобой… Такъ грустно, что это должно кончиться. Но міръ призываетъ тебя, дорогой мой. Я не должна была забывать этого. Я думала, что ты отдыхаешь и размышляешь здсь… Если же ты отдохнулъ уже… Хочешь ты завтра выхать отсюда?

Она показалась мн въ этотъ моментъ такой нжной и хрупкой, и такъ сіяла преданностью, что я поколебался, и мы провели въ Венеціи еще четыре дня.

Глава четвертая.
Домъ въ Вестминстер.

Маргарита, еще до нашей свадьбы, наняла маленькій домикъ въ Редноръ сквер, въ Вестминстер, вполн подходящій для насъ, желающихъ съ пользой участвовать въ соціальной жизни и играть въ ней дятельную роль. Домикъ былъ отдланъ согласно инструкціямъ Маргариты, и мы тотчасъ же принялись за его убранство, представлявшее для насъ данномъ случа интересную работу. Надо было снабдить его всмъ необходимымъ для боле или мене удобной жизни. Для начала у насъ былъ венеціанскій хрусталь, купленный нами во время нашей свадебной поздки, и разные свадебные подарки, большею частью очень полезные для нашего хозяйства, такъ какъ намъ предоставленъ былъ выборъ, и мы заране знали, что получимъ въ подарокъ и гд отведемъ ему мсто въ нашемъ новомъ дом.

Маргарита обладала большимъ вкусомъ и гораздо лучше меня умла распорядиться всмъ, не говоря уже о томъ, что все домашнее устройство было сдлано на ея деньги, поэтому я и оставался въ сторон, высказывая свое сужденіе лишь тогда, когда она обращалась ко мн за совтомъ. Само собою разумется, что я всегда одобрялъ ея выборъ.

Пока не закончились вс хлопоты по устройству нашего жилища, я каждый день уходилъ на свою прежнюю квартиру и тамъ работалъ надъ цлымъ рядомъ статей, которыя первоначально предназначалъ для ‘Fortnightly Review’. Впослдствіи он вошли въ четвертый томъ моего труда о новыхъ видахъ либерализма.

Я до сихъ поръ вспоминаю съ особеннымъ удовольствіемъ то время, когда мы устраивали свой домъ въ Редноръ сквер. Легкій оттнокъ нершительности тотчасъ же исчезалъ у Маргариты, какъ только она приходила въ лавку. У нея были самыя опредленныя идеи насчетъ того, что ей было нужно, и никакіе совты и указанія приказчика не могли сбить ее съ толку. Пріятно было видть, когда она брала какую-нибудь вещь изъ моихъ рукъ и разсматривала ее съ видомъ знатока. У нея было твердое ршеніе такъ устроить домъ, чтобы я могъ работать надъ своимъ великимъ проектомъ ‘что-нибудь сдлать для міра’.

— Я хочу, чтобы насъ окружали красивыя вещи,— сказала она мн однажды.— Ты не думаешь, что это дурно — имть красивыя вещи?

— Я тоже люблю красивыя вещи.

— У Алтіоры все такъ некрасиво!

— Алтіора гордится тмъ, что окружена некрасивыми и неудобными вещами. Но я не вижу, чтобы это помогало ей въ чемъ-нибудь. Во всякомъ случа мн бы это не помогло.

Итакъ, Маргарита шла въ лучшіе магазины и покупала все самое простое и самое хорошее. Она купила нсколько очень недурныхъ картинъ, и, между прочимъ, Суссекскій ландшафтъ, полный воздуха и свта, для моего кабинета, чрезвычайно понравившійся мн.

— Мы будемъ изрдка покупать картины,— сказала она,— если намъ понравится что-нибудь.

Возвращаясь въ туманный январскій день изъ Вансентъ сквера, и подходя къ дверямъ дома No 79-й, я почти съ дтскимъ удовольствіемъ замчалъ солидные размры этихъ дверей и тонкую бронзовую отдлку, думая съ чувствомъ удовлетворенія, что все это принадлежитъ къ моему дому. Я открывалъ дверь своимъ ключомъ и находилъ Маргариту въ теплой, хорошо освщенной передней, нагнувшуюся надъ какимъ-нибудь ящикомъ, откуда она вынимала разныя вещи, усталую, но счастливую. Я пилъ съ ней чай изъ китайскаго чайнаго сервиза, или же осматривалъ новыя, пріобртенныя ею вещи для обстановки нашего дома. У меня не только не было никогда своего дома, но даже я никогда не жилъ, хотя бы временно, въ такомъ прекрасномъ, благоустроенномъ дом, какимъ общалъ быть нашъ. Все было новое, блестящее и все было въ немъ необыкновенно гармонично. Внизу у насъ была зеленая столовая, съ блестящимъ серебромъ, темной дубовой мебелью и англійскими цвтными гравюрами на стнахъ. Наверху была большая гостиная, которую можно было сдлать еще больше, если раскрыть раздвижныя двери. Въ ней преобладали срые и голубые тона, тщательно подобранные. Для меня былъ устроенъ большой рабочій кабинетъ, рядомъ съ моей спальней, устланный толстымъ ковромъ, съ большимъ стариннымъ письменнымъ столомъ, за которымъ я могъ сидть и работать, между окномъ и каминомъ, и высокая конторка, за которой я бы могъ работать стоя, если бы захотлъ. Около камина былъ устроенъ маленькій электрическій очагъ, чтобы я могъ приготовить для себя чай во всякое время. Все тутъ было у меня подъ рукой, даже бисквиты и свжее масло, такъ что я могъ подкрпиться и зассть за работу во всякое время дня и ночи. Однако я не оставался долго въ своей комнат, меня слишкомъ интересовало дальнйшее устройство и украшеніе моего жилища.. Когда я перенесъ изъ своей прежней квартиры свои книги, то Маргарита, тотчасъ же отобрала истрепанные томы и замнила старые переплеты новыми, изъ хорошей, тонкой кожи.

Въ томъ же этаж находилась и ‘норка’ Маргариты, очень хорошенькая, съ цвтными гравюрами по стнамъ, съ картинъ Ботичелли и Карпаччіо. Была еще третья комната для секретаря, если бъ въ немъ представилась надобность, меблированная соотвтствующимъ дловымъ образомъ.

Маргарита неслышно проскальзывала въ мою комнату, и ея высокая, граціозно наклоненная фигура показывалась въ рамк широко оікрытыхъ дверей.

— Все у тебя какъ слдуетъ, голубчикъ?— спрашиваетъ она.

— Иди сюда,— говорю я.— Я откладываю бумаги.

— Я бы не хотла теб мшать.

— Я не занятъ теперь.

— Все приходитъ въ порядокъ,— замтила она.— Теперь намъ надо назначить день, какъ это длаютъ Бейлеи, и начинать…

Алтіора раза два была у насъ, и нсколько молодыхъ серьезныхъ замужнихъ женщинъ были приглашены, чтобы взглянуть на нашъ домъ и обсудить, вмст съ Маргаритой, его устройство. Вс были необыкновенно сильны въ вопросахъ цлесообразнаго устройства.

— Недурно,— сказала Алтіора съ чуть замтнымъ оттнкомъ неодобренія въ голос,— однако…

Было ясно, что она считаетъ себя выше этого.

Какъ только мы вернулись, насъ тотчасъ же осыпали приглашеніями. Мы нсколько разъ узжали изъ Лондона гостить въ конц недли, много разъ обдали въ гостяхъ и теперь, устроивъ свое жилище, занялись обсужденіемъ вопроса о необходимости отвчать на эти любезности. Когда я былъ холостымъ и не былъ прикрпленъ ни къ какому опредленому мсту, то, разумется, я не былъ строгъ въ выбор знакомствъ. Теперь я долженъ былъ занять опредленное мсто въ обществ и на нкоторое время я примирился съ этимъ. Я очень рдко посщалъ свои клубы ‘Climax’ и Націоналъ-либеральный клубъ и совсмъ не принималъ участія въ обдахъ холостяковъ. На нкоторое время я отдалился также отъ шумныхъ и болтливыхъ литературныхъ и журналистскихъ круговъ, которые прежде часто посщалъ. Я продолжалъ ходить въ ‘Reform Club’, не столько ради этого клуба, сколько ради того, чтобы имть серьезное и прочное политическое положеніе. Я помню, что ни разу въ теченіе года не удосужился постить клубъ ‘Кэмбриджъ’, до такой степени я былъ поглощенъ устройствомъ своей новой жизни.

Общество, въ которомъ мы вращались въ это время, состояло преимущественно изъ парламентскихъ кандидатовъ или людей, вовлеченныхъ въ политическій міръ. Тутъ были богатые и просто зажиточные люди и такіе непреклонно независимые, какъ Валлерслей и его сестра, хозяйничающая у него въ дом. Тутъ были и молодыя пары, врод насъ, боле простодушныя и боле молодыя или же боле старыя и боле установившіяся, чмъ мы. Я пользовался нкоторымъ почетомъ среди боле молодыхъ людей, вслдствіе моей кэмбриджской репутаціи и моихъ писаній и еще потому, что я, въ противоположность имъ, самъ проложилъ себ дорогу въ т круги, къ которымъ они принадлежали по праву. Они не представляли себ того, что я могу сдлать, но чувствовали, что у меня есть и опытъ, и традиціи, неизвстныя имъ. Близкими къ намъ людьми были Крэмптоны: Вилли Крэмптонъ, который потомъ былъ генералъ-почтмейстеромъ, богатый и очень уважаемый въ Рокшайр, и его младшій братъ Эдвардъ, спеціализировавшійся въ области исторіи и сдлавшійся впослдствіи однимъ изъ тхъ малоталантливыхъ писателей, которые составляютъ славу современной Англіи. Затмъ съ нами былъ близокъ Льюисъ, жившій ближе къ Кенсингтону, гд также жили его кузены Соломонъ и Гартштейнъ. Это былъ великолпный представитель своей расы, способный, трудолюбивый, но ршительно не обладавшій ни малйшимъ вдохновеніемъ.

Его жена нсколько возмущалась расовыми традиціями относительно подчиненія женщины и склонялась въ пользу взгляда суффражетокъ. Тутъ же находился и старый морякъ Бюнтингъ Гарлоу, съ наклонностями бродяги, состоящій подъ надзоромъ своей маленькой кузины, на которой онъ женился. Я зналъ всхъ этихъ людей, и теперь, съ благословенія Алтіоры, они вс открыли мн свои сердца и приняли меня въ свой кругъ. Они вс были подобно мн, либеральными кандидатами въ перспектив и чувствовали, что время блужданія въ дебряхъ оппозиціи приходитъ уже къ концу. Вс считали себя необыкновенно свдущими въ политической и соціальной области и стремились къ идеалу простой дятельной жизни,— жизни, находящей свое удовлетвореніе въ политическихъ успхахъ и отличіяхъ. Молодыя жены были столь же сильны въ этомъ отношеніи, какъ и молодые мужья. Маргарита и я,— хотя многое во мн не согласовалась съ привычками и взглядами этого общества,— почти всегда оставались на заднемъ план въ теченіе всего этого періода.

Мы устраивали маленькіе обды и вечернія собранія, гд все было просто, но очень хорошо. Пожалуй, у насъ было больше хорошихъ фруктовъ и цвтовъ, но меньше сладостей и пирожныхъ, чмъ это было принято. Мы изгнали хересъ и марсалу и ликеры, но зато къ услугамъ гостей былъ хорошій домашній лимонадъ. Мужской прислуги не было, а вмсто нея прислуживали ловкія горничныя. Для стола мы преимущественно употребляли уэльсскую баранину. Мы разговаривали о политик, о книгахъ, объ идеяхъ и о Бернард Шоу, который самъ по себ представлялъ цлую область, казавшуюся намъ тогда чрезвычайно глубокой въ этическомъ отношеніи. Такимъ образомъ, мы смшивались съ интеллигентнымъ кругомъ, къ которому я долженъ былъ приналежать.

Крэмптоны имли обыкновеніе читать вслухъ, разныя хорошія вещи на своихъ пріемахъ, впрочемъ мало посщаемыхъ. Но я никогда не могъ покорно принимать участіе въ такомъ занятіи и всегда вызывалъ дебаты, нарушающіе процессъ спокойнаго перевариванія прочитаннаго. Мы вс въ то время серьезно хотли сдлать все, что было въ нашихъ силахъ, и собирались добиться многаго, но я не знаю, почему, именно въ этотъ періодъ дйствительно серьезнаго отношенія къ своей задач, мн всегда казалось, что я всего дальше отходилъ отъ дйствительности.

II.

Я смотрю теперь критически на этотъ періодъ, отъ котораго меня отдляетъ шестнадцать лтъ, полныхъ кипучей дятельности, и вспоминаю почти безпристрастно начало моей брачной жизни. Меня больше всего поражаетъ громадная, неумышленная и въ то же время великодушіемъ проникнутая неискренность, которую мы оба старались создать въ нашихъ отношеніяхъ.

Мн кажется, что, пожалуй, такова жизнь большинства супружескихъ паръ образованнаго класса, осторожно и робко старающихся пополнить зіяющую пропасть, раздляющую темпераменты, и тщетно длающихъ попытки перекинуть мостъ черезъ эту пропасть, уничтожить перегородки и избжать насильственнаго гнета. Я пришелъ однако къ заключенію въ позднйшіе годы моей жизни, что мужчина и женщина могутъ быть абсолютно правдивы другъ съ другомъ, стоять другъ противъ друга, такъ сказать, съ обнаженной душой, безъ страха и стыда, вслдствіе естественной, все покрывающей и все очищающей любви между ними! Можно любить и быть любимымъ, также не чувствуя смущенія, какъ не чувствуетъ его птица, разскающая воздухъ въ своемъ полет. Но лишь рдкая удача приводитъ двухъ человкъ къ такому естественному союзу и обыкновенные браки совершаются на другихъ основаніяхъ. Большинство людей, состоящихъ въ брак, никогда въ дйствительности не видли другъ друга. Они смотрли обыкновенно нсколько въ сторону, на созданный ими образъ, вслдствіе предвзятыхъ идей. И каждый изъ нихъ, въ первые дни любви, скрывался, боясь вызвать разочарованіе, огорченіе, боясь открытій въ какомъ бы ни было направленіи. И такимъ образомъ они строили зданіе не на мрачной скал истины, а на аркахъ и столбахъ и разныхъ случайныхъ подпоркахъ, которые имъ были необходимы для общаго фундамента, а внизу, во тьм, подъ этимъ прекраснымъ зданіемъ, которое они соорудили вмст, начинается для каждаго изъ нихъ скрытая пещерная жизнь. Тамъ ютится то, что едва-ли проникаетъ въ сознаніе въ обычное время и напоминаетъ о себ разв только въ сумеркахъ безсонной ночи, или вырывается наружу въ гнвномъ взгляд подъ вліяніемъ внезапной вспышки,— тамъ скрываются и мечты, замурованныя на смерть. Для большинства изъ насъ нтъ спасенія отъ этой внутренней тюрьмы, но жизнь наверху идетъ своимъ чередомъ, подвигается безпрепятственно къ своему почетному концу.

Я разсказалъ уже, какъ я полюбилъ Маргариту и какъ я ршился жениться на ней. Быть можетъ, ненамренно, но я указалъ также, какого рода несправедливость мы совершили по отношенію другъ къ другу, вступая въ бракъ. Между нами не было никакого сродства и никакого пониманія. Наше взаимное влеченіе обусловливалось именно этимъ несходствомъ и тмъ, что было нами непонято другъ въ друг. Я знаю много супружескихъ паръ, которыя поженились подобнымъ же образомъ.

Современныя условія и современныя идеи, въ особенности же боле тонкое пониманіе жизни, давятъ все сильне и сильне на брачный союзъ, обычай котораго возникъ въ гораздо боле раннія и мене разборчивыя времена, когда жена была подчиненнымъ существомъ, сходившимся съ мужемъ безъ всякой критики и для простыхъ цлей и когда бракъ былъ простою домашнею связью, предоставляющей не обремененному ничмъ мужчин мыслить и вдать жизнь, тогда несходство темпераментовъ имло мало значенія. Но теперь жена, въ особенности бездтная и любящая жена, неумышленно, но постоянно требуетъ полной ассоціаціи съ мужемъ, тогда какъ мужъ, наоборотъ, желаетъ игнорировать эти тонкости и не стремится къ коопераціи. Конечно, все это чрезмрныя требованія. Люди теперь гораздо больше и основательне изучаютъ жизнь, чмъ прежде, но бракъ остается, какъ и раньше, случайной удачей и представляетъ все то же бганіе взапуски хромающихъ на одну ногу и плохо подобранныхъ супружескихъ паръ.

Наша духовная организація была совершенно различна.

Я обладалъ грубой душой, по выраженію Вилльяма Джемса, примитивной, интуитивной и нелогичной натурой.

У нея же душа была нжная и она была боле утонченна, боле логична, чмъ я, представляя уже вторичный продуктъ. Она была честна въ отношеніи людей и обязательствъ, сантиментальна и врна. Я же былъ честенъ лишь въ отношеніи идей и инстинктовъ, эмоціоналенъ и одержимъ страстью къ составленію плановъ. Моя фантазія заносилась далеко, ея же мысль была робка и страшилась всего, выходящаго изъ извстныхъ границъ. Моимъ основнымъ свойствомъ была чувственность и мною управляли бурные импульсы. Въ ней же главнымъ образомъ дйствовали разборчивость и запретительные инстинкты. Я люблю разбирать факты каждаго случая, люблю обнаженныя тла, люблю ощущать жизнь. Она же предпочитала уклончивость, сдержанность, околичности и обращала вниманіе на второстепенные пункты. Можетъ быть, читатель знаетъ картину Тинторетто въ Національной галлере ‘Происхожденіе Млечнаго пути?’ Такъ вотъ эта картина послужила великолпной пробой для основныхъ свойствъ нашихъ темпераментовъ. Не смотря на мое прежнее воспитаніе, я находилъ эту картину восхитительной, въ глазахъ же Маргариты она была оскорбительна и притомъ безъ нужды. Въ этомъ заключался основный разладъ между нами. У нея была привычка, безъ сомннія рдкая, порицать то, что ей не нравилось во мн или, что она находила несимпатичнымъ, подъ тмъ предлогомъ, что это не было моимъ ‘настоящимъ я’. Вообще она выбирала то, что ей нравилось, а все остальное старалась игнорировать. Прибавлю, что у меня было гораздо больше иниціативы, чмъ у нея. Я тутъ не длаю никакого перечня достоинствъ и недостатковъ, преимуществъ и слабостей, я хочу только подвести итогъ основнымъ различіямъ между людьми, связанными вмст и становящимися все боле нетерпимыми по отношенію къ этимъ различіямъ.

Въ такомъ положеніи находились мы въ отношеніи другъ друга, но никто изъ насъ не понялъ этого въ первый моментъ. Начать съ того, что я сталъ остерегаться ея и мало по малу у меня зарождалось подозрніе, что то, что я считалъ до сихъ поръ просто недоразумніемъ, составляетъ основной разладъ между нашими духовными организаціями.

Но это не мшало мн очень любить ее…

Система сдержанности стала привычной и наиболе рзко выраженной именно въ нашихъ личныхъ отношеніяхъ. Ни разу за вс шесть лтъ нашей совмстной жизни мы не отнеслись искренно другъ къ другу. Даже боле этого, въ своемъ стремленіи осуществить свой идеалъ брака я даже пересталъ быть искреннимъ самъ съ собой. Я игнорировалъ свои собственныя воспріятія и понятія. Я старался подладиться къ ея боле тонкимъ и красивымъ ршеніямъ. Конечно, найдутся люди, которые скажутъ съ одобреніемъ, что я научился побждать себя. Я упоминаю объ этомъ безъ всякаго намренія оправдывать себя…

Въ теченіе нсколькихъ лтъ я ни разу не обманулъ Маргариту относительно какого-нибудь конкретнаго факта. Я не говорилъ ей о своей прежней жизни, но она сама заставила меня умолчать объ этомъ. За исключеніемъ этого насильственнаго умолчанія, я никогда не скрывалъ отъ нея ни одного факта, который могъ бы задвать ее. Но съ самаго начала я былъ виновенъ въ чрезвычайной духовной скрытности и мой бракъ, какъ я вижу теперь, основывался на духовномъ обман.

III.

Интересъ, вызванный во мн устройствомъ дома, и удовольствіе, которое я испытывалъ при этомъ, расхаживая по комнатамъ или сидя за своимъ собственнымъ столомъ и слушая спокойный разговоръ своей собственной жены, почти незамтно смнился лихорадочнымъ возбужденіемъ по случаю моей парламентской кандидатуры въ Кингхэмстэдскомъ округ, представляющемъ безформенную земледльческую полосу, лежащую между сверо-западной и великой западной желзной дорогой. Я долженъ былъ, наконецъ, имть что-нибудь въ рукахъ и этотъ округъ былъ наиболе подходящимъ для этой цли. Впрочемъ, въ умахъ нашего круга существовало самое смутное понятіе о томъ, какое мсто я долженъ былъ занимать. Но вс мы были уврены, что по мр развитія вещей все станетъ яснымъ.

Вслдъ за нсколькими мсяцами неопредленной дятельности, имющей цлью подготовить избирателей, наступилъ періодъ горячей борьбы, посл того, какъ Кэмпбелль-Баннерманъ вернулся къ власти въ 1905 году. Однако въ Кингхэмстэдскомъ округ избирательная борьба носила довольно умренный характеръ. Я произнесъ тамъ три рчи, скоро сдлавшіяся избитыми, и небольшая группа людей стала дйствовать въ мою пользу: два ходатая но дламъ, дешевенькій фотографъ, демократическій священникъ, нсколько диссидентскихъ проповдниковъ, мэръ Кингхэмстэда, какая-то миссисъ Бельджеръ, вдова артиста, разбогатвшаго посредствомъ патента на устройство электрической тяги, сэръ Родерикъ Ньютонъ, еврей, купившій замокъ Калершемъ, и сэръ Грэхемъ Риверсъ, бодрый старый солдатъ,— вотъ кто были мои главные приверженцы, поддерживавшіе мою кандидатуру. Въ каждомъ сел и въ каждомъ город у насъ была штабъ-квартира, устроенная въ какой-нибудь пустой лавочк, которую мы временно арендовали, и мы старались производить шумъ и поддерживать интересъ въ населеніи, часть котораго, однако, заняла выжидательное положеніе и не высказывала своихъ сужденій.

Предполагалось, что страна находится въ состояніи интеллектуальнаго броженія въ ожиданіи выборовъ и въ исторіи это наврное будетъ названо важнымъ моментомъ борьбы. Но за исключеніемъ появленія гд-нибудь въ окн или на стн избирательной афиши, или прозда по улиц автомобиля, увшаннаго плакатами, или-же появленія группы спорящихъ людей возл какой-нибудь харчевни, ничто не указывало, что великая имперія приступаетъ къ пересмотру своего государственнаго устройства. Въ большинств случаевъ люди спокойно продолжали заниматься своими длами съ полнымъ и безотвтственнымъ довріемъ къ прочности вселенной. Временами я самъ себ казался смшнымъ со своимъ важнымъ видомъ спасителя страны!

Мой противникъ былъ совершенно невжественный генералъ, опиравшій свою кандидатуру на защиту протекціонизма. Онъ въ особенности заботился о томъ, чтобы личности не задвались въ борьб и чтобы она велась въ джентльменскомъ дух. Онъ постоянно писалъ мн записки, извиняясь за т эксцессы, которые позволяли себ его приверженцы или же указывая мн на нежелательность какого нибудь хода, предпринятаго моими сторонниками.

Я составилъ свои рчи въ широкомъ масштаб, но по мр приближенія выборовъ этотъ масштабъ измнялся. Я началъ съ того, что постарался предложить свои идеи людямъ, представителемъ которыхъ я собирался быть. Я говорилъ о величіи нашей имперіи, о ея судьбахъ, о чудесныхъ проектахъ и всхъ возможностяхъ, которыя намъ даетъ жизнь, о будущемъ порядк и обо всемъ, что можетъ быть достигнуто ршительнымъ усиліемъ въ настоящее время.

‘Мы созидаемъ государство,— говорилъ я, — прочное и блестящее. Мы видимъ зарю великаго вка человчества’… Иногда это вызывало въ толп одинокій возгласъ: ‘Слушайте! Слушайте!’ И когда мн казалось, что я создалъ необходимую атмосферу, то я переходилъ къ исторіи консервативнаго правительства послднихъ лтъ и выставлялъ на видъ контрастъ между его дйствіями и требованіями вка, обсуждалъ его ошибки, его неудачу въ подчиненіи контролю алчныхъ финансистовъ въ южной Африк, его неумніе освободить народное образованіе отъ вліянія сектантскихъ распрей, его неправильное поведеніе въ бурской войн, его растрачиваніе народныхъ рессурсовъ…

Скоро, однако, для меня стало ясно, что мои общія разсужденія надодали моей аудиторіи. Чмъ ярче и значительне были мои фразы, тмъ сильне я чувствовалъ, что голосъ мой не находитъ отзвука въ этихъ собраніяхъ. Даже защитники платформы начинали безсознательно выказывать недовольство, двигались и кашляли. Они не признавали себя человчествомъ и поэтому мои слова о новой стадіи въ исторіи человчества были для нихъ пустымъ звукомъ. Моя аудиторія состояла преимущественно изъ заурядныхъ людей, ремесленниковъ, преисполненныхъ личныхъ заботъ, которые, какъ мн кажется, приходили на мои митинги, главнымъ образомъ, ради развлеченія. Но то, чмъ я угощалъ ихъ, не было развлеченіемъ. Они вовсе не смотрли, на политику, какъ на процессъ творчества, а какъ на состязаніе. Имъ нужны были шутки, пряные намеки, удачныя выраженія, которыя давали бы имъ поводъ кричать: ‘Слушайте! Слушайте!’ и хлопать въ ладоши и стучать ногами. А великій созидательный процессъ въ исторіи даетъ такъ мало матеріала для такихъ выраженій своего одобренія!

Итакъ, посл двухъ или трехъ попытокъ поднять мою аудиторію до уровня развиваемыхъ мною взглядовъ, я началъ самъ приспособляться къ ней. Я сократилъ насколько возможно свои обширныя разсужденія о судьбахъ имперіи и о ея будущемъ и сталъ угощать своихъ слушателей анекдотами и шутками. Мои помощники поздравляли меня съ быстрымъ улучшеніемъ моего стиля. Я пересталъ отзываться о покойномъ первомъ министр съ тмъ уваженіемъ, которое я питалъ къ нему, и приближался въ своихъ отзывахъ о немъ къ популярной карикатур, гд онъ былъ изображенъ заботящимся только о томъ, чтобъ удержать свое мсто, не смотря на старанія Джо Чемберлена выбросить его за бортъ. Я пересталъ развивать свою мысль, что протекціонная система вызоветъ вздорожаніе пищи для земледльца. Я началъ говорить о Мильнер, какъ о вредномъ и безумномъ человк, одержимомъ страстнымъ желаніемъ замнить на всемъ свт честныхъ британскихъ земледльцевъ закованными въ кандалы, но все же преступными китайцами. Когда же я упоминалъ имя кого нибудь изъ нашихъ почтенныхъ вождей, мистера Джона Бернса или другихъ выдающихся дятелей, то я все боле и боле впадалъ въ паосъ, точно говорилъ о высшихъ божествахъ. И въ награду за это мои митинги становились многолюдне и меня встрчали апплодисментами…

Въ такихъ вещахъ незамтно переходишь изъ одной фазы къ другой…

— Что же длать!— говорилъ я себ.— Если хочешь попасть въ Вестминстеръ, то долженъ идти по той дорог, которая ведетъ туда!

Но я не ожидалъ, что эта дорога такъ отвратительна ‘Попасть на эту дорогу — значитъ начать свою дятельность’,— говорилъ я.

Однако ночью я лежалъ съ открытыми глазами въ своей постели, ощущая головную боль, хрипоту въ горл и усталость, которыя всегда являются результатомъ произнесенія рчей въ плохо вентилированныхъ помщеніяхъ, и думалъ, думалъ безъ конца, возможно ли воспитать весь народъ на великихъ политическихъ идеалахъ? Отчего политическая работа всегда сводится къ личностямъ и личнымъ призывамъ?

У меня сохранились лишь смутныя воспоминанія объ этомъ времени. Пришлось много разъзжать, такъ какъ Кингхэмстэдскій округъ довольно великъ и притомъ изобилуетъ плохими дорогами, особенно непріятными въ зимнюю непогоду. Въ разныхъ мстахъ, вдоль линіи желзной дороги, разбросаны фабрики и подъздные пути. Есть много маленькихъ виллъ. Но не было мста, гд можно было бы сразу собрать вс различные элементы населенія, и я всегда имлъ дло лишь съ однимъ какимъ-нибудь элементомъ. Я произносилъ рчи въ разныхъ помщеніяхъ и на открытомъ воздух, въ послобденные часы, гд-нибудь около газоваго завода или фабрикъ. Кругомъ меня часто раздавались плоскія и удивительно глупыя шутки, и выступали въ качеств ораторовъ люди, говорившіе вещи, спеціально приспособленныя къ уровню понятій каждаго такого собранія. Насъ заставили заявить, что, если мы будемъ избраны, то поселимся въ этомъ округ, и одинъ ретивый агентъ тотчасъ же поспшилъ отпечатать листки съ слдующею надписью: ‘Если мистеръ Ремингтонъ будетъ выбранъ, то онъ будетъ жить здсь’. Наши враги не замедлили воспользоваться этимъ и, набравъ кучу такихъ билетиковъ, наклеили ихъ на всхъ надворныхъ строеніяхъ, свиныхъ хлвахъ, собачьихъ конурахъ и т. п. Такія шутки, въ конц концовъ, порядочно таки досаждали мн.

Но всего сильне на меня дйствовало то, что я замчалъ полное равнодушіе въ промежуткахъ между моими митингами. Никогда еще мои собственные планы не казались мн такими неопредленными, какъ въ то время, когда я попробовалъ испытать ихъ на практик. Меня волновала мысль, достигъ ли я чего-нибудь въ дйствительности своими рчами или же я самъ покорно отдаюсь теченію, уносящему меня въ опредленномъ направленіи?

Однако Маргариту не смущали подобныя сомннія. Для нея было совершенно ясно, что я иду въ парламентъ, гд буду стоять на страж либерализма и свта, противъ правительства и тьмы. Съ воспоминаніемъ о моей первой политической борьб у меня неразлучно связано воспоминаніе объ ея прекрасномъ, свтломъ личик, серьезномъ и ршительномъ, когда она сознательно и твердо помогала мн, насколько была въ силахъ. И тмъ не мене ея спокойная увренность въ то время, какъ я чувствовалъ такое недовольство собой, страннымъ образомъ подрывала мое чувство симпатіи къ ней. Я чувствовалъ, что ей бы не слдовало быть такъ увренной во мн, и временами меня охватывала сильнйшая досада на то, что меня такъ усиленно толкаютъ въ парламентъ.

Я началъ все чаще и чаще открывать въ ней стороны характера, противорчащія моему характеру. Ея взгляды на жизнь расходились съ моими. У нея въ голос появлялись подчасъ изумительно независимыя нотки. Она купила великолпную мховую шубу для загородныхъ поздокъ, возбудившую всеобщій восторгъ, и мн, ко дню моего рожденія, подарила прекрасное теплое пальто, отдланное мхомъ. Она заставляла меня снимать его, когда я входилъ на митингъ для произнесенія рчи, и держала его, пока я не кончалъ. Это была большая тяжесть для нея, но ей это нравилось. Этотъ актъ подчиненности въ сущности былъ актомъ высочайшаго самоутвержденія. Когда я взглядывалъ на нее, въ то время, какъ предсдатель собранія говорилъ вступительное слово, то видлъ, что она осматриваетъ своими ясными голубыми глазами аудиторію, существовавшую для нея, впрочемъ, единственно только какъ средство провести меня въ парламентъ. Она смотрла ласково, если мои слушатели держались прилично. Въ противномъ случа я подмчалъ въ ея глазахъ гнвный блескъ. Вдь мы зашли такъ далеко и причинили себ столько безпокойства!..

Она руководила нашими политическими поздками и не упускала никакихъ мелочей. Въ отеляхъ, она всегда настаивала на спокойствіи и комфорт и выказывала особенную заботливость въ выбор пищи, которая должна была быть особенно питательной. Даже въ частныхъ домахъ она поражала меня своею спокойною настойчивостью насчетъ какого-нибудь спеціальнаго комфорта, который считала безусловно необходимымъ, а также въ выбор пищи, такъ какъ у нея были свои взгляды на діэту, которая была нужна мн для поддержанія моихъ силъ.

Со времени нашего брака она прочла много политическихъ мемуаровъ. Особенно сильное впечатлніе производила на нее карьера Гладстона. Я не думаю, чтобы она сравнивала меня съ нимъ, но, какъ мн кажется, она имла въ виду достиженіе одинаковыхъ результатовъ посредствомъ одинаковыхъ методовъ. Меня надо было ‘гладстонизировать’. Гладстонъ,— если только память не обманываетъ меня,— употреблялъ во время своихъ рчей, для смачиванія горла, яйцо, разболтанное въ херес. Маргарита очень желала, чтобы и я послдовалъ его примру. Ей хотлось,— я это знаю,— держать въ рук стаканъ для меня, въ то время, когда я буду говорить рчь. Но въ этомъ отношеніи я былъ твердъ…

— Нтъ,— сказалъ я очень ршительно.— Я этого не потерплю, это дло совсти. Я бы чувствовалъ себя недостаточно демократичнымъ. Если у меня пересохнетъ горло, то я воспользуюсь графиномъ и стаканомъ, которые стоятъ передъ предсдателемъ…

— Я бы не хотла этого, — возразила она съ огорченіемъ.

Глупо было сердиться на это. Съ ея стороны это было такъ понятно и такъ трогательно,— я это вижу теперь. Но я не могъ подчиниться ей окончательно. Я долженъ былъ идти своимъ путемъ и смотрть прямо на вещи. Положеніе, въ которомъ я очутился, необходимость преслдовать опредленную цль, когда въ сущности я самъ сомнвался въ ней и намренія мои далеко не были опредленными,— все это заставляло меня желать отсрочки…

IV.

И среди всхъ этихъ сложныхъ обстоятельствъ моей жизни какъ будто случайно появляется фигура Изабеллы Риверсъ. Съ перваго взгляда она показалась мн некрасивой и неуклюжей, но въ высшей степени интересной школьницей, съ красивымъ, яркимъ румянцемъ на смугломъ лиц высказывающей забавныя и удивительныя вещи. Когда я увидлъ ее впервые, она хала на старомъ велосипед и, какъ мн казалось, ея зда представляла общественную опасность. Но потомъ я лучше оцнилъ ея умнье и силу характера. Въ слдующій разъ я уже видлъ ее влзающей на дерево, для собственнаго удовольствія. Во время нашихъ встрчъ, я помню, мы разговаривали съ нею о политическомъ положеніи и о книгахъ и статьяхъ, которыя я написалъ…

Какъ она была очаровательна тогда! Она была ребенкомъ и въ то же время взрослой женщиной. Какъ мало догадывался я о той роли, какую ей суждено было сыграть въ моей жизни! А съ тхъ поръ, какъ опредлилась эта роль, какъ трудно мн говорить объ этихъ прошедшихъ дняхъ!.. Когда я началъ писать эту главу, то невольно задумался, углубившись въ свои воспоминанія. Вонъ она сидитъ тамъ, внизу, на ступеняхъ, подъ оливковыми деревьями, и держитъ на рукахъ нашего маленькаго ребенка… Теперь она составляетъ центръ моей жизни. Это кажется невроятнымъ. Она разбила мою политическую карьеру и заставила меня начинать сначала мою жизнь. Когда же я стараюсь вспомнить ее двочкой, то мн кажется, что я становлюсь похожимъ на рыбака изъ арабской сказки, пытавшагося снова засадить въ горшокъ духа, вырвавшагося изъ него и поднявшагося до небесъ…

Впрочемъ, я хорошо помню тотъ разъ, когда она быстро прохала, спускаясь съ холма, мимо нашей повозки, медленно взбиравшейся на вершину. На рул велосипеда и на плеч у нея разввались мои цвта. Она махнула намъ рукой и что-то прокричала,— я не знаю, что, вроятно, какое-нибудь привтствіе.

— Какая прелестная двушка,— сказала Маргарита.

Парвиль, дешевый фотографъ и очень трудолюбивый организаторъ избирательной кампаніи, сидлъ съ нами въ повозк и разсказалъ намъ, кто она такая.

— Это — одинъ изъ лучшихъ работниковъ въ вашу пользу, — прибавилъ онъ.

И вотъ, посл очень утомительнаго и непріятнаго утра, мы попали въ домъ сэра Грэхема Риверсъ. Тамъ все дышало спокойствіемъ и тишиной. Я вспоминаю блую матовую обшивку комнаты, овальное зеркало, мраморный каминъ и на немъ бюсты Виргилія и Гомера… Вспоминаю Изабеллу, явившуюся къ завтраку въ какой-то безформенной синей блуз, придававшей оттнокъ желтизны ея яркому личику, обрамленному черными локонами. Ея сводная сестра, миссъ Гамеръ, къ которой долженъ былъ по наслдству перейти этотъ домъ, находилась тутъ же. Ей было лтъ подъ тридцать и она была прекрасно одта. Каждымъ своимъ словомъ и жестомъ она точно старалась сложить съ себя отвтственность за то, что говорила и длала Изабелла. Кром нея, былъ еще одинъ, очень милый человкъ, докторъ оксфордскаго университета, находившійся, повидимому, въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ со всей семьей. Ясно было, что онъ привыкъ спорить съ двочкой, но на этотъ разъ ее нельзя было вовлечь въ споръ, не смотря на вс поддразниванія ея отца и доктора. Они оба съ удивленіемъ замтили, что она вдругъ сдлалась застнчивой, и конечно не преминули воспользоваться этимъ рдкимъ случаемъ. Они разсказали мн объ ея восхищеніи мной, что заставило ее густо покраснть и бросить на нихъ взглядъ, въ которомъ выражались и мольба о пощад, и вызовъ. Они объявили мн, что она читала мои книги, хотя это, я думаю, было преувеличеніемъ, такъ какъ мои книги были слишкомъ сухи и серьезны для такой школьницы. Миссъ Гамеръ протестовала и пыталась защитить ее.

За исключеніемъ этихъ подтруниваній надъ Изабеллой, я почти не помню разговора, который происходилъ за столомъ, помню только, что онъ носилъ характеръ, отвчавшій обстоятельствамъ моего визита, и касался разныхъ топографическихъ, соціальныхъ фактовъ и избирательной кампаніи. Старый Риверсъ очень понравился мн и мы съ этого же дня вступили съ нимъ въ дружбу, которая прекратилась только съ его смертью, послдовавшей три года спустя на охот.

Посл завтрака мы перешли въ другую, обшитую темными панелями комнату, окна которой выходили въ садъ, имвшій привлекательный видъ, не смотря на зимнее запустніе. Намъ подали кофе и разговоръ вдругъ оживился и сталъ интереснымъ. Посл небольшой паузы докторъ сказалъ:

— Очень вроятно, что вы, либералы, пройдете на выборахъ, хотя я не думаю, чтобы вы прошли такимъ огромнымъ большинствомъ, какъ вы думаете. Но что вы будете длать потомъ, когда попадете въ парламентъ, я никакъ не возьму въ толкъ!

— Иногда хорошая работа заключается въ разрушеніи сдланнаго раньше,— замтилъ сэръ Грэхемъ.

— Но не можете же вы управлять великой имперіей, только отмняя и передлывая акты своихъ предшественниковъ,— сказалъ докторъ.

Наступила пауза, какъ всегда, когда бываетъ затронутъ слишкомъ серьезный и щекотливый вопросъ. Маргарита съ явнымъ неодобреніемъ взглянула на говорившаго и затмъ посмотрла на меня, ожидая, что я сражу его своимъ отвтомъ.

Вдругъ послышался голосъ Изабеллы, совсмъ утонувшей въ глубокомъ кресл.

— Мы будемъ трудиться,— сказала она.

Глаза доктора засверкали радостью, точно у рыбака, которому, наконецъ, удалось поймать рыбку.

— Ну, что же вы сдлаете?— спросилъ онъ.

— Всякому извстно, что мы не представляемъ однородной партіи,— проговорила Изабелла.

— Но это еще не есть программа, — возразилъ докторъ.

— Мистеръ Ремингтонъ опубликовалъ программу…— заявила Изабелла.

Докторъ слегка подмигнулъ мн.

— Она была напечана въ одномъ журнал,— продолжала двочка.— И притомъ, вдь мы же не собираемся выбирать всю либеральную партію въ Кингхэмстэдскомъ округ. Я — ремингтонистка!

— Но программа, программа,— настаивалъ дояторъ.

— Программа — это самъ мистеръ Ремингтонъ!

— Не въ бровь, а прямо въ глазъ!— воскликнулъ докторъ.— Ну-ка, пусть она теперь услышитъ самое худшее.

— Я съ удовольствіемъ послушаю,— возразилъ я.— Избирательная компанія расшатываетъ убжденія и ослабляетъ душу.

— Но только не мою,— замтила Изабелла.— Я думаю… Ну, вотъ, я полагаю, во всякомъ случа, мистеръ Ремингтонъ стремится создать цивилизованное государство изъ этого болота…

— Изъ этого болота!— возмущенно протестовалъ докторъ, указывая на прекрасную комнату и садъ, виднвшійся въ окно.

— Ну, изъ того болота, если вамъ это больше нравится, вдь всего на разстояніи мили отъ насъ находятся отвратительныя глухія улицы. Тамъ пыль и грязь все увеличиваются, не правда ли, Сисси?— обратилась она къ миссъ Гамеръ.

— Это правда, — подтвердила миссъ Гамеръ.

— Мистеръ Ремингтонъ стоитъ за хорошее устройство, порядокъ, воспитаніе и дисциплину.

— А вы?— спросилъ докторъ.

— Я вдь убжденная ремингтонистка,— отвчала Изабелла.

— Ну, а дисциплина?

— О!— воскликнула она.— Иногда приходится выказывать наполеоновскія черты… Они хотятъ меня оклеветать, мистеръ Ремингтонъ! Политическій работникъ не можетъ, всегда во время приходить къ обду и завтраку, не правда ли? Иначе можно упустить моментъ…

Миссъ Гамеръ что-то невнятно пробормотала.

— Порядокъ, воспитаніе и дисциплина!— сказалъ сэръ Грэхемъ.— Все это, несомннно, прекрасныя вещи. Но, я помню, въ мои молодые годы мы говорили о чемъ-то такомъ, что называлось свободой…

— Свобода подъ покровительствомъ законовъ,— вмшался я, слыша одобрительный шопотъ Маргариты.— Старинное либеральное опредленіе свободы отчасти страдало отсутствіемъ критики. Не одн только привилегіи и легальныя ограниченія являются врагами свободы. Необразованный, дурно воспитанный, полуголодный и не имющій собственности человкъ — это человкъ, лишившійся возможности быть свободнымъ. Свобода не иметъ для него никакой цны. Человкъ, который тонетъ и съ отчаяніемъ борется за свою жизнь, не мечтаетъ ни о какой другой свобод, кром свободы выбраться изъ воды. Онъ, конечно, отдастъ всякую другую свободу за эту, пока достигнетъ ея.

Сэръ Грэхемъ подхватилъ мои слова и мы пустились съ нимъ въ длинныя разсужденія объ измняющихся качествахъ либерализма. Этотъ разговоръ дйствовалъ на меня освжающимъ образомъ посл всхъ нелпостей и необходимыхъ аксессуаровъ избирательной кампаніи. Вс принимали участіе въ этомъ разговор, за исключеніемъ миссъ Гамеръ. Маргарита, наморщивъ брови, вставляла свои замчанія, врод: ‘Народъ не пойметъ этого’ или ‘Для меня это все такъ ясно’. Докторъ былъ уменъ, но непослдователенъ и то, что онъ говорилъ, было не существенно. Изабелла совершенно зарылась въ огромное кресло, уйдя головой въ подушки и не спуская глазъ съ разговаривающихъ. На ея подвижномъ личик, то блднвшемъ, то краснвшемъ, можно было прочесть живой интересъ, который она принимала въ этомъ разговор. Иногда и она ршалась тоже сказать что-нибудь и ея замчанія были удачны. Помню, что одно ея сравненіе поразило меня своею мткостью и выдало то, что она читала епископа Бернета…

Ничего нтъ удивительнаго, что посл этого она попросила насъ дать ей мсто въ нашей повозк и довезти ее до зданія комитета въ Лурки. Дорогой она мн дала весьма интересныя указанія относительно интеллектуальнаго уровня и темперамента газовыхъ рабочихъ въ Лурки.

Въ слдующій разъ я увидлъ Изабеллу, какъ уже я говорилъ, влзавшую на дерево довольно почтенныхъ размровъ. Это она длала для собственнаго удовольствія, въ промежутк между серьезными занятіями политикой. Но она боялась повидимому, что я придамъ слишкомъ много значенія такимъ пустякамъ, и мн стоило не малаго труда разубдить ее. И странно,— впрочемъ, мн это не приходило въ голову раньше,— что я никогда впослдствіи не напоминалъ Изабелл объ этой встрч!

Посл этого раза она постоянно мелькала передо мной во время выборной агитаціи, точно блуждающій огонекъ, появляясь то здсь, то тамъ. То я видлъ ее, какъ она мчалась на своемъ велосипед, то она внезапно появлялась въ комитетской комнат, то стояла гд-нибудь въ групп сомнительныхъ избирателей и разговаривала съ ними. Я долженъ сознаться, что пользовался каждымъ случаемъ, чтобы поговорить съ ней. Я никогда раньше не встрчалъ такихъ, какъ она, и она меня безконечно интересовала.

Передъ ршительнымъ днемъ, когда должны были происходить выборы, мы сдлались съ нею уже закадычными пріятелями въ самомъ настоящемъ смысл этого слова…

Мн кажется, я врно передаю факты нашихъ первоначальныхъ отношеній. Но мн трудно выдлить ихъ изъ тхъ яркихъ, блестящихъ и отливающихъ всми цвтами радуги воспоминаній, которыя примшиваются къ нимъ, забываются отдльныя мысли и впечатлнія и все окутывается точно дымкой, въ которой исчезаютъ форма и краски. Я, напримръ, совершенно не помню, чтобы когда-нибудь въ т дни мн приходило въ голову, что я могу страстно влюбиться въ нее. Вообще, мысль о возможности такой любви между нами никогда не являлась мн. Я совершенно не думалъ объ этомъ. Я не сознавалъ никакой опасности, принимая въ вниманіе годы и все, что раздляло насъ. Изабелла вошла въ мою жизнь, какъ нчто совершенно новое, совершенно не соотвтствующее моему прежнему опыту и моимъ представленіямъ о женщин. Я постарался уже объяснить, что мой опытъ въ этомъ отношеніи не былъ ни исчерпывающимъ, ни очень глубокимъ. Но я не думаю въ то же время, чтобы онъ былъ мене глубокимъ, чмъ опытъ другихъ мужчинъ моего класса. Я думалъ о женщинахъ, какъ о пріятныхъ и прекрасныхъ существахъ, боле пріятныхъ, нежели прекрасныхъ, привлекательныхъ, иногда даже черезчуръ, часто умныхъ и блестящихъ, но именно вслдствіе ихъ чрезвычайной скрытности я никогда не могъ ихъ понять какъ слдуетъ.

Я идеализировалъ Маргариту, но эта идеализація незамтно испарилась посл брака. Алтарь, который я воздвигъ ей въ своихъ мысляхъ, теперь стоялъ пустымъ. Но Изабелла была совершенно въ иномъ род. Она не допускала ни идеализаціи, ни пренебреженія. Она просто открывала какую-то новую, неизвстную мн досел область женскаго характера. Ея упорные блестящіе каріе глаза, ея непритворный интересъ къ безличнымъ предметамъ, ея неизмнная безформенная синяя блуза, ея энергія, ршительность и смлость скоре напоминали, съ моей точки зрнія, какой-нибудь новый, прекрасный экземпляръ мужской породы, нежели женское существо, согласно моему понятію о женственности. Она была моимъ пріятелемъ въ полномъ смысл этого слова. И, еслибъ я могъ предвидть и строилъ бы свой собственный міръ на боле разумныхъ основаніяхъ, то, конечно, мы до сихъ поръ остались бы такими же пріятелями, какими были тогда.

Въ то время она, повидимому, еще не сознавала своего пола, хотя потомъ она разсказывала мн, что ею часто овладвало любопытство и сдержанное волненіе. Она разговаривала всегда просто, безъ всякой аффектаціи, съ живостью, перемшивая школьный жаргонъ съ выраженіями, указывавшими на то, что она много и жадно читала. Движенія ея напоминали движенія какого-нибудь молодого граціознаго зврька. Она обращалась со мной такъ свободно, какъ могъ бы обращаться мужчина или сестра. Она, не задумываясь, брала меня за руку, клала руку на мое плечо, когда я сидлъ, или поправляла на груди свою блузу, разговаривая со мной. Теперь она говоритъ, что всегда любила меня, съ самаго начала! Однако я не думаю, чтобы у нея было хотя бы малйшее подозрніе. Иногда я замчалъ, что она смотритъ на меня своими ясными, ршительными глазами. Но ея взглядъ былъ невиненъ, какъ взглядъ какаго-нибудь прекраснаго, здороваго лсного животнаго, чмъ нибудь сильно заинтересованнаго, но нисколько не смущеннаго…

День выборовъ наступилъ. Послднее усиліе было сдлано, но вызванное ими возбужденіе было не такого рода, который заставляетъ забывать объ усталости. Ожиданіе конца подсчета голосовъ оставило большой проблъ въ моей памяти. Я не знаю, что было тогда, но я помню, какъ вс пожимали мою руку, повторяя ‘976!’

Посл полудня мой успхъ уже былъ вполн обезпеченъ и хотя мы вс это знали, но вели себя такъ, точно не предвидли этого заране и точно эта цифра — 976 — означала что-то совсмъ другое.

— 976!— воскликнула Маргарита.— А они не ожидали и трехсотъ.

— 976!— замтилъ какой-то маленькій человчекъ, державшій въ рукахъ газету.— Это означаетъ большой перевсъ. Только двухъ дюжинъ голосовъ не хватаетъ до тысячи, вы знаете?..

Снаружи раздался громкій шумъ и въ комнату ввалилась толпа людей.

Изабелла, вся раскраснвшаяся, была среди нихъ. Богъ знаетъ, откуда она явилась въ этотъ поздній часъ ночи!

Она ласково гладила меня по рукаву, съ невиннымъ видомъ двочки, смло выказывающей свое расположеніе.

— Провели васъ туда!— сказала она.— Это была не шутка!

— А теперь я долженъ идти туда и созидать?

— Да, вы должны идти туда и созидать,— подтвердила она. а затмъ прибавила:— Вы будете жить здсь.

— Боже мой! Конечно. Придется отыскивать домъ,— отвчалъ я.

— Я буду читать вс ваши рчи!

Немного помолчавъ, она сказала нершительно:

— Я бы желала быть вами!

Но она сказала это такъ, какъ будто это было не то, что она хотла сказать.

— Они хотятъ, чтобъ ты произнесъ рчь,— обратилась ко мн Маргарита и я замтилъ въ ея лиц какое-то затаенное выраженіе.

— Ты должна идти со мной,— сказалъ я и взялъ ее подъ руку.

Кто-то настаивалъ, чтобы я вышелъ на балконъ.

— Если ты этого хочешь…— сказала радостно Маргарита.

— О, конечно!— отвчалъ я.

Кингхэмстэдскій мэръ, маленькій человчекъ, повидимому, не доврявшій моему ораторскому искусству, нагнулся ко мн и сказалъ:

— Теперь все кончено и вы выиграли. Скажите имъ вс прекрасныя вещи, какія только вы можете сказать, и скажите ихъ какъ слдуетъ.

Я повернулся къ Маргарит и помогъ ей взойти на балконъ. Внизу базарная площадь была полна народа. Въ толп раздались крики одобренія, когда мы показались вдвоемъ. Послышались кое-гд и свистки. Въ одномъ углу площади завязалась драка изъ-за флага и даже перспектива моей рчи не могла прекратить ее.

— Говорите!— кричали голоса.— Говорите!..

Вслдъ за этими словами раздалось шиканіе, заглушенное, впрочемъ, восторженными криками и апплодисментами.

Драка въ углу площади достигла такихъ размровъ, что окно въ лавк аптекарскихъ товаровъ разлетлось вдребезги, но посл того наступилъ миръ.

— Джентльмены выборщики Кингхэмстэдскаго округа…— началъ я свою рчь.

— Право голоса для женщинъ!— послышался, чей-то громкій крикъ, за которымъ послдовалъ взрывъ хохота.

Насколько помню, я тутъ впервые услышалъ этотъ воинственный кличъ.

— Да здравствуетъ миссисъ Ремингтонъ!

— Миссисъ Ремингтонъ проситъ передать вамъ ея благодарность,— сказалъ я, стараясь говорить какъ можно громче.

Шумъ все возрасталъ и снова раздались повторные крики:— Говорите! Говорите!..

Молчаніе наступило съ изумительной быстротой.

Мн кажется, я безсознательно думалъ объ Изабелл, когда началъ говорить.

— Я иду въ Вестминстеръ,— сказалъ я, подыскивая какую-нибудь подходящую фразу.— Я иду, чтобы выполнить свой долгъ, участвуя въ созданіи великой и прекрасной цивилизаціи…

Я остановился и снова раздались крики одобренія, прерываемыя шиканіемъ.

— Эти выборы — продолжалъ я — являются концомъ и въ то же время началомъ многаго. Новыя идеи..

— Китайскіе рабочіе!— послышался чей-то возгласъ и тотчасъ же раздалось шиканіе и неистовые крики.

Это былъ одинъ изъ немногихъ случаевъ, когда я совершенно потерялъ способность говорить рчь. Я обернулся и увидалъ, что Кингхэмстэдскій мэръ что-то говоритъ Парвилю, прикрывъ ротъ рукой.

По счастью Парвиль замтилъ, что я смотрю на него.

— Чего они хотятъ?— спросилъ я.

— Э?

— Чего они хотятъ?— повторилъ я.

— Скажите имъ что-нибудь общее…— быстро отвтилъ онъ, польщенный и нсколько удивленный моимъ обращеніемъ къ нему,— похвалите и вашихъ противниковъ….

Я поспшилъ воспользоваться его указаніемъ и заговорилъ въ боле популярномъ тон, высказавъ тяжеловсную похвалу своему противнику.

— Китайскіе рабочіе!— опять крикнулъ кто-то.

— Вы уже раньше заявляли это, и это будетъ принято къ руководству,— отвчалъ я.

Базарная площадь гудла отъ восторженныхъ криковъ толпы, но означалъ ли этотъ восторгъ враждебныя чувства къ китайскимъ рабочимъ или только къ способу ихъ порабощенія, этого никто не могъ бы сказать въ эту минуту. Не могъ бы сказать этого и ни одинъ человкъ, изучавшій выборы 1906 года. На одной изъ нашихъ избирательныхъ афишъ, производившихъ особенно сильное впечатлніе, былъ изображенъ отвратительный желтолицый китаецъ и больше ничего. Даже никакой легенды не было прибавлено къ этому. Какъ дйствовало это изображеніе на выборщиковъ, этого мы не знаемъ, но, что оно дйствовало, это было несомннно.

VI.

Кингхэмстэдъ былъ однимъ изъ первыхъ округовъ, гд была одержана побда, и мы возвращались домой,— должно быть это было въ субботу,— усталые, но торжествующіе.

Въ позд мы прочли первый намекъ на то, что побда нашей партіи можетъ носить уничтожающій характеръ.

Затмъ наступилъ періодъ обмна поздравленій. Весь Лондонъ былъ взбудораженъ общими выборами и даже въ дтскихъ заговорили объ этомъ. У друзей нашей партіи были карты Англіи, раздленныя на раскрашенные квадратики, изображающіе избирательные округи, и дти очень усердно занимались наклеиваніемъ синихъ билетиковъ на побжденные округа уніонистовъ, отмченные на карт красной краской и занимавшіе раньше добрую часть карты. Были также оранжевые билетики, которые должны были представлять новую рабочую партію, и зеленые билетики для ирландской партіи.

Я общалъ говорить на одномъ или двухъ лондонскихъ митингахъ, я завтракалъ въ Реформъ клуб, обдалъ и провелъ два довольно шумныхъ вечера въ націоналъ-либеральномъ клуб. Тамъ къ полночи набралось много народа, съ напряженіемъ ожидавшаго результата подсчета голосовъ. Большой зеленый столъ былъ поставленъ въ конц обширной курительной комнаты и на немъ, по мр полученія свдній о ход выборовъ, появлялись цифры и названія округовъ. Всякій разъ это вызывало громкіе крики восторга, когда результатъ выборовъ означалъ побду либераловъ, но въ конц концовъ восторги охладли вслдствіе слишкомъ частаго повторенія. Я не помню, какъ относились тогда къ пораженіямъ либераловъ. Впрочемъ, я не помню, чтобы было объявлено хотя бы одно такое пораженіе, пока я сидлъ въ клуб.

Какъ тамъ было шумно и какъ все было пропитано табачнымъ дымомъ и парами виски! Мы были возбуждены и разговаривали громко, такъ что въ воздух стоялъ непрерывный гулъ и временами раздавались крики, требующіе, чтобы кто-нибудь изъ насъ произнесъ рчь. Наша группа была у всхъ на виду. Тутъ были Крэмптоны, Льюисъ, Бентингъ, Горблоу. Мы говорили краткія рчи, подлаженныя къ общему настроенію, и энтузіазмъ возрасталъ.

— Теперь мы можемъ совершить многое!— объявилъ я и слова мои были покрыты гуломъ апплодисментовъ. Люди, которыхъ я никогда раньше не видалъ, поднимали свои стаканы, и обращались ко мн со своими тостами, когда я проходилъ мимо нихъ въ толп.

Въ разныхъ группахъ держали пари, потеряютъ уніонисты больше двухсотъ мстъ или нтъ.

— Желалъ бы я знать, что мы будемъ длать теперь?— раздумчиво произнесъ какой-то скептикъ.

Посл такихъ оргій я приходилъ домой усталый и долго не могъ заснуть. Я лежалъ и думалъ, что мы, въ самомъ дл, будемъ длать теперь? Никто не предвидлъ такого поражающаго успха нашей партіи. Либерализмъ вихремъ пронесся по стран…

Но послдующія недли были очень непріятныя и вызвали у меня угнетенное настроеніе. Я не помню хорошенько, чего я собственно ожидалъ. Мн кажется, что посл того напряженія, которое я испытывалъ, и шума, произведеннаго моимъ избраніемъ, я безсознательно ожидалъ, что власть будетъ въ моихъ рукахъ, а между тмъ я чувствовалъ себя теперь какой-то незначительной единицей среди ожидаемаго, но неопредленнаго большинства. Были моменты, когда я очень ясно чувствовалъ, что это большинство можетъ представлять изъ себя толпу, и притомъ громадную. Мое дло было впереди. До сихъ поръ я не сдлалъ ничего, я только воспользовался случаемъ. Теперь, кругомъ меня, вс говорили о парламент и о назначеніяхъ, высказывали разныя предположенія и разсуждали о томъ, что должно быть сдлано и отъ кого это потребуется. Все это дйствовало на меня раздражающимъ образомъ. Въ особенности меня поражало отсутствіе общаго плана законодательной работы, который могъ-бы объединить насъ всхъ, а также то количество невозможныхъ вещей, которыхъ отъ насъ требовали. Я находилъ скучными вс эти толки о парламентской процедур и этикет. Мы какъ-то обдали у старшаго Крэмптона, и сэръ Эдвардъ чрезвычайно долго разглагольствовалъ объ обычаяхъ палаты общинъ, о томъ, что можетъ произвести на нее хорошее впечатлніе и что производитъ дурное.

— Депутатъ не долженъ говорить боле двухъ разъ въ теченіе своей первой сессіи и не долженъ касаться слишкомъ спорныхъ вопросовъ, ни въ какомъ случа!— сказалъ онъ.

— Очень многое зависитъ отъ манеры говорить,— прибавилъ онъ, немного погодя.— Палата не любитъ лекторовъ. Есть особый родъ серьезности… не тяжеловсный…

Онъ закурилъ сигару и продолжалъ:

— Очень много значенія имютъ мелочи костюма. Я могу назвать вамъ одного человка, который втеченіе трехъ лтъ ходилъ все въ однихъ и тхъ же штиблетахъ… Впрочемъ, если что-нибудь подобное можетъ обратить на васъ вниманіе сотрудника ‘Punch’а’ то это можетъ васъ выдвинуть.

Тутъ онъ пустился въ очень длинныя разсужденія по поводу того, что можетъ понравиться палат, и разсказалъ, какъ одинъ далеко непопулярный ирландскій депутатъ, по имени Бипаръ, пріобрлъ, въ конц концовъ, расположеніе палаты…

Открытіе парламента привело меня въ странное настроеніе. Я все боле и боле чувствовалъ себя въ положеніи клейменой овцы. Насъ точно связали всхъ вмст, но мы старались не выглядть новичками подъ испытующимъ взглядомъ полицейскихъ и курьеровъ. Мы вс носили новые цилиндры и сюртуки, такъ что въ моей памяти всего ярче врзалось необыкновенное обиліе цилиндровъ въ курительной комнат націоналъ-либеральнаго клуба. Въ первый моментъ это напомнило мн похороны. Люди, которыхъ я привыкъ видть въ мягкихъ фетровыхъ шляпахъ, въ котелкахъ или широкополыхъ шляпахъ, въ галстухахъ, повязанныхъ артистическимъ узломъ, въ свободныхъ жакеткахъ, теперь съ серьезнымъ видомъ и сознаніемъ собственной важности смотрли на всхъ, красуясь въ своихъ новыхъ и необыкновенно блестящихъ цилиндрахъ. Они даже носили эти шляпы какимъ-то особеннымъ образомъ, надвинувъ ее на лобъ, что, вроятно, считалось признакомъ хорошаго парламентскаго стиля.

Помню, какъ вс, придя въ палату, стремились опередить другъ друга, чтобы занять мсто и положить на него свою шляпу, въ знакъ того, что оно занято. Въ моей памяти живо сохранилось впечатлніе, которое производила палата въ этотъ ранній часъ, посл обда. Это была безлюдная пустыня, обитаемая только цилиндрами. Употребленіе визитныхъ карточекъ для занятія мстъ явилось гораздо поздне. Я видлъ ряды пустыхъ зеленыхъ скамей, покрытыхъ шляпами, и это производило странное впечатлніе. Одна изъ шляпъ, красовавшихся на скамьяхъ оппозиціи, свалилась и лежала посредин, на полу. Шляпа, не надтая на голову, представляется мн самымъ бездушнымъ предметомъ на свт, даже боле бездушнымъ, чмъ черепъ…

Наконецъ, среди довольно большого безпорядка, мы приступили къ чтенію адреса и я очутился въ густой толп, справа отъ кресла спикера, возл сильно пордвшей оппозиціи, лишившейся лидера посл своего жестокаго пораженія на выборахъ и теперь удобно разсвшейся на опуствшихъ скамьяхъ.

Въ палат поднялся невообразимый шумъ, и я привсталъ на ципочки, чтобы посмотрть черезъ плечо стоявшаго передо мной депутата.

— Къ порядку! къ порядку!— раздались голоса.

— Что такое?— спросилъ я.

Но человкъ, стоявшій противъ меня, повидимому, былъ освдомленъ не лучше, чмъ я. Мн удалось, однако, разглядть, что это Хризъ Робинзонъ отличился, нарушивъ парламентскій обычай. Онъ прошелъ между достопочтенными членами палаты и спикеромъ: я видлъ потомъ, какъ онъ, красня, говорилъ одному изъ своихъ коллегъ о своемъ промах. Онъ мало измнился съ тхъ поръ, какъ я его видлъ въ Кэмбридж, только волосы у него стали совсмъ сдыми.

У меня мелькнула мысль, что я могъ бы не оставаться въ палат и что вс вступительныя рчи я могу прочесть потомъ въ парламентскомъ отчет.

Я вышелъ въ кулуары и пробрался къ выходу. Я ясно чувствовалъ взгляды небольшой группы людей у подъзда, говорившихъ: ‘это — депутатъ’…

— Господи! Зачмъ я тутъ? Что я здсь длаю?— подумалъ я подъ вліяніемъ овладвшаго мной странно жгучаго чувства реакціи.

Это былъ одинъ изъ моментовъ, весьма обыкновенныхъ, но получающихъ огромное значеніе въ жизни человка. Я очень живо почувствовалъ, что не столько я овладлъ положеніемъ, сколько оно овладло мной. Но въ душ моей тотчасъ же поднялся протестъ. Что бы ни произошло въ этомъ парламент, я все-таки предприму что-нибудь… Я не дамъ себя поглотить! Я здсь для того, чтобы сдлать что-нибудь, и я сдлаю непремнно!

Я чувствовалъ, однако, что не могу ни минуты дольше оставаться въ парламент.

Я вышелъ на улицу, погруженный въ свои мысли. Было темно и изрдка падалъ дождь. Я обернулся и посмотрлъ на освщенныя окна палаты лордовъ…

Долго бродилъ я по набережной, переходилъ мосты и останавливался, всматриваясь въ темную воду, въ которой мстами отражался свтъ фонарей. Впереди виднлось зданіе парламента. Я облокотился на перила набережной, у фонаря и… сталъ молиться.

Помню, какъ журчала вода, поднимаясь, вслдствіе начинающагося прилива, какъ проплыли мимо меня баржи, раскачиваясь и подпрыгивая на волнахъ. Внезапная перемна моего положенія и то чувство тревоги, которое мною овладло, вызвали у меня желаніе молиться. И я молился въ ту ночь, чтобы жизнь моя не прошла даромъ, чтобы я не прожилъ напрасно! Я просилъ силы и вры, просилъ, чтобы чудовищныя слпыя силы, дйствующія въ природ, не овладли мной и не вернули меня назадъ къ пустой, безсмысленной жизни и подчиненію существующему порядку вещей. Я зналъ, что я слабый человкъ, но зналъ также, что мн предназначено трудиться, чтобы создать порядокъ, какой я только въ силахъ создать изъ всего этого безпорядка, господствующаго вокругъ меня, и моя задача подавляла меня своею громадностью, вызывая во мн все усиливающееся сознаніе собственной слабости…

— О, Господи!— молился я.— Измучь меня, истерзай меня, убей меня, но избавь отъ самодовольства, отъ удовлетворенія мелкими интересами и мелкими успхами и отъ такой жизни, которая проходитъ безслдно, какъ сонъ!…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
Сущность политики.

Глава первая.
Загадка для государственнаго человка.

Я нсколько разъ передлывалъ и переписывалъ эту часть моей книги и предвижу, что мн придется оставить ее въ такомъ необработанномъ и безсвязномъ вид. Я только теперь понялъ, какъ трудно писать исторію. Я хотлъ изложить здсь всю исторію развитія убжденій и стремленій человка и разсказать, какъ они вліяли на его жизнь, но я нахожу теперь, что это слишкомъ тонкая, сложная и трудная задача. Мн надо употребить много стараній, чтобы хоть въ общихъ чертахъ указать главныя силы, дйствовавшія въ этомъ направленіи. Смлыя теоріи и обобщенія перемшиваются тутъ съ личными взглядами и вліяніями, съ господствующими предразсудками и все это не только окрашивается, но и измняется подъ вліяніемъ настроеній и переходовъ отъ подъема духа и надеждъ къ угнетенному состоянію…

Однако я все же попытаюсь анализировать тотъ сложный процессъ, который совершался въ моей душ. Главныя черты его легко прослдить. Это исторія моей жизни въ томъ вид, въ какомъ она представлялась большинству моихъ знакомыхъ.

Для всхъ я и Маргарита были молодой четой, блестящей, преисполненной надеждъ и энергіи, начинающей свою карьеру подъ покровительствомъ Алтіоры. Мы были всегда хорошо одты, дятельны, здили въ автомобиляхъ, посщали разные дома, обдали въ блестящемъ обществ, отправлялись въ театръ и встрчались другъ съ другомъ въ кулуарахъ палаты. У Маргариты были сотни великолпныхъ туалетовъ. Въ этотъ періодъ времени мы, конечно, должны были имть видъ чрезвычайно преуспвающихъ людей.

Мы оба очень усердно помогали успху нашей общей карьеры. Я самъ много думалъ и многое длалъ для этой карьеры и воздерживался отъ многихъ вещей ради нея. Я продолжалъ двигаться въ этомъ же направленіи по инерціи, долго спустя посл того, какъ уже во мн произошли перемны и совершилось многое, что сдлало невозможнымъ осуществленіе прежняго плана.

Подъ благовиднымъ предлогомъ мы неуклонно стремились создать себ хорошее положеніе въ свт, достигнуть успха и почета. Но въ моей душ постепенно назрвали огромныя перемны, долго остававшіяся незамтными для всего нашего круга. Никто не могъ заподозрить ихъ существованія, пока он внезапно не дали себя почувствовать и не отразились неблагопріятнымъ образомъ на нашихъ общихъ дйствіяхъ, нарушивъ наше видимое единодушіе.

Въ сущности мое истинное я не соотвтствовало тому представленію, которое имли обо мн другіе. Они видли во мн преуспвающаго человка, одобряемаго Алтіорой и возбуждавшаго зависть и споры. Одни меня хвалили, другіе порицали и мое имя часто фигурировало въ разговорахъ въ палат и въ курительной комнат. Но все это такъ же мало давало представленія обо мн, какъ мало даетъ представленія объ истинномъ человк его изображеніе въ повсти или объявленіе о его кончин. Я говорю о невидимыхъ факторахъ нашей жизни и о чрезвычайно сложной умственной и духовной области, скрытой отъ взоровъ тмъ фасадомъ, который представляетъ вншняя жизнь человка. Оглядываясь назадъ, я съ удивленіемъ думаю о томъ, какъ мало онъ соотвтствовалъ моей внутренней жизни и всмъ моимъ переживаніямъ.

Интересно вспомнить, что именно Бриттенъ помогъ расшатать т устои, на которыхъ держался этотъ видимый фасадъ моей супружеской жизни. Бриттенъ снова пробудилъ во мн воспоминанія о мечтахъ моей юности и мою прежнюю привычку къ искренности. Онъ проникъ сквозь вншнюю оболочку, скрывающую мое внутреннее я, чего никто не могъ сдлать до этого времени, и заставилъ его проявить себя.

Живо припоминаю я одинъ обдъ и послдующую прогулку съ Бриттеномъ, указывающую сущность его вліянія на меня.

Я встртился съ нимъ однажды, когда завтракалъ съ Сомерсомъ и Сеттономъ въ Плайтгайтъ-клуб. Я тотчасъ же пригласилъ его къ себ обдать, подъ впечатлніемъ минуты. Онъ былъ все тотъ же курчавый, краснолицый человкъ, говорящій басомъ, такъ мало похожій на другихъ, окружавшихъ меня людей, небрежно одтый въ поношенное старое платье. Вначал онъ какъ будто былъ склоненъ длать сравненія между мной, преуспвавшимъ въ жизни, и собой, но это настроеніе быстро испарилось у него и его разговоръ подйствовалъ на меня возбуждающимъ и освжающимъ образомъ. И что-то такое, что долго сдерживалось во мн, вдругъ вырвалось наружу и мы съ нимъ сразу нашли общую точку соприкосновенія.

Алтіоры не было за этимъ обдомъ. Въ ея присутствіи всегда возникала натянутость и скрытая, но безплодная борьба Маргариты съ властнымъ стремленіемъ Алтіоры непремнно завладть разговоромъ и заставить всхъ присоединиться къ какому-нибудь совершенно неправильному выводу. Когда же Алтіоры не было, то преобладало боле умиротворяющее вліяніе Крэмптоновъ. Тогда, за обдомъ, разговоръ носилъ умренный характеръ, но, Боже мой, какъ были скучны Крэмптоны! Я просто удивляюсь, какъ я могъ выносить ихъ такъ долго. Они никогда сами не высказывались и какъ будто подстерегали говорящаго. Мн всегда казалось, будто они притаились за кустами, чтобы при первомъ же удобномъ случа выскочить оттуда, придраться къ какому-нибудь второстепенному факту и затмъ снова вернуться въ кусты. Это дйствовало на нервы. Ихъ жены были пріятне, но тоже становились утомительными посл нкотораго времени. Он любили разсуждать о дтяхъ и слугахъ, подражая тону Алтіоры и длая замчанія по поводу различныхъ соціологическихъ типовъ. Льюисъ болталъ что-то о палат, что-то никому неинтересное и не возбуждавшее никакихъ споровъ. Да и вообще никто не спорилъ ни о чемъ. Онъ спрашивалъ насъ, что мы думаемъ о запрос Ивешама, и Эдвардъ отвчалъ, что находитъ его удачно обоснованнымъ, а миссисъ Вилли, слушавшая рчи изъ-за ршетки, нашла его ‘очень хорошимъ’, но Вилли возражалъ, что не считаетъ его столь хорошимъ, какъ оыа. Я поспшилъ заявить, что не слыхалъ запроса, чтобы не быть вынужденнымъ безплодно излагать свои взгляды среди этой пустоты. Ну, а потомъ мы перешли къ другому предмету разговора, представлявшему столь же жгучій интересъ…

На этотъ разъ Алтіора отсутствовала, но была миссисъ Миллингэмъ и Эсмиръ. Былъ также и Вилли Крэмптонъ, но не было его жены. Она незадолго передъ тмъ родила третьяго младенца, дйствуя и тутъ ‘по принципу’. Эдвардъ, Льюисы и, конечно, Бентингъ Гарблоу тоже находились здсь. Была еще одна дама въ блдно голубомъ плать, но я совершенно не въ состояніи вспомнить ея имя.

Очень скоро произошла маленькая стычка между Эдвардомъ Крэмптонъ и Эсмиромъ, высказавшимъ какое-то мнніе по поводу раздла Польши. Эдвардъ работалъ тогда надъ седьмымъ томомъ своей монументальной біографіи Косцюшко и поэтому очень нетерпимо относился къ мнніямъ, быть можетъ, и не вполн неправильнымъ по существу, но обнаруживающимъ все-таки полное незнакомство съ относящейся сюда литературой. Во всякомъ случа онъ съ очень высокомрнымъ видомъ прочелъ наставленіе Эсмиру. Послдовало неловкое молчаніе, затмъ кто-то,— кажется, это была дама въ блдно-голубомъ плать,— спросилъ миссисъ Льюисъ, вернулась ли ея тетка лэди Кармикстеръ изъ Италіи, куда она здила лечиться? Это дало тему для разговора о правильномъ режим, необходимомъ для здоровья, и вс старались поддержать этотъ разговоръ. Вилли разсказалъ намъ, что ему очень помогла система діэты, отрицающая завтраки. Благодаря ей, его способность къ труду возросла необыкновенно. Онъ могъ теперь работать безъ отдыха десять часовъ въ день, не чувствуя никакого неудобства.

— Что же вы длаете?— рзко спросилъ Эсмиръ.

— О, массу работы! Надо управлять имніемъ и смотрть за всмъ…

— Но что же вы длаете для общества?

— Я поставилъ вчера три вопроса и для одного изъ нихъ долженъ былъ просмотрть, по крайней мр, девять книгъ!

Разговоръ продолжалъ вертться около вопросовъ діэтетики и разсужденій о томъ, что дйствительне, употребленіе или неупотребленіе въ пищу цыплятъ и рыбы, когда вдругъ Бриттенъ, отказавшійся пить лимонадъ и кларетъ и попросившій бургундскаго, обратился къ намъ съ вопросомъ, что мы, молодые либералы, намрены длать?

— Я бы желалъ въ точности знать,— сказалъ онъ громко — что вы, по вашему мннію, длаете въ парламент?

Льюисъ нервно засмялся и отвтилъ:

— Мы ищемъ блага для государства.

— Какимъ образомъ?

— Посредствомъ благотворнаго законодательства.

— Благотворнаго въ какомъ смысл? Я хочу знать, куда вы, по вашему мннію, идете?— настаивалъ Бриттенъ.

— Мы добиваемся улучшенія соціальныхъ условій,— отвчалъ Льюисъ.

— Это — фраза!

— Но вы же не имете въ виду заставить меня излагать вамъ тутъ, за обдомъ, законопроекты?

— Я бы хотлъ только, чтобъ вы мн указали направленіе вашей дятельности,— возразилъ Бриттенъ.

— Впередъ и вверхъ!— Льюисъ произнесъ эти слова съ категорической опредленностью и тотчасъ же повернулся къ миссисъ Бентингъ Гарблоу, спрашивая ее, какъ здоровье ея маленькаго сынка Френча?

На нкоторое время разговоръ отвлекся въ сторону отъ поставленнаго Бриттеномъ вопроса, но миссисъ Миллингэмъ, со свойственной ей язвительностью, опять вернулась къ нему, повторивъ вопросъ Бриттена какимъ-то особенно конфиденціальнымъ тономъ.

— Въ самомъ дл, что же мы, либералы, намрены длать?— спросила она.

Эсмиръ пустился въ развитіе революціонныхъ теорій.

Правду сказать, я былъ нсколько возмущенъ этимъ оборотомъ разговора и въ то же время испытывалъ то, что, вроятно, испытываютъ многіе люди, когда внезапно замчаютъ, что они находятся въ общеніи съ двумя различными группами людей, съ которыми держатъ себя совсмъ иначе. Въ нашемъ кругу, какъ я замтилъ, мы инстинктивно старались выражаться неопредленно относительно своихъ политическихъ идеаловъ. Это было своего рода молчаливое соглашеніе, которое я считалъ себя нравственно обязаннымъ выполнять. Подразумвалось, что мы вс очень усердно работаемъ, слдуя девизу Алтіоры pro bono publico. Бентингъ Гарблоу, какъ помощникъ секретаря, и Льюисъ находились въ соприкосновеніи съ кабинетомъ и у насъ принято было думать, что многое уже находится на пути къ осуществленію… Но неловкость, вызванная этими допросами, еще усиливалась вслдствіе того, что разговоръ происходилъ въ присутствіи нашихъ женъ. Однако бунтующая часть нашей партіи ни за что не хотла успокоиться.

Эдвардъ Крэмптонъ объявилъ, не знаю уже по какому поводу: ‘Страна съ нами!’

Моя долго сдерживаемая ненависть къ стереотипнымъ фразамъ Крэмптона о стран, ‘которая съ нами’, и палат, внезапно вырвалась наружу и въ первый разъ я показалъ своимъ друзьямъ то, что таилось у меня внутри:

— Мы больше не уважаемъ страну такъ, какъ это длали прежде!— воскликнулъ я.— Мы не имемъ больше прежней вры въ волю народа. Не слдуетъ, Крэмптонъ, поддерживать это заблужденіе. Мы, либералы, знаемъ,— каждый знаетъ это въ настоящее время,— что въ числ прочихъ недостатковъ того чудовища, которое доставило намъ власть, имется то, что у него нтъ головы! Наша задача — доставить ему голову, если возможно, съ мозгомъ и волей. Но это въ будущемъ. Если же въ настоящее время страна находится на нашей сторон, то это означаетъ только, что намъ удалось удержать ее на привязи.

Льюисъ былъ шокированъ моими словами. Депутатскій мандатъ носилъ священный характеръ въ его глазахъ.

Бриттенъ не могъ угомониться и продолжалъ приставать къ намъ. Было сдлано нсколько попытокъ остановить потокъ его вопросовъ, который обрушивался на насъ. Помню, что Крэмптоны пробовали разспрашивать Льюиса о здоровь разныхъ его кузеновъ, которые были никому изъ насъ неизвстны, а Маргарита старалась втянуть Бриттена въ разговоръ о выставк искусствъ и ремеслъ. Но ничто не помогало. Бриттенъ и Эсмиръ продолжали спорить. Миссисъ Миллингэмъ, по обыкновенію, язвила. Въ конц концовъ, бросивъ говорить о надеждахъ молодого либерализма, мы заговорили о пустот политическихъ намреній. Маргарита была смущена. Я только теперь понимаю, какъ я долженъ былъ смущать ее временами.

— Въ самомъ дл, — сказала она, и въ глазахъ ея появилось тревожное выраженіе,— надо же имть цль…

Немного погодя, она прибавила:

— Не всегда бываетъ легко выразить все въ словахъ…

— Не оставайтесь долго,— замтила миссисъ Эдвардъ Крэмптонъ своему мужу, когда наши жены выходили изъ столовой.

Когда мы присоединились къ нимъ въ гостиной, у меня была какая-то неопредленная увренность, что наши жены въ очень неблагопріятномъ смысл критиковали Бриттена и его вмшательство въ нашъ разговоръ. Миссисъ Эдвардъ Крэмптонъ находила его дерзкимъ и аггрессивнымъ, а Маргарита, со спокойной настойчивостью, не допускающей сопротивленія, увела Бриттена съ собой въ уголъ и начала показывать ему итальянскія фотографіи.

Мы скоро разошлись.

Я вышелъ вмст съ Бриттеномъ. Мы пошли по боковымъ улицамъ, къ мосту Баттерси, такъ какъ онъ жилъ въ той сторон.

— Миссисъ Миллингэмъ славная!— сказалъ онъ вдругъ.

— Да, славная,— подтвердилъ я.

— Мн нравится ея смлость,— продолжалъ онъ.— Она потребовала двухколесный кабріолетъ, потому что въ немъ мене безопасно здить, чмъ въ карет!

— Она была возбуждена, это оттого. Она — безупречная женщина, но ея инстинкты,— какъ сказала бы Алтіора,— принимаютъ подчасъ анархистскій характеръ, когда она дастъ имъ волю…

— Такъ она дастъ имъ выходъ въ кабріолет?

— Очевидно.

— Ну чтожъ, она благоразумная женщина,— замтилъ Бриттенъ.

— Я надюсь, Ремингтонъ,— прибавилъ онъ посл небольшой паузы,— что я не очень нападалъ на вашихъ гостей. У меня бываетъ такое чувство по временамъ… Ремингтонъ, эти парни… совсмъ безкровные! Мужчина долженъ же иногда сть кровавое мясо и напиваться. Если онъ этого не длаетъ иногда, то какъ онъ суметъ править? Меня пугаетъ мысль о вашей судьб, приведшей васъ, въ силу какого-то неттиряяумшя къ власти. Мысль о томъ, что вамъ надо представлять правительство, мн кажется, должна вызывать у васъ головную боль. Т, другіе, у нихъ нтъ желаній. Ихъ идеалъ — анемія. Но мы-то съ вами, во всякомъ случа, имемъ желаніе сдлать что-нибудь изъ жизни, которая будетъ у насъ въ рукахъ. Они же хотятъ только держать ее въ рукахъ, чтобы ничего изъ нея не длать. Они хотятъ изъять изъ нея вс возбудители. Какъ будто жизнь не есть исключительно реакція на возбужденіе!..

Онъ началъ говорить о своей собственной жизни. Его преслдовало несчастье. Онъ былъ бденъ и неудачникъ. Двушка, которую онъ любилъ, подверглась нападенію и была убита лошадью, въ пол, самымъ ужаснымъ образомъ. Все это, конечно, заставило его страдать, но все же не сломило его. Мн кажется, впрочемъ, что это все же изувчило его душу, но тмъ не мене онъ былъ гораздо бодре, чмъ я могъ ожидать. Въ первую минуту меня поразилъ, правда, его неряшливый видъ, но за то тмъ сильне была реакція, которая послдовала въ моихъ чувствахъ. Онъ врилъ въ жизнь. Это была грубая, истекающая кровью вра, но она поразила меня, когда онъ раскрылъ передо мной свою душу. Общество, окружавшее меня, вызвало въ немъ раздраженіе и разочаровало его. Но я вдругъ почувствовалъ, когда онъ сталъ говорить, что и меня оно очень раздражаетъ. Онъ горячо упрекалъ меня. И онъ заставилъ меня устыдиться легкости, съ которой я шелъ на уступки, когда онъ началъ громить нашъ самодовольный новый либерализмъ и прогрессивность. Идя рядомъ со мной, изящно-одтымъ и вылощеннымъ, онъ въ своемъ поношенномъ старомъ пальто и потертой шляп составлялъ столь рзкій контрастъ, что мн невольно стало неловко и стыдно своей выхоленной наружности.

— Все это иметъ такое же отношеніе къ истинному прогрессу,— сказалъ онъ, наконецъ,— какое имютъ размалеванныя двери въ домахъ предмстья къ истинному искусству… Но истинный прогрессъ, Ремингтонъ, это гораздо боле серьезная и тяжелая вещь и боле медленная. Смотрите.

Онъ указалъ на жалкую, грязную проститутку, притаившуюся возл амбара, освщеннаго газовымъ фонаремъ:— Вотъ это самое было и въ Вавилон, и въ Ниневіи. А ваша маленькая группа полагаетъ, что посл ныншняго парламента ничего подобнаго больше не будетъ! Достаточно Алтіор Бейлей сдлать нсколько примчаній и все это исчезнетъ! Ремингтонъ, вдь это глупость, пустая забава, желаніе казаться и ничего больше! Ваши товарищи ничего не знаютъ о жизни, они избгаютъ ея, уклоняются отъ нея и сидятъ въ своихъ хорошенькихъ, чистыхъ комнатахъ, надъ своими стаканами съ лимонадомъ, въ то время, какъ тамъ, за стнами, господствуетъ тьма… Эти дураки Крэмптоны отворачиваются отъ такихъ фактовъ.— Онъ снова указалъ на проститутку.— Они или утверждаютъ, что ничего подобнаго не существуетъ, или же выражаютъ увренность, что все это можетъ быть съ корнемъ вырвано парламентскимъ актомъ, предписывающимъ держать дтей на сырости и холод, вн кабаковъ, когда внутри находятся ихъ родители. Вы думаете, Ремингтонъ, что они, эти люди, дйствительно заботятся объ этомъ? Ничуть не бывало. Они просто длаютъ видъ. Все, что хотятъ длать Льюисы и имъ подобные,— это сидть съ важнымъ видомъ на правительственныхъ скамьяхъ и внушать другимъ уваженіе и увренность, что безъ нихъ нельзя обойтись. Они изображаютъ изъ себя государственныхъ людей, полагая, что для этого достаточно носить соотвтствующимъ образомъ блестящія шляпы и важно выступать. Въ этомъ заключается вся ихъ сущность. Ясно, что дальше этого они ни о чемъ не думаютъ. Они никогда не взглянутъ въ лицо фактамъ, Ремингтонъ! Они не видятъ чудесъ и глубинъ жизни, нахожденій, тьмы и… страданій!

— Но у нихъ есть хорошія намренія, добрая воля,— попробовалъ я защищать ихъ.

— Сантиментальность!— рзко возразилъ Бриттенъ.— Добрая воля ничего не стоитъ, если она не рвется наружу, не жжетъ души человка и не побуждаетъ его дйствовать. А ваша компанія иметъ добрую волю только для того, чтобы думать, что она у нихъ есть! Неужели вы полагаете, что они проводятъ ночи безъ сна, ломая себ голову надъ тмъ, что длать, какъ это бываетъ съ нами? Льюисъ, Крэмптонъ или вс эти миленькія, довольныя собой и своими мужьями дамочки?.. Вы разв не замчаете, какъ они уклоняются отъ испытанія, какъ они боятся сомнній?..

— Мы вс боимся этого испытанія,— замтилъ я.

— Господь помилуй насъ!— воскликнулъ Бриттенъ и, немного помолчавъ прибавилъ:— Вдь мы, даже лучшіе изъ насъ, не боле, какъ ползающіе во прах черви, на мгновеніе поднявшіе голову надъ землей… Мы прокляты… Мы — маленькія животныя, осужденныя возводить свою коралловую постройку въ мор бдствій. Но самыя прокляшя изъ всхъ — это, самодовольные, умренные, почтенные молодые либералы, которые лишь заставляютъ другихъ думать, будто они что-нибудь длаютъ. Это — либералы, проникнутые духомъ фабіанства…

Онъ замолчалъ и черезъ минуту проговорилъ совершенно другимъ тономъ:

— Вотъ почему я былъ такъ удивленъ, Ремингтонъ, что нашелъ васъ въ такой компаніи!..

— Вы — такой же старый мечтатель, какъ и были, Бриттенъ,— сказалъ я.— Но вы заходите слишкомъ далеко, напрягаете свои силы ради осужденныхъ на вчное проклятіе. Точно оселъ, который старается втащить свою телгу на валъ, чтобы достать растущій тамъ чертополохъ! Въ либерализм есть глубины…

— Но мы вдь говорили о либералахъ!..

— Или о свобод?

— Свобода! Что знаетъ ваша маленькая группа о свобод?

— Что, вообще, можетъ знать о свобод какая-нибудь маленькая группа людей?

— Свобода слишкомъ велика для нашего пониманія. Точно ночь и звзды!.. Но страстное желаніе и горе,— разв я не испыталъ этого, Ремингтонъ? Разв я не знаю, что значитъ любить, надяться? Разв я не знаю, что значитъ потерять все въ жизни?.. Ремингтонъ, я на пути къ тому, чтобы сдлаться пьяницей! Я неудачникъ во многихъ отношеніяхъ. Моя жизнь подрзана. И все-таки я не боюсь жизни! Я заплатилъ дорогою цной за то, чтобы отчасти понимать, въ чемъ заключается ея смыслъ!..

Онъ круто повернулъ въ сторону и крикнулъ мн на прощаніе:

— Я скоре готовъ умереть отъ блой горячки, нежели быть Льюисомъ или Крэмптономъ!..

Жесты Бриттена и его рчи преслдовали меня, когда я шелъ домой. ‘Казаться! Казаться!’ — Эти слова непрерывно раздавались въ моихъ ушахъ.

Я прошелъ прямо въ свой кабинетъ и остановился въ задумчивости передъ своимъ письменнымъ столомъ, на которомъ въ большомъ порядк лежали вс мои бумаги, разложенныя Маргаритой. Она всегда заботилась объ этомъ и сама устроила мой кабинетъ. Теперь, подъ впечатлніемъ разговора съ Бриттеномъ, я подумалъ, что именно такъ долженъ быть устроенъ кабинетъ каждаго государственнаго человка!..

II.

Я никогда не былъ лояльнымъ членомъ партіи, ни въ одной стадіи моей жизни. Я вообще сомнваюсь, можетъ ли партія вернуть себ то значеніе, которымъ она обладала въ 18-мъ и 19-мъ вк. Люди стали боле разборчивы и изобртательны и уже мене терпливо относятся къ традиціямъ и переносятъ стсненія, налагаемыя на нихъ первоначальными обязательствами. Чмъ шире распространяется образованіе, тмъ боле обнаруживается стремленіе къ освобожденію отъ случайныхъ ассоціацій. Люди все боле и боле раздляются на основаніи своихъ интеллектуальныхъ свойствъ и въ своихъ дйствіяхъ руководствуются не столько прошедшимъ, сколько будущимъ. И не только партія, но также школа, коллегія и страна теряютъ свое прежнее значеніе. Даже у шотландцевъ и девонширцевъ нсколько уменьшилась ихъ приверженность къ клану. Все увеличивающееся стремленіе къ свобод дйствій разрушаетъ эти узы.

Но еще существуетъ типъ людей, которые упрямо цпляются за прежніе партійные союзы. Это педанты въ жизни. Тотъ фактъ, что партійная система сыграла когда-то важную роль въ исторіи Англіи, оказываетъ на нихъ подавляющее вліяніе, отъ котораго они не могутъ освободиться. Они читали историческіе документы и мемуары и въ зданіи вестминстерскаго дворца видятъ не столько его настоящее, сколько его прошлое, богатое драматическими воспоминаніями. Это зданіе населено великими призраками и поэтому имъ кажется страннымъ и почти оскорбительнымъ, что среди этой великой страны появляются новые люди и новыя, вянія…

Конечно, Дайтону кажется величайшимъ посмертнымъ оскорбленіемъ и ужасной профанаціей то, что мистеръ Рамзай Макдональдъ прохаживается по зал вестминстерскаго дворца, пробираясь къ тому самому мсту, гд нкогда стоялъ Карлъ мученикъ, защищая свою жизнь. Дайтонъ наврное желалъ въ глубин души, чтобы переднія скамьи оставались бы пустыми навсегда или же были бы украшены дощечками изъ слоновой кости, окруженными лавровымъ внкомъ, съ надписью: ‘Тутъ сидлъ Диззи’, или: ‘На этомъ мст Вилльямъ Эвартъ Гладстонъ сказалъ свою первую бюджетную рчь’… Но такъ какъ это не длается, то Дайтонъ требуетъ, въ знакъ уваженія къ великимъ покойникамъ, мелочнаго подражанія имъ отъ всхъ пережившихъ ихъ и занимающихъ ихъ мста. ‘Мистеръ X. никогда бы такъ не поступилъ!’ бормочетъ онъ, сожаля объ утраченной утонченности рчей. Даже Квишэмъ не можетъ угодить ему и онъ постоянно сокрушается о томъ, что будетъ, не обнаруживая при этомъ ни малйшаго любопытства и интереса къ этому будущему. По его мннію, только тотъ хорошо поступаетъ, кто строго придерживается старинныхъ обычаевъ, идетъ по выбитой коле давно прошедшихъ великихъ дней. Въ его глазахъ гораздо больше значенія иметъ документированное прошлое, окруженное почетомъ, нежели обманчивое и неуловимое настоящее или будущее. Ни Клэдингбоулъ, ни Дайтонъ не пользовались особеннымъ успхомъ въ палат, хотя первый былъ очень полезенъ въ комитетахъ, а второй издавалъ ‘Old Country Gazette’, самый благопристойный органъ въ Лондон. Но зато они оба преуспвали въ своихъ клубахъ, во время отдыха. Преисполненные пріятнаго сознанія, что утренняя работа кончена, они проводили время въ обществ разныхъ чиновниковъ, выдающихся адвокатовъ и даже дльцовъ боле скромнаго рода, разсуждая о статьяхъ въ утренней газет, объ архитектур Вестъ-Энда, о послднихъ назначеніяхъ, о праздничныхъ създахъ, о футбол и послднихъ судейскихъ остротахъ и промахахъ. Списки наградъ и повышеній къ Новому году всегда подвергались всестороннему обсужденію, но они не высказывали того, что было у нихъ на ум, а говорили лишь то, что считали приличнымъ говорить въ такихъ случаяхъ интеллигентному и почтенному человку. Соціализмъ, частныя денежныя дла и религія — это все были запрещенныя темы разговора. Что же касается пола и женщинъ, то объ этомъ разршалось говорить лишь тогда, когда и то и другое служило предметомъ судебнаго разбирательства. Вообще, я никогда не могъ понять этихъ условностей, этого традиціоннаго устраненія того страстнаго интереса, который несомннно живетъ въ каждомъ человк…

Однако изъ этого еще не слдуетъ, что люди моего сорта были нечувствительны къ великому прошлому, воплощаемому въ Вестминстерскомъ дворц со всми его традиціями! Мы только боле интересуемся великими возможностями, которыя намъ открываются въ настоящемъ и еще боле — великимъ будущимъ, которое намъ рисуется впереди. Лондонъ представляется мн самымъ интереснымъ, самымъ прекраснымъ и удивительнымъ городомъ на свт и я не могу смотрть на него, только какъ на музей или старую книжную лавку. Когда я думаю объ Уайтголл, то даже исторія казни, совершенной тамъ, представляется мн пустымъ и отдаленнымъ дломъ, въ сравненіи съ тми возможностями, которыя встаютъ въ моемъ воображеніи при взгляд на огромное срое зданіе, представляющее резиденцію правительства.

Я испытываю въ данную минуту тоску по родин, говоря объ этомъ, я вспоминаю башню св. Стефана, уходящую вверхъ въ туман лондонской ночи, вспоминаю площадь, гд стояли прежде извощичьи кабріолеты, все боле и боле вытсняемые таксометрами въ царствованіе Георга VII. Я вижу передъ собой адмиралтейство и военное министерство, съ ихъ безпроволочнымъ телеграфомъ, посылающимъ указанія по всмъ направленіямъ, въ войска и лагери и на суда, разсянныя по всему міру. Я вижу корридоры и обширныя канцеляріи колоніальнаго управленія, гд маленькіе незамтные люди и маленькія связки бумагъ соединяютъ насъ съ тропическими островами, съ ледяными пустынями, изрытыми въ поискахъ золота, съ обширными равнинами, усянными храмами, со всми лсами и горами міра, съ портами и крпостями, съ маяками и сторожевыми башнями и со всми земледльческими странами земного шара. Въ своемъ воображеніи я снова прохожу по Викторіа-Стритъ, гд агенты Имперіи расталкиваютъ другъ друга, протискиваясь впередъ. Я вижу громадныя зданія посольствъ съ ихъ флагами и гербами и широкую улицу, ведущую къ Букингэмскому дворцу, мимо котораго проходятъ войска, чиновники и постители, стекающіеся сюда со всего міра. И внезапно въ моей душ загорается яркое, тревожное и возбуждающее превыше всякой мры сознаніе, что я самъ и люди моего сорта можемъ измнить судьбы человчества, если сумемъ именно здсь все захватить въ свои руки!..

III.

Первые три года, которые я провелъ въ парламент, были годами постояннаго недовольства. Маленькая группа молодыхъ либераловъ, къ которой я принадлежалъ, не знала ни качествъ, ни традицій своихъ боле старыхъ вождей и почти не соприкасалась съ большинствомъ партіи. Нкоторое время парламентъ былъ исключительно занятъ старыми распрями и послдствіями раньше изданныхъ законовъ. Скоросплое законодательство, касающееся народнаго образованія, было проникнуто сектаторскимъ духомъ и страдало отсутствіемъ предпріимчивости, а билль о патентахъ заходилъ нсколько дальше, чмъ это было нужно для исправленія ошибокъ консерваторовъ. Я стоялъ за націонализацію кабаковъ, а билль не давалъ на это никакихъ указаній. Я высказался противъ правительства, какъ только началось второе чтеніе перваго билля о народномъ образованіи, отвергнутаго лордами въ 1906 году. Въ пылу краснорчія я зашелъ нсколько дальше, чмъ разсчитывалъ, что случается обыкновенно съ неопытными людьми. Я назвалъ билль ‘узкимъ и трусливымъ’, представляющимъ лишь подачку, имющую цлью угодить мелочнымъ людямъ и усыпить подозрительность сектъ. И для вящаго доказательства я указалъ на контрастъ, существующій между методами и цлями правительства и потребностями вка.

Я не могу назвать себя хорошимъ ораторомъ. По привычк, свойственной писателямъ, я стараюсь слишкомъ отдлывать свои мысли. Но тмъ не мене я имлъ успхъ. Я говорилъ посл обда, при полномъ состав парламента. Повидимому, мною уже раньше были нсколько заинтересованы вслдствіе моихъ статей. Присутствовали многіе изъ консервативныхъ лидеровъ. Мистеръ Квишэмъ явно старался показать мн, что пришелъ послушать меня, и съ обычнымъ дружелюбіемъ, при первомъ же удобномъ случа, крикнулъ: ‘Слушайте! Слушайте!’ чтобы ободрить меня.

Я прекрасно помню свои дв первыя тщетныя попытки поймать взглядъ спикера, прежде чмъ я могъ начать свою рчь. Помню нервную дрожь, которая охватила меня, когда я, наконецъ, заговорилъ, и странное впечатлніе, производимое на меня моимъ собственнымъ голосомъ. Помню, какъ безсознательно удивлялся я тому, ‘что я говорю’ и какъ я, наконецъ, понялъ, что имю успхъ! Помню, какое громадное удовлетвореніе доставило мн то, что я довелъ до конца свою рчь и какую нелпую благодарность я чувствовалъ въ душ за вс одобрительные возгласы!

Говорить въ палат общинъ дло нелегкое и не можетъ сравниться съ произнесеніемъ рчей гд бы то ни было въ другомъ мст. Полуразговорный методъ, принятый въ палат, придаетъ рчамъ характеръ непринужденности. Но на самомъ дл это не такъ. Измнчивая аудиторія, постоянное хожденіе взадъ и впередъ за кресломъ спикера, неувренность въ слушателяхъ, представляющихъ не только отдльныя единицы въ аудиторіи, но имющихъ кром того ршающее значеніе, удручающая пустота, которая образуется вокругъ человка, не сумвшаго заинтересовать аудиторію, маленькая, компактная и хорошо дисциплинированная группа людей въ галлере для публики, скрывающаяся за ршеткой, утомленный, но внимательный спикеръ въ парик, столъ съ лежащимъ на немъ жезломъ и на заднемъ план готическій сводъ, напоминающій часовню, окутанную полумракомъ — все это вмст вызывало во мн смутное чувство, какъ будто я шелъ по мостовой, гд долженъ былъ избгать неизвстныхъ проваловъ и лужъ. Неумстный, хотя бы и доброжелательный, выкрикъ ‘слушайте! слушайте!’ можетъ привести въ замшательство, и мн еще никогда въ жизни не приходилось говорить при такихъ трудныхъ условіяхъ, какія существуютъ въ палат общинъ. Не узнаешь даже своего собственнаго голоса, который звучитъ такъ странно въ подобной обстановк! Если я не былъ возбужденъ и если я не обращался въ мысляхъ къ какому-нибудь опредленному лицу въ палат, то я легко могъ потерять всякую связь съ аудиторіей. Я никогда не зналъ, куда направляются мои фразы, какъ это знаетъ ораторъ на каждомъ публичномъ митинг, обращающійся къ своимъ слушателямъ. Для людей моего склада важно сознавать, что у нихъ есть слушатель, иначе они теряютъ чувство непосредственной дйствительности, становятся многословными и невольно пускаются въ туманныя отвлеченныя разсужденія…

IV.

Мое недовольство либеральной партіей, качества которой я мысленно подвергалъ испытанію, страннымъ образомъ смшивалось съ нкоторыми впечатлніями, произведенными на меня помщеніемъ націоналъ-либеральнаго клуба. Этотъ клубъ былъ воплощеніемъ либерализма, видимымъ для глазъ Онъ очень великъ. Его стиль ничмъ не отличается отъ обычнаго стиля такихъ построекъ, блестящихъ, обложенныхъ мраморомъ и богато разукрашенныхъ многочисленными картинами, гравюрами, бюстами и статуями Гладстона въ натуральную величину. Его обширныя столовыя, длинная курительная комната, со множествомъ маленькихъ столиковъ, всегда наполненная дымомъ и людьми, сидящими въ креслахъ, ея читальня и библіотека въ верхнемъ этаж, — все это носило на себ отпечатокъ той разнокалиберности, которая, по моему мннію, является отличительной чертой либерализма. Тутъ можно было услышать странные діалекты и даже отрывки иностранной рчи, и среди массы европейскихъ лицъ блуждающій взоръ встрчалъ иногда профили и тлосложенія, напоминающія Калькутту или Рангунъ, Индо-китай, Вестъ-Индію или Капъ…

Я часто просиживалъ въ этомъ клуб, задумчиво глядя на эту толпу. Мало по малу я составилъ себ привычку отправляться въ клубъ, чтобы почерпнуть тамъ сомннія относительно либерализма!

Около двухъ часовъ дня большая курительная комната всегда бываетъ переполнена безчисленными маленькими группами, сидящими вокругъ столиковъ или въ креслахъ, поставленныхъ въ кругъ. Табачный дымъ наполняетъ всю узкую, длинную комнату, съ колоннами и нишами, кажущуюся безконечной въ этомъ голубоватомъ туман. Нкоторыя группы, довольно большія, состоятъ изъ двнадцати и боле человкъ, громко разговаривающихъ другъ съ другомъ. Другіе члены клуба раздляются попарно и тихо бесдуютъ, но всегда находятся одинокіе, ни къ кому не примыкающіе люди, остающіеся въ сторон. Съ перваго взгляда кажется, будто здсь люди легко переходятъ изъ одной группы въ другую, образуя связь между всми группами, но при дальнйшемъ наблюденіи становятся яснымъ, что связь эта существуетъ только между двумя-тремя группами, не боле, а остальныя совсмъ не знаютъ другъ друга. Мало-по-малу получается впечатлніе какой то человческой мозаики. Какъ будто каждому кусочку отведено здсь свое спеціальное мсто въ общемъ узор, и эти кусочки, различные по цвту и величин, никогда между собой не смшиваются. Вонъ группа людей изъ сверной области или изъ гончарнаго округа, а тамъ, отдльно отъ другихъ, сидятъ политики южнаго Лондона, даже нсколько молодыхъ евреевъ, происходящихъ изъ Уайтчэпеля, кружокъ журналистовъ и писателей, группа ирландскихъ политиковъ, два уроженца Остъ-Индіи, одинъ или два пастора, нсколько старомодныхъ протестантовъ и небольшой кружокъ выдающихся раціоналистовъ, разсказывающихъ въ полголоса какую то исторію, пропитанную богохульствомъ. Рядомъ съ ними пріютились англизированные нмцы, спеціализировавшіеся на игр въ шахматы, и еще два странныхъ субъекта съ массою документовъ въ рукахъ, обсуждающіе какую то дловую сдлку, покуривая свои длиннйшія сигары…

Я прислушивался къ шуму этого волнующагося человческаго моря и старался извлечь изъ него какія-нибудь указанія. Кое что мн удавалось уловить. Было ясно, что все это противники лордовъ, плутократовъ, газетъ Коссингтона, пивоваровъ и др… Нисколько не трудно было узнать, противъ чего вс они высказываются, но трудно было выяснить, за что они стоятъ!..

Когда я сидлъ и думалъ, глядя на эту пеструю толпу, то мн представилось, что она увеличилась до безконечности, распадаясь на маленькія группы, кружки и отдльныя пары, и у всхъ были свои узкіе, спеціальные интересы и работы, раздляющія ихъ другъ отъ друга…

Что, кром общаго всмъ антагонизма, могло удерживать вмст эти разнородныя толпы людей? Въ первый разъ я понялъ, почему современная система заискиванія у выборщиковъ, зиждется преимущественно на обвиненіяхъ и осужденіяхъ. Обвинять, осуждать легче, чмъ творить! Послднее требуетъ наличности творческаго воображенія, что встрчается рдко, тогда какъ для перваго надо только черпать изъ резервуара ненависти и подозрительности, который найдется въ каждомъ человческомъ сердц…

Внезапно это видніе толпы, казавшейся мн безконечной, заслонила сухощавая фигура Эдуарда Крэмптона, сидвшаго въ кругу болтуновъ, недалеко отъ меня. Я видлъ его робкіе неловкіе жесты и до меня долетли звуки его надорваннаго, немузыкальнаго голоса. Онъ говорилъ что-то о ‘вол народа!..’

Нкоторое время я интересовался соціалистами. По крайней мр, у нихъ, я думалъ, должна быть послдовательность и опредленныя намренія. Какъ разъ теперь соціализмъ посл періода угнетенія снова занялъ мсто въ политик, съ большимъ шумомъ и трескомъ. Въ свит Хриза Робинсона находились несомннные соціалисты. Это были очень несообщительные джентльмены, носившіе мягкія фетровыя шляпы и говорившіе большею частью на діалект сверныхъ провинцій. Они явились въ числ сорока человкъ, но можно было ожидать, что число ихъ еще увеличится. Однако, это была лишь одна сторона того, что казалось въ то время большимъ національнымъ движеніемъ. Соціалистическія общества распространялись по всей стран и вс только и говорили о соціализм и обсуждали его съ разныхъ сторонъ. Соціализмъ охватилъ университеты съ особенною силой и даже юноша съ очень небольшимъ интеллектуальнымъ запасомъ все-таки горячо высказывался за или противъ соціализма. Наша группа молодыхъ либераловъ явно симпатизировала соціалистамъ въ теченіе нкотораго времени.

Когда я думаю о соціалистахъ, то мн невольно приходитъ на память вечернее собраніе въ нашемъ дом…

Маргарита организовала такія вечернія собранія посл одного разговора, происходившаго у Бейлеевъ.

Алтіора очень энергично и немилосердно обвиняла соціалистическое движеніе въ ничтожеств и пустот. Повидимому, даже лидеры этого движенія избгали ея обденныхъ собраній!

— Они нигд не видятся другъ съ другомъ и тмъ боле не встрчаются съ людьми другихъ взглядовъ,— сказала она.— Ну какъ же они могутъ понимать политику, если держатся въ сторон отъ всхъ?

— Большинство изъ нихъ имютъ совершенно непредставительныхъ женъ, въ полномъ смысл этого слова!— прибавила она потомъ и подкрпила это замчаніе нсколькими примрами.— И вдь они приведутъ ихъ съ собой… или же не приведутъ вовсе! Нкоторыя изъ этихъ бдняжекъ едва научились, какъ держать себя за столомъ! Конечно, он мшаютъ разговаривать…

Я подумалъ, что въ словахъ Алтіоры все-таки заключается большая доля правды. Дйствительно, недостатокъ самой обыкновенной общительности у лидеровъ, повидимому, сильно вредилъ длу соціалистовъ. Но эта необщительность казалась съ перваго взгляда чисто случайной. Поэтому-то Маргарита и задумала сдлать попытку познакомиться и вызвать сближеніе между ними и нашей группой молодыхъ либераловъ. Она устраивала еженедльно обды, скопированные, какъ мн казалось, слишкомъ точно съ обдовъ Алтіоры и посл каждаго изъ нихъ у насъ собиралось общество, воплощавшее въ себ цлую кучу неразршимыхъ проблемъ. И, не смотря на вс наши старанія, по мр того, какъ проходилъ вечеръ, все боле и боле усиливалось кошмарное чувство…

Одною изъ немногихъ особенностей этихъ собраній было то, что каждый изъ нашихъ гостей отличался какою-нибудь странностью своего костюма и разговоръ шелъ скачками и яростныя наладки смнялись оборонительнымъ и выжидательнымъ положеніемъ. Часть нашихъ гостей сидла молча и какъ будто ждала указаній. Были тутъ и пророки и пророчицы въ безформенной одежд. Ихъ даже было слишкомъ много, по моему мннію, и это мшало свободному общенію. Напряженное состояніе не покидало меня съ самаго начала, такъ какъ самое невинное замчаніе могло вызвать взрывъ сильнйшаго неудовольствія, и иногда возраженія раздавались съ самой неожиданной стороны. Мы, молодые либералы, чувствовали нкоторое смущеніе на такихъ собраніяхъ, но сохраняли традиціонную вжливость и сдержанность.

Среди этого общества рзко выдлялись щеголеватыя, чопорныя фигуры Крэмптоновъ, Бентингъ Гарблоу и Льюиса, съ ихъ маленькими женами, одтыми просто, но изящно. Сначала я никакъ не могъ понять связь между систематической соціальной реорганизаціей и произвольными новшествами въ питаніи и костюм. Не могъ я также уяснить себ, почему самые многозначительные созидательные проекты всегда, повидимому, поддерживались только странными и исключительными личностями.

Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ маленькая группа веселыхъ молодыхъ людей услась на полу въ моемъ кабинет и затяла какую-то общественную игру. Потомъ я увидалъ какого-то молодого джентльмена, который стоялъ передъ овальнымъ зеркаломъ въ сняхъ и, высунувъ языкъ, счищалъ съ него остатки сэндвича съ анчоусами. Очевидно, онъ принялъ его сначала за растительную пищу, дозволенную ему доктриной. Нердко также наши гости заваливали насъ всевозможными печатными произведеніями, брошюрами и листками. Тутъ на моей сторон было преимущество: я все это уносилъ въ кабинетъ. Льюисъ же, напримръ, былъ слишкомъ вжливъ, чтобы отказаться, и слишкомъ изящно одтъ, чтобы набивать свои карманы такими листками. Поэтому у него руки были всегда полны и онъ не зналъ, куда двать эту кипу печатной бумаги. Но и мн пришлось употребить не мало хитрости, чтобы избжать приставаній одной неумолимой маленькой, толстенькой дамы, одтой въ черное дорогое платье и вбившей себ въ голову, что я непремнно долженъ написать статью для одного еженедльнаго вегетеріанскаго журнала, въ которомъ она была заинтересована.

Боле ‘гигіеничный’ типъ, если можно такъ выразиться, представляли антипуританскіе соціалисты, возстававшіе противъ суровыхъ правилъ жизни и воздержанія. Манеры ихъ отличались непринужденностью. За то они могли совершенно закрыть доступъ другимъ къ маленькому буфету, устроенному Маргаритой внизу, причемъ начинали тутъ же споръ о детерминизм, очень горячій и крикливый, посл котораго мирно расходились по домамъ.

Были тутъ и свтскіе соціалисты. Особенно я помню одного изъ нихъ, дятельнаго и шумнаго, побдителя дамскихъ сердецъ. На его бломъ жилет болтался монокль, висвшій на черной, широкой лент. Онъ обрушился на насъ, словно снгъ на голову, въ одинъ прекрасный вечеръ и надменнымъ тономъ, въ которомъ звучали аристократическія ноты, спрашивалъ насъ, что мы намрены длать изъ чемъ заключаются наши взаимоотношенія?

Да, въ чемъ они заключаются?..

На послднемъ нашемъ собраніи, въ іюн 1907 года, мы сдлали попытку свести вмст парламентскихъ лидеровъ соціализма, представителей различныхъ соціалистическихъ взглядовъ, съ нашими мыслителями изъ молодыхъ либераловъ. Пришли Дорвиль и Гораціо Бельчъ. Фезерстонгау пришелъ на десять минутъ, не боле. Онъ очень мило поговорилъ съ Маргаритой и снова исчезъ. Кром того, были Уилькинсъ, романистъ Тумеръ и докторъ Тумпани. Хризъ Робинсонъ постоялъ нсколько времени, точно въ нершимости, не снимая новаго кашне. Возл него Магдебергъ и Уолль Пайнсъ бесдовали съ нсколькими членами рабочей партіи. Около насъ же попрежнему находилась все та же маленькая группа: Крэмптонъ, Льюисъ и Бентингъ Гарблоу. Казалось, они обладали широкими взглядами и поддавались убжденію, временами они даже начинали высказывать смлыя мысли. Однако все же и въ этомъ собраніи не произошло никакого объединенія, никакого общаго разговора или спора. Вс держались особнякомъ. Какъ попытка вызвать обмнъ мыслей и завязать сношенія, это собраніе потерпло полную неудачу. Даже между соціалистами, которые казались такими сплоченными, обнаружились совершенно неожиданныя разногласія. Я не могъ представить себ, чтобы въ небольшомъ обществ, собравшемся въ нашей маленькой квартир, оказалось столько людей, несогласныхъ другъ съ другомъ! Но все, невысказанное ими тогда, вырвалось наружу съ новой силой въ различныхъ секціяхъ партіи, на слдующей же недл.

Помню, что я разговаривалъ съ докторомъ Тумпани, высокимъ молодымъ человкомъ съ роскошной шевелюрой. Онъ выступалъ кандидатомъ въ какомъ-то сверномъ округ. Мы обсуждали съ нимъ политическое положеніе и онъ, какъ большинство соціалистовъ въ то время, высказывалъ какія-то неопредленныя угрозы по адресу либеральной партіи. Въ разговор съ нимъ меня поразило одно обстоятельство, которое я замчалъ и раньше у другихъ соціалистскихъ вождей, хотя и не столь рзко выраженное. Онъ велъ себя совершенно такъ, какъ человкъ, владющій очень цнными патентованными правами и желающій, чтобы это было всми принято во вниманіе. Какъ будто у него былъ свой неприкосновенный уголокъ въ мір идей!..

У меня вдругъ мелькнула мысль, что все соціалистическое движеніе представляетъ собой ничто иное, какъ попытку завладть такимъ уголкомъ въ области идей…

VI.

Поздно ночью я остался вдвоемъ съ Маргаритой, среди безпорядка, произведеннаго собраніемъ.

Я сидлъ у камина, заложивъ руки въ карманы, и смотрлъ на огонь. Маргарита, блдная и утомленная, подошла ко мн и прислонилась къ каминной доск.

— О, Господи!— вздохнула она.

Я понялъ ее и, кивнувъ головой, резюмировалъ свои собственныя размышленія:

— Идеи имютъ гораздо боле значенія въ мір, чмъ я думалъ,— сказалъ я.

Маргарита взглянула на меня съ тмъ неопредленнымъ выраженіемъ, которое всегда появлялось у нея на лиц, когда она ждала отъ меня разъясненій.

— Когда думаешь о возвышенности и глубин, о важности и мудрости соціалистическихъ идей и когда потомъ видишь людей, которые ихъ распространяютъ… Такая громадная идейная система, какъ соціализмъ, выростаетъ за предлы обыденнаго здраваго смысла при нашихъ теперешнихъ условіяхъ. Она безлична, какъ наука. Вс эти люди… они ничего не придали ей. Они только заявили притязанія на громадную, никому не принадлежащую интеллектуальную область и при томъ не вполн уврены въ законности этого. Отсюда безпокойство, выражающееся въ сварливости и раздражительности… Думаешь ты, что они отнеслись бы къ намъ дружелюбно, если бы мы стали соціалистами? Ничуть не бывало! Они бы ршили, что это обманъ…

— Да,— сказала Маргарита, задумчиво глядя на огонь.— Я именно это чувствовала, весь вечеръ! Въ особенности докторъ Тумпани…

— Мы не должны смшивать соціализмъ съ соціалистами — въ этомъ вся суть,— сказалъ я.— Я думаю, что еслибы Богъ, убдившись въ своей ошибк въ числахъ или въ чемъ-нибудь другомъ, вдругъ захотлъ вернуться назадъ и уничтожилъ бы всхъ соціалистовъ, считавшихся вождями или проповдниками, начиная отъ Оуэна, то соціализмъ остался бы тмъ же, чмъ теперь. Это возрастающая реализація созидательныхъ потребностей человческаго ума, занимающая маленькій уголокъ въ партійной политик… Такъ, мн думается, будетъ всегда…

— Это обреченные люди,— прибавилъ я и взглянулъ на Маргариту, сдлавшую движеніе. Она снисходительно улыбнулась, и я замтилъ, что даже улыбка ея была похожа на улыбку Алтіоры…

Я снова погрузился въ свои мысли. Конечно, это были об ченные люди и это слово казалось мн наиболе подходящимъ…

Но идеи двигаются впередъ. Человческій мозгъ является для нихъ только этапомъ…

— Я не думаю, чтобы между ними былъ хоть одинъ человкъ, на котораго можно было бы положиться… кром, пожалуй, Фезерстонгау,— проговорила Маргарита.

Я ничего не отвтилъ.

— Они никогда не станутъ помогать намъ, я это чувствую,— прибавила она.

— Намъ?

— Да, т. е. либераламъ.

— Къ черту либераловъ!— воскликнулъ я.— Они и сами не смогутъ помочь себ!

— Мн кажется, я бы не могла сойтись ни съ кмъ изъ этихъ людей,— сказала Маргарита посл небольшой паузы.

Она ждала, что я ей отвчу. Я чувствовалъ, что я ее привелъ въ недоумніе, но мн не хотлось прерывать теченія своихъ мыслей, поэтому я молчалъ, не поднимая головы. Она постояла немного, затмъ нагнулась, поцловала меня въ лобъ и вышла изъ комнаты, шурша своимъ шелковымъ платьемъ.

Я остался одинъ въ своемъ кабинет, со своими мыслями, которыя постепенно начали выкристаллизовываться…

Мн кажется, я впервые тогда ясно понялъ, что то, что я говорилъ о непосредственной жизни человка и скрывающихся за этимъ жизненнымъ фасадомъ переживаніяхъ, образующихъ духовный капиталъ человка, можетъ быть примнено и къ общественнымъ и соціальнымъ дламъ. Идеи двигаются впередъ и ни одному человку или партіи еще не удавалось воплотить ихъ. Сущность человческаго прогресса никогда не выходитъ на поверхность. Это — сила, скрывающаяся въ глубин,— буксиръ, тянущій человчество. Она дйствуетъ въ безмолвіи, когда люди задумываются, когда они, забывая все, работаютъ и пишутъ въ тиши своихъ кабинетовъ, или движимые любопытствомъ, работаютъ надъ опытами въ лабораторіяхъ. Лишь изрдка, въ минуты духовнаго просвтлнія, во время серьезной бесды, чтенія, человкъ чувствуетъ присутствіе этой силы. Но въ обыденной жизни онъ ея не замчаетъ. Въ повседневной жизни проявляется лишь его видимое я, его привычки, обычаи, интересы. Сущность обыденныхъ длъ составляютъ темпераментъ, подражаніе и личныя чувства и ощущенія. Ни одинъ человкъ не можетъ освободиться отъ своего непосредственнаго я и если даже потусторонняя духовная область, — его духовный капиталъ, — очень обширна, онъ все же не избавляется отъ необходимости имть фасадъ. Въ отрицаніи фасада заключается существенная ошибка всхъ спеціалистовъ, философовъ, учителей, публицистовъ. Они признаютъ у себя только одинъ этотъ запасный фондъ, отвергая все остальное, но въ дйствительности это является простымъ хвастовствомъ. Человкъ, выставляющій себя прежде всего философомъ, учителемъ или государственнымъ дятелемъ, какими бы качествами онъ ни подкрплялъ свои притязанія, все же будетъ шарлатаномъ. Понимать соціализмъ — значитъ расширить свои взгляды, но войти въ соціалистическую организацію было бы равносильно присоединенію къ узкому культу, даже не пригодному для распространенія идей, которымъ онъ служитъ…

Я былъ склоненъ отожествлять формулы какой-нибудь одной партіи съ соціальнымъ строительствомъ и смотрть на остальныя, какъ на антагонистовъ этого строительства. Поэтому я и послдовалъ за Бейлеями, въ чистосердечной увренности, что я могу участвовать въ творческой работ. Но теперь я вижу, что каждый человкъ, обладающій интеллектуальною свободой и энергіей, непремнно иметъ созидательныя стремленія. Въ душ каждаго изъ насъ повторяется тотъ самый конфликтъ, который переживаетъ каждая раса,— конфликтъ между блестящими возможностями и непосредственными условіями ея жизни. Мы можемъ думать о безсмертныхъ вещахъ, но мы должны ложиться спать, должны идти на звукъ обденнаго гонга, должны получить свою долю лести и оскорбленій! Въ политик иметъ значеніе не то, что думаетъ человкъ, когда онъ даетъ волю своей творческой фантазіи, а то, что онъ длаетъ въ свои обыкновенные рабочіе дни. Политическія же партіи удерживаются вмст не общностью своихъ конечныхъ цлей, а боле прочною связью жизненныхъ привычекъ. Каждый стоитъ за прогрессъ и каждый противится какимъ бы то ни было перемнамъ въ своемъ образ жизни и поведеніи, допуская только перемну, вызываемую приращеніемъ доходовъ. Каждая партія стоитъ за интересы и обычаи какого-нибудь опредленнаго класса или группы классовъ въ существующей общин. Каждая партія иметъ свою руководящую секцію, научно мыслящую и стремящуюся къ созиданію, выражающую свои соціальныя функціи въ формахъ, проникнутыхъ общественнымъ духомъ. Но каждая тащитъ за собою цлую свору ничтожныхъ, поверхностныхъ людей, выдающихъ ея мелочность, ея тщеславіе и предразсудки. Ни одинъ классъ не станетъ уничтожать себя, матеріально измнять свой способъ жизни или перестраивать себя, хотя въ то же время готовъ содйствовать безграничной соціализаціи каждаго другого класса. Въ этой способности къ аггрессивнымъ дйствіямъ относительно другихъ классовъ лежитъ главная двигательная сила современной жизни. Инстинкты и тщеславіе, личности и партіи борются и направляютъ. А идеи и пониманіе идутъ своимъ путемъ и доводятъ до конца, вопреки всему и всмъ…

Методы и традиціи британской политики поддерживаютъ установившуюся форму двухъ большихъ партій, съ дополнительными группами, которыя стараются достигнуть своихъ специфическихъ цлей, въ случа если правительственное большинство будетъ невелико. Составъ этихъ двухъ партій боле или мене разнородный. Но каждая изъ нихъ иметъ характерныя черты. Консервативная партія всегда защищала интересы собственниковъ. Крупный землевладлецъ, крупный адвокатъ, англиканская церковь и крупная частная монополія по продаж спиртныхъ напитковъ, созданная въ послднее время законами трезвости, естественнымъ образомъ примыкаютъ къ консервативной партіи. Съ нею же связаны и семьи великихъ международныхъ поставщиковъ, и вся огромная разнообразная масса всякихъ финансовыхъ предпріятій. За чертою того сопротивленія, которое требуется всми этими интересами, консервативная партія всегда обнаруживала такую же склонность къ созиданію и коллективизму, какъ и всякая другая партія. Крупные земельные собственники были такъ же расположены въ пользу распространенія высшаго образованія и такъ же готовы содйствовать вмст съ церковью законодательству, охраняющему дтей и рабочіе классы, какъ и всякая другая политическая партія. Финансисты же охвачены духомъ предпріимчивости и стремятся къ механическому и техническому прогрессу. Они готовы тратить общественныя деньги на изысканія, на устройство путей сообщенія, портовъ и гаваней, на санитарныя улучшенія и гигіеническую организацію. Извстнаго рода грубое благожелательное отношеніе къ общественному прогрессу существуетъ и въ торговл спиртными напитками. Принимая во вниманіе, что избытокъ воздержанія не выгоденъ для этой торговли, тамъ тмъ не мене желаютъ распространенія благосостоянія въ народ, желаютъ, чтобы онъ былъ счастливъ, богатъ и могъ бы тратить деньги въ кабак. Вс секціи этой партіи прониквуты агрессивнымъ патріотизмомъ, и благопріятно относятся къ иде вооруженнаго народа, сытаго и хорошо обученнаго.

Конечно есть реакціонные землевладльцы, старомодное провинціальное духовенство, проникнутое сознаніемъ собственной важности, недовольное даже тмъ, что фермеры умютъ читать, но вс эти люди недостаточно сильны и ловки, чтобы задержать дятельность созидательныхъ рилъ въ партіи, какъ въ цломъ. Но съ другой стороны, когда обстоятельства склоняются въ пользу какого-нибудь опредленнаго предложенія, нарушающаго интересы собственниковъ, напр. въ пользу общественнаго и коллективнаго контроля надъ земельными владніями, или въ пользу перехода къ государству рудниковъ и заводовъ, націонализаціи кабаковъ или увеличенія налоговъ на собственность,— то консервативная партія сплачивается и становится непоколебимой и твердой, какъ алмазъ.

Боле рзко выраженною классовой партіей является рабочая партія, непосредственный интересъ которой заключается въ повышеніи заработной платы, сокращеніи рабочихъ часовъ, увеличеніи спроса и облегченія условій аренды и покупки для рабочихъ, арендаторовъ и покупщиковъ. Вожди этой партіи безъ сомннія имютъ сознательныя стремленія, но остальная масса относится подозрительно къ воспитанію и дисциплин, и враждебно къ высшему образованію. Она почти лишена идей, за исключеніемъ присущаго всмъ ея членамъ антагонизма къ собственникамъ и работодателямъ. Но какъ же можетъ быть иначе?

Рабочая партія стоитъ за экспропріированную толпу, вся затруднительность положенія которой исключительно обусловливается индивидуальнымъ недостаткомъ иниціативы и организаціонной силы. Она благопріятствуетъ націонализаціи земли и капитала, не сознавая тхъ затрудненій, которыя связаны съ этимъ процессомъ, но съ другой стороны она самымъ ршительнымъ образомъ — что вполн естественно, хотя и совершенно не логично, — противится соціализаціи индивидовъ, связанной съ военной службой.

Въ сущности, рабочая партія только въ послдніе годы окончательно выдлилась изъ общей массы либеральной партіи и превратилась въ отдльную партію. Однако въ ней теперь какъ будто замчается тенденція снова вернуться въ гостепріимное лоно либерализма.

Впрочемъ характерною чертой либеральной партіи всегда была ея разношерстность. Либерализмъ однако и не можетъ быть ничмъ другимъ, какъ такою разношерстною толпой. Это партія находящаяся въ оппозиціи къ преобладающимъ интересамъ, партія неудачниковъ и тхъ, кто еще не пробовалъ своихъ силъ, партія упадка и надежды! По самой своей природ она должна быть по сравненію со своими антагонистами неопредленной ассоціаціей, безъ всякого плана, не могущей созидать самостоятельно, но и недостаточно сильной, чтобы помшать неизбжному строительству въ цивилизованномъ государств. По существу, это партія критицизма — ‘анти-партія’, собраніе мелкихъ интересовъ, терпящихъ ущербъ отъ установленныхъ учрежденій и крупныхъ классовъ. Тутъ мелкій арендаторъ выступаетъ противъ помщика, мелочной торговецъ противъ крупнаго купца и ростовщика, нонкформистъ противъ члена англиканской церкви, мелкій служащій, не имющій ни протекціи ни знакомствъ, противъ того, кто все это иметъ. Словомъ, это партія многихъ маленькихъ людей, противъ немногихъ, занимающихъ преобладающее положеніе. У нея такъ же мало основаній стремиться къ коллективистскому государству, какъ и у консерваторовъ. Мелкій торговецъ такъ же будетъ поглощенъ, какъ и крупный, въ этомъ новомъ государств. Либеральная партія возстаетъ противъ ‘классовыхъ привилегій’, потому что она не служитъ представительницей классовыхъ преимуществъ. Она можетъ созидать лишь постольку, по скольку ея антагонизмъ противъ крупныхъ собственниковъ беретъ верхъ надъ ея подозрительнымъ отношеніемъ къ государству. Она организуется только потому, что къ этому вынуждаетъ ее организація ея противниковъ. Она то вступаетъ въ союзъ съ рабочей партіей, то выступаетъ изъ него и постоянно колеблется то въ ту, то въ другую сторону, между враждебностью къ богатству и враждебностью къ общественнымъ расходамъ…

Каждое современное европейское государство непремнно иметъ въ той или другой форм эти три партіи: стойкую, воинствующую, авторитарную, тупоумную и несимпатичную партію успха и существующихъ установленій,— партію богатства, смшанную, сантиментальную, дйствующую порывами, многочисленную партію малыхъ, борющихся, недисциплинированныхъ людей,— партію бдныхъ, и наконецъ третью партію, отдляющуюся отъ второй и иногда соединяющуюся съ ней — партію экспропріированныхъ массъ, пролетаріевъ, рабочихъ. Назовите консерваторовъ и либераловъ республиканцами и демократами, и вы получите партію Соединенныхъ Штатовъ. Корона или свергнутая династія, государственная церковь или церковь, лишенная власти, націоналистическія распри, личности партійныхъ вождей,— все это можетъ оказывать вліяніе, усложнять и запутывать, но тонкій наблюдатель всегда съуметъ выдлить вс три партіи, представляющія неотъемлемую принадлежность современной соціальной драмы…

И я снова вернулся къ своей первоначальной мысли: идеи двигаются впередъ, не взирая ни на что, а мы какъ будто представляемъ изъ себя маленькія клтки какого-то великаго мозга, недоступнаго нашему пониманію.

Единственная реальная партія, которая будетъ всегда исповдывать соціализмъ — это рабочая партія. Но ея соціализмъ слишкомъ односторонній, и заключается лишь въ нападкахъ на собственность. Въ немъ нтъ созидательной энергіи. Соціализмъ въ такой искалченной форм — это зубы и когти, но безъ глазъ и мозга. Такой соціализмъ не нуженъ мн, я это понялъ совершенно ясно… зачмъ я не видлъ этого раньше?..

Я посмотрлъ на свои часы. Было уже половина третьяго. Я звнулъ, потянулся и пошелъ спать.

Глава II
Поиски союзниковъ.

Я разсказалъ уже, какъ постепенно я отказался отъ всхъ притязаній и привычекъ партійнаго либерализма. Въ нкоторомъ смысл я склонялся къ аристократіи. Но я не имлъ въ виду измняющійся, неорганизованный и смшанный кругъ богатыхъ и привилегированныхъ, властвующихъ въ современномъ цивилизованномъ мір. Я думалъ о возможности направить волю боле совершенныхъ и образованныхъ индивидовъ въ широкое русло общихъ цлей. Мы должны имть аристократію, но не привилегированный классъ, аристократію ума и характера, иначе человчество погибнетъ. Я все боле и боле укрплялся въ этой мысли, которую нахожу во всхъ своихъ писаніяхъ, между 1903 и 1910 годами, но окончательно я ее высказалъ въ 1908 году.

Я разсуждалъ такъ: линія человческаго усовершенствованія и полнота человческой жизни проходятъ по направленію воспитанія, и если человчество не въ состояніи поставить воспитаніе въ гораздо лучшія условія, чмъ теперь, если оно не можетъ сообща придумать планы и разршить проблемы, сюда относящіяся, то слдуетъ оставить всякую надежду на лучшій порядокъ и счастье. Почему мы должны врить, что оно можетъ и сдлаетъ это? Но если человчество въ цломъ способно выполнить эту задачу, то еще лучше могутъ сдлать это отдльные, лучшіе и наиболе сильные типы среди человчества. На нихъ мы должны возлагать наши надежды. Я мечталъ въ политик о такомъ собраніи сильныхъ, умныхъ, предпріимчивыхъ и вліятельныхъ людей, раздляющихъ между собою власть, которые могли бы создать аристократическую культуру, отборную, чистосердечную, проникнутую сознаніемъ своей задачи и самоотверженную. Возникновеніе такой культуры казалось мн необходимымъ этапомъ человческаго развитія. Человческій прогрессъ представлялся мн не какъ самопроизвольный продуктъ множества невоздланныхъ умовъ, побуждаемыхъ элементарными потребностями, а какъ естественный, хотя и обработанный результатъ сложныхъ условій человческой независимости, человческой энергіи и любознательности, освобожденныхъ и дйствующихъ по желанію, человческихъ страстей и побужденій, измняемыхъ и направляемыхъ литературой и искусствомъ…

Мн кажется, теперь читатель долженъ понять, почему я, разочарованный мелочностью либерализма и обманувшійся относительно достоинствъ профессіональныхъ соціалистовъ, все боле и боле склонялся къ тому, чтобы испытать качества богатыхъ, вліятельныхъ и высокопоставленныхъ людей, противъ которыхъ либерализмъ выставляетъ свои силы. Я даже задумывался надъ тмъ, не слдуетъ ли мн дйствовать среди нихъ, а не противъ нихъ? Не былъ ли я вн своей стихіи, выступая ихъ противникомъ? Не находятся ли среди нихъ т крупныя достоинства и та предпріимчивость, которыхъ не хватаетъ простому народу, и не тамъ ли заключается возможность осуществленія великолпной мечты? Въ самомъ ли дл они представляютъ собой только препятствіе и нельзя ли воспользоваться ими, какъ средствомъ, чтобы достигнуть новыхъ великихъ результатовъ?

II.

Ошибки имперіалистскаго движенія были достаточно ясны. Предлогъ къ бурской войн былъ ничтоженъ и грубъ, а дорого стоющія ошибки этого похода производили удручающее впечатлніе. Послдующая же компанія Чэмберлена за тарифную реформу какъ будто была спеціально направлена къ тому, чтобы объединить всхъ финансовыхъ предпринимателей и искателей приключеній въ одномъ общемъ заговор противъ потребителя. Языкъ имперіализма легко было выучить и использовать, поэтому его быстро усвоили вс темныя предпріятія и употребили для темныхъ же цлей.

Но крупному человку позволительны и крупныя ошибки! Я постоянно возвращался къ мысли, что въ конц концовъ въ иде имперіалистскаго патріотизма можно найти данныя для того, чтобы сдлать политически воспріемлемой мечту о великомъ воспитательномъ и философскомъ движеніи, чего не можетъ дать ни одна формула либерализма. Я не могу выразить, какъ занимали меня эти мысли и какъ много я думалъ о цлесообразномъ національномъ воспитаніи. Либерализмъ не могъ произвести этого, да никогда и не длалъ попытокъ въ этомъ направленіи.

Въ Лондон тогда существовалъ одинъ клубъ, подъ названіемъ ‘Пентаграмъ-клубъ’, членами котораго были Бейлей, и, Дайтонъ и я, серъ Гербертъ Торисъ, лордъ Чарльзъ Кайндлингъ, поэтъ Миннсъ, крупный желзнодорожникъ Жербо, лордъ Гэнъ и Румбольдъ. Тутъ были люди, принадлежавшіе къ разнымъ партіямъ и обладавшіе разнообразнымъ опытомъ, собиравшіеся въ клубъ, чтобы за обдомъ обсудить условія благополучія Имперіи съ возможно безпристрастнйшей точки зрнія. Въ теченіе двухъ лтъ мы ежемсячно обдали у Мэрмеда въ Вестминстер, въ количеств десяти — четырнадцати человкъ. Во время обда происходили отрывочные разговоры и просто удивительно какая создалась съ теченіемъ времени теплая и хорошая соціальная атмосфера на этихъ маленькихъ собраніяхъ. Когда подавали дессертъ и слуги, убравъ со стола, переставали досаждать намъ, то кто нибудь изъ насъ вставалъ и длалъ краткое изложеніе какого нибудь спеціально подготовленнаго вопроса и затмъ каждый по очереди высказывалъ свой взглядъ, не выходя за предлы трехъ-четырехъ минутъ. Когда вс высказались, то разговоръ снова становился общимъ, и лишь въ рдкихъ случаяхъ мы уходили изъ клуба раньше двнадцати часовъ ночи. Такъ какъ мой домъ находился по близости, то иногда нсколько человкъ заходили ко мн и мы засиживались въ столовой до двухъ-трехъ часовъ ночи, куря и разговаривая. Подъ конецъ къ намъ присоединился Фредъ Ниль, пылкій ирландскій журналистъ и его оглушительный потокъ словъ удлиннялъ нашу бесду, препятствовалъ заключительнымъ выводамъ и длалъ продолженіе нашихъ разговоровъ невозможнымъ.

Я многое узналъ и многому научился на этихъ обдахъ, Я могъ изучить темпераментъ и мышленіе такихъ людей, какъ Ниль, Круппъ, Гэнъ и другіе новые имперіалисты, присоединившіеся къ намъ. Они вс были похожи на оксфордцевъ, бывавшихъ у Бейлея. Хотя они принадлежали большею частью къ молодому поколнію, тмъ не мене они страннымъ и непонятнымъ образомъ являлись защитниками таможенной реформы, какъ будто это была главная, а не второстепенная сторона созидательной политики. Они полагали, что она должна насильственнымъ образомъ связать общими интересами отдльныя части имперіи, и были убждены,— какъ мн кажется, ошибочно,— что эта реформа должна быть чрезвычайно популярна. Они очень рзко высказывались относительно военной организаціи, хотя тутъ можно было замтить какое то странное внутреннее противорчіе, не предвщавшее ничего хорошаго для этой стороны общественной свободы. Это — все, что можно было сказать -противъ нихъ. Но они были расположены боле великодушно и щедро тратить деньги на воспитаніе и изслдованія, нежели наши безформенные либералы, и были боле доступны смлымъ планамъ, касающимся университетовъ и высшихъ классовъ. Либералы боятся университетовъ. Мн постоянно приходилось въ спорахъ съ ними становиться на сторону противниковъ, а я становился все боле и боле враждебнымъ къ сантиментальнымъ разглагольствованіямъ Дайтона, къ вр Минна въ такія вещи, какъ ‘духъ нашего народа’ и т. п. Я вовсе не считалъ нашихъ противниковъ гораздо боле правыми, но я думалъ, что я могу большаго добиться отъ нихъ, а главное,— что было для меня всего важне,— большаго добиться отъ себя, если я буду идти вмст съ ними. Въ 1908 году я достигъ такого пункта, гд моя политическая вра должна была претерпть измненія.

Вс эти отвлеченные вопросы неразрывно связаны въ моихъ воспоминаніяхъ съ длиннымъ, блестящимъ блымъ столомъ, уставленнымъ бутылками и стаканами, съ остатками дессерта, окурками сигаръ, орховой скорлупой, разбросанной по скатерти, и обденными меню, которые служили намъ для замтокъ. Я вижу старика Дайтона, откинувшагося на спинку кресла и устремившаго взоры въ потолокъ. Я слышу, какъ онъ съ жаромъ произноситъ обычныя плоскости либерализма, а Миннъ, нсколько нагнувшись впередъ, конфиденціальнымъ тономъ сообщаетъ намъ о своей вр въ судьбы человчества. Торисъ сидитъ задумчиво и смотритъ на говорящихъ и его взорамъ какъ будто открываются глубины бдствія, когда Ниль начинаетъ свою рчь. Жербо и Гэнъ разговариваютъ вполголоса, а Бейлей что-то шепчетъ, преслдуя какія-то свои таинственныя цли.

Меня больше всего привлекалъ Круппъ. Онъ, какъ говорятъ, съ самаго начала не спускалъ съ меня глазъ. Онъ всегда заговаривалъ со мной и даже усвоилъ себ привычку приходить ко мн на домъ для послдующей бесды.

Однажды онъ открылъ мн свое сердце.

— Между нами нтъ герцоговъ,— сказалъ онъ,— и никто изъ насъ не иметъ мозолистыхъ рукъ рабочихъ. Мы хотимъ завладть рулемъ и, чтобы добиться этого, надо идти туда, гд находится сила, и дать ей надлежащій поворотъ. Въ этомъ заключается мой торизмъ.

— А Кайндлингъ и Жербо?— спросилъ я.

— Нтъ, ихъ воззрнія мягкія, мои твердыя. Мой торизмъ не годится для нихъ. Но вы, я и Бейлей — мы вс хотимъ одного, почему же намъ не работать вмст?

— Вы — конфедератъ?— спросилъ я вдругъ.

— Это тайна, которую никто не открываетъ,— отвчалъ онъ.

— Чего же добиваются конфедераты?

— Заставить аристократію работать, полагаю… Того же, чего хотите и вы, какъ мн кажется…

О конфедератахъ тогда много говорили. Меня они привлекали и отталкивали въ одно и то же время. Странное тайное общество, членовъ котораго никто не зналъ. Говорили, что оно поставило себ задачей навязать консерваторамъ таможенную реформу и боле широкую созидательную политику. Въ печати они выступали, какъ вполн организованная сила. Я долженъ сознаться, что разговоры о нихъ оказывали несомннное вліяніе на мои идеи…

Въ конц концовъ я принялъ быстрое ршеніе, но въ теченіе почти двухъ лтъ я колебался. Впрочемъ, это было неизбжно въ такомъ дл. Мн надо было ршить не одинъ только принципіальный вопросъ. Необходимо было опредлить соотношеніе различныхъ силъ и взвсить свои собственныя силы. Все время я спрашивалъ себя, не простые ли мечтатели эти конфедераты? Насколько они въ состояніи оказать услуги соціальной организаціи? Правда ли, что они желаютъ войны, потому что это укрпляетъ преобладаніе ихъ класса? Какъ далеко можно подвинуть консерватизмъ и заставить его созидать, прежде чмъ онъ начнетъ сопротивляться давленію, двигающему его по пути измненій? Представляетъ ли онъ въ цломъ нчто боле простой массы предразсудковъ и самомннія, цинической снисходительности и суровой подражательности и враждебности къ экспропріированнымъ классамъ общества?

III.

Впервые я изложилъ свои новые взгляды въ нашемъ клуб. Я считаю этотъ вечеръ началомъ движенія, которое создало ‘Blue Weekly’ и наше крыло теперешней новой торійской партіи. Ночь была очень теплая и туманная, когда мы вышли изъ клуба въ двнадцать часовъ и направились ко мн, чтобы кончать бесду.

Мы недавно измнили правила своего клуба и начали допускать гостей. Случилось такъ, что я привелъ Бриттена, а Круппъ — Арнольда Шемиза, моего прежняго школьнаго товарища, а теперь богатаго наслдника своего отца и старшаго брата. Я живо помню его тяжеловсную фигуру и красивое, но не выразительное лицо, которое освтилось улыбкой, когда онъ увидлъ меня. Какъ далекъ я былъ тогда отъ мысли о трагическихъ затрудненіяхъ, которыя должны были запутать насъ обоихъ! Гэнъ находился тутъ же и Эсмаръ также, но, кажется, Бейлея не было. Впрочемъ, можетъ быть, онъ и былъ, но то, что онъ говорилъ, было, по всей вроятности, столь незначительно, что не оставило во мн никакого впечатлнія.

Я нсколько нарушилъ традиціи клуба, озаглавивъ свою статью, которую собирался прочесть въ собраніи: ‘Міръ существуетъ для исключительныхъ людей’. Это былъ своего рода вызовъ либеральной иде. Черновые наброски для этой статьи давно исчезли, вмст съ тысячами другихъ бумагъ, но по странной игр случая у меня сохранилось и попало со мной въ Италію меню того вечера. На его оборотной сторон я могу разглядть замтки, нацарапанныя мной во время преній по поводу поднятаго мною вопроса. Он служили мн для возраженій. Я нашелъ это меню среди писемъ Маргариты и копіи съ доклада коммиссіи, разсматривавшей законы о бдныхъ. Поля этого доклада также испещрены замтками карандашемъ….

Мое вступленіе было критикой демократической идеи и метода, на основаніи тхъ взглядовъ, которые я изложилъ на предшествующихъ страницахъ. Помню, что старый Дайтонъ заерзалъ на своемъ кресл, негодуя и шикая и потомъ обрушился на насъ рчью, полною обычныхъ плоскихъ и трескучихъ фразъ. Онъ повторялъ эти священныя фразы, лишенныя всякаго содержанія, по обыкновенію возводя очи къ потолку. Въ нихъ, въ этихъ пустыхъ фразахъ, его душа укрывалась отъ дйствительности.

— Вы думаете, что это — верхъ мудрости не доврять народу? А я врю!— говорилъ онъ, подчеркивая свои слова многозначительнымъ кивкомъ головы.

Ничто въ его жизни или дятельности не указывало на эту вру въ народъ, но эта вра требовалась его ярлыкомъ. Онъ олицетворялъ либеральную партію, а таковъ былъ ея припвъ.

Посл моихъ вступительныхъ нападокъ на демократію вообще, я перешелъ къ доказательствамъ, что вся человческая жизнь по существу аристократична, но это — аристократизмъ скрытый. Люди или признаютъ аристократію вообще или слдуютъ за лидерами, представляющими аристократію въ частности. Такимъ путемъ я дошелъ до моего главнаго положенія, что человческій прогрессъ неизбжно зависитъ отъ свободы, направленной ко благу человка, отъ взаимнаго пониманія и воспріимчивости…

Дайтонъ проворчалъ съ неудовольствіемъ: ‘Сверхъчеловческая чепуха — Ницше!.. Шоу!.. Уфъ!’ — Но я не обратилъ вниманія на его слова и продолжалъ дале развивать свою мысль. Я говорилъ о воспитаніи и характер и, къ великому негодованію Дайтона, сказалъ, что талантъ иметъ гораздо больше значенія въ воспитательной, аристократической и законодательной работ, нежели нравственность. ‘Хорошее преподаваніе важне хорошаго поведенія’, прибавилъ я.— ‘Мы теряемъ разсудокъ, когда говоримъ о нравственности’…

Дайтонъ былъ слишкомъ взволнованъ и не могъ возражать мн. Онъ только взглянулъ на меня съ уничтожающимъ презрніемъ.

Я указалъ дале на относительно очень небольшое количество талантовъ, которые дйствительно служатъ человчеству въ настоящее время. ‘Я полагаю, что вс идеи, искусства и знанія доставляются англійскому государству, быть можетъ, только тремя или четырьмя тысячами индивидовъ,— сказалъ я.— (Меньше!— замтилъ Торнъ). Мы, знающіе нкоторыхъ изъ нихъ, нисколько не сомнваемся въ томъ, что они представляютъ рдкое явленіе. Мы знаемъ, что они являются немногими счастливцами, получившими нужное воспитаніе въ удачный моментъ. Ихъ умъ получилъ своевременно соотвтствующій толчокъ и у нихъ былъ досугъ, нужный для ученія. Вс же остальные люди теряются въ толп, терпятъ неудачу вслдствіе недостатковъ своего ума, становятся банальными рабочими и второстепенными профессіоналами, женятся на банальныхъ женщинахъ и такъ же исчезаютъ безслдно, какъ лтняя пыль, уносимая втромъ въ сосновомъ лсу…’

— Скромныя честныя существованія!— пробурчалъ Дайтонъ себ въ бороду.— Это называется лтней пылью!..

— Люди же, на долю которыхъ выпадаетъ возможность культивировать свои способности, все-таки не могутъ ею воспользоваться вполн. Человку для достиженія полной умственной продуктивности нужны не только матеріальная возможность и благопріятный случай, но также нужны помощники, нужно сочувствіе. Тотъ, кого бы я назвалъ ‘истиннымъ’ человкомъ, нуждается въ симпатизирующихъ ему сотрудникахъ, въ тхъ, кто помогалъ бы ему своимъ пониманіемъ. Не то, чтобы эти люди, которыхъ я считаю солью земли, эти три или четыре тысячи человкъ, встрчались такъ ужъ рдко, но ихъ окружаетъ слишкомъ небольшой кругъ людей, плохо дифференцированныхъ. Поэтому большинство, которое мы знаемъ, не можетъ извлечь все, что нужно изъ своихъ талантовъ. Почти вс примняютъ ихъ отчасти къ второстепеннымъ потребностямъ, а нкоторые даже слишкомъ много занимаются этимъ. И я вижу въ этомъ главную причину нашей неурядицы, глупости и несчастья. Кардинальная проблема государства заключается въ томъ, чтобы открывать, развивать и употреблять надлежащимъ образомъ исключительныя дарованія людей. Я вижу только одно средство достигнуть этого. Надо отршиться отъ обычной законодательной и административной рутины, надо произвести революцію въ развитіи воспитательнаго механизма, путемъ не имющихъ прецедента попытокъ заставить науку и литературу развиваться какъ можно шире и поощрять везд всякое проявленіе интеллигентной оцнки и критицизма. До сихъ поръ мы не видли такихъ попытокъ, но потребность въ нихъ явилась неожиданно и необъяснимымъ образомъ…

— Слушайте! Слушайте!— проговорилъ Дайтонъ, покашливая и покачивая головой съ видомъ мистической углубленности.

— Современное государство не можетъ желать вернуться назадъ къ мраку и поэтому оно должно поддерживать свтъ, чтобы онъ не погасъ…

Тутъ я перешелъ къ организаціи нашихъ школъ и университетовъ, которые какъ будто нарочно приспособлены къ тому, чтобы превращать благонравныхъ людей каждаго поколнія, страдающихъ полнымъ отсутствіемъ критики и творчества, въ авторитетныхъ лидеровъ слдующаго поколнія. Я развилъ свою схему дале на основаніи уже раньше высказанныхъ мною взглядовъ. До сихъ поръ большинство клуба какъ будто сочувственно относилось къ моимъ словамъ, меня слушали спокойно, но когда развернулъ я передъ ихъ глазами новыя перспективы и выразилъ сомнніе по поводу того, которая изъ партій или комбинацій различныхъ группъ могла бы дйствительно дать могучій, толчокъ развитію науки, литературы и организаціи воспитанія на новыхъ началахъ, я увидалъ, какъ заблестли маленькіе черные глаза Круппа, устремленные на меня.

Возникли очень оживленныя пренія. Ниль разразился потокомъ, грозившимъ поглотить насъ, но мы все же вынырнули на поверхность. Конечно, и Дайтонъ не остался въ сторон. Но вс остальные занялись подробнымъ разсмотрніемъ поставленной мною проблемы.

Круппъ, какъ живой, стоитъ передъ моими глазами, въ то время какъ я пишу эти строки. Онъ облокотился на столъ рукой и своими короткими пальцами разламываетъ на мелкіе кусочки орховую скорлупу.

— Ремингтонъ,— говоритъ онъ,— указалъ намъ данныя для организаціи движенія, не только возможнаго, но абсолютно необходимаго, если только Имперія должна идти впередъ…

— Мы вс слишкомъ много трудимся надъ соціальнымъ основаніемъ въ воспитаніи и обученіи,— сказалъ Гэнъ,— Ремингтонъ правъ, говоря о нашемъ пренебреженіи къ высшему уровню…

Бриттенъ произвелъ анализъ того, что онъ охарактеризовалъ, какъ духъ страны. ‘Современное общество нуждается въ томъ, чтобы его серьезные люди прониклись художественнымъ чувствомъ, а его художники принимались бы въ серьезъ’, сказалъ онъ.

Я помню очень живо, какъ Шусмизсъ воспользовался брошенною мною мыслью объ изданіи журнала или еженедльной газеты для подробнаго обсужденія и распространенія идеи новой, боле сильной аристократической культуры.

— Надо, чтобы это было сдлано необыкновенно хорошо,— сказалъ Бриттенъ и напомнилъ мн мои школьные годы, нашу попытку издавать журналъ и поступки Коссингтона.

— Но это должно находиться въ связи съ какою-нибудь политическою партіей,— сказалъ Круппъ, смотря мн прямо въ глаза.— Вы не можете этого избжать… Либералы,— прибавилъ онъ,— никогда ничего не длали для поощренія науки и литературы.

— У нихъ есть королевская комиссія при драматической цензур,— язвительно замтилъ Торнъ.— Это ихъ характеризуетъ.

— Это то самое, что я говорилъ Ремингтону нсколько разъ,— сказалъ Круппъ.— Намъ надо подобрать традицію аристократіи, реорганизовать ее и заставить ее работать. Онъ, во всякомъ случа, указалъ намъ методъ…

— Нечего будетъ подбирать, — проворчалъ Дайтонъ, глядя въ потолокъ,— если палата лордовъ отклонитъ бюджетъ.

— Тмъ боле мы должны сдлать это,— возразилъ Ниль.— Мы не можемъ дйствовать безъ этого.

— Погибнутъ ли они или снова возродятся изъ пепла, если либералы возвратятся въ подавляющемъ большинств?— спросилъ Бриттенъ.

— Это намъ ршать!— коварно замтилъ Круппъ.

— Согласенъ,— сказалъ Гэнъ.

— Никто не можетъ предсказать этого. Сомнваюсь, чтобы они были побждены,— возразилъ Торнъ.

Въ эту ночь наша бесда носила странный, отрывочный характеръ. У всхъ были идеи, прекрасныя, но недостаточно обработанныя и сразу обнаруживавшія свою непригодность. Стараясь придать имъ нужныя качества, мы впадали во внутреннія противорчія. Бриттенъ говорилъ больше другихъ.

— Вы вс повидимому думаете, что вамъ необходимо организовать народъ, соціальныя группы и классы индивидовъ,— сказалъ онъ.— Но не въ этомъ суть. Это — постоянная ошибка политиковъ. Вамъ надо организовать культуру. Цивилизація вовсе не является дломъ какой-нибудь конкретной группировки,— это дло преобладающихъ идей. Задача заключается въ томъ, чтобы содйствовать преобладанію идей ясныхъ и смлыхъ. Насъ съ Ремингтономъ долженъ занимать вопросъ, какія изъ группъ въ народ могутъ помочь движенію культуры впередъ?

— Да, но какъ будутъ вести себя лорды?— возразилъ Круппъ.— Вдь вы тоже спрашивали себя объ этомъ?

— Выиграютъ они или проиграютъ — все же должно возникнуть движеніе, чтобъ реорганизовать аристократію. Политическая форма этого движенія будетъ называться реформой палаты лордовъ,— сказалъ Гэнъ.

— Это думаетъ и Бейлей,— замтилъ кто-то.

— Рабочій народъ требуетъ уничтоженія палаты,— послышался чей-то голосъ.

— Пускай,— сказалъ Торнъ.

Онъ попробовалъ начертать возможный планъ дйствій.

— Представьте себ, что мы вс были бы способны дйствовать совмстно. Вдь теперь какъ разъ такое смутное, неопредленное и въ то же время чреватое событіями время, когда стойкія идеи могутъ привести къ громаднымъ результатамъ…— началъ онъ.

— Меня, пожалуйста, не включайте въ свою схему,— пробурчалъ Дайтонъ.

— Разумется,— пробормоталъ Торисъ.

— Столько разъ уже было испробовано возрожденіе и пересмотръ торизма!— сказалъ онъ, немного погодя.— Этого и добивалась Молодая Англія, другіе…

— Но ничто не дало стойкихъ результатовъ,— замтилъ я.— Особенность англійскаго консерватизма заключается въ томъ, что онъ упорно прогрессивенъ и можетъ молодиться.

Мн помнится, что именно посл этихъ словъ Дайтонъ покинулъ насъ, бросивъ мн какую-то фразу, которая, повидимому, должна была напомнить мн мой долгъ относительно партіи.

Затмъ Торисъ началъ съ жаромъ высказывать свои сомннія, обращаясь ко мн черезъ столъ:

— Вы не можете двигать страну посредствомъ ея балованныхъ дтей. Т, кого вы называете аристократами, дйствительно только избалованныя дти. У нихъ было слишкомъ много всего, за исключеніемъ укрпляющаго опыта!

— Дтей всегда можно воспитать,— замтилъ Круппъ.

— Я вдь говорю о балованныхъ дтяхъ,— возразилъ Торисъ.

— Слушайте, Торисъ,— замтилъ я ему.— Думали ли вы о томъ, что случится, если споръ о. бюджет вызоветъ бурю и эти люди лишатся своей силы? Что будетъ, если они уйдутъ со всми своими пожитками? Кто явится на ихъ мста?

— Природа не терпитъ пустоты,— подтвердилъ Круппъ.

— Явятся воспитанные Бейлеемъ чиновники,— сказалъ Гэнъ.

— Шарлатаны, снабженные одобрительнымъ свидтельствомъ Алтіоры,— объявилъ Торисъ.— Допускаю ужасы этой альтернативы. Избіеніе произойдетъ не позже какъ черезъ три года.

И все таки надо испытать вс возможности, сказалъ я.— Одно ясно. Что-бы ни случилась, но наша цивилизація нуждается, и нуждается сознательно, въ культур творческихъ умовъ и во всемъ, что естественнымъ образомъ связано съ этимъ. Я считаю это самымъ жизненнымъ вопросомъ. Стройте свой государственный корабль, какъ хотите, и берите на него людей, какихъ хотите. Я же интересуюсь только людьми, которые мн нужны, т. е. тми, которые будутъ находиться на шканцахъ.

— Слушайте! слушайте! вдругъ воскликнулъ Шусмизсъ. Это было первое замчаніе, сдланное имъ посл довольно долгаго времени,— это замчательно удачное сравненіе,— прибавилъ онъ.

— Опасность для насъ заключается въ томъ, что мы можемъ пропустить время, продолжалъ я.— Путаница не прекратится посредствомъ перехода власти изъ рукъ немногихъ, не имющихъ яснаго представленія, въ руки многихъ, въ головахъ которыхъ существуетъ такая же неясность. Истинный прогрессъ не возможенъ въ стран безъ повышенія уровня ея свободной интеллектуальной дятельности. Всякій другой прогрессъ иметъ уже второстепенное значеніе и зависитъ отъ перваго. Если вы осуществите мечтанія Бейлея о дйствующемъ механизм и своего рода фактической дисциплин, исключающей всякую свободу ума, то вмсто одного безобразія получится другое, ничего больше. Нтъ сомннія, что теченіе вещей направляется теперь отъ распущенности къ дисциплин, отъ безотвтственнаго контроля къ организованному, а также что все, какъ говорятъ, демократизируется. Но тмъ боле становится необходимымъ спасательный ковчегъ, куда бы могли укрыться жизненные элементы.

— Слушайте! слушайте!— снова проговорилъ Шусмизсъ, не прибавивъ ничего больше.

Только поздне, въ моемъ дом, Шусмизсъ снова заговорилъ о журнал: ‘Я думаю, что мы могли бы сдлать очень многое, издавая еженедльный журналъ’, сказалъ онъ, повторяя слова Ниля. Но больше онъ ничего не прибавилъ и только выразительно молчалъ. Потомъ уже, когда я легъ въ постель, я припомнилъ это и подумалъ, что нашъ капиталистъ находится уже у насъ въ рукахъ…

IV.

Мои мысли постоянно возвращаются къ Пентаграмъ-Клубу. Въ моемъ развитіи этотъ клубъ сыгралъ большую роль, и споры, возникавшіе тамъ, не столько вызывали новое теченіе мыслей, сколько подтверждали практичность того, о чемъ я сначала говорилъ такъ нершительно. Въ числ другихъ вопросовъ, обсуждавшихся въ клуб, чаще всего выдвигался на сцену вопросъ объ истинномъ значеніи демократіи, о таможенной реформ, какъ метод возбужденія враждебности и о неизбжности войны. Я помню, какъ Бейлей, прищурившись, очень гладко объяснялъ намъ, что демократія — это способъ достигнуть офиціальнаго положенія черезъ выборы. ‘Если имъ не нравится, то они могутъ вотировать за кандидата оппозиціи и посмотрть, что будетъ тогда. Вотъ почему мы и не хотимъ пропорціональнаго представительства, которое можетъ ввести человка, не принадлежащаго ни къ какой партіи….’

Голосъ Бейлея звучалъ такъ мрно и спокойно, что я даже на мгновеніе закрылъ глаза, но тотчасъ же открылъ ихъ, чтобъ посмотрть, не приложилъ ли онъ лукаво палецъ къ своему огромному носу.

Вопросы вншней политики насъ очень занимали. Вс наши собранія происходили подъ впечатлніемъ увренности, что рано или поздно намъ придется посчитаться съ Германіей. Я же поддерживалъ мысль, что Индія находится въ состояніи неустойчиваго равновсія, что тамъ должно произойти, рано или поздно, нчто очень серьезное для Имперіи.

Дайтонъ ненавидлъ эти разговоры. Онъ старался не думать о тхъ непріятностяхъ, которыя могутъ выпасть на долю Имперіи, полагая, что это молчаніе можетъ лишить ихъ значенія. Онъ обыкновенно сидлъ, развалившись въ кресл и упрямо смотрлъ передъ собой. ‘Милитаризмъ, говорилъ онъ съ жаромъ,— это проклятіе! самое сильнйшее проклятіе!’

Сказавъ это, онъ откидывалъ голову и, наморщивъ брови, оглядывалъ насъ, какъ будто удивленный, что мы, посл такихъ словъ, все еще продолжаемъ говорить о войн.

Вс наши имперіалисты находились подъ властью мыслей о международномъ конфликт. Ихъ вліяніе безъ сомннія усиливало то безпокойство, которое я испытывалъ. Впервые я почувствовалъ его, когда путешествовалъ съ Виллерслеемъ. Это былъ вполн естественный страхъ наказанія, которое должно было постигнуть насъ въ отместку за нашу безпечность, умственную недобросовстность, самонадянность, нашу лицемрную респектабельность, жадность и сантиментальное торгашество Викторіанскаго періода. Мн казалось, впрочемъ, что это ожиданіе наказанія, угрожавшаго намъ со стороны лучше организованныхъ, боле сильныхъ и боле высоко цивилизованныхъ народовъ центральной Европы, можетъ имть для насъ какъ худыя, такъ и хорошія послдствія. Только это одно могло дать необходимый толчокъ англичанамъ, заставить ихъ заняться воспитаніемъ и и побудить къ созидательнымъ усиліямъ и изысканіямъ. Но съ другой стороны этотъ страхъ вызывалъ нчто врод паники, поспшныя приготовленія, нетерпніе и подчасъ разорительныя и нелпыя мры. Въ 1909 г. возникъ сильнйшій шумъ по поводу восьми добавочныхъ дреднотовъ, которые считались абсолютно необходимыми. Но никто не думалъ о безплодной трат нашихъ изобртательскихъ талантовъ, о пониженіи интеллектуальнаго уровня, объ отсутствіи критицизма и неумніи находить людей, необходимыхъ для того, чтобы поставить военное дло на соотвтствующую современнымъ требованіямъ высоту. Почти всегда у насъ отвтственныя мста занимали не подходящіе люди и для настоящихъ людей не находилось мстъ. Почти везд подчиненные отличались нершительностью, ограниченностью и недоброжелательствомъ.

Германія побиваетъ Англію везд, гд только возможно соперничество, потому что она старательно придерживалась коллективизма въ теченіе шестидесяти лтъ своей плодотворной дятельности и потому что, не смотря на свои вопіющіе недостатки, она больше насъ заботилась о качеств выполненнаго. Помню, что какъ разъ на это я указывалъ въ своей стать.

‘Британская имперія — писалъ я — похожа на допотопныхъ чудовищъ, брунтозавровъ, атлантозавровъ и т. п. Она приноситъ въ жертву свой интеллектъ развитію другихъ признаковъ. Ея позвоночникъ превышаетъ своею величиной ея черепъ. И это произошло не случайно. Мы трудились для развитія своего позвоночника. Мы хвастаемся имъ и если суставы сдлались неподвижными, то тмъ лучше!..

Мы наполовину уже поняли свою ошибку, но мы не можемъ измнить все это сразу’…

— Надо повернуть назадъ!— воскликнулъ Торисъ.

— Это затруднительно… кой въ чемъ,— возразилъ я.

Круппъ объявилъ мн потомъ, что я создалъ кошмаръ, который преслдовалъ его по ночамъ…

Но я уже не чувствовалъ больше такихъ опасеній. Я и теперь думаю, что европейская война, и притомъ очень унизительная для Англіи, можетъ возникнуть въ недалекомъ будущемъ, но я не допускаю чтобы нашъ правящій классъ обладалъ такими героическими качествами, которыя могли бы сдлать эту войну катастрофической. Преобладающей чертой англійскаго характера, составляющей тайну стойкости нашей имперіи, является наша способность къ дипломатическому компромиссу въ моменты опасности. Мы становимся высокомрными забіяками тамъ, гд можемъ, и приспособляемся тамъ, гд должны. Не даромъ же наша молодежь высшихъ и среднихъ классовъ воспитывается учителями съ возвышенными взглядами, учеными и джентльменами, искренно отрицающими дарвинизмъ, признающими нравственное значеніе игры въ крокетъ и считающими соціализмъ оскорбленіемъ ученія Христа. Зато мы умемъ увильнуть съ видомъ благородства! Германія, не смотря на свое боле многочисленное населеніе, на свой непримиримый пролетаріатъ, на свое боле смлое интеллектуальное воспитаніе, на свой боле суровый духъ, все же врядъ ли будетъ въ состояніи заставить насъ признать дальнйшее напряженіе отношеній невозможнымъ. Поэтому весьма вроятно, что мы никогда воевать не будемъ. Военныя приготовленія, продолжающіяся около тридцати лтъ, могутъ закончиться, какъ придворная война, ршеніемъ третейскаго суда. Мы займемъ второстепенное мсто съ гордымъ и непреклоннымъ видомъ. А такъ какъ я люблю Англію настолько же, насколько я ненавижу ея теперешнюю духовную летаргію, то я молю объ очистительной войн. Пусть флагъ ея будетъ сброшенъ въ грязь, лишь бы духъ ея поднялся!..

Эти мысли помогали мн не бояться окончательной и безвозвратной катастрофы, которая могла бы разрушить вс мои схемы. Европейская война была бы не боле какъ драматическимъ эпизодомъ въ той государственной перестройк, которую я имлъ въ виду.

Въ Индіи я тоже не предвидлъ, какъ это было раньше, никакой катастрофы. Англійское управленіе въ Индіи — это одна изъ самыхъ удивительныхъ случайностей въ исторій. Мы похожи на человка, который неожиданно свалился съ лстницы на спину слона и не знаетъ, что ему длать, и какъ ему сойти внизъ. Пока не произойдетъ что нибудь неожиданное, онъ будетъ сидть на спин! Наше положеніе въ Индіи нелпо. Мы, англичане, не владемъ этой страной и даже не управляемъ ею. Мы ничего не длаемъ и только препятствуемъ тому, что длается. Мы уничтожаемъ тамъ свою собственную литературу. Большинство англичанъ даже не можетъ отправиться въ эту страну, которой владетъ Англія, потому что власти препятствуютъ этому. Еслибы Кукъ или Перроунъ вздумали организовать дешевую поздку въ Индію для манчэстерскихъ рабочихъ, то власти немедленно помшали бы этому. Нельзя допустить, чтобы, заурядный англійскій избиратель увидлъ лицомъ къ лицу дйствительность въ Индіи, или же чтобы туземецъ въ Индіи увидалъ англійскаго избирателя. Я разговаривалъ съ англійскими государственными людьми, съ бывшими чиновниками Индіи, вицекоролями, солдатами, со всякимъ, относительно кого можно было предположить, что онъ знаетъ Индію, и каждаго изъ этихъ господъ я спрашивалъ, что мы тамъ длаемъ? Но никто мн не отвтилъ, какъ слдуетъ. Отъ времени до времени я слышалъ разсказъ о какомъ то апокрифическомъ туземномъ властител на сверозапад Индіи, который, на вопросъ, что произойдетъ, если мы оставимъ Индію, отвчалъ, что черезъ недлю посл этого его воины будутъ уже на лошадяхъ и черезъ полгода не останется въ Нижней Бенгаліи ни одной рупіи и ни одной двственницы. Но разв это наше дло охранять рупіи и двственницъ Бенгаліи? Нашъ флагъ развивается надъ полуостровомъ, но у насъ нтъ никакого плана, никакихъ намреній. Политика наша чисто консервативная и прежде всеге стремится помшать всякимъ обсужденіямъ и собраніямъ, которыя могли бы дать возможность самимъ индусамъ позаботиться о своемъ будущемъ. Конечно, это вызываетъ раздраженіе людей, удерживаемыхъ въ сторон отъ жизни. Постарайтесь представить себ что значитъ для образованнаго индуса видть передъ собою вс возможности и чувствовать себя связаннымъ? Духъ возмущенія постоянно вырывается наружу, не смотря на шпіонство и на всякаго рода конфискаціи.

Такъ или иначе, но намъ придется уйти изъ Индіи. У насъ былъ хорошій случай, но мы не сумли имъ воспользоваться и доказали только свою неспособность и тупость національнаго воображенія. Мы ничего не сдлаемъ съ Индіей, мы для этого не достаточно хороши. Коджеръ, и Флекъ, и Гэтсъ, и Дайтонъ, и Кледингбоулъ, какъ въ клуб, такъ и дома пустословятъ о ‘морали’ или преклоняются передъ непреклонной волей и правдой. Но на самомъ дл именно изъ за такихъ людей и изъ за такого порядка вещей мы и должны фактически отказаться отъ господства въ Индіи. Будь у насъ настоящія школы и настоящее воспитаніе и мы могли бы похвалиться великими людьми, то было бы иначе. Та раса, которая держитъ скипетръ въ рукахъ, должна обладать достоинствами для оправданія этого.

Но изъ этого не слдуетъ, что мы будемъ изгнаны изъ Индіи посредствомъ какой-нибудь катастрофы. Я ошибался раньше, думая это. Мы не обладаемъ гордостью Испаніи, которая была разорена своей имперіей. Мы можемъ на самомъ дл покинуть Индію, но сдлаемъ видъ, что мы тамъ остаемся. Таковъ нашъ новый методъ. Наши будущіе правители научаются въ школахъ питать очень полезное чувство уваженія къ сил, и какъ только въ Индіи возникнетъ какая-нибудь сила помимо насъ, будь то отдльная личность, или культура, или туземное государство, мы тотчасъ же будемъ готовы вступить съ нею въ переговоры. Повторится то, что случилось въ Южной Африк,— мы сохранимъ видимость власти, отказавшись отъ ея сущности. Побдитель de facto превратится въ новаго ‘лояльнаго британца’, а демократіи нашей страны будетъ предложено торжественно отпраздновать… наше отступленіе!

Сидя на маленькой веранд и прислушиваясь къ звуку журчащей воды,— сегодня съ утра идетъ дождь и на скалахъ, подъ каштанами, образовались цлыя лужи, а потокъ, низвергающійся съ косогора, вздулся и принялъ грозный видъ,— я стараюсь припомнить вс т впечатлнія и переживанія, которыя предшествовали моему переходу въ консервативную партію. Я пробовалъ измрить возможности, заключающіяся въ качествахъ присущихъ британской аристократіи. Въ воспоминаніяхъ моихъ встаютъ обширные парки, лса и долины, поросшія папоротниками и населенные оленями, прекрасныя зеленыя лужайки, окаймленныя старыми деревьями, грандіозные фасады зданій, залитыхъ солнцемъ и господствующихъ надъ окрестной мстностью, большія, прекрасныя комнаты, наполненныя красивыми, привтливыми людьми. Въ особенности я вспоминаю большое собраніе у герцогини Клайнсъ, въ Стамфордъ-Гауз, противопоставляя эту картину тмъ собраніямъ либераловъ и соціалистовъ, которыя я нарисовалъ раньше.

Домъ герцогини самый большой изъ частныхъ домовъ въ Лондон, изобилующій великолпными блыми съ золотомъ салонами, блестящими полами, чудными картинами и великолпными галлереями и лстницами. Герцогиня мечтала о томъ, чтобы собирать у себя все, что есть представительнаго и дятельнаго въ Англіи и въ блестящей ночной толп, наполнявшей ея залы, дйствительно можно было найти представителей всхъ областей нашей соціальной и интеллектуальной жизни, причемъ, конечно, преобладала политическая и соціальная сторона.

Помню, я сидлъ въ одномъ изъ углубленій, въ конц огромнаго салона, вмст съ миссисъ Редмондсонъ. Это была одна изъ тхъ красивыхъ, остроумныхъ и богатыхъ женщинъ, которыя такъ часто встрчаются въ Лондон и какъ будто ничего не длаютъ, но въ тоже время все могутъ. Мы наблюдали съ нею толпу и блестящіе мундиры, которые потокомъ наполнили залу, явившись сюда съ какого-то оффиціальнаго раута,— и обмнивались замчаніями. Я ей разсказывалъ про политиковъ и интеллигентовъ, а она мн про аристократовъ, и мы изощряли свое остроуміе и высчитывали процентъ красивыхъ людей среди послднихъ, выражая удивленіе по поводу преобладающей высоты роста. Они, дйствительно, казались выше и красиве обыкновенныхъ людей въ Лондон, даже при отсутствіи боле тонкой индивидуализаціи.

— Они выглядятъ такъ хорошо вскормленными и на нихъ лежитъ такой отпечатокъ попеченій и заботъ,— сказалъ я.— Мн нравятся ихъ спокойныя размренныя движенія, ихъ предупредительность другъ съ другомъ…

— Любезные, добронравные, хорошо воспитанные люди, но въ душ глубокіе эгоисты, точно изнженныя, избалованныя дти. Но чего же другого можно ожидать отъ нихъ?— замтила миссисъ Редмондсонъ.

— Во всякомъ случа, они привтливы и любезны, а это уже кое что,— возразилъ я.— Мн кажется, я бы не могъ быть довольнымъ грубымъ и въ тоже время сантиментальничающимъ правительствомъ. Вотъ почему я бы не могъ вынести Рузевельтовскаго режима въ Америк. Когда сталкиваешься съ этими людьми, то прежде всего поражаешься ихъ непринужденностью и личною скромностью. Сознаюсь, что я восхищаюсь ими. Да, я люблю ихъ! Я бы не задумался отдать страну этой аристократіи, еслибъ у нея было…

— То, чего у нея нтъ?

— Или чего ей еще не хватаетъ… иначе это былъ бы самый прекрасный образчикъ человческой породы.

— Что же это такое?— полюбопытствовала она.

— Не знаю. Я ломаю себ голову надъ этимъ вопросамъ… Они сдлали такъ много…

— Вотъ идетъ лордъ Росслетонъ, — перебила она.— Знаете, тотъ, который сломалъ себ ногу подъ Спіонкопомъ?..

— Нога у него хорошо срослась. Мн нравятся золотые галуны и рука въ блой перчатк, съ такой милой неловкостью придерживающая рукоятку сабли. Когда я былъ маленькимъ мальчикомъ, то всегда мечталъ о такомъ наряд. А звзды? Онъ получилъ большую звзду… Большинство людей, здсь находящихся, доказали свою удаль и кое что обнаружили…

— Недостаточно, во всякомъ случа!— сказала она.

— Да, это врно… Недостаточно вообще и недостаточно твердо…— прибавилъ я.

— Что?— переспросила она.

— Недостаточно твердо,— повторилъ я,— я не думаю, чтобъ вы могли двинуться впередъ, если у васъ не будетъ твердости.

— Мы не были бы такъ милы, еслибъ у насъ было это качество.

— Вотъ это и занимаетъ мой умъ въ настоящую минуту. Я не вижу, почему аристократія не можетъ быть воспитана въ твердости и въ тоже время оставаться такой же привтливой и любезной. Я не думаю, чтобы вс рессурсы воспитанія были исчерпаны. Я хотлъ бы только исправить его нсколько. Оно мн кажется хорошимъ, но въ немъ койчего не хватаетъ.

— Но откуда же взять это?

— Въ этомъ то и заключается корень вопроса! Послднее время я много думаю объ этомъ и стараюсь найти отвтъ. Это заставляетъ меня негодовать на общественныя школы, на частныхъ учителей, на экзамены въ арміи, на университеты, церковь и вообще на поведеніе всей страны и ея отношеніе къ наук и литератур…

— Мы вс такъ поступаемъ… Не можемъ же мы начинать сначала.

— Не могъ бы разв кто-нибудь возбудить движеніе?

Я указалъ головой на многолюдное собраніе.

— Тутъ есть конфедераты,— сказала она съ чуть замтной улыбкой. Глаза ея засвтились любопытствомъ.— Вы хотите сказать аристократамъ: ‘будьте аристократами. Noblesse oblige!’ Но вы помните, что случилось съ монархомъ, которому было сказано, чтобы онъ былъ ‘королемъ?’

— Ну чтожъ! Мн нужна аристократія…

— Здсь вы видите сливки аристократіи. Другіе находятся вн этой сцены, прячутся позади, сидятъ въ своихъ лсахъ… Здсь — самые блестящіе, самые изысканные, въ жилахъ которыхъ течетъ синяя кровь… Они стоютъ много денегъ, вы знаете?..

Такова была картина, представленная миссисъ Редмондсонъ. Но она была полна подробностей, не указанныхъ нами.

Въ общемъ это были красивые люди, благожелательные, счастливые и спокойные. Они вели широкую жизнь и что-то было въ нихъ безстрашное и свободное, что мн очень нравилось. Женщины, въ особенности, были начитаны и много думали. Миссисъ Редмондсонъ, напримръ, разговаривала такъ же свободно и смло, какъ мужчина, но въ тоже время она проявляла такую интуицію и такую тонкость воспріятія, какія лишь рдко встрчаются у мужчинъ. Мн нравились также отношенія между мужчинами и женщинами, ихъ снисходительность другъ къ другу и отсутствіе грубой ревности, составляющей сущность порядка, господствующаго въ среднихъ классахъ…

Въ конц концовъ, если моя цль заключалась въ развитіи извстнаго типа и культуры людей, то почему бы не начать съ этого конца?..

VI.

Нтъ ничего легче какъ длать обобщенія относительно какого-нибудь класса людей, но трудне указать примръ. Могла ли старая леди Фортергендредъ считаться такимъ примромъ? Помню ея великолпную фигуру, блестящій голубой шелкъ, черные кружева и черные волосы, мелкія, тонкія черты, подбородокъ, когда она сидла въ глубокомъ тростниковомъ кресл, обложенномъ подушками, на большой террас Чэминея. Ея глаза были голубые и имли жесткое выраженіе, ея акцентъ и интонація напоминали скоре обыкновенную портниху, претендующую на аристократизмъ. Боюсь, что я игралъ роль интеллигентнаго, но почтительнаго интервьюера, явившагося изъ низшихъ слоевъ для изслдованія большого свта, а она доставляла мн свднія, выказывая точно намренно грубый цинизмъ. Она развивала теорію управленія Англіей, чрезвычайно простую и откровенную.

— Сдлайте ихъ всхъ лордами, какъ только они будутъ имть двадцать тысячъ фунтовъ въ годъ, — сказала она.— Это средство, которое предлагаю я.

Я чувствовалъ себя нсколько смущеннымъ въ моей новой роли теоретическаго аристократа.

— Двадцать тысячъ!— повторила она съ убжденіемъ.

Я понялъ, что здсь я столкнулся съ аристократической теоріей, радикально расходящейся съ моими еще не высказанными намреніями.

— Конечно, будутъ бродяги и бездльники между ними,— продолжала она,— но вдь они встрчаются везд! Все же будутъ и такіе, которые станутъ усердно работать, чтобы предупредить распаденіе имперіи, а вдь мы вс только этого и хотимъ, не правда ли?

— Это нельзя назвать идеальнымъ ршеніемъ,— возразилъ я.

— Придумайте что-нибудь лучшее,— сказала леди Фортергендредъ. Она абсолютно отказывалась врить въ воспитаніе.

Мы обсуждали съ нею недавнее пожалованіе пэрства Коссингтону. Мой старый школьный товарищъ и побдитель въ вопрос о журнал, нажилъ огромное богатство посредствомъ своихъ изданій дешевыхъ журналовъ и газетъ. Я думалъ, что леди Фортергендредъ враждебно относится къ такому выскочк, а между тмъ она оказалась отъ него въ восторг.

— Мы — пэры,— сказала она,— но ни у кого изъ насъ нтъ вздорныхъ понятій о дворянств.

Она улыбнулась мн и прибавила:

— Мы, англичане, народъ практическій. Мы ихъ ассимилируемъ,

— Значитъ, они не доставляютъ вамъ хлопотъ?

— Нтъ!

— Они научатся стрлять?

— Да и всему, что нужно! И все идетъ, какъ слдуетъ. Иногда они даже научаются лучше другихъ, въ общемъ же они не отстаютъ отъ нихъ. Все зависитъ отъ того, кто руководитъ ими…

Я высказалъ предположеніе, что годовой доходъ въ двадцать тысячъ, пожалуй, можетъ обезпечиваться предосудительными методами, съ соціальной точки зрнія.

— Мы должны принимать въ нихъ и дурное и хорошее,— послышался смлый отвтъ.

Могъ ли я считать ее типичнымъ образчикомъ ея класса? Случайно она высказалась. Но что же таилось въ мозгу ея многочисленныхъ родственниковъ, братьевъ, кузеновъ, которые не говорили? Красивые, высокіе, съ изящными манерами, они блестли на всякой соціальной сцен, фонъ которой составляли внимательные, расторопные слуги. Какъ имъ представлялось положеніе вещей?

VII.

Съ леди Фортергендредъ любопытно было бы сопоставить Ивишема. Онъ отлично руководилъ этими людьми и долгое время былъ самымъ могущественнымъ человкомъ въ Англіи. Лорды были у него въ рукахъ, а также значительная часть палаты общинъ. Всякое неудовольствіе и интриги, всегда сопутствующія партіи, имющей перевсъ, разбивались объ него, какъ волны о скалу. Онъ такъ далеко предвидлъ все, что, казалось, даже не давалъ себ труда думать объ этомъ. Онъ довелъ политическое искусство до послдней степени совершенства, когда оно уже пріобрло естественность. Въ моихъ глазахъ онъ всегда былъ типичнымъ аристократомъ, на столько типичнымъ и возвышающимся надъ простыми формами аристократіи, что онъ остался членомъ палаты общинъ до конца.

Я встртился съ нимъ въ начал моей карьеры. Онъ прочелъ какія-то мои статьи и пожелалъ меня видть. Мн онъ понравился, и эта склонность къ нему впослдствіи превратилась въ сильное чувство. Онъ представлялся мн самымъ великимъ человкомъ въ британской политической жизни, стоящимъ одиноко и не имющимъ равнаго себ. Я чувствовалъ, что въ немъ сокрыто многое, въ глубин и туман. Ни одинъ изъ моихъ соотечественниковъ не производилъ на меня такого впечатлнія, какъ онъ. Я часто сидлъ съ нимъ рядомъ на обдахъ и встрчался въ разныхъ домахъ, разговаривалъ съ нимъ и постоянно слдилъ за нимъ. Онъ былъ доступенъ боле, чмъ кто бы то ни было на свт, и обыкновенные политики казались рядомъ съ нимъ замкнутыми на ключъ маленькими коморками. И все таки я не зналъ, чего онъ хотлъ? Что онъ думалъ о тхъ вопросахъ, которые мн не давали покоя? Это мн было необходимо знать.

Помню, я заговорилъ съ нимъ на обд у Гартштейновъ, гд обиліе цвтовъ и убранство стола не допускали общей бесды. Бесдовали только со своими сосдями. Мы заговорили о возможныхъ созидательныхъ цляхъ въ политик.

— Я чувствую, что лучшіе люди въ каждой партіи склоняются другъ къ другу,— сказалъ онъ.— Мы такъ не расходимся въ Вестминстер, какъ въ провинціальныхъ городахъ. Существуетъ извстный родъ экстенсивной политики, которая возможна при всякомъ правительств, потому что это именно то, что нужно, и народъ знаетъ это. То, что было дломъ взглядовъ, становится дломъ науки и перестаетъ быть партійнымъ вопросомъ.

Онъ привелъ въ примръ воспитаніе.

— Да,— замтилъ я,— за исключеніемъ только религіознаго вопроса.

— За исключеніемъ религіознаго вопроса,— согласился онъ.

Онъ проговорилъ это со спокойной непринужденностью и тотчасъ же началъ развивать свою излюбленную тему, что политическіе конфликты являются результатомъ неопредленности.

Надо прямо устанавливать вещи, такъ чтобы люди могли сказать: ‘Теперь это правильно’, съ такою же увренностью, съ какою они говорятъ, что вода — это соединеніе кислорода и водорода. Тогда уже нечего больше сказать, и вещь должна быть сдлана…

Но рядомъ съ этими встрчами у меня остались и другія воспоминанія о немъ.

Я видлъ его въ Палат, когда онъ неутомимо, настойчиво и съ дьявольскимъ искусствомъ и убдительностью требовалъ того, что на самомъ дл являлось принужденіемъ къ религіи и должно было оскорбить и унизить чувства, быть можетъ, лучшей молодежи, желавшей работать въ области элементарнаго образованія.

Ведя свою игру, и стараясь извлечь выгоды для партіи, Ивишемъ порой обнаруживалъ какую то подлинную беззастнчивость, пользуясь своимъ хитрымъ, вкрадчивымъ умомъ, для достиженія своихъ цлей. Я сидлъ на скамьяхъ либеральной партіи и наблюдалъ за нимъ, слушалъ его мягкій, ласковый голосъ и чувствовалъ, что невольно поддаюсь очарованію.

Интересовался ли онъ въ самомъ дл чмъ нибудь? Имло ли что нибудь для него значеніе? Если нтъ, то къ чему же онъ утруждаетъ себя и старается служить узкимъ взглядамъ и страстямъ своей партіи? Или онъ видитъ дальше, чмъ я, и его маленькая несправедливость оправдывается боле великими, отдаленными цлями, о которыхъ я не имю ни малйшаго понятія?

Его обвиняли въ непотизм. Правда, онъ заботился о своихъ друзьяхъ и родственникахъ. Въ частной жизни онъ выказывалъ большую задушевность, которая привлекала и очаровывала, и ему это нравилось. Временами казалось, будто онъ просто умный человкъ, который благодаря сложившимся обстоятельствамъ интересуется и занимается политикой. Но затмъ, вдругъ какая нибудь яркая мысль, брошенная имъ, заставляла всхъ встрепенуться. Онъ былъ великъ,— это было несомннно! Ни одинъ современный политикъ не могъ сравняться съ нимъ. Онъ видлъ и думалъ глубоко, но порою мн казалось, что это его величіе находится позади и надъ его дйствительною жизнью и какъ будто стоитъ отъ нея отдльно…

VIII.

Когда Ивишемъ говорилъ о своемъ идеал организованнаго государства и такъ ясно доказывалъ его практическую выполнимость, то я былъ всецло на его сторон. Если бы онъ сдлалъ попытку осуществить этотъ идеалъ, то мн не оставалось бы ничего другого, какъ только слпо за нимъ слдовать. Но ни онъ, ни я не могли осуществить этого, и въ этомъ лежитъ центръ тяжести моей исторіи. Когда же другіе руководящіе тори и имперіалисты занялись этимъ вопросомъ, то мои сомннія вмсто того, чтобы уменьшаться, стали возростать, хотя между торія мы было нсколько замчательныхъ личностей, таковы были т изъ пэровъ, которые стояли во глав администраціи Египта, Индіи, Южной Африки, — такіе, какъ Кромеръ, Керзонъ, Мильнеръ, Гэнъ и др. Они обладали выдающимися качествами, но были слишкомъ поглощены трудной задачей укрпить славу страны и сдлать Англію боле предпріимчивой. Они требовали вооруженія страны и ея воспитанія, но привычка обращать вниманіе прежде всего на непосредственную необходимость заставляла ихъ больше заботиться о вооруженіи, нежели о воспитаніи. Они не понимали грубыхъ, плохо воспитанныхъ людей, не понимали нершительныхъ, колеблющихся умовъ и интеллигентныхъ женщинъ, а все это иметъ въ Англіи большое значеніе… Были среди нихъ и крупные авантюристы, отъ Крэнбера до Коссингтона, который былъ теперь лордомъ Паддокгёрстъ. И, глядя на нихъ, я постоянно колебался, переходя отъ вры въ ихъ дальновидность къ сомнніямъ, когда замчалъ ихъ грубое тщеславіе, ихъ пошлое соперничество и честолюбіе невысокой марки вмст съ удивительною настойчивостью въ преслдованіи своихъ выгодъ.

Втеченіе нкотораго времени я довольно часто встрчалъ Коссингтона и теперь жалю, что не записывалъ его рчей и пріемовъ, указывавшихъ на то, какъ онъ измнялъ свой характеръ, смотря по обстоятельствамъ, являясь то въ вид ловкаго коммерсанта, то въ вид смлаго политическаго мыслителя. Это приводило къ рзкимъ перемнамъ въ политик его газетъ и вызывало яростныя нападки со стороны либеральной печати, не производившія, впрочемъ, на него ни малйшаго впечатлнія. Случайно я измрилъ глубину его безумія, но глубина его мудрости такъ и осталась для меня невдомой. Помню, какъ онъ однажды, посл завтрака у Баргэма, проговорилъ, точно внезапно пробуждаясь отъ глубокой задумчивости и глядя на кончикъ своей сигары:

— Когда-нибудь… когда-нибудь я заставлю страну подняться!

Онъ ни къ кому не обращался, произнося эти слова.

— Отчего нтъ!— замтилъ, я нагибаясь къ серебряной спиртовой лампочк, чтобы закурить свою папироску…

Среди торіевъ были финансовые пэры, привыкшіе къ сдержанностей ихъ крупные адвокаты. За этими крупными личностями партіи находилась молодежь, предпріимчивые люди типа лорда Тавриля, служившаго въ южной Африк, путешественника и охотника. Среди нихъ можно было найти изслдователей, чрезвычайно смлыхъ автомобилистовъ, людей, интересующихся авіаціей и дятельно занимающихся вопросами военной организаціи. Но они были недоступны идеямъ, выходившимъ за предлы непосредственнаго круга дятельности, и такъ же мало знали качества англійскаго народа, какъ и міровые политики. Между ними можно было найти и благородныхъ спортсмэновъ, и такихъ людей, какъ Гэнъ и торіи нашего Пентаграмъ-клуба.

Иногда въ одномъ и томъ же человк можно было найти смшеніе разныхъ взглядовъ и даже чисто реакціонныя воззрнія, характеризующіяся требованіями, чтобы сельскія школы ограничивались только преподаваніемъ катехизиса и поклоновъ, и чтобы ученіе прекращалось, когда лордамъ понадобятся загонщики для охоты…

Невольно вспоминается мн при этомъ фигура стараго лорда Уордингэма, уснувшаго въ огромномъ кресл, въ библіотек Стамфордъ-Корта. Одна нога лежала у него на табурет, какъ это длаютъ подагрики. Онъ игралъ утромъ въ гольфъ и, повидимому, натрудилъ себ ногу, за завтракомъ онъ сидлъ возл меня и разговаривалъ въ высокомрно-презрительномъ тон, который обыкновенно позволяютъ себ раздражительные высокопоставленные господа, страдающіе подагрой. Между прочимъ, онъ высказалъ ту мысль, что женщины никогда не поймутъ дипломатическаго искусства и никогда не будутъ ничмъ инымъ, какъ помхой, въ политик. Онъ ршительно отрицалъ, чтобы индусы были способны на что-нибудь другое, кром чрезмрнаго увеличенія населенія. Сожаллъ, что не можетъ подвергнуть цензур картинныя галлереи и библіотеки, и заявлялъ, что диссиденты это люди, претендующіе на то, что они серьезно относятся къ богословію, тогда какъ цль ихъ разрушить вполн удовлетворительный компромиссъ англиканской церкви.

— Никто изъ сознательныхъ, разумныхъ людей не высказывается противъ религіи,— говорилъ онъ.— Эти же люди имютъ въ виду только одинъ вредъ…

Сказавъ это, онъ прекратилъ разговоръ на эту тему и только посл нсколькихъ почтительныхъ замчаній Круппа сдлался боле любезнымъ и началъ разсказывать классическіе анекдоты о разныхъ промахахъ и ошибкахъ правосудія.

Теперь онъ отдыхалъ. Его голова склонилась на одну сторону, ротъ былъ слегка полуоткрытъ и бакенбарда съ одной стороны завернулась на подушку кресла. Онъ дышалъ тяжело. Его толстыя, сильныя руки держались за ручки кресла и нахмуренный лобъ слегка разгладился. Какой онъ былъ упитанный! Почести, богатство, вліяніе, — все это было у него! Но какое жестокое, презрительное выраженіе появлялось у него на лиц, когда онъ не слдилъ за собою!…

Я долженъ сказать, что мн даже не пришло въ голову, когда онъ проснулся, заговорить съ нимъ объ интересующихъ меня вопросахъ.

IX.

Необъятная, почти религіозная вра Маргариты въ либераловъ служила противовсомъ моему влеченію къ торизму. Я однако не сразу замтилъ это и, когда замтилъ, то изумился. Впрочемъ, я еще сомнвался въ томъ, что мои взгляды измнились. У насъ съ Маргаритой произошелъ по этому поводу разговоръ, но, какъ всегда, случайный и чуть не окончившійся на этотъ разъ ссорой. Это было у Чэминеевъ. Столкновеніе возникло косвеннымъ образомъ изъ-за замчанія, сказаннаго мной по поводу общества, среди котораго мы находились. Разговоръ происходилъ въ комнат, которую занимала Маргарита, богато убранной и выходившей въ итальянскій садъ… Я не помню начала разговора, но въ моей памяти сохранилось впечатлніе отъ него, какъ отъ мелочного и ненужнаго спора.

Прежде всего мы разошлись съ нею въ вопрос о нравственныхъ качествахъ аристократіи. У меня получилось впечатлніе, какъ будто хозяйка дома чмъ-то разсердила Маргариту, но причина ея неудовольствія носила слишкомъ женскій характеръ и поэтому ускользала отъ моего пониманія.

Маргарита сказала, помнится, что Чэминеи раздражаютъ ее и заставляютъ ее жаждать снова очутиться ‘среди настоящихъ людей и дла’.

— Разв они не настоящіе?— возразилъ я.

— Они такъ поверхностны и экстравагантны…

Я сказалъ, что не замчалъ въ нихъ никакой аффектаціи, ничего ненастоящаго. ‘Разв они такъ экстравагантны?’ — прибавилъ я и указалъ Маргарит, что ея собственные костюмы стоютъ, конечно, не дешевле, чмъ платье любой изъ здшнихъ дамъ.

— Дло не въ однихъ только платьяхъ,— возразила она — а въ общемъ направленіи…

Я поинтересовался узнать, что это такое.

— Они циничны,— заявила Маргарита, уставивъ глаза въ окно.

Я потребовалъ, чтобы она формулировала свое обвиненіе, и она привела въ примръ Брабантовъ, въ семь которыхъ произошелъ какой-то скандалъ. Она слышала это отъ Алтіоры. Алтіора же внушила ей отвращеніе къ лорду Карнаби, который тоже гостилъ у Чэминеевъ.

— Ты вдь знаешь его репутацію,— сказала Маргарита.— Ты слышалъ объ этой нормандской двушк? О ней вс знаютъ. Меня беретъ содроганіе, когда я смотрю на него. Онъ какъ будто не принадлежитъ къ нашей цивилизаціи… Онъ приходитъ ко мн и говоритъ разныя вещи…

— Оскорбительныя?

— О, нтъ! Это сама вжливость. Манеры у него во всякомъ случа вполн хорошія. Но это еще хуже, мн кажется, что онъ самъ все это вызвалъ… то, что случилось. Я все длаю, чтобы показать ему, что онъ мн не нравится… Но другіе ничего не имютъ противъ него…

— Можетъ быть, они думаютъ, что можно сказать что-нибудь и за него?— замтилъ я.

— Вроятно,— сказала Маргарита.

— Милосердіе — прибавилъ я.

— Я не люблю такого рода снисходительности…

Меня это начинало раздражать.

Однако не это одно было причиной неудовольствія Маргариты.

— Все ихъ положеніе, ихъ себялюбіе и преобладаніе надъ остальной массой населенія, противъ которой ихъ классъ какъ бы находится въ заговор…— проговорила Маргарита.— Когда я сижу за обдомъ въ этой великолпной комнат, сверкающей огнями, съ ея роскошнымъ убранствомъ, цвтами и золотыми канделябрами, то мн кажется, что подъ этимъ великолпіемъ скрываются жалкія лачуги, грязныя трущобы, рудники и переполненные коттеджи…

Я посмотрлъ на Маргариту и напомнилъ ей, что и она не совсмъ неповинна въ незаработанномъ приращеніи…

— Но разв мы не стараемся изо всхъ силъ вернуть его народу?— воскликнула она.

— Неужели ты въ самомъ дл думаешь, что ныншніе тори, пэры и вообще богатые люди могутъ быть обвинены въ соціальной несправедливости? Неужели ты полагаешь, что политика представляетъ борьбу свта со стороны либераловъ съ тьмою со стороны торіевъ?

— Они должны знать!..

Я настойчиво добивался отвта. Теперь я понимаю, что мои вопросы казались Маргарит совершенно ненужными и продиктованными злобнымъ упрямствомъ, такъ какъ для нея все было совершенно ясно. Но я спорилъ съ нею, потому что стремился окончательно выяснить свои и ея взгляды. Очевидно, она считала торизмъ зломъ. И, чмъ сильне я чувствовалъ волненіе, охватившее ея чистую душу, тмъ ярче представлялась мн вся неправда этого. Мой спящій пэръ въ библіотек Стамфортъ-Корта и Ивишемъ, такъ блестяще излагавшій свои взгляды, скрываясь за корзинами цвтовъ на обд у Гартштейновъ,— должны воплощать зло? А мои граждане, покуривающіе сигары посл сытнаго обда въ клуб, Вилли Крэмптонъ, бесдующій о пищевареніи и о польз гигіеническаго лимонада, и д-ръ Тумпаки, демонстративно являющійся въ сюртук и предъявляющій авторскія права на соціализмъ,— должны являться воплощеніемъ добра и истины? Ну, разв это не нелпость?… Но какъ было объяснить ей это?

— Я не смотрю на вещи такъ, какъ ты,— сказалъ я,— Я вижу ихъ совсмъ въ другомъ свт.

— Подумай о бдныхъ,— возразила она, стараясь ускользнуть отъ прямого отвта.

— А ты подумай о всхъ! Мы, либералы, своими добрыми намреніями принесли больше зла, чмъ могъ бы принести какой бы то ни было эгоизмъ на свт. Мы создали выгоду продажи спиртныхъ напитковъ.

— Мы?— вскричала Маргарита.— Какъ ты можешь говорить это? Вдь мы же возстаемъ противъ этого?

— Конечно, но мы создали монополію своими неловкими усиліями, мшая народу пить то, что онъ хочетъ, а это нарушало правильный ходъ промышленности.

— Неужели ты могъ бы допустить, чтобы народъ пилъ все, что ему захочется?

— Конечно. Какое право я имю диктовать другимъ мужчинамъ и женщинамъ?

— Но подумай о дтяхъ!

— Ага! Тутъ-то и видна глупость современнаго либерализма, его наполовину лукавая, наполовину безразсудная манера дйствовать обходнымъ путемъ. Если нерадніе къ дтямъ есть преступленіе,— а это такъ и есть!— то обратите вниманіе именно на это, но не притсняйте и не раздражайте людей, которые продаютъ нчто такое, что въ нкоторыхъ случаяхъ ведетъ къ нераднію о дтяхъ. Если пьянство — преступленіе, наказывайте его, но не наказывайте же человка, честно торгующаго напитками, которые, пожалуй, даже не приводятъ къ пьянству. Не усиливайте порочность харчевень своимъ заявленіемъ, что это мста не для женщинъ и дтей! Напротивъ, старайтесь превратить ихъ дйствительно въ общественныя мста. Если мы, либералы, будемъ итти дальше такимъ же путемъ, какимъ идемъ теперь, то намъ придется, пожалуй, пріостановить продажу чернилъ и бумаги, такъ какъ эти вещи способствуютъ подлогамъ. Вдь мы уже угрожаемъ тайн почтовой корреспонденціи изъ-за писемъ, предлагающихъ держать пари! Это узкое, среднее и глупое направленіе, страдающее отсутствіемъ всякой изобртательности…

Я оборвалъ свою фразу и отвернулся къ окну, откуда виденъ былъ хорошенькій фонтанъ, представляющій копію того, который находится въ Верон. Кругомъ него были посажены тисовыя деревья. Дальше между стволами дубовъ виднлись массы желтыхъ цвтовъ…

— Но вдь главная наша работа заключается въ предупрежденіи!— услышалъ я голосъ Маргариты за мной.

Я повернулся къ ней.

— Тутъ дло не въ предупрежденіи, а въ воспитаніи,— сказалъ я.— Никакой другой антисептики не нужно въ жизни, кром любви и размышленія. Сдлай людей лучше, сдлай ихъ образованне!… Не пугайся. Эти торійскіе вожди лучше въ индивидуальномъ отношеніи, нежели средняя масса, зачмъ же ихъ отбрасывать? Зло заключается въ той путаниц, которая существуетъ въ головахъ. Добродтельны ли они или порочны — это въ сущности иметъ очень мало значенія. Я бы хотлъ уничтожить эту путаницу, и если бы мн это удалось, то я бы предоставилъ тому, что ты называешь порочностью, свободно разгуливать по свту. Одна какая-нибудь небрежность не играетъ роли въ хорошо управляемомъ во всхъ другихъ отношеніяхъ хозяйств!…

— Я не понимаю,— проговорила Маргарита, глубоко огорченная,— я не понимаю, какъ ты могъ придти къ такимъ взглядамъ?…

Однимъ изъ результатовъ моей постоянной озабоченности было именно это странное раздраженіе противъ Маргариты, которое я постоянно чувствовалъ и съ трудомъ скрывалъ. Я старался избгать серьезныхъ разговоровъ съ нею, тмъ боле, что я еще самъ находился въ сомнніи и не зналъ, въ какой форм изложить ей свои взгляды такъ, чтобы она поняла ихъ. Ея спокойная, непоколебимая вра въ неопредленныя формулы и сантиментальныя стремленія выводили меня изъ себя. Отсутствіе въ ней чуткости длало совершенно безполезными мои старанія указывать ей на перемны, совершавшіяся во мн. Я не хочу этимъ сказать, что я всегда думалъ правильно, а она всегда говорила не то, что нужно. Но я боролся и хотлъ найти элементы истины или то, что считается истиной, а она видла въ этомъ только элементы слабости и больше ничего.

Нтъ сомннія, что вс эти высокомрные богачи, составляющіе остовъ имперіализма и консерватизма, въ отношеніи темперамента податливе, боле безпечны и гораздо боле чувственны, чмъ наши разсудительно-добродтельные молодые либералы. Но зачмъ было напоминать мн объ этомъ въ тотъ моментъ, когда я напрягалъ вс усилія, чтобы выискать среди нихъ наилучшіе элементы? Маргарита же классифицировала ихъ по своему и отводила имъ надлежащее мсто. И снова всплывали наружу коренныя различія въ нашихъ взглядахъ и способахъ мышленія. Недоразумніе все возрастало. Я замкнулся въ себ и цошелъ своей дорогой. Для насъ обоихъ это было пагубой.

За исключеніемъ упомянутаго вечера въ Пентаграмъ-клуб, а такъ же разговоровъ съ Изабеллой Риверсъ, постепенно пріобртавшей все большее и большее значеніе въ моей интеллектуальной жизни, и споровъ, которые я велъ съ Круппомъ по этому поводу, я никому не открывалъ своей души въ этотъ періодъ всяческихъ сомнній и колебаній, медленныхъ отступленій и медленныхъ пріобртеній…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Разрывъ.

Наконецъ, посл того, какъ у меня накопилось достаточно много впечатлній, ршеніе явилось совершенно внезапно. Я поддался убжденіямъ Ивишема и его мечт о торжеств праваго дла. Я ршилъ перейти къ консерваторамъ и поддержать всми своими способностями т силы, которыя могли привести къ реорганизаціи воспитанія, къ расширенію научныхъ изысканій, къ развитію литературы, критицизма и интеллектуальныхъ силъ народа.

Это было въ 1909 г. Я думалъ, что тори прямо идутъ къ конфликту со страной и убжденъ былъ, что они потерпятъ пораженіе на выборахъ. Я плохо разсчиталъ ихъ силу въ провинціи. Но на этомъ пораженіи я основывалъ свои планы. Я разсчиталъ, что за этимъ послдуетъ періодъ глубокихъ измненій въ методахъ политики, и вполн соглашался съ Круппомъ, видвшимъ въ этомъ обстоятельств въ высшей степени благопріятный моментъ для достиженія нашихъ цлей. Аристократія, возбужденная конфликтами со страной и чувствующая потребность оправдаться въ ея глазахъ посредствомъ преобразованій, можетъ оказаться боле доступной высшимъ идеямъ и стремленіямъ, нежели либералы, любимцы миссисъ Редмондсонъ. Кром неизбжной борьбы за реформу палаты лордовъ, должны будутъ начаться серьезныя изысканія и воспитательныя попытки, а на это именно мы и разсчитывали…

Мы обсудили этотъ вопросъ съ практической точки зрнія и вчетверомъ, Круппъ, Шусмизсъ, Гэнъ и я, пришли къ окончательному соглашенію…

Я нарушилъ молчаніе и объяснился съ Маргаритой по этому поводу.

Она только что вернулась посл музыкальнаго вечера у Гартштейновъ. Помню, что на ней было платье изъ золотистаго атласа, очень богатое и красивое. На ея тонкой ше было надто янтарное ожерелье. Ея пышные волосы также отливали золотомъ. Я тоже только что вернулся съ какого-то параднаго обда, но совершенно не помню, гд я былъ тогда.

Я пошелъ за нею въ комнату, но заговорилъ съ нею не сразу. Я подошелъ къ окну и, поднявъ штору, долго смотрлъ на освщенные электрическимъ фонаремъ деревья и кусты сквера.

— Маргарита,— сказалъ я, наконецъ.— Я, повидимому, скоро разойдусь съ партіей.

Она отвтила не сразу. Я повернулся къ ней и вопросительно взглянулъ на нее. Тогда она проговорила:

— Я боялась, что ты намренъ это сдлать!

— У меня совершенно нтъ больше точекъ соприкосновенія съ ними!

— О, я знаю!

— И, благодаря этому, я нахожусь теперь въ трудномъ положеніи…

Маргарита стояла у туалетнаго столика и какъ-то упорно разсматривала себя въ зеркало, перебирая пальчиками флакончики изъ разноцвтнаго стекла, въ безпорядк разставленные на стол.

— Я боялась, что это такъ будетъ,— процдила она сквозь зубы.

— Въ извстномъ отношеніи мы были союзниками. Я обязанъ теб своимъ депутатскимъ мстомъ. Я бы не попалъ въ парламентъ…

— Я не хочу, чтобы такого рода соображенія вліяли на наши отношенія!— воскликнула она.

Наступило молчаніе. Она сла въ кресло и, взявъ въ руки какую-то туалетную вещицу, вертла ее. Потомъ снова заговорила съ легкимъ вздохомъ:

— Я бы хотла, чтобъ ты этого не длалъ…

Она вдругъ замолчала и, хотя я не смотрлъ на нее, но чувствовалъ, что она едва владетъ собой.

— Я думала,— начала она снова,— когда мы, попавъ въ парламентъ…

Я ничего не отвчалъ.

— Все вышло по другому… все!— прибавила она.

Я невольно вспомнилъ, какая она была сіяющая и торжествующая посл моего избранія и въ первый разъ мн стало ясно, какъ должна была разочаровать ее моя дальнйшая карьера.

— Я много думалъ раньше, чмъ принять ршеніе,— сказалъ я.

— Знаю,— проговорила она, и въ тон ея голоса слышалось отчаяніе.— Я видла, какъ это надвигалось… Но я все же не понимаю… Не понимаю, какъ ты можешь сдлаться перебжчикомъ!

— Мои взгляды измнились и развились,— отвчалъ я.

Я прошелъ по медвжьей шкур, лежавшей на полу у камина, и облокотился на каминную доску.

— Подумать только, что ты… ты, который могъ бы быть лидеромъ!.. прошептала она, задыхаясь.— Реакціонныя силы…

Она не могла больше говорить.

— Я не думаю, чтобъ это были реакціонныя силы,— возразилъ я.— Мн просто кажется, что я найду больше дла… и лучшее дло на ихъ сторон.

— Противъ насъ?— воскликнула она.— Какъ будто и такъ не трудно работать для прогресса! Какъ будто для этого не надо напрягать вс свои силы и способности?..

— Я не считаю, чтобы либерализмъ имлъ монополію прогресса,— возразилъ я.

Она не отвчала и сидла, не шевелясь, неподвижно уставивъ взоръ.

— Но зачмъ, зачмъ ты перешелъ къ нимъ?— спросила она рзко.

Я подумалъ, что надо поскоре довести это объясненіе до конца. Подойдя къ ней, я сказалъ:

— Я перешелъ къ нимъ, такъ какъ я думаю, что, перейдя на сторону консерватизма, могу содйствовать интеллектуальному возрожденію. Мн кажется, что въ предстоящей борьб демократія одержитъ частичную, но деморализующую побду и что эта побда заставитъ встрепенуться классы, доминирующіе теперь въ консервативной партіи, и вызоветъ энергичную работу съ цлью возрожденія. Они примутся за это и вернутъ свое прежнее положеніе. Но даже, если я ошибаюсь въ своихъ разсчетахъ, если они все-таки выиграютъ въ этой борьб, то тмъ не мене они вынуждены будутъ заняться своимъ переустройствомъ. Вншняя война также можетъ произвести подобную же чистку партіи, если не удастся этого сдлать внутренней политик. Въ томъ и другомъ случа, одинаково должна начаться работа возрожденія. Мн кажется, что въ этой работ я гораздо больше могу принести пользы, чмъ въ чемъ бы то ни было другомъ. Вотъ мои соображенія, Маргарита!..

Мои слова, повидимому, не произвели на нее никакого дйствія.

— Значитъ, ты бросаешь вс начинанія, нарушаешь вс обязательства, довріе…

Она опять оборвала свою фразу. Немного погодя, она прибавила.

— Сомнваюсь, чтобы они радушно приняли тебя, когда ты перейдешь къ нимъ!

— Это не иметъ значенія,— сказалъ я.

Я сдлалъ надъ собой усиліе, чтобы продолжать разговоръ.

— Я немного преждевременно явился въ парламентъ, Маргарита. Впрочемъ, я думаю, что только въ парламент я могъ увидть вещи такъ, какъ вижу теперь…

Я замолчалъ. Ея неподвижность, ея молчаніе, такъ ясно выражавшія ея огорченіе, лишали меня хладнокровія.

— Въ конц концовъ, вдь, почти все это было высказано уже мною въ моихъ статьяхъ,— сказалъ я.

Она оставила эти слова безъ вниманія и только спросила:

— Что же ты намренъ сдлать?

— Удержать за собой мсто еще на нкоторое время, чтобы выяснить причины разрыва съ партіей. Или мн придется сложить свои полномочія, или же,— что очень вроятно,— этотъ новый бюджетъ приведетъ къ общимъ выборамъ. Онъ явно разсчитанъ на то, чтобы нажать на лордовъ и вызвать распрю.

— Но вдь ты долженъ былъ, какъ мн кажется, бороться за бюджетъ?

— Я не такой противникъ лордовъ,— отвчалъ я.

На этомъ разговоръ прекратился.

— Но какъ же ты поступишь?— снова спросила она.

— Я поспорю изъ-за нкоторыхъ пунктовъ бюджета. Впрочемъ, я еще не могу съ опредленностью сказать, какимъ случаемъ я воспользуюсь. А затмъ я или откажусь отъ своего мста, или, если произойдетъ роспускъ парламента, я больше не поставлю своей кандидатуры…

— Но вдь это политическое самоубійство!

— Не совсмъ.

— Я не могу представить себ, что ты больше не будешь засдать въ парламент! Вдь это… Это значитъ уничтожить все, что мы сдлали!.. Что же мы будемъ длать потомъ?

— Писать. Постараюсь создать себ новое и боле опредленное положеніе. Ты знаешь, что существуетъ нчто врод группы около Круппа и Гэна…

Маргарита не отвчала. Она какъ будто погрузилась въ глубокое и тяжелое раздумье.

— Для меня наша политическая работа была религіей… боле чмъ религіей,— сказала она, поднимая голову.

Я молчалъ. Что я могъ возразить на такія слова?

— И вотъ ты отворачиваешься отъ всего, что мы сдлали, къ чему стремились… ты говоришь такъ легко о томъ, что переходишь… къ тмъ, другимъ!..

Она проговорила эти слова совершенно блдными губами. Какъ это ни странно, но она больше всего была подавлена нравственной стороной моего поступка. Я тщетно старался протестовать противъ ея установившихся взглядовъ:

— Именно потому, что я считаю это своимъ долгомъ, я и хочу поступить такъ,— возражалъ я.

— Не понимаю, какъ ты можешь говорить это,— произнесла она тихо.

Снова наступило молчаніе.

— О!— воскликнула она, сжимая руки,— кто бы могъ сказать, что дойдетъ до этого!..

Она была потрясена до глубины души, но ея благородство казалось мн смшнымъ. Я видлъ, что она никакъ не можетъ понять того духовнаго процесса, который вызвалъ во мн этотъ переворотъ. Противоположность нашей духовной организаціи, нашихъ интеллектуальныхъ темпераментовъ была слишкомъ очевидна и это замыкало мн уста. Что я могъ сказать ей? Но я внутренно чувствовалъ, что за ея самообладаніемъ скрывается страстное разочарованіе, что произошло крушеніе всхъ ея надеждъ и мечтаній и что ей надо облегчить свою душу слезами.

— Я сказалъ теб все,— проговорилъ я, чувствуя неловкость,— сказалъ, какъ только это стало возможно для меня.

Она молчала.

— Такъ вотъ какъ обстоитъ дло.

Я произнесъ эти слова съ ршительнымъ видомъ и медленно направился къ двери. Она тоже встала и молча смотрла въ пространство передъ собой.

— Спокойной ночи,— сказалъ я, стоя у дверей. Я не сдлалъ ни шага, чтобъ приблизиться къ ней и обмняться, какъ всегда, поцлуемъ.

— Спокойной ночи,— отвтила она съ какою-то трагической ноткой въ голос.

Я тихо раскрылъ двери и нсколько мгновеній стоялъ въ нершительности, не зная, идти ли мн къ себ въ спальню или въ кабинетъ. Потомъ я услышалъ шелестъ ея платья и стукъ ключа, поворачиваемаго въ замк. Она запирала дверь своей спальни…

Она скрыла свои слезы отъ меня! При этой мысли что-то перехватило мн горло.

— Проклятіе!— прошепталъ я, вздрагивая.— И отчего это, чортъ возьми, люди никогда не могутъ думать одинаково…

II.

Посл этого страннаго разговора между нами началось отчужденіе. Характерно для нашихъ отношеній было то, что мы больше не возобновляли нашего спора. То, что мы признали теперь, давно уже чувствовалось въ воздух. Между нами образовалась пропасть, которая все расширялась, и мы видли это.

Мои собственныя чувства какъ-то странно раздвоились. Замчательно, что моя истинная привязанность къ Маргарит стала для меня очевидной только посл этой ссоры. Перемны въ сердц всегда неуловимы. Я ршительно не могу сказать, когда и какъ исчезла изъ моей жизни романтическая любовь къ Маргарит, къ ея чистот, къ ея красот и къ ея высокимъ принципамъ и преданности иде, но я прекрасно помню, что уже въ первые дни моей парламентской жизни я ощущалъ временами глухое, неопредленное недовольство и досаду на т узы, которыя, повидимому, удерживали меня на служб ея взглядовъ, касающихся частной и общественной жизни. Я чувствовалъ себя скованнымъ и досада моя не уменьшалась отъ того, что я самъ заковалъ себя въ кандалы. Напротивъ, она все возрастала, пока я былъ связанъ съ Маргаритой, но, когда я порвалъ эту связь и ршилъ идти своею дорогой, я могъ думать о Маргарит съ прежнимъ теплымъ чувствомъ.

Однако въ ея присутствіи я продолжалъ чувствовать неловкость. Мн казалось, что я какъ будто обманнымъ образомъ пользуюсь ея квартирой, пищей и соціальной поддержкой. Мн было бы пріятне, еслибъ можно было совершенно раздлить наши финансы. Но я зналъ, что, еслибъ я поднялъ этотъ вопросъ, то это было бы съ моей стороны грубой неделикатностью. Поэтому я тайно старался ограничить вс свои личные расходы, такъ чтобы они не превышали моихъ личныхъ доходовъ, которые приносили мн мои статьи. Мы продолжали вести прежній образъ жизни, разъзжали вмст на ея автомобил, бывали на званыхъ обдахъ и вообще длали видъ, что ничего между нами не произошло. Мы встрчались за завтракомъ и вечеромъ расходились посл обычнаго поцлуя въ щеку. Она запирала дверь своей комнаты и это щелканіе замка, вслдствіе какого-то необъяснимаго душевнаго процесса, отзывалось въ моей душ, какъ тайное оскорбленіе, и, хотя я вполн понимаю теперь и понималъ тогда ея поступокъ, но я больше никогда не переступалъ порога ея комнаты…

Вспоминая этотъ періодъ моей жизни, я вижу теперь, что въ своихъ отношеніяхъ съ Маргаритой я велъ себя глупо и дурно. Моя основная ошибка заключалась въ томъ, что я никогда не старался руководить ею и сдерживать ее, хотя былъ старше ея, проницательне и во многихъ отношеніяхъ разумне. Посл нашего брака я всегда обращался съ нею, какъ съ равной, и предоставлялъ ей идти своей дорогой. Я длалъ ее отвтственной за вс ея безполезные, неразумные и даже вредные поступки, которые приносили мн ущербъ. Я сердился на это, но она не была виновата. Она была недостаточно умна для того, чтобы пользоваться такой безусловной самостоятельностью, и я былъ неправъ, требуя отъ нея, чтобы она не только сочувствовала мн, но предвидла и понимала. Я долженъ былъ позаботиться о томъ, чтобы она не уклонялась съ моего пути, долженъ былъ вести ее на буксир въ трудныхъ мстахъ. Еслибъ я больше любилъ ее, боле разумно и боле нжно, и еслибы не было моей финансовой зависимости отъ нея, что всегда уязвляло мою гордость, то она, по всей вроятности, съ самаго начала, шла бы рядомъ со мной и покинула бы либераловъ одновременно со мной. Но она не имла ни малйшаго понятія о моихъ конечныхъ цляхъ и не могла сразу уловить причины измненія моихъ взглядовъ. Это могло показаться упрямствомъ съ ея стороны, но вдь я зналъ ея лойяльность и преданность. Между тмъ я пренебрегъ этими качествами ея души. Женщина, которая любитъ, всегда чувствуетъ потребность помогать и давать, и мой долгъ былъ направить ее въ этомъ отношеніи. Но я былъ такъ глупъ! Мои глаза ни разу не раскрылись на это положеніе вещей и я какъ будто ничего не видлъ и не понималъ. Я чувствовалъ стсненіе съ нею даже въ утро моей свадьбы, потому что гд-то глубоко въ моей душ шевелился слабый протестъ, смутное сознаніе, что я поступаю дурно…

III.

Разрывъ съ партіей произошелъ по поводу бюджета.

Я былъ склоненъ разсматривать бюджетъ 1909 года во многихъ отношеніяхъ, какъ образецъ дипломатическаго искусства. Безъ сомннія, либеральная партія проявила тутъ неожиданную энергію. Но въ общемъ именно это движеніе въ сторону коллективистской организаціи скоре укрпило, нежели поколебало мое ршеніе перейти на другую сторону. Мн казалось безусловно необходимымъ въ то время заставить чисто обструктивные и реакціонные элементы въ оппозиціи сразу проявить себя. Въ своей главной рчи и въ цломъ ряд краткихъ рчей я сдлалъ вылазку противъ системы поземельнаго обложенія. Я не возражалъ противъ націонализаціи земли, а только противъ идеи оставленія ея въ частныхъ рукахъ и попытки добиться благотворныхъ соціальныхъ результатовъ посредствомъ давленія налоговъ на классъ земельныхъ собственниковъ. Правительственныя предложенія имли цлью принудить землевладльцевъ произвести немедленную расцнку своего земельнаго имущества. Но это могло привести къ образованію у насъ мстительнаго и раздраженнаго класса собственниковъ. Между тмъ мы до сихъ поръ, и не безъ основанія, полагались на этотъ классъ, когда государству нужны были патріотическія услуги въ широкихъ размрахъ. ‘Уничтожьте лэндлордизмъ, если хотите,— сказалъ я,— выкупите земли, но не вынуждайте его къ оборонительной борьб, не превращайте его въ недовольный элементъ въ государств, оставляя его въ то же время достаточно богатымъ и сильнымъ. Вы подвергли обложенію и контролю пивовара и трактирщика и создали національную опасность, нанося такимъ путемъ серьезный ущербъ торговл спиртными напитками. Теперь вы хотите длать то же самое, но только въ боле широкихъ размрахъ. Вы вынуждаете классъ, обладающій столькими прекрасными, истинно аристократическими традиціями, превратиться въ классъ бунтовщиковъ, и во всхъ вашихъ предложеніяхъ нтъ ничего такого, что указывало бы на необходимость замны традиціонныхъ вождей, которыхъ вы изгоняете…’

Такова была главная сущность моей рчи, и я энергично развивалъ эти взгляды, не только въ палат, но и въ печати.

Кингхэмстедскій округъ, избравшій меня, не сразу почувствовалъ мое отпаденіе. Затмъ, когда мои избиратели поняли, въ чемъ дло, то въ Кингхэмстедской газет появились возмущенныя статьи. Въ одномъ открытомъ письм, подписанномъ ‘Junius Secundus’, меня осыпали оскорбленіями, и я отвчалъ въ довольно вызывающемъ тон.

Потомъ состоялись два публичныхъ митинга, хотя и не очень многолюдные, въ двухъ различныхъ концахъ избирательнаго округа, и мой старый пріятель, фотографъ Парвиль, вступилъ со мной въ переписку, которая закончилась тмъ, что ко мн явилась депутація, состоявшая, какъ мн помнится, изъ восемнадцати или двадцати человкъ. Имъ пришлось подняться ко мн на верхъ. Они запыхались и кипли негодованіемъ, когда явились ко мн. Среди нихъ находились Нарвиль и редакторъ ‘Kinghamstead Guardian’, проникнутый сознаніемъ важности своего поста. Была также и миссисъ Бельджеръ въ траур. Она не снимала вдовьяго вуаля со смерти своего мужа, умершаго десять лтъ тому назадъ, и ея лойяльность въ отношеніи либерализма самаго строгаго типа сдлалась какъ бы неизбжною принадлежностью ея траурной одежды. Былъ въ депутаціи и одинъ молодой адвокатъ строгаго стиля, нсколько дамъ, занимающихся общественными длами, и религіозныхъ проповдниковъ. Но большинство депутаціи, какъ мн показалось, состояло изъ людей, собранныхъ какъ попало. Они старались вытолкнуть впередъ Нарвиля, какъ оратора, намреваясь, конечно, поддержать своими возгласами его горячій протестъ противъ моего поведенія.

Я смотрлъ на эту грозную депутацію, когда Парвиль длалъ мн вполн опредленный выговоръ, хотя и въ очень смягченной форм, и мн представилось на мгновеніе, что я вижу т тайныя силы, которыя двигаютъ общественнымъ мнніемъ, и весь политическій процессъ, играющій такую важную роль въ исторіи, показался мн совершенно поверхностнымъ, зависящимъ отъ ничтожныхъ мотивовъ и прикрывающимъ бездны индифферентизма.

Кто-то кончилъ говорить и я понялъ, что мн надо отвчать.

— Очень хорошо,— сказалъ я,— Мой отвтъ будетъ коротокъ. Я откажусь отъ полномочій, если не произойдетъ распущенія парламента до февраля. Если же будутъ назначены выборы, то я не выставлю больше своей кандидатуры. Вы, наврное, желали бы, если это возможно, избжать расходовъ и затрудненій, сопряженныхъ со вторичными выборами? (шопотъ одобренія). Но я говорю вамъ чистосердечно, что я не думалъ, чтобы мн пришлось слагать съ себя полномочія теперь же. А чмъ скоре вы найдете моего замстителя, тмъ будетъ лучше для партіи. Лорды приперты къ стн. Имъ надо начать борьбу теперь или никогда и, я думаю, они отвергнутъ бюджетъ. Тогда они станутъ бороться и эта борьба будетъ длиться годами. У нихъ есть извстная соціальная дисциплина, которой нтъ у васъ. Вы, либералы, очутитесь въ трудномъ положеніи. Страна, стоящая за вами, быть можетъ, смутно негодующая, все же окажется совершенно неподготовленной къ серьезной проблем, которая встанетъ передъ нею. Что-нибудь должно произойти, если только не произойдетъ чего-нибудь нелпаго. Если король поддержитъ лордовъ,— а я не вижу, почему бы ему не сдлать этого,— то у васъ нтъ республиканскаго движенія, которымъ вы могли бы воспользоваться въ борьб противъ нихъ. Вы упустили это движеніе, вы побрезгали имъ. Страна, говорю вамъ, лишена идей и у васъ нтъ идей, которыя вы бы могли дать ей. Я не знаю, что вы хотите сдлать… Что же меня касается, то я намренъ провести годъ или два за своимъ письменнымъ столомъ…

Я замолчалъ.

— Мн кажется, господа,— началъ Парвиль,— что я выражу вашу мысль, если скажу, что мы съ большимъ огорченіемъ выслушали это…

IV.

Отчужденіе, которое явилось между мной и Маргаритой, пока еще не выходило за предлы четырехъ стнъ нашего дома въ Радноръ-сквэр и никто не замчалъ перемны въ нашихъ отношеніяхъ. Я по прежнему посщалъ палату общинъ, званые обды, клубы и различныя мста, гд мы подготовляли новыя комбинаціи. Все это время я находился въ возбужденномъ состояніи, какъ будто во мн совершалась какая-то реакція. Я чувствовалъ себя какъ бы освобожденнымъ и ощущалъ приливъ необычайной энергіи, которую могъ теперь употребить въ дло.

Передъ нами была ясная, смлая и въ высшей степени опредленная цль. Мы намревались ни боле ни мене, какъ организовать новое движеніе въ англійской умственной жизни, возродить общественное мнніе и подготовить почву для обновленной культуры.

Нкоторое время мн казалось, что я имю полную возможность сдлать то, что я хотлъ. Шусмизсъ отозвался на мои предложенія, и мы ршили основать еженедльную газету для того, чтобы она служила ядромъ, вокругъ котораго должны были группироваться наши силы. Кретинъ и я тотчасъ принялись за работу, чтобы собрать писателей и ораторовъ, включая Эсмира Бриттена, Гэна, Ниля и еще двухъ-трехъ молодыхъ людей, съ цлью образовать боле или мене опредленный издательскій совтъ, который долженъ былъ еженедльно собираться по вторникамъ, за завтракомъ, и поддерживать, нашу общую работу. Мы подчеркнули нашу склонность къ торизму цвтомъ обложки и называли себя ‘Синими Еженедльниками’. Но наши еженедльныя собранія за завтракомъ были открыты для всякаго рода постителей и пренія и разговоры, происходившіе при этомъ, никогда не имли въ виду контролировать мои редакторскія ршенія. Моимъ единственнымъ вліятельнымъ совтникомъ былъ старина Бриттенъ, который сдлался моимъ помощникомъ. Просто удивительно, какъ быстро мы вернули свою прежнюю близость и, какъ въ школьные дни, постоянно обмнивались своими мыслями и мечтами!

На нкоторое время я весь ушелъ въ журнальную работу. Бриттенъ былъ опытный журналистъ, у меня же были необходимыя качества для этого. Мы хотли создать серьезный органъ печати, не уклоняющійся съ разъ намченнаго пути, а поэтому должны были обдумать все до мельчайшихъ подробностей. Мы вовсе не намревались сразу обнаружить наши политическіе мотивы и поэтому во время той сумятицы, которую подняла борьба 1910 года, нашъ журналъ представлялъ настоящій оазисъ, гд сохранился хорошій стиль и истинно-художественный критицизмъ. Почти вс мы были твердо уврены, что лорды потерпятъ жестокое пораженіе, и поэтому мы готовились тотчасъ же приступить къ работ возрожденія, какъ только уляжется шумъ, поднятый этимъ конфликтомъ. А пока мы старались завязать сношенія со всми лучшими умами Англіи.

Какъ только мы почувствовали почву подъ ногами, я началъ постепенно развивать свою широкую политическую программу. Мы были феминистами съ самаго начала, хотя Шусмизсъ и Эсмиръ испытывали не мало колебаній относительно этого. Мы превратили схему реформы палаты лордовъ, предлагаемую Эсмиромъ, въ своего рода общій культъ аристократическихъ качествъ. Мы старались также гуманизировать и освободить отъ предразсудковъ агитацію по поводу закона о бдныхъ, первоначально организованную Беатрисой и Сиднеемъ Веббами. Кром того я, не говоря объ этомъ ни съ кмъ, кром Эсмира и Изабеллы Риверсъ, старался придать опредленное философское направленіе нашему журналу.

Я былъ твердо убжденъ, что безпорядочность и пустота современнаго мышленія зависла отъ недостатка общаго метафизическаго воспитанія… Огромная масса людей, и притомъ весьма активныхъ и вліятельныхъ въ умственной жизни, никогда не обучались методамъ мышленія и абсолютно незнакомы съ критикой этихъ методовъ. Едва-ли будетъ преувеличеніемъ, если мы назовемъ ихъ способъ мышленія обрывочнымъ и хаотичнымъ. Они лишь случайно приходятъ къ выводу и не подозрваютъ существованія другихъ путей, которые могли бы привести ихъ къ тому же выводу. Нсколько выше этой массы стоитъ то меньшинство, которое уже пріобрло способность къ обобщеніямъ. Это, — употребляя старинное техническое выраженіе, — реалисты грубаго сорта. Таковы Бейлеи, таковъ былъ и ихъ великій прототипъ Гербертъ Спенсеръ (который не могъ читать Канта), таковы цлыя полчища выдающихся и вполн довольныхъ собой современниковъ. Но реализмъ не есть послднее слово человческой мудрости. Люди скромные, сомнвающіеся и боле утонченные, т люди, которыхъ Вилльямъ Джоржъ называетъ ‘непреклонно-мыслящими’, не довольствуются этимъ методическимъ благополучіемъ и постоянно критикуютъ свои посылки и выводы. Они дйствуютъ боле искренно, мене доврчивы и обнаруживаютъ скептицизмъ. Они-то и образовали нео-номинализмъ, противоположный современному реализму.

Мы оба съ Изабеллой были убждены, что эта разница въ метод мышленія глубоко вліяетъ на дло человчества и что коллективный умъ современнаго, въ высшей степени сложнаго государства, можетъ правильно функціонировать лишь на основахъ нео-номинализма. Мы съ Изабеллой работали совмстно именно въ этомъ направленіи. Она обладаетъ удивительнымъ умніемъ ясно выражать свои мысли и,— какъ это вроятно уже извстно читателю,— пишетъ статьи на метафизическія темы очень живо и интересно. Сборника ея статей пока не существуетъ, но он появлялись не въ одномъ только ‘Синемъ Еженедльник’, а также въ разныхъ ежемсячныхъ журналахъ. Вроятно, многимъ хорошо извстенъ ея стиль. До нашего рокового сближенія мы съ нею много потрудились, чтобъ поддержать это направленіе въ журнал, и почти не проходило недли, чтобы я или она не написали статьи, развивающей и обобщающей наши взгляды въ форм, доступной широкому кругу читателей.

Нашъ еженедльникъ обратилъ на себя вниманіе публики и къ 1911 году его уже можно было найти во всхъ лондонскихъ клубахъ и во многихъ сельскихъ домахъ. Розничная продажа его все возрастала и у насъ все боле укрплялось сознаніе, что мы вызываемъ разговоры и вліяемъ на общественное мнніе.

Наша редакція помщалась въ большомъ зданіи вблизи Адельфи Террасъ. Изъ главнаго окна, возл моей конторки, видна была игла Клеопатры, уголъ Отеля Сесиль и красивыя арки моста Ватерлоо, а дальше рядъ башенъ и трубъ и неясныя очертанія большого моста ниже Тоуэра. Какъ часто я смотрлъ въ окно и наблюдалъ ряды баржъ, медленно плывущихъ по рк и постепенно исчезающихъ изъ вида, или же смотрлъ, какъ двигались люди, которые сходились и расходились и ночью казались мн какими-то призраками, внезапно вынырнувшими изъ темноты и также быстро въ ней исчезающими…

Я вспоминаю часы, которые я проводилъ за своей конторкой, прежде чмъ наступилъ кризисъ. Это были часы напряженной работы, вызывавшей во мн чувство необычнаго удовлетворенія.

Я забывалъ время, просиживая за какой-нибудь статьей, и часто случалось, что, взглянувъ въ окно, я замчалъ, что первые лучи утренней зари уже окрасили алымъ цвтомъ небо на восток, гд въ сумеркахъ разсвта смутно виднлись очертанія Тоуэрскаго моста…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Вторженіе женщины.

Я обрисовалъ въ общихъ чертахъ мое политическое развитіе и разсказалъ, какъ я перешелъ отъ либеральнаго соціализма къ иде созидающей аристократіи и какъ постепенно я нашелъ самъ себя. Но это самооткрытіе привело къ глубокому расколу между мной и женой.

Бываютъ случаи, когда мужъ и жена, первоначально говорящіе на разныхъ языкахъ, постепенно приходятъ къ пониманію другъ друга. Но я съ перваго раза началъ говоритъ съ Маргаритой на ея язык и, какъ только я пріобрлъ свой собственный языкъ, мы разошлись.

Когда я женился, то былъ совершенно искренно убжденъ, что мои отношенія къ женскому полу вообще уже боле не могутъ смущать меня. Я откровенно разсказалъ, какую роль женщина играла въ моей жизни до моей женитьбы, и старался показать, какое вліяніе она иметъ вообще на жизнь молодого человка при современныхъ условіяхъ и въ какомъ искаженномъ вид слагаются отношенія половъ. Я не думаю, чтобы я составлялъ исключеніе въ данномъ случа, правда, у меня не было сестеръ и подругъ въ дтств, но такова бываетъ участь многихъ мальчиковъ, если ихъ семья не велика. До своего брака съ Маргаритой я не зналъ близко ни одной женщины. Мои прежнія любовныя дла были простою и кратковременною половой связью, носившею случайный и скрытный характеръ. Само собою разумется, что при такого рода отношеніяхъ я не могъ познать женщины. Отъ мистическаго поклоненія, къ которому я былъ склоненъ въ мальчишескомъ возраст, я перешелъ къ пренебрежительному отношенію къ женщин, какъ будто бы она была дйствительно существомъ низшаго порядка и только служила помхой въ великихъ длахъ. На нкоторое время Маргарита вычеркнула изъ моей жизни всхъ другихъ женщинъ. Она была какая-то совсмъ другая и была такъ близка мн. Она точно внезапно появилась въ маленькомъ окн, черезъ которое я наблюдалъ толпу. Она не представляла для меня женскій полъ, какъ нкоторыя отдльныя женщины въ прежнее время… А потомъ наступило отчужденіе…

До наступленія этого отчужденія и быстраго, не поддающагося контролю, развитія моихъ отношеній съ Изабеллой, послдовавшаго за этимъ, я былъ убжденъ, что разршилъ проблему женщины своимъ бракомъ и больше она не будетъ смущать меня. Я думалъ, что все это уже прошло. Я продолжалъ идти рядомъ съ Маргаритой, правда, немного нахмуренной и чуть-чуть натянутой, но продолжающей помогать мн, и еслибъ мы не уничтожили совершенно вліяніе пола въ нашихъ отношеніяхъ, то мы бы такъ ограничили и изолировали его, что на общее содержаніе нашей жизни это не оказывало бы ни малйшаго вліянія.

И вотъ, воплотившись въ Изабелл, со всми ея идеями, это старое навожденіе моей жизни вернулось ко мн. Но это подкралось такъ незамтно, что я долго не сознавалъ перемны нашихъ отношеній.

Я уже сравнивалъ положеніе современнаго публициста съ Маккіавелли, пишущимъ въ своемъ кабинет. Въ его время женщины совершенно не принимались во вниманіе въ серьезныхъ длахъ. Но теперь все это измнилось. Женщина пришла и стала рядомъ съ мужчиной, частью освщенная, частью скрывающаяся отъ него въ таинственномъ полумрак, постоянно вмшивающаяся, осаждающая его и требующая къ себ непрерывнаго вниманія. Я чувствую, что въ этомъ отношеніи моя жизнь могла служить типичнымъ примромъ. Женщина всегда напоминаетъ о себ. Она не только физическая потребность, эстетическая игрушка для мужчины, а нравственная и интеллектуальная необходимость, безъ которой онъ уже не въ состояніи обходиться. Она приходитъ къ политикамъ и спрашиваетъ: ребенокъ ли она или гражданка? Есть ли у нея душа? Она является къ отдльнымъ индивидамъ, какъ явилась ко мн, и спрашиваетъ: можетъ ли она быть равнымъ товарищемъ, незамнимымъ помощникомъ, или же она слабое существо, которое надо только лелять и ласкать? Можно ли на нее полагаться и доврять ей, или же ею надо управлять? Должна ли она быть связанной или свободной? Если она товарищъ то ей надо больше доврять и гораздо больше требовать отъ нея. А, главное, она должна обнаружить самое ясное, безстрастное и точное пониманіе вещей…

II.

Когда я раньше придумывалъ схемы государственнаго строя, то отношенія половъ не играли въ этихъ схемахъ никакой роли. Я или находилъ, что отношенія эти вполн правильны, или же думалъ, что государству нтъ до нихъ никакого дла. Мужчины и женщины должны улаживать ихъ между собой. Такой взглядъ былъ возможенъ тогда. Но уже до 1906 года появились многочисленные признаки, указывавшіе, что этотъ взглядъ держаться не можетъ. Мы, составители политическихъ проектовъ, вскапывали поле для соціальныхъ преобразованій и должны были вскопать его такъ глубоко, чтобы добраться до элементовъ взаимоотношенія половъ и изслдовать и ршить эту проблему.

Года полтора тому назадъ столичная полиція уже оказалась недостаточной, чтобы защитить палату отъ шумнаго вторженія женщинъ. Члены палаты испытали странное чувство: они какъ будто находились въ осад. Очень значительная часть депутатовъ держалась того взгляда, что агитація въ пользу женскаго избирательнаго права представляетъ нчто врод эпидемическаго безумія, которое скоро пройдетъ. Но тотъ, кто глубже смотрлъ на это, тотъ видлъ, что дло не такъ просто и что тутъ дйствуетъ не одна только праздная фантазія непремнно добиться правъ. Существующіе законы и соглашенія, регулирующіе отношенія между мужчиной и женщиной, слишкомъ неудовлетворительны и только увеличиваютъ безпорядокъ въ государств.

Мой первый парламентъ можно назвать парламентомъ суфражистокъ. Я не стану разсказывать здсь подробности этой удивительной избирательной кампаніи, со всми ея нелпостями и безразсудными выходками, но также и съ величайшими проявленіями мужества и самоотверженія. Агитація суфражистокъ въ нкоторыхъ отношеніяхъ возвышалась до степени героизма, въ другихъ же была жалкой и смшной. И хотя она отличалась безразсудствомъ и непослдовательностью, но тмъ не мене все же оказывала дйствіе, такъ какъ въ ней чувствовалась сила. Въ этомъ движеніи выразились весьма разнообразныя чувства и широко распространенное среди образованныхъ женщинъ, хотя и недостаточно ясно формулированное убжденіе, что взаимныя отношенія мужчинъ и женщинъ унизительны для послднихъ, гадки и обременительны и поэтому должны быть измнены во что бы то ни стало. Избирательное право въ данномъ случа является не только символомъ равенства. Я убжденъ, что, получивъ это право, женщины воспользуются имъ, можетъ быть, даже слпо и съ цлью мщенія, какъ оружіемъ, которое досталось имъ въ руки и которое он могутъ употребить противъ всего того, что он имютъ вс основанія ненавидть…

Я очень живо помню ту великую ночь въ самомъ начал сессіи 1909 года, когда около 60-ти женщинъ были посажены въ тюрьму. Я обдалъ тогда у Брэгемовъ и, выйдя вмст съ лордомъ Брэгемъ, попалъ въ громадную толпу около Кэкстонъ-Голля, которая увлекла насъ за собой къ парламентской площади. Параллельно съ толпой двигалась процессія женщинъ и молоденькихъ двушекъ. Вс он были блдныя и озабоченныя, и я до сихъ поръ не могу забыть впечатлнія, которое произвело на меня напряженное выраженіе ихъ лицъ. Совсмъ иное впечатлніе производила на меня мужская политическая процессія. Тамъ я никогда не замчалъ такого выраженія героической ршимости, какое видлъ теперь у женщинъ.

Организаторы этого движенія поступили довольно предусмотрительно, обратившись за поддержкой къ безработнымъ, которые нсколько разъ демонстрировали втеченіе этой зимы. Результатомъ этого обращенія была толпа, сопровождавшая процессію и явно симпатизировавшая ей. Несмотря на свой грозный и подозрительный видъ, толпа была добродушно настроена…

Когда мы съ лордомъ Брэгемъ добрались до парламентской площади, то она уже представляла волнующееся море человческихъ головъ. Полиціи, конной и пшей, было такъ много, какъ будто предполагался революціонный взрывъ. Густыя массы народа наполняли все пространство до Уайтголла и Вестминстерскаго моста.

Стычка, закончившаяся арестами, казалась очень жалкой и ничтожной въ сравненіи съ этими грандіозными приготовленіями…

III.

Въ этомъ же году, только поздне, женщины произвели новую аттаку. Днемъ и ночью, во время засданій парламента по поводу бюджета, у всхъ воротъ, черезъ которыя мы должны были проходить, идя въ парламентъ, были разставлены женскіе пикеты, смотрвшіе на насъ съ молчаливымъ упрекомъ, когда мы проходили мимо. Тутъ были женщины изъ всхъ классовъ общества, хотя все же преобладалъ независимый рабочій классъ. Были здсь и сдовласыя старухи, стойко выдерживавшія испытаніе и не покидавшія свой постъ, не смотря на проливной дождь. Были молодыя, изможденныя женщины съ озлобленными лицами, были молоденькія работницы, бдно одтыя городскія женщины, обитательницы предмстій, были женщины, получившія ученую степень, и такія, которыя этихъ степеней не имли, были худыя и до такой степени истощенныя существа, что страшно было глядть на нихъ. Нкоторыя изъ этихъ женщинъ смотрли злобно и съ вызывающимъ видомъ, другія робко поглядывали исподлобья, одн были полны энергіи и страсти, другія точно поникли, подавленныя усталостью. Постоянно являлись новыя смны, и помню, что я ужасно боялся, что вдругъ смна не явится. Эта непрерывная осада законодательной палаты казалась мн гораздо боле внушительной, нежели бурныя манифестаціи воинствующей группы.

Помню, что я чувствовалъ неловкость, проходя мимо этихъ пикетовъ, не зная, какъ мн поступить, игнорировать ли ихъ совершенно или, приподнявъ шляпу, пройти мимо, не глядя на нихъ, или же,— что я и длалъ,— посмотрть имъ прямо въ глаза, отвсивъ имъ вжливый поклонъ…

IV.

Даже среди сочувствующихъ этому женскому движенію была замтна тенденція разсматривать женскую агитацію, какъ не стоящую въ связи съ общимъ развитіемъ политической и соціальной жизни. Мы вс старались не обращать вниманія на ея смыслъ, такъ ясно говорившій намъ, что вс наши схемы, при всей ихъ грандіозности, не идутъ глубоко и не доходятъ до самой сути вещей. Тотъ консерватизмъ, который существуетъ въ каждомъ класс, постоянно стремится, не взирая ни на что, сохранить въ самыхъ существенныхъ чертахъ привычную жизненную обстановку, не допуская слишкомъ глубокихъ, коренныхъ измненій. Политики, такъ же какъ и философы, не смотря на громкія фразы и широкіе замыслы, всегда возвращаются къ мелочамъ. Безъ сомннія, они признаютъ, что міръ надо измнить, но такъ, чтобы отъ этого не пострадали вс ихъ привычки…

Вопросъ объ отношеніяхъ мужчинъ и женщинъ волнуетъ каждаго человка и отражается въ жизни каждаго изъ насъ. Лишь очень незначительное меньшинство желаетъ въ своихъ личныхъ интересахъ перемны существующаго порядка вещей. Привычки же и интересы огромнаго большинства возстаютъ противъ сколько-нибудь значительныхъ измненій въ этомъ установленномъ порядк. Въ насъ сильны страсти. Но огромное большинство людей отказалось уже отъ мечтаній и пошло на компромиссъ. Никто уже не помышляетъ о блестящихъ возможностяхъ, о необыкновенно сильной любви, о великолпномъ потомств, примирившись съ дйствительностью. И многіе боятся, а нкоторые прямо ненавидятъ малйшее напоминаніе объ этихъ покинутыхъ центахъ. Когда мы обсуждали однажды въ Пентаграмъ-клуб проблему общаго имперскаго закона о брак и развод, то Дайтонъ воскликнулъ: ‘Я предпочитаю не касаться этихъ предметовъ!’ И со вздохомъ прибавилъ: ‘Лучше оставьте это! Лучше оставьте!’

Это было все, что онъ сказалъ въ этотъ вечеръ, но въ его словахъ слышалась подавленная страсть и даже, наперекоръ нашему этикету, онъ всталъ и вышелъ изъ комнаты

Посл моего брака, втеченіе нсколькихъ лтъ, я тоже былъ склоненъ не касаться этихъ вопросовъ. Я приходилъ въ ужасъ тогда отъ романсовъ и чувствительной музыки, отворачивался отъ изображеній человка въ искусств и предпочиталъ пейзажи. Мн хотлось поднять на смхъ всхъ влюбленныхъ и ихъ восторги и я всегда говорилъ о нихъ съ презрительной усмшкой. Словомъ, я безжалостно относился тогда ко всему, что не укладывалось въ рамки моей морали, и ненавидлъ людей, рчи которыхъ или поступки указывали, что они не раздляли моихъ взглядовъ. Я считалъ ихъ взгляды безнравственными и достойными порицанія…

Какъ это ни странно, но наша общественная жизнь изобилуетъ карами, постигающими человка, отдающагося чувству любви, и эти кары обрушиваются на него такою тяжестью, что устраняютъ его отъ возможности дйствовать и вліять въ обществ. Такимъ образомъ вліяніе и руководство въ значительной степени находятся въ рукахъ людей, не навлекшихъ на себя такихъ каръ, безплодныхъ и безстрастныхъ, вступающихъ въ бракъ изъ благоразумныхъ цлей,— людей, нечувствительныхъ къ красот и, благодаря своей неспособности чувствовать страсть и влюбляться, свободно повинующихся голосу честолюбія,— людей, не знающихъ, что значитъ любить, что значитъ желать имть дтей и чувствовать въ своей крови призывъ къ зарожденію новой жизни.

Перемна въ моихъ взглядахъ на положеніе женщины вызвана была не только боле глубокимъ пониманіемъ вещей и быстрымъ развитіемъ моей дружбы съ Изабеллой. Теперь, когда я удаленъ изъ политическаго міра, я могу точне оцнить значеніе этой перемны и причины, вызвавшія ее.

Я уже объяснялъ раньше, какое преобладающее мсто въ моей политической схем заняла идея всеобщаго образованія наряду съ идеей организаціи усовершенствованной аристократіи. Отъ этого уже былъ одинъ шагъ къ вопросу о количеств и качеств рожденій и вмст съ этимъ выдвинулись на сцену темы, которыхъ такъ избгали касаться, а именно: вопросы о брак, развод и организаціи семьи. Впрочемъ, эти вопросы не разъ уже поднимались въ печати, образовалось даже Евгеническое общество и въ ежемсячныхъ журналахъ появлялись статьи о пониженіи процента рожденій и быстромъ возрастаніи числа инвалидовъ, непригодныхъ для жизни. Однако никакихъ мръ не предлагалось для борьбы съ этимъ зломъ и только отъ времени до времени высказывалось порицаніе бездтнымъ родителямъ зажиточнаго класса.

Я былъ вовлеченъ въ обсужденіе этихъ вопросовъ почти противъ своего желанія. Я пришелъ къ заключенію, что при современныхъ условіяхъ семья, опирающаяся на существующіе брачные контракты, не достигаетъ своей цли. Она не можетъ произвести достаточное количество дтей и притомъ такихъ, которые могли бы удовлетворить всмъ требованіямъ развивающагося цивилизованнаго государства. Наша цивилизація наружно возростаетъ но ея внутренняя сущность приходитъ въ упадокъ и, чтобы не произошло ея окончательнаго разложенія, нужны экстренныя мры, нужно мужественно приступить къ ея реорганизаціи. Старинная брачная система не обезпечиваетъ намъ достаточно здороваго и многочисленнаго молодого поколнія, такъ какъ при заключеніи браковъ все боле и боле занимаютъ мсто разныя свтскія соображенія. И вотъ наша имперія наружно сверкаетъ великолпными одяніями, а въ колыбели у нея лежитъ хилое, жалкое дитя…

Конечно, никто еще не осмлился прямо поставить этотъ вопросъ, но онъ самъ является, незваный, и встаетъ передъ каждымъ законодательнымъ собраніемъ, заставляя обращать на себя вниманіе. Однако всякое улучшеніе будетъ лишь временнымъ, за исключеніемъ улучшенія расы, но я не думаю, чтобы мы дйствительно заботились объ улучшеніи расы! Красивые, здоровые и мужественные люди должны сходиться и имть дтей. Женщины должны быть освобождены отъ гнета такихъ условій, которыя принуждаютъ ихъ къ безбрачію или къ бездтности, или же заставляютъ ихъ имть дтей отъ такихъ мужчинъ, которые навязаны имъ обстоятельствами, нуждой и невжествомъ. Мы вс знаемъ это, но лишь немногіе ршаются даже шопотомъ говорить объ этомъ, чтобы не навлечь на себя обвиненій въ томъ, что, желая спасти семью, они угрожаютъ ея существованію…

Я все боле и боле убждался, что современная семья, въ которой мужчина является господиномъ женщины и собственникомъ дтей и гд все зависитъ отъ него, подчиняется его вол и всмъ его предпріятіямъ, не можетъ создать условій, необходимыхъ для улучшенія расы. Почти непреодолимыя препятствія ставятся инстинктивному и естественному подбору, подчиняя его разнымъ общественнымъ и матеріальнымъ соображеніямъ.

Современный міръ изобилуетъ такими неудовлетворительными брачными союзами. Мы видимъ бездтныхъ супруговъ, надовшихъ другъ другу до смерти и все-таки старающихся продлить безконечный медовый мсяцъ. Мы видимъ дурно воспитанныхъ и несчастныхъ замужнихъ женщинъ, не имющихъ дтей, видимъ одинокихъ дтей, растущихъ безъ общества въ семьяхъ съ однимъ ребенкомъ или же большія, некультурныя семьи, гд дти растутъ безъ призора, видимъ сиротскіе пріюты и пріюты для хилыхъ и несчастныхъ дтей, родители которыхъ не думали о томъ, кого они рождаютъ на свтъ.

Какой смыслъ, какая польза въ томъ, что мы строимъ города, поощряемъ изысканія и открытія, улучшаемъ вс жизненныя удобства, строимъ громадные флоты, ведемъ войны и исправляемъ границы, между тмъ какъ раса приходитъ въ упадокъ и это пониженіе качества расы остается основной чертой всей біологической картины!..

VI.

Мн кажется, что съ разршеніемъ этой проблемы связано и разршеніе женской индивидуальной проблемы. Это лишь разныя стороны одного и того же вопроса. Женщина должна быть все мене и мене подчинена отдльному мужчин и то высоко организованное государство, о которомъ мы мечтаемъ, должно опираться не на безотвтственную семью, управляемую мужчиной, а на матріархальную семью, словомъ, женщина должна быть свободной гражданкой въ государств и материнство должно быть признано общественной функціей. Современная женщина всё боле проникается убжденіемъ, что сознательное и строго обдуманное материнство является ея спеціальною функціей въ государств и что личное подчиненіе мужчин, пользующемуся правомъ руководить этой функціей по своему желанію, служитъ для нея униженіемъ. Я сознаюсь, что я феминистъ и у меня нтъ никакихъ сомнній въ этомъ отношеніи. Я хочу видть женщинъ свободными и безстрашными гражданками, хочу, чтобы он участвовали полностью въ коллективной работ человчества. Женщины, я убжденъ, могутъ быть такъ же разумны, какъ мужчины, но гораздо боле способны къ самоотверженію. Я хотлъ бы такихъ брачныхъ законовъ, которые оказывали бы покровительство женщин и приносили бы пользу рас, а не имли бы въ виду только удовлетвореніе мужчины. Я желалъ бы, чтобъ женщина рожала и воспитывала хорошихъ и здоровыхъ дтей государству, свободно и разумно выбирая себ мужа и ни въ какомъ случа не длаясь рабомъ избраннаго ею мужчины…

Этотъ вопросъ занималъ меня не мене вопроса о переход въ другую партію и, наконецъ, я соединилъ ихъ въ одномъ ршеніи. Я ршилъ перейти въ имперіализмъ и попытаться біологически обосновать его…

Я ретиво принялся за работу. Ронеръ изъ ‘Daily Telephone’ и Буркеттъ изъ ‘Dial’ должны были поднять вопросъ о государственной помощи матерямъ, а я написалъ рядъ статей, которыя появились въ нашемъ ‘Синемъ Еженедльник’ и представляли попытку добиться публичнаго признанія правъ материнства. Четвертый годъ существованія еженедльника ознаменовался выборами. Шумъ, поднятый моими политическими врагами, заставилъ меня подвергнуть испытанію мои взгляды и выставить мою программу. Я вернулся съ тріумфомъ въ Вестминстеръ, привтствуемый и одобряемый партійною печатью. Громкіе апплодисменты на скамьяхъ имперіалистовъ встртили мое появленіе въ парламент…

Во второй разъ я принесъ парламентскую присягу, но я уже не былъ больше однимъ изъ толпы новыхъ членовъ, какъ въ первый разъ. Мое избраніе было событіемъ, символомъ глубокихъ перемнъ и новыхъ цлей въ національной жизни…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
Изабелла.

I.
Любовь и успхъ.

Теперь я дошелъ до самой трудной части своей исторіи. Я долженъ разсказать, какъ мы оба съ Изабеллой, погубили свою жизнь и притомъ: погубили такимъ зауряднымъ способомъ.

Дло, тутъ не въ случайно сложившихся обстоятельствахъ, оказавшихся для насъ роковыми, а въ свойствахъ нашей натуры, мало-по-малу выплывшихъ на поверхность, хотя мы были застигнуты врасплохъ, но не можемъ говорить о случайной катастроф, сгубившей насъ обоихъ.

Мы были опасны другъ для друга втеченіе многихъ лтъ нашей дружбы, и я не могу сказать, чтобы мы совершенно не сознавали этого…

Когда я пишу эти строки, то испытываю затрудненіе двоякаго рода. Прежде всего, я не хочу казаться кающимся гршникомъ и долженъ избгать всего, что могло бы навести на эту мысль, тмъ боле, что я самъ сомнваюсь, могу-ли я чувствовать какое нибудь раскаяніе. Теперь, когда Изабелла со мной, мы оба, безъ сомннія, сознаемъ, какою цной мы заплатили за это, и оба жалемъ объ этомъ. Но я очень сомнваюсь, не поступилъ ли бы я точно такимъ же образомъ, еслибъ снова очутился въ тхъ же самыхъ обстоятельствахъ, какъ годъ или два тому назадъ, даже еслибъ вполн сознавалъ опасность! Съ другой стороны, я вовсе не желаю оправдываться. Мы двое плохихъ людей, мы дурно поступали, и помимо всякихъ другихъ обстоятельствъ, мы сами разрушили т великія возможности, которыя представлялись намъ. И тмъ не мене я совершенно невольно впадаю въ сантиментальность, когда разсказываю нашу исторію. Но это такъ же непреднамренно, какъ и неискренно съ моей стороны. Повидимому, такъ бываетъ всегда, когда разсказывается о незаконной любви. Конечно, не трудно было бы дать именно такое объясненіе всему и, когда я бываю нсколько утомленъ посл утренняго писанія, то чувствую склонность находить глубокія моральныя истины во всхъ нашихъ ошибкахъ и промахахъ. И я боюсь, что это невольно отразится на моемъ разсказ. Поэтому я теперь же предупреждаю читателя, чтобы онъ не былъ введенъ въ заблужденіе, если я, помимо воли, буду идеализировать наши поступки. Простая же истина заключается въ томъ, что я и Изабелла почувствовали влеченіе другъ къ другу. Это было безформенное, необдуманное и непреодолимое влеченіе. Я могъ бы разсказать очень много хорошаго объ Изабелл, еслибъ я писалъ эту книгу во хвалу ей, и все-таки я не въ состояніи не только анализировать это влеченіе, но даже понять его чрезвычайную силу.

Сознаюсь, что въ моей душ таится вра въ глубокую правду какой бы то ни было любви, разъ она соединена съ красотой, но я чувствую, что не могъ бы съ достаточной убдительностью формулировать это…

У насъ уже есть ребенокъ, Маргарита же была бездтна. Я особенно склоненъ настаивать на этомъ обстоятельств, хотя долженъ сознаться, что, когда мы сдлались любовниками, то совсмъ не думали объ этомъ. Наша взаимная страсть, бросившая насъ въ объятія другъ друга, не имла этого въ виду, хотя природа, помимо нашей воли, и могла преслдовать такую цль. Но въ дйствительности мы не можемъ привести въ свою пользу никакого, сколько-нибудь приличнаго оправданія.

Впрочемъ, хотя мы и не можемъ оправдывать себя, но все же извиненіемъ для насъ можетъ служить современная смута, господствующая въ умахъ. Эта смута является результатомъ намреннаго уклоненія отъ всякаго обсужденія вопросовъ вры и основъ нравственности и недопущенія даже самаго робкаго толкованія половой нравственности въ нашихъ литературныхъ и драматическихъ произведеніяхъ. Посредственность, пользующагося покровительствомъ и тщательно культивируемая, приводитъ къ тому, что люди, сильные въ умсгвенномь отношеніи, постоянно сталкиваются съ обычаями и предразсудками заурядныхъ людей и тмъ приспособленнымъ, расплывчатымъ и безцльнымъ культомъ, который представляетъ въ настоящее время наше христіанство, сплошь покрытое заплатами. Требованія хорошаго вкуса обязываютъ не касаться вры и поэтому не допускаются никакія изслдованія. Это хуже, чмъ еслибы даже не было никакой вры! И вотъ мы вынуждены сами для себя быть закономъ и жить, руководствуясь только своимъ опытомъ. При такихъ условіяхъ наиболе смлые, наиболе способные къ иниціатив люди, въ періодъ испытаній и переворотовъ, неизбжнымъ образомъ должны быть вовлечены въ такого же рода эмоціональные кризисы и испытать такое же крушеніе, какое испытали мы. Многіе, быть можетъ, въ состояніи будутъ избжать крушенія, но все же пойдетъ ко дну не мало такихъ людей, которыхъ общество должно было бы сохранить для себя, какъ полезныхъ членовъ. Таковъ неписанный законъ нашей общественной жизни. То же самое происходитъ и въ Америк, гд карьера кончается въ случа открытаго скандала, хотя бы тутъ и не было никакого безчестія. Англія за послднюю четверть вка лишилась такимъ путемъ многихъ государственныхъ дятелей. Я думаю даже, что она бы отвергла Нельсона теперь и повернулась бы спиной къ Веллингтону!..

Что-жъ удивительнаго, что мы, изнывающіе здсь въ изгнаніи, находимъ такой остракизмъ жестокимъ и безумнымъ истребленіемъ нужныхъ для страны соціальныхъ элементовъ? Никакого порока это не уничтожаетъ, потому что порокъ, по самой своей природ, всегда скрывается. За то это не только награждаетъ тупость и посредственность, какъ положительную добродтель, но устанавливаетъ громадную премію за лицемріе и притворство. Таковъ мой взглядъ и вотъ почему я разсказываю эту часть моей исторіи съ такими исключительными подробностями.

II.

Со времени выборовъ въ Кингхэмстедскомъ округ я поддерживалъ дружескія отношенія съ Изабеллой, хотя эти отношенія и не носили постояннаго характера. Впрочемъ, сначала Изабелла гораздо больше меня старалась поддерживать нашу дружбу. Когда мы съ Маргаритой прізжали въ маленькую виллу съ садомъ, которую наняли, чтобы исполнить наше общаніе, данное избирателямъ, жить въ Кингхэмстедскомъ округ, то Изабелла тотчасъ же являлась къ намъ, веселая и обрадованная нашимъ пріздомъ, и разсказывала мн, что она читала и о чемъ думала. Она съ полною беззастнчивостью выказывала свою склонность ко мн и въ этомъ она была такъ же естественна, какъ дикарка. Она съ большимъ увлеченіемъ играла со мной въ теннисъ, покуда Маргарита лежала на кушетк и отдыхала. Случалось, что она сопровождала меня въ длинную прогулку въ какой нибудь пригородный, густо-населенный округъ, служа мн тамъ искуснымъ проводникомъ. Она завладвала мной съ тою безцеремонностью, беззастнчивостью и прямотой, съ какой иногда двочки-подростки обращаются съ мужчиной. Она указывала мн, что я долженъ длать, или критиковала мои поступки съ чисто материнской заботливостью о моемъ благополучіи, и это было одновременно смшно и восхитительно.

Я много разговаривалъ съ нею. Мы обсуждали и критиковали литературныя произведенія, исторію, картины, соціальные вопросы, соціализмъ и политику правительства. Она была очень молода и обладала отрывочными знаніями, но умъ у нея былъ удивительно острый и она быстро схватывала все. Я никогда раньше не встрчалъ двушки ея лтъ или женщины, одаренной такими качествами. Я никогда не мечталъ о такихъ разговорахъ. Кингхэмстедъ какъ-то опустлъ для меня, когда она ухала въ колледжъ. Кто знаетъ, не ускорило ли это моего ршенія отказаться отъ своего депутатскаго мста!..

Я думаю, впрочемъ, что въ это время ни она, ни я не подозрвали возможности малйшей страсти между нами, подстерегавшей насъ на дорог, точно притаившаяся змя. Намъ обоимъ казалось, что наша дружба самая прекрасная въ мір. Она была моей ученицей, а я былъ ея руководителемъ, философомъ и другомъ. Люди снисходительно улыбались,— даже Маргарита снисходительно улыбалась,— глядя на наше взаимное влеченіе.

Такая дружба вовсе не представляетъ необычнаго явленія въ наше время среди людей общительныхъ и чуждыхъ предразсудковъ. Большею частью въ такой дружб нтъ никакого вреда. Въ подобныхъ случаяхъ мужчина и женщина не думаютъ о томъ, что страстная любовь близко соприкасается съ дружбой, а если имъ и приходитъ это въ голову, то они тотчасъ же отгоняютъ эту мысль. Я думаю, что и мы поступали такъ же. Если порою, въ нкоторые особенные моменты, такая мысль и мелькала у насъ, то мы все же старательно ее игнорировали.

Но мы все-таки очень ревниво относились другъ къ другу и безсознательно требовали къ себ другъ отъ друга исключительнаго вниманія и предпочтенія.

Помню одинъ случай въ то время, когда она находилась въ колледж. Этотъ случай долженъ былъ бы заставить меня призадуматься и мн даже кажется, что посл этого я началъ разбираться въ своихъ чувствахъ. Это было въ одно воскресенье посл обда, должно быть, въ ма, потому что деревья и кусты были покрыты цвтами и трава ярко зеленла. Мы гуляли съ Изабеллой и другими молоденькими двушками по парку. Мы весело болтали, кивая головой знакомымъ двушкамъ, которыхъ видли между деревьями, разсматривали и критиковали новый прудъ, выложенный кирпичомъ, и пробирались между веселыми группами, расположившимися на зеленомъ лугу, чтобы достигнуть намченной нами площадки подъ большимъ сибирскимъ кедромъ. Тамъ мы услись и я съ большимъ аппетитомъ истреблялъ пирожки, разсуждая о тактик суфражистокъ. Я высказалъ нкоторые взгляды на духъ этого движенія въ своемъ обращеніи къ жителямъ Пемброка, и такъ какъ эти взгляды получили распространеніе, то меня теперь окружила группа молоденькихъ двушекъ и женщинъ-учительницъ, желавшихъ поговорить съ мной объ этомъ.

Я не помню, о чемъ я говорилъ, когда Изабелла прервала меня какимъ то вопросомъ. Я сидлъ на садовой скамь, рядомъ со старой леди Иверсхэдъ, а Изабелла лежала на трав возл меня, съ правой стороны. Услышавъ ея голосъ, я повернулся и увидлъ, что она приподняла ко мн свое зарумянившееся личико. Солнечный лучъ, пробираясь сквозь листья деревьевъ, освщалъ ее, и яркіе блики сверкали на ея волосахъ и лиц. Не знаю почему, но я почувствовалъ къ ней въ этотъ моментъ какую-то неизъяснимую нжность. Это было чисто физическое ощущеніе, какого я никогда не испытывалъ раньше. Въ первый разъ въ мою узко-эгоистическую жизнь вторглось другое существо, завладло мной и крпко захватило мое сердце.

Наши глаза на мгновеніе встртились, и мы оба смутились.

Это длилось только одно мгновеніе. Я продолжалъ прерванную рчь, хотя и не совсмъ складно, но больше не ршался смотрть на Изабеллу.

Съ этой минуты я уже зналъ, что безмрно люблю ее…

Однако все же, втеченіе цлаго года, мн не приходило въ голову, что между нами можетъ вспыхнуть страстная любовь. Я уже разсказывалъ, какъ я обуздалъ въ этомъ отношеніи свое воображеніе посредствомъ брака, притомъ же я былъ очень занятъ и жилъ въ мір крупныхъ интересовъ, такъ что у меня не хватало ни времени, ни желанія заниматься любовными длами. Мн кажется, что не мало есть мужчинъ, которые, встрчаясь съ женщиной, всегда помнятъ объ ея пол и поэтому ставятъ невидимыя преграды между собой и женщинами,— женами или дочерьми своихъ пріятелей. Можетъ быть, такъ и слдуетъ поступать, отказываясь отъ всякихъ простыхъ, свободныхъ отношеній съ наиболе симпатичной и привлекательной половиной человческаго рода. Я совершенно убжденъ, что такого рода близость, какая была между нами, такіе безпрепятственные разговоры и взаимное влеченіе, которому не была поставлена невидимая, но непреодолимая граница, не могутъ не представлять опасности. Если мужчины и женщины заходятъ такъ далеко вмст, то они должны быть свободны идти туда, куда хотятъ, не подвергаясь за это какому бы то ни было мстительному преслдованію. Съ точки зрнія общепринятыхъ законовъ преслдователи правы и люди свободнаго образа мыслей въ этомъ случа играютъ, въ сущности, съ огнемъ. Если мужчины и женщины не должны любить другъ друга, то имъ надо держаться другъ отъ друга подальше. Если же этого не будетъ, то мы должны приготовиться къ тому, что намъ придется оказывать безпримрное снисхожденіе всмъ влюбленнымъ парамъ.

Изабелла была такъ же неосторожна, какъ и я, съ самаго начала. Но полъ заявляетъ о себ въ жизни интеллигентной двушки гораздо боле настоятельными и важными требованіями, нежели то любопытство и легко удовлетворяемое желаніе, какими онъ проявляется въ жизни мужчины. Однакоже одна женщина еще не ршилась разсказать исторію развитія этихъ требованій. Она привлекаетъ мужчинъ, поощряетъ ихъ, и наблюдаетъ за ними, испытываетъ ихъ и прогоняетъ отъ себя, но сущность своихъ мыслей о нихъ она всегда скрываетъ. У естественной, неиспорченной двушки это длается инстинктивно.

Изабелла была даже помолвлена, не смотря на протесты и неодобреніе начальства колледжа, гд она находилась. Я никогда не видалъ этого человка, хотя Изабелла разсказывала мн о своей помолвк съ большими подробностями и я слушалъ ее съ насильственнымъ и неискреннимъ сочувствіемъ. Меня очень поражало ея отношеніе къ этому вопросу, такъ какъ она, какъ будто, совершенно не думала о послдствіяхъ. Но, спустя нкоторое время, она вдругъ замолчала, совершенно перестала говорить о жених и вскор порвала съ нимъ. Мн кажется, что она, не смотря на то, что была много моложе меня, знала уже тогда про себя и про меня больше, чмъ я узналъ втеченіе многихъ послдующихъ лтъ.

Мы не видались втеченіе нсколькихъ мсяцевъ посл того какъ я отказался отъ депутатскаго мста въ парламент, но мы постоянно переписывались. Она раза два написала мн, что ей бы хотлось поговорить со мной, что въ письмахъ нельзя сказать всего, и я отправился къ ней въ Оксфордъ. У меня было совершенно опредленное желаніе видть ее, хотя я и постарался согласовать свою поздку туда съ другими длами. Изабелла незамтнымъ образомъ пріобрла такое значеніе въ моей жизни, что я уже готовъ былъ путешествовать, чтобы увидть ее, не думая ни о времени, ни объ усталости.

Однако мы мало видли другъ друга въ этотъ разъ. Что-то уже стояло между нами, причиняя намъ легкое замшательство. Впрочемъ, быть можетъ, это была простая неловкость, вызванная тмъ, что она сама призвала меня. Годъ тому назадъ она, нисколько не смущаясь, болтала бы со мной и спокойно привела бы меня въ свою комнату, пригласивъ туда для приличія еще кого нибудь, чтобы не нарушать правилъ колледжа. Теперь же она ни на минуту не оставалась со мной одна, и во время нашихъ разговоровъ и прогулокъ всегда кто-нибудь былъ съ нами.

Въ воскресенье посл обда мы отправились гулять вмст со старымъ Фортескью, который пріхалъ повидать своихъ двухъ дочерей, подругъ Изабеллы. Насъ сопровождала кром того молчаливая и совершенно незамтная наставница, видимо восхищавшаяся Изабеллой. Разговоръ носилъ общій характеръ и, кажется, я удивлялъ двицъ Фортескью отсутствіемъ серьезности, что явно противорчило моей репутаціи выдающагося политика. Когда мы проходили по ботаническому саду, то Изабелла на мгновеніе очутилась возл меня.

— Послдніе мсяцы моей школьной жизни!— сказала она мн.

— А потомъ?— спросилъ я.

— Я поду въ Лондонъ.

— Будете писать?— спросилъ я.

Она помолчала съ минуту, потомъ смло взглянула мн въ глаза и, вся раскраснвшись, проговорила:

— Я буду работать съ вами. Почему бы мн этого не сдлать?..

III.

Мн кажется, это могло бы послужить для меня предостереженіемъ и указать мн опасность. Я помню, что я сидлъ въ позд, просматривая корректурные оттиски ‘Синяго Еженедльника’, и все время думалъ о ней, объ ея послднихъ словахъ и о томъ значеніи, которое они могутъ имть для меня.

Въ высшей степени трудно вспомнить, хотя бы въ общихъ чертахъ, теченіе своихъ мыслей. Я могу только сказать, что идея совмстной работы съ нею прельщала меня, а то, что я, повидимому, имлъ такое большое значеніе въ ея жизни, наполняло мою душу гордостью и благодарностью. Я уже понималъ, что въ моей жизни она играетъ большую роль, но зналъ, что она лишь временно появилась въ ней и должна будетъ уйти изъ нея. Во всякомъ случа я ни разу не взвсилъ, какъ слдуетъ, того, насколько явное предпочтеніе, которое она выказывала мн, льстило моему тщеславію. Не могу я такъ же сказать, въ какой степени я дйствовалъ преднамренно во всей этой исторіи.

Нтъ никакого сомннія, что въ то время, когда я сидлъ въ позд и думалъ о ней, что-то говорило мн: ‘Оставь ее! Уходи! Кончай съ этимъ теперь же!..’ Конечно, я не былъ такъ глупъ, чтобы не сознавать опасности…

Еслибы Изабелла была только хорошенькою двушкою, влюбленной въ меня, то, мн кажется, я бы справился съ положеніемъ. Раза два, втеченіе моей брачной жизни, я подвергался искушенію, но ни разу не поддался ему. Мн кажется, одна только красота и страсть не могли бы на меня подйствовать. Но между мной и Изабеллой образовалась интеллектуальная связь, которая и усложнила положеніе. Для меня это всегда имло громадное значеніе. Мн нужно было ея общество, все равно, была ли она молода и красива или нтъ. Мы могли бы проводить время, охотиться съ нею рядомъ, какъ два пріятеля, но только мужчины никогда не могутъ быть такъ снисходительны другъ къ другу, какъ были мы. Я никого не встрчалъ, втеченіе уже многихъ лтъ, съ кмъ бы я могъ такъ разговаривать, какъ съ нею, и быть увреннымъ, что буду понятъ, и никого я ге могъ такъ охотно слушать, какъ ее. Все, что она говорила мн, всегда казалось мн новымъ и самобытнымъ, и она умла говорить такъ, что ея слова проникали мн въ душу и я никогда не уставалъ ее слушать. Объяснить это я не въ состояніи. Какъ объяснить то, что ея голосъ, хотя бы она говорила въ другой комнат, говорила съ другими, — всегда былъ пріятенъ моимъ ушамъ!..

Она проводила лто въ Шотландіи и Іоркшайр и постоянно писала мн оттуда о томъ, что она намрена длать, возбуждая этимъ мое воображеніе. Въ Лондонъ она пріхала къ началу осенней сессіи. Нкоторое время она прожила у старой леди Кольбекъ, но скоро разошлась съ нею, леди Кольбекъ не могла примириться съ тмъ, что Изабелла намрена сдлаться журналисткой и будетъ писать не повсти, а статьи. Ухавъ отъ леди Кольбекъ, Изабелла поселилась вмст съ пожилой гувернанткой-нмкой, которую она наняла черезъ посредство одного агентства. Тогда она начала писать и сразу выбрала опредленное направленіе, развивая свои взгляды и вырабатывая свой стиль. Дйствительно, о ней начали говорить и, хотя ее не одобряли, но все же она получала приглашенія на обды. Кром того, она пользовалась репутаціей двушки, умющей ладить съ почтенными и пожилыми людьми.

Странное ощущеніе испытывалъ я, когда, входя въ гостинную, вслдъ за Маргаритой, шуршащей своимъ шелковымъ платьемъ, я видлъ издали свою юную пріятельницу, превратившуюся изъ курносой двочки, вчно носившей синюю матросскую блузку, въ блестящую, молодую двушку въ бломъ шелковомъ плать, отдланномъ дорогими кружевами, съ жемчужнымъ ожерельемъ на ше и серебристой лентой въ темныхъ волосахъ…

Мы, впрочемъ, видлись съ нею не часто, хотя она не скрывала, что любитъ мое общество, и постоянно развивала въ своихъ статьяхъ мои взгляды и искала меня повсюду. Мало-по-малу однако та польза, которую она приносила нашему журналу, заставила насъ тсне сблизиться. Она приходила въ редакцію, садилась у окна въ моемъ рабочемъ кабинет, просматривала корректуру статей для будущаго номера и обсуждала его содержаніе, подвергая самому тщательному анализу мои намренія. Ея разговоръ почему-то всегда напоминалъ мн стальное лезвіе. Ея слогъ все совершенствовался, сохраняя свою оригинальность и остроту.

Мы какъ будто забыли то легкое смущеніе, которое оба почувствовали во время нашего послдняго свиданія. Теперь мы не испытывали больше никакой неловкости и непринужденно разговаривали другъ съ другомъ. Правда, мы не придерживались никакихъ условностей, но отъ этого наши отношенія становились проще и естественне. Вскор у насъ вошло въ привычку еженедльно совершать вмст какую-нибудь прогулку, а письма и записки, которыми мы обмнивались, стали очень частымъ явленіемъ. Однако все это носило чисто интеллектуальный, невинный характеръ. Она привыкла называть меня учителемъ во время нашихъ прогулокъ, что было, разумется, чудовищной лестью, но тмъ не мене я необыкновенно гордился тмъ, что она была моей ученицей. Да и кто бы не чувствовалъ этого на моемъ мст? Мы оставались на этой точк долгое время, пока не прошелъ годъ посл Гандичскихъ выборовъ.

Посл того, какъ леди Кольбекъ отказалась отъ нея, находя ее слишкомъ ‘интеллектуальной’ и не поддающейся руководству, Изабелла была приглашена Бальдэсами и провела съ ними и съ ихъ кузиной Леонорой Спэрлингъ лто въ Герфордшайр. Тамъ у нея явились претенденты. Молодая, блестящая двушка привлекала ихъ, но въ то же время внушала имъ нкоторый страхъ своими свободными манерами и своей самостоятельностью. Изабелла увряла потомъ, что они почувствовали явное облегченіе, получивъ отказъ…

Однако Арнольдъ Шусмизсъ пользовался ея расположеніемъ и между ними завязались дружескія отношенія, очень напоминавшія т, которыя существовали между мной и ею. Онъ ей нравился, потому что онъ былъ застнчивъ, неловокъ и неразговорчивъ, и у нея явилось опасное желаніе помочь ему найти свою душу. Я испытывалъ уколы ревности, видя это, и вообще находилъ лишней такую дружбу съ нимъ. Онъ отнималъ у нея время и я думалъ, что это можетъ отразиться на ея работ. Но, если даже дружба съ нимъ и отнимала у Изабеллы время которое она могла бы посвятить своимъ писаніямъ, то нашимъ прогулкамъ, разговорамъ и сближенію она нисколько не препятствовала.

IV.

И вотъ Изабелла и я, мы внезапно почувствовали страстную любовь другъ къ другу.

Перемна въ нашихъ отношеніяхъ произошла такъ неожиданно и безъ всякаго сознательнаго умысла съ нашей стороны, что я совершенно не въ состояніи разсказать по порядку, какъ совершалась эта перемна. Какой маленькій камешекъ заставилъ скатиться лавину, все разрушающую на своемъ пути,— я не знаю, но только перегородка, отдлявшая насъ, незамтно упала…

Въ Изабелл также совершилась перемна, напоминающая ту, которая происходитъ въ природ съ наступленіемъ весны. Она сіяла красотой и молодостью, но въ то же время въ ней чувствовалось какое-то смутное безпокойство. Она не могла работать усидчиво, какъ прежде. Мужчины заглядывались на нее и искали съ нею встрчъ. Объ одномъ странномъ приключеніи, которое произошло съ нею, она разсказала мн, но я чувствовалъ, что она разсказала мн не все. Впрочемъ, она разсказала мн то, что была въ состояніи разсказать. Это было на танцовальномъ вечер у Ропперсовъ. Одинъ господинъ, хорошо извстный въ Лондон, поцловалъ ее. Она была чрезвычайно изумлена, такъ какъ совершенно не ожидала этого, и затмъ безъ всякаго стсненія разсказала мн, какое впечатлніе произвелъ на нее этотъ поцлуй и что она чувствовала при этомъ.

— Я нуждаюсь въ поцлуяхъ и тому подобныхъ вещахъ — призналась она.— Я думаю, это чувствуетъ каждая женщина…

Посл небольшой паузы она прибавила.

— Но я не хочу, чтобъ меня цловалъ кто-нибудь!

Меня поразили эти слова. Они, какъ мн казалось, вполн выражали отношеніе женщинъ къ такого рода вещамъ.

— Найдется кто нибудь, кто разршитъ эту задачу,— сказалъ я.

— Можетъ быть, и найдется,— отвчала она.

Я промолчалъ.

— Кто нибудь это сдлаетъ,— замтила она почти со злостью.— И тогда намъ придется прекратить свои прогулки и бесды, дорогой учитель… Мн будетъ очень жаль!

— О, ‘онъ’ наврное будетъ очень интересенъ и, безъ сомннія, откроетъ вамъ новые и привлекательные горизонты!— возразилъ я…— Не можете же вы вчно оставаться на положеніи ученицы!..

— Я думаю, что не могу… Но я только недавно начала сомнваться въ этомъ,— прибавила она.

Я помню этотъ разговоръ, но, насколько наши мысли и чувства были тогда понятны намъ самимъ, этого я не могу сказать теперь. Вскор посл этого мы провели почти цлый день въ садахъ Кью и тогда завса окончательно приподнялась передъ нашими глазами. Я совершенно не помню, чтобы я ей объяснялся въ любви тогда, но отношенія между нами измнились…

Это было въ самомъ начал года, кажется, въ январ. На дорожкахъ еще лежалъ снгъ и мы обратили вниманіе на то, что, кром насъ, еще двое постили въ этотъ день Пагоду. Помню то ощущеніе, которое вызывалъ во мн теплый, влажный воздухъ оранжерей, зеленоватый свтъ и большія развсистыя пальмы надъ нашими головами. Я живо помню, съ какимъ любопытствомъ я разсматривалъ какой-то цвтокъ изъ Патагоніи, но совершенно не помню, чтобы мы объяснялись другъ другу въ страстной любви. Мы держали себя такъ, какъ будто всегда знали, что любимъ другъ друга. Между нами давно уже установилась такая нравственная близость, какая встрчается между братомъ и сестрой или между мужемъ и женой, и, какъ это ни странно, но въ этотъ моментъ мы не ощущали страсти, а только горячую, нжную дружбу. Мы были во всемъ согласны другъ съ другомъ и оба одинаково чувствовали потребность установить свое дальнйшее поведеніе. Однако, не смотря на то, что мы предвидли въ будущемъ массу затрудненій, мы все-таки наслаждались настоящей минутой. Какъ будто внезапно передъ нашими глазами поднялась завса, мшавшая намъ до сихъ поръ видть другъ друга!

Мн пришлось впослдствіи взглянуть на тогдашнія наши отношенія съ точки зрнія посторонняго наблюдателя. Дйствительно, съ этой точки зрнія все представлялось совершенно въ иномъ свт, чмъ было на самомъ дл. Повидимому, я долженъ былъ казаться коварнымъ обольстителемъ, опутавшимъ своими стями невинную, беззащитную двушку. Но, въ сущности мы чувствовали себя равными другъ другу въ то время. Я зналъ, что въ умственномъ отношеніи она нисколько не ниже меня и во многихъ отношеніяхъ даже выше и мужественне. Быстрота ея сообразительности всегда вызывала во мн радостное чувство. Ея умъ всегда напоминалъ мн яркій и блестящій солнечный лучъ, отражающійся въ струйкахъ воды возл плывущей лодки,— такой же подвижный и такъ же подчиняющійся законамъ природы. Въ глубин своей души мы врили самымъ искреннимъ образомъ, что любить — значитъ чувствовать душевный подъемъ, радость, бодрость, готовность совершать подвиги. А между тмъ намъ предстояло вдь ршить вопросъ, отчего мы не можемъ быть настоящими любовниками? Я положительно утверждаю, что ни условія моего воспитанія, ни условія воспитанія Изабеллы не содйствовали развитію у насъ сознанія, что мы поступаемъ дурно, страстно любя другъ друга. Я уже подробно разсказалъ, какъ я былъ воспитанъ и какъ я велъ себя въ такихъ случаяхъ. Все, что читала Изабелла и что она думала, вс умалчиванія ея гувернантокъ и предостереженія наставниковъ, соціальныя и религіозныя вліянія, которымъ она подвергалась,— все это, въ конц концовъ, привело къ такому же отсутствію увренности въ своей вин, какое было и у меня. Общепринятый кодексъ нравственности не имлъ на насъ никакого вліянія. Мы думали только о возможности и цлесообразности того, къ чему мы оба такъ страстно стремились. Но таково въ настоящее время настроеніе огромнаго большинства людей и въ особенности молодежи. Ходячая мораль не захватила ихъ и они не врятъ въ нее. Правда, въ мелочахъ они подчиняются ей, но это уже другое дло. Въ сущности, едва-ли можно путемъ такого умолчанія оправдывать вс запрещенія, установленныя кодексомъ нравственности. Если въ литератур и въ разговор не допускается ихъ обсужденія, то нельзя помшать этому въ жизни. Ни одно цивилизованное и интеллигентное общество не должно было бы допускать такой неподготовленности и неосвдомленности, какую обнаруживаютъ люди по отношенію къ великимъ моментамъ страсти. Въ такіе моменты они видятъ себя окруженными цлою изгородью всяческихъ предразсудковъ, обычаевъ и чисто произвольныхъ взглядовъ, не имющихъ никакой органической силы. Какая безконечная нелпость заключается во всемъ этомъ! Вдь мы стараемся устроить наше сложное современное общество на основахъ умолчанія! Мы ничего не объясняемъ нашимъ дтямъ и не разговариваемъ съ ними про любовь и бракъ. Все, что сюда относится, мы тщательно обходимъ молчаніемъ и поддерживаемъ въ этомъ отношеніи старинную традицію, въ правильности которой однако вс уже сомнваются. Но до сихъ поръ еще никто не пробовалъ подвергнуть тщательному анализу эти взгляды. Что же происходитъ? Возьмемъ для примра то, что случилось съ нами. Съ одной стороны, насъ охватило страстное желаніе, лишенное всякихъ элементовъ грубости и стыда, благодаря сил любви, съ другой же — мы видли ревность однихъ, порицаніе другихъ, матеріальный рискъ и разнаго рода опасности.

Постановленія общества, освщенныя пламенемъ нашей страсти, казались нами нелпыми, ирраціональными, произвольными, чудовищными и заслуживающими только насмшки. Мы погибнемъ! Пусть такъ! Во всякой любви бываетъ такой періодъ, когда мысль о гибели и смерти не только не пугаетъ, но придаетъ какой-то торжественный характеръ всему. Робкіе люди, конечно, могутъ испугаться такой перспективы и отступить, не ршаясь бросить подобный вызовъ обществу, но мы съ Изабеллой не были робкими.

Мы взвсили все и пришли къ ршенію, къ которому приходятъ тысячи людей, находящихся въ нашемъ положеніи, т. е. что, еслибъ возможно было сохранить нашу тайну, то все останется между нами и ничего нельзя будетъ возразить противъ насъ. И вотъ мы сдлали первый шагъ. Охваченные жаждою любви, мы пришли къ заключенію, что будемъ любовниками, но никто не долженъ этого знать. Это устраняло одно препятствіе, которое постоянно стояло передъ нами, а именно,— присутствіе Маргариты.

Мы сдлали этотъ шагъ, отдавшись своему чувству, дрожащіе и радостные, съ чистымъ сердцемъ и душой, повинуясь велнію любви. А затмъ мы нашли, какъ и тысячи людей, находившихся въ такихъ же условіяхъ, что мы не можемъ хранить свою тайну только для себя. Любовь требуетъ выхода. Любовь, окруженная постоянною тайной, не можетъ быть любовью. Но именно этого-то люди не понимаютъ!..

Однако прежде, чмъ мы дошли до этого, прошло нсколько мсяцевъ. Въ этотъ промежутокъ времени и произошла моя внезапная поздка въ Америку.

— Намъ угрожаетъ несчастье!— сказалъ я Изабелл.— И ты, и я, мы оба слишкомъ большіе люди, и наша тайна не можетъ долго сохраняться. Подумай о возможности открытія! Мы должны прекратить это, во чтобы то ни стало, даже цною разлуки!

— Только потому, что мы можемъ быть открыты?— произнесла она.

— Да, только поэтому.

Мы оба были не искренни, и трудно сказать, кто изъ насъ тогда уговаривалъ и кто сопротивлялся.

Я бжалъ нелпо, безсмысленно. Вотъ разгадка моего путешествія въ Америку, которое привело въ такое изумленіе всхъ моихъ друзей.

Я бжалъ отъ Изабеллы. Я ухватился за эту мысль бжать отъ нея, поспшно набросалъ инструкціи Бриттену относительно изданія нашего еженедльника и, кое-какъ собравъ свой багажъ (причемъ я забылъ, въ числ многихъ вещей, и свой бритвенный приборъ) пустился, очертя голову, въ кругосвтное путешествіе.

Какое это было нелпое бгство! Помню, какія глупыя объясненія я давалъ Маргарит и какъ я боялся, чтобы она не вздумала похать со мной! Помню свой перездъ черезъ океанъ на скверномъ, мокромъ пароход, свою безъисходную тоску, къ которой примшивалась морская болзнь. Я проливалъ горькія слезы. Господи, какъ все это было безразсудно, смшно… и какъ я ненавидлъ своихъ товарищей-пассажировъ!

Нью-Іоркъ на нкоторое время развлекъ и восхитилъ меня. Когда же впечатлнія притупились, то я помчался въ Чикаго. Дорогой, въ позд, я пилъ и лъ съ какою-то отчаянною жадностью разныя кушанья, подаваемыя на маленькихъ блюдахъ, я длалъ множество странныхъ, нелпыхъ вещей, чтобы только развлечь себя. Ни одинъ романистъ не въ состояніи былъ бы изобразить того сумбура, который царилъ въ моихъ мысляхъ и чувствахъ.

Чикаго также сначала занялъ меня своей оригинальностью. Что за странныя формы приняла здсь цивилизація! Но затмъ вдругъ моя ршимость пришла къ концу, и я опрометью пустился въ обратный путь.

Я долженъ сознаться, что мое внезапное возвращеніе назадъ было вызвано отнюдь не тмъ, что я почувствовалъ себя въ силахъ бороться. Мн вдругъ пришло въ голову, что разлука можетъ принести плоды. Что-то въ ея письмахъ, какая-то вскользь брошенная фраза навела меня на эту мысль и я съ ужасомъ подумалъ, что могу вернуться въ Лондонъ и не найти тамъ Изабеллы. Честь, осторожность, карьера — все это отступило на задній планъ передъ мыслью, что я могу потерять Изабеллу. Я не могъ представить себ жизни безъ нея, не могъ безъ нея жить!..

Я нисколько не оправдываю себя. Я совершилъ неизвинительный поступокъ. Я не долженъ былъ возвращаться. Но я такъ страстно желалъ Изабеллу, что не могъ успокоиться, пока это желаніе не было удовлетворено.

Я прямо направился къ ней. Но здсь я долженъ остановиться. Нельзя словами разсказать любовь, передать тотъ радостный трепетъ, то странное чувство отваги и ликованія, которое охватило насъ. Можетъ ли дать какое-либо представленіе объ этомъ разсказъ о нашихъ свиданіяхъ, о тхъ трудностяхъ, которыя намъ приходилось преодолвать, о тхъ чувствахъ, которыя я испытывалъ, заглядывая ей въ глаза или гладя трепетною рукой ея мягкіе, нжные волосы? Лишенныя сіянія всеосвщающей любви, эти вещи являются простою чувственностью. Такими он будутъ казаться въ словесной передач, такъ какъ разсказывать можно только грубые факты любви и ихъ послдствія.

Много огорченій и много печали принесла мн эта любовь, больше, чмъ я могъ бы ожидать. Но даже теперь я не могу сказать, что сожалю о своемъ возвращеніи изъ Америки. Мы любили до крайняго предла. Никто изъ насъ не могъ бы полюбить такъ никого другого. Въ этой любви была красота и она была наша!

Мое возвращеніе въ редакцію навсегда запечатллось въ моей памяти. Это было во вторникъ утромъ. Ни одна душа въ Лондон, за исключеніемъ Изабеллы, не подозрвала, что я вернулся въ Англію недлю тому назадъ.

Я вошелъ и прямо наткнулся въ дверяхъ на Бриттена.

— Боже мой!— воскликнулъ онъ, увидвъ меня.

— Я вернулся, какъ видите,— отвчалъ я.

Онъ посмотрлъ своими проницательными глазами на мое возбужденное лицо.

Я молча выдержалъ его взглядъ.

— Куда же вы вернулись?— спросилъ онъ.

VI.

Я долженъ теперь разсказать то, что было моею первою настоящею ложью Маргарит. Я писалъ ей изъ Чикаго и изъ Нью-Іорка и сообщилъ ей, что считаю себя обязаннымъ вернуться и быть на мст въ Англіи къ началу новой сессіи. Но я скрылъ отъ нея названіе парохода и устроилъ такъ, чтобы она не знала въ точности дня, когда я вернусь въ Лондонъ. Я телефонировалъ, чтобы мн приготовили комнату, зная, что Маргарита находится въ Дергэм, у Бентингъ Гарблоу, а когда она вернулась, то я былъ уже дома цлый день.

Какъ хорошо я помню ея возвращеніе!

Моя поздка изгладила воспоминаніе о нашемъ долгомъ отчужденіи. Какая-то перемна совершилась и въ Маргарит. Я видлъ это ясно. Когда она подъхала къ дому, я спустился внизъ, навстрчу ей. Лицо ея свтилось радостью, когда она вошла. Былъ холодный мартовскій день, и она была одта въ какіе-то темные мха, особенно оттнявшіе ея нжный цвтъ лица и подчеркивавшіе ея красоту. Увидавъ меня, она протянула мн об руки и безъ малйшаго колебанія обняла меня и поцловала.

— Я такъ рада, что ты вернулся, наконецъ, мой дорогой,— воскликнула она,— такъ рада!

Я отвчалъ на ея поцлуй, испытывая какое-то странное чувство, не поддающееся опредленію. Это не было сознаніе вины или собственной низости, а скоре изумленіе.

— Я не знала до сихъ поръ, что значитъ разлука,— сказала она.

Меня внезапно оснила мысль, что она хочетъ положить конецъ нашему отчужденію. Она придвинулась ко мн такимъ образомъ, что моя рука должна была ласково обнять ее.

— Какой красивый мхъ!— сказалъ я.

— Я купила его, чтобы понравиться теб…

Внизу показалась горничная, несшая вещи вмст съ другой служанкой.

— Разскажи мн про Америку,— сказала Маргарита.— Мн кажется, будто ты пробылъ въ отсутствіи шесть лтъ…

Мы вошли подъ руку въ ея маленькій будуаръ. Я помогъ ей снять мховое пальто и услся на маленькую софу, обитую ситцемъ, которая стояла противъ камина. Она приказала принести чаю и тоже сла на софу, возл меня. Не знаю, чего я ожидалъ вообще отъ нашего свиданія, но ужъ наврное я не ожидалъ, что разстояніе, раздлявшее насъ, такъ быстро исчезнетъ.

— Мн хочется знать все относительно твоей поздки въ Америку,— замтила она, смотря на меня испытующимъ взглядомъ.— Отчего ты вернулся?

Я неохотно повторилъ ей въ общихъ чертахъ то, что писалъ въ своихъ письмахъ.

— Но отчего же ты вернулся, не побывавъ въ Денвери?— спросила она.

— Я чувствовалъ безпокойство и потребность вернуться.

— Безпокойство!— повторила она задумчиво.— Ты чувствовалъ безпокойство въ Венеціи… Ты говорилъ, что безпокойство заставило тебя хать въ Америку…

И она снова пытливо посмотрла на меня. Затмъ, отвернувшись, она занялась чаемъ, но въ движеніяхъ ея была замтна какая-то торопливость и неловкость. Наливъ черезчуръ много воды въ чайникъ, она нсколько мгновеній сидла неподвижно, устремивъ взоръ въ пространство, и я замтилъ только, что ея рука, лежавшая на краю стола, слегка дрожала. Я внимательно слдилъ за нею и въ душ моей зарождалось какое-то смутное чувство тревоги. Что могла она знать или подозрвать?

Наконецъ, она произнесла съ усиліемъ:

— Я бы хотла, чтобъ ты снова вступилъ въ парламентъ. Жизнь не даетъ теб достаточно матеріала…

— Еслибъ я снова вступилъ въ парламентъ, то былъ бы тамъ на сторон консерваторовъ.

— Я знаю,— сказала она и глубоко задумалась. Посл небольшой паузы она снова проговорила:

— Недавно…— она запнулась.— Недавно я прочла твои статьи…

Я молчалъ и ждалъ. Мн не хотлось помшать ей высказаться.

— Я не понимала, чего ты добиваешься,— сказала она.— Я неправильно судила о теб. Я не знала. Мн кажется, я была просто глупа!..

Въ ея глазахъ сверкнули слезы.

— Ты, впрочемъ, не давалъ мн возможности понять тебя…

Она отвернулась. Въ ея голос, когда она говорила, слышались подавленныя рыданія.

— Мужъ мой!— воскликнула она внезапно и протянула мн об руки.— Я хочу начать съизнова!

Смущенный до послдней степени, я взялъ ея руки и проговорилъ: ‘Моя дорогая!’

— Да, я хочу начать съизнова.

Я нагнулъ голову, чтобы она не видала моего лица. Ея рука лежала въ моей рук и я поцловалъ ее.

— Ахъ!— прошептала она и, тихо выдернувъ руку, оперлась на софу. Я видлъ ея пристальный взглядъ, устремленный на меня, и, чувствуя себя послднимъ негодяемъ въ мір, отвчалъ ей такимъ же взглядомъ. Воспоминаніе о темныхъ глазахъ Изабеллы почти замняло ея физическое присутствіе и стояло между нами…

— Скажи мн,— проговорилъ я, наконецъ, чтобы прервать напряженное молчаніе, становившееся невыносимымъ,— скажи мн все, что ты думаешь объ этомъ.

Я нсколько отодвинулся отъ нея и взялъ въ руку чашку, точно ища въ ней защиты.

— Ты прочла мою старую книгу?— спросилъ я.

— Да, и газету тоже. Я взяла съ собой весь комплектъ номеровъ въ Дергэмь. Я прочла ихъ вс и много передумала. Я не понимала… не понимала, чему ты учишь!..

Она замолчала.

— Теперь все стало для меня ясно… и такъ врно!— прошептала она.

Я растерялся окончательно. Поставивъ чашку на столикъ, я поднялся и, подойдя къ камину, прислонился къ доск.

— Чрезвычайно радъ, Маргарита, что ты пришла, наконецъ, къ выводу, что я не вполн испорченъ,— сказалъ я и принялся, довольно таки банальнымъ и поверхностнымъ образомъ, излагать ей свои взгляды, а она придвинулась ко мн и, смотря на меня въ упоръ, ловила мои слова съ жадностью прозелита.

— Да, да,— шептала она.

До этого я ни разу не испыталъ сомнній въ врности моихъ новыхъ взглядовъ, но теперь я началъ въ нихъ сомнваться глубочайшимъ образомъ. Такова суровая иронія судьбы всхъ политиковъ, писателей, общественныхъ проповдниковъ. Какъ только они замчаютъ, что аудиторія уже прониклась ихъ взглядами и находится, такъ сказать, у ихъ ногъ, то ими овладваютъ сомннія. Но они не должны допускать никакихъ сомнній. Ихъ дло говорить и убждать. Я же такъ привыкъ къ вмшательству Изабеллы, къ ея поправкамъ, опредленіямъ, къ ея порицанію или ободренію!..

Мы пообдали вдвоемъ съ Маргаритой дома. Она заставила меня изложить ей мои политическіе проекты.

— Я была глупа,— сказала она.— Теперь я хочу помочь теб.

Я ужъ не помню, какъ это случилось, но она заставила меня придти въ свою комнату. Мн кажется, предлогомъ послужила американская книга, о которой я случайно упомянулъ въ разговор и которую она пожелала видть. Я принесъ ей эту книгу и, положивъ ее на столъ, направился къ двери.

— Мужъ мой!— воскликнула она и протянула ко мн свои тонкія руки. Я вынужденъ былъ подойти къ ней и поцловать ее, а она нжно обвила мою шею, притянула меня къ себ и поцловала. Я осторожно разнялъ ея руки и поцловалъ об кисти и ладони.

— Спокойной ночи!— сказалъ я.

Послдовала маленькая пауза.

— Спокойной ночи, Маргарита!— повторилъ я и ршительно направился къ двери. Я не оборачивался, не смотрлъ въ ея сторону. Я чувствовалъ однако, что она наблюдаетъ за мной, и еслибъ я оглянулся, то она протянула бы мн руки…

Наша тайна, касавшаяся только меня и Изабеллы, уже въ самомъ начал нанесла ударъ другому человческому существу…

VII.

Весь міръ измнился для насъ съ Изабеллой, а мы все старались уврить себя, что ничего не измнилось, за исключеніемъ одного ничтожнаго обстоятельства въ нашихъ отношеніяхъ. Мы совершенно искренно врили, что то, что случилось между нами, возможно оградить отъ постороннихъ глазъ и что это никакъ не отразится на нашихъ вншнихъ отношеніяхъ. Теперь я вижу, какъ безразсудно было надяться на это. Впрочемъ, я уже черезъ недлю убдился въ этомъ. Но тмъ не мене фактъ остается фактомъ: мы врили въ это, какъ врятъ и будутъ продолжать врить вс влюбленные, лишенные возможности соединиться бракомъ. А потомъ и они будутъ расплачиваться за эту вру, какъ расплатились мы.

Я разсказываю здсь только свою исторію и не предлагаю никакихъ теорій. Я говорю объ идеяхъ, вліяніяхъ и эмоціяхъ, которыя я переживалъ. Пусть моралистъ осуждаетъ мое поведеніе, но теперь, оглядываясь назадъ, я съ удивленіемъ вспоминаю, что никто изъ насъ не смущался вопросомъ о правильности или неправильности нашихъ поступковъ. У насъ не было ни врожденнаго, ни пріобртеннаго воспитаніемъ уваженія къ общепринятымъ правиламъ морали. Само собою разумется, что т, кто стоитъ на страж общественной нравственности, скажутъ, что мы дурно поступали. Я же въ нашу защиту скажу, что они были плохими стражами нравственности и скоре дйствовали, какъ провокаторы… А когда въ конц концовъ противъ насъ было выставлено обвиненіе, имвшее дйствительную цнность въ нашихъ глазахъ, мы были уже крпко связаны узами страсти.

Я провелъ безсонную ночь посл возвращенія Маргариты. Я былъ смущенъ и встревоженъ. Она внезапно появилась передо мной, прекрасная, великодушная, способная чувствовать такъ глубоко! Я былъ пораженъ тмъ, что я такъ основательно забылъ ее. Презирая опошленное и условное понятіе о чести, я совсмъ упустилъ изъ виду, что для меня честь иметъ реальное значеніе. И эта честь воплотилась въ Маргарит, неожиданно явившейся передо мной. Гордость Маргариты была моей честью, и я не имлъ права попирать ее ногами…

Не помню, было ли у меня желаніе пойти къ Изабелл и представить ей все это въ новомъ свт. Можетъ быть, у меня даже являлась мысль кончить то, что было начато такъ недавно и съ такою страстью. Но если бы даже у меня и было такое желаніе, то оно должно было исчезнуть, какъ только я увидлъ ее. Каковы бы ни были сожалнія, возникающія въ сумрак ночи, дневной свтъ всегда разгоняетъ ихъ и вновь подкрпляетъ нашу вру въ себя, въ свои ршенія. Мы оттолкнули отъ себя вс сомннія. Маргарита не должна знать! Маргарита не узнаетъ! А если она ничего не знаетъ, то никакого вреда нтъ!.. Мы старались уврить себя въ этомъ…

Сначала намъ казалось, что мы обособлены отъ міра. Мы какъ будто находились въ волшебной камер, наполненной собственнымъ свтомъ и совершенно отрзанной отъ остального міра. Но такъ было только самое короткое время. Мы очень скоро поняли, что міръ окружаетъ насъ, тснитъ насъ, ограничиваетъ и угрожаетъ намъ, и мы находимся въ его власти. Я старался игнорировать то оскорбленіе, которое я наносилъ Маргарит, оставляя безъ отвта ея предупредительность, ея нжное обращеніе ко мн. Я старался уврить себя, что тайная любовь не длаетъ никакой разницы, и что разрывъ между мужемъ и женой, теперь уже непоправимый, не зависитъ отъ этого. Но я никогда не говорилъ объ этомъ съ Изабеллой и скрывалъ отъ нея новый взглядъ на вещи. Да и могъ ли я говорить съ нею объ этомъ? Время для этого уже прошло…

Затмъ непріятности и огорченія явились въ другомъ вид. Неизбжная скрытность, окружавшая наши отношенія, была причиной того, что въ нихъ вкрались нежелательные и прискорбные элементы. Мы старались ихъ игнорировать, скрывали ихъ другъ отъ друга и даже отъ самихъ себя. Но счастливая любовь преисполнена гордости и не можетъ оставаться тайной. Вначал тайна имла обаяніе для насъ, намъ пріятно было сознавать ее между нами. Но вскор она начала насъ тяготить, и мы даже слегка стыдились ея. Въ душ Изабеллы вставалъ протестъ противъ постояннаго притворства и лицемрія, съ которыми не могла мириться ея искренняя натура. Мы отдыхали, когда оставались одни вдали отъ нескромныхъ взоровъ, но какъ трудно и утомительно было на людяхъ постоянно слдить за собой, чтобы насъ не выдала какая-нибудь неосторожная фраза, и быстро отдергивать руку, боясь даже легкаго, мимолетнаго прикосновенія. Мы страстно любили и стремились другъ къ другу, но во время нашихъ свиданій мы должны были постоянно смотрть на безжалостно тикающіе часы, торопиться, чтобъ не опоздать на поздъ, и отправляться по своимъ дламъ. Все это тяжело отзывалось на нашихъ отношеніяхъ. Мы испробовали ‘незаконную связь’ и пришли къ заключенію, что она для насъ не годится. Но какъ покончить съ нею?.. Можетъ быть, если бъ мы могли видть все вокругъ насъ, мы бы порвали нашу связь. Но насъ ослпляло пламя нашей любви. Не знаю, что бы случилось, если бъ мы въ то время разошлись… Мы думали о разрыв и тайно сходились, чтобъ обсудить этотъ вопросъ, но всепобждающая страсть брала верхъ надъ всми нашими ршеніями…

Мысль о дтяхъ вскор встала между нами. Она должна была неизбжно явиться, какъ результатъ нашихъ понятій о жизни и ея требованіяхъ. Физическая любовь безъ дтей всегда носить нсколько трусливый, робкій и даже нсколько постыдный характеръ. Но мы не думали объ этомъ раньше, и это было вполн естественно…

Извстная послдовательность фазъ развитія неизбжна въ любви. Вмст съ этимъ явилось и непредвиднное потускнніе первоначально яркой картины нашихъ любовныхъ отношеній. Но это были пока только скользящія тни, тайное безпокойство, которое мы скрывали другъ отъ друга…

VIII.

Выборы въ Гандич внезапно выдвинули меня.

Прошло только два года со времени этой борьбы, и я не хочу надодать читателю подробнымъ описаніемъ событій, которыя еще остались у него въ памяти. Журналисты тогда очень много говорили о значеніи этихъ выборовъ, и для огромнаго большинства людей, за исключеніемъ сравнительно небольшого круга знавшихъ меня, я внезапно вынырнулъ изъ мрака. До этихъ выборовъ я былъ журналистъ и писатель, не пользовавшійся большою извстностью въ публик, но посл нихъ я занялъ выдающееся мсто въ маленькой групп, поддерживавшей младоимперіалистское движеніе.

Выборы въ Гандич въ значительной степени были моимъ дломъ. Я теперь стоялъ на собственныхъ ногахъ, тогда какъ во время кингхэмстедскихъ выборовъ я былъ только молодымъ кандидатомъ, партійной единицей, я долженъ былъ подслуживаться выборщикамъ, длалъ то, что мн говорили, и въ конц концовъ былъ вынесенъ волной антиимперіалистскаго движенія, точно морская звзда, выброшенная на берегъ приливомъ.

Мои феминистическіе взгляды возбуждали недовріе партіи, и врядъ ли я былъ бы избранъ въ Гандич, если бы либералы не были слишкомъ уврены въ этомъ округ, всегда находившемся въ ихъ рукахъ: либеральное большинство на послднихъ выборахъ достигало здсь 3642 голосовъ. Раздоры, возникшіе между либералами, выступленіе соціалистскаго кандидата послужили къ моей выгод. Я думаю также, что поведеніе Гэна, Круппа и Тарвилля, которые хлопотали за меня, принесло мн большую пользу.

— Мы, пожалуй, не одержимъ побды,— сказалъ Круппъ,— но во всякомъ случа будемъ разговаривать.

И, въ самомъ дл, даже наканун побды, мы смотрли на Гандичъ, не какъ на поле битвы, а какъ на запасный пунктъ. Плутусъ, нашъ агентъ, былъ совсмъ сбитъ съ толку, когда началась выборная агитація.

— Они вамъ приписываютъ всякаго рода странныя идеи относительно семьи,— сказалъ онъ мн.

— Я думаю, что семья существуетъ для блага дтей,— отвчалъ я.— Что же тутъ страннаго?

— Нтъ ничего, когда вы это объясните… но они не дадутъ вамъ объяснить. Что-же касается брака…

— Я правильно думаю о брак, поврьте мн.

— Конечно, если бъ у васъ были дти!..— замтилъ Плутусъ нсколько необдуманно.

Аттака противъ меня велась въ маленькомъ избирательномъ листк, который назывался ‘Стражъ Гандича’. Искаженныя цитаты изъ моихъ статей и ложныя толкованія моихъ словъ дали мн прекрасный матеріалъ для рчи. Я говорилъ въ теченіе часа, держа въ рукахъ смятый экземпляръ этой газетки, и, воспользовавшись ею, какъ предлогомъ, изложилъ самымъ подробнымъ образомъ свою идею поощренія материнства. Впечатлніе было громадное. Либеральная печать посвятила мн небывалое вниманіе, въ увренности, что мн больше ничего не остается длать, какъ повситься. Консервативныя же газеты пытались оправдать меня. Вся страна заговорила. Я написалъ памфлетъ, трактующій объ этомъ предмет, тщательно просмотрлъ его и выставилъ на прилавкахъ книжныхъ магазиновъ. Онъ разошелся въ огромномъ количеств, и я получилъ цлую кучу писемъ. Мы выпустили три тысячи экземпляровъ въ одномъ только Гандич. На всхъ митингахъ разбирали меня по косточкамъ и задолго до выборовъ. Плутусъ былъ уже обращенъ въ пользу моей идеи.

— Это вызвало такое же волненіе, какъ и пенсіи старикамъ!— воскликнулъ онъ.— Мы провели либераловъ! Подумать только, что такой проектъ исходитъ съ нашей стороны!

Однако только посл объявленія результатовъ выборовъ я уврился, что окончательно выигралъ это сраженіе. Никто не ожидалъ такой побды. Я получилъ больше 15.000 голосовъ. Однимъ скачкомъ вс коссингтонскія газеты запли мн хвалу. ‘Возрождающаяся Англія, воспитывающая людей!’ говорилось въ передовой стать на другое утро посл выборовъ и доказывалось, что консерваторы всегда были піонерами въ области разумно-смлыхъ созидательныхъ проектовъ…

Я вернулся въ Лондонъ съ ночнымъ поздомъ, въ сопровожденіи утомленной, но радостной Маргариты…

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Невозможное положеніе.

Всякій, кому не была извстна моя жгучая тайна, долженъ былъ считать меня въ этотъ періодъ времени счастливцемъ, которому можно позавидовать. Я быстро оправился посл своего перваго неудачнаго вступленія въ политическую жизнь и, черезъ посредство ‘Синяго Еженедльника’, пріобрлъ значеніе и вліяніе. Я вновь вступилъ въ парламентъ съ выдающимся успхомъ и, несмотря на нкоторую нершительность ортодоксальныхъ консерваторовъ, я все же имлъ лойяльныхъ и независтливыхъ союзниковъ, которые создавали мн положеніе въ партіи. Къ нашей групп присоединялись, возникали соглашенія. Было ясно, что на ближайшихъ общихъ выборахъ мы должны будемъ сыграть видную роль, и въ случа побды консерваторовъ я, несомннно, долженъ былъ вступить въ министерство.

Передо мной открывалось широкое поле, блестящее и заманчивое, и грандіозные планы принимали въ моемъ ум все боле и боле конкретныя и практическія формы. Грядущіе годы, казалось, общали мн всевозможныя успхи.

А въ глубин, невидимая и неподозрваемая никмъ, скрывалась тайна моихъ отношеній съ Изабеллой, точно смя, брошенное въ землю, прорастающее и неудержимо стремящееся вырваться наружу…

Съ самаго начала выборной агитаціи и посл нея мы во время нашихъ свиданій удляли все больше и больше вниманія вопросу о нашемъ обоюдномъ положеніи. Для насъ было ясно, что мы хотимъ быть какъ можно больше вмст, и мы начали томиться желаніемъ жить въ одномъ дом, такъ чтобы можно было видться во всякое время, безъ предувдомленія и заставать другъ друга за самыми будничными занятіями. Намъ нужно было чувствовать другъ друга въ атмосфер повседневной жизни. Вдь между нами, раньше чмъ страсть охватила насъ, существовала уже глубокая симпатія другъ къ другу и интеллектуальная связь. Мы привыкли длиться другъ съ другомъ своими мыслями и впечатлніями: тотъ, кто не испыталъ самъ такого интеллектуальнаго единенія, врядъ ли пойметъ это. Я все больше и больше мыслилъ фразами моихъ разговоровъ съ Изабеллой, я точно слышалъ ея замчанія, комментаріи и даже звукъ ея голоса…

Хорошо помню то странное чувство, которое я испыталъ, увидя ее однажды издали, въ Гандич. Она на улиц, совсмъ какъ посторонній человкъ, вербовщикъ голосовъ, и пройдя мимо, поздоровалась со мной, точно чужая. Но по мр ея приближенія во мн все усиливалось неопредленное ощущеніе, вызываемое ея присутствіемъ. Въ день выборовъ она исчезла изъ округа, и я увидлъ ее только на одно мгновеніе, въ коридор возл комнатъ нашего комитета.

— Уходите?— спросилъ я.

Она кивнула головой.

— Останьтесь. Я бы хотлъ, чтобъ вы взглянули на представленіе. Я помню, какая была потха прошлый разъ.

— Это зрлище для Маргариты,— возразила она съ рзкостью.— Если я увижу ее, улыбающуюся, какъ королева, рядомъ съ вами… Я помню, она улыбалась тогда!..

Она нетерпливо провела рукой по лицу и точно рыданіе вырвалось у нея.

— Глупая ревнивица, ничтожная и пошлая!— проговорила она съ сердцемъ.— желаю вамъ удачи, любезный другъ! Но только все же я не хочу этого видть…

— Прощайте!— сказалъ я, пожимая ей руки, при вид одного изъ моихъ приверженцевъ, который проходилъ по коридору.

Я вернулся въ Лондонъ побдителемъ. Я былъ немного взволнованъ и смущенъ этой побдой и тотчасъ же, какъ только улучилъ минуту, отправился къ Изабелл. Я нашелъ ее блдной, измученной, съ заплаканными глазами. Бремя тайны тяготло надъ ней.

Войдя въ ея комнату, я тотчасъ же заперъ двери.

— Ты говорила, что я выиграю сраженіе!— воскликнуло я и протянулъ ей руки.

Она на мгновеніе прижалась ко мн.

— Милая моя!— прошепталъ я.— Безъ тебя, это не иметъ для меня значенія — никакого!

Нсколько минутъ мы оба молчали. Наконецъ, она выскользнула изъ моихъ объятій и, улыбаясь, проговорила:

— Посмотри, тутъ у меня вс утреннія газеты. Цлая масса! И вс наполнены тобой…

— Это превзошло мои надежды,— сказалъ я.

— И мои тоже.

Она продолжала смотрть на меня, мужественно стараясь улыбаться мн, но вдругъ не выдержала и зарыдала въ моихъ объятіяхъ.

— Чмъ выше ты подымаешься,— шептала она, — тмъ больше ты будешь на виду и тмъ больше мы будемъ разлучены!.. Я знаю… я знаю…

Я крпко обнималъ ее, не говоря ни слова. Вскор она успокоилась.

— Будетъ!— сказала она и вытерла глаза. Она опустилась на маленькую софу у камина, и я слъ возл нея.

— Я не знала, что заключается въ любви… когда мы полюбили другъ друга,— сказала она задумчиво, смотря на огонь.

Я обнялъ ее и, взявъ въ руку ея мягкіе, темные волосы, поцловалъ ихъ.

— Ты сдлалъ большое дло,— продолжала она,— Гандичъ выдвинетъ тебя.

— Да, онъ открываетъ мн большія возможности,— согласился я.— Но… отчего же ты плачешь, дорогая?

— Отъ зависти… и любви!

— Вдь ты же не одинока?

— У меня гибель всякаго дла и меня окружаетъ много людей, но…

— Что же?

— Я хочу одного тебя.

— Ты имешь меня.

Она обняла меня и поцловала.

— Да, я хочу, чтобы ты былъ со мной!— сказала она — Я хочу этого такъ, какъ будто я не имю тебя. Ты не понимаешь, какъ ты мн нуженъ… Какъ бываетъ нуженъ женщин мужчина, котораго она любитъ! Я думала, что если я отдамся теб, то этого будетъ достаточно. Но это ни къ чему не привело. Это былъ только шагъ черезъ порогъ, ничего больше. Дорогой мой, я томлюсь въ разлук съ тобой, я жажду быть съ тобой всегда, не только въ моменты любви. Я хочу длать для тебя что нибудь, видть тебя, когда ты не думаешь обо мн… Мн бы хотлось… вс эти пустыя, интимныя вещи… И многое другое…

Она вдругъ остановилась и посл небольшой паузы прибавила:

— Дорогой мой, я не хочу надодать теб. Я только хочу, чтобъ ты зналъ, что я тебя люблю…

Она обхватила мою голову руками и крпко поцловала. Потомъ внезапно встала.

Я смотрлъ на нее, нсколько встревоженный.

— Ненаглядная моя!— сказалъ я.— Разв теб этого мало? Ты мой совтникъ, мой коллега, моя правая рука, тайная радость моей жизни…

— А я хотла бы штопать теб носки,— возразила она, улыбаясь.

— Ты ненасытная.

— Нтъ,— отвчала она, продолжая улыбаться.— Я вовсе не ненасытная, учитель. Я просто женщина, которая любитъ. И вотъ я, наконецъ, узнала, чего мн не хватаетъ, что мн нужно и чего я немогу имть. Вотъ и все.

— Мы многое имемъ.

— Но мы и желаемъ многаго. Мы съ тобой жадные люди, когда дло касается того, что намъ нравится, мы получили, повидимому, все, что могли получить другъ отъ друга, а я все таки не удовлетворена.

— Что же больше можно получить?

— Для тебя — очень мало. Для меня — все. Да, все! Ты не думалъ объ этомъ. Ты этого не зналъ, такъ же какъ не знала я, когда вступала съ тобой въ любовную связь. Но любовь между мужчиной и женщиной бываетъ порой очень односторонней, страшно односторонней… Вотъ и все!..

— Ты никогда не хотлъ имть дтей?— вдругъ спросила она.

— Вроятно, хотлъ.

— Нтъ!

— Я не думалъ о нихъ.

— Мужчина, можетъ быть, и не думаетъ объ этомъ. А я… я жажду ихъ имть!.. Имть твоихъ дтей и раздлять домъ съ тобой. На самомъ дл и постоянно!.. Вотъ въ чемъ бда… А я не могу имть дтей и не могу имть тебя….

Она заплакала и улыбаясь, сквозь слезы, заговорила:

— Я сдлала теб сцену и сказала то, что у меня на душ. Я такъ несчастна, такъ недовольна собой. Я должна была сказать теб это. Вдь если бъ я теб не сказала — это стало быть между нами. Я люблю тебя всми силами своей души и все, что отъ тебя исходитъ. Я постараюсь превозмочь это — не бойся! Но сегодня это рвется изъ моей души, все мое существо кричитъ объ этомъ. Твое избраніе… Ты выдвигаешься впередъ. Вонъ, въ этихъ газетахъ, ты уже занимаешь видное мсто. Я вдругъ поняла это. Въ глубин души у меня таилась надежда, что ты въ скоромъ времени будешь со мной, т. е. мы отправимся куда нибудь вдвоемъ, я буду заботиться о теб, о твоихъ удобствахъ, о твоемъ обд, ждать тебя по вечерамъ… Эта мысль всегда являлась, когда я думала о теб. И все это вздоръ… нелпость…

Рыданія прервали ее и всхлипывая, она прошептала:

— А ребенокъ… ребенокъ… ты знаешь!..

Я былъ смущенъ и взволнованъ превыше мры. Но Гандичъ со своими требованіями стоялъ передо мной. Мои обязательства были такъ ясны и опредленны…

— Мы не можемъ имть дтей,— сказалъ я.

— Да, мы не можемъ,— повторила она.

— У насъ есть задача, которую мы должны выполнить.

— Твоя задача.

— Но разв это также и не твоя задача?

— Только изъ за тебя.

— Но ты-то, сама, разв не считаешь это своимъ дломъ?

— Женщины не могутъ считать это своимъ дломъ. Подумай только! Вотъ ты тамъ проповдывалъ, что дти составляютъ благо. Ты говорилъ, что лучшее, что есть въ государств, это — счастливыя дти, полныя надеждъ. Ты трудился надъ тмъ, чтобы освободить матерей и дтей…

— И мы отказываемся отъ собственныхъ дтей, чтобы имть возможность сдлать это.

— Да,— отвчала она.— Но иногда мн кажется, что мы отдаемъ слишкомъ много, слишкомъ много!.. Женщина не можетъ отдлаться отъ мысли о дтяхъ, когда она не можетъ ихъ имть… когда она не должна даже надяться имть ихъ. Подумай только о ребенк, котораго мы могли бы имть теперь. Маленькое созданіе, мягкое, нжное, съ крошечными ножками, крошечными ручками… Ахъ, порою меня преслдуетъ этотъ образъ! Это нерожденное дитя какъ будто говоритъ мн: отчего мн не даютъ жить? Я слышу его ночью… Міръ полонъ такими маленькими призраками, возлюбленный мой! Они хотятъ жить, но въ этомъ имъ отказывается. Они взываютъ ко мн. Мн кажется, что я чувствую порой, какъ маленькая ручка стучится въ мое сердце. Дти любви, чудныя дти!.. Маленькія холодныя ручки разрываютъ мое сердце… О, мое сердце, мое сердце!..

Она держала мою руку обими руками и, склонившись надъ нею, плакала горькими слезами. Потомъ она прижалась къ моему плечу и, продолжая плакать, обнимала меня, приговаривая:

— Я никогда, никогда не буду сидть возл тебя съ твоимъ ребенкомъ на колняхъ!.. А вдь я — женщина и твоя возлюбленная…

II.

Создавалось совершенно невозможное положеніе, и съ каждымъ днемъ это выяснялось все большей больше. Мы старались отыскать выходъ, но не находили его и страстно цплялись за такое положеніе вещей, которое не могло продолжаться. Мы оба желали жить вмст и имть ребенка, но у насъ были и другія желанія, несовмстимыя съ этимъ. Очень трудно было согласовать наше политическое и интеллектуальное честолюбіе съ этими тайными желаніями. Наша любовь была тсно переплетена съ нашими другими интересами. Уйти отъ міра и жить изолированно отъ другихъ значило для насъ убить лучшія стороны нашего я. Мы хотли вмст совершать большія дла и знали, что если мы открыто сойдемся, то намъ ничего не останется длать. Мы въ самомъ дл страстно желали имть дтей, но не такихъ, рожденіе которыхъ было бы заклеймено скандаломъ. Мы хотли бы имть свой домашній очагъ, а не жить въ пустын…

А когда мы дошли до этой стадіи развитія нашихъ отношеній, кругомъ стали раздаваться намеки, указывавшіе намъ, что мы открыты, и что скандалъ слдуетъ за нами по пятамъ…

Я впервые услышалъ объ этомъ отъ Эсмира, который спокойно разсказалъ мн объ этихъ слухахъ, пристально смотря на меня своими упорными срыми глазами. Онъ сообщилъ мн это, какъ примръ тхъ нелпыхъ выдумокъ, которыя распространяются обо мн. Одновременно услышала объ этомъ и Изабелла отъ одной своей замужней подруги, которая, однако, прямо потребовала отъ нея или отрицанія, или подтвержденія этого. Мы оба смутились, застигнутая врасплохъ. Изабелла выдала свою тайну, и ея подруга ушла, оставивъ за собой свободу дйствій.

Обнаруженіе нашей тайны началось, со всхъ сторонъ къ намъ являлись друзья и съ серьезными лицами и безконечными предосторожностями намеками предупреждали насъ объ опасности. Нкоторые же изъ нашихъ друзей совершенно перестали посщать насъ. Было очевидно, что мы, неизвстно какимъ образомъ, сдлались предметомъ скандала, пока еще, впрочемъ, не выходившаго за предлы частныхъ разговоровъ. Но не прошло и нсколькихъ недль, какъ уже весь Лондонъ, ничего до сихъ поръ не подозрвавшій, заговорилъ объ этомъ съ обычными въ такихъ случаяхъ преувеличеніями.

Это было самое неподходящее время для такихъ разоблаченій. Давній антагонизмъ, скрывавшійся до сихъ поръ подъ спудомъ, вырвался теперь наружу, и противъ меня велась энергичная кампанія въ газет ‘Expurgator’. Само собою разумется, что ничего не могло быть пріятне для моихъ враговъ и гибельне для меня, какъ такое разоблаченіе моего предосудительнаго поведенія. Только потому, что до-сихъ поръ я былъ окруженъ такимъ уваженіемъ и считался безупречнымъ, я могъ такъ долго скрывать это. Теперь же вдругъ счастье измнило мн. Назрвалъ скандалъ… Къ тому же какъ разъ въ это время Лондонъ былъ охваченъ волной нравственной нетерпимости, и ожесточеніе строго нравственныхъ людей нашло неожиданныхъ союзниковъ въ тхъ, кто самъ страшился за себя… Нкій патеръ Блоджентъ выступилъ съ необычайно сильными проповдями противъ общественной испорчености и вызвалъ въ приверженцахъ англиканской церкви настоящее соревнованіе въ доносахъ. Возобновились вс старинные методы антисоціалистской кампаніи, предоставлявшіе слишкомъ большой просторъ частной вражд и слишкомъ соблазнительную возможность ея удовлетворенія, поэтому они и не ограничивалась одними только частными длами соціалистовъ… Мн было дано понять, что ‘частныя и конфиденціальныя письма’, касающіяся моихъ длъ, распространяются въ обществ въ огромномъ числ…

Мн кажется, ничто въ жизни не можетъ такъ дйствовать на человка, какъ ожиданіе скандала. Внезапно онъ теряетъ почву подъ своими ногами. Онъ чувствуетъ, что міръ вокругъ него наполненъ невысказанными обвиненіями, ни онъ не можетъ ихъ вызвать наружу, не можетъ отдлить ложь отъ правды.

Старинные знакомые вдругъ стали избгать меня, подъ разными предлогами. Люди, возлагавшіе на меня надежды надодавшіе мн своими предложеніями, вдругъ отвернулись отъ меня. Я началъ сомнваться, будетъ ли мн отданъ поклонъ, и старательно избгалъ всякихъ поводовъ къ обмну любезностями, точно опасаясь, что получу афронтъ. Я до сихъ поръ еще горю негодованіемъ, вспоминая, какъ срзалъ меня Эдвардъ Крэмптонъ, съ которымъ я встртился на лстниц клуба. Я вскрикнулъ отъ бшенства и готовъ былъ схватить его за горло и потребовать отъ него отвта, на какомъ основаніи онъ, боле молодой, чмъ я, и безъ сравненія боле ничтожный,— считаетъ себя вправ быть моимъ судьей! Затмъ миссисъ Миллингэмъ, на которую я всегда разсчитывалъ, какъ на каменную гору, открыто выказала мн пренебреженіе…

Я не ожидалъ ничего подобнаго, и все это, конечно, въ высшей степени разстраивало меня. Какъ будто почва уходила изъ-подъ моихъ ногъ и чья-то холодная, ледяная рука сжимала мн сердце. То же самое испытывала и Изабелла. Но мы продолжали жить по прежнему, работали, длали визиты, встрчались другъ съ другомъ, стараясь не замчать враждебныхъ, неумолимыхъ силъ, надвигавшихся на насъ со всхъ сторонъ.

Эта кампанія, начатая противъ меня, очень безпокоила меня. Я внутренно бсился и подозрвалъ каждаго. Одно время мои подозрнія остановились на Бейлеяхъ, и не безъ нкотораго основанія. Бейлеи не могли простить мн моей измны групп молодыхъ либераловъ, которую они организовали и вдохновляли. За обдами у нихъ давно уже враждебно отзывались о ‘Синемъ Еженедльник’ и его союзникахъ. Алтіора постоянно заявляла, что я ‘ничего не достигну’, и старалась разными причинами объяснить наше торжество на дополнительныхъ выборахъ. Я считалъ Чемберсъ-Стритъ опаснымъ для меня мстомъ. Впрочемъ, всегда я былъ осой, попавшей въ ихъ паутину. Какъ орудіе, я былъ непригоденъ для нихъ. Они чувствовали во мн антагонизмъ и критику. Я чрезвычайно восхищался ихъ работой и преданностью своему длу, но никогда не скрывалъ своего пренебрежительнаго отношенія къ ихъ порою дтскому тщеславію и часто совершенно ничтожнымъ политическимъ интригамъ. Однако, все же трудно было допустить, въ виду извстнаго благородства Алтіоры, чтобы она воспользовалась противъ меня моимъ личнымъ дломъ.

Я былъ радъ, когда убдился, что она тутъ не при чемъ. Мн удалось открыть настоящихъ виновниковъ. Это были соперники и союзники Бейлеевъ и ихъ подражатели, господа Буль. Разсчитывая на нкоторое физическое сходство съ Алтіорой, миссисъ Буль вздумала добиться такого же успха путемъ подражанія. Она превратилась въ дубликатъ Алтіоры и точно узурпировала ея личность. Она даже переняла интонацію голоса Алтіоры, и ея отношенія съ мужемъ были настоящей пародіей супружеской жизни Бейлеевъ. Но ей было далеко до той широты ума, которой вс восхищались въ Алтіор. Она просто надялась сдлать карьеру путемъ такого рабскаго подражанія, и поэтому все, что могло оскорбить Алтіору, она считала личнымъ оскорбленіемъ и для себя. Она и ея мужъ были еще больше возмущены моихъ явнымъ пренебреженіемъ ‘бейлеизма’, нежели сами Бейлеи, и поэтому, со всмъ стараніемъ начали трудиться надъ распространеніемъ скандальныхъ слуховъ, чтобы очернить меня. Я увренъ, что скандалъ, жертвою котораго я сдлался, былъ исключительно дломъ ихъ рукъ. Что же касается Бейлеевъ, то, самое большее, что они были виновны въ пассивномъ отношеніи къ этому.

Впрочемъ, супруги Буль не нуждались ни въ чьей помощи. Я узналъ, что Буль предостерегалъ противъ меня отцовъ молодыхъ двушекъ, какъ противъ легкомысленнаго развратника, а его жена, раскраснвшаяся, грубая и растрепанная, возсдала посл обда на маленькомъ пуф, окруженная нсколькими дамами, которымъ она съ особеннымъ жаромъ доказывала необходимость положить предлъ скандалу. Наша свтлая клтка, гд мы считали себя сокрытыми отъ міра, была теперь открыта настежь, и свтъ пасмурнаго, печальнаго утра наполнялъ ее…

Но были и другіе, тайные мотивы, которые судя по полученнымъ мною свдніямъ, двигали миссисъ Буль. Изабелла написала нсколько статей для ‘Политическаго Обозрнія’, чтобы поддержать нашу кампанію. А ‘Политическое Обозрніе’, до этого времени, всегда поддерживало взгляды Бейлеевъ. Это были одн изъ ея лучшихъ статей, и поэтому приверженцамъ Бейлеевъ пришлось не только читать ихъ, но также видть похвалы ей на столбцахъ вліятельныхъ ежемсячниковъ. Миссисъ Буль, однако, тоже писала и поэтому обладала литературнымъ честолюбіемъ. Но ея проза была ужасно безцвтная и она плохо аргументировала. Литературный талантъ Алтіоры тоже подлежалъ сомннію, тогда какъ Изабелла, получивъ университетское образованіе, обладала умньемъ выражать свои мысли ярко и сильно.

— Теперь мы знаемъ, кто помогаетъ ей въ ея писаніяхъ!— провозгласила съ злораднымъ торжествомъ миссисъ Буль.

Свднія ея были поразительны. Я долго не могъ открыть источника, откуда она ихъ почерпнула. Я даже хотлъ прямо спросить ее. но потомъ вдругъ вспомнилъ объ одномъ юнош, по имени Кёрменъ, который былъ одно время моимъ секретаремъ и переписчикомъ. Ршивъ отказать ему, я отослалъ его къ ней. ‘Вотъ оно что!— сказалъ я.— Это наврное Кёрменъ!’ Онъ воровалъ у меня марки и я подозрвалъ даже, что онъ вскрылъ мой маленькій ящикъ съ частной перепиской. Я засталъ его однажды на лстниц съ хорошенькой горничной Маргариты, ирландкой, у которой былъ въ высшей степени возмущенный видъ, а онъ смотрлъ виновато. Я не зналъ ничего съ достоврностью, но чувствовалъ, что есть что-то такое, нехорошее въ немъ, и такъ какъ я не хотлъ лишать его куска хлба, то и отправилъ къ миссисъ Буль. Сначала я предназначалъ, его для Алтіоры и только потомъ у меня явилась мысль препроводить его къ миссисъ Буль. Онъ былъ сообразительный малый и стоилъ дешево, а я думалъ, что именно у Алтіоры онъ можетъ отучиться отъ своихъ дурныхъ привычекъ. Тамъ былъ строгій порядокъ и надзоръ надъ всмъ, и нельзя было ни цловать горничныхъ, ни заглядывать въ ящикъ для писемъ. Но увы! онъ попалъ къ миссисъ Буль, которая не замедлила воспользоваться имъ, чтобы выпытать отъ него все, что ей нужно было знать. Она даже, для этой цли, оставила его однажды обдать, когда никого не было. Воображаю, какой разговоръ произошелъ между ними! Но она добилась всего и прочла безпечныя, интимныя письма Изабеллы ко мн, показанныя ей моимъ бывшимъ секретаремъ. Она не постыдилась употребить противъ меня это оружіе, въ своей злоб на меня за мой политическій разрывъ съ людьми, къ которымъ она присоединилась. Въ сущности это была просто личная злоба, такъ какъ мое паденіе не могло принести имъ никакой пользы въ общественномъ отношеніи. Она отлично понимала, что поступаетъ дурно, и когда ей это было поставлено на видъ, то она стала поступать еще хуже. Она могла сообщить имена, числа и мсто. Съ ея освдомленностью нельзя было бороться, и она съ изумительною ловкостью взялась за дло. Я написалъ протестъ, можетъ быть, неумстный, и въ черезчуръ раздражительномъ тон. Я пошелъ къ ней и попробовалъ заставить ее замолчать. Но она не стала слушать и отреклась отъ всего. Во время моего разговора съ ней я замтилъ, что она не только не можетъ переварить нашего общественнаго и политическаго вліянія, но не можетъ переварить и нашей любви. Это было для нея совершенно невыносимо.

Я живо помню мой визитъ. Она только что вернулась откуда-то, утомленная и растрепанная, въ дловомъ костюм, представлявшемъ точную копію костюма Алтіоры. Она была простужена и часто чихала.

Во время нашего разговора сна избгала смотрть на меня и прерывала меня на каждомъ слов, съ силой втыкая длинную булавку отъ своей шляпы въ подушки дивана. Она увряла, что страшно огорчена тмъ, что произошло.

— Тогда разстаньтесь! крикнула она.— Разстаньтесь, если вы не хотите полной гибели. Вы должны разстаться, должны никогда не видть другъ друга, никогда не разговаривать другъ съ другомъ!..

— Мы никакихъ слуховъ не распространяемъ,— отрицала она.— О нтъ! И Кёрменъ никогда ничего не разсказывалъ намъ… Кёрменъ — прекрасный молодой человкъ. Вы совершенно не знаете его…

Моя попытка потерпла неудачу и у ея мужа. Я повелъ это жалкое созданіе въ клубъ, чтобы вывдать отъ него все. Но онъ отнкивался и лгалъ. Онъ ни за что не хотлъ сказать, откуда онъ добылъ факты, и категорически отрицалъ, что онъ кому-нибудь разсказывалъ объ этомъ. Когда я сообщилъ ему имена двухъ человкъ, которые были у меня, изумленные и сомнвающіеся въ достоврности всхъ этихъ слуховъ, то онъ началъ уврять меня, что это именно они и разсказали ему. Потомъ онъ сталъ говорить, что истиннымъ зачинщикомъ скандала, былъ почтенный уважаемый Квакеттъ, старикъ, только что ухавшій изъ Англіи въ Капштадтъ. Мн показалось это черезчуръ низкимъ даже для Буля, и я до сихъ поръ не могу отдлаться отъ отвратительнаго впечатлнія, которое онъ произвелъ на меня тогда своимъ вкрадчивымъ голосомъ, бгающими глазками, избгающими моего взгляда, и оправдательными жестами своихъ огромныхъ некрасивыхъ рукъ…

— Увряю васъ, голубчикъ,— шепталъ онъ,— увряю васъ, что нами все сдлано, чтобы покрыть васъ, все!..

III.

Изабелла пришла однажды вечеромъ въ редакцію, чтобы поговорить со мной. Я сидлъ за своей конторкой и, разговаривая съ ней, изломалъ въ мелкіе кусочки гусиное перо, которое держалъ въ рукахъ.

— Супруги Буль, конечно, не оставятъ этого. Они хотятъ, чтобы вс въ Лондон знали объ этомъ, — сказалъ я.

— Знаю,— отвчала она.

— Ну, что же дальше?

— Милый мой, ждать событій невыгодно для насъ,— сказала она ршительно.— Мы стоимъ на перекрестк.

— Но же намъ длать?

— Они не оставятъ насъ въ поко.

— Будь они прокляты! Быть разлученными подобными людьми…

— Однако, они организуютъ скандалъ…

— Ждать дальнйшаго развитія событій невыгодно для насъ,— повторилъ я.— Они взяли верхъ надъ нами…

Я посмотрлъ на нее и спросилъ:

— Что же ты хочешь длать?

— Все,— отвчала она,— Сохраню тебя и буду продолжать нашу работу. Разв мы съ тобой не товарищи?

— Мы не можемъ.

— Не можемъ?..

— Я долженъ сказать Маргарит.

— Маргарит?..

— Я не могу вынести мысли, что кто-нибудь другой опередитъ меня въ этомъ.— Втайн я боялся Маргариты…

— Знаю. Ты скажешь ей… Да…

Она прислонилась къ полк съ книгами, у окна и проговорила со вздохомъ:

— У насъ бывали хорошія минуты, учитель!..

Мы молча смотрли другъ другу въ глаза.

— Времени у насъ немного,— замтила она.

— Должны мы бжать?

— И бросить все это?..— Она обвела глазами комнату.— И то, другое?— Она глазами указала на Вестминстеръ.— О, нтъ!..

Я больше не поднималъ этого вопроса.

— Мы должны подумать объ уступк…

— Чего?

— Многаго… Учитель,— сказала она,— вдь не полъ же только играетъ роль въ нашихъ отношеніяхъ!..

— О, нтъ!

— Я не могу оставить нашей работы. Это — моя жизнь! Мы снова замолчали.

— Никто не повритъ, что мы перестали быть любовниками, если даже мы порвемъ нашу связь теперь,— снова заговорила она.

— Но мы не будемъ ими.

— Намъ надо придумать что-нибудь боле дйствительное, что окончательно и открыто для всхъ разлучило бы насъ.

Я кивнулъ головой, и снова наступило молчаніе. Я догадывался, что у нея есть какое-то ршеніе.

— Я бы могла выйти замужъ за Шусмизса,— вдругъ сказала она.

— Но…— попробовалъ я возразить.

— Онъ знаетъ. Это было нехорошо, но я сказала ему…

— А, такъ вотъ отчего у него былъ такой хмурый видъ!.. Итакъ, ты сказала ему?

Она кивнула головой.

— Это было для него ударомъ,— продолжала она.— Онъ былъ добрымъ другомъ для меня всегда… Онъ удивительно лойяленъ, но однажды онъ сказалъ что-то такое, что заставило меня сообщить ему… Въ каждой тайн есть своего рода жестокость. Приходится порой доставлять людямъ непріятные сюрпризы!— Но онъ стойкій человкъ и смлый… Онъ уже подозрвалъ это. И все же онъ страстно желаетъ, чтобы я вышла за него замужъ.

— Но ты-то этого не желаешь?

— Я вынуждена думать объ этомъ.

— Но неужели онъ все-таки хочетъ жениться на теб… при такихъ условіяхъ… Противъ твоей воли и желанія?… Я не понимаю его?

— Онъ любитъ меня и его это тревожитъ.

— Какъ?

— Онъ думаетъ, что я попала въ очень непріятную передлку, и хотлъ бы выпутать меня.

Мы сидли нсколько времени молча, упорно не желая взглянуть прямо на положеніе вещей.

— Я не хочу, чтобы ты выходила замужъ за Шусмизса,— сказалъ я, наконецъ.

— Разв теб онъ не нравится?

— Нтъ!

— Онъ очень умный и сильный человкъ… великодушный и преданный мн…

— А мн?

— Ты не можешь требовать этого отъ него. Онъ находитъ тебя удивительнымъ человкомъ, но… естественно, онъ думаетъ, что теб бы не слдовало затвать это.

— Я терпть не могу людей, которые позволяютъ себ думать это. Только я одинъ могу это думать, и даже почти склоненъ это думать теперь.

— Онъ позволитъ намъ оставаться друзьями и иногда видться другъ съ другомъ.

— Позволитъ оставаться друзьями!— вскричалъ я посл минутной паузы.— Ты и я… останемся друзьями!..

— Онъ настаиваетъ на томъ, чтобы я поскоре сдлалась его невстой, чтобы наша разлука была ясна и окончательна, затмъ онъ говоритъ, что суметъ заставить умолкнуть вс толки и защитить насъ обоихъ. А Буля онъ принудитъ къ отвту…

— Я не понимаю его.— возразилъ я.— Не понимаю и тебя.

Я взглянулъ на нее. Лицо ея блло въ полумрак, наполнявшемъ комнату.

— Неужели ты серьезно думаешь объ этомъ, Изабелла?— спросилъ я.

— Что же остается длать, дорогой мой? Я думала цлые дни и ночи. Ты не можешь уйти со мной. Ты не можешь сразу лишить себя всего и погубить себя въ глазахъ людей. Я скоре умру, нежели допущу это. Посмотри, чмъ ты сталъ въ стран? Посмотри, что уже сдлано тобой… съ моей помощью… Если бъ даже ты могъ такъ поступить, то я бы этого не допустила. Я бы не допустила тебя до этого, хотя бы только ради Маргариты. Это… завершило бы скандалъ… Завершило бы все…

— Это было бы заключеніемъ нашей жизни вмст!— вскричало, я.

Она молчала.

— Я не долженъ былъ начинать — сказалъ я.

Она вздрогнула, потомъ внезапно опустилась передо мной на колни, положивъ руки на мои плечи и смотря мн въ глаза, сказала очень серьезно:

— Мой дорогой, постарайся понять меня. Не думай, что я хочу покинуть наше общее дло. Наша любовь была лучшее, что я могла получить отъ жизни. Ничто не можетъ сравниться съ ней. Ничто не можетъ сравниться съ красотой и наслажденіемъ, которыя доставляло намъ наше чувство. Никогда! Ты любилъ меня… ты любишь меня еще… Никто не можетъ такъ любить тебя, какъ я тебя любила, и никто не можетъ такъ любить меня, какъ ты любилъ меня, мой возлюбленный! И вотъ именно потому, что все было такъ прекрасно, я не хочу, чтобы это закончилось крушеніемъ, гибелью всего, что ты могъ бы сдлать и что я люблю въ теб…

— Что останется для насъ, если мы будемъ продолжать нашу связь и удалимся?— продолжала она, посл небольшой паузы.— Вс крупные интересы нашей жизни исчезнутъ, исчезнетъ все. Мы будемъ отрзаны отъ всхъ, наше положеніе будетъ всегда бросать на насъ тнь. Мы сдлаемся достояніемъ романа, но наше значеніе, наша дятельность — все это исчезнетъ. Люди будутъ прежде всего имть въ виду эту исторію, когда будутъ говорить о насъ. Вся наша работа, вс наши стремленія отойдутъ на задній планъ… Разв этого мало? Милый мой, я думаю о теб. Мы любили и были счастливы, но разв мы станемъ тратить всю свою жизнь на то, чтобы защищать и оправдывать это? А затмъ, тутъ замшана чужая жизнь. Я знаю, что ты привязанъ къ Маргарит, даже сильне, чмъ ты думаешь самъ. Ты такъ хорошо говорилъ о ней. Я наблюдала за тобой. Кое-что проскользнуло у тебя. Она отдала теб свою жизнь, кром тебя, у нея нтъ ничего. Ты чувствуешь это всми фибрами своей души и ни на одну минуту не можешь забыть объ этомъ… О, я вовсе не ревнива, дорогой мой! Я люблю тебя за эту любовь къ ней. Я люблю тебя въ твоихъ отношеніяхъ къ ней… Но это еще прибавляетъ тяжести намъ и… и такъ же не должно погибнуть…

Я помню, что она заглянула мн въ глаза, и сказала:

— Мы поступали дурно… и разлука представляетъ расплату за все, настало время расплачиваться. Мы могли, быть можетъ, избжать этого… Но теперь, учитель, мы должны показать себя людьми!..

IV.

Меня побуждалъ разсказать все Маргарит невыносимый страхъ, что она можетъ услышать это отъ кого нибудь другого. Она могла вдь встртиться съ миссисъ Буль и узнать все отъ нея.

Помню, что я испытывалъ, когда дожидался ея возвращенія, сидя до поздней ночи у своей конторки. Отчасти это было похоже на т ощущенія, которыя испытываетъ паціентъ, дожидающійся въ пріемной дантиста…

Я оставилъ дверь кабинета открытой, надясь, что Маргарита, увидя это, придетъ ко мн. Дйствительно, я услышалъ шелестъ ея шелковаго платья у дверей и ея голосъ, спрашивавшій:

— Могу я войти?

— Да,— сказалъ я и прямо повернулся къ ней.

— Ты работаешь?

— Усиленно… А Ты гд была?

— У Валлери. Мистеръ Квишэмъ говорилъ о теб. И другіе говорили… Мн кажется, многіе тамъ не знали, кто я такая… Лордъ Уорденгэмъ не любитъ тебя?

— Да, не любитъ…

— Но вс чувствуютъ, что ты крупная личность… во всякомъ случа. Оттуда я отправилась въ Паркъ-Ленъ послушать новаго піаниста…

— Да?

— А оттуда я захала въ Брабантамъ выпить въ полночь чашку чая, передъ возвращеніемъ домой. Тамъ были нсколько писателей… и Грантъ былъ.

— Ты облетла всхъ,— замтилъ я.

Мы замолчали.

Я посматривалъ на ея хорошенькое, оживленное и ничего не подозрвающее личико, на ея изящную фигуру въ роскошномъ плать… Какая пропасть раздляетъ насъ!

— Ты развлекалась?— спросилъ я.

— Это довольно весело… А ты былъ въ Палат?

— Меня задержалъ билль о медицинскомъ воспитаніи…

Въ конц концовъ, зачмъ говорить ей? Она устроила себ жизнь такъ, какъ ей этого хотлось, и чувствуетъ себя удовлетворенной. Быть можетъ, она никогда и не услышитъ ничего. Но я весь день, такъ же, какъ и наканун, готовился къ тому, чтобы сказать ей.

— Мн надо кое-что сказать теб. Присядь на минутку,— обратился я къ ней.

Разъ начавъ, я уже долженъ былъ пройти черезъ это испытаніе. Какой-то непривычный звукъ моего голоса заставилъ ее насторожиться. Она пристально посмотрла на меня и тихо сла въ кресло возл меня.

— Въ чемъ дло?— спросила она.

— Мн надо сказать теб нчто очень непріятное…— началъ я.

Я испытывалъ крайнюю неловкость и смущеніе, но она, повидимому, ничего не подозрвала.

— Кажется, обо мн распространяются скандальные слухи,— продолжалъ я,— я недавно слышалъ… говорятъ про меня и Изабеллу…

— Изабеллу?

Я кивнулъ головой.

— Что же говорятъ?— спросила она.

О, какъ трудно было объяснить ей!

— Говорятъ, что она моя любовница,— сказалъ я.

— Какая гадость!— воскликнула она.

Она была возмущена самымъ искреннимъ образомъ. Наши глаза встртились.

— Мы были съ ней большими друзьями, — замтилъ я.

— Да. И изъ этого сочинить такое!.. О, мой бдный, бдный дружокъ! Но какъ они могли?..

Она замолчала на мгновеніе и взглянула на меня. Потомъ опять заговорила.

— Это такъ невроятно. Кто можетъ этому поврить? Я бы не могла!

Она смотрла на меня испуганными глазами. На лиц ея появилось выраженіе ужаса…

Наступила тяжелая, мучительная пауза.

Я отвернулся и уставилъ глаза на доску письменнаго стола.

— Маргарита, — сказалъ я наконецъ — боюсь, что теб придется этому врить!..

Маргарита сидла тихо, не шевелясь. Когда я ршился взглянуть на нее, то увидлъ мертвенно блдное лицо и глаза, выражавшіе муку.

Ея губы дрожали, когда она заговорила:

— Ты это хотлъ сказать мн?

Я кивнулъ головой.

— Я никогда не помышляла…

— Я не хотлъ, чтобъ ты помышляла объ этомъ.

— Такъ вотъ почему… мы разошлись?

Я подумалъ и отвчалъ:

— Вроятно.

— Отчего ты говоришь мн это теперь?

— Изъ-за распространившихся слуховъ. Я не хотлъ, чтобы кто нибудь другой сказалъ теб.

— Въ противномъ случа ты не сказалъ бы?

— Да.

Она отвернулась и начала смотрть на огонь, затмъ обвела глазами комнату, которую убрала для меня, и тихо, съ какимъ то дтскимъ дрожаніемъ губъ, заплакала. Она сидла такъ, плача, въ своемъ нарядномъ плать съ золотымъ шитьемъ, безсильно опустивъ свои тонкія руки и даже не пытаясь скрыть отъ меня свои слезы.

— Маргарита,— проговорилъ я,— мн невыразимо жаль. Я былъ влюбленъ… Я не понималъ…

Она вдругъ спросила:

— Что ты намренъ длать?

— Маргарита, теперь мы должны ршить? Я хочу знать, что ты желаешь?

— Ты хочешь покинуть меня?

— Если ты этого хочешь, то я долженъ.

— Бросить парламентъ… бросить все, что ты длалъ… все, что ты началъ!..

— Нтъ,— сказалъ я мрачно.— Я не хочу ничего бросать. Я хочу оставаться на своемъ посту. Я сказалъ теб, потому что я думаю, что намъ,— т. е. Изабелл и мн,— предстоитъ вынести взрывъ скандала. Я не знаю, какъ далеко это зайдетъ, какъ много людей примутъ въ этомъ участіе, но я не могу допустить, чтобы ты оставалась неосвдомленной и безоружной передъ всякимъ разоблаченіемъ…

Она ничего не отвтила.

— Когда это началось… я зналъ, что это глупо, но я думалъ, что это ничего не измнитъ, не будетъ имть никакого значенія, не поведетъ ни къ какимъ послдствіямъ… Возникли смутные слухи, и тотчасъ же люди ими воспользовались… Непосредственно это касалось только… только насъ двоихъ, но… я видлъ, что это должно дойти до тебя.

Я замолчалъ, испытывая такое же мучительное чувство, какое я не разъ испытывалъ съ Маргаритой, неувренный въ томъ, что она слышала то, что я говорилъ, и сомнваясь, что она поняла меня. И снова я почувствовалъ, что я затронулъ въ ней какія-то болзненно чувствительныя струны. Но я не могъ ни подойти къ ней, ни помочь ей, ни постараться воздйствовать на ея душу…

Я всталъ и при моемъ движеніи она тоже пошевелилась. Вытащивъ откуда-то крошечный изящный носовой платокъ, она вытерла имъ-лицо и прикрыла имъ глаза.

— О, мой мужъ!— прошептала она съ рыданіемъ. Платокъ заглушилъ ея голосъ.

— Что же ты намренъ длать?— спросила она.

— Мы намрены кончить это.

У меня мучительно сжалось сердце, когда я произносилъ эти слова.

Я пододвинулъ свой стулъ и слъ возл нея.

— Мы были съ тобой товарищами, Маргарита,— сказалъ я.— Мы создали эту нашу жизнь. Я бы не могъ ничего сдлать безъ тебя. Мы создали положеніе, создали дло.

Она покачала головой.

— Это сдлалъ ты одинъ,— сказала она.

— Съ твоей помощью. Я не хочу разрушать все, что сдлано нами, если ты сама этого не хочешь. Я не могу бросить свою работу… Не могу бросить тебя! Я хочу, чтобъ ты имла все, что имла до сихъ поръ. Я никогда не помышлялъ лишать тебя этого. Я сдлалъ громадную и трагическую ошибку. Мой характеръ и случай соединились противъ меня… Мы должны расплатиться за это, но лично, а не въ нашей общественной служб…

Я на мгновеніе остановился. Маргарита продолжала молчать.

— Я хочу, чтобъ ты поняла, что это кончено… Кончено на самомъ дл! Мы… мы говорили объ этомъ вчера… Мы намревались уже кончить это…

Я стиснулъ руки и прибавилъ:

— Она выходитъ замужъ за Арнольда Шусмизса.

Я не смотрлъ на Маргариту, когда говорилъ, но слышалъ шорохъ ея платья, когда она рзко повернулась ко мн.

— Тутъ все чисто, — сказалъ я, продолжая свои объясненія.— Мы не длаемъ ничего постыднаго… Онъ знаетъ. Онъ хочетъ… Все хорошо… на сколько это можетъ быть при данныхъ обстоятельствахъ. Мы никого не обманываемъ, Маргарита. Мы идемъ прямой дорогой… теперь. Ты… ты знаешь все, теперь. Мы… мы должны принести жертвы.. окончательно порвать… Мы не будемъ видться другъ съ другомъ нкоторое время. Можетъ быть, не очень долго… не будемъ писать… и вообще ничего такого…

Что-то какъ будто надломилось во мн, и я вдругъ неудержно разрыдался. Никогда, съ тхъ поръ какъ я вышелъ изъ дтскаго возраста, я такъ не плакалъ. Я былъ изумленъ и испуганъ самимъ собой. Маргарита, вдругъ опустилась на колни возл меня, обняла меня и, смшивая свои слезы съ моими, шептала:

— О, мой мужъ, мой бдный, дорогой мужъ! Разв это тебя такъ огорчаетъ?.. Я все сдлаю!.. О, какъ я глупа! Дорогой мой… я люблю тебя… люблю тебя выше всего этого… выше мелочной ревности!..

Она прижала мою голову къ себ, какъ сдлала бы это мать, и ласкала меня, горько плача вмст со мной.

— О, мой милый, мой дорогой!..— приговаривала она, захлебываясь отъ слезъ.— Я никогда не ни тала тебя плачущимъ… никогда! Я не думала, что ты можешь плакать!.. О, мой голубчикъ! Разв ты не можешь имть ее, если ты такъ этого желаешь?.. Я не могу выносить твоихъ слезъ!.. Позволь мн помочь теб, дорогой мой!.. Мужъ мой! Ненаглядный мой!.. Я не могу видть этого… не могу слышать твои рыданія!..

Она нсколько минутъ молча держала меня въ своихъ объятіяхъ, затмъ снова заговорила:

— Я думала, что это можетъ случиться… безсознательно я думала объ этомъ… о васъ двоихъ, я хочу сказать! Когда я видла васъ вмст… видла, какъ вы радовались другъ другу… О, мужъ мой, поврь мн, поврь мн!.. Я глупа, я холодна… Я только теперь начинаю понимать, до какой степени я глупа и холодна! Но ничего на свт я такъ не желаю, какъ отдать мою жизнь за тебя…

VI.

— Мы не можемъ проститься въ этой комнат — сказала Изабелла.

— Мы должны поговорить въ послдній разъ,— возразилъ я и предложилъ ей встртиться со мной между Дувромъ и Вальмеромъ, и провести полдня, чтобы окончательно высказаться и обсудить все.

Какъ хорошо я помню этотъ день и то странное и горестное волненіе, которое мы оба испытывали! Мы такъ часто видлись, такъ много были вмст и такъ были близки, что мы говорили о разлук, какъ о чемъ-то чрезвычайно отдаленномъ. Даже разставаясь, мы не могли вполн усвоить это.

Мы прошлись по скаламъ до того мста, гд он омываются моремъ, мимо хорошенькихъ маяковъ южнаго мыса. Тамъ мы нашли небольшое углубленіе между скалами, родъ грота, и услись, чтобы поговорить. День былъ теплый и ясный, небо голубое. Покрытое рябью море разстилалось передъ нашими глазами, и вдали, на его поверхности, чернли какія-то точки. Это были морскіе суда, шесть подводныхъ лодокъ и тендеръ, совершающіе какіе-то таинственные маневры. Кругомъ насъ жужжали наскомыя, а внизу плескались волны, и маленькій утесистый островокъ, поросшій травой, то соявлялся у берега, то исчезалъ, по мр того, какъ поднимался и опускался приливъ.

Мы сидли въ этой ниш и разговаривали. Мы самымъ всестороннимъ образомъ обсуждали наши отношенія и, мн кажется, не оставили нетронутымъ ни одного вопроса, который можетъ возникнуть между мужчиной и женщиной. Лежа у ногъ Изабеллы, я казался самъ себ символомъ широкой проблемы, которую долженъ разршить міръ. Проблемы долга и сознательной, страстной любви. И она мн представлялась символомъ, воплощающимъ всхъ женщинъ въ эту минуту — женщинъ, говорящихъ со своими возлюбленными.

— Я не долженъ былъ любить тебя никогда!

— Тутъ не было ничего преднамреннаго…

— Я не долженъ былъ допускать, чтобы наши разговоры дошли до этого. Я не долженъ былъ возвращаться изъ Америки.

— Я рада, что мы это сдлали,— возразила она.— Не думай, что я раскаиваюсь.

Я взглянулъ на нее.

— Я никогда, никогда не буду раскаиваться!— воскликнула она съ такимъ выраженіемъ, какъ будто отъ этого зависла ея жизнь.

Помню, что мы довольно долго говорили о развод. Повидимому, намъ казалось тогда, да и теперь еще кажется, что Маргарита могла бы дать мн разводъ, и я бы могъ жениться безъ скандальной и гадкой огласки, безчестія и остракизма, которые обыкновенно слдуютъ за подобными исправленіями первоначальной ошибки. Мы подробно разобрали съ ней всю сложную загадку брака. Мы раскритиковали существующій кодексъ брака, его неопредленность и условность, все увеличивающіяся съ усложненіемъ жизни и съ возрастающей свободой женщинъ. Вс эти вопросы должны подвергнуться основательному и серьезному пересмотру, если желательно выработать правила, пріемлемыя для образованныхъ людей. Никакія ограниченія, какъ я уже говорилъ, не въ состояніи удержать никого изъ тхъ, кого бы стоило удерживать, какъ не удержали и насъ. Слова: ‘не долженъ’ не имютъ значенія, если за ними не слдуетъ ‘почему’, и на этотъ вопросъ долженъ быть данъ вполн ясный и опредленный отвтъ.

— Мы съ тобой, Изабелла, довольно пренебрежительно относились къ долгу,— сказалъ я,— отчасти потому, что идея долга является намъ въ такомъ неподходящемъ наряд. Правда, въ насъ обоихъ развитъ духъ строптивости. Но это не самое главное… Я хотлъ бы, чтобы идея долга не прикрывалась такимъ слоемъ тины, чтобы ложь не касалась ея. Страсть всегда уметъ казаться прекрасной, стремится окружить себя сіяніемъ красоты. Это и захватило насъ…

— Не слишкомъ ли поздно приходимъ мы къ такому выводу?..

— Не на столько поздно, чтобы намъ не было страшно тяжело ршиться на это…

Мы долго разговаривали о Маргарит, и я разсказалъ Изабелл о томъ, что я смотрю на нее теперь другими глазами.

— Я привыкъ нсколько пренебрежительно относиться къ ней,— сознался я.— Но, Изабелла, она много лучше насъ, чище, прекрасне… и не потому, что она проще насъ, а по своей сущности… Подумай, что она, тамъ, въ Лондон, быть можетъ, знаетъ, что мы находимся здсь, вмст! Она должна это знать. А ея гордость? Подумай только, какую власть она иметъ надъ собой, какое мужество она выказызаетъ!.. Она подавила свою ревность, свою обиду… Она была обманута, унижена, но никогда, ни на одну секунду она не была неблагородна…

— Смшно думать теперь объ этомъ — возразила Изабелла.— Разв кто нибудь повритъ, что мы поступали честно? да, честно въ извстномъ смысл! Кто повритъ, что мы дйствительно были убждены, что это можетъ быть скрыто? Кто можетъ прослдить шагъ за шагомъ, начиная съ того момента, когда мы почувствовали, что нкоторая смлость въ нашихъ бесдахъ доставляетъ намъ удовольствіе? Мы говорили о любви… Учитель, мы очень мало можемъ сказать въ свое оправданіе… А между тмъ, если бъ было рсзмоікцо разсказать самую суть!..

— Неужели Маргарита дйствительно хочетъ защитить тебя, продолжать жить съ тобой, зная… это?— продолжала. Изабелла.

— Да… я не понимаю ее… какъ не понимаю Шусмизса, но это такъ. Такіе люди имютъ твердую почву подъ своими ногами, которой нтъ у насъ. У нихъ есть что-то, чего мы не имемъ. Увренность?.. Можетъ быть…

Мы заговорили затмъ о Шусмизс и о томъ, какова будетъ ея жизнь съ нимъ.

— Онъ добръ,— сказала она,— онъ великодушенъ. Въ немъ нтъ ничего обаятельнаго. Онъ — олицетвореніе скромной, честной, приличной жизни. Ты ничего не можешь сказать противъ него… и я тоже, за исключеніемъ чего-то въ тон его голоса, въ его мысляхъ,— что мн чуждо. Отчего я не могу любить его? Онъ лучше тебя. Въ немъ воплощаются порядокъ, честь, правда, воспитаніе, традиціи. Онъ джентльмэнъ, а ты… ты вчно блуждающій, мятежный… Мн кажется, что мы, женщины, всегда, до скончанія вка, будемъ полагаться на такихъ людей, какъ онъ, и любить такихъ, какъ ты…

Долго проговорили мы съ ней, разсуждая объ обычаяхъ и законахъ и о томъ, какія измненія должны внести въ нихъ грядущіе годы. Мы лежали въ трав, рядомъ, и разговаривали, и намъ казалось въ высшей степени нелпымъ, что двое людей, между которыми существуетъ такая спокойная и искренняя привязанность, должны разстаться, избгать другъ друга и подавить въ себ то, что составляетъ сущность жизни. Мы точно подали въ колеса неразборчивой машины, которая разрушаетъ счастье въ угоду ревности…

— Большинство людей не чувствуетъ этого такъ, какъ чувствуемъ это мы,— сказала она,— Оттого ли, что мы другіе, или же воспитаніе лишило насъ какого нибудь первобытнаго инстинкта?..

— Это оттого, что мы знаемъ любовь больше, чмъ другіе, останавливающіеся только у преддверія ея,— замтилъ я.— Чувственность и ревность — этимъ исчерпываются вс ихъ понятія о любви. Мы же пошли нсколько дальше…

Мы замолчали и долго слдили глазами за двумя большими чайками, описывающими круги надъ водой. Полоса моря вдали казалась гладкой и блестящей, какъ зеркало.

— Въ томъ государств, къ которому мы стремимся…— началъ я.

— О!— прервала меня Изабелла.— Не будемъ говорить о томъ, чего мы никогда не увидимъ. Говори мн лучше о своей работ и о томъ, что ты будешь длать потомъ когда мы разстанемся? Мы слишкомъ мало говорили объ этомъ. У насъ былъ пламенный періодъ въ жизни, но онъ миновалъ. Хвала небесамъ за это… хотя это было краденое! Говори мн о своей работ, о томъ, что мы будемъ длать, какъ будто мы опять вмст. Впрочемъ, въ извстномъ смысл, мы будемъ вмст, насъ вдь соединяетъ общее дло.

И мы стали говорить о политик, объ общественномъ положеніи, мы, какъ будто, забыли свои личныя дла, обсуждали возможные результаты ближайшихъ общихъ выборовъ и поворотъ общественнаго мннія на свер и запад Англіи отъ либерализма въ нашу сторону. Было ясно, что мы войдемъ въ значительномъ числ въ новое правительство. Партія не иметъ больше никого, вся молодежь за насъ. Эсмиръ получитъ назначеніе, лордъ Тарвилль и я… очень вроятно, что найдется что-нибудь и для Шусмизса… Что же касается меня, то я думаю, что я найду поддержку и съ либеральной стороны, за меня будутъ подавать голоса и оказывать услуги… втихомолку. Говорятъ, что половина читателей ‘Синяго Еженедльника’ — либералы. Уже нсколько лтъ тому назадъ, какъ я припоминаю, мн говорилъ нчто подобное старый Виллерелей. Мы были тогда въ Локарно. Прогуливаясь, мы любовались озеромъ, которое чуть замтно колыхалось въ солнечномъ сіяніи. И мы мечтали неопредленно обо всемъ томъ, что мы съ тобой длаемъ теперь…

— Со мной?— воскликнула Изабелла.

— Ну!.. т. е. я хочу сказать мечтали о такой дятельности,— замтилъ я и замолчалъ, погруженный въ воспоминанія о Локарно.

Въ эти мгновенія я снова переживалъ то, что пережилъ тогда, въ своей молодости, когда я отршался отъ личной мелочной жизни и съ головой уходилъ въ размышленія о гигантскихъ проблемахъ, гигантской дятельности. Сидя возл Изабеллы, я поврялъ ей свои тогдашнія мечты. Никому другому, кром Изабеллы, я бы не могъ разсказать этого. Я чувствовалъ, что во мн пробуждались мои прежнія цли и стремленія, скрывающіяся подъ моими политическими честолюбивыми домогательствами, моими проектами и моей работой. Мн представлялось государство, сильное и счастливое, какимъ оно являлось мн тогда, въ моихъ видніяхъ, во время моего перваго путешествія. Теперь это была уже не одна только отдаленная, неясная перспектива. Я видлъ передъ собой страну, населенную хорошо образованными, смло мыслящими и смло дйствующими людьми.

Я вспоминалъ все это теперь съ удивленіемъ, точно давно забытые образы. Я говорилъ ей, что находился въ величайшемъ затрудненіи, не зная, какъ совладать съ безцльнымъ хаосомъ жизни вокругъ меня. Какъ привести все въ порядокъ? Какъ найти выходъ изъ этого лабиринта? Мн нужна была путеводная нить. И вотъ она, Изабелла, явилась, вошла въ мою жизнь, разспрашивая, внушая и безсознательно освщая мн многое..

— Но я же ничего не сдлала!— протестовала Изабелла.

Я уврялъ, что она сдлала многое, уже тмъ, что развивалась на моихъ глазахъ, отражала въ себ вс т процессы, которые создали мою личность. Благодаря ей, я сталъ понимать, что человчество прежде всего нуждается не въ отвлеченностяхъ, не въ Синихъ Книгахъ, билляхъ и проектахъ, а въ боле совершенныхъ и утонченныхъ женщинахъ и мужчинахъ. Мы погубили себя, научаясь этому, но, какъ никакъ, урокъ этотъ не пропалъ даромъ. До ея появленія, я бродилъ во тьм 19-го вка, считаясь съ націей, какъ съ толпой себялюбивыхъ людей, забывая при этомъ о женщинахъ и дтяхъ и о томъ стыдливомъ и необузданномъ чувств, которое называется любовью. Если же государство должно существовать, то оно должно считаться съ этимъ чувствомъ боле, чмъ когда-либо!

И вотъ я понялъ, какъ надо было дйствовать, чтобы соединить вс отдльные факторы великаго королевства, развить между ними солидарность, сознательность и умственную продуктивность. ‘Синій Еженедльникъ’ явился центромъ силы. Мы дали имперіализму критическую мысль и разбудили этимъ половину остальной печати. Движеніе укрплялось и распространялось, и теперь мы скоро станемъ у власти. Мы получимъ возможность воздйствовать на школы, университеты, церковь, государственную службу. Мы расширимъ область изысканій, создадимъ боле тсное соприкосновеніе между печатью и творческими интеллектуальными силами страны, будемъ поощрять литературу, очищать и укрплять общественное сознаніе, развивать соціальную организацію и государственное чувство. Къ намъ ежедневно присоединяются такіе блестящіе молодые пэры, какъ лордъ Дентогилль, писатели, какъ Карно и Крэсвелль, и я горжусь тмъ, что могъ привлечь такихъ людей…

Я открывалъ свою душу Изабелл, какъ никогда не открывалъ никому, говорилъ ей о своихъ планахъ, о своихъ честолюбивыхъ цляхъ и стремленіяхъ, о все возростающемъ во мн сознаніи великихъ силъ и широкихъ возможностей…

Изабелла не спускала съ меня глазъ, пока я говорилъ.

Повидимому, и она, на мгновеніе, забыла то, другое, что соединяло насъ. Какъ это ни странно, но во всякомъ случа это знаменательно, что съ тхъ поръ, какъ мы вступили въ любовную связь, мы очень мало говорили о тхъ широкихъ замыслахъ и великихъ идеяхъ, которые нкогда поглощали наши мысли.

— Какъ хорошо такъ разговаривать и вмст съ тобой возвращаться къ своей юности и къ своимъ великимъ планамъ!— воскликнулъ я.— Вдь было время, когда политика казалась ничтожной, мелкой игрой съ низкими душами и для низкихъ цлей, хотя бы при этомъ счастье трехсотъ милліоновъ ставилось на карту!.. Никогда я не разговаривалъ ни съ кмъ такъ, какъ съ тобой… А теперь мы должны разстаться, и я думаю о томъ, какъ много я бы еще могъ сказать теб.

Время близилось къ концу, но мы успли потолковать о множеств вещей.

— Мы проговорили съ тобой наши послдніе полдня,— замтилъ я, смотря на солнечный закатъ.— Дорогая моя, это послдній день нашей личной жизни… Но это не похоже на послдній день нашей жизни вообще…

— Не знаю, какъ это будетъ, — сказала Изабелла.

— Будетъ очень странно сначала, что я не могу идти къ теб и говорить съ тобой… Но мн всегда будетъ казаться,— и посл нашей разлуки,— что если я войду въ свою комнату и буду говорить, то ты услышишь меня, гд бы ты ни была…

— Мысленно я буду съ тобой…

— Будущее не представляется мн реальнымъ, я чувствую только настоящее…

— И я тоже это чувствую. Мы точно двое безсмертныхъ, которые никогда не жили во времени и пространств, никогда не встрчались и не могутъ поэтому разстаться. А т два существа, которыя встртились, бдняга Ричардъ Ремингтонъ и маленькая Изабелла Риверсъ, которые такъ любили другъ друга,— они должны разстаться теперь и идти каждый своей дорогой. А мы остаемся на своемъ Олимп, я и ты, будемъ наблюдать ихъ. Она будетъ плакать, бдняжка!..

— Будетъ плакать?.. Да она плачетъ уже!..

— Бдныя, маленькія, созданія! Я думаю, что и онъ будетъ плакать… Вотъ онъ вздрогнулъ!.. Онъ можетъ заплакать… ручаюсь!.. Я не знала до сихъ поръ, что у него есть слезныя железы… Бдныя, несчастныя, жалкія созданія!.. Какъ мы заблуждались! Да, да, мы пожалемъ ихъ, а потомъ мы внушимъ имъ, что они должны держаться стойко и поступать такъ, какъ мы ршимъ. Мы будемъ наблюдать за ними… Мы знаемъ ихъ, знаемъ, что временами они будутъ достойны презрнія, а временами ужасны… Видишь ты ее, въ большомъ дом?.. Она иногда уходитъ въ свою комнату, чтобы писать…

— Она будетъ писать для ‘Синяго Еженедльника’?

— Да, я надюсь — иногда… А вотъ онъ держитъ оттискъ ея статьи въ рук…

— Она, какъ будто, говорила съ нимъ, раньше, чмъ написала это. И это такъ же хорошо, неправда ли?

— Лучше. Постараемся, чтобъ это было лучше. Къ нашимъ разговорамъ примшивалась любовь… Я не вижу, отчего бы ея писаніямъ не сдлаться лучше, въ самомъ дл… Но посмотримъ теперь, что онъ длаетъ? Вотъ онъ идетъ одинъ, по набережной, къ Вестминстеру. Это настоящій человкъ, хотя онъ меньше пылинки въ мір!.. Смотри на него! Я думаю, онъ идетъ обдать со спикеромъ… Какое у него лицо? Боле строгое, суровое, или обыкновенное?.. Я не вижу… А вотъ онъ произносить рчь въ Палат. Надюсь, онъ не потеряетъ нити… Онъ долженъ составлять свои рчи въ конц дня и хорошо заучивать вступленіе…

— А не находится ли она съ галлере для женщинъ, чтобы его послушать?.. Нтъ… разв только случайно.

— Она тамъ,— сказала Изабелла.

— Да, случайно… Но такихъ случаевъ будетъ немного, Изабелла… Это кончено для насъ, дорогая!.. И все же мы всегда будемъ вмст, наблюдая и помогая другъ другу… Разлука будетъ не такъ тяжела… Пожалуй, будетъ даже хороша, въ нкоторыхъ отношеніяхъ. Ты видишь…

— Я вижу только тебя, мой дорогой… Ты здсь, возл меня… и навсегда, на всю мою жизнь… дорогой мой… до самой смерти! Разв это было грхомъ?

VII.

Я проводилъ ее до станціи, а когда она ухала, я отправился въ Дувръ и прохалъ въ Кале на ночномъ пароход. Я чувствовалъ, что не могу вернуться въ Лондонъ…

Мы шли по холмамъ, къ маленькой станціи, и сначала разговоръ нашъ носилъ отрывочный характеръ. Мы говорили о незначительныхъ вещахъ.

— Мн все это кажется нереальнымъ,— сказала она вдругъ.— Я никакъ не могу почувствовать, что все кончено — Мы разстаемся,— возразилъ я.

— Мы разстаемся… какъ въ игр.— Это прискорбно. Но я не чувствую разлуки, не могу представить себ, что мы дйствительно не увидимся больше, въ теченіе многихъ лтъ. А ты?

Я подумалъ и отвтилъ:

— И я тоже.

— Когда мы разстанемся, я буду искать случая говорить съ тобой опять.

— И я тоже.

— Это нелпо!

— Да.

— Я вчно буду чувствовать тебя возл себя. Невидимый, ты будешь присутствовать везд. Вдь мы шли рука объ руку столько времени!

— Да… Да… И я не могу представить себ разлуки. Я почувствую ее, вроятно, когда отойдетъ поздъ. Но даже когда онъ отойдетъ… Я столько разъ видлъ тебя отъзжающею…

— Я уду и буду думать о томъ, что я хочу сказать теб… или написать. Будущіе годы! Да разв я могу перестать думать объ этомъ? Мы вошли другъ другу въ мозгъ.

— Это не реально. Міръ не боле, какъ фантастическій сонъ… Зачмъ мы разстаемся, Изабелла?

— Я не знаю. Мн кажется, это теперь въ высшей степени нелпымъ. Можемъ мы встрчаться?.. Не думаешь ты, что мы встртимся въ мечтахъ?

— Мы будемъ тысячу разъ встрчаться въ мечтахъ.

— Я бы хотла, чтобъ это было одновременно. Мечты летятъ. Я не могу поврить, дорогой, что мы больше никогда не будемъ гулять вмст!..

— Если бъ я остался въ Америк на полгода, то мы могли бы всю нашу жизнь гулять и разговаривать, какъ прежде.

— Но не въ мір Бейлеевъ,— возразила она.— Во всякомъ случа…

Она внезапно оборвала. Я вопросительно взглянулъ на нее.

— Мы любили, мой дорогой!— сказала она.

Я взялъ для нея билетъ и сталъ у дверей купэ.

— Прощай!— сказалъ я ей, нсколько натянуто, смущенный публикой, находящейся на платформ. Она нагнулась ко мн, блдная и печальная, и пристально посмотрла на меня.

— Иди сюда!— шепнула она.— Не обращай вниманія на кондукторовъ. Что они могутъ знать? Еще одинъ разъ… Я должна!

Держась рукой за дверцу, она нагнулась ко мн и прижала свои холодныя, влажныя губы къ моимъ губамъ…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Переломъ.

И вотъ мы все разрушили! Мы обманули довріе Маргариты и Шусмизса, бросили все,— карьеру, долгъ, и ухали вмст…

Только теперь, когда прошелъ годъ посл этихъ событій, я начинаю уяснять себ, что случилось со мной. Вдь я считалъ себя разумнымъ, отвтственнымъ существомъ! Но не прошло и двухъ дней посл моей разлуки съ Изабеллой, какъ я превратился въ маніака, для котораго все на свт потеряло значеніе, кром Изабеллы. Это было настоящее навожденіе, которое заслонило отъ меня все. Меня удивляетъ теперь, какъ я могъ до такой степени забыть о Маргарит, забыть о своей работ, забыть обо всемъ, кром того, что мы разстались. Я думаю, что при лучшихъ условіяхъ, мы могли бы противостоять этой эмоціональной бур, захватившей насъ обоихъ. Но мы не предвидли этого, не были подготовлены къ этому, а обстоятельства обманули насъ. Отчасти тутъ виновато неблагоразуміе Шусмизса, отложившаго свой бракъ до конца сессіи, а отчасти моя собственная глупость, побудившая меня вернуться черезъ четыре дня въ Вестминстеръ. Но мы вс стремились къ подавленію скандала и къ полному возстановленію вншнихъ приличій. Въ виду этихъ соображеній было необходимо, чтобы бракъ Шусмизса не казался слишкомъ поспшнымъ, и еще боле было необходимо, чтобы я оставался на мст. Я долженъ былъ какъ можно больше показываться съ Маргаритой въ Лондон. Мы отправлялись съ нею въ рестораны, посщали театры. Мы даже обсуждали возможность моего присутствія на бракосочетаніи Изабеллы, но все же, въ конц концовъ, ршили около этого времени похать въ Уэллсъ, а затмъ, подъ предлогомъ ушиба ноги, я могъ бы не явиться на свадьбу.

Я не могу передать словами того горя и возмущенія, которыя я испытывалъ вслдствіе разлуки съ Изабеллой. Мн казалось, что за послдніе два года вс мои мысли тсно переплелись съ ея мыслями, и я ни на одну минуту не могъ забыть о ней. Я вернулся къ своимъ занятіямъ. Въ своемъ дом, въ своемъ кабинет, въ палат,— нигд я не могъ отдлаться отъ чувства пустоты и одиночества, которое преслдовало меня. Я мало спалъ. Днемъ я усердно работалъ, длалъ сотни вещей, даже два раза говорилъ въ палат, и говорилъ недурно, но все время мн казалось, что въ моемъ мозгу пусто, какъ въ дом, владлецъ котораго лежитъ мертвый…

Кризисъ наступилъ посл бурнаго обда у Тарвиллей. Что-то оборвалось и обнажило мою душу.

Странная и нелпая случайность. Пока мы обдали внизу, въ верхнемъ этаж произошелъ пожаръ. Обдъ былъ исключительно мужской.

— Будутъ всякаго рода люди, — сказалъ Тарвилль, приглашая меня.— Отъ Ивишэма и Гэна до Уилькинса, автора и… Небу извстно, что можетъ произойти изъ этого…

Помню, что впослдствіи Тарвилля обвиняли въ томъ, что онъ нарочно подстроилъ пожаръ, ради оригинальности. Было, дйствительно, очень шумно и весело, и не будь я такъ несчастливъ, я бы, наврное, веселился такъ же, какъ и другіе. Сначала, разговоръ не вязался, но потомъ сдлался общимъ и шумнымъ, когда начался пожаръ.

Прежде всего въ зал распространился рзкій и специфическій запахъ горящаго каучука, вслдствіе сплавленія электрическихъ проводовъ. Какъ разъ въ это время завязался на конц стола горячій споръ между Ивишэмомъ и другими, по поводу пекинскихъ убійствъ.

— Что-то горитъ,— замтилъ мой сосдъ.

Тарвилль ненавидлъ неумстные перерывы разговора и поэтому, обратившись къ своему метръ-д’отелю, обладавшему мертвенно-блднымъ и неподвижнымъ лицомъ, съ застывшимъ на немъ печальнымъ выраженіемъ, сказалъ съ неудовольствіемъ:

— Подите и посмотрите, что это такое.

И продолжалъ прерванный разговоръ.

Уилькинсъ приставалъ съ вопросами, и я тоже былъ заинтересованъ. Я ни разу не думалъ объ этомъ въ теченіе всхъ этихъ лтъ, но теперь разговоръ объ осад посольствъ въ Кита и обо всемъ, что послдовало за этимъ, вызвалъ въ моемъ мозгу рядъ картинъ: грабежи, убійства, прибытіе международныхъ спасательныхъ отрядовъ, и т. д. Все, все припомнилось теперь.

Вернулся метръ-д’отель. Мы, однако, старались сдлать видъ, что не слушаемъ его отвтовъ Тарвиллю.

— Прошу прощенія, милордъ,— говорилъ онъ,— но домъ горитъ… Наверху… Какъ разъ надъ головами… Служанки льютъ воду… Я телефонировалъ пожарнымъ… Нтъ! Непосредственной опасности нтъ!..

— Хорошо,— сказалъ Тарвилль и обратился къ гостямъ:

— Продолжайте!, Пожаръ не великъ и пожарные будутъ здсь черезъ пять минутъ… Вы говорите, что леди Паскермортли была ужасна?..

Было ясно, что онъ не хотлъ, чтобы обдъ его былъ испорченъ, и мы лойяльно помогали ему. Разговоръ снова вернулся къ пекинскимъ событіямъ и къ возмутительнымъ фактамъ, сопровождавшимъ пребываніе международныхъ отрядовъ въ Пекин.

Ивишэмъ слушалъ съ особеннымъ вниманіемъ.

— Какъ странно!— сказалъ онъ.— Очень странно! Мы такой матеріалъ, изъ котораго создаются воры. И въ Кита вдь тоже убивали людей, только для того, чтобъ убивать, помимо всякихъ корыстныхъ цлей. Несомннно такъ было… въ нкоторыхъ случаяхъ. Юные солдаты, только что покинувшіе германскую высшую школу и англійскій домашній очагъ!..

— А наши тоже такъ поступали?— спросилъ какой-то патріотъ.

— Не такъ много. Но боюсь, что у насъ бывали такіе случаи. Нкоторыя части индійскаго войска очень плохи…

Гэнъ тотчасъ же подтвердилъ это.

Все это живо запечатллось въ моей памяти, и будь я художникъ, я бы могъ теперь же воспроизвести картину этого обда и лица собесдниковъ, оживленныя и внимательныя. Непрекращавшаяся душевная боль, которую я испытывалъ, придавала особенный колоритъ всему. Сознаніе потери и жертвы, принесенной мною, и случайное направленіе, которое принималъ разговоръ, касавшійся недйствительности и несостоятельности цивилизаторскихъ схемъ,— еще усиливали это чувство. Мн казалось порой, что мы представляемъ лишь маленькій, преходящій свтлый кругъ среди тьмы и насилій вселенной. И это чувство еще усиливалось странностью нашего положенія, стараніями подавить волненіе, которое мы испытывали, заставлявшее почти всхъ, за исключеніемъ, пожалуй, Ивишэма, пить, не размышляя, и говорить все громче и свободне…

Потомъ вдругъ все смшалось. Внезапные потоки воды хлынули на пожарище, и съ потолка вода начала капать на насъ, сначала на одномъ конц стола, потомъ — на другомъ. ‘Ай, ай,— крикнулъ кто-то.— Мой новый сюртукъ!’ Струя черноватой воды полилась на скатерть и образовала лужу на ослпительно блой скатерти. Тотчасъ же подставили тарелки, бокалы, цвточныя вазы… ‘Передвиньтесь!— сказалъ Тарвилль.— На томъ конц стола нехорошо!’ И, повернувшись къ невозмутимому метръ-д’отелю, сказалъ: ‘Принесите купальныя полотенца!’ Тотчасъ же слуги начали предлагать намъ съ такимъ же непоколебимымъ спокойствіемъ, какъ прежде: Портвейнъ, сэръ!.. Купальное полотенце, сэръ!.. И оживленный разговоръ продолжался, переходя съ одной темы на другую… Кажется, Ивишэмъ ушелъ рано. Остальные столпились въ сухомъ мст комнаты, покинувъ столъ гд возвышались сдвинутые бокалы, вазы, миски, тарелки, наполненныя водой, капавшей съ потолка. Пожаръ ужа былъ потушенъ, и поэтому вс были особенно возбуждены и веселы и склонны шутить и говорить разныя агрессивныя вещи, поддразнивая и подстрекая другъ друга. Если бъ кто-нибудь подслушалъ изъ другой комнаты наши рчи, то, конечно, былъ бы пораженъ тмъ страннымъ, шумнымъ настроеніемъ, которое охватило всхъ. Точно злой духъ подстрекнулъ ихъ начать нападки на меня.

— Мы уже перестали быть тори,— сказалъ Буршортъ.— Ремингтонъ превратилъ насъ въ акушерскую партію!..

— Великолпно!— воскликнулъ Уэстонъ Массингей, разражаясь громкимъ смхомъ и сверкая зубами.— Я непремнно воспользуюсь этимъ противъ васъ, въ палат.

— А я обвиню васъ въ злоупотребленіи довріемъ!— вскричалъ Тарвилль.

— Ремингтонъ желаетъ, чтобы мы, вмсто того, чтобы строить дрэдноуты, создавали дтей… за цну одного дрэдноута!— настаивалъ Буршортъ.

Въ споръ вмшался маленькій, сморщенный учитель, выказавшій раньше столько познаній въ разговор о пушкахъ. Онъ оказался очень ядовитымъ существомъ. Что-то въ его взгляд сказало мн, что онъ знаетъ про Изабеллу и ненавидитъ меня за это.

— Любовь и утонченное мышленіе несовмстимы,— началъ онъ картавя и небрежно постукивая по стакану.— Изъ эксцессовъ любви не можетъ выйти никакой философіи… не стоющее дло!

Вс засмялись.

— Я убдился въ этомъ на фактахъ,— продолжалъ онъ.— Все это лишь красивыя фразы, годныя для колитическихъ декларацій… Рождественскія открытки! Сусальное золото. Большаго это не стоитъ!..

Я что-то возразилъ, но не помню что.

— Ненависть и грубость мышленія,— вотъ что реально! Я ненавижу безумцевъ…

Тарвилль взглянулъ на меня. Я улыбнулся, чтобы скрыть накипавшее во мн раздраженіе.

— Ненависть!— еще разъ произнесъ съ удареніемъ маленькій человчекъ и стукнулъ при этомъ своимъ неуклюжимъ кулакомъ.— Ненависть это — двигательная сила. Что такое нравственность? Это — ненависть къ развратнымъ поступкамъ. Что такое патріотизмъ?— Ненависть къ подрывающимъ торговлю иностранцамъ. Что такое радикализмъ? Ненависть къ лордамъ. Что такое торизмъ? Ненависть къ безпорядкамъ. Все одна только ненависть, съ начала и до конца. Ремингтонъ тоже обладаетъ этимъ чувствомъ, потому что прошлый разъ сказалъ, что ненавидитъ… глинтвейнъ. Вотъ видите! Если во время выборовъ не будетъ ненависти, то никто не пойдетъ къ избирательнымъ урнамъ. Выбирать ради любви… Какъ бы не такъ!..

Онъ остановился, но прежде чмъ кто-нибудь усплъ вставить слово, онъ уже снова заговорилъ:

— Утонченное мышленіе!.. Вдь это все равно, какъ если бы мы спустились въ медвжью яму… вооруженные… гальвонометромъ.. Или же отправились сражаться съ бшеной собакой съ Шекспиромъ и Библіей въ рукахъ… Нтъ, мы нуждаемся въ грубомъ мышленіи… въ такомъ, которое можетъ постоять за себя… Тарифная реформа означаетъ работу для всхъ… Вотъ это дло!..

Я опять что-то возразилъ ему. Не помню, что я говорилъ, по разговоръ всего общества исключительно вертлся около меня. Для меня это было необыкновеннымъ открытіемъ. Вс были очень многорчивы и говорили небрежнымъ тономъ, но явно отражали въ своихъ рчахъ чувства стараго торійскаго оратора. Я видлъ, что они относятся ко мн дружелюбно и считаютъ меня и мой ‘Синій Еженедльникъ’ цннымъ пріобртеніемъ для партіи, но въ тоже время идеи имютъ въ ихъ глазахъ не больше значенія, чмъ замчательные врачебные пріемы миссисъ Эдди. Они искренно забавлялись разговоромъ и, быть можетъ, даже зашли нсколько дальше, чмъ слдуетъ, въ своихъ дружескихъ поддразниваніяхъ меня. Но своими веселыми, раскраснвшимися лицами, они производили на меня впечатлніе людей, безповоротно усвоившихъ себ узкіе и циническіе взгляды на политическую жизнь. Для нихъ политическая борьба была игрой, въ которой главными факторами были человческая ненависть и человческое легковріе. Реальная цль, къ которой они стремились, была въ то же время цлью всхъ остальныхъ, а именно: сохраненіе класса и того образа жизни, къ которому они приспособились. Они не понимали, приставая ко мн, до какой степени я былъ утомленъ душевно, какъ истощены были мои нравственныя силы, и какъ жестоки были ихъ соединенныя нападки на меня. Но въ конц концовъ я не выдержалъ. Я разгорячился и началъ давать колкіе отвты. Быть можетъ, нкоторыя изъ моихъ возраженій были нсколько нелпы, поэтому Тарвилль, проницательный и симпатизирующій мн, быстро пришелъ мн на помощь. Посл того я нкоторое время сидлъ молча и пилъ портвейнъ, въ то время какъ другіе разговаривали. Безпорядокъ въ комнат, потолокъ, съ котораго сочилась вода, шумъ, смятые воротнички и съхавшіе на бокъ галстухи моихъ собесдниковъ,— все это дйствовало мн на нервы и усиливало мою душевную муку.

Было уже далеко за полночь, когда мы разошлись. Тарвилль подошелъ ко мн и позвалъ меня на верхъ, посмотрть что надлалъ пожаръ. Слуга несъ впереди канделябръ. Пока мы осматривали комнату, одинъ конецъ которой былъ залитъ водой, сгорвшую мебель и занавски, вошла леди Тарвилль, только что вернувшаяся изъ гостей. Стройная, въ бломъ плать и атласныхъ башмачкахъ, она съ изумленіемъ смотрла на картину разрушенія, продставившуюся ея глазамъ. Помню, какъ мы глупо разсмялись при вид ея удивленнаго лица…

II.

Я разстался съ Нанскуромъ на углу Аддингтонской улицы и пошелъ дальше одинъ. Но я не пошелъ домой. Я повернулъ въ другую сторону и безцльно бродилъ по улицанъ. Я чувствовалъ себя слишкомъ несчастнымъ, чтобы идти домой.

Я пробродилъ всю ночь, какъ человкъ, потерявшій своего Бога…

Въ данный моментъ я уже не чувствую логической силы тою внутренняго процесса, который привелъ меня къ заключенію, что я принесъ жертву и потратилъ свои силы напрасно. Никогда я не заблуждался насчетъ торійской партіи и не приписывалъ ей боле высокихъ идеаловъ, чмъ всякой другой. Но въ ту минуту я, какъ-будто впервые, открылъ, что люди, съ которыми мн придется работать, въ большинств случаевъ не раздляютъ моихъ мечтаній, и что у нихъ нтъ ни атома вры, которая есть у меня. Они такъ же заботились только о непосредственномъ удовлетвореніи своихъ личныхъ интересовъ, ограниченныхъ привычнымъ способомъ мышленія, какъ и члены всякой другой группы или партіи.

Впрочемъ, я не думаю, чтобы я въ данномъ случа впалъ въ заблужденіе, свойственное всмъ партійнымъ людямъ. Я просто находился въ состояніи глубочайшаго унынія, вслдствіе внезапнаго прекращенія моихъ привычныхъ сношеній съ Изабеллой. Именно это обусловливало мою повышенную чувствительность ко всему, точно я раньте не подозрвалъ ужасающей пропасти между рутиной, хаотическими стремленіями, условностью и пошлостью личной жизни и яснымъ сознательнымъ развитіемъ коллективнаго мышленія и цлей, къ которымъ и были направлены вс мои усилія. Теперь же мн казалось, что я стремился слишкомъ высоко и слишкомъ далеко и придавалъ слишкомъ реальное значеніе своимъ теоретическимъ мечтамъ.

Я только впервые понялъ, какъ много я полагался на умъ и вру Изабеллы, какъ она подкрпляла мою увренность въ себ и поддерживала меня, и какъ мало имлъ я силъ добиваться дале нашихъ цлей, теперь, когда она исчезла изъ моей жизни! Она была воплощеніемъ великихъ идей, она была спасительной реальностью, голосомъ, повторяющимъ мои слова… И я не чувствовала теперь поддержки ни въ чемъ. Въ эту ночь я въ особенности чувствовалъ ея отсутствіе, мн мало было одного воспоминанія о ней, я жаждалъ видть ее, живую, слышать ея голосъ, ощущать ея прикосновеніе…

У меня было непреодолимое желаніе снова услышать ея ободряющія рчи, чувствовать ея милую, нжную ласку…

Странное чувство испыталъ я въ эту ночь. Я какъ-будто былъ лишенъ соприкосновенія съ жизнью долгое время и только теперь понялъ ея значеніе. Слова маленькаго, противнаго человчка о ненависти и грубомъ мышленіи раздавались у меня въ ушахъ. И мн казалось, что то, что онъ сказалъ, было подавляющей истиной, не только относительно нашей современной жизни, но и человческой жизни вообще. Любовь это — рдчайшая вещь, это — сокровище, которое мы ревниво прячемъ и хранимъ. И хорошо длаемъ. Ненависть и агрессивность — вотъ силы, которыя господствуютъ на улиц и управляютъ міромъ. А утонченное мышленіе въ грубыхъ условіяхъ жизни равносильно слабости. ‘Почтенные люди’, какъ ихъ называетъ Дайтонъ, управляютъ міромъ. Произнося свои ршенія, они точно сваливаютъ возъ кирпичей и всегда находятъ удовольствіе въ непріязненныхъ дйствіяхъ и вражд. Дайтонъ, напримръ, любилъ называть своихъ антагонистовъ болтунами и мошенниками. Это оправдывало его оппозицію. Лорды — ‘мошенники’, вс кто богаче его — мошенники, вс соціалисты, вс безпокойные бдняки — тоже плуты. Онъ съ удовольствіемъ говорилъ о тюрьмахъ и судахъ. Его общественная мысль всегда вращалась около конфликтовъ и пріятной мысли о наказаніи, которое ожидаетъ строптивыхъ. Онъ былъ достаточно глупъ въ политик и поэтому былъ послдовательный и счастливый политикъ…

И вотъ, чтобы утишить боль разлуки Изабеллой, я при думалъ это великое личное вознагражденіе, которое должно ожидать насъ. Мы уврили себя въ непремнномъ и яркомъ успх въ жизни. Ради собственнаго утшенія мы придавали такое безконечно огромное значеніе и ‘Синему Еженедльнику’, и молодому торійскому движенію, какъ-будто и въ самомъ дл это были т смена, изъ которыхъ долженъ произрасти золотой вкъ, какъ-будто до насъ милліоны людей не длали такихъ же попытокъ! Жалкія притязанія! Они превратились въ ничто въ эту темную, пустынную ночь…

Я понялъ, что тутъ не можетъ быть никакого возмщенія. Что касается моей службы человчеству, то я долженъ былъ примириться съ мыслью, что мои заслуги не будутъ признаны.

Если будетъ успхъ, то независимо отъ нашей разлуки. Она тутъ будетъ не при чемъ. Скандалъ останется при мн всю мою жизнь и будетъ оказывать вліяніе на мои отношенія, будетъ затруднять и смущать мой духъ. Я пойду обычнымъ путемъ всхъ тхъ, кто живетъ воображеніемъ, но буду безконечно одинокъ. Единственный близкій мн человкъ, моя дйствительная поддержка, не существуетъ больше для меня, Я могу длать добро и зло одновременно, но никто не будетъ понимать этого, и доброе будетъ часто дурно выражено или ложно истолковано. Я съ ужасомъ думалъ о своемъ одиночеств, о своей покинутой душ… И вдругъ я дошелъ до той фазы возмущенія, которая у людей моего темперамента граничитъ съ полнымъ истощеніемъ силъ и отчаяніемъ:

— Я хочу имть ее!— вскричалъ я.— Клянусь, я буду ее имть! жизнь смется надо мной, обманываетъ меня… Ничего хорошаго больше не ожидаетъ меня… Отчего я не долженъ спасать въ этомъ крушеніи то, что я могу спасти? Но я не могу спасти себя безъ нея!..

Помню, что потомъ я старательно разспрашивалъ дорогу къ моему дому. Я находился гд-то въ окрестностяхъ Голландскаго парка…

Было около двухъ часовъ ночи. Я зналъ, что могу теперь вернуться, не рискуя встртиться съ Маргаритой. Мысль о томъ, что я долженъ вернуться къ Маргарит, именно и заставила меня бродить безъ оглядки эту ночь. Самое ужасное было то, что во время этого кризиса, переживаемаго мною, я чувствовалъ непобдимое отвращеніе къ Маргарит. Ни ея доброта, ни ея необыкновенное великодушіе и всепрощеніе, ни ея благородство и сознаніе моей вины передъ ней не могли ослабить этого чувства. Я надюсь, что въ этой книг, я сумлъ изобразить ея свтлую душу, но во время кризиса я ничего этого не видлъ и не чувствовалъ. Я просто не могъ выносить ея торжествующей доброты. Она имла въ виду, посредствомъ такой безграничной доброты, утшить меня и доставить мн все то, что по ея мннію доставляла мн Изабелла.

Когда я уходилъ отъ Тарвилля, то чувствовалъ, что я заране могу предсказать, какъ она встртитъ меня. Она непремнно будетъ смущена видомъ моей смятой манишки на которую я пролилъ нсколько капель вина. Она постарается не замчать этого и постарается уврить себя, что это не иметъ значенія. Она пожелаетъ знать₍, кто былъ на обд, о чемъ тамъ разговаривали, и выкажетъ самый живой интересъ ко всему, чтобы это ни было…

Нтъ, я чувствовалъ, что не въ состояніи видть ее въ эту минуту!

Я вернулся домой въ два часа. Въ моемъ кабинет, на стол, стояли великолпные, старинной работы, серебряные канделябры, которые Маргарита купила для меня недавно, чтобы доставить мн удовольствіе. Какая безумная доброта! Но она теперь заваливала меня подарками, не зная, какъ выразить свои чувства. Она провела электричество въ эти канделябры, украшавшіе мой столъ, и я зажегъ ихъ, чтобы написать записку Изабелл:

‘Напиши мн хоть словечко. Міръ такъ пустъ безъ тебя!..’

Это было все, что я нацарапалъ ей на маленькомъ листк бумаги, хотя я думалъ только о томъ, чтобы она пришла ко мн. Я зналъ, хотя не долженъ былъ знать этого, что она оставила свою квартиру и перехала къ знакомымъ, гд и должна была состояться ея свадьба. Я туда и адресовалъ свою записку.

Я вышелъ изъ дому и на пустынной площади самъ опустилъ конвертъ въ почтовый ящикъ. Я зналъ, что если оставлю до утра, то ни за что не пошлю его.

III.

Удивительный поворотъ произошелъ въ моихъ чувствахъ въ утро нашего свиданія (Изъ всхъ мстъ, подходящихъ для тайной встрчи, она выбрала почему-то мостъ противъ Букингэмскаго дворца). Я былъ преисполненъ жалости къ себ наканун ночью и жаждалъ утшенія, которое должно было доставить мн ея присутствіе. Но нетвердый, дрожащій почеркъ ея отвтной записки ясно далъ мн понять ея слабость и страданія. А когда я увидлъ ее, то мои собственныя эгоистическія страданія окончательно были смыты волной глубокой нжности и жалости, которая поднялась въ моемъ сердц. Что-то для меня непонятное случилось съ ней. Она, всегда такая бодрая и смлая, теперь имла унылый, печальный видъ, лицо осунулось, взглядъ потухъ и вся она точно согнулась подъ бременемъ горя. У меня не было ни братьевъ, ни сестеръ, ни дтей, возл меня никогда не было слабаго существа, которое нуждалось бы въ моей защит, и я всегда жилъ узкой, себялюбивой жизнью. Но въ эту минуту я вдругъ почувствовалъ,— вроятно, въ первый разъ въ своей жизни — страстное желаніе взять подъ свою защиту близкое, родное, принадлежащее мн существо. Я чувствовалъ, что готовъ умереть ради этого, что это означаетъ для меня нчто большее, нежели моя собственная радость и гордость и вс великолпныя возможности, которыя могли бы представиться мн. Словно забилъ фонтанъ, долго остававшійся закрытымъ. Я теперь зналъ, что буду любить Изабеллу, что бы ни случилось съ ней, больную, разбитую, некрасивую, буду любить ее больше, чмъ самое очаровательное и красивое существо на свт. Въ эту минуту только одна Изабелла имла для меня реальное значеніе въ мір, и я хотлъ быть ея защитой. Я весь дрожалъ, подходя къ ней, и едва могъ говорить отъ волненія.

— Я получилъ твое письмо,— началъ я.

— И я получила твое,— сказала она.

— Гд мы можемъ поговорить?

Помню, что я нершительно предложилъ ей:

— Мы можемъ взять лодку. Такъ будетъ лучше.

Мы вошли съ маленькую будку лодочника и наняли лодку, я молча гребъ подъ мостомъ и въ тни деревьевъ, сквозь втви которыхъ виднлось массивное зданіе министерства иностранныхъ длъ. Я выбралъ мстечко, гд мы были скрыты отъ глазъ прохожихъ и могли разговаривать, не опасаясь нескромныхъ взоровъ.

— Мн надо было написать теб,— сказалъ я.

— А я должна была придти,— отвтила она.

— Когда твоя свадьба?

— Въ четвергъ, черезъ недлю.

— Да?.. Но… но разв мы можемъ это…

Она поглядла на меня широко раскрытыми глазами.

— Что ты хочешь сказать?— спросила она тихо.

— Можемъ ли бы перенести это… посл всего что было?..

Я пристально посмотрлъ на ея поблднвшее лицо и съ удареніемъ прибавилъ:

— Ты можешь?

— Твоя карьера!— прошептала она.

Но вдругъ по лицу ея пробжала судорога, и она начала тихонько плакать, совсмъ какъ измученный ребенокъ.

— О, мн все равно теперь, все равно!— вскричалъ я.— Будь она проклята, етаг безсмысленная система, это склеиваніе того, что безповоротно разбито! Я хочу заботиться о теб, Изабелла, хочу чтобъ ты была со мной!

— Я не могу этого перенести!— шептала она, плача.

— И не надо! Я думалъ, что такъ лучше для тебя… Да, я это думалъ… Я думалъ, что ты хочешь, чтобы это такъ было…

— Разв я не могу жить одна… какъ я намревалась?

— Нтъ, ты не можешь. Ты не достаточно сильна. Я тоже думалъ объ этомъ. Я долженъ защитить тебя… и… я нуждаюсь въ теб, я не достаточно силенъ… Я не могу жить безъ тебя!..

Она перестала плакать и, сдлавъ надъ собой усиліе, совладала со своимъ волненіемъ. Пристально посмотрвъ на меня, она проговорила чуть слышно:

— Я хотла убить себя… Ты всего не знаешь… Я хотла… какъ нибудь… незамтно… сдлать это. Думала подождать немного и… подстроить несчастный случай. Я думала… ты не понимаешь… Ты мужчина… и не можешь понимать…

— Не всегда можешь длать то, что предполагаешь сдлать,— возразилъ я.— Мы съ тобою зашли слишкомъ далеко.

— Да,— согласилась она.

Я заглянулъ ей въ глаза.

— Самое ужасное то, что я помолвлена,— прошептала она.— Я только теперь начинаю понимать, когда вижу его. Онъ старается быть добрымъ ко мн… я не знаю, прежде у меня была смлость… но теперь я чувствую то, что должна чувствовать каждая женщина, которая прежде принадлежала другому… Онъ можетъ быть даже лучшій изъ людей, но я… я все таки остаюсь частицей тебя… И съ этимъ чувствомъ я не могу идти къ нему… Если же я все таки пойду, то… это будетъ моимъ униженіемъ!..

— Я знаю это, знаю!— сказалъ я.

— Я хочу жить одна… Я ни о чемъ не забочусь теперь, я хочу только избжать этого. Если ты не можешь помочь мн…

— Я долженъ тебя увезти… Намъ ничего больше не остается, какъ ухать вмст…

— Но твоя работа… твоя карьера… Маргарита… наши общанія!..

— Мы много напутали, Изабелла, или, можетъ быть, это обстоятельства запутали насъ… не знаю! Такъ или иначе, но знамя наше уже валяется въ грязи. Слишкомъ поздно спасать что-нибудь. Пусть будетъ, что будетъ!.. Я думалъ, что Маргарита больше всего нуждается во мн, но оказывается, что ты нуждаешься больше, чмъ она. А я нуждаюсь въ теб… Раньше я какъ то не сознавалъ этого, но теперь я не сомнваюсь въ этомъ. Мы покинемъ все, но не покинемъ другъ друга… теперь, когда мы зашли такъ далеко… Дорогая моя, я хочу пойти на униженіе ради тебя…

Я нашептывалъ ей это, а она, нкогда безпечная и смлая двушка, теперь сидла, склонившись на полинялыя подушки лодки, блдная и унылая.

— Мн все равно, мн все равно!— повторялъ я.— Я ни о чемъ не забочусь! Я хочу только извлечь тебя изъ обломковъ посл нашего совмстнаго крушенія…

IV.

На слдующій день я пошелъ въ редакцію ‘Синяго Еженедльника’, чтобы успть сдлать какъ можно больше до моего отъзда изъ Лондона съ Изабеллой. Я не нашелъ Шусмизса внизу, но въ верхнемъ этаж я увидлъ Бриттена надъ кипой бумагъ. Это были статьи, присланныя въ редакцію. Бриттенъ методически прочитывалъ заголовокъ каждой изъ нихъ и нсколько строкъ въ начал и, либо бросалъ ихъ на полъ, въ общую кучу статей, подлежащихъ возврату, либо откладывалъ въ сторону для дальнйшаго обсужденія.

Я прервалъ это занятіе и, отойдя съ нимъ къ открытому окну, высказывалъ ему свои взгляды, касающіеся предстоящей сессіи.

— Вы предусмотрительны,— замтилъ онъ мн.

— Я предпочитаю быть подготовленнымъ,— возразилъ я.

— Да,— отвтилъ онъ и распечаталъ новый конвертъ.

Я молчалъ, пока онъ просматривалъ статью, кончивъ, онъ внезапно сказалъ:

— Вы узжаете съ Изабеллой Риверсъ?

— Что?— воскликнулъ я, пораженный.

— Я знаю,— отвчалъ онъ и перевелъ духъ.— Не мое дло!.. Только…

Странно было видть Бриттена не ршающимся говорить.

— Это плохая игра,— замтилъ онъ.

— Почемъ вы знаете?

— Знаю достаточно.

— Бываетъ игра, которую трудно сыграть…

Мы оба замолчали.

— Я не думалъ, что вы наблюдали за всмъ!— снова заговорилъ я.

— Да, я наблюдалъ,— отвчалъ онъ посл небольшой паузы.

— Мн жаль… что вы не одобряете меня.

— Но это означаетъ гибель такой массы вещей, Ремингтонъ!

Я ничего не сказалъ на это.

Такъ вы узжаете?

— Да.

— Скоро?

— Какъ можно скоре.

— Но тутъ ваша жена…

— Знаю.

— И Шусмизсъ… которому вы до нкоторой степени служили порукой. Вы вдь его выискали и выдвинули впередъ… Вс будутъ знать теперь… Впрочемъ, вамъ это вдь все равно. Честь…

— Ну что-жъ!

— Приличія…

Я только кивнулъ головой.

— Ну, а организованное нами движеніе?.. Для меня это важне всего. И оно вдь принимаетъ тирскіе размры, Ремингтонъ!..

— Оно будетъ продолжаться.

— У насъ есть для васъ дло, никто другой не можетъ замстить васъ, никто!.. Я не увренъ, что оно будетъ продолжаться…

— Неужели вы полагаете, что я не взвсилъ всего этого?

Онъ только пожалъ плечами и отбросилъ дв статьи, не взглянувъ на нихъ.

— Я зналъ это, — замтилъ онъ, — зналъ уже тогда, когда вы вернулись изъ Америки… Вы были переполнены этимъ…

Онъ на мгновеніе замолчалъ, потомъ проговорилъ, давъ волю своему возмущенію:

— ..Но я думалъ, что вы сдержите свое общаніе.

— У меня не было выбора, вы должны это понять.

— Всегда есть выборъ.

— Нтъ!— отвчалъ я.

Онъ испытующе посмотрлъ на меня.

— Я не могу жить безъ нея… не могу работать,— продолжалъ я.— Она связана со всмъ этимъ… и со всмъ ршительно. И кром того, тутъ есть вещи, которыхъ вы не можете понять, есть чувства, которыхъ вы никогда не испытали… Вы не понимаете, какъ много мы значимъ другъ для друга.

Бриттенъ нахмурилъ брови.

— Есть вещи, которыя каждый обязанъ исполнять,— буркнулъ онъ.

— Есть вещи, которыя выполнить нельзя,— возразилъ я.

— Наши дьявольскія учрежденія…

— Кто-нибудь долженъ же начать!— прервалъ я его.

Онъ покачалъ головой.

— Только не вы!.. Нтъ, не вы!— сказалъ онъ.

Онъ протянулъ свои руки по доск стола и, глядя на меня въ упоръ, началъ:

— Ремингтонъ, я вдь думалъ объ этомъ день и ночь. Для меня это иметъ громадное значеніе… громадное!.. Въ нкоторомъ отношеніи,— мужчины обыкновенно не говорятъ этого другъ другу,— я любилъ васъ. Я изъ числа людей, которые ведутъ замкнутую жизнь. Но вы внесли въ нее что-то хорошее и красивое, вы были такъ добры ко мн… Помните наши разговоры?

Я молча кивнулъ головой.

— Да. Во всякомъ случа, вы много хорошаго внесли въ мою жизнь. Черезъ васъ я узналъ и оцнилъ многое… И вотъ, теперь я говорю вамъ: вы поступаете дурно… Вы двигаетесь, точно загипнотизированный человкъ, который не можетъ повернуться. Вы нагромождаете одинъ дурной поступокъ на другой… Вы оба поступили дурно, сдлавшись любовниками…

Онъ перевелъ дыханіе.

— Это насъ захватило слишкомъ сильно,— возразилъ я.

— Да… но въ вашемъ положеніи. И въ ея — тоже. Это было низко…

— Вы не подвергались искушенію!

— Почемъ вы знаете? Во всякомъ случа, сдлавъ это, вы должны были перенести послдствія и подумать о другихъ. Вы должны были прервать свою связь, какъ только наступила минута размышленія. Вы этого не сдлали. Вы опять сплоховали. Вы продолжали свою связь. Но вы обязаны были, ради насъ всхъ, соблюдать извстную тайну. И вы тоже этого не длали. Вы были безпечны. Вы еще ухудшили положеніе. Эта помолвка, и эта огласка!.. О, будь это проклято, Ремингтонъ!..

— Знаю,— прошепталъ я, испытывая невыносимую душевную муку.— Будь это проклято! Это была попытка какъ-нибудь загладить… Вы не можете сдлать этого!

— А теперь, Ремингтонъ, заклинаю васъ всмъ, что для меня дорого на свт… вы оба должны перенести эти послдствія и разстаться. Вы должны разстаться. И другимъ приходилось переносить это. И другимъ приходилось разставаться. Вы тоже должны… Вы говорили… что вы говорили? Теряя другъ друга, вы теряете частицу жизни? Ну что-жъ? Это все равно, что терять ногу или руку. Вы вдь этому подвергаете себя. Ампутируйте, перенесите это наказаніе… Въ конц концовъ, вдь вы же сами избрали это…

— Проклятіе!— воскликнулъ я, вскочивъ съ мста и подходя къ окну.

— Да, проклятіе!— сказалъ онъ.— Я не знаю ничего, чтобы заслуживало столькихъ проклятій. Но вдь вы оба шли на это. Вы должны перенести послдствія своего поведенія!..

— Дорогой Бриттенъ!— вскричалъ я съ раздраженіемъ.— Разв я не понимаю, что поступаю дурно? Но разв я могу выпутаться? Предположимъ, что я не уду. Будетъ ли такъ лучше? Разв посл этой разлуки мы можемъ быть чмъ-нибудь другъ для друга… или для кого-нибудь другого? Я всю ночь продумалъ объ этомъ… я старался обсудить, какъ это было, съ самаго начала. Отчего это случилось, что мы вдругъ вступили на ложный путь? Съ той поры, какъ я вернулся изъ Америки?.. Да, я согласенъ съ вами. Но съ тхъ поръ не было ни одного шага, который не былъ бы вынужденъ и не заключалъ бы въ себ столько же правды,— если не больше!— сколько и неправды. Вы говорите обо мн, точно я — вещь, сдланная изъ стали, которую можно согнуть, какъ угодно, и она не измнится. Вы говорите объ Изабелл, точно о кошк, которую можно дать кому угодно.— Мы вдь не остаемся всегда одинаковыми, мы выростаемъ и измняемся. И вотъ, мы такъ срослись вмст, что если разлучить насъ теперь, то мы оба останемся калками… Вы не знаете мотивовъ, не знаете силы вещей, чувствъ, вы не знаете, что происходило съ нами и что происходитъ… Вы не знаете, что значитъ чувствовать жажду видть другъ друга. Вы ничего этого не знаете!..

Бриттенъ упорно смотрлъ на свои пальцы, и его красное лицо имло сумрачное, недовольное выраженіе.

— Какъ будто каждый изъ насъ не желалъ въ свое время бросить вызовъ міру,— проворчалъ онъ, не поднимая глазъ.

Наступила длинная пауза.

— Она нужна мн и я буду ее имть,— началъ я снова.— Я усталъ балансировать между добромъ и зломъ. Раздлить ихъ вы не можете… Я вчера видлъ ее… Она больна. Я бы взялъ ее теперь, даже если бы смерть ждала насъ за дверями!..

— И муки?

— Да,— сказалъ я, подумавъ.

— Для нея?

— Ихъ нтъ для нея.

— А если-бъ были?

Я ничего не отвтилъ.

— Это слпое желаніе,— сказалъ онъ.— И вы ничего никогда не длали, чтобы противостоять ему. Что же вы оба будете длать со своею остальною жизнью?

— Много.

— Ничего!

— Я думаю, что вы неправы. Я думаю, что мы спасемъ что-нибудь изъ этого крушенія.

Бриттенъ покачалъ головой.

— Какіе-нибудь обломки, которые вы можете спасти, все же не могутъ оправдать васъ.

Его возмущеніе все возрастало.

— Ни одинъ человкъ не иметъ права отнимать свою руку отъ плуга… въ расцвт силъ!— воскликнулъ онъ.

Онъ нагнулся надъ столомъ и, опершись на руку, проговорилъ:

— Вы это знаете, Ремингтонъ, и я это знаю, что если бъ это можно было предотвратить на какіе-нибудь полгода, если-бъ васъ заперли въ тюрьму или вообще устранили прочь съ дороги на то время, пока свершится бракъ и укрпится въ теченіе года,— то вы бы встртились потомъ счастливые, довольные, какъ друзья. Вы были бы спасены! Вы знаете это сами…

Я повернулся къ нему и пристально посмотрлъ на него:

— Вы не правы, Бриттенъ,— сказалъ я.— И разв это имло бы какое-нибудь значеніе, если бъ даже мы могли это сдлать?

Я почувствовалъ, что, разговаривая съ нимъ, я могу найти оправданія, которыхъ не могъ найти раньше.

— Я увренъ только въ одномъ, Бриттенъ: что мы должны потушить этотъ скандалъ.

Онъ вопросительно поднялъ брови.

— Да, это наша обязанность, нашъ долгъ открыто выступить! Это для меня вполн ясно. Я пришелъ къ убжденію, что мы должны показываться публично, какъ можно больше во всхъ пустыхъ уголкахъ нашего міра, наша исторія будетъ извстна и будетъ присоединена къ другимъ подобнымъ же исторіямъ, къ исторіи Парнелля и Аштона, и Кармеля и Виттерсли и ко всмъ другимъ подобнымъ же исторіямъ, благодаря которымъ столько людей было изъято изъ англійской общественной жизни,— людей, дятельныхъ и обладавшихъ иниціативой. Подумать только, что эта болтовня старыхъ бабъ, управляющихъ нашей имперіей, можетъ погубить человка! Вы говорите, что я долженъ каяться?..

Бриттенъ слабо улыбнулся и покачалъ головой.

— А я весь киплю негодованіемъ! Я продумалъ объ этомъ всю послднюю ночь. Я припоминалъ всю свою жизнь, шагъ за шагомъ, какъ я поступалъ съ добродтелью и женщинами, и то, что мн говорили, и какъ я былъ подготовленъ. Я окруженъ былъ трусостью и низостью. И мы вс окружены ими. Наше поколніе пропитано лицемріемъ. Я наталкивался на самыя прекрасныя вещи въ мір, но ни откуда не получалъ объясненія, указанія. Разв это грязное, боязливое, лицемрное хвастливое англійское общество, могло преподать мн уроки мужественности? Хвала небесамъ — я скоро уйду изъ него! Да будетъ ему стыдно! Австралійскіе дикари и т лучше учатъ своихъ дтей, нежели современные англичане. Разв кому нибудь изъ насъ то, что они называютъ нравственностью, представлялось чмъ нибудь инымъ, а не однимъ только гнуснымъ подслуживаніемъ, пошлйшимъ произволомъ и низкимъ подчиненіемъ равнымъ неразумнымъ запретамъ! Разв это не означаетъ смиреннаго подчиненія души и тла предписаніямъ педантовъ, старыхъ бабъ и дураковъ? Разв насъ учили нравственности,— намъ просто чавкали что-то!..

— Да,— сказалъ Бриттенъ.— Это все прекрасно, но…

Я прервалъ его:

— Знаю, что можно сказать противъ насъ!— воскликнулъ я.— Знаю, что въ самообузданіи заключается гордость и въ чистот есть благородство. Но это только для тхъ, кто видитъ, думаетъ и поступаетъ, не чувствуя на себ путъ и не боясь ничего… Это грязный міръ, Бриттенъ, именно потому, что въ немъ господствуетъ сумбуръ, и то, что вы называете нравственностью, еще грязне, чмъ то, что вы зовете безнравственностью. Отчего это моралисты не собираютъ для себя матеріалъ въ трущобахъ, если ужъ они такъ заботятся объ этомъ?. Отчего они не вычистятъ ихъ?.. Будь они прокляты! Я сгораю желаніемъ сказать имъ прямо: ‘Да, мы сдлали то и это!’ — сказать это всему міру, всему міру!.. Я хочу!..

Бриттенъ потеръ ладонь руки объ уголъ стола и проговорилъ:

— Все это прекрасно, Ремингтонъ. Вы ршили уйти, но… если бъ вы не знали, что вы не правы, то вы бы не были такъ дьявольски краснорчивы. Но вы не правы! И для васъ это такъ же ясно, какъ и для меня. Вы бросаете большое дло, вы бросаете жену, которая врна вамъ, и уходите чтобы жить со своей хорошенькой любовницей… Вы не принимаете во вниманіе того, что вы — государственный человкъ, что, можетъ быть, никто не достоинъ такого вліянія, какого могли бы достигнуть вы въ это десятилтіе. Вы сами выбрасываете себя за бортъ и обвиняете страну въ томъ, что она отвергаетъ васъ… Ремингтонъ, разв вы забыли что означаетъ наше движеніе?.. И то, что мы должны совершить? Если бы вы остались… даже теперь! О, вы бы немного пострадали въ общественномъ отношеніи, но что-жъ изъ этого! Вы бы все таки могли продолжать. И, пожалуй, даже съ большимъ успхомъ, вслдствіе враждебности, которую вы породили. И вы сами знаете это, Ремингтонъ… вы сами знаете…

Я немного подумалъ, потомъ возразилъ снова, возвращаясь къ его исходному пункту:

— Да, я помню вс наши планы и наши цли, такіе блестящіе, и такіе отдаленные! Но именно теперь это все равно, что предлагать замерзающему человку солнечный закатъ въ Гималаяхъ, вмсто огней его лагеря. Когда же вы говорите обо мн и о моей хорошенькой любовниц, то это дурно. Это все извращаетъ. Я ухожу вовсе не… для… наслажденій. Такою рода вещи могутъ только щекотать воображеніе разныхъ господчиковъ, врод Снеффелса и Кейхолла. Когда я подумаю, что только такіе люди могутъ измыслить!.. Но вы не изъ такихъ… вы должны знать лучше. Вы знаете также, что физическая страсть, сжигающая, какъ огонь, становится чистой подъ конецъ. Я ухожу теперь изъ-за любви, Бриттенъ, если раньше гршилъ изъ-за страсти. Я ухожу, Бриттенъ, потому что, когда я увидалъ ее прошлый разъ, то почувствовалъ въ сердц ударъ. Она заставила меня страдать. Бриттенъ, я былъ всегда холоденъ, я, дйствительно, больше занимался риторическими упражненіями, какъ вы упрекнули меня, я поступалъ легкомысленно, но то, что, наконецъ, захватило меня — это было ея страданіе. Она больна. Разв вы не понимаете? Она слабое, больное существо… Она больше не богиня, такъ же какъ и я больше не богъ!.. Я не влюбленъ въ нее’теперь, но я не могу оставить ее. Она не легко справляется съ этимъ. Она больна, мужество покинуло ее… Бриттенъ, есть такое горе, которое больше значитъ, чмъ вс наслажденія въ мір… Я создалъ изъ нея то, что она представляетъ теперь. Но я никогда ничего не длалъ изъ Маргариты. Я создалъ ее и я же погубилъ ее… И вотъ я уйду со своей собственной женщиной. Вся моя будущая жизнь, и Англія, и все остальное,— должны будутъ сообразоваться съ этимъ…

Мы долго сидли неподвижно и молчали. Мы высказали другъ другу все, что имли сказать…

Замтивъ корректурный оттискъ какой-то статьи, лежавшей на стол, я взялъ его, и мои мысли тотчасъ же обратились къ журналу.

— Этотъ человкъ даетъ вамъ первокласный матеріалъ,— замтилъ я, кладя обратно оттискъ.— Надюсь, вы его сохраните, какъ сотрудника…

Бриттенъ не отвчалъ. Онъ сидлъ неподвижно, заложивъ руки въ карманы и опустивъ голову…

У меня хранится письмо, которое Маргарита написала мн черезъ недлю посл нашего бгства. Не могу удержаться, чтобы не воспроизвести изъ него нкоторыя строки, такъ какъ он лучше освщаютъ положеніе, нежели вс мои слова. Ея письмо состояло изъ отрывочныхъ фразъ, написанныхъ карандашемъ, красивымъ тонкимъ почеркомъ и безъ всякой послдовательности. Многія слова были подчеркнуты. Это письмо было отвтомъ на то, которое я ей написалъ, но что я ей писалъ тогда — совершенно выскочило у меня изъ головы.

‘Конечно, я хочу слышать о васъ, но не хочу видть васъ,— писала она,— Есть абстрактное вы, съ которымъ я желала быть вмст. Это нчто абстрактное мн удалось выдлить… Я хочу знать про васъ, но не хочу ни видть, ни чувствовать, ни воображать. Когда я отдлаюсь, наконецъ, отъ своего невыносимаго чувства собственности, то, можетъ быть, тогда будетъ иначе: тогда, быть можетъ, мы снова встртимся. Я думаю, что я больше чувствую потерю нашей политической работы и мечтаній, нежели ваше отсутствіе. Та потеря для меня чувствительна. Я такъ много думала о томъ, что мы длаемъ, такъ беззавтно отдалась этому длу… Мн нечего теперь длать. И я внезапно очутилась передъ разбитымъ корытомъ…

‘Мы женщины пріучены быть зависимыми отъ мужчины. У меня совсмъ не было собственной жизни… Мн даже кажется теперь, что я наряжалась только для васъ и для вашихъ плановъ…

‘Посл того, какъ я уже сто разъ говорила себ, отчего это случилось, я все же снова спрашиваю себя: ‘Отчего онъ бросилъ дло? отчего онъ бросилъ его’?..

‘Вы какъ будто кончили самоубійствомъ…

‘И снова я спрашиваю себя: должно ли было такъ случиться? случилось ли бы все это, если бъ я была предупреждена, если бъ я понимала лучше, не приспособлялась бы такъ къ вашему безпокойному духу? Не сдлала бы я невозможной эту катастрофу?..

‘О, мой дорогой! Отчего у васъ не хватило храбрости съ самаго начала сказать мн, что вы думаете обо мн и о жизни? Вы не давали мн ни одного шанса, ни одного! Но я думаю, что вы не могли! Я и вы, мы стояли врозь, и мое первое противорчіе оттолкнуло васъ…

‘Странно думать, что посл столькихъ лтъ я спрашиваю себя: люблю ли я васъ? Любила ли я васъ? Мн кажется, что въ извстномъ смысл я васъ ненавижу. Я чувствую, что вы взяли мою жизнь, протащили ее за собой нкоторое время и потомъ бросили… Я злопамятна. Но это несправедливое чувство, такъ какъ съ какой стати я требую, чтобы вы относились внимательно и понимали мою жизнь, когда я дйствительно такъ мало понимала вашу? Но я чувствую приливъ злобы, когда думаю о гибели всего, что вы должны были сдлать!..

‘О, зачмъ, зачмъ вы все бросили!..

‘Ни одно человческое существо не свободно длать только то, что ему хочется. Вы были связаны не только съ моимъ несноснымъ и мало полезнымъ товариществомъ, но и съ великими цлями. Да, это были великія цли!…

‘Если бъ я могла продолжать ваше дло съ такими же силами и твердостью, какія были у васъ, то… въ самомъ дл, я чувствую, что отпустила бы васъ… вмст съ вашей молоденькой любовницей. Все это иметъ такъ мало значенія для меня!..

‘Однако, я думаю, что я все же люблю васъ, на сколько я способна любить. Временами я съ ума схожу отъ ревности при одной только мысли обо всемъ, что я не сумла дать вамъ… Я всегда прятала отъ васъ мои слезы и то, что у меня было на душ. Это въ моей натур, вы же нуждаетесь въ томъ, чтобъ вамъ подносили все къ глазамъ. Вы любопытны, почти до жестокости. Вы не понимаете сдержанности. Вы не допускаете никакихъ стсненій, никакихъ умолчаній. Въ сущности вы вовсе не цивилизованный человкъ. Вы ненавидите притворство и даже сохраненіе вншнихъ приличій…

‘Только потерявъ любовь и всякій шансъ быть любимымъ, такіе непонятливые люди, какъ я, начинаютъ догадываться о томъ, что они должны были длать. Отчего я не была смла, безразсудна и откровенна?.. Но спрашивать объ этомъ такъ же безсмысленно, какъ и спрашивать о томъ отчего у меня красивые волосы…

‘Я постоянно думаю объ этихъ вопросахъ, когда остаюсь одна!..

‘О дорогой, дорогой мой! Вы представить себ не можете запустнія, окружающаго меня!.. Я больше не вхожу въ домъ, который мы съ вами вмст украшали и который долженъ былъ быть лабораторіей (помните, вы такъ называли его?), гд вы собирались изготовлять многое для новаго порядка вещей…

‘Но, дорогой мой, я все таки могу помогать вамъ, даже теперь… въ извстномъ смысл… помогать вамъ обоимъ, хочу я сказать. Мн раздираетъ душу мысль, что вы бдны и унижены. Вы предоставите мн право помочь вамъ, если я могу? Это было бы послднимъ оскорбленіемъ, нанесеннымъ мн, если бъ вы не захотли позволить мн…

‘Вы лучше не хворайте, потому что, если вы захвораете и я услышу объ этомъ, то я явлюсь къ вамъ съ цлой арміей врачей и сидлокъ. Если я и была неумлой женой, то все же никто никогда не говорилъ про меня, что я не умла заботиться о больныхъ своего квартала’…

Есть у меня и другія письма Маргариты, но я не могу сказать, были ли они написаны раньше или позже того письма, изъ котораго я цитирую эти строки. Въ большинств писемъ содержится много интимныхъ мелочей, которыя неудобно предавать гласности. Но тотъ удивительно проникновенный анализъ различій, существующихъ между нами, который заключается въ этихъ письмахъ, я все таки приведу здсь:

‘Существуетъ много разныхъ вещей, которыя я не могу, но хотла бы выразить вамъ. Прежде всего это — различіе вкусовъ, которое всегда было между нами: вы любите обнаженность и дикость, а я люблю прикрытость и сдержанность. И это проходитъ красной нитью черезъ все. Вы постоянно говорите о порядк и систем, и въ своихъ мечтахъ вы видите чудный порядокъ, замняющій тотъ сумбуръ, который господствуетъ теперь и который вы такъ ненавидите. Но инстинктивно вы все же постоянно стремитесь нарушать законность. Я близко наблюдала васъ. Между тмъ, я чувствую потребность повиноваться законамъ, приносить жертвы слдовать правиламъ. Я не стремлюсь создавать законы, я хочу ихъ сохранить. Вы же, одновременно, созидатели и разрушители,— вы и Изабелла тоже. Вы — дурные люди, преступные,— я это чувствую, но въ васъ есть все же нчто такое, въ чемъ нуждается міръ. Вы много лучше меня и въ то же время много жизненне. Можетъ быть, нтъ созиданія безъ разрушенія, но мн кажется иногда, что у васъ это ничто иное, какъ инстинктъ беззаконія, который побуждаетъ васъ. Вы напоминаете мн наше путешествіе на Везувій, (помните его), когда мы шли по горячей свжей лав. Помните, какъ я устала тогда? Я знаю, что вы были разочарованы тмъ, что я чувствовала такую усталость. Можно было идти по горячей лав, потому что сверху образовалась кора. Такую же кору представляютъ обычаи, законы. Вы же непремнно хотите пробить эту кору, чтобы достать до огня. Вы говорите о красот,— вы оба!— какъ о чемъ-то ужасномъ, таинственномъ, повелительномъ. Ваша красота совершенно иная, чмъ та, которую я понимаю. Въ ней есть страданіе. Между тмъ вы всегда говорите такъ, будто и я тоже должна была испытывать такія же чувства, какъ и вы, и съ моей стороны было дурно, что я не раздляла этихъ чувствъ. Моя же красота окружена спокойствіемъ. Помните вы всегда смялись надъ моей любовью къ стариннымъ вещамъ. Я, дйствительно, люблю такія вещи, фамильныя, бывшія въ употребленіи. Моя красота — это постоянная, тихая красота, а ваша — это возбужденіе чувства. Я не понимаю этого обаянія огня, не могу постичь, какъ можно произвольно отказываться отъ всхъ приличныхъ и прекрасныхъ вещей въ жизни и идти навстрчу опасностямъ, подвергать себя насмшкамъ, мученіямъ и гибели! Я не понимаю!..’

VI.

Какъ живо я помню свое настроеніе при отъзд изъ Лондона, платформу вокзала въ Чарингъ-Кросс, огромный освщенный сводъ надъ головой, носильщиковъ и пассажировъ съ багажемъ, выкрикиванія газетчиковъ и мальчишекъ, продающихъ сладости и цвты. Изабелла сидла спокойно въ купэ, а я стоялъ у открытой двери, чувствуя какое-то странное нежеланіе сдлать этотъ послдній шагъ, отрывающій меня отъ лондонской почвы. Я показалъ наши билеты и купилъ для нея букетъ красивыхъ розъ. Наконецъ, раздался возгласъ: ‘По мстамъ!’ Я вошелъ въ купэ и заперъ за собою дверь. Къ счастью, у насъ было отдльное купэ. Я спустилъ окно и сталъ смотрть.

На платформ происходила суматоха, раздавались послднія прощанія и крики: ‘Отойдите! Отойдите!’ Наконецъ, поздъ медленно привели въ движеніе, и онъ плавно вышелъ со станціи.

Я смотрлъ на рку, когда поздъ, постепенно прибавляя ходъ, проходилъ черезъ мостъ. Я видлъ мелькавшія темныя головы пшеходовъ, проходившихъ по тротуарамъ, видлъ освщенные отели, рядъ фонарей, свтъ и тни,— словомъ, старое, привычное зрлище! А затмъ, повинуясь одной и той же мысли, мы оба повернули голову въ ту сторону, гд виднлись спицы Вестминистерскаго дворца и блестящіе башенные часы, рзко выдляющіеся на ясномъ, свтломъ неб.

— Они сегодня засдаютъ въ комитет по поводу билля о реформахъ, — сказалъ я и прибавилъ:— И такъ — прощай Лондонъ!

Мы не разговаривали, а только смотрли на освщенныя и оживленныя улицы, на темныя, мрачныя и чудовищныя зданія фабрикъ и заводовъ. Мы прохали станцію Ватерлоо, Лондонскій мостъ, Нью-Кроссъ, Сентъ-Джонсъ,— и все таки не говорили ни слова. Мн казалось, что у насъ истощились чувства на нкоторое время. Мы бжали, мы разрубили узелъ и несемъ послдствія моего опрометчиваго возвращенія изъ Америки полтора года тому назадъ. Все это было уже улажено. Мы уже пожали жатву чувства. Теперь я думалъ только о Лондон, который являлся для меня символомъ всего, что мы покидали и всего, что мы теряли въ мір. И въ эту минуту я не чувствовалъ ничего, кром величайшаго, подавляющаго сожалнія…

Поздъ раскачивался и скриплъ на ходу. Вотъ мы миновали старый Бромстэдъ, гд я нкогда игралъ на полу въ дтской въ солдатики и города. Разбросанныя, освщенныя предмстья постепенно исчезали изъ глазъ, уступая мсто темнымъ пространствамъ, поросшимъ деревьями, которыя лишь изрдка освщала луна, выглядывавшая изъ-за облаковъ.

Прохали Кардкастеръ. Быть можетъ, старый Вардингэмъ, этотъ столпъ консерватизма, находился тамъ, негодуя на свою безуспшную борьбу съ молодымъ торизмомъ. Онъ не подозрвалъ, конечно, новаго поворота колеса. Какъ это должно было подтвердить его презрніе ко всмъ нашимъ новшествамъ! Но, быть можетъ, неопредленное предчувствіе заставило его въ эту минуту подойти къ окну, и онъ увидалъ сквозь деревья огни уносившагося къ югу позда…

И вдругъ я началъ ясно сознавать, что мы сдлали…

Только теперь я понялъ, чмъ былъ для меня Лондонъ, городъ, гд я родился и воспитывался, гд слагалась моя душа и мои честолюбивыя мечтанія,— Лондонъ и имперія! Мн казалось въ эту минуту, что мы отправляемся куда-то въ совершенно пустынный міръ. Мы лишились своего прежняго значенія и передъ нами уже ничего не было. Мы покинули Лондонъ. Моя рука, такъ крпко державшая его, разжалась и выпустила его. Все было кончено. Я никогда больше не буду имть голоса въ общественныхъ длахъ. Неписанный, но непреклонный законъ, воспрещающій открытый скандалъ, покаралъ меня. Мы отправлялись навстрчу новой жизни, но эта жизнь представлялась намъ теперь печальнымъ остаткомъ жизни, заключающимся лишь въ забот объ убжищ и куск хлба среди чуждаго народа и въ чуждой стран. Мы должны будемъ прислушиваться къ чужому языку и смотрть на незнакомую природу. Намъ придется до такой степени ограничить свои потребности, что видъ каждаго заблудшаго туриста, самаго обыкновеннаго иностранца, одтаго въ коломянковый костюмъ, долженъ будетъ вызывать во мн чувство стсненія и страстное желаніе уйти…

И внезапно вс мои прежніе планы показались мн въ эту минуту до такой степени прекрасными, смлыми и многообщающими, какъ никогда. Какъ велика была цль, которую я отвергъ, какъ тонко и смло я подмтилъ волю Англіи! Я сомнвался раньше въ столькихъ вещахъ, а теперь вдругъ началъ сомнваться въ собственной малозначительности и въ своемъ прав на такой самоубійственный поступокъ, какой я длалъ. Разв я не былъ посланнымъ, на котораго возложена была миссія? А я сошелъ съ пути! Не зашелъ ли я дальше, чмъ предполагалъ, не отнималъ ли я теперь у великаго и дорогого мн города, гд я родился и жилъ, нчто жизненно для него необходимое,— ключъ къ политическому развитію, который будетъ тщетно разыскиваться теперь? Не долженъ ли былъ я принести въ жертву Изабеллу, и мою страсть, и мою скорбь объ ней,— и продолжать свое дло?..

Мн казалось, что я слышу голосъ Бриттена, говорящаго ‘Партія была очень хороша!’ И въ первый разъ мн представились лица и голоса Круппа, Эсмира и Гэна, когда они узнаютъ о моемъ тайномъ бгств, о которомъ они ничего не подозрвали. А Шусмизсъ, который долженъ былъ жениться черезъ четыре дня! Вдь ему былъ нанесенъ ударъ передъ лицомъ всхъ. Сколько жестокихъ глазъ теперь устремлено на него и наблюдаетъ за нимъ. Зачмъ я не написалъ имъ всмъ, чтобы предупредить ихъ? Вдь я же могъ отправить свои письма за пять минутъ до отхода позда. Но я ни на минуту не подумалъ о той невроятной кутерьм, которая должна будетъ произойти. Какъ затрещитъ вокругъ нихъ то зданіе, которое мы сообща сооружали…

У меня явилось внезапное желаніе остановить поздъ и вернуться назадъ, хотя бы только на день или на два, чтобы исправить свою оплошность. И подъ вліяніемъ этого мгновеннаго просвтлнія мой мозгъ оживился и новыя идеи закопошились въ немъ. Я думалъ о томъ, какъ блестяще мы могли бы воспользоваться этимъ запутаннымъ биллемъ о реформ…

Но все это уже прошло!..

Что же осталось намъ? Я мысленно обозрвалъ свое крушеніе, вспоминалъ друзей, которыхъ я потерялъ, какъ только началась эта кампанія скандала, затянная противъ меня. Я вспоминалъ тхъ, которые остались у меня тогда, — ихъ было гораздо больше,— но которыхъ я долженъ былъ потерять теперь. Я думалъ о людяхъ, съ которыми я любилъ проводить время, развлекаться, работать, моихъ собесдниковъ во время прогулокъ, гостепріимныхъ хозяекъ домовъ, гд насъ обоихъ встрчали съ такимъ радушіемъ. Я понималъ, что мы всхъ ихъ теряемъ теперь. И моя жизнь представлялась мн точно дерево поздней осенью, лишившееся своего роскошнаго, зеленаго убора. Если и остались на этомъ дерев нсколько листочковъ, то разв они могутъ долго устоять противъ урагана всеобщаго возмущенія, противъ холоднаго вянія ненависти! Я обманулъ свою партію, обманулъ своихъ близкихъ, друзей, свою жену, преданность которой сдлала меня тмъ, чмъ я былъ!..

На мгновеніе фигура Маргариты, далекой, оскорбленной, опозоренной, завладла моимъ мозгомъ, вмст съ мыслью о моей величайшей неблагодарности… Проклятіе! Я увренъ, что и ея они не пощадятъ! Я почувствовалъ неимоврную потребность немедленно вернуться и схватить за горло перваго, кто заговоритъ дурно о Маргарит. Ее будутъ осуждать за то, что она не сумла удержать меня, за то, что допустила, чтобы вещи зашли такъ далеко… Я чувствовалъ непреодолимую потребность высказать всему міру, какъ она поступала прекрасно. И я ясно представлялъ себ картину возбужденнаго общества, за обденнымъ столомъ разбирающаго насъ по косточкамъ, довольнаго, негодующаго и безжалостнаго…

Что-жъ, мы были теперь для нихъ матеріаломъ для обденнаго разговора!..

И затмъ вдругъ меня кольнуло въ сердце: я видлъ Маргариту въ слезахъ, я слышалъ ея голосъ, говорящій: ‘О мужъ мой! Мужъ мой! Видть тебя плачущимъ’!..

Постепенно, сквозь туманъ мыслей, я началъ различать очертанія узенькаго вагоннаго купэ, слабо освщеннаго лампочкой вверху, наши одяла и ручной багажъ, лежащій въ стк. Я увидлъ Изабеллу, неподвижно сидящую противъ меня, крпко сжимая увядающія красныя розы рукой на которой не было ни колецъ, ни перчатки…

Сначала я не разсмотрлъ ея позы, но затмъ я понялъ, что она сидла, склонившись и отвернувъ лицо отъ свта, чтобы скрыть слезы, ручьями текущія по ея лицу. Она не вынимала платка, боясь сдлать движеніе, чтобы не обратить на себя моего вниманія. Она не хотла, чтобы я видлъ ея слезы, а я видлъ, какъ крупныя капли падали на ея рукавъ…

Я думаю, что она наблюдала выраженіе моего лица и угадала мои мысли…

Я пристально смотрлъ на нее нсколько времени, оставаясь неподвижнымъ и испытывая чувство непріятнаго и безмолвнаго изумленія. Въ самомъ дл, зачмъ мы причинили такое зло другъ другу?.. Зачмъ?..

Потомъ вдругъ что-то поднялось во мн.

— Изабелла!— шепнулъ я.

Она не шевелилась.

— Изабелла!— повторилъ я и, придвинувшись къ ней, крпко обнялъ ее и прижался щекой къ ея мокрой отъ слезъ щек..

Конецъ.

‘Русское Богатство’, NoNo 2—9, 1911

НОВЫЙ МАКІАВЕЛЛИ.

КНИГА ПЕРВАЯ.Какъ я сдлался человкомъ.

Глава первая.По поводу книги, которая никогда не была написана.

Глава вторая.Брамстедъ и мой отецъ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.Школьные годы.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.Юность.

КНИГА ВТОРАЯ.Маргарита.

Глава первая.Маргарита въ Стаффордшайр.

ГЛАВА ВТОРАЯ.Маргарита въ Лондон.

Глава третья.Маргарита въ Венеціи.

Глава четвертая.Домъ въ Вестминстер.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.Сущность политики.

Глава первая.Загадка для государственнаго человка.

Глава IIПоиски союзниковъ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.Разрывъ.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.Вторженіе женщины.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.Изабелла.

I.Любовь и успхъ.

ГЛАВА ВТОРАЯ.Невозможное положеніе.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.Переломъ.

Читайте также:

КНИГА ПЕРВАЯ.
Какъ я сдлался человкомъ.

Глава первая.
По поводу книги, которая никогда не была написана.

Глава вторая.
Брамстедъ и мой отецъ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Школьные годы.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Юность.

КНИГА ВТОРАЯ.
Маргарита.

Глава первая.
Маргарита въ Стаффордшайр.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Маргарита въ Лондон.

Глава третья.
Маргарита въ Венеціи.

Глава четвертая.
Домъ въ Вестминстер.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
Сущность политики.

Глава первая.
Загадка для государственнаго человка.

Глава II
Поиски союзниковъ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Разрывъ.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Вторженіе женщины.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
Изабелла.

I.
Любовь и успхъ.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Невозможное положеніе.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Переломъ.